Буржуазия и царизм в первой русской революции

Глава II 9 января и петиционная кампания буржуазии

Отклики либералов на 9 Января. Январские события застали либералов врасплох. Ещё в начале забастовки на Путиловском заводе П. Б. Струве на одной лекции в Париже, возражая социал-демократам, категорически заявил: «Сейчас мы не имеем права говорить: лояльные земцы и революционные массы. Напротив, перед нами революционные земцы и интеллигенция и, к сожалению, лояльный народ» *. 7 января редактор «Освобождения» писал: «Революционного народа в России ещё нет». Струве советовал своим единомышленникам воспользоваться тем, что «русский рабочий культурно отстал, забит и… ещё не достаточно подготовлен к организованной общественно-политической борьбе», и взять на себя инициативу создания легальных, неполитических, «культурных» форм рабочего движения — профсоюзов, касс, библиотек и т. п.²

По воспоминаниям В. В. Хижнякова, В. Я. Богучарский (Яковлев) и С. Н. Прокопович в ноябре или декабре 1904 г. по уполномочию «Союза освобождения» имели свидание с Гапоном. Они побуждали последнего провести в отделах Собрания политические резолюции, проводившиеся как кампания «Союза освобождения» в общественных организациях. Гапон обещал им это, потребовав взамен поддержки «Собрания русских фабрично-заводских рабочих г. Петербурга» освобожденцами³.

По-видимому, мысль о подаче петиции царю от рабочих была заимствована Гапоном у либералов, которые как раз в это время развёртывали свою петиционную кампанию; в составлении петиции принимали участие Прокопович и Кускова.

Вечером 8 января в редакции либеральной газеты «Наши дни» собрались литераторы, адвокаты, учёные. Было решено послать депутацию к Святополк-Мирскому и Витте с просьбой принять меры к предотвращению кровавой расправы над рабочими. В состав депутации вошли А. М. Горький, известный статистик Н. Ф. Анненский, обозреватель «Вестника Европы» К- К. Арсеньев, редактор «Права» И. В. Гессен, присяжный поверенный Е. И. Кедрин, литераторы В. А. Мякотин и А. В. Пешехонов, историки Н. И. Кареев и В. И. Семевский, а также рабочий из гапоновцев Кузин. Святополк-Мирский отказался принять депутацию, а Витте заявил, что он, к сожалению, сделать ничего не может, что депутация преувеличивает его значение в высших сферах и т. п.⁴

После получения известий о злодейском расстреле петербургских рабочих Струве в «Освобождении» назвал Николая II «врагом и палачом народа»⁵. В «Открытом письме к офицерам русской армии, участвовавшим и не участвовавшим в петербургской бойне 9-го января» Струве призвал их встать на сторону свободы, протянуть руку угнетённым ⁶. Московской группой «Союза освобождения» по поводу январских событий было издано несколько листков: «Информация о событиях 10–11 января», «Письмо Гапона солдатам и офицерам, убивавшим своих невинных братьев» и др. В одном из этих листков освобожденцы выражали «своё благоговение перед мучениками свободы и глубокое негодование на убийц» и высказывали «свою солидарность со стремлениями, заявленными рабочими, и свою готовность оказывать им посильную помощь»⁷. При этом освобожденцы пытались заработать себе политический капитал, утверждая, что требования петиции петербургских рабочих сходны с теми, какие были в последнее время высказаны во многих земских и других общественных собраниях.

Январские события совпали во времени с очередной сессией губернских земских собраний, которые под впечатлением известий о массовых стачках протеста против кровавого преступления самодержавия выступили с заявлениями о необходимости немедленного созыва представителей страны, чтобы устранить надвигающиеся «ужасы революции». По подсчётам Веселовского, за исключением курского и симбирского собраний, в постановлениях всех остальных собраний содержалось требование созыва народного представительства, правда выраженное в самых общих чертах, без указания на желаемые основания избирательной системы, характер и полномочия этого представительства⁸.

Что касается органов городского самоуправления, то они и после 9 января оставались на крайне правом фланге буржуазного оппозиционного движения, а некоторые из них, и прежде всего Петербургская городская дума, даже солидаризировались в оценке январских событий с царским правительством. На заседании этой думы 12 января гласный В. Д. Набоков просил позволения прочесть заявление 16 либерально настроенных гласных по поводу 9 Января. Когда он коснулся фразы «выразить негодование по поводу печальных событий», то в этой части заявления он был остановлен председателем (П. П. Дурново), запретившим ему продолжать чтение его. Тогда Набоков огласил суть заявления, которое сводилось к ассигнованию думой 25 тыс. руб. на оказание помощи семьям убитых и раненых. Это предложение вызвало протесты со стороны большинства гласных, склонных видеть в мирных манифестантах 9 января «преступников», которые не заслуживают пособия. Гласный Комаров заявил, что «враги русского дела восторжествуют, скажут, что сама дума подстрекает». Дума всё же решила ассигновать на пособие раненым и семьям убитых 9 Января 25 тыс. руб., но перед голосованием председатель сделал оговорку, что «ассигнование не может служить выражением сочувствия беспорядкам, а лишь будет сделано благотворительное дело… Ведь заботятся о врагах» ⁹.

В Москве группа либеральных гласных (В. Л. Бахрушин, П. П. Рябушинский, И. А. Морозов и др.) обратилась 13 января с заявлением на имя городского головы о том, что ввиду событий, происходивших в Петербурге, и забастовок, вызванных уже на московских фабриках и заводах, городской думе следует обсудить меры, могущие приостановить развитие революционных событий. Обсудив это заявление на чрезвычайном заседании 14 января, дума постановила ходатайствовать перед правительством об установлении в законодательном порядке условий возникновения и форм проявления стачек как мирного средства защиты рабочими своих интересов и о предоставлении рабочим при непременном условии распространения такого порядка на всех русских граждан права собраний и союзов ¹⁰.

Либеральные записки промышленников. Мощная волна рабочих стачек, которая с молниеносной быстротой распространялась после 9 Января из Петербурга по всем промышленным районам страны, вызвала на политическую арену «представительные» учреждения крупного капитала — общества заводчиков и фабрикантов, биржевые комитеты, отраслевые съезды промышленников. Поводом к их выступлениям послужила попытка правительства в целях ослабления революции склонить промышленников к экономическим уступкам рабочих.

На другой день после Кровавого воскресенья Николай II в разговоре с только что назначенным петербургским генерал-губернатором Д. Ф. Треповым признал «крайне необходимым теперь же, рядом с мерами строгости, дать почувствовать доброй и спокойной массе рабочего люда справедливое и заботливое отношение правительства..» ^и. Сперва предполагалось облечь эту мысль царя в форму объявления или манифеста, но затем по предложению Трепова остановились на приёме царём депутации рабочих. В записке Трепову 16 января Николай II писал, что «с приёмом рабочей депутации следовало бы поспешить по причинам, касающимся всей России, чтобы ослабить и остановить ход стачки на Юге» ¹². 19 января к царю были доставлены 34 «представителя» от рабочих. Царь обратился к ним с речью, в которой винил рабочих в том, что они хотели мятежной толпой заявить ему о своих нуждах. Но так как рабочие были введены в заблуждение «изменниками» и «врагами» отечества, царь-убийца цинично прощал им вину их ¹³.

В тот же день министр финансов Коковцов в докладной записке Николаю II признал необходимым привести законодательство о стачках в соответствие с законодательством европейских стран.

24 января в совещании промышленников Коковцов информировал о намерении правительства в самом непродолжительном времени приступить к разработке законопроектов по рабочему вопросу. Отметив, что подобные работы требуют много времени, министр выразил пожелание, чтобы заводчики и фабриканты сами теперь же, не теряя ни минуты, приступили к выработке общих мер по отдельным требованиям рабочих. В заключение Коковцов предупредил, что, «если фабриканты не отзовутся на зов общества, оно вправе будет укорять их в нежелании помочь умиротворению рабочего класса, облегчить его нужды и устранить повод к бурно проявившемуся неудовольствию» ¹⁴.

Выступивший от имени промышленников директор Путиловского завода Смирнов заявил, что «частичные уступки ни к чему не ведут, только раздражают рабочих соседних заводов, не сделавших этих уступок, и побуждают вообще всех добиваться всё большего и неисполнимого». Поэтому он предложил принять следующее постановление: «Промышленники должны собраться по отдельным группам производств, решить, что они могут сделать теперь же, и затем не отступать от этого ни на йоту до разрешения вопроса в законодательном порядке» ¹⁵. Это предложение и было принято.

Таким образом, внешне промышленники отнеслись положительно к обращению правительства. Однако когда они стали собираться по отдельным группам производства, то выяснилось, что «ни одной общей меры в удовлетворении требований рабочих не может быть принято». Промышленники стойко держались директивы, изложенной в памятной записке председателя Петербургского общества для содействия улучшению и развитию фабрично-заводской промышленности С. П. Глезмера от 11 февраля 1905 г.: «Всякая уступчивость под гнётом стачек порождает новые требования, границ которым нет…»¹⁶

В ответ на попытку правительства внести успокоение в среду рабочих посредством экономических уступок промышленники обратились к правительству с пространными записками («докладными» и «памятными»), в которых прозвучали необычные дотоле оппозиционные нотки. Инициатива принадлежала москвичам: основные положения их записки от 27 января в различных вариациях повторялись затем и в записках промышленников других районов.

Через все записки проходила мысль, что единственно прочным средством к умиротворению рабочих являются политические реформы, и прежде всего созыв свободно избранных представителей народа.

Вместе с тем в записках промышленников подчёркивалось, что политические реформы необходимы также в интересах развития производительных сил страны. Сильнее всего этот мотив звучит в записке уральских горнозаводчиков. В этом нет ничего удивительного, если учесть, что на Урале бюрократическая опека над промышленностью осложнялась прямыми пережитками крепостного права. По мнению уральских горнозаводчиков, в условиях деспотического режима даже протекционизм даёт отрицательные результаты.

Отличительной чертой всех записок промышленников является нежелание выйти за пределы одних только политических реформ. Последние ими рассматриваются прямо как какой-то талисман, как универсальная отмычка, с помощью которой можно и внести успокоение в рабочую среду, и поднять благосостояние деревни. Вопрос о социальных реформах (развитие фабричного законодательства, увеличение крестьянского землевладения и т. д.) в либеральных записках промышленников вовсе не фигурирует: по-видимому, они рассчитывали «заговорить» и недовольство рабочих, и народную нищету одними только политическими уступками.

Акты 18 февраля и либералы. Под давлением январских событий и военных неудач и в правящих кругах усиливается течение в пользу некоторого обновления самодержавного строя.

Министр земледелия и государственных имуществ А. С. Ермолов на аудиенции у царя 17 января, изобразив тревожное положение России, настаивал на немедленном разрешении вопроса о созыве народных представителей. При этом он заметил, что «теперь уже нельзя ограничиться теми слабыми формами участия выборных представителей в подготовительной разработке отдельных законопроектов», о чём была речь при обсуждении в совещании под председательством царя проекта указа 12 декабря 1904 г. «Теперь, — заявил Ермолов, — нужно непосредственное, прямое общение между царём и народом» ¹⁷. Что конкретно означала эта формула, взятая из славянофильских прописей, по-видимому, в тот момент не представлял себе и сам Ермолов. Николай II направил его к Витте с тем, чтобы последний немедленно собрал под своим председательством Особое совещание из всех министров и председателей департаментов Государственного совета для рассмотрения вопроса о необходимых реформах, сверх возвещённых в указе от 12 декабря 1904 г.¹⁸ Первое заседание этого совещания состоялось 17 января.

Как видно из сохранившейся записи министра просвещения В. Г. Глазова, Витте поставил на обсуждение совещания только вопрос об объединении высшего государственного управления. По его мнению, «существенным неудобством» настоящего положения вещей являются «разрозненность министров, отсутствие возможности министрам обмениваться мыслями, отсутствие солидарности». Единство министров должно заключаться в «общности взглядов» ¹⁹.

Применительно к бывшим в заседаниях совещания суждениям канцелярией Комитета министров были составлены «Соображения об объединении в Совете министров высшего государственного управления»²⁰. Практически предлагалось слить Комитет и Совет министров в одно учреждение. Совет министров оставался под личным председательством императора и в прежнем составе (великие князья, министры, председатели департаментов Государственного совета). Но в тех случаях, когда царь не присутствовал в Совете, председательство возлагалось на одного из членов Совета по назначению верховной власти.

В целях «вящего укрепления единства в государственном управлении» устанавливалось, что предварительному рассмотрению Совета должны подвергаться всеподданнейшие доклады министров по делам, разрешение которых превышает пределы власти, вверенной отдельному министру. Но авторы «Соображений» спешат оговориться, что предлагаемая мера отнюдь не создаёт кабинета в западноевропейском значении этого слова и не присваивает никому из членов Совета преобладающего над его сотоварищами положения²¹.

16 апреля 1905 г. по повелению царя деятельность виттевского совещания была прекращена. По-видимому, оно было «торпедировано» всесильным Треповым, который во всеподданнейшем докладе 19 февраля сделал выпад против вырабатываемых Комитетом министров «детальных правил», определяющих деятельность Совета министров: «Казалось бы, что слишком подробная регламентация едва ли желательна для высшего государственного установления, каким является Совет министров, и может лишь стеснить его деятельность»²².

Что касается центральной идеи Ермолова об установлении «непосредственного общения между царём и народом», она в сущности не была подвергнута обсуждению в Особом совещании. Правда, на заседании 17 января Витте высказался в духе крестьянского цезаризма о том, что «государь может основываться на простом народе, коего 80 % ещё не тронуто»²³ (революционной пропагандой. — Е. Ч.). Но мысль эта не была развита самим Витте, а в «Соображениях», составленных канцелярией Комитета министров, она и вовсе не отражена.

31 января Ермолов представил царю новую записку, в которой, ссылаясь на адреса дворянских и земских собраний, предупреждал, что выход из настоящего «смутного» положения наряду с полным объединением правительственной власти может быть только один: призыв свободно избранных представителей всех классов в виде «народной земской думы», которая «восстановит исконную связь царя с народом»²⁴.

Между тем царское самодержавие стало терять доверие и в глазах иностранных кредиторов России. Прибывший в Петербург в начале февраля представитель Парижско-Нидерландского банка и «русского синдиката» Эд. Нецлин заявил Коковцову, что французское правительство чрезвычайно встревожено развитием революционных событий в России и сомневается, удастся ли царскому правительству овладеть положением и не будет ли оно вынуждено «уступить общественному движению и пойти навстречу его желаниям, вставши на путь конституционного образа правления». Французский банкир добился аудиенции у Николая II, заверившего его, что он и «сам думает о таких реформах, которые дадут большее удовлетворение общественному настроению»²⁵.

Наконец, царь созвал (3 и 11 февраля) Совет министров, в котором большинство склонилось на сторону Ермолова. Коковцов заявил, что без привлечения выборных к законодательству будет трудно сделать заём, который необходим ввиду войны. Булыгин сказал, что внутреннее положение России всё более убеждает его в необходимости этой меры. Только Витте возражал против введения в России народного представительства в какой бы то ни было форме, повторяя избитые фразы в духе традиционной доктрины крестьянского цезаризма. Николай II поручил Булыгину составить проект рескрипта о привлечении выборных к законодательству.

18 февраля был опубликован указ сенату, возлагавший на Совет министров рассмотрение поступающих на имя царя от частных лиц и учреждений видов и предположений об усовершенствовании государственного благоустройства и улучшении народного благосостояния.

Предоставляя населению право подавать петиции о реформах в Совет министров, председателем которого числился сам царь, указ создавал видимость непосредственной связи царя с народом, минуя бюрократическое средостение. Таким образом, указ был рассчитан на укрепление монархических иллюзий среди крестьян, был попыткой сыграть в цезаризм, направив крестьянское движение в мирное русло петиционной кампании. Нельзя сказать, чтобы эти расчёты были построены на песке. В начале революции многие крестьяне ещё ждали «милостей» от царя. Только весной 1905 г. царю было послано от крестьян 60 тыс. прошений и приговоров о прирезке земли и уравнении их в правах с другими сословиями.

Инициатива указа 18 февраля принадлежала царскому временщику Д. Ф. Трепову²⁶. У последнего была оригинальная смесь самого грубого полицейского нажима с демагогическими приёмами, чисто зубатовское, беззастенчивое заигрывание с рабочими вплоть до угроз по адресу фабрикантов за недостаточную заботливость о нуждах рабочих и в то же время самое недвусмысленное запугивание рабочих. В своём докладе царю 19 февраля Трепов предлагал в связи с возложением на Совет министров новых обязанностей усилить состав его назначением новых членов, на которых и будет возложен доклад в Совете министров о вышеупомянутых видах и предположениях. При этом в отличие от «Соображений» Комитета министров Трепов признавал неудобным обнародовать о возложении председательствования в Совете в отсутствие царя на особое лицо, так как «подобное упоминание могло бы значительно ослабить значение указа 18 февраля, цель которого дать возможность довести до сведения Вашего величества всякое разумное предположение об общих пользах и нуждах государственных» ²⁷.

Утром 18 февраля, накануне годовщины освобождения крестьян, даты, благоприятной для опубликования либерального акта, министры с изумлением прочли в «Правительственном вестнике» манифест с призывом властей и населения к содействию правительству в одолении врага внешнего и искоренении крамолы внутри страны. Манифест заканчивался призывом вознести молитвы «к вящему укреплению истинного самодержавия».

В этот день министры прибыли в Царское Село па обычное совещание под председательством Николая II. После неловкого молчания Коковцов заговорил о необходимости успокоить иностранных кредиторов. Ермолов и Булыгин напомнили о рескрипте. Царь колебался, министры настаивали, заявляя, что иначе не ручаются за порядок и безопасность сановников, находящихся под угрозой бомбистов (по традиции правящие круги считали самыми страшными революционерами террористов). Николай II спросил Булыгина: «Можно подумать, что Вы боитесь революции». Он получил ответ: «Государь, революция уже началась». Наконец, царь подписал проект рескрипта, датировав тем же 18 февраля, что и манифест, напечатанный утром²⁸.

В рескрипте, данном на имя Булыгина, царь объявлял о своём намерении «отныне… привлекать достойнейших, доверием народа облечённых, избранных от населения людей к участию в предварительной разработке и обсуждении законодательных предположений… при непременном сохранении незыблемости основных законов империи», т. е. самодержавия. Далее в рескрипте говорилось об учреждении под председательством Булыгина особого совещания для обсуждения путей осуществления царской воли.

Таким образом, один за другим были обнародованы два явно несогласованных, противоречивых акта. То, что манифест называл мятежным движением, в рескрипте изображалось как похвальная готовность дворянских и земских собраний, купечества, городских и крестьянских обществ посвятить все свои силы для содействия царю «в усовершенствовании государственного порядка». В ответ на эту готовность царь объявлял о своей воле привлекать «лучших людей» к участию в законодательстве. Угрозы манифеста нейтрализовались рескриптом, а надежды, которые мог вызвать рескрипт, подрывались манифестом.

Несмотря на бьющее в глаза двуличие царя и неопределённость обещанных им уступок, либералы — от шиповцев до освобожденцев — увидели в рескрипте 18 февраля «поворотный пункт» в истории России. Пытаясь посеять в народе конституционные иллюзии и тем ослабить нарастающий подъём революции, «Право» — легальный орган «Союза освобождения» — 20 февраля сравнивало рескрипт Булыгину с «дверью, за которой рисуются перспективы светлого будущего». «Право» уверяло, что «бюрократический режим отвергнут волеизъявлением монарха и возврата ему быть не может… власть желает опереться на народ, править в согласии с его волей..»²⁹

Земские собрания и городские думы, биржевые комитеты и съезды промышленников обращались к «обожаемому монарху» с верноподданническими адресами, в которых выражали чувства безграничной благодарности за проявленное им «великодушное доверие к своему народу». Рекорд холопства побила, пожалуй, Московская городская дума, которая в своём адресе писала, что «грядущий день русской истории» несёт царю «великую славу, больше того — бессмертие». «Призыв свободно избранных представителей народа к участию в осуществлении законодательной власти, — говорилось далее в адресе, — установит в стране прочный правопорядок, царской же власти сообщит новую силу в лучезарном ореоле народной любви»³⁰.

Биржа ответила на опубликование рескрипта Булыгину повышением курса ценных бумаг.

Однако царское правительство не спешило с осуществлением возвещённой с «высоты престола» реформы государственного строя.

Многочисленные ходатайства земских собраний, городских дум, биржевых обществ и тому подобных учреждений цензовой «общественности» о привлечении их представителей в совещание под председательством Булыгина оставались не только без удовлетворения, но даже без ответа. Чтобы положить раз и навсегда конец домогательствам либеральной буржуазии о привлечении её к участию в разработке проекта государственного преобразования, правительство объявило, что возвещённого рескриптом 18 февраля Особого совещания не будет вовсе[5], а проект, подготовленный в министерстве внутренних дел, для сокращения времени будет прямо представлен в Совет министров, а затем подвергнут окончательному рассмотрению в совещании под председательством царя³¹.

В правящих кругах самым влиятельным лицом сделался Д. Ф. Трепов, который был принципиальным противником политики уступок. Ещё 16 февраля в докладной записке царю он писал: «Я глубоко убеждён, что ни сегодня, ни в ближайшем будущем никакими обещаниями не удастся достигнуть успокоения умов: так называемый третий элемент никакими уступками не удовлетворишь»³². От рескрипта 18 февраля Трепов, по свидетельству хорошо осведомлённого гр. Ф. Д. Толстого, «пришёл в ужас»³³ и всеми силами пытался свести его на нет.

8 марта Трепов подал царю записку, в которой высказался против образования особого представительного учреждения. В записке говорилось: «Так как сохранение незыблемости основных законов поставлено непременным условием предпринятого преобразования, то рассмотрение законов должно и впредь быть сохранено за Государственным советом, в состав которого должны быть привлечены и выборные люди» по одному от губернии (области) и по два от столиц. В основу избирательной системы Трепов предлагал положить сословное начало: от каждого уезда должно избираться два выборщика от дворян, два — от крестьян и один — от прочих сословий. Сравнительно широкое представительство от крестьян в треповском проекте было обусловлено тем, что реакционные круги ещё верили тогда в преданность крестьян самодержавию и пытались играть в цезаризм.

Как уже упоминалось, опубликованный по инициативе Трепова указ сенату 18 февраля о праве петиций был рассчитан в конечном счёте на укрепление в крестьянстве веры в царя как печальника о народных нуждах. Но указом воспользовались также всевозможные организации либеральной буржуазии и интеллигенции для заявления политических требований. Это не входило в планы царского правительства. Министр внутренних дел разослал губернаторам 12 апреля циркуляр с предписанием иметь наблюдение, чтобы обсуждение в общественных учреждениях предположений по усовершенствованию государственного устройства ни в чём не противоречило «началу незыблемости основных законов империи»³⁵.

Явное нежелание царского правительства пойти навстречу либеральной буржуазии в обстановке подъёма революции усилило оппозиционные настроения в её среде.

Во всех выступлениях буржуазной «общественности» повторялся один и тот же мотив: надвигаются «ужасы революции», правительство, утратившее доверие у своего народа, бессильно, только немедленное осуществление политических реформ, и прежде всего созыв народного представительства, может предотвратить разлив революции.

Платформа буржуазной оппозиции. Отражая настроения широких буржуазных кругов, П. Б. Струве на страницах «Освобождения» настойчиво развивал мысль о том, что начавшуюся революцию «победить нельзя, революцией можно только овладеть»³⁶, введя её в русло спокойной «конституционной реформы». Струве упрекал своих единомышленников в том, что они не ставили до сих пор этой задачи практически, вследствие чего руководство массами монополизировали «крайние» партии. Либеральная же партия представляет по-прежнему расплывчатый конгломерат — от умереннейшего шиповского «меньшинства» до «радикального» «Союза освобождения» — без официального названия, без общей ясной и точной программы, без определённой тактики, без партийной организации, без всякой связи с народом. Чтобы наити прямой доступ к народу, либералам прежде всего «необходимо договориться внутри себя», начав с выработки «широкой демократической программы»³⁷.

В начале марта 1905 г. редакцией «Освобождения» был издан в Париже проект конституции под заглавием «Основной государственный закон Российской империи». Проект был выработан частной группой освобожденцев ещё в октябре 1904 г. и ни в чём не связывал весь «Союз освобождения». По этому проекту сохранялась монархия устанавливалась двухпалатная система парламента со всеобщим, прямым, равным и тайным голосованием для нижней палаты и двухстепенными выборами в верхнюю палату. Представители в верхнюю палату избираются земскими собраниями и городскими думами, причём для этих выборов вводится ограничение всеобщего избирательного права цензом оседлости.

25-28 марта 1905 г. на III съезде «Союза освобождения» в Москве большинство делегатов нашло преждевременным преобразование Союза в партию. Милюков в своих воспоминаниях уверяет, что попытка превратить Союз в партию не удалась «из-за разногласий при уточнении отдельных пунктов программы»³⁸. Доля истины здесь, безусловно, есть: в «Союз освобождения» входили разнородные элементы — от умереннейших членов «Беседы» до мелкобуржуазных радикалов типа Богучарского или Лутугина. Конечно, сойтись на одной программе им было не легко. Но главную причину, почему освобожденцы не спешили конституироваться в партию, следует искать в другой плоскости. В основе либеральной тактики лежало лавирование между царским самодержавием и революционным народом, а «для сделок и торгашества, для виляний и ухищрений, — указывал Ленин — не удобна крепкая и прочная организация партии³⁹. Не случайно принятие на III съезде «Союза освобождения» программы сопровождалось оговорками, придававшими ей характер рекомендаций, не имеющих обязательной силы для членов Союза.

Новая программа представляла известный шаг вперёд по сравнению с дореволюционными заявлениями освобожденцев. Тогда они умалчивали о социальных реформах. Теперь растущее революционное движение заставило «Союз освобождения» внести в свою программу пункт о наделении малоземельных крестьян государственными удельными, кабинетскими землями, а где их нет — частновладельческими с вознаграждением нынешних владельцев этих земель. В рабочем вопросе программа требовала введения 8-часового рабочего дня в тех производствах, где это возможно, немедленно и приближения к нему в других производствах.

В связи с опубликованием этой программы В. И. Ленин выступил в большевистской газете «Пролетарий» со статьёй «Революционная борьба и либеральное маклерство», в которой разоблачалась эквилибристика освобожденцев: «Их программа — не выражение их непреклонных убеждений (таковые не свойственны буржуазии), не указание того, за что обязательно бороться. Нет, их программа— простое запрашивание, заранее считающееся с неизбежной «скидкой с цены», смотря по «твёрдости» той или другой воюющей стороны. Конституционно-«демократическая» (читай: конституционно-монархическая) буржуазия сторгуется с царизмом на более дешёвой цене, чем её теперешняя программа, — это не подлежит сомнению, и сознательный пролетариат не должен делать себе на этот счёт никаких иллюзий»⁴⁰.

И действительно, за кулисами шла уже бойкая торговля. В начале апреля царю была представлена через генерала Трепова записка В. И. Ковалевского, в составлении которой принимали участие П. Н. Милюков, И. В. Гессен, Ф. А. Головин, Н. И. Лазаревский и С. А. Муромцев. Эта записка подтверждает, как далеко готовы были идти в «скидке с цены», в предательстве народных интересов либеральные торгаши.

Вместо требования «коренного преобразования государственного строя России на началах политической свободы и демократизма», которое украшало только что опубликованную программу «Союза освобождения», в записке высказывалось пожелание, чтобы в состав народного представительства, возвещённого рескриптом 18 февраля, вошли избранники от всего населения без различия национальностей и чтобы законопроекты и государственная роспись представлялись на утверждение царя лишь по одобрению их законодательным собранием народных представителей. Смягчено было в записке и программное требование «Союза освобождения» об обязательном выкупе за государственный счёт помещичьей земли для наделения ею крестьян. В записке глухо говорилось о желательности «для успокоения сельского населения» внести в первое же собрание народных представителей «предположения правительства о расширении крестьянского землевладения». Записка заканчивалась холопскими заверениями в том, что «возвещение всего этого в манифесте подняло бы власть монарха на недосягаемую высоту. Народ воспрянул бы духом, спокойно и уверенно относился бы к предстоящему благоустройству его жизни и развернул бы свои богатырские силы на одоление внешнего врага»⁴¹.

Общеземский съезд в апреле 1905 г. Чтобы выяснить отношение земской среды к освобожденческому проекту конституции, оргбюро земских совещаний решило созвать 22 апреля в Москве общеземский съезд. На этот съезд были приглашены все выборные представители губернских земских управ (34), земские гласные, избранные губернскими собраниями (32 от 7 губерний) или частными совещаниями (70 от 17 губерний), 4 гласных от Черниговской губернии, избранных посредством письменных сношений со всеми гласными, члены ноябрьского земского совещания 1904 г. из тех губерний, где выборы не состоялись (24 от 9 губерний) и, наконец, члены оргбюро, не вошедшие ни в одну из предыдущих категорий (7), всего 171 человек⁴². В общем состав апрельского съезда более или менее полно и верно выражал настроение большинства земских деятелей России.

Апрельский общеземский съезд пришёл к заключению, что «только немедленный созыв народного представительства с правом участия в осуществлении законодательной власти может привести к мирному и правильному разрешению насущных политических, общественных и экономических вопросов современной жизни России»⁴³. Съезд единогласно отверг сословное начало и большинством против 17 голосов так называемое представительство интересов (т. е. отдельные выборы от различных классов или групп населения) в организации народного представительства. Группировка населения для выбора представителей должна быть основана исключительно на территориальном принципе. По мнению большинства (71 голос), первое представительное собрание должно состоять из одной палаты народных представителей, избранных путём всеобщего, равного, прямого и тайного голосования. За двухстепенные выборы голосовало 37 человек⁴⁴. Несомненно, что принятие съездом принципа всеобщего голосования было продиктовано стремлением ковылять за быстрорастущим революционным движением. Один из участников съезда писал: «Всё это имеет значение, как отвергающее положение о производстве выборов народных представителей через посредство земских собраний, на чём сначала горячо настаивали[6]. Ясно заметно опасение не оказаться на высоте положения и обмануть ожидания передовой публики. Несмотря на кажущиеся довольно дружные баллотировки, пахнет не единодушием, а расколом и недоумением. О дальнейшей судьбе этих резолюций ещё нет речи» ⁴⁵.

Одновременно с общеземским съездом в Москве состоялся особый аграрный съезд земцев-конституционалистов, на котором кн. Пётр Долгоруков сделал доклад «Аграрный вопрос с точки зрения крупного землевладения». Основная мысль доклада заключалась в том, что лозунгом современных крестьянских настроений является земля и что будущему законодательному собранию придётся прежде всего заняться вопросом об увеличении площади крестьянского землевладения. Желательно только, чтобы реформа эта была совершена без насильственной ломки, постепенно, при мирном переходе земли в руки крестьян. Для разрешения аграрного вопроса кроме использования государственного земельного фонда придётся прибегнуть к выкупу и части помещичьих земель; нужно только, чтобы выкуп был произведён по справедливой оценке земли. «При настоящих аграрных волнениях помещику гораздо лучше ликвидировать своё имение и жить в нём как на даче, чем сидеть в нём как в крепости», так закончил свой доклад кн. Долгоруков ¹⁶. Последнее соображение разделяли, по-видимому, и остальные участники съезда; их тоже одолевал страх перед подымающейся с невиданной остротой крестьянской борьбой за землю. Поэтому резолюция о дополнительном наделе, о расширении крестьянского землевладения за счёт не только государственной земли, но и частновладельческих земель прошла единодушно. Отрицательную реакцию капиталистических помещиков, каковыми в сущности были освобожденцы, вызвало только предложение о необходимости законодательной охраны интересов сельскохозяйственных рабочих. Освобожденец Ю. А. Новосильцев, возражая против вставки в резолюцию такого пункта, говорил: «Мы надеемся избавиться от деспотизма самодержавия, и в то же время нас толкают под деспотизм социалистический, и этот последний для меня ещё более ненавистен, чем первый…»⁴⁷

Значительная часть членов апрельского общеземского съезда была встревожена «радикальным» решением о будущем избирательном праве. Земские деятели, принадлежавшие к шиповскому меньшинству, после баллотировки резолюции о характере и составе народного представительства покинули съезд и решили заняться отдельно консолидацией своих сил. В начале мая Шипов разослал приглашения земским деятелям, «отрицательно относящимся к вопросу о возможности и желательности осуществления в настоящее время всеобщего и прямого голосования, собраться в Москве 22 мая… для обсуждения вопроса о желательной в ближайшем будущем системе выборов»⁴⁸.

По-видимому, равнодействующая настроений земской среды уже в то время проходила гораздо ближе к позиции шиповского «меньшинства». Приглашение Шипова на совещание 22 мая было встречено сочувственно в умеренных земских кругах. Самарский земец А. Языков писал 7 мая Шипову: «.. после тягостных заседаний 22 апреля я испытал истинное удовлетворение при знакомстве с намеченной Вами программой предстоящего совещания, оставаясь убеждённым, что бывшему нашему меньшинству необходимо собраться, договориться в главных чертах, и оно сделается, я надеюсь, в скором времени не только большинством, но и настоящим выразителем земской мысли и пожеланий»⁴⁹.

Цусима. Майский съезд земских деятелей. Депутация к царю. Но в это время произошло событие, которое сразу подняло волну оппозиционного движения и способствовало его сплочению. Я имею в виду гибель «последней надежды» царизма — эскадры Рожественского.

О том, каким языком заговорили после Цусимы даже самые умеренные либералы, можно судить по статье кн. Е. Трубецкого «Крах», опубликованной в журнале «Право»: «Нынешняя система управления России потерпела крах. Попытки свести на нет высочайший рескрипт 18 февраля или оттянуть его осуществление могут привести к катастрофе… Если действительно предполагается немедленный созыв народных представителей, то это и есть то, что нужно было делать с самого начала. Но только пусть не думают, что общество удовлетворится какой-либо пародией на представительство. Теперь, когда отживающая свой век система управления разбита на суше и на море, когда последние надежды её сторонников погребены на дне морском, им остаётся только одно — сдаться на капитуляцию… Посторонитесь, господа, и дайте дорогу народным представителям» ⁵⁰.

Под свежим впечатлением цусимского разгрома Московская городская дума 24 мая постановила сделать представление Совету министров о необходимости немедленного созыва народных представителей, первой задачей которых должно быть разрешение вопроса о войне и мире. Нижегородский биржевой комитет в телеграмме председателю Московской биржи Н. А. Найдёнову 23 мая просил собрать в Москве представителей всех биржевых обществ и «этим дать возможность довести до сведения правительства правдивый голос промышленников, опасающихся ещё большего ухудшения крайне печального настоящего положения дел»⁵¹. Найдёнов ответил, что Московский биржевой комитет не считает возможным осуществление предлагаемой меры.

Впрочем, в буржуазной среде были и такие деятели, которые не разделяли оппозиционных настроений и считали, что реформы нужно отложить до окончания войны. Так, А. И. Гучков на аудиенции у царя в конце мая 1905 г. высказал мнение, что «заключать мир в таких тяжёлых условиях невозможно. Такого унижения России не только революционные, но и патриотические круги общества не простят правительству, и внутренняя смута ещё более разрастётся. Единственным выходом из создавшегося положения является коренное изменение внутренней политики, которое могло бы воздействовать на настроение армии… Мне кажется, что Вашему величеству надлежит… созвать Земский собор… Если Вы лично явитесь туда и скажете слова, что… сейчас не время делать реформы и что нужно прежде довести войну до конца, то ^я убеждён, что Вам ответят взрывом энтузиазма, который передастся в армию»⁵². Вслед затем царь принял бывшего московского городского голову К. В. Рукавишникова, который советовал «как можно скорее заключить мир и никаких реформ»⁵³. Но подобные противники реформ в то время как-то стушевались и не решались открыто идти «против течения».

Как только была получена весть о цусимской катастрофе, оргбюро земских съездов решило для обсуждения создавшегося положения созвать 24 мая в Москве новый земский съезд с привлечением на него по возможности всех оттенков буржуазной оппозиции. С этой целью председатель оргбюро Головин обратился к шиповцам с предложением принять участие в общем съезде.

Шипов высказал опасение, как бы в погоне за популярностью большинство съезда не увлеклось «левыми» жестами по адресу правительства, что может только разжечь революционные страсти и ещё больше уронить престиж власти в народе. Но Головин поспешил его успокоить, подчеркнув, что «такого рода опасения напрасны и что оргбюро в настоящее время проникнуто желанием доброжелательного соглашения и сознаёт необходимость при угрожающем России положении поддержать авторитет власти». Получив эти заверения, съехавшиеся на шиповское совещание представители «меньшинства» решили принять участие в общеземском, или «коалиционном», съезде, имея в виду, по словам Шипова, оказать «примиряющее воздействие на настроение съезда»⁵⁴.

На съезд съехалось до 300 человек. Были представлены пять групп: общеземская, конституционная, или освобожденческая, славянофильская, или шиповская, губернских предводителей дворянства и городских дум⁵⁵.

Съезд значительным большинством (против 36) решил «испытать в последний раз обращение кверху» посредством представления царю через депутацию адреса⁵⁶.

Проект адреса, внесённый от имени оргбюро, с призывом немедленно созвать народных представителей вызвал долгие споры.

Шиповцы выступили с возражениями против включения в адрес требования всеобщего избирательного права и вообще настаивали на смягчении «резких», по их мнению, выражений проекта. Считая, что «недопустимо во время войны обнаруживать конфликт правительства с народом», шиповская группа предлагала исключить из проекта адреса какие бы то ни было нападки на правительство: «Вопрос должен быть поставлен не о недовольстве правительством, а о недовольстве законами, которые после войны должны быть изменены» ⁵⁷.

Так далеко «конституционное» большинство съезда не пошло, но основные требования шиповцев были удовлетворены. Указание, что избрание народных представителей должно быть произведено путём всеобщей, равной, прямой и тайной подачи голосов, было заменено словами: «избранных для сего равно и без различия всеми подданными Вашими». Был принят ряд поправок, которые смягчали «колючие места» проекта. Текст адреса был подписан 25 председателями губернских земских управ, 20 городскими головами, 135 губернскими гласными, 13 городскими гласными и 6 приглашёнными лицами.

Адрес начинался с указания на «великую опасность для России и самого престола», грозящую не столько извне, сколько от «внутренней усобицы». Адрес полон лжи, сваливая вину за полицейский произвол на советчиков царя, исказивших его предначертания, направленные на преобразование «ненавистного и пагубного приказного строя», что привело к преграждению доступа к престолу «голоса правды» и к усилению полицейского произвола. Земские и городские деятели умоляли царя «без замедления созвать народных представителей», которые должны будут «в согласии» с ним решить вопрос о войне и мире и установить (тоже в согласии с царём) «обновлённый государственный строй».

После принятия адреса съезд перешёл к выборам депутации к царю. «Левая» часть съезда предлагала избрать многочисленную депутацию по два представителя от губернии и по одному от крупных городов. «Разгон такой депутации, — защищал это предложение Н. Н. Ковалевский (Харьков), — вызовет, по крайней мере, сенсацию» ⁵⁸. Однако после категорического заявления шиповцев, что «никаких демонстраций они не желают», предложение о выборе депутатов по губерниям было отклонено большинством в 104 голоса против 90. Депутация была избрана из 12 лиц, причём от «меньшинства» в неё избран был Шипов. Однако он отказался принять участие в депутации. Шипов не был удовлетворён адресом и в новой редакции, находя, что многие выражения придают адресу характер «демонстративного предъявления требований». После отказа Шипова депутация составилась из одних конституционалистов.

6 июня Николай II принял в Петергофе депутацию земских и городских деятелей.[7] От имени депутации кн. С. Н. Трубецкой обратился к царю с речью, сравнительно с адресом ещё более раболепной. Он рассыпался в благодарностях царю за то, что последний не поверил тем, кто представлял общественных деятелей крамольниками, т. е. революционерами. Всячески подчёркивая расстояние, отделяющее лояльную земскую среду от революции, Трубецкой заявил о готовности либералов помогать царю в мирном преобразовании страны. Совсем в духе Шипова и других эпигонов славянофильства Трубецкой винил во всех бедах бюрократическое средостение, «приказный строй», беззастенчиво утверждая, что царь, которого даже редактор «Освобождения» под свежим впечатлением расстрела рабочих Петербурга 9 января 1905 г. назвал «палачом народа», проникнут любовью к народу и желанием ему добра. Считая единственным выходом из «всех внутренних бедствий» созыв избранников населения, Трубецкой обошёл вопрос о правах представительного учреждения (совещательный или решающий голос), ограничившись пожеланием, чтобы оно не было сословным⁵⁹.

О требованиях, сформулированных в резолюции майского съезда, о немедленном провозглашении свободы личности, слова, печати, собраний и союзов, о даровании политической амнистии и обновлении состава администрации, Трубецкой не проронил ни слова. Ведь радикальная резолюция съезда служила, по выражению Ленина, «размалёванными кулисами» для народа. Сторговаться же с царём либералы были готовы по более дешёвой цене, чем их программа, их речи и резолюции, предназначенные для обмана народа.

Николай II, выигрывая время, лицемерно ответил, что его воля созывать выборных от народа «непреклонна», но тут же царь дал понять, что «единение» его со «всею Русью» должно отвечать, «как было встарь», «самобытным русским началам». Это было, конечно, всё то же самодержавие! Царь и тут остался себе верен. Даже выражение «моя воля созывать (не созвать)…» и т. д. показывает, что царь мыслил будущее представительное собрание не как постоянно действующее учреждение, а по типу древних земских соборов, которые собирались от случая к случаю.

Несмотря на то что царь в своей речи недвусмысленно подтвердил свою волю хранить «древние исторические устои», т. е. самодержавие, либералы изображали приём земско-городской депутации царём как победу «общественности».

Между тем оснований для подобного оптимизма не было. 24 мая петербургский генерал-губернатор Трепов был назначен на специально созданный для него пост товарища министра внутренних дел, заведующего полицией, с правом отдельного доклада царю. В сущности генералу Трепову были даны диктаторские полномочия. Цензурное ведомство запретило газетам толковать царскую речь в конституционном смысле. Наконец, спустя две недели после приёма депутации майского съезда в противовес земским и городским деятелям царём были милостиво приняты одна за другой (20 и 21 июня) депутации от курского дворянства и от черносотенных «Союза русских людей» (Москва) и «Отечественного союза» (Петербург). Депутации настаивали на сохранении «исторически выработавшегося государственного уклада» и на организации выборов в будущее законосовещательное учреждение от сословно-бытовых групп населения ⁶⁰. Царь заверил, что «всё будет по старине». Отвечая депутации «Союза русских людей» и «Отечественного союза», Николай II сказал: «Мне в особенности отрадно то, что вами руководили чувства преданности и любви к родной старине»⁶¹.

Царь не скрывал своего презрения к либералам с их трусливой и двуличной тактикой, показывая всем своим поведением, что он считается только с силой и без боя уступить не намерен.

Первая попытка политического самоопределения торгово-промышленной буржуазии. Ещё в феврале 1905 г. промышленники, встревоженные повсеместными забастовками рабочих, образовали при Московском биржевом комитете комиссию по рабочему вопросу во главе с И. Четвериковым. Комиссия признала необходимым заключить общероссийскую конвенцию между фабрикантами с целью установления для её участников тех требований, по которым уступки не должны быть допускаемы ⁶².

Для обсуждения подготовленного комиссией проекта конвенции Московский биржевой комитет решил созвать 10 марта совещание представителей торгово-промышленных организаций. На совещание прибыли представители основных промышленных районов страны, за исключением лодзинского.

Под влиянием быстро развёртывающихся событий совещание уклонилось от намеченной программы. Перед его открытием на завтраке в «Метрополе» лидер петербургских промышленников М. Н. Триполитов заявил, что «прежде всего всё внимание должно быть отдано кардинальному вопросу — представительному правлению, прочие же вопросы могут быть отложены». К нему присоединился председатель Совета съездов уральских горнозаводчиков В. И. Ковалевский, который познакомил собравшихся с предположениями земско-либеральных кругов о форме народного представительства, основанного на всеобщем избирательном праве. Но единодушия на совещании не оказалось. Нобель (Петербург) на первый план выдвигал упорядочение рабочего законодательства. Развивая эту мысль, В. В. Жуковский (Домброво) предложил образовать бюро для подготовки замечаний по законопроектам о рабочих.[8]

Эти две точки зрения столкнулись и на самом совещании, происходившем 10 и И марта под председательством С. Т. Морозова в помещении Московской биржи. Ковалевский снова подчеркнул, что, по мнению уральцев, «сначала надо провести основные реформы, а затем решать частные вопросы, как рабочий». Ему возражал представитель южных горнопромышленников И. И. Ясюкович, заявивший: «На Юге паника, грабежи, поджоги. Люди бегут. При таких условиях нельзя говорить о реформах— надо дать средства к существованию». В тон Ясюковичу говорил и Жуковский. Сообщив, что «в Домбровском районе стачки уже 8-ю неделю», причём «рабочие грабят владельческие копи», он предложил образовать бюро для объединения действий промышленников. Это предложение было принято с полным единодушием, и для составления проекта устава новой организации совещание избрало комиссию в составе В. И. Ковалевского (Урал), В. В. Жуковского (Домброво), И. И. Ясюковича, Ф. Е. Енакиева (Юг), М. Н. Триполитова (Петербург), Гюббенета (Рига), Е. Е. Классена, К. А. Ясюненского (Кострома), С. Т. Морозова, Г. А. Крестовникова, А. И. Коновалова и В. С. Баршева (Москва) ⁶³.

Однако никаких директив о функциях проектируемого бюро комиссия не получила. Ковалевский видел задачу всероссийской организации в объединении промышленников на определённой политической программе, а представители Юга, Польши и часть москвичей хотели бы сделать из неё антирабочий союз.

Избранная мартовским совещанием комиссия в полном составе ни разу не собиралась. Некоторыми её членами в Петербурге был разработан проект положения об общих съездах представителей от местных совещательных по делам промышленности учреждений, который председатель комиссии Ковалевский разослал для ознакомления организациям торгово-промышленной буржуазии. Проект имел компромиссный характер. В нём политические задачи («выяснение и разработка выдвигаемых промышленной жизнью России вопросов в области законодательства, торгово-промышленной политики и общественно-экономических отношений») сочетались с традиционными функциями «представительных» учреждений крупного капитала («объединение и представительство общих интересов всей промышленности») ⁶⁴.

Неизвестно, подвергался ли данный проект обсуждению в торгово-промышленных кругах, но имеются основания утверждать, что идея мощной центральной организации, в которую входили бы все существующие «представительные» и общественные организации крупного капитала, встретила сопротивление прежде всего самой влиятельной из них — Московского биржевого комитета опасавшегося как бы проектируемая всероссийская организация не ослабила значение каждой из них и не отодвинула бы их на второй план. Во всяком случае никаких дальнейших следов занятий комиссии Ковалевского не сохранилось, и сама она вскоре прекратила своё существование.

Таким образом, попытка собрать «рассыпанную храмину», как ещё Пётр I называл всероссийское купечество, сплотить торгово-промышленную буржуазию на определённой политической платформе успеха не имела. Наши Титы Титычи ещё пребывали в своём большинстве в состоянии политической аморфности, они не могли отрешиться от традиционной «узкокупцовской» точки зрения и подняться до более широкого понимания интересов всей буржуазии, всего развития капитализма вообще.

«Узкокупцовский» подход к решению политических проблем отчётливо обнаружился в отношении торгово-промышленных кругов к булыгинскому проекту избирательного закона в Государственную думу. Критика этого проекта ими была направлена против его преимущественно дворянской окраски, и ему противопоставлялось пожелание обеспечить представительство интересов промышленности путём избрания депутатов в Государственную думу непосредственно от существующих «совещательных по промышленности учреждений».

31 мая представители промышленных районов, обеспокоенные слухами о предстоящем в скором времени опубликовании избирательного закона, в котором «интересам промышленников не отведено должного внимания», представили министру финансов записку, подписанную В. И. Ковалевским, В. В. Жуковским, Ф. Е. Енакиевым, Гукасовым и С. П. Глезмером. В этой записке подчёркивалось, что «.. если в основу избирательного закона положено было сословное начало, исчезающее потом в губернии, то было бы логичнее провести это начало до конца, предоставив… торгово-промышленному сословию посылать своих депутатов от совещательных учреждений..»⁶⁶.

Промышленники и комиссия Коковцова. Выступая 16 марта от имени промышленников в комиссии Коковцова, Крестовников объяснил забастовки рабочих «не столько экономическими условиями быта рабочих, сколько сторонними промышленной жизни обстоятельствами», политическими мотивами, внушаемыми рабочим извне. Указав, что «разрешение намеченных законопроектов не послужит к успокоению рабочих», Крестовников сделал попытку подменить обсуждение рабочего вопроса обсуждением вопроса о необходимости общих политических реформ как единственного средства, способного внести умиротворение в «крайне возбуждённое состояние всех классов». В заключение лидер промышленников выразил пожелание «придать настоящей работе значение работы подготовительной для внесения её в предусмотренное высочайшим рескриптом от 18 февраля учреждение»⁶⁷. После заверения Коковцова, что комиссия «никаких иных, кроме подготовительных, задач и не преследует», занятия комиссии были прерваны, и следующее заседание состоялось спустя два месяца, 18 мая.

3 апреля 1905 г. В. И. Ковалевский разослал «предположения для общего съезда представителей промышленности», где намечалась общая линия поведения в отношении правительственных проектов по рабочему вопросу. Записка начиналась с резкого обвинения правительства в том, что оно предполагает «купить спокойствие рабочих за счёт столь существенных интересов промышленности, что самому существованию её будет угрожать опасность… Правительство выступает в опасной и недостойной роли заигрывания с рабочими, натравливания фабрикантов и сознательного разрушения промышленности». Обращаясь к промышленникам, он рекомендовал «высказать голосом всей промышленности о несвоевременности и нецелесообразности в настоящее время разрешения рабочего вопроса». Для правильного его разрешения «необходим тот же единственно возможный путь, как и для разрешения других наболевших вопросов русской жизни», — это призыв к законодательной работе народного представительства, ограждение населения от административного произвола и предоставление ему необходимых гарантий для правильного развития его материальной и духовной культуры⁶⁸.

Занятия комиссии Коковцова возобновились 18 мая, т. е. непосредственно после цусимского разгрома. Крестовников по уполномочию промышленников различных районов потребовал отложить занятия комиссии «до более благоприятных обстоятельств», так как «тревожное настроение, вызванное последними событиями на Дальнем Востоке, в связи с тем, что происходит в Польше, Литве, на Кавказе и других местностях России, приводит нас в такое нервное настроение, что, право, нет возможности в разбираемых вопросах прийти к каким-либо выводам» ⁶⁹.

Некоторые исследователи утверждают, что «патриотическая скорбь», да и вообще «оппозиционность» служили для промышленников только «флёром», которым они «считали необходимым прикрыть противодействие попыткам усовершенствовать рабочее законодательство»⁷⁰. Объяснение отказа промышленников работать в комиссии Коковцова исключительно их несогласием с «либеральными» законопроектами министерства финансов исходит из неправильного представления о том, что крупная буржуазия уже давно занимала «видное место за столом российской государственности» ⁷¹ и что поэтому у неё не было никаких оснований, если не считать отрицательного отношения её к правительственным экспериментам в области фабричного законодательства, быть недовольной царским строем.

В действительности, если до революции крупная буржуазия мирилась с самодержавным строем, то преимущественно вследствие того, что видела в нём оплот против рабочих. Январские события показали буржуазии, что самодержавие не в состоянии гарантировать ей полицейскую охрану от рабочих. Вот почему представители крупного капитала выступили с либеральными записками, в которых присоединились к требованиям политических реформ, о которых уже высказалась земская оппозиция.

И если в этих записках, равно как и в своих выступлениях в правительственных совещаниях, промышленники указывали, что рабочее движение вызвано не столько экономическими причинами, сколько протестом против политического гнёта, то в данном случае нельзя усматривать дымовую завесу, под прикрытием которой промышленники хотели похоронить вопрос об усовершенствовании фабричного законодательства. Нет, в этот период они на самом деле верили, что при помощи политических реформ можно внести успокоение в рабочую массу и даже по части экономических уступок отделаться значительно дешевле, чем в условиях деспотического режима.

Либеральные промышленники в это время поднимают вопрос о «европейских» формах борьбы с рабочим классом и о нежелательности образования в России профессиональных союзов, если они будут вести тред-юнионистскую политику. «Интеллигентные буржуа, — писал В.И. Ленин, — прекрасно знают, что рабочего движения им не избыть. Они поэтому выступают вовсе не против рабочего движения, вовсе не против классовой борьбы пролетариата, — нет, они даже расшаркиваются всячески перед свободой стачек, культурной классовой борьбой, понимая рабочее движение и классовую борьбу в брентановском или гирш-дункеровском смысле» ⁷². Комиссия по рабочему вопросу при Московском биржевом комитете, заседавшая в феврале — начале марта 1905 г., признала, что забастовки при мирном их течении не подлежат уголовной каре. Эта же комиссия по инициативе С. Т. Морозова и П. П. Рябушинского нашла «желательной» организацию фабричных масс, ибо «лучше иметь дело с какой-либо организацией, чем с необузданной толпой» ⁷³.

Указывая правительству, что рабочее движение приобрело политический характер и что для введения его в мирные рамки необходимо обновление государственного строя, промышленники вместе с тем пытались воспользоваться затруднительным положением царизма, чтобы добиться от него политических уступок в свою пользу.

Но промышленники были далеки от мысли прекратить деловые отношения с правительством, пока не будут удовлетворены их политические притязания. Вот один из многочисленных примеров. В Совете по горнопромышленным делам 16 марта Ковалевский поднял вопрос о необходимости заменить съезды, подчинённые министерской опеке, союзами, которые сами выбирали бы своих председателей, могли бы собираться, когда им угодно, и т. д. Казалось, что среди промышленников, ратовавших в то время за свободу союзов, за широкую самодеятельность и пр., двух мнений на этот счёт не могло быть. Однако большинство членов Совета от промышленников высказалось за сохранение регламентации деятельности «представительных» организаций крупного капитала. «Практика такова, что нас правительство не стесняло, — говорил лидер южных углепромышленников Н. С. Авдаков. — Между правительством и съездами существует столь тесная связь, что съезды представляются по своему характеру как бы полуправительственными учреждениями; ослаблять эту связь, а тем более совершенно порывать представляется нежелательным»⁷⁴.

Даже в медовые месяцы своего либерализма (весна и лето 1905 г.) промышленники не отказывались от обращения к правительству за помощью для подавления рабочего движения. Лидер уральских горнозаводчиков Ковалевский 14 мая 1905 г. обратился с телеграммой к министрам внутренних дел и финансов, в которой просил дать указания начальникам Уфимской, Пермской и Оренбургской губерний о присылке войск на заводы ⁷⁵.

Чем же объясняется подобная двойственность в поведении буржуазии? Нельзя упускать из виду, что она переходила в оппозицию к самодержавию не во имя, а во избежание революции. Оппозиционность буржуазии питалась помимо её заинтересованности в получении доступа к управлению страной неверием в способность царизма усмирить расходившиеся волны массового движения. Либеральные выступления были навеяны страхом перед революцией, и это ставило очень узкие рамки для оппозиционных поползновений буржуазии и вызывало её частые сношения с предержащими властями с целью подавления революционного движения.