Бытовое насилие в истории российской повседневности (XI-XXI вв.)

Последнее столетие; 1910—2010 гг.

Отношение к позорящим девушку или женщину наказаниям за неверность как к обязательному акту возмездия стало «размываться» в условиях войн и революций начала и особенно середины XX в. При советской власти тема «Стыд — та же смерть»[189] неожиданно трансформировалась во времена, когда разводы были затруднены и проводилась сталинская пронаталистская политика, направленная на «укрепление семьи».[190] Это, несомненно, тема для отдельного исследования,[191] но очевидно, что и в измененном виде наказания появились в годы, когда частная жизнь индивидов постепенно переставала быть таковой, то есть внерабочие отношения и частные интимные связи становились предме- Iом «разборов» на комсомольских и партийных собраниях.

Даже в годы хрущевской «оттепели» сохранялась «традиция» гласного обсуждения семейных кризисов, связанных с адюльтером, обсуждения (и осуждения) их в рабочих и производственных коллективах, на партийных, профсоюзных собраниях.[192] Государственная политика поддержки семейного союза нашла выражение в манипулировании моральной категорией «прочной советской семьи»,[193] а коллективные решения «по справедливости» очень часто превращались в самосуд. (' точки зрения современных социопсихологов, собрания с целью дисциплинировать провинившегося представителя сообщества исторически посходят к покаянным практикам восточного христианства.[194] По нашему мнению, свою лепту «внесли» и традиции русских сельских сходов н Южной России, где выносили вердикты о виновности женщин и мерах наказания. За неполный век невозможно было полностью избавиться от такой социальной памяти. Не случайно и французский исследователь

Ален Блюм предупреждает о том, что необходимо с осторожностью оценивать воздействие индустриализации на семейные взаимоотношения, подчеркивая консервативность традиционных российских семейных структур и сохранение основного элемента стабильности семьи — института брака: СССР стал индустриальной страной, но в общественном сознании были укоренены старые воззрения.[195]

В XXI в. вопросы девичьей чести как категории корпоративной (девичьей) морали редко обсуждаются девочками[196] (зато очень часто становятся поводом для дискуссии при обращении к «традиционным ценностям», в этом принимают участие и общество, и СМИ). Это неудивительно: отношение к добрачному сексуальному опыту девушек сильно модернизировалось. В то же время, с одной стороны, по крайней мере 11% мужчин хотели бы видеть свою невесту девственницей, среди опрошенных 56% утверждают, что им это безразлично, а с другой — абсолютное большинство женщин (72%) мечтают о том, чтобы их сексуальный партнер, избранный в мужья, нс только не был бы девственником, а имел опыт в интимных отношениях.[197] Старые нормы о должном и разрешенном довлеют, хотя очевидно снижение значимости фактора девственности в условиях быстрого развития средств контрацепции и экономической независимости женщин. Тема неразрешенной «женской свободы» так или иначе присутствует в обсуждениях, в том числе и в СМИ. Возможно, в сельском социуме отношение к допустимости применения позорящих женщину наказаний — за добрачное нецеломудрие или за супружескую неверность — оказывается еще более строгим.[198]

Согласно последним опросам, до трети современных образованных респондентов считает, что мужчина может бить жену в наказание за что- либо, особенно «если она изменяет мужу».[199] Это ли нс наследие многовековой традиции?

«История наказаний — это история их постепенного вымирания»,206 — так было сказано еще в XIX в. Анализ их истории показал, что они существовали не всегда, период их распространения и господства ограничен. В известной мере можно согласиться с Н. Элиасом в том, что по мере упадка феодализма стыд приобретал все большую важность и структуре человеческих аффектов,207 и потому устыдительные или по- юрящие наказания существовали в Европе, особенно в XVI— XVIII вв.

Что касается России, то в эпоху ранней государственности, когда влияние старых дохристианских норм нравственности было весьма сильным, в среде обычных людей («простецов») никаких позорящих наказаний, похоже, не практиковалось. Все появилось позже, не ранее XVI в. К сожалению, Н. Элиас рассматривал то «смещение» от стыда к жестокому наказанию, которое обозначилось в контроле над преступностью среди низших классов по всей Европе в XVII-XVIII вв. В России кульминацией этого периода стал очевидный провал карательного произвола, существовавшего до отмены крепостного права в 1861 г. Можно предположить, что в середине XIX в. появились возможности для формирования идеала реинтеграции совершившего проступок в обычную социальную среду в Западной, а позже и в Восточной Европе. Этот концепт получил поддержку в англоговорящем мире в Викторианскую эпоху, а также за ее пределами, в том числе и в России. Уже в конце XIX столетия прогрессивные русские юристы говорили о том, что современное ыконодатсльство должно стремиться не к опозорению, а к исправлению преступника, причем скорее путем его временной изоляции, а затем ре- нмтеграции в обычную социальную среду.

В данном очерке были рассмотрены позорящие наказания для женщин, связанные с попытками поставить под контроль женскую сексуальность. Сексуальность, как и большинство других аспектов частной жизни, была «предметом» властного использования, и экспансия властных систем происходила чаще всего как раз за счет сексуальности — тут нельзя не согласиться с общим постулатом М. Фуко. В первую очередь нп касалось женской сексуальности. Власть, включая государственную,

ш Jhering J. Das Schuldmoment im romischen Privatrccht Berlin, 1867. S. 4; «Изучая ишпшение к прелюбодеянию в истории мирового права, вы наблюдаете картину рис I с I (и я, одновременно сбрасывающего свои листья и одевающего новые. Известные щччнупления существенно упали в их правовой оценке, как например, прелюбодеяние, ► шорое в нынешнем законодательстве таксируется необычайно низко, а в практической правовой жизни еще ниже, чем в законодательстве» (Merkel A. Ober Akkreszenz und I irkic.szenz des Strafrechts // Merkel A. Gesammelte Abhandlungen aus dem Gebiet der allge- nirincn Rechtslchre und des Strafrechts. 1899. Bd. 1. S. 269, 275).

m Elias N. The Civilizing Process: The History of Manners / ed. by E. Jephcott. Oxford, 1Ч/К. I*. 138.

постоянно «следила» за женской сексуальностью, а в XX в. в рамках советской системы надзора ухитрялась проникать в настолько интимные сферы жизни, что это и не снилось прсмодсрнистским, то есть традиционным, культурам. Говоря о последних, стоит также принять во внимание, что ни одна из традиционных культур Европы не могла допустить слишком большую свободу поведения. Патриархатпая моногамная семья, создававшаяся ради определенной цели — рождения детей, предполагала их происхождение от законного отца, иначе рушилась вся схема и порядок наследования. Кроме того (и вследствие того), сложившиеся правила поведения были тем внутренним регулятором, без которого культура не устояла бы. Без понятия «нормы» и огклонсний, без правил, которые все должны были соблюдать, мог возникнуть тот хаос в области морали, который выразила русская поговорка «Дай душе волю — захочет и боле».

Пространства для мобилизации возникали благодаря самой экспансии надзора: чем более въедливо власть старалась проникнуть в помыслы индивида, тем больше ей нужны были методы устрашения, которые бы привели его к покорности. Власть надзирающего и наказывающего предполагала укрепление иерархий: оступившаяся оказывалась в полной власти и подчинении тем, кто устраивал ей «вывод». Участники жуткого действа получали более высокий статус, не совершив никаких поступков, кроме соучастия в опозорении. Господствующее положение мужчины в семье, строгое преследование супружеской неверности женщины, связь понятий «прелюбодеяние» и «разврат» в основном с проступками женщин гиперболизировались в религиозных догматах, согласно которым женщина считалась самим источником греха, «сосудом диаволь- ским», существом морально и социально неполноценным.[200]

Когда речь шла о нсцсломудрснности, непостоянстве, неверности, мужская культура фактически наказывала женщин вспышками ярости, физическими расправами за собственные слабости и невозможность обойтись без женщин, ведь воспроизводить себя можно было только при участии женщин.21'9 Именно эти факторы были принципиально важными и, вероятно, все еще лежат в основе психологического насилия над теми женщинами, которые решались, несмотря на все запреты и правила, на угрозы самых страшных физических расправ, все-таки проявить собственные желания и предпочтения. Законы, писаные и неписаные, светские и церковные, обещали им физическое и психологическое насилие, оскорбления, упреки, грубость, боль, страх, но... девушки и женщины решались преступить запреты и тем самым сохранить самоуважение, поскольку доверяли своим желаниям и своей воле.

Для чего применялись позорящие наказания?

Жесткими методами авторитаризм власти закреплял в качестве значимых личностных качеств уважение к сильному, страх перед его гневом, смирение и покорность перед лицом традиции в нормативно-ценностной личностной парадигме индивида. Сила, насилие — средства установления порядка господства; насилие над нецеломудренной девушкой и женой-измешцицей — это деструктивная реакция на уменьшение женского соучастия в определении правил поведения, соблюдаемых данной социальной группой.[201]

В эпохи кризисов и социальных разломов, когда стоит вопрос о выживании, все общества обращаются к традициям, ища в них ответы на наболевшие вопросы сегодняшнего дня, но всегда ли апробированное веками может соответствовать современному уровню мышления и правосознания? Авторитарная культура, как показал анализ приведенного архивного и опубликованного материала, апеллирует прежде всего к запретам. Демократическая учитывает, каковы люди в действительности, у них может быть разный «порог» стыда, как и степень самоуважения, внутренние ценности, стремление быть понятыми, варьируют принятые обществом нормы приличия. И демократическая культура апеллирует именно к ним.

Марианна Муравьева