Царевна

Глава четырнадцатая

Ой, как голова-то болит… забыла я совсем, что тело-то у меня детское, потому не уследила за нормой. Товарищи офицеры отнеслись к этому с пониманием. То есть тело принесли, уложили, и все. А утром я с больной головой виновато смотрю в мамины глаза. А мамочка улыбается и протягивает мне кувшин.

— Отпей, доченька, — говорит она мне. — Сразу легче будет, батюшка твой не раз на себе проверял.

— Ты не сердишься? — тихо спрашиваю я, потому что стыдно неимоверно.

— Нет, маленькая, — качает она головой. — Это ваша воинская традиция, а то что нормы ты своей не знаешь, так то предсказуемо, ребенок ты еще. Так что пей отвар, одевайся и пойдем к Яге.

— Да, мамочка, — киваю я, присасываясь к кувшину.

Интересно, что мы у Яги-то забыли? Ладно, думаю, скажут, тем более что у меня самой к ней вопрос образовался, потому что я на свои, по идее, пятнадцать не выгляжу, вчера ребята обратили мое внимание на этот вопиющий факт. Желудок подает сигнал, намекая на то, что поесть после волшебного кувшина было бы очень неплохо. Я переадресую эту проблему маме, подкрепив ее жалобным взглядом. Царица магической Руси хихикает.

— Пойдем откушаем, — улыбается она мне. — Видела бы ты себя сейчас.

Ну, как я сейчас выгляжу, я и так неплохо представляю. Но голод не тетка, и подумать о том можно будет и попозже. Я цепляюсь за мамину руку, против чего она совсем не возражает, идя в трапезную. Вот, кстати, странность — Возвращение Сути мне сделали, по идее, мне должно быть пятнадцать, почему я тогда веду себя, как совсем ребенок? Неужели стрессы так сказались?

Все больше замечаю за собой этот факт — несмотря на опыт и знания, я дите дитем. Не скажу, что такого невозможно, но причина-то должна быть? И грудь у меня совсем не мамина, хотя должна бы уже вымахать. Ладно, Ягу спрошу, потому что беспокоит меня это. Знаю, что все будет, но вопросы просто душат. На мальчиков смотреть интересно, но и только, а в пятнадцать уже должно и в голове на эту тему включаться, я точно знаю.

Завтрак у нас сегодня плотный, но я налегаю больше на перепелиные яйца, потому что мяса почему-то просто не хочется, а хлеб душистый, отказаться от него просто выше моих сил. Запиваю все терпковатым кисленьким морсом и сама чувствую, как начинаю добреть. Солнышко сияет ярче, и вообще жизнь прекрасна. Заулыбавшись, я на мгновение грубо нарушаю этикет, прильнув к маме, но точно знаю, что мне за это ничего не будет, потому что нет тут больше никого, а слуги и сами рады возвращению Милалики. Очень уж мамочка плакала…

К Яге именно идти, как оказывается, никуда не надо — в прилегающей к спальням горнице большое зеркало стоит, через него можно и поговорить, и к себе пригласить. Вот она, настоящая магия, а не палочкомахательство всякое. Мамочка активирует зеркало и трижды произносит приглашение Яге в гости.

— Здравствуйте, — здороваюсь я, изнывая от нетерпения.

— Здравствуй, — очень по-доброму улыбается мне легендарная наша. — Как поживаешь?

— Лучше всех, — улыбаюсь я в ответ. — У меня вопрос есть…

— Давай послушаем вопросы дочери твоей для начала? — предлагает маме Яга. — А то ее того и гляди разорвет.

Они добродушно смеются вместе, а я немного даже смущаюсь. Но мне действительно надо узнать, бороться ли со своим состоянием или нет. Для меня это очень-очень важно! Даже важнее того, почему я на Герма не бросаюсь, хотя должна бы, по идее. Что значит, по чьей? По моей, разумеется!

— Яга, мне в Британии сделали Возвращение Сути, то есть я вроде бы стала пятнадцатилетней… — начинаю я.

— Да? А почему не двадцатилетней? — сразу же интересуется она в ответ. — Твоему телу там сколько было?

— Что-то около двенадцати, может меньше, но… — я не понимаю, что она хочет сказать.

— Ну вот ты и вернула свое тело, — улыбается мне легендарная наша. — Но взяться пятнадцатилетнему телу у двенадцатилетней девочки неоткуда, понимаешь?

— То есть мне двенадцать? — удивляюсь я.

— Да, доченька, — смеется мамочка, а я задумываюсь.

Теперь многое становится понятным. И почему меня так срубило, и почему поведение такое, совсем детское, и почему на Герма я не бросаюсь. О душе мне все еще раньше объяснили, да и есть разница между никому не нужной сиротой и царевной — другой уровень, другое восприятие, другие правила. А тело мое пока мальчиками не интересуется — у него другие проблемы. Выплываю я из своих размышлений, лишь почувствовав холод.

Прямо напротив мамочки и Яги стоит Смерть. Я ее сразу же узнаю, но как-то понимаю, что это не она за мной пришла, а мамочка ее позвала. Ну я же не хочу быть невежливой?

— Присаживайтесь, тетя Смерть, — приглашаю я ее. — Угоститесь с нами.

— Милалика, ты, конечно, чудный ребенок, — Смерть улыбается, но за стол усаживается, чем удивляет и Ягу, и мамочку. — Впервые меня чаевничать зовут…

Я вижу и ее удивление, не понимая, чем оно вызвано, а мамочка объясняет, что на меня сегодня слишком много свалилось — и абстинентный синдром, и открытие своего возраста, а потом спрашивает тетю Смерть, что это вообще было. Я вопроса не понимаю, зато наша гостья, я вижу — отлично.

— Девочку вашу не просто выкрали, — вздыхает Смерть. — Ее «зачеркнули», поэтому возродиться в том же мире она не могла, а в соседних — людских — очень быстро умирала, так, что я не успевала переместить тело. А тут у британского коллеги Избранная опять умерла, да и миры сочетающиеся…

— И ты решила, что малышка сумеет пробиться, — кивает Яга. — В принципе, так оно и случилось, но вот к Дамблдору в этой связи дополнительные вопросы возникли.

— Откуда он вообще такие вещи знает… — в задумчивости тянет мамочка, и тут опять я влезаю.

— Гриндевальд, мамочка. Нацисты же кучу людей убили, могли и демона призвать, — поясняю я свою мысль.

— Устами младенца глаголет истина, — кивает Смерть. — Так что занятие у вас есть.

— Погодите, вы говорите о мирах, что это значит? — цепляюсь я к словам.

— В школе узнаешь, малышка, — сообщает мне мамочка, ласково улыбаясь. — Сейчас мы чаек допьем, договорим и делами займемся.

То есть подход армейский: «все, что нужно, до вас доведут». О «пинцете» Смерть поясняет мне, не дожидаясь вопроса. Я стараюсь не хихикать, потому что горе у человека — помер он. Но даже на войне бывает смерть по глупости, вот и тут…

Герм, меня, получается, обманул. Совсем не басмачи его накрыли, хоть и в смерти «пинцета» виноваты были, конечно. Врачом он не был, фельдшер молоденький, потому и потерянный такой, а убило его в процессе оправления. Это ж смотреть нужно, где поср… погадить садишься. Смерть показала мне его последние минуты жизни — отошел от колонны, присел в позе орла, поднатужился и взлетел. Именно поэтому я хихикнула, потому что премия Дарвина на войне именно так и зарабатывается.

Но суть не в том, как умер незадачливый прапорщик, суть в том, что он меня обманул, а я такого не прощаю. Никому не прощала раньше, и не прощу сейчас. Я себя не на помойке нашла, поэтому искренне считаю, что должна человеку доверять, а Герму я больше не доверяю совершенно, ну и… По-моему, он слабак. То есть команды выполняет и все, а я девочка, а не ротный командир, мне опора нужна, так что пейринга у нас не получится. Обидно, конечно, почти до слез, я же эту пару своими же руками, а он… Гад он, вот что. Ну и хрен с ним, надо только выяснить, что с ним, да как, и вышибить обратно в Британию. Вот и посмотрю я на этого «почти офицера». Если хотя бы сестру не предаст, то будет жить свою жизнь в новом Хогвартсе, а нет…

И ничего это не жестоко. За обман моего Высочества я б его… А так просто домой поедет, под родительскую ласку жопу подставлять. Ладно, позлилась — и хватит. Я добрая, очень-очень добрая на всех девочка. Вот.

— Гермиона, ты пришла в себя? — интересуюсь я у девочки, которая изображает… по-моему, это реверанс, хоть так сразу и не скажешь.

— Да, Ваше Высочество, — тихо блеет она, старательно пряча руки за спиной. Боится, что бить будут, что ли? Совсем лимонники озверели!

— У тебя, как и твоего брата, есть выбор — остаться здесь или вернуться домой, — объясняю я Гермионе Грейнджер. — Я хочу знать ваше решение.

— А можно, я подумаю? — с опаской покосившись на Герма, поинтересовалась девочка.

— Я вернусь через десять минут, — сообщаю я Грейнджерам и, развернувшись, выхожу из горницы.

Ну что, парень, вот тебе и испытание, выдержишь его — будет тебе со временем награда, а нет… Я стою в задумчивости у окна, наблюдая за тем, как стража во дворе тренируется и давлю в себе желание набить кому-нибудь лицо. Все-таки разозлил меня этот Герм, разозлил. А казался таким приличным мальчиком… тут до меня доходит — он не мужчиной казался, а мальчиком! А на… зачем мне мальчик? Нет, ну, когда нарожаю, понятно зачем будет, а сейчас?

— Куда ты плечо выносишь⁈ — не выдержав, ору на одного из стражников. — Тебе же так руку выбьют!

— А вот и не выбьют! — нагло заявляет он, чем выводит меня из себя окончательно, потому, прикинув расстояние, я взбираюсь на парапет, чтобы прыгнуть вперед.

Ну оттащить меня от него в результате оттащили. Сначала я спустила пар, потом меня узнали, потом уже принялись оттаскивать. Стража, конечно, в некотором удивлении — такой боевой царевны у них еще не было, но увидели крестики на груди и приняли, как должное, а я, отдуваясь и приводя себя в порядок, принимаюсь за объяснения.

— Смотри, руку ведешь вот так, но плечо на месте, понял? — интересуюсь я у лежащего в полном… удивлении стражника. — Когда бьешь, сначала вот так, а потом…

— Благодарим за науку, Ваше Высочество, — отвечают мне стражники.

— Ой, обойдемся без титулов, али имени моего не знаете? — интересуюсь я. — Этого к лекарю, ему нужно. Мозгов ему лекарь не добавит, но хоть что-то сделает…

По-честному благодарят, уважительно, значит, получается, действительно не знали? Кажется, я нашла себе занятие на некоторое время. Вот разозлит кто, буду к страже ходить. Особенно к этому, патлатенькому. Он мне понравился в качестве груши. С сожалением прощаюсь и иду наверх обратно в палаты. Значит, сейчас узнаем — кака у нас недопинцет или человек все же.

Сцена, открывшаяся мне, едва лишь я открываю дверь, на мой взгляд дает ответы на все вопросы. Грейнджеры обнимаются, Гермиона рыдает, значит, все в порядке. То есть никаких сюрпризов. Кивнув, я выхожу, направляясь к маме. Батюшку я тоже люблю, но березовую кашу я ему не забыла, поэтому опасаюсь. Мне моя попа дорога, а мамочка лупить точно не будет, даже если и будет, за что. Вообще, что это за манера, ребенку попу бить? Ретроград какой-то, вот! Поэтому к ретрограду мы не пойдем, а пойдем к ма-а-амочке. Пусть наладит этих придурочных отсюда обратно в Британию, глаза б мои их не видели.

— Мамочка, можно? — интересуюсь я, вовсе не желая отвлекать царицу от дел государственных.

— Можно, малышка, — улыбается она мне. — Что случилось?

— Грейнджеров надо бы обратно отправить, к родителям, — объясняю я. — Мне бы одежду мою военную вернуть, я со стражей позанимаюсь, так сказать, премудростями обменяемся… И еще, что там со школой?

— Школа Ворожеев тебя принять готова хоть завтра, а ты к ней готова, доченька? — интересуется мама.

— Школа — это как война, к ней никто никогда не готов, — хмыкаю я в ответ. — Поэтому чего тянуть? Силы во мне есть, надо ими обучиться владеть, а то будем дворец регулярно восстанавливать.

— Мудрая ты у меня, — улыбается мне мамочка. — Договорились.

— Надеюсь, школа здесь не интернат? — с подозрением спрашиваю я. — А то на интернет я не согласная. Развалю и домой сбегу.

— Не интернат, — мама обнимает меня. — Полдня учишься, потом домой.

— Это ура, — киваю я с серьезным выражением лица. — Кстати, о школе… Ты их предупреди — если смеяться будут, то похороны за их счет по третьему разряду.

— Это как? — удивляется моя самая родная царица.

— Это когда венок за гробом несет сам покойный, — объясняю я, вызывая мамин заливистый смех.

Она у меня волшебная, просто самая-самая! Наобнимавшись, я подхожу к столу, чтобы морса испить, когда вижу в окне, что во дворе что-то мастерят. При этом смысл постройки от меня ускользает — то ли часы волшебные, то ли еще что. Несколько минут вглядываясь в то, что получается в результате усилий мастеровых, я поворачиваюсь к мамочке.

— Мам, а что это такое во дворе строится? — интересуюсь я.

— Это казни Дамблдоровы, — даже не подходя к окну, отвечает она мне.

Конечно же, я начинаю расспрашивать и вот что выясняется: выжав душу старикана досуха, ему сотворили импровизированное тело, передающее болевые сигналы непосредственно душе. Теперь он будет работать часами, при этом каждую минуту характер и сила боли будет меняться. Сойти с ума он не может — мозги ему не вставили, а устроили такой ад для души на земле. И крутиться ему так вечно, за все сотворенное. По-моему, справедливо, мамочка тоже так считает, поэтому я выбрасываю Дамблдора из головы, отправившись подышать свежим наво… воздухом.