Бурёнка, Ягодка, Красотка

НАШЛИ КОГО БОЯТЬСЯ

С самого утра Булат был не в настроении. Шатался по лугу взад-вперёд, пасся плохо. То и дело угрюмо опускал здоровенную башку, рыл правым рогом землю. Вроде бы чуть царапнет, а такую дернину выворотит — страшно. «Ну что делать, — думал Егор Петрович. — Встал не с той ноги. Ног-то четыре. Не мудрено и ошибиться!» Коровы расступались перед ним, как перед танком. Каждая торопливо шла куда подальше, раскачивая на ходу тяжёлым выменем. Жучка, которая терпеть не могла никакого разброда (так уж приучена!), бросилась было собирать их. Но Егор Петрович строго остановил её:

— Не лезь! Ляжь спокойно и лежи. Уж сама до седого хвоста дожила, всё учить тебя надо!

Жучка вернулась, легла чуть обиженно, отворотила голову: мол, что мне, больше всех надо? Но не могла так улежать долго. Поднялась, встала, перебирая лапами. Наконец не выдержала, тявкнула, но только тихо-тихо — чтоб одному хозяину слышно. Егор Петровичу и тревожно было и смех на неё брал: вроде бы Жучка его упрекала.

А что тут поделаешь? Бык он и есть бык. Корова — чем смирнее, тем лучше. И пасётся прилежней и молока больше. А если бык тихого нрава, значит, в нём настоящей породы нет.

Всё-таки Егор Петрович решил пойти к Булату — утихомирить его. Мало ли, может, и получится. Хотя что-то не помнил Егор Петрович такого случая, когда Булат вдруг успокаивался так, за здорово живёшь.

Не пожалев своего завтрака, он взял большой ломоть чёрного хлеба, порезал на него кружками солёного огурца да сверху ещё высыпал щедрые щепоти три соли. Получилось настоящее коровье пирожное. В другую руку он, однако, не забыл взять кнут. В обход стада, по краю луга, Егор Петрович пошёл к тому месту, где угрюмо рыл землю Булат.

Не доходя шагов пятнадцати, старый пастух остановился. Остановилась и Жучка. Села, обвив задние лапы хвостом. И глядела она туда же, куда хозяин её, — на Булата. Всё понимала!

А Егор Петрович невольно залюбовался своим быком. Могучий, смоляной. Шкура сверкала на нём, словно богатырские доспехи, в носу тяжело покачивалось стальное кольцо, хвост упруго развевался и вздрагивал. От морды, заросшей коричневатой короткой шерстью, тянулись густые и толстые, как суровые нитки, слюни. «Ну разбойник! — с удовольствием подумал Егор Петрович. — Ну порода!» Он тихонько кашлянул, чтоб голос его получился звучнее и уверенней, позвал:

— Булатка, Булат…

Ступил ещё шага два вперёд, Протягивая на раскрытой ладони «пирожное». А другая рука между тем крепче сжала кнутовище.

— А, Булат?

Бычина медленно поднял пудовую свою башку. Егор Петрович увидел, как на шее у него заиграли стальные и гладкие бугры мускулов. Глаза Булата, налитые красной кровью, не предвещали ничего хорошего. Раздумывать было некогда: если кинется — тогда его не остановишь. Егор Петрович резко бросил вперёд правую руку. Свистнул по воздуху, громко выстрелил кнут. Вздрогнули коровы, Жучка отпрянула в сторону. Егор Петрович смело пошёл на быка, стрельнул ещё раз, ещё. Наконец кнут взорвался в каком-нибудь метре от Булатовой морды. «Я тебе!..»

И тут бык нескладно подпрыгнул, повернулся и побежал, задрав хвост.

«Эх ты, горе моё! — засмеялся старый пастух. — Обычай бычий, а ум телячий». И он вздохнул спокойнее.

Но представление на том далеко ещё не кончилось. Сперва-то Булатка побежал, просто испугавшись. Но тут же, видно, заметил встревоженных, присмиревших коровок. И сообразил, что бегать ему никак не пристало. И тогда он сделал вид, что бежит на них, загудел во всю иерихонскую свою глотку — коровы кто куда… Потом сбились в кучу к самому лесу. Уж какое там пастись! Егор Петрович, Булат и Жучка остались на лугу одни.

«Ну, измучь тебя родимец! Собачий ты сын!» — сердито думал Егор Петрович. Однако он аккуратно завернул «пирожное» обратно в газету, сунул свёрток в карман. Глянул на сбившееся стадо: «Как бы в лес не ушли». И приказал Жучке:

— Ну-ка, ступай там живо! Пошла!

Жучка сразу побежала заворачивать, удерживать коров. А у Егор Петровича была своя работа. Со дна пастушеской своей холщовой сумки он вытащил красный квадратный лоскут. К двум углам его были привязаны бечёвки. Сунув покуда лоскут за пазуху, Егор Петрович пошёл к одиноко стоящей у реки старой суковатой берёзе. Булат между тем коротко мычал, никому вроде лично не угрожая, но в то же время ярясь на весь свет.

Егор Петрович остановился у берёзы, подумал, как бы сказал ей: «Ты уж меня прости!» И, кряхтя, полез по сукам наверх. Он и сердился на себя и смеялся: фокусник, придумал на старости лет по деревьям-то лазить… белка!

Добравшись до надёжного сука с развилкой, он уселся, как мог, прочнее, вынул из-за пазухи красный лоскут, спустил его на бечёвках вниз. «Ну держись, матушка, — мысленно сказал он берёзе. — Делать мне больше нечего!» Потом закричал:

— Булат! Булат! Булат!

И стал поддёргивать бечёвки — заплясал, словно дразнясь, красный лоскут.

Булатка повернул башку, как бы приглядываясь: «Му! У-у!» На вид он немного тяжеловат. А побежал — ух ты, как из пушки. Впереди несутся рога, словно два лома.

Старый пастух спиною весь вжался в берёзу. «Ну, помогай тебе бог, Егор!» Тут же будто гром ударил о ствол, затрещала материя, брызнули куски коры. Булат выворотил из древесины рога, опять боднул с выворотом, с выворотом… А берёза вздрагивала и вздрагивала каждым листочком. Но разодранная кумачовая тряпка всё болталась перед бычьей мордой. Тогда Булат попятился, медленно, с натугой, будто за спиною его была громадная невидимая пружина. «Ну, Егорушка!..» И здесь пружина сработала. Полтонны ярости понеслись на бедную берёзу. Тотчас Егор Петрович дёрнул лоскут кверху… Грохнул такой гром, что берёза, кажется, зашаталась на вековых своих корнях. Старый пастух утёр красным лоскутом пот, сунул лоскут за пазуху.

Булатка вытащил из берёзы рога. И тут неожиданно заметил, что ненавистный враг его исчез — а значит, убит, побеждён. Для острастки Булат саданул ещё раз в берёзовый ствол, замычал протяжно и победно. И вдруг спокойно отошёл в сторону, напился, словно полречки решил выпить, и с удовольствием, с аппетитом стал пастись. Егор Петрович сверху, улыбаясь, смотрел на него.

Потом он слез осторожно. Как живые, осмотрел берёзовые раны — и свежие и те, что успели уже почти зарасти с прошлого года. «Да, здоров ты стал, батька. Не мудрено — уж по шестой траве бык». На языке пастухов это значит, что Булату было пять лет, шестой. Самая сила!

«Однако надо мириться уж до конца», — сказал себе Егор Петрович. И тихо позвал:

— Була-ат, Булатка! Быцайка, быцаюшка…

Он вынул из кармана здорово помятое «пирожное», подошёл к Булату. Бык поднял голову, благодарно вздохнул. Жевалось ему вкусно, смачно.

— Что, Аника-воин, побаливают рожки-то? Ну до свадьбы заживёт.

Они стояли вдвоём и глядели, как на луг несмело возвращаются коровы.

— Вот дурёхи! — сказал Егор Петрович. — Нашли кого бояться. Да разве мы с тобой их тронем! Верно, Булат?