Царевна-лягушка для герпетолога

Глава 25. Остров Буян

Хотя до сегодняшнего дня мои водные путешествия ограничивались катанием на прогулочных катерах и поездками на «Метеоре» до Петергофа, никаких признаков морской болезни я не чувствовала, страха тоже не испытывала. Поначалу мы, конечно, оглядывались по сторонам, с опаской ожидая, что сейчас волны расступятся и опять покажется все тот же дикий пустынный берег с возвышающимся на нем заклятым дубом, и клацающие костями скелеты увлекут нас в бесконечную пляску смерти.

Однако волны продолжали свой извечный бег, горизонт дыбился тучами, скрывая то ли неведомые земли, то ли гигантский водопад, стекающий куда-то за край. А от огромного тела Щуки исходила такая мощная и совершенно не враждебная нам сила, что мы почти успокоились, уверенные в том, что мы благополучно прибудем не просто к какому-нибудь берегу, а именно к острову Буяну.

Да, можно сказать, что цель, к которой мы стремились, неизменно ускользала от нас, точно теннисный шарик, скачущий вниз по пролетам лестницы. С другой стороны, пускай не без потерь, мы сумели выбраться из всех ловушек Константина Щаславовича и даже узнать и обрести иглу.

Удобно устроившись между Левой и Иваном, я то прикладывала ухо к груди брата, чтобы выслушать его дыхание и ощутить, как ровно и ритмично бьется вновь запущенное сердце, то придирчиво смотрела на свешенные к воде босые ноги любимого. Лева, скинув обувь и закатав штанины, демонстративно шевелил пальцами, брат старательно пыхтел, как на приеме у врача. О том, что им обоим довелось пережить, сейчас напоминали лишь следы крови и прорехи на одежде. Что-либо зашивать драгоценной иголкой или устраивать в море Окияне постирушку я не решалась.

Впрочем, воспользовавшись передышкой, мы перекусили и переоделись в относительно чистое и сухое, благо Щука гостеприимно держала переливчато-жемчужную спину над водой. Глядя на величавую рыбину, верный себе Иван не мог скрыть восхищения:

— Вот так и поверишь в легенду о прожившей двести пятьдесят с лишним лет шестиметровой «гейльброннской щуке»[29], — улыбался он, пытаясь прикинуть длину и примерный вес рыбины. — Лоренц Окен, конечно, доказал, что Фридрих II не мог ее окольцевать, поскольку безвылазно жил тогда на Сицилии, а выставленный в Мангейме скелет всего лишь фальсификация, но после таких встреч начинаешь задумываться.

— Шестиметровая щука — просто плотва по сравнении с этой, — блаженно улыбаясь, кивнула я.

— Ты еще не спросил, как эта пресноводная рыба плавает по морю, — включался в игру и Лева.

— Ну я не знаю, — сделал умное лицо Иван. — В принципе, щуки водятся в опресненных заливах, вроде Финского или Куршского, а проверять содержание солей в здешней воде я не готов. Да и нечем.

Он замолчал, рассеянно поглаживая свернувшегося у меня на коленях клубочком Тигриса и зорко вглядываясь вдаль в ожидании появления острова Буяна. Внешне он выглядел спокойным, но игравшие на скулах желваки выдавали степень его напряжения. Мы с Левой переглянулись, понимая, о чем он думает. К горлу подкатил комок. Я вновь почувствовала себя виноватой из-за того, что не уберегла Василису.

— Я ведь купил ей кольцо, — нежно, с задумчивой улыбкой проговорил Иван. — То, которое ей самой понравилось.

Я про себя удивилась. Иван раньше ничего об этом не рассказывал, да и самого подарка я не видела, хотя вещи брата мне доводилось разбирать или приводить в порядок достаточно часто.

— Думал еще прошлой зимой предложение сделать, — продолжал Иван. — Винил себя из-за того, что, как мне казалось, слишком тянул.

— Ну ты же не знал всех деталей, — поспешила напомнить я, украдкой глянув на свои сбитые костяшки и обломанные ногти.

Впрочем, Лева, который, завладев моей кистью, недвусмысленно поглаживал безымянный палец, на отсутствие маникюра внимания не обращал. Тем более что изрезанные лесками руки Василисы выглядели гораздо хуже.

— Я теперь думаю, если бы успел надеть кольцо, когда мы ее к нам привезли, может быть, она бы не улетела? — понуро проговорил Иван.

— Надо было прямо после экзамена вас не в ресторан, а домой везти, — признал свой промах Лева.

На этом разговор невольно замер. Поскольку планы на будущее мы строить откровенно опасались, а обсуждать то, что пережили недавно, не имели сил, то просто сидели, наблюдая за уверенными движениями Щуки или вглядываясь в горизонт, где продолжали сшибаться темно-фиолетовые тучи, пронизывая толщу воды стрелами молний. Впрочем, гроза шла где-то возле покинутого нами заклятого берега, и Щука обходила ее стороной. Обрадованный нашему благополучному возвращению Тигрис умиротворенно и очень громко мурчал, как заправский кот-баюн, и нас с Левой, впрочем, как и Ивана, неудержимо клонило в сон, и даже громовые раскаты на горизонте не могли эту дремоту рассеять.

Какое-то время мы еще крепились, пытаясь наблюдать, как алые закатные всполохи отражаются в волнах, как отливает золотом чешуя Щуки. Но потом нас как-то незаметно сморило, благо на спине гигантской рыбины оказалось достаточно места, чтобы разместиться с комфортом, прижавшись друг к другу, подложив под щеку рюкзаки и даже не подумав о том, чтобы достать видавший виды спальник.

Сон тянул причудливую канитель, связывая прошлое и будущее, собирал скатный жемчуг со спины Щуки, нанизывал на нити воспоминаний.

Мы с Василисой, отпев концерт на фестивале в Кижах, сидели на лавке с сотрудницей музея, которая объясняла нам, как делать Олонецкую сетку-поднизь, неизменный элемент девичьего головного убора, очень красивое и кокетливое обрамление короны или повязки, напоминающее модную дамскую шляпку. За неимением конского волоса мы использовали лески, на которые нанизывали бисер, сплетая в причудливый узор. Лева с Иваном сидели в Красном углу и что-то обсуждали с местными.

При этом я отчетливо помнила, что в Карелию в прошлом году мы ездили уже без Василисы.

Подруга скрепила нитью готовые сегменты и принялась украшать коруну, которая вместе с сеткой-поднизью была элементом не только девичьего, но и свадебного головного убора. Я замешкалась и засмущалась, рассматривая свой почти готовый убор и понимая, что тоже собираюсь под венец. Однако прежде следовало закончить одно важное дело. Не просто же так Лева и Иван смотрели выжидающе, словно куда-то торопили.

— Ты же присмотришь за братом? — с надеждой глянула на меня Василиса. — Как бы он в разговоре с Пряхами не продешевил и не оплошал.

Я вспомнила, для чего мы нижем поднизь, и, поскорее прикрепив сетку к венцу, засобиралась в дорогу.

Едва выйдя из избы, мы с Иваном и Левой оказались подле могучего дуба, которого на Кижах, я точно это знала, никогда не росло. Впрочем, знакомый и любимый пейзаж погоста[30] с украшенной серебристым лемехом двадцатидвухглавой церковью Преображения, могилой сказителя Рябинина, старинной мельницей, избами и круизными теплоходами неузнаваемо изменился. Да и воды вокруг совсем не напоминали озерные.

Горизонта и неба мы разглядеть не могли. Их заслоняла шумящая вечнозеленой листвой крона, раскинувшаяся над нами, как драгоценный шатер. Под уходящими в глубины нижнего мира корнями лежал напоминавший гигантскую книгу камень Алатырь. Ствол покрывала не кора, а сплетавшиеся друг с другом волокна, похожие на переплетение телефонных проводов, но больше на льняную или конопляную кудель. Именно эти волокна и превращались в нити людских судеб в умелых натруженных руках Трех изначальных Прях.

Скамьи, на которых восседали вершительницы судеб, были выдолблены в толще Алатыря, и за века, пока вращалось колесо, камень изгладился, приняв удобную для тела форму. Периодически то одна, то другая женщина смачивали пальцы в источнике, чьи воды выбегали из-под камня, устремляясь куда-то к морю.

Впрочем, вытягивала и формировала нить только самая старшая, выглядевшая более древней, чем камень под ней. Сидевшая с нею рядом, казалось, олицетворяла зрелость. Ее лицо еще не избороздили морщины, а непокрытые волосы напоминали осенние листья, слегка припорошенные инеем. Третья, сжимавшая в руке нож, могла сойти за нашу ровесницу, если бы не суровая отрешенность словно из камня выточенного лица.

А еще, конечно, смущали прикрытые сомкнутыми тяжелыми веками пустые глазницы, придававшие лицам Прях сходство с античными статуями, с которых безжалостное время смыло краску. Единственный на троих глаз лежал, закутанный в запон, на коленях старухи. Для того, чтобы измерить длину и толщину нити человеческой жизни, мастерицам хватало одних только рук. Конечно, пряжа, которую закручивала Старшая, вытягивала Средняя и обрезала Младшая, вилась неравномерно, напоминая небеленое суровье, идущее на домотканую обиходную холстину, но никак не на узорчатое браное[31] полотно. Впрочем, жизнь человеческая редко у кого проходит гладко и нарядно.

При нашем приближении Пряхи повернули головы, а их единственный глаз выпорхнул из запона и занял свое место над челом Средней, внимательно нас разглядывая.

— Кто это к нам пожаловал? — повела крючковатым носом, принюхиваясь, Старшая.

— Никак посланцы всех трех миров? — притворно удивилась Средняя.

— Почему? — не поняла Младшая, едва не обрезав нить чьей-то судьбы.

— Ну как же, — пояснила Средняя. — Дева из рода Жар-птицы, юный кудесник — наследник мудрости Ящеров Нижнего Мира и Человек.

— И зачем же они нарушили наш покой? — поигрывая ножом, усмехнулась Младшая. — Есть ли у них, что за нашу мудрость предложить?

— Как не быть, — мечтательно протянула Средняя. — У Жар-птицы есть голос звонкий да ноженьки резвые, у ее братца — ум острый и память цепкая, а кудесник молодой за секреты ведовства и обоих глаз не пожалеет. Так хочет доказать предкам, что достоин, и предателя своего рода Кощея одолеть.

При этих словах я поежилась, чувствуя постыдную слабость в ногах и невидимую удавку на горле, не позволявшую дышать. Конечно, доставшийся от природы звонкий певческий голос я считала главным своим достоянием и без танцев-переплясов себя не мыслила, но, если это приблизит нас к желанной цели, я как-нибудь переживу. Такая же готовность читалась и во взгляде Ивана, хотя цена, которую ему назначили Пряхи, была несоизмеримо выше. А Лева уже достал нож и поднес его к лицу, готовясь отдать свою совсем уж непомерную плату. В конце концов, для музыканта главное слух.

Глядя на спокойные, безмятежные лица моих спутников, готовых на любые страдания и жертвы, я почувствовала оторопь. Тут что-то не так! Почему Пряхи ничего не сказали про Василису? Вспомнилась просьба подруги присмотреть за братом и ее наказ не продешевить. Впрочем, тут скорее речь шла о том, чтобы не заплатить втридорога за то, что нам не очень-то и нужно.

— Мудрость вершительниц судеб — великий дар, за который не жалко отдать любую плату, — с поклоном проговорила я. — Но им тяжело разумно распорядиться.

— А человеческая природа такова, что даже зная будущее, не всегда удается избежать ошибок, — в тон мне отозвался Лева, поспешно убирая нож.

— И вообще познание умножает печаль, — поддержал нас Иван, тоже стряхнув морок.

— Так зачем же вы пришли? — разочарованно глянули на нас Средняя и Младшая.

— Да перстень им обручальный нужен, — прошамкала беззубым ртом Старшая.

— А его разве нельзя купить за золото или серебро? — удивилась Младшая.

— Такой за все сокровища не купишь, — хищно отозвалась Средняя. — Впрочем, я забыла, у вас ведь есть одна иголочка. Может быть, ее на перстень захотите сменять?

Я снова почувствовала прикосновение невидимой удавки. Лева обреченно взялся за нож. Я ему хотела сказать, чтобы не смел, но меня опередила Старшая Пряха.

— Иголка — это не дар, а тяжкая ноша, — проговорила она. — Кому ее завещали, тому и нести. А за то, что человеку на роду написано, и вовсе платить не нужно. Особенно, если он сам свою судьбу сумел распознать и выбрать.

Она достала из кармана все того же запона, в котором прежде держала глаз, изящное золотое колечко современного дизайна, украшенное небольшими красиво ограненными бриллиантами.

— Держи, Иван. Сам ведь покупал. Нам чужого не надо.

Едва брат принял у нее из рук обручальный перстень, и дуб, и Пряхи исчезли, а мы с ребятами снова оказались у дверей той же избы, в которой нас ждали Василиса и другие девушки.

Мой брат и Лева поднимались на крыльцо, обряженные в шелковые нарядные рубахи. Костюм Левы дополняло традиционное полотенце шафера. Я подбирала полы парчового косоклинного сарафана, переживая, что не успела спеть брату напутственную песню про золотые кудри.

Девушки с порога начали было стыдить корильной, пытаясь выставить неряхами-неумойками, но быстро замолкли: жених и тысяцкий с бояркой-сестрой выглядели достойно и смогли щедро откупиться. На фоне величальной зазвучало причитание Василисы, не столько переживавшей по поводу предстоявшего переезда на «чужедальнюю сторонушку», сколько горевавшей по матери. Назвать Ивана, как полагалось по ритуалу, «злодеюшкой незнакомым» у нее язык не повернулся. Подруга не только завершила коруну с сеткой поднизью, но и успела переодеться в роскошный кумачовый сарафан.

Лева встал у печного столба, произнося традиционный приговор-оберег кудесника и дружки, а Иван, словно того и ждал, достал и поднес любимой обручальный перстень. Вот только надеть его на палец он не успел: между ними встала ледяная стена.

Коруна сдавила голову Василисы, сетка-поднизь оказалась на шее, бисер осыпался льдинками, лески впились в кожу. Сделалось холодно и сыро, свет померк, небо заволокло тучами. Мою многострадальную спину опалили прорастающие крылья.

— Маш, просыпайся, у нас гости!

— Ты сейчас сонная улетишь неведомо куда, и мы тебя не отыщем!

Крылья мне не почудились, холод и сырость тоже. Щука маневрировала на вздыбленных, точно на картинах Айвазовского, волнах. Нас обдавало ледяными солеными брызгами. Лева тормошил меня, пытаясь добудиться. Иван в компании издающего утробные грозные звуки ощерившегося Тигриса балансировал, пригибаясь на спине Щуки, глядя в закручивающуюся гигантскими водоворотами пучину, из которой поднимались огромная голова и кольчатое тело.

Я издала вопль ужаса и в самом деле едва не улетела неведомо куда, и не факт, что не в пасть чудовища. Лева меня удержал.

— Кто это еще? — запинающимся голосом спросила я, кое-как сложив крылья, не в силах отвести взгляд от жуткого водоворота.

— Похоже, мы каким-то образом потревожили Мирового Змея, — буднично пояснил Иван. — Или же он, как и большинство хищников, просыпается, если кто-то вторгся в его владения.

— По идее он вроде бы не по нашу душу пришел, — пояснил Лева, указывая на горизонт, из-за которого в золотой ладье выплывало пурпурно-алое закатное солнце.

— Это что, опять этот, который Колобог? — уточнил Иван, из-под руки разглядывая распространявший розоватое свечение гигантский огненный шар, в сторону которого разворачивал свои кольца Мировой Змей.

— Вообще-то его полное имя Даждьбог, — усмехнулся Лева. — Податель света и тепла. И сейчас он свершает свой полуночный путь за краем земли.

— И каждую ночь ведет бой с Мировым Змеем, — кивнула я, непроизвольно поправляя височные кольца, отображающие эту извечную битву.

По-хорошему, нам стоило поскорее убраться из этого места куда подальше: уж точно Солнце и его хтонический противник сами бы без нас разобрались. Но в это время в лучах приближавшегося солнца и в свете моего оперения среди нескольких рядов похожих на сталактиты зубов блеснул знакомый стальной клинок.

— Да это ж мой меч! — обрадовался Иван. — Нужно его поскорее вернуть, пока эта скотина его не сожрала!

— Да ты с ума сошел! Если было с чего сходить, — возмутилась я, вспоминая недавнюю картину изрубленного тела, лежащего среди скелетов, и свои невероятные усилия, направленные на возвращение этого остолопа к жизни.

И вот теперь, едва его душа прочно утвердилась в теле, он снова готов рисковать, не соображая, насколько легко может провалиться за грань. На этот раз уже без возврата. Живой и мертвой воды у нас больше нет. Аптечка тоже почти пустая. А если произошло то, чего я больше всего опасалась, и мозг брата на фоне кислородного голодания в момент гибели просто атрофировался? А с инстинктом самосохранения у него всегда было туго!

— А какие ты предлагаешь варианты? — строго нахмурился Иван. — Без этого меча нам ни иголку не сломать, ни Василису не выручить.

Я умоляюще глянула на Леву. Тот только руками развел.

— Ну что я, с гигантскими змеями дела не имел? — попытался меня увещевать брат с таким же выражением, с каким в детстве просил не говорить маме об очередном уже в лукошке или пчелином укусе. — И что они тут все такие бестолковые? То зернышко вытащить не могут, то мечами челюсти рвут. То-то он, бедняга, так злится. К стоматологу-то он точно не доползет!

— И что ты собираешься делать? — поинтересовалась я, наблюдая, как Змей медленно поднимает над водой свое гигантское тело. — Вплавь тебе туда точно не добраться.

Иван напрягся. Эту часть плана он пока явно не обдумал.

— В любом случае, тебе лучше полностью обратиться, забрать иглу и кольцо и постараться унести их отсюда на безопасное расстояние, пока мы не добудем меч.

— Какое кольцо? — не поняла я.

Вместо пояснения брат протянул мне то самое, обручальное, которое он купил в прошлом году и теперь получил от Старшей из Прях. Похоже, наше путешествие на остров Буян мы совершили втроем, и не факт, что во сне. Хотя каким образом там тогда оказались Кижи, сетка-поднизь и Василиса?

Я попыталась прикинуть, какой из артефактов лучше взять в клюв, а какой держать лапами. Потом увидела Тигриса, который преданно охранял наши вещи. А его куда? Я вряд ли смогу поднять его в воздух вместе с кольцом и иголкой. Да и как еще поведет себя в полете фамильное достояние? Бабушка рассказала, что потомки первой Жар-птицы потому и остались в Яви, поскольку не могли забрать иголку в Ирий, где никакой смерти просто места нет.

Похоже, план Ивана нуждался в корректировке.

— Я не буду полностью обращаться, — решительно заявила я. — И иголку с кольцом лучше оставить здесь. Я подниму тебя в воздух таким образом, чтобы ты сумел добраться до пасти змея, а там видно будет.

Тут уж пришла очередь брату обозвать меня сумасшедшей и заявить, что он позволит мне так собой рисковать только через свой труп. Напугал, называется. В качестве последнего аргумента Иван попытался обратиться к Леве.

Надо сказать, что мой возлюбленный в дискуссии участия не принимал. Он сидел возле спинного плавника Щуки, погруженный то ли в какое-то сложное колдовство, то ли в глубокую медитацию. Во всяком случае, я явственно видела вокруг него характерное голубоватое свечение.

Наконец Лева поднялся, еще раз выслушал нас и ободряюще мне улыбнулся.

— План не так уж и плох, — кивнул он. — Только для его осуществления надо змея отвлечь.

Он показал странный музыкальный инструмент, похожий на древнегреческую кифару. Я могла поклясться, что Лева вытащил его прямо из спинного плавника нашей вещей помощницы. Невольно вспомнились руны «Калевалы»[32] и первое кантеле[33], которое Вяйнемейнен[34] сделал из челюсти подаренной морским богом Ахто волшебной щуки. Все-таки по отцу Лева происходил из мокшан, а они находились в родстве с народом Калевалы.

— Каюсь, Маш, — виновато глянул на меня Лева. — Не уделял я должного внимания струнным и клавишным, даже общее фортепиано сдавал всегда со скрипом. Но на змей, как вы знаете, дудка на самом деле не действует.

Мы с Иваном растерянно, если не сказать обалдело, следили за тем, как наш друг, взяв в руки свое кантеле или гусли, заводит под их аккомпанемент какой-то архаичный напев на незнакомом языке. Совсем не похожий на арию Садко, он отдаленно напоминал севернорусские былины, руны «Калевалы» и заклинания тувинских шаманов-горловиков[35].

Хотя новгородского гусляра прославила опера Римского-Корсакова, поморы и жители Олонецкой сказывали о нем неохотно, опасаясь вызвать гнев Хозяина Вод, которого герой обманул. Зато древнерусские волхвы, судя по резьбе на реконструированных Колчиным гуслях, совершая жертвоприношения, ублажали Велеса-Ящера гусельными перезвонами. Но какое все это имело отношение к Мировому Змею и его извечному поединку? По-видимому, Лева что-то об этом знал.

Поначалу чудовище не обращало на песню никакого внимания, продолжая вздымать вспененные волны и разворачивать кольца в попытке опрокинуть ладью следовавшего своим неизменным маршрутом Даждьбога-Солнце. Иван даже позволил себе скептически фыркнуть. Уж он-то знал, насколько слабый у рептилий слух. Но, видимо, заклинание действовало иначе.

В какой-то момент от Левиного колдовского напева в движениях Змея наступила перемена. Отливавшая серебром и похожая на пластины осинового лемеха чешуя перестала топорщиться от сокращения перекатывавшихся под кожей могучих мышц. Гигантская голова замерла над водой с раскрытой пастью, чуть покачиваясь из стороны в сторону. Даже море почти успокоилось, словно застыв в оцепенении.

Лева, не прекращая петь, кивнул нам с братом. На его лбу вздулись жилы: горловое пение даже без двухголосия, которым мой возлюбленный все-таки не владел, требовало полной отдачи. На пальцах выступила кровь, хотя в отличие от балалаечников или гитаристов Лева не имел мозолей, чтобы их срывать.

Я обняла Ивана, расправила крылья и взлетела. Хотя расстояние, которое пришлось преодолеть, оказалось больше, чем я думала, сил мне хватило. Больше всего я опасалась, что внимание Змея привлечет сияние оперенья, и от этого колдовство рассеется. Но, видимо, сделанный из спинного плавника Щуки волшебный инструмент обладал какими-то особыми свойствами, да и Лева был далеко не так прост, а путешествие на мистический остров Буян обогатило его новым опытом, вселив уверенность в своих силах.

— Донесешь до головы, высадишь и сразу улетай, — инструктировал меня перед полетом Иван, как обычно, беспокоясь не за себя.

Я, конечно, слушаться его не собиралась, хотя высадить брата прямо на голову Змея из-за поднявшегося ветра, сносившего меня в сторону, все же не смогла. Приноровившись к колебаниям гигантской шеи, Иван разжал руки и спрыгнул сам с высоты не менее десятка метров, и его приземление сделало бы честь опытным бойцам ВДВ.

Впрочем, испытывать гордость за брата я собиралась потом, а пока в ужасе глядела, как он, цепляясь за чешую, ползет по морде зачарованного чудища и лезет к нему в разверстую пасть, демонстрируя не только навыки акробатики и альпинизма, но и завидную выдержку. Конечно, Иван имел немалый опыт в общении с разного рода пресмыкающимися и амфибиями, но даже Шестиглавый змей обладал куда более скромным размером. Хотя и проявил при поимке изрядную прыть.

Когда брат благополучно спустился на нижнюю челюсть, пробираясь между гигантских зубов, я даже испытала что-то вроде облегчения. По крайней мере снизился риск его падения в пучину или смерти среди колец. Хотя Змей в любой момент мог пробудиться, да и во рту у него оказалось ожидаемо сыро. Рука брата, цеплявшаяся за зубы, несколько раз соскальзывала, ноги не всегда могли найти опору на орошенных слюной деснах. Впрочем, Иван и не торопился.

— Давай же, Ванечка, давай, — изнывала я, готовая в любой момент подстраховать, временами поглядывая то на Леву, который продолжал удерживать чудовище в состоянии каталепсии, то в сторону медленно приближавшегося Солнца-Даждьбога.

В тот миг, когда Иван выдернул меч, по телу Змея прошла судорога. Колдовство распалось, море снова забурлило. Вернувший Щуке спинной плавник Лева и Тигрис вмертвую вцепились в ее чешую, сберегая иглу с перстнем и готовясь, если что, пережить погружение. Я ушла в глубокое пике, чудом подхватив Ивана, который успел выскочить из пасти за миг до того, как челюсти сомкнулись. Каким образом я поймала брата, не напоролась на меч, который он, конечно, не успел убрать в ножны, и дотянула до спасительной спины Щуки, я сказать не могла.

Змей бушевал, грозя устроить неплохое землетрясение, но его гнев продолжался недолго. Даждьбог-Солнце, снова придя к нам на выручку, пронзил его огненным копьем, и он опустился на морское дно до следующей ночи.