Таисия
Еле ее уложила, пришлось соврать, что даже не помню его фамилии. Ложь.. да уж, снова ложь.
Ночь легла на город тяжело, как чужое пальто.
Душная, без ветра, без движения.
Комната была погружена в полумрак, только у окна бледно светился ночник.
Соня спала, свернувшись в клубочек, прижав кулачок к щеке.
Я сидела на полу в коридоре, у шкафа, где хранила всё то, что не имело права жить на виду.
Пыльная коробка, завёрнутая в платок.
Её я не открывала больше шести лет.
Даже не дотрагивалась.
Но сейчас — как будто чья-то рука изнутри подтолкнула меня к ней. Осторожно, как будто боялась разбудить прошлое.
Хотя… оно вообще спит?
Я развязала платок. Открыла крышку.
Старые письма. Записки.
Билеты в кино, в поезд, на концерт, который мы так и не попали.
И — фотографии.
Распечатанные, как раньше, с белыми полями по краям. От них пахло временем. И пылью.
Вот он — Влад.
Усмехается, стоит в любимой майке.
Рядом — я, с чуть прищуренными глазами, и он целует меня в висок.
Мы тогда только съехались, я помню.
Это был июль. Он делал мне завтрак, и всё сгорело, и мы ели подгорелые тосты прямо с доски, ржали, как дети.
Любили, как будто в первый раз в жизни.
А это был первый раз. И в моем случае, пока что, точно последний.
Я провела пальцем по его лицу на фотографии.
— За что ты меня так?
Дальше пошли фотографии без меня.
Где он на вечеринке у друзей.
Где с кем-то на фоне заката — та самая поездка, куда он, как говорил, не поехал.
Где руки не мои.
И взгляд уже не тот.
Я вспоминала. Как я стояла в коридоре.
Живот тянуло тяжестью — уже почти три месяца.
Я пришла пораньше, хотела сделать сюрприз.
Помню, держала в руках коробку с пирогом, испечённым ночью и с тестом на беременность.
И ключи в другой руке дрожали.
Я открыла тихо, на цыпочках…
И услышала. Смех. И вздохи. И её голос.
Как она говорила его имя. Моё имя.
Я застыла. Оцепенела. Как камень. Как животное, которому выстрелили в спину, но оно ещё не упало.
А потом я ушла. Просто. Без скандала, без слов.
Ушла с пирогом в руках, с сердцем — как стекло, и с ребёнком, о котором он даже не знал.
Слёзы текли по щекам, тёплые, тяжёлые.
Я не вытирала их. Пусть текут.
Пусть, наконец, выйдут из меня эти семь лет — молчания, боли, одиночества.
Пусть унесут всё, что я так долго хранила внутри.
Я взяла фото, то самое, где он целует меня.
Поднесла к губам, и вдруг захотелось закричать — от боли, от любви, от невозможности простить.
— Почему, Влад? Почему? За что?
Ответа не было.
Только ночь.
И щекотание штор у окна из-за ветра.
Я свернулась у коробки, прижавшись щекой к полу, как будто он мог меня услышать, как будто это хоть что-то могло вернуть.
Не знаю после как сложила все обратно.
Снова как в тумане и уснула, перед этим постоянно переворачивая мокрую от слез подушку.
Утро было блеклым. Серым.
Таким, когда свет — вроде бы есть, но не греет.
Я проснулась раньше Сони. Казалось, и вовсе не спала.
Лежала с открытыми глазами, прислушиваясь к её дыханию.
Она сопела тихо, прижавшись к подушке, сжав кулачок, как всегда. Моя девочка. Моя радость. Мое счастье и сокровище.
Я села на край кровати, завернулась в плед и смотрела на неё.
Она была похожа на него. Точная маленькая копия.
Эти глаза.
Глубокие, чуть прищуренные, с таким внимательным, взрослым взглядом.
Брови — точь-в-точь его форма.
И даже родинка на левой щеке — та же самая, что была у Влада.
Когда Соня спит, в ней особенно сильно проступает это сходство. Словно кто-то нарочно подрисовал мне напоминание.
Не забывай. Это его дочь.
Я погладила её по волосам, осторожно, чтобы не разбудить.
Иногда я думаю: А как бы всё сложилось, если бы тогда... если бы он не... если бы я не...
Если бы не та женщина. Если бы я успела сказать. Если бы у нас была та жизнь, которую мы мечтали вместе.
Если бы он встретил свою дочь не через семь лет молчания и лжи, а в роддоме — с цветами, с сияющими глазами.
Если бы он держал её на руках, когда она впервые плакала, впервые заснула, впервые сказала: мама, папа.
Если бы…
Но не было «если».
Было только то, что было. Был выбор. Его. Мой.
Наши слабости, страхи, ошибки.
И вот теперь я здесь.
А он — там. Где-то.
И ничего не знает.
Соня шевельнулась во сне.
Я прокручивала в голове, как она вчера активно искала отца в мужчине в зелёной рубашке.
Очень старательно и очень по-взрослому, маленький хакер.
Она ищет.
Потому что чувствует.
Потому что ей нужна та безусловная, безоговорочная любовь. Отцовская. Та, которую я не смогла ей дать.
Я её понимаю.
У меня ведь тоже не было отца. Только мама.
Строгая, вечно уставшая, с тяжёлым взглядом и руками, пахнущими уксусом и хлоркой.
Отец был кем-то из старых фотографий, смазанных, выцветших. Неизвестный, чужой.
Не герой. Даже не космонафт.
Просто — пустое блеклое место. И не единого слова.
Я не знала, что значит — чувствовать себя в безопасности рядом с мужчиной.
Не знала, как выбирать.
Не знала, какой он должен быть — настоящий отец.
И, может быть, именно поэтому выбрала Влада. Вспыльчивого, красивого, с глазами, в которых можно было утонуть.
Я в них и утонула.
А выплыла уже с дочерью внутри.
Я понимаю Соню.
Понимаю до боли.
Но всё равно думаю: лучше без отца, чем с отцом, который предал.
Лучше пусть она чувствует пустоту — чем видит ложь.
Лучше я дам ей всё, что смогу — пусть не идеальное, пусть женское, но настоящее, честное, тёплое.
Я буду и мама, и папа. И рука, и плечо. И щит.
Но разве этого хватит?
Я посмотрела на неё снова — и вдруг поняла: не хватит.
Потому что внутри неё уже живёт этот вопрос.
Уже зреет пустота. И если я не заполню её правдой… она вырастет вместе с ней.
Сделает её сильной. Или сломанной.
И это — будет моя вина.