Царевна-лягушка для герпетолога

Глава 9. Молочная река кисельные берега

Всю ночь мне снилось, что по двору вокруг избы с глухим урчанием, ступая косолапо, но мягко, ходит огромный косматый медведь, или даже два. Потом помнилось, что в притулившейся во дворе маленькой кузнице разожгли огонь, до самого света стучали молотом по наковальне и что-то отливали в тигле явно из лунного серебра, закаляя не водой, а настоем чертополоха, калины и дубовой коры.

Утром меня разбудили мерный стук дерева о дерево, топот и азартные возгласы. Вскинувшись в испуге в пустой остывшей за ночь избе и выглянув в сквозь крошечное косящатое окошко, я обнаружила, что Лева и Иван, босые и в одних исподних портах, носятся по двору с деревянными мечами.

Я, конечно, знала, что Левушка, много лет занимавшийся в нашем ансамбле, основами фехтования владел, во время показа казачьей программы выходил вместе с другими парнями плясать и с шашкой смотрелся лишь менее убедительно, нежели Никита с каролингом. Но одно дело салют или даже боевая стойка, а другое — реальная тренировка с отработкой засечных, подплужных или вертикальных ударов. Да и когда этим искусством овладел мой Иван, который хоть на раскопках и общался с папиными студентами, но все эти игры в историческую реконструкцию считал глупым ребячеством и уходом от насущных проблем?

Какое-то время я оторопело-восхищенно следила за спорыми движениями двух поджарых тренированных тел, не зная, на кого больше любоваться — на брата или на Левушку. И почему мне казалось, что Иван и его друг засушенные астеники? Конечно, в плане рельефа оба проигрывали Никите, но они ж не на соревнования по бодибилдингу собирались. При мысли о том, для каких целей тренируются добры молодцы, внутри у меня все смерзлось, словно из теплой приветливой избы я угодила в темный сырой поруб. Невольно вспомнился харалужный клинок, который для кого-то ковал дядя Миша. Никита проверку не то что не прошел — даже не попытался. А про Левушку кузнец сказал, дескать, ему меч и вовсе не нужен.

Впрочем, уже через миг эти тревожные размышления вытеснили более прозаичные и земные заботы. Парни после такой забавы наверняка придут голодными, а кашу мы доели еще вчера. Поскольку деда Овтая ни в избе, ни снаружи не было видно, я спешно привела себя в порядок, собрала косу и занялась хозяйственными хлопотами.

Печь в избе растапливать я не стала, поскольку день стоял погожий, а на улице я еще давеча нашла некое подобие летней кухни под навесом и со вместительной плитой. В давешнем ларе с плесневелой крупой лежало доброе, хорошо просушенное зерно, а рядом с ним на полке обнаружились крынка простокваши, бутыль постного, явно льняного масла, лукошко яиц и жбан меда. И где это добро дед вчера прятал? Так, глядишь, еще и скатерть-самобранка в комплекте с чудо-меленкой отыщутся.

Небольшую ручную мельницу я и в самом деле в том же бабьем закутке нашла, а на плите в летней кухне с явным намеком стояла гигантских размеров сковородка. Блины на такой, конечно, испечь непросто, но какое-то подобие оладушек или гречишных лепешек можно. Набрав пару стаканов крупы, я, вспоминая науку бабы Фроси и занятия по истории народной культуры, сначала засыпала ее в ступу, чтобы очистить от шелухи (и как только я ее вчера без дополнительной обработки сварила). Потом смолола на ручной мельнице и замесила на простокваше тесто.

Когда я снимала со сковороды вторую или третью партию, откуда-то подошел дед Овтай. Принюхался, поводя из стороны в сторону своим выдающимся носом, потряс бородой, сцапал и отправил куда-то в недра рта один оладушек и одобрительно кивнул.

— Шустра, девка, не только песни горазда петь.

К тому времени, когда я накрыла на стол, взмыленные, но, видимо, довольные результатом Ваня и Лева закончили тренировку и, умывшись у колодца, вернулись в избу. Памятуя вчерашнюю кашу, которую умяли в один присест, я напекла побольше. Но то ли парни умотались, гоняя друг другу по двору, то ли простокваша и мед, которыми дед Овтай дополнил мою выпечку, утоляли голод куда лучше злаков. Хотя все ели с аппетитом, примерно половина осталась в плошке.

— Вот и хорошо, — кивнул дед Овтай, доставая откуда-то берестяной коробок и ловко упаковывая остаток. — В дорогу захватите, да еще крупы моей с собой возьмете, чтобы киселя нахлебаться не захотелось.

— Это на Молочной-то реке? — уточнил Левушка.

Дед с удовлетворенной улыбкой кивнул.

— А что не так с этим киселем? — удивился Иван, который, к радости мамы и поваров школьной столовой, это архаичное блюдо любил и никогда не отказывался от добавки.

— Кто его вкус узнает, память о прошлом утратит и будущего не захочет искать, — посерьезнев, пояснил дед Овтай.

Я нервно сглотнула, вспоминая реку забвения Лету, испробовав вод которой, души умерших уже не могли вернуться назад, а старый ведун продолжил свои наставления.

— На волшебном озере тоже поосторожнее, с русалками лучше разговоров не заводите. Защекочут до смерти. Дива тоже не слушайте. Орет дурным голосом, а мозги-то — птичьи! От кота-баюна и то больше толку. С сестрицами-ведовицами из Медного, Серебряного и Золотого царств тоже ухо востро держите. Хитры больно, себе на уме, да в сторону Темной Нави глядят чаще, чем надо. Все злата-серебра им мало. Совет они могут, конечно, дать дельный, но слишком дорого берут. Надо знать, как спрашивать, и, главное, не продешевить.

— С сестрицами как-нибудь разберемся, — заверил деда Левушка. — Их можно, если что, обхитрить, подкупить или припугнуть. Ты лучше дорогу до их теремов объясни.

— А что тут объяснять? — удивился дед. — Как Молочную реку перейдете, так клубочек кинете. Дальше сами знаете. Куда покатится, туда дорогу и держите.

— Какой клубочек? — непослушными губами спросила я, непроизвольно потянувшись к лежавшему под лавкой рюкзаку.

— Да тот самый, который ты давеча в свою торбу вместе с каким-то ненужным хламом положила, — как о чем-то само собой разумеющемся пояснил дед.

Иван оторопело глянул на мой моток ниток, а Левушка только с улыбкой покачал головой, подмигнув другу, мол, я же говорил. Впрочем, через миг лицо его вновь посерьезнело. Он поднялся и с поясным поклоном повернулся к деду Овтаю.

— Спасибо за ласку, за хлеб за соль, за добрые советы.

— Что ж про путь через Калинов мост не спрашиваешь? — испытующе и едва не с болью спросил старик.

— А что толку? — пожал плечами Левушка. — Знаю, что там за рекой Смородиной только духов-помощников надо кликать, которых у меня нет, — добавил он виновато и тихо.

— Духи сами собой не появятся, — согласился старый ведун. — Их только поймать или приручить можно. Для этого тебе дудочка-нуделка моя дана. Сумеешь ею разумно воспользоваться да силы рассчитать — и духов обретешь, и Кощееву невесту спасешь, и друзей своих из Нави живыми выведешь. Ты на них не смотри, что посвящения ведовского не проходили. Оно им и не надобно. У них своя сила есть. Ей, — он указал на меня, — от рождения дана. Ему — сделал жест в сторону Ивана, — перепало от выползня, когда замки сдуру открыл. Ну а если совсем никак, проси заступничества у духа-прародителя. Он не откажет и платы не возьмет. Только в человечий образ не забудь, как потом вернуться.

На прощание дед вручил нам серебряные обереги, которые — мне это, оказывается, не приснилось, — нынешней ночью выковал. Ивану — наборный пояс и нож, украшенный громовым колесом. Мне — венчик с парой височных колец в виде птиц и браслеты с бубенцами, звенящие при каждом шаге. Давно о таких мечтала, да только все подходящие под концертный костюм не находила. Сейчас венец непривычно холодил лоб, а обручья сгодились закрепить слишком длинные рукава. Хотя дед позволил нам переодеться в свое, посконные рубахи с оберегающим орнаментом, пущенным по вороту и рукавам, велел не снимать, носить до конца пути в качестве исподнего, как Василисину исцельницу. Левушку дед нарядил еще и в безрукавку из медвежьей шкуры, подпоясанную сыромятным ремнем с оберегами верхнего и нижнего мира, на котором тоже висел характерной формы нож с рукоятью, украшенной знаком Велеса.

— Постарайся, внучек, вернуться живым, — проникновенно попросил Левушку дед Овтай, и мне даже показалось, что его залепленные бельмами глаза на какое-то время обрели способность видеть. — И птичку свою певчую выведи. Ты ведь знаешь, что остался последним в нашем роду. Единственным, кому моя дудочка без испытаний далась. Отпусти меня. Устал я сотню лет границу охранять. Пора и на покой. А Сураю, Кочемасу и Атямасу непутевым моего благословления не передавай. Нет его и не будет!

Дед Овтай проводил нас до калитки и долго смотрел вслед, пока его изба не скрылась под густым косматым пологом леса, ведущего к Молочной реке.

Хотя в нашем мире заканчивалась весна, сбросившая с майскими грозами яблоневую пенную фату и принаряжавшаяся в пестрые цвета лета, на этой стороне царила осень. Нарядные терема лип и ажурные березовые чертоги, казалось, увенчались золотыми куполами. Гроздья рябины и россыпь ягод в малиннике горели кумачовыми вставками покосной рубахи, пестрели нарядными лентами орловского или курского кокошника. Пугливые осины напоминали рощицу денежных деревьев с китайского развала, а могучие дубы сияли начищенной медью, словно готовясь исполнить «Шум леса» или «Полет валькирий».

Хотя я примерно догадывалась о причине так внезапно произошедшей смены сезонов, я свои предположения держала при себе. Иван же откровенно недоумевал, засыпав вопросами притихшего, задумчивого Левушку.

— Если ты о временах года толкуешь, — не сразу разобрав, о чем у него пытаются допроситься, рассеянно пояснил Лель, — то они различаются между собой только в нашем мире в Яви, где время движется вперед, балансируя между будущим и прошлым. В тонких мирах все иначе. За вечной весной и непрекращающимся летом надо отправляться в Правь, на небеса, в мир грядущего, куда есть доступ только праведникам и птицам. Мы же сейчас вступаем в Славь, а эта часть Исподнего мира связана с прошлым, уходящим и невозвратным. Но здесь еще покой и свет, потому тут деревья отягощены плодами, а золотая листва никогда не опадает.

— А в Нави, куда мы отправляемся, тогда, получается, зима, — испуганно пискнула я, с тоской вспоминая мамины наставления о теплых вещах, которые я поленилась тащить, захватив с собой лишь легкий свитер.

Левушке дед Овтай хотя бы медвежью безрукавку дал, а Иван и того не имел, если не считать за теплую одежду спальник. Лель, однако, меня поспешил то ли успокоить, то ли совсем напугать.

— Навь — это самая темная часть нижнего мира, почитай, черная дыра, где из-за горизонта событий сбиваются координаты пространства и времени, отсутствует привычный порядок вещей.

— И за пределы гравитационного радиуса нельзя вырваться, — сдвинув брови, мрачно добавил Иван.

— Пока никто просто не пробовал, — возразил ему Левушка. — А вот из Нави очень даже вырывались. Только не всегда надежно запечатывали за собой проход. Этому путешествию половина героических сказаний и все волшебные сказки посвящены. Дед Овтай тоже там бывал и говорит, что там все воспринимается иначе: холод жжет, огонь не согревает, и единственная истина — это смерть.

— Почему ты называешь его дедом? — поинтересовался Иван, рассеянно пробуя на вкус ягоды дикой малины.

Вроде бы на местные плоды запреты не распространялись, да и Левушка нам подавал пример, набрав и отправив в рот не одну горсть.

— Потому что «прадед моего прадеда» каждый раз выговаривать неудобно, — насмешливо фыркнул Лева.

— Так он и в самом деле тебе родня? — только сейчас понял Иван.

— Скорее уже предок.

— А этот Тумай, который в Бразилию рванул?

— Просто односельчанин. Дед Овтай его в ученики взял, когда все три его сына в город подались революцию делать.

— Это Сурай, Кочемас и Атямас, которых дед непутевыми назвал? — догадалась я.

Левушка кивнул:

— Кто ж знал, что Тумай с белогвардейцами уйдет? Как с Колчаком начал отступать на восток, так до Латинской Америки и добрался.

— А как же твои? — спросила я, разохотившись к малине и запасливо набирая в туесок.

С лепешками самое то будет. Впрочем, гораздо больше меня, конечно, интересовал вопрос о ночлеге. Вроде бы, несмотря на осеннее, почти сказочное, напоминающее Хохломскую роспись убранство, здешняя осень дарила лаской бабьего лета. Да и со стороны реки веяло теплом, и к пряному аромату прелой листвы примешивался явственный запах парного или даже кипяченого молока. Но кто знает, какие здесь ночи? Иван, конечно, не раз спал в палатке и при минусовой температуре, но влезем ли мы в его укрытие втроем, и как будем делить спальник?

Левушка заботливо ссыпал в мой туесок собранную им по дороге с кустов горсть ягод, беспечно вытер руки о безрукавку, а потом закончил свой рассказ.

— После смерти деда Овтая Атямас и Кочемас вернулись в родную деревню строить советскую власть. Сурай, это который мой пра-пра-прадед, в Москву уехал, на инженера выучился. Заводы потом еще за Урал эвакуировал. Одного из двоих сыновей на войне потерял. Но ему еще повезло. У Атямаса и Кочемаса все дети на фронте погибли, а дом в деревне к нашей семье потом отошел, как дача остался. О даре семейном, конечно, все ведали, но считали досужими байками, пока отец зов флейты нюди не услышал.

На этих словах Левушка отвернулся, делая вид, будто усердно обирает ближайшие к нему кусты.

Иван тоже почувствовал неловкость, не решаясь спросить, о чем собирался еще давеча. Он глянул на меня, явно ища поддержки, и, встретив одобрение, все-таки решился:

— Ты никогда не рассказывал про своего отца. Что с ним произошло? Он что, правда Кощея пленил?

Левушка повернулся к нам, и мне показалось, будто лицо у него сделалось сморщенное и усталое, почти как у деда Овтая. Впрочем, это лишь солнце отбрасывало причудливые тени от ветвей.

— Отец-то пленил, а мы с тобой, два пятилетних остолопа, выпустили, — пояснил он, с трудом подбирая слова, будто не в силах выразить то, что в одиночку пережил и нес столько лет.

— Когда это случилось? — спросила я, пытаясь обнять или согреть, поскольку чувствовала, как друга колотит озноб, от которого не могла спасти даже теплая медвежья безрукавка.

— Тебя, Маш, с нами не было, — отстранился Лева, не желая перекладывать еще на кого-то свою скорбь и вину. — Ты уже училась в музыкалке, и мама повезла тебя куда-то на прослушивание или на конкурс. Твой брат гостил у нас.

— И что произошло? — спросил Иван, чья память, способная удержать всю таблицу Менделеева, похоже, давала сбой, как только дело доходило до тех явлений, которые рациональный мозг никак не желал воспринять и осмыслить.

— Тебе показалось, что зверушка какая-то плачет, — стараясь, чтобы в его голосе не прозвучал упрек, напомнил Лева. — Решил, будто голубь к нам с балкона залетел или кошка в окно залезла и застряла.

— А там в комнате стояло большое зеркало, — задумчиво проговорил Иван, делая странные движения руками.

— Которое увидели почему-то только мы с тобой.

— Я к нему прикоснулся…

Договаривать Ваня не стал, да и не имело смысла.

Я тоже припомнила, как брат какое-то время боялся зеркал, даже на себя смотреть не желал и вскрикивал во сне про какие-то холодные руки.

Так вот в чем дело. Оказывается, первая встреча с Бессмертным состоялась задолго до того, как мой брат отправился на конференцию к профессору Мудрицкому.

— Но как же Василиса? — выныривая из омута воспоминаний, вскинулся Иван. — Получается, Константин Щаславович ее похитил из-за меня?

— Противостояние по поводу строительства мусоросжигательного завода никто не отменял, — напомнил другу Левушка. — Да и виды на тайгу тоже.

Он хотел что-то еще пояснить, но в это время лес раздвинулся, и мы, едва не навернувшись с обрыва, очутились на берегу Молочной реки.

Ощущение тепла мне не показалось. Над бескрайней белой поверхностью клубился густой пар, и желтоватая субстанция, заполнявшая русло, пенилась и бурлила, кое-где покрываясь тотчас же лопавшейся морщинистой пенкой. Хотя невероятное зрелище отдаленно напоминало Долину Гейзеров, густой молочный запах явственно нам намекал на то, чтобы мы не пытались в Тридевятом царстве искать привычных природных явлений.

— Там что, кипяток? — непроизвольно приникла я к Левушкиному плечу, проверяя свои ощущения и прикидывая, как мы эту преграду станем форсировать.

— Так как иначе кисель приготовить? — в обычной шутливо-снисходительной манере пояснил Лель, ласково ткнувшись носом в мою макушку. — Чуть ниже по течению, где брод, немного прохладнее. Там и переходить станем. Главное — держаться друг друга и в киселе не увязнуть.

— Можно подумать, ты тут уже ходил, — недоверчиво хмыкнул Иван, пробираясь вслед за нами по бровке заросшего густым малинником обрыва.

— И не один раз, — без тени улыбки пояснил Левушка, доставая нож и присматривая среди молодого березняка деревце, подходящее, чтобы сделать жердь. — Когда весь прошлый год Василису разыскивал, пока не понял, что в Слави ее искать бесполезно. Тогда дед присоветовал к внуку своего несостоявшегося ученика обратиться.

Мы с Иваном виновато переглянулись. Как мы могли опустить руки, поверить, что Василису уже не найти? И почему Лева все это время нам ничего не говорил?

— Вы бы все равно ничем не смогли мне помочь, — словно почувствовав наши взгляды, повернулся он. — Видать, еще время не пришло.

Сейчас минули зароки и пропели все петухи. Мы с Иваном тоже выбрали себе по жерди, разделись до рубах и, надежно упаковав нашу одежду, вслед за Левой спустились с горки, приблизившись к кромке, где вместо тины плескалась снесенная течением свернутая в трубочку пенка. Подойдя к самому краю, Левушка наклонился, попробовал жердью дно, поводил над поверхностью рукой, невольно вызывая в памяти образ Конька-горбунка из сказки в его театральном варианте, потом удовлетворенно кивнул, приглашая следовать за ним.

Не скажу, что мне часто приходилось переходить вброд реки и даже ручьи. На даче и в ее окрестностях Ваня с Левой и то норовили перенести меня на руках, не говоря уже о Никите. Но тут такой вариант, видимо, не подходил. Да я и не собиралась напрашиваться в захребетники. Поначалу я почувствовала жар, как при резком погружении в горячую ванну. Потом тело постепенно привыкло, разве что ноги начали увязать. Противоположный берег до самого горизонта оплывал чем-то студенистым, похожим то ли на желе, то ли на суфле, и эта же вязкая масса устилала дно, так что ноги увязали аж до середины икры, и приходилось следить, чтобы не потерять обувь, шестами прощупывая дно.

— Это что за ил такой странный? — недоумевал Иван, ловко орудуя шестом и высоко поднимая ноги, точно журавль. — И на противоположном берегу не пойму, что. То ли песок, то ли известняк.

— Да кисель это все, — отозвался Левушка, который шел впереди, проверяя дорогу и не забывая страховать меня, хотя я в целом справлялась. — Такой в старину варили и резали ножом наподобие пудинга. А если хотели пожиже, молоком разбавляли.

От поверхности реки и в особенности от противоположного берега и в самом деле исходил сладкий, зовущий аромат, с нотками меда и малины. А когда, попав в молочный омут, я все-таки не удержалась на ногах, бултыхнулась и хлебнула, вкус оказался просто восхитительным. Здешний кисель напоминал наши с мамой любимые торты-суфле или малиновую панакоту непередаваемой нежности, без излишней приторности и привкуса крахмала или пальмового масла. И чего эта глупая девочка-привередница из сказки «Гуси-лебеди» тут воротила нос? Лично мне захотелось сделать еще один глоток, а потом опуститься на дно, где помельче, лениво потягивать молоко, заедая киселем, и ни о чем не думать.

Хорошо, что в этот момент Левушка, придя ко мне на помощь, поймал меня за косу и достаточно резко рванул вверх. Я заполошно вскочила на ноги и, вспоминая предостережение деда Овтая, в испуге поспешила выплюнуть то, что еще оставалось во рту.

— Один глоток — не страшно, — успокоил меня Левушка, помогая выбраться из ямы, в которую я угодила, на относительно ровный и мелкий участок брода, откуда оставался всего десяток шагов до противоположного берега. — Зато теперь знаешь, ради какого киселя и семь верст отмахать не жалко.

Бултыхаясь со мной, он совсем упустил из виду Ивана, а тот не только нас обогнал, но и почти выбрался на топкий берег. Но вместо того, чтобы двигаться дальше, с блаженным рассеянным выражением полными жменями черпал густой, наваристый кисель. Взгляд его блуждал, а губы сложились для поцелуя. Похоже, в своих грезах он уже держал в объятьях потерянную любимую.

— Василиса, — мечтательно шептал бедный Иван.

— Вот именно, — подлетел к нему Левушка, со всего маха залепив оплеуху.

Когда и это не подействовало, Лель просто вырубил друга точным аккуратным прикосновением к сонной артерии и, взвалив его на закорки, потащил прочь от этого гиблого места. Мне оставалось только подхватить рюкзак с палаткой и, увязая в киселе, поспешать за ними.