Царизм накануне свержения

По Министерству внутренних дел на первый план выдвигались организация «мощной, широкой ежедневной патриотической печа­ти в крупных центрах» (не менее 10—12 органов) и «драконовские наказания» для оппозиционной прессы, «ослабление» Земского и Городского союзов, а также «широкое награждение верноподдан­ных (т. е. черносотенцев.— А. А.), особенно низов», наконец, ре­форма полиции.

Синоду вменялась «яркая поддержка православного духо­венства». От военного министерства в числе прочего требовалось сокращение отпусков с фронта и «прекращение» заигрывания «высших чинов армии» с общественностью. Перечень мер, предла­гавшихся по министерствам земледелия и путей сообщения, сви­детельствовал о полнейшей некомпетентности, непонимании реаль­ной обстановки, маниловском прожектерстве автора (организация сельскохозяйственных ремесленных мастерских-школ, усиление для Севера мероприятий по рыборазведению, хозяйственная раз­работка казенных лесов, накопление продовольственных запасов, монополизация угля и нефти, усиление добычи золота, усиление железнодорожного строительства, выкуп частных железных дорог и т. п.)¹⁵⁵.

Все эти «пожелания» черносотенцев, о которых они писали и заявляли десятки и сотни раз, остались невыполненными. И не потому, что бюрократия вплоть до министров была начинена «ле­выми» предателями, а царю не хватало решимости пойти по пред­лагаемому черной сотней пути, а потому, что все «смелые и реши­тельные» проекты «союзников» были на деле пустой болтовней, утопической бессмыслицей. Ведь все, что предлагали «союзники», с точки зрения царя и правительства Штюрмера — Хвостова — Протопопова, лежало на поверхности, и, будь это возможно, реко­мендации черносотенцев были бы реализованы еще до того, как они их успели дать. Царь и царица были так же настроены, как и их лучшие друзья: тихоновичи-савицкие, тихменевы, родзевичи, дубровины. Но все дело было в том, что эти планы были уже осу­ществлены до последней возможности.

Права Думы были урезаны до предела, все законодательство шло фактически по 87-й статье, а думские сессии всемерно уко­рачивались и оттягивались. Разогнать же Думу до конца войны, о чем не раз подымали вопрос Протопопов и другие и чего очень хо­тела царская чета, оказывалось невозможным, потому что тогда скомпрометированный и ненавидимый режим лишался последнего буфера между собой и «общественностью». Не обещал ничего хо­рошего для царизма и план выборов в V Думу с таким расчетом, чтобы обеспечить в ней особыми средствами правое большин­ство. Штюрмер очень носился с этим проектом. По его указанию был разработан обширный документ — сводка по всем губерниям именно в плане гарантированной «техники» выборов, которая пре­дусматривалась в записке киевских «православно-русских кру­гов». Но оптимистическая картина, нарисованная в этом доку­менте, особенно характеристика губернаторов, вызвала сомнения даже у Хвостова, величайшего мастера по «деланию» выборов ¹⁵⁶. Нет сомнения, что, доживи царизм до конца полномочий IV Думы, он продлил бы их до окончания войны, потому что новая избирательная кампания была для него абсолютно противопо­казана.

Преследование печати также достигло предела. Газеты начи­ная со второй половины 1915 г. были разукрашены массой белых пятен и оборванными фразами — следами работы цензуры, но нарочно оставляемая бессмысленная мозаика из отдельных печат­ных слов и пустых строк производила на читателя гораздо большее воздействие, чем любая целиком напечатанная оппозиционная статья. Что же касается предложений создать в противовес оп­позиционной мощную «патриотическую» печать, то, как уже отме­чалось, это было также пустым пожеланием. «Патриоты» не нашли бы для своих газет, будь они созданы, не только читателей, но и сколько-нибудь толковых и грамотных сотрудников, настолько все и вся отвернулись от режима. Даже такие правые газеты, как «Новое время» и церковный «Колокол», издававшийся синодским чиновником Скворцовым (и субсидируемый правительством), и те ударились в оппозицию ¹⁵⁷.

Черносотенцы во многом правильно критиковали деятельность Земского и Городского союзов. Действительно, сотни и тысячи молодых людей из обеспеченных семей шли в «земгусары» для того, чтобы избежать отправки на фронт, и, устроившись на теп­лые местечки, пьянствовали и прожигали жизнь. Верным было и то, что в работе Земского и Городского союзов было много неразбери­хи, плохой организации, финансового беспорядка и пр. Но как бы то ни было, фронт без них обойтись не мог, и всякая попытка со: кратить и помешать деятельности союзов вызывала немедленные протесты армейского командования, начиная от начальников дивизий и кончая главнокомандующими фронтами. Черносотенцы ни на какую позитивную работу способны не были, единственное, что они умели,— это «тащить и не пущать»¹⁵⁸.

Так же обстояло дело и с другими проектами и советами «союз­ников». Римский-Корсаков рекомендовал упорядочить продоволь­ственное дело и накапливать на случай недорода запасы; но, как это сделать, он предоставлял думать другим. Решить же продо­вольственный вопрос в сложившихся условиях можно было только одним путем — введением государственной монополии на хлеб с опорой на массовые демократические продовольственные органы, охватывающие всю страну, а для этого по меньшей мере в каче­стве исходной предпосылки надо было ликвидировать царизм.

«Союзники», как и царизм, который они олицетворяли, не были способны ни на какое реальное дело; у них не было и не могло быть никаких конструктивных решений; в этом причина краха всех их планов и начинаний. Это понимали и умные правые. «Для всех и каждого,— писал Гурко,— было совершенно очевидно, что про­должение избранного государыней и навязанного (?) ею государю способа управления неизбежно вело к революции и крушению су­ществующего строя. Только такие слепые и глухие ко всему совер­шавшемуся люди, как столпы крайних правых вроде Струкова, Римского-Корсакова и др., могли думать, что замалчиванием мож­но спасти положение, но люди, глубже вникавшие в события, ясно видели, что без очищения верхов, без внушения общественности доверия к верховной власти и ее ставленникам спасти страну (т. е. монархию.— А. А.) от гибели нельзя»¹⁵⁹.

Даже такой узкий и непримиримый правый, как Щегловитов, отдавал себе отчет в никчемности своих соратников. Римский- Корсаков — «большой сумбурист», показывал он. Всем был недо­волен, а «никакой сколько-нибудь приемлемой программы не имеет... Я его серьезной величиной считать не мЬг...»¹⁶⁰.

Единственное реальное дело, которое сделали «союзники», это подтолкнули царя ближе к пропасти, в которую он свалился в февральские дни, увлекая за собой и своих последних незадачли­вых друзей. Своими телеграммами и записками они укрепили в нем веру, что народ его любит, веру тем большую, чем меньше она име­ла реальных оснований, т. е. полностью дезориентировали его по части действительного положения дел в стране. Эта нелепая вера сильно влияла на политическое поведение двора, обусловливала его просчеты и иллюзии. Выше уже приводилось глубокомысленное рассуждение царицы о том, что голос «союзников» — это голос России. Когда Родзянко в одном из своих докладов указал на растущее недовольство в народе, царь прервал его словами: «Это Неверно. У меня ведь тоже есть своя осведомленность». При этом он показал на лежащую пачку бумаг на столе: «Вот выражения 'Народных чувств, мною ежедневно получаемые: в них высказыва­ется любовь к царю»¹⁶¹. 10 февраля, т. е. за две недели до револю­ции, Родзянко во время своего последнего доклада был оборван царем еще более резко: «Мои сведения совершенно противополож­ны, а что касается настроения Думы, то есди Дума позволит себе такие же резкие выступления, как прошлый раз, то она будет рас­пущена»[1] . Спустя четыре дня Мосолову, осмелившемуся сказать царю об истинном положении вещей, царь «довольно резко, видимо взволнованный», сказал: «Как, и Вы, Мосолов, говорите мне о ди­настической опасности, о которой мне в эти дни протрубили уши? Неужели и Вы, бывший со мной во время моих объездов войск и видавший, как солдаты и народ меня принимают, тоже труси­те?»¹⁶³.

Даже тогда, когда революция уже была в разгаре, царица про­должала уверять своего супруга, что народ за него. 26 февраля она сообщала царю, со слов Лили (Ден.— А. А), заговаривавшей с из­возчиками, чтобы узнать новости, что, по мнению этих извозчиков, развернувшиеся события не похожи на 1905 г., «потому что все обо­жают тебя и только хотят хлеба» ¹⁶⁴. «...Когда узнают, что тебя не выпустили,— писала она на другой день,— войска придут в неистовство и восстанут против всех». Даже, узнав 4 марта об от­речении своего супруга, она продолжала твердить свое: «Люди вне себя от отчаяния — они обожают моего ангела. Среди войск начи­нается (!) движение... Я чувствую, что армия восстанет»¹⁶⁵. Царь также разделял эту иллюзию до самого последнего момента. Имен­но этим объясняется то упорство, с каким он сопротивлялся тре­бованию Рузского и Алексеева об отречении.

Вера царя, что «союзники» представляют и ведут за собой основную массу русского народа, служит, пожалуй, наилучщим доказательством полной изжитости царизма, его абсолютной анти­народности.

России». Вторым по влиянию считал­ся Данилов (Бубнов А. Указ. соч. С. 47),

Витте С. Ю, Воспоминания. М., 1960. Т. 3. С. 38, 43.

Шавельский Г. Воспоминания послед­него протопресвитера русской армии и флота. Нью-Йорк, 1954. Т. 1. С. 125.

Там же. С. 128.

Даже Данилов вынужден был при-

знать: «В военное время войска виде­ли великого князя мало (!): обязан­ности верховного не отпускали его надолго из ставки» (Данилов Ю. И. Мои воспоминания об императоре Николае II и вел. князе Михаиле Александровиче // Архив русской революции. Берлин, 1982. Т. 19. С. 369). Версия Бубнова еще менее соответствовала действительности. Николай Николаевич никогда не по­сещал войска на фронте якобы пото­му, что опасался вызвать у царя «подозрение в искании популярности среди войск» (Бубнов А. Указ. соч. С. 12).

Шавельский Г. Указ. соч. Т. 1. С. 111 — 113, 120, 128, 133, 138, 159, 300, 303. Т. 2. С. 317.

Там же. Т. 1. С. 114—116, 136.

" Там же. С. 118.

Там же. С. 152, 153, 269.

РО ГБЛ. Ф. 218. On. 1. Папка 306. Ед. хр. 1. Л. 22, 25—26.

Яхонтов А. Н. Тяжелые дни: (Секрет­ные заседания Совета министров, 16 июля — 2 сентября 1915 года) // Архив русской революции. Т. 18. С. 23.

Как известно, гвардейские корпуса под командованием Безобразова по­несли ужасающие и, главное, ненуж­ные потери, и его все-таки пришлось от командования отстранить.

Лемке Мах. 250 дней в царской ставке (25 сент. 1915—2 июля 1916). Пг., 1920. С. 143, 152, 154. Записи от 10 и 14 октября 1915 г.

Деникин А. И. Очерки русской смуты. Париж, 1921. Т. 1. С. 21, 35.

Бубнов А. Указ. соч. С. 169.

Лемке Мих. Указ. соч. С. 168. Запись от 21 октября 1915 г.

Там же. С. 467, 508. Записи от 17 и 31 января 1915 г.

Белевская М. [Летягина]. Ставка верховного главнокомандующего в Могилеве, 1915—1918 гг.: Личные воспоминания. Вильно, 1932. С. 15.

Вот один из примеров, приводимых Лемке. Алексеев послал главноко­мандующим фронтами телеграмму, в которой говорится о «скорби» царя по поводу потерь во время боя у озера Нарочь 15 апреля 1916 г. «Я слышал от слова до слова эту „скорбь" Ни­колая,— писал Лемке.— Потери гро­мадны, особенно в 5-м корпусе, Ваше величество.— Ну что значит „громад­ны", Михаил Васильевич? — Около пятидесяти процентов, Ваше величе­ство, и, что особенно тяжело, в том числе масса достойных офицеров.-^ Э-э-э, Михаил Васильевич, такие ли еще погибали, обойдемся с другими, еще хватит.— Ваше величество, при­кажите все-таки поддержать корпуса и сообщить телеграфом о Вашей искренней скорби? — Дайте, пожа­луй, только не надо „искренней", а просто „скорби". Слушаюсь» (Лем­ке Мих. Указ. соч. С. 813, 814. Запись от 1 мая 1916 г ).

Там же. С. 329, 448, 545, 550. Записи от 29 декабря 1915 г., 13 января, 14 и 16 февраля 1916 г.

Там же. С. 215.

Там же. С. 545. Запись от 12 февра­ля 1916 г.

ЦГАОР СССР. Ф. 5868. On. 1. Ед. хр. 117. Л. 7.

Мельгунов С. На путях к дворцовому перевороту: (Заговоры перед рево­люцией 1917 года). Париж, 1931. С. 149.

Деникин А. И. Указ. соч. Т. 1. С. 37.

Лемке Мих. Указ. соч. С. 648—650. Запись от 16 марта 1916 г.

Царица знала о настроениях Алексе­ева и требовала от царя мер. Сперва профилактических: надо «изолиро­вать» Алексеева от «коварного» вли­яния Поливанова и Гучкова, писала она 21 сентября 1916 г., потом реши­тельных: «Алексееву следовало бы дать 2-месячный отпуск, найди себе кого-нибудь в помощники, на­пример] Головина, которого все чрезвычайно хвалят»,— читаем в письме от 5 ноября. «Человек, кото­рый так страшно настроен против нашего Друга, как несчастный Алек­с [еев], не может работать успешно» (Переписка Николая и Александры Романовых, 1916—1917. М.; Л., 1927. Т. 5. С. 48, 132).

Деникин А. И. Указ. соч. Т. 1. С. 35—36.

Шавельский Г. Указ. соч. Т. 2. С. 22.

Там же. С. 249.

Дневник вел. князя Андрея Влади­мировича. С. 98. Запись от 29 сентяб­ря-, 1915 г.

ЦГАОР СССР. Ф. 434. On. 1. Ед. хр. 164. Л. 6—7.

Там же. Л. 8. Курс. наш.— А. А.

Труды VIII съезда уполномоченных дворянских обществ... СПб., 1912. С. 85, 86.

Там же. С. 102, 105, 119.

Там же. С. 142, 143.

Голос Москвы. 1913. 7 марта.

Коковцов В. Н. Из моего прошлого. Париж, 1933. Ч. 2. С. 6.

Речь. 1914. 8 марта.

ЦГАОР СССР. Ф. 434. On. 1. Ед. хр. 50. Д. 35; Речь. 1915. 22 окт.

Журнал заседания Постоянного со­вета объединенных дворянских об­ществ 25 октября 1915 г. На правах рукописи. С. 3—6; ЦГАОР СССР. Ф. 434. On. 1. Ед. хр. 85. Подлинный экземпляр. Л. 39—53 об.

ЦГАОР СССР. Ф. 434. On. 1. Ед. хр. 50. Л. 268—270 об.

Там же. Л. 285—286 об.

Там же. Л. 290.

Там же. Л. 294—295.

Там же. Л. 313.

Там же. Л. 291—292 об.

^5|Там же. Л. 315.

Там же. Ед. хр. 52. Л. 102.

Там же. Ед. хр. 86. Л. 9 об.—10.

Там же. Л. 16—22.

Журнал... С. 2.

Там же. С. 8—10.

Там же. С. 11 —12.

Там же. С. 19.

Речь. 1915. 19 окт.

Журнал... С. 21—23. Курс. наш.—

А. А.

Там же. С. 24—29.

ЦГАОР СССР. Ф. 434. On. 1. Ед. хр. 50. Л. 267—267 об.

Там же. Ед. хр. 86. Л. 4—4 об.

Там же. Л. 8. В письме от 14 января '1916 г. Панчулидзев сообщал

Ю. А. Икскулю: «Струкову я напи­сал, чтобы назначил открытие съезда на первое или второе марта... Отве­та от А. П. еще не имею. Съезд будет, несомненно, весьма бурный. Может быть, и чреват последствия­ми» (Там же. Ф. 102. Оп. 265. 1916 г. Ед. хр. 1048. Л. 93).

Там же. Ф. 434. On. 1. Ед. хр' 50. Л. 533.

Там же. Ед. хр. 52. Л. 76, 81.

Там же. Ед. хр. 57. Л. 28—29.

Там же. Л. 12.

Там же. Ед. хр. 52. Л. 44—45.

Там же. Л. 53.

Там же. Л. 52—53.

Отражая, по-видимому, ироническое отношение членов Государственного совета к своему сочлену, М. М. Ко­валевский писал: «Едва ли к числу талантливых представителей дворян­ства (в Государственном совете.— А. А.) кто-либо сочтет возможным отнести Ан. Струкова. Он, правда, несет дворянское знамя высоко, мо­жет быть, выше, чем полагалось бы внуку скромного провинциального землемера, рассуждает он много, кричит громко, но убеждает слабо» (Архив АН СССР. Ф. 603. On. 1. Ед. хр. 126. Л. 477).

ЦГАОР СССР. Ф. 434. On. 1, Ед. хр. 52. Л. 84.

Милюков П. Россия на переломе. Париж, 1927. Т. 1. С. 19.

ЦГАОР СССР. Ф. 431. On. 1, Ед. хр. 50, Л. 43.

Яхонтов А. Н. Указ. соч. С. 107.

Когда Гурко сказал, что были уже намечены председатель и члены ка­бинета, послышались голоса с мест: «А кто такие?» Оратор был явно застигнут этим вопросом врасплох: «Этого сказать не могу»,— ответил он. «Тогда не надо было этого гово­рить»,— резонно заметили с мест (ЦГАОР СССР. Ф. 434. On. 1. Ед. хр. 52. Л. 84). Можно не сомне­ваться, что Гурко имел в виду Кри- вошеина (премьера), Поливанова и некоторых других бывших царских министров, которых блок прочил в «министерство общественного дове­рия». Этим и объясняется фигура умолчания, примененная оратором.

Версию Гурко и Милюкова разде­ляет и М. А. Бибин. «Николай 11 и Горемыкин не решились бы пойти на роспуск Думы, не заручившись под­держкой своей классовой опоры — российского дворянства,— утверж­дал он.— Их письмо развеяло по­следние сомнения, оно явилось как бы толчком для принятия радикаль­ных мер, направленных против Прог­рессивного блока и Государственной думы». В подтверждение он ссыла­ется на свидетельства А. И. Мосолова, Горемыкина, Родзянко и Наумова (Бибин М. А. Совет объединенного дворянства и Прогрессивный блок в 1915—1916 гг. // Вести. МГУ. Сер. 8, История. 1980. № 1. С. 38). Однако, обращаясь к этим свиде­тельствам, обнаруживаем, что они носят бездоказательный, деклара­тивный характер. Никаких конкрет­ных доводов ни один из них не при­водит. Если роль и значение «объеди­ненных дворян» были так велики, то спрашивается, почему же тогда царь с полным пренебрежением отнесся к речам и резолюциям «объединенных дворян» на их XII съезде в поддерж­ку «Прогрессивного блока» и «ми­нистерства доверия» в момент, когда он в «поддержке своей классовой опоры» нуждался гораздо больше, чем в августе 1915 г.?

ЦГАОР СССР. Ф. 434. On. 1. Ед. хр. 57. Л. 29.

Граф Д. А. Олсуфьев, член Госу­дарственного совета от саратовского земства, один из инициаторов соз­дания «Прогрессивного блока», «бо­гатый человек, либерал и большой говорун, был лично известен их вели­чествам» (Спиридович А. И. Вели­кая война и Февральская революция, 1914—1917 гг. Нью-Йорк, 1960. Кн. 2. С. 203).

ЦГАОР СССР. Ф. 434. On. 1. Ед. хр. 576. Л. 72, 74.

Там же. Ед. хр. 60. Л. 4.

Там же. Ед. хр. 57. Л. 71.

Там же. Л. 57.

Новое время. 1916. 2 дек.

ЦГАОР СССР. Ф. 434. On. 1. Ед. хр. 60. Л. 2, 4.

Речь. 1916. 30 нояб.

ЦГАОР СССР. Ф. 434. On. 1. Ед. хр. 57. Л. 49.

Новое время. 1916. 2 дек. «Сижу целые дни на съезде объединенных дворян, и ты не можешь себе пред­ставить, что там говорится,— писал один из сторонников меньшинства 28 ноября 1916 г.— Настроение сов­сем революционное... завтра вечером Совет будет, и я постараюсь убе­дить... Нужно карать виновных не­милосердно. но нельзя только крити­ковать н заниматься сплетнями» (ЦГАОР СССР. Ф. 102. Оп. 265. Ед. хр. 1063, 1916 г. Л. 315).

Там же. Ф. 434. On. 1. Ед. хр. 86. Л. 24 об,— 25, 30—30 об.

Там же. Л. 30 об.

Там же. Ед. хр. 60. Л. 7, 19, 108, 127.

Там же. Л. 132.

Речь. 1917. 2 февр.

Родзянко М В. Государственная ду­ма и Февральская 1917 года рево­люция. Ростов н/Д, 1919. С. 37. В письме от 26 декабря 1916 г. князю А. Б. Куракину Родзянко писал: «События последних дней вынужда­ют меня писать Вам эти строки... Мы накануне таких событий, которых еще не переживала мать св. Русь, и нас ведут в такие дебри, из ко­торых нет возврата. Необходимо немедленное содействие или воздей­ствие губернских предводителей дворянства, ибо одной резолюции дворянства мало... Возможно скорее и безотлагательнее приезжайте сюда. Необходимо быстро принять некото­рые меры, чтобы спасти положение» (ЦГАОР СССР. Ф. 102. Оп. 265. Ед. хр. 1067. Л. 1787).

Родзянко М. В. Государственная дума и Февральская 1917 года рево­люция. С. 38.

Новое время. 1915. 10 окт.

Падение царского режима. М.; Л., 1926. Т. 2. С. 354.

"Там же. М.; Л., 1926. Т. 4. С. 128. Подробно о кризисе черносотенства и его причинах см.: Аврех А. Я. Царизм и IV Дума. М., 1981. С. 224— 230.

Падение царского режима. М.; Л., 1926. Т. 3. С. 88.

Там же. С. 128.

Там же. С. 278.

Речь. 1915. 22, 24 нояб.

Новое время. 1915. 22 нояб.

Совещание монархистов 21—23 но­ября 1915 года в Петрограде: По­становление и краткий отчет. М., 1915.

Речь. 1915. 23 нояб.

Там же. 25 нояб. В докладе началь­ника петербургской охранки от 2 де­кабря 1915 г. указывалось, что, несмотря на «наличность особенных мер конспирации и тщательное про­цеживание» всех допускавшихся на съезд, либералам удалось «полу­чить более чем полные и точные сведения», о чем «с достаточной яс­ностью свидетельствуют соответ­ствующие статьи и заметки в газе­тах «Речь» и «День» (см. Союз русского народа по материалам Чрезвычайной следственной комис­сии Временного правительства 1917 г. М.; Л., 1929. С. 135. Ука­занная в публикации дата записки 27 ноября ошибочна, см.: ЦГАОР СССР. Ф. 102. 4-е д-во. 1915 г. Ед. хр. 151. Ч. 1. Л. 1).

См., например: Союз русского наро­да... С. 177.

'"ЦГАОР СССР. Ф. 107. Оп. 265. 1916 г. Ед. хр. 1050. Л. 254а — 254 об.

^||() Падение царского режима. Т. 2. С. 354.

Там же. С. 120.

Речь. 1915. 23 нояб.

Там же.

^1,4 Союз русского народа... С. 135, 136.¹¹⁵ Там же. С. 135.^1,6 ЦГАОР СССР. Ф. 102. Оп. 265. 1925 г. Ед. хр. 1030. Л. 1314.¹¹⁷ Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 24. С. 18.

¹¹⁸ Из архива Щегловитова//Крас ный архив. 1926. № 2(15). С. 114, 115.

^1,9 ЦГАОР СССР. Ф. 102. Оп. 215. Ед. хр. 1038. Л. 2014.

Там же. Ф. 634. On. 1. Ед. хр. 25. Л. 69—70.

Там же. Ф. 102. Оп. 265. 1915 г Ед. хр. 1036. Л. 1830.

Там же.

Там же. Ед. хр. 1032. Л. 1499.

Там же. Ед. хр. 1040. Л. 2238.

Там. же. Оп. 215. 1916 г. Ед. хр.

1048. Л. 27. '

Там же. Оп. 265. 1916 г. Ед. хр. 1048. Л. 27.

Там же. Ед. хр. 1050. Л. 227.

Там же. Ед. хр. 1052. Л. 479—479 об.

Там же. Ед. хр. 1054. Л. 34.

Тот же Ширинский-Шихматов поз­же, в мае 1916 г., «не без оттенка иронии» обронил: «Вот на нижего­родском совещании говорили и да­же кричали о независимости новой монархической организации, а те­перь И. И. Дудниченко бомбарди­рует просьбами о субсидии» (Из письма Тихменева Родзевичу 9 мая 1916 г.//ЦГАОР СССР. Ф. 102. Оп. 265. Ед. хр. 1054. Л. 106).

ЦГАОР СССР. Ф. 601. On. 1. Ед. хр.

106. Л. 1, 6 об. Когда Пуришкевич в декабре 1915 г. откололся от За- мысловского и Маркова 2-го, по­следние потребовали, чтобы ему пе­рестали давать субсидии, особенно после того, как Пуришкевич отка­зался участвовать в монархическом съезде в Петрограде (в Нижний Новгород он тоже не поехал). Одна­ко это требование не выполнили. Белецкий был уверен, что Пуриш­кевич в своих заигрываниях с бло­ком и общественностью был неиск­ренен. См.: Падение царского режи­ма. Т. 4. С. 434.

Падение царского режима. Т. 4. С. 434.

Д. Хомяков Пасхалову 20 января 1916 г.: правительство «засыпает левых деятелей и левые организа­ции (т. е. Земский и Городской союзы и их руководителей.— А. А.) и почестями и деньгами» (ЦГАОР СССР. Ф. 102. Оп. 265. Ед. хр. 1049. Л. 138). «Казна бросает миллионы своим отъявленным врагам... Вот и борись за интересы русского народа и государства, когда вся власть всячески помогает вашим и своим врагам, а на вас и косыми не гля­дят» (Пасхалов Маклакову 18 фев­раля 1916 г. // Там же. Ед. хр. 1052. Л. 479. об.). А. И. Соболевский Ю. А. Кулаковскому 5 сентября 1915 г.: «Вторая революция поддер­живается Кривошеиным, Игнатье­вым и Щербатовым. Последний перевел в свою веру Савенко и гра­фа А. Бобринского, а также Скворцова («Колокол») и иных меньших» (Там же. Ед. хр. 1030. Л. 1361).

Там же. Ед. хр. 1038. Л. 2051.

Там же. Ед. хр. 1039. Л. 2106.

Там же. Ед. хр. 1040. Л. 2222.

Там же. Ед. хр. 1097. Л. 1902.

В отличие от них «старец» был са­мого низкого мнения о черносотен­цах и правых вообще. Распутин, показывал Мануйлов, говорил: «Какого черта от них толку? Все равно что права, что лева — папа­ша ничего не понимает» (Падение царского режима. Т. 2. С. 58).

Переписка. Т. 5. С. 189—190.

ЦГАОР СССР. Ф. 102. Оп. 265. 1917 г. Ед. хр. 1069. Л. 119.

Союз русского народа... С. 320.

Падение царского режима. Т. 5. С. 435.

Союз русского народа... С. 308.

Там же. С. 312.

ЦГАОР СССР. Ф. 102. Оп. 265. 1917 г. Ед. хр. 1089. Л. 119.

Там же. 1916 г. Ед. хр. 1059.

Л. 976а.

Там же. 1917 г. Ед. хр. 1054.

Л. 84 об.

Там же. 1916 г. Ед. хр. 1055.

Л. 141.

Там же. Ед. хр. 1054. Л. 105—106.

Там же. 1917 г. Ед. хр. 1070. Л. 59; Ед. хр. 1071. Л. 28.

Гам же. 1917 г. Ед. хр. 1078. Л 48.

Там же. Л. 100.

Там же. Ед. хр. 1070. Л. 10—10 об.

Записка, достойная внимания //

Красный архив. 1926. Т. 18.

С. 208—214.

Программа Союза русского народа перед Февральской революцией // Красный архив. 1927. Т. 20. С. 242— 244.

ЦГАОР СССР. Ф. 627. On. 1. Ед. хр. 8. Л. 1 — 17.

Некий П. Веселов, горячий почи­татель «Нового времени» и М. О. Мень­шикова, писал последнему в сен­тябре 1915 г.: «Нет более „Нового времени". Вот болезненный крик,

вырывающийся из уст русских лю­дей. Вместо кадетской газеты 3-го сорта лучше прямо выписывать

„Речь" и „Биржевку" Колокол",

я знаю, продался за 60 000 руб., „Новое время", вероятно, дороже, но участь их одна: позор, гибель и забвение» и т. д. (ЦГАОР СССР. Ф. 102. Оп. 265. 1915 г.

Ед. хр. 1030. Л. 1359). В цирку­ляре от имени саратовского сове­щания, предназначенном «только для руководителей монархических организаций и правых деятелей», Тиханович-Савицкий в разделе, ха­рактеризующем печать, указывал: «Перевертни (перешедшие в левый лагерь): „Новое время", „Вечернее время", „Колокол" и отчасти „Свет"» (Союз русского народа... С. 333).

В письме от 11 декабря 1915 г. Шульгин писал жене: «Как приятно было бы, если бы глупые правые были так же умны, как кадеты, и старались бы восстановить свое первородство работой для войны... Но они не могут этого понять и пор­тят общее дело» (ЦГАОР СССР. Ф. 102. Оп. 265. 1915 г. Ед. хр. 1040. Л. 2209).

Гурко В. И. Царь и царица. Париж, Б. г. С. 99.

Падение царского режима. Т. 2. С. 428.

Гурко В. И. Указ. соч. С. 56, 57.

Родзянко М. В. Крушение импе­рии // Архив русской революции. Берлин, 1926. Т. 17. С. 167.

Мосолов А. Указ. соч. С. 99.

¹⁶¹ Переписка. Т. 5. С. 221.

¹⁶⁵ Там же. С. 228.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Монархия Романовых правила страной 300 лет. Рухнула она в течение недели. Едва ли не на другой день, ошеломленные молниеносностью и легкостью исчезновения с лица земли режима, который еще так недавно казался несокрушимым, участники и свидетели событий стали искать причины, объясняющие этот феномен.

Быстрее всех ответ нашел Милюков: революция, утверждал он, произошла потому, что народ хотел довести войну до победы, а Николай II, правительство, «верхи» оказались главным препят­ствием на пути к достижению этой великой цели. Назначение этой версии лежит на поверхности: она должна была работать на ло­зунг доведения войны до победы. Милюков-историк здесь был полностью оттеснен Милюковым-политиком, одержимым идеей завершения «исторической» задачи России — овладения Констан­тинополем и проливами. Эта теория была хороша еще тем, что одним росчерком пера превращала контрреволюционную Думу в руководителя совершившейся революции. Даже на склоне жиз­ни, когда настаивать на этой идее в свете уже имевшейся огромной литературы и документов по Февральской революции было просто нелепо, Милюков с упорством Катона продолжал на ней настаи­вать. «Мы (?) знали,— писал он, что старое правительство было свергнуто ввиду его неспособности довести войну „до победного конца". Именно эта неспособность обеспечила содействие вождей армии при совершении переворота членами Государственной ду­мы»¹.

Однако это «мы» было весьма условным даже в кадетской сре­де. Барон Нольде писал: «Царствовала концепция Милюкова: революция была сделана, чтобы успешно завершить войну,— один из наивнейших самообманов этой богатой всякими фикциями эпохи». К числу не поддавшихся этому самообману он причисляет также Набокова, Аджемова и Винавера, которые вместе с ним «в недрах кадетского Центрального комитета» пытались доказать Милюкову иллюзорность его концепции, но «столкнулись с самым упорным сопротивлением» лидера партии и его сторонников ².

Говоря о кадетском самообмане, Нольде имел в виду подлинное настроение народа — его нежелание продолжать чуждую ему вой-

ну. Но с научной точки зрения самообман в концепции Милюкова состоял в том, что она, во-первых, была идеалистической, а во-вто­рых, полностью отрицала совершившуюся революцию как конеч­ный итог всего предшествующего многолетнего развития страны. Согласно Милюкову, все дело было в негодных людях; окажись на их месте другие, годные, и никакой революции не было бы. О том, что сама эта негодность была не случайной, а закономер­ной, итогом-длительных процессов, происходивших в недрах само­державного строя, Милюков, изменяя себе как историку, вопроса не ставил.

Даже Маклаков, осмысливая прошедшее, делал шаг вперед по сравнению с лидером кадетской партии. Размышляя над причинами несостоявшегося дворцового переворота, который, «может быть (!) мог спасти положение», Маклаков, говоря о заговорщиках и их колебаниях, указывал на одну из причин та­ких колебаний, которая «ясна». Причина эта состояла в том, что «династия была обречена» даже в случае успешности переворота. «При Павле 1-м,— пояснял он,— было ясно, к кому после него перейдет русский престол». Но у Николая II фактически не было пригодных преемников. Для этой роли не годился ни «маленький, больной» наследник, ни Михаил, ни другие претенденты, поэтому «спасти династию было трудно даже переворотом» ³. Это уже был в какой-то мере исторический подход, хотя причину гибели монар­хии Маклаков усматривал лишь в физическом, умственном и мо­ральном вырождении династии, а не в вырождении, изжитости самого режима.

Такую попытку — объяснить причину гибели режима его соб­ственной природой — сделал Вишняк. Соглашаясь с мыслью, что «личность последнего русского самодержца в значительной мере определила судьбы русского самодержавия», он, однако, считал эту причину не основной. «Главная причина крушения этого строя не здесь, не во „внутренних органических" свойствах само­держца,—писал он. — Главное — в неограниченности той „фор­мальной власти", которую представляет всякий самодержавный строй». Конечный его вывод гласил: «Абсолютизм гибнет, но не сдается, не приспосабливается, не может приспособиться к окру­жающим условиям; гармоническое развитие вровень с веком и требованиями жизни противоречит природе и смыслу абсолю­тизма. Абсолютизм отстает от темпа жизни, утрачивает способ­ность учитывать вес и значение событий. Иллюстрация к тому — последние годы и месяцы, дни и даже часы русского абсолю­тизма» ⁴.

Вишняк по сравнению с либералами сделал, безусловно, шаг вперед в поисках правильного ответа на вопрос о причинах гибели российского абсолютизма. Он был совершенно прав, ука­зывая, что его надо искать в самодержавии, а не в самодержце. Но верно определив место поиска, Вишняк тут же пошел по лож­ному пути. Его принципиальная ошибка, очень типичная для вульгарного демократа (Вишняк был эсером), состояла в том, что

он абсолютизировал абсолютизм, т. е. оказался неспособным подойти к нему с позиций диалектики. Абсолютизм вообще, а не только русский,— такая государственная система, что не подда­ется модификации, остается всегда неизменной и поэтому погиба­ет, таков его принципиальный, теоретический вывод.

История показывает, что этот вывод неверен ни в фактическом, ни в теоретическом отношении. Абсолютизм действительно жест­кая система, но вместе с тем он очень гибок и приспособляем к изменяющимся условиям, причем настолько, что может пол­ностью вписаться, модернизировав себя, в совершенно другой, по природе чуждый социально-экономический порядок, каким был для него капитализм. В качестве наиболее убедительных примеров такого успешного приспособления к принципиально иной среде можно назвать монархии Германии и Японии. Да и в отношении русского абсолютизма утверждение о его неспособности учитывать перемены не соответствует действительности. Достаточно со­слаться на два известных шага в направлении к буржуазной мо­нархии, сделанные им в 1861 и 1905 гг.

В. И. Ленин не только часто и настойчиво указывал на эти два шага, но, как указывалось во введении, дал им и теоретическое объяснение. Говоря о монархии, способной ужиться со всеобщим избирательным правом, В. И. Ленин имел в виду кайзеровскую Германию. Монархия, указывал он, как политическая надстройка настолько гибка и приспособляема, что может очень долго сохра­нять свою власть целиком или в значительной части, усевшись на чуждый ей в принципе буржуазный базис. Таким образом, точка зрения В. И. Ленина по вопросу о приспособляемости абсолютизма была прямо противоположна точке зрения Вишняка.

Однако, переходя конкретно к России, В. И. Ленин считал, что русский абсолютизм такой гибкостью, как скажем, германский, не обладал. «Но,— писал он далее,— из этих бесспорных абст­рактных соображений делать выводы относительно конкретной русской монархии XX века — значит издеваться над требованиями исторической критики и изменять делу демократии»⁵.

В чем же причины того, что русский абсолютизм, несмотря на начатую им уже с Петра I и продолжавшуюся весь XIX и начало XX в. эволюцию в сторону европеизации, по твердому убеждению В. И. Ленина, с такой потрясающей очевидностью подтвердивше­муся последним трехлетием существования царизма, не был спосо­бен довести ее до конца, т. е. до превращения себя в буржуазную монархию по прусскому образцу? В. И. Ленин усматривал эту невозможность в самой истории царской монархии, в особенностях ее исторического развития по сравнению с тем же германским абсолютизмом. Именно об этом говорят слова об издевательстве над требованиями исторической критики, т. е. исторического подхо­да к явлению, именуемому русским царизмом.

В чем же состояли эти особенности, вернее, причины, обусло­вившие указанную неспособность российского абсолютизма, обер­нувшуюся для него столь бесславным концом? Как это ни парадок-

сально на первый взгляд, основная причина крайней реакцион­ности, окаменелости и слабости царизма в последний период его существования прежде всего объясняется, если, пользуясь вы­ражением В. И. Ленина, строго следовать исторической критике, его повышенной прочностью и относительно более длительной прогрессивностью по сравнению с аналогичными западнревро- пейскими режимами в пору его становления и расцвета. Образно выражаясь, за избыток здоровья и крепости в молодости, тратив­шихся неумеренно и бесконтрольно, царизм в старости расплатил­ся параличом и гниением.

В силу целого комплекса сложно взаимодействующих истори­ческих, географических, внешнеполитических и других факторов, определявших ход исторического развития России, сильная, бес­пощадная и целеустремленная абсолютная монархия явилась одним из главных компонентов исторического и государственного выживания и развития. Монархия стала основной централизую­щей силой и символом объединения разноязычных и находя­щихся на разных уровнях развития народов на бесконечно огром­ной территории. Она стала также щитом и мечом в борьбе с много­численными внешними врагами, в которой успех или поражение были равносильны соответственно жизни или смерти России как государства. На фоне таких задач, решавшихся в крайне тяже­лых и неблагоприятных условиях, начиная от последствий татар­ского завоевания и интервенции начала XVII в. и кончая суровым климатом и редкостью населения, создалась громадная, по выра­жению В. И. Ленина, относительная самостоятельность российско­го абсолютизма по отношению ко всем классам и слоям населения, включая и собственный опорный класс — дворянство, воплощени­ем и инструментом которой явились бюрократия и армия.

Что же касается русской буржуазии, то она в силу своей сла­бости и контрреволюционности была совершенно не в состоянии осуществить свои претензии к царизму — борьбу подменяла сло­вом, выбор между реакцией и народом всегда делала в пользу первой. Казалось, такое положение должно было радовать рос­сийский абсолютизм. Но в конечном итоге слабость русской бур­жуазии сослужила ему плохую службу, стала дополнительным и очень серьезным источником собственной слабости. Радость эта была бы уместна лишь в том случае, если бы народ «безмолство- вал». Но он не только не молчал, но совершил в начале века гран­диозную антиабсолютистскую революцию, которая, несмотря на поражение, расшатала и резко ослабила царизм. На смену преж­ней распыленности пришел союз многомиллионного крестьянства с рабочим классом, который, как было уже очевидно, стал постоян­но действующим фактором русской истории.

В таких условиях, отличительной чертой которых даже после подавления революции было нарастание нового революционного кризиса, царизму позарез требовался надежный сильный союз­ник в лице буржуазии, чтобы не остаться с глазу на глаз с революционным народом. Но если с надежностью в смысле

верности контрреволюции дело обстояло вполне благополучно, то по части силы, влияния на народ все было наоборот. В после­революционный период царизм был вынужден пойти на союз с бур­жуазией в общенациональном масштабе, который он оформил в виде третьеиюньской Думы, создав так называемую третьеиюнь­скую политическую систему. Смысл этой системы состоял в том, что Дума имела не одно, а два большинства, консервативное и либеральное, которые попеременно образовывали октябристский «центр», действовавший по принципу качающегося маятника. Объективная возможность такого попеременного голосования обеспечивалась помещичье-буржуазным составом октябристской фракции. Поскольку помещичий, консервативный элемент в ней преобладал, хозяином в Думе оставалось правительство, целью которого было при помощи такого союза попытаться решить объективные задачи революции «сверху», контрреволюционным путем, но с таким расчетом, чтобы сохранить политическое все­властие за царизмом, предоставив взамен своему союзнику куцые, мелкие «реформы», не затрагивающие основ власти самодер­жавия.

Такая система политической власти, основанная на лавирова­нии между классами, в данном случае между дворянином-по- мещиком и буржуазией, получила название бонапартизма. По­следний создает иллюзию независимости власти от какого-либо класса, в том числе и от господствующего, хотя эта независимость на деле более или менее относительна, ее исключительной проч­ности. В действительности же бонапартистская власть слабее, чем прежняя власть классического абсолютизма, потому что она теряет целиком или частично свою прежнюю постоянную патриар­хальную и феодальную опору и вынуждена попеременно опираться не только на разные классы, но и на отдельные слои и группы этих классов, эквилибрировать между ними, пускаться в открытую и рискованную демагогию, чт,о в критической ситуации может обернуться быстрым и на первый взгляд даже малопонятным и необоснованным крахом.

Подчеркнув, что предпринятый царизмом после революции 1905—1907 гг. второй шаг по пути превращения в буржуазную монархию «осложняется перениманием методов бонапартизма», В. И. Ленин далее писал: «Обывателю не легче от того, если он узнает, что бьют его не только по-старому, но и по-новому. Но прочность давящего обывателя режима, условия развития и разло­жения этого режима, способность этого режима к быстрому... фиаско — все это в сильной степени зависит от того, имеем ли мы перед собой более или менее явные, открытые, прочные, прямые формы господства определенных классов или различные опосред­ствованные, неустойчивые формы господства.

Господство классов устраняется труднее, чем пронизанные обветшалым духом старины, неустойчивые, поддерживаемые по­добранными „избирателями¹¹ формы надстройки» ⁶.

Свою несостоятельность, приведшую ее к тяжелому кризису,

третьеиюньская бонапартистская система доказала уже в предво­енные годы. Ее основной отрицательный итог состоял в том, что задуманные «реформы» даны не были, причиной этому, как показано автором в его предшествующих работах, посвященных изучению третьеиюньской монархии, явилось не нежелание цариз­ма их дать в принципе (борьба между ним и буржуазной оппози­цией шла лишь по вопросу о мере, форме и сроках этих «реформ»), поскольку они были таковы, что не затрагивали его политического всевластия, а то, что их оказалось невозможным дать. Реформы, как известно, могут в зависимости от условий служить орудием против революции и, наоборот, способствовать усилению рево­люционного брожения. Действительность показала, что, несмотря на царящую в стране реакцию, «реформы», будь они даны, спо­собствовали бы не столыпинскому «успокоению», д углублению революционного кризиса, продолжавшегося, хотя и в скрытых фор­мах, и в послереволюционные годы.

Будь буржуазия сильнее, имей либерализм и его прямое продолжение — ликвидаторство, влияние в рабочем классе, в сре­де городской демократии, в массах, можно было бы пойти на риск «реформ». Но поскольку дело обстояло как раз наоборот, риска не последовало. Таким образом, одна из коренных причин, обус­ловивших провал бисмарковского «обновления» России для пре­дотвращения новой революции, заключалась в слабости русской буржуазии во всех ее параметрах, в ее оторванности от народа, в том, что ее партии и организации, конечной целью которых было воздействие на народ, уже тогда были генералами без армии.

Неизбежным следствием провала курса «реформ» стал глубо­кий кризис третьеиюньской системы как союза царизма с поме­щиками и верхами торгово-промышленной буржуазии, ради кото­рого она и была создана. Конкретным выражением этого кри­зиса явились полный паралич Думы по части «реформаторского» законодательства; провал на этой основе октябристского «центра», выразившийся сперва в тяжком поражении на выборах в IV Ду­му, а затем в расколе октябристской фракции на три части ⁷; резкое обострение недовольства друг другом партнеров по контр­революции. К кануну войны раздражение в помещичье-буржуаз- ной среде по отношению к правительству стало всеобщим. В свою очередь, «верхи» во главе с царем все в большей степени стали подвергаться искушению управлять без Думы, которая из орудия упрочения царизма, как было задумано, стала орудием его дискредитации и разоблачения. Все это, естественно, сопровожда­лось обострением противоречий как между фракциями думского большинства, так и внутри их самих. Все это происходило на фоне нового мощного революционного подъема, достигшего к кануну войны, так сказать, баррикадного уровня, когда не только В. И. Ленин, большевики, но и либеральная оппозиция и сами «верхи» считали, что сложившаяся ситуация воспроизводит канун 1905 г.

Таким образом, описанные факты и явления были прямым продолжением процессов, корни которых уходят назад на многие десятилетия. В то же время 1914—1917 годы представляют собой, безусловно, особый период в истории страны, смысл которого В. И. Ленин выразил в известных словах о том, что война явилась могучим ускорителем революции. Все указанные выше процессы, которые в «мирные» годы протекали сравнительно медленно, теперь под влиянием войны настолько убыстрили свой бег и вызва­ли такие колоссальные социально-экономические и политические перегрузки, что режим, уже сильно расшатанный до этого, не вы­держал их и начал разрушаться.

Как же выглядел механизм этого разрушения? Распад третье­июньской системы выразился в выходе из строя ее основного механизма — двух большинств. На месте последних образовалось одно большинство, причем, и это было самым главным, в нем объединились на общей программе и перспективе элементы, кото­рые в обычных, не экстремальных условиях были принципиально несовместимы. Политический смысл этого объединения состоял в том, что идея самодержавия как такового обанкротилась и в гла­зах его вчерашних приверженцев ⁸.

Разложение царизма в его заключительной стадии ознамено­валось не только полной изоляцией от народа, но и отчужден­ностью от собственного класса, принявшей крайнюю форму само­изоляции династии от самых своих преданных сторонников. «Дело было, конечно, не в хлебе...— писал Шульгин, потрясенный лег­костью, с какой пала трехсотлетняя монархия.— Это была послед­няя капля... Дело было в том, что во всем этом огромном городе (т. е. в Петрограде.— А. А.) нельзя было найти несколько сотен людей, которые сочувствовали власти» ⁹. Эта самоизоляция яви­лась следствием выхода из строя всех систем и механизмов самоконтроля, корреляции и ориентации правительственной машины.

В истории самодержавия бывали моменты, когда «случайности рождения» исправлялись господствующим классом устранением непригодного по личным или другим качествам монарха. Инст­рументом такой корреляции было непосредственное царское окру­жение. В описываемое время ,это окружение выродилось в эго­истичную и трусливую камарилью, не способную ни к какому реши­тельному действию даже в интересах собственного спасения. Двор, сановники, министры и пр., как показал ход событий в февральско­мартовские дни 1917 г., стали спасать себя за редким исключени­ем так, как спасаются крысы на тонущем корабле. Выше отмеча­лись гибкость и приспособляемость монархии как политического института. Но как государственная система абсолютизм пред­ставляет собой конструкцию, лишенную обратной связи, в резуль­тате чего в экстремальных условиях (если еще и до этого сильно ослаблен и подточен) он теряет целиком или в значительной мере способность ориентации и реальной оценки обстановки.

Со времен Сперанского в бюрократическом механизме царь

являлся последней инстанцией, писал по этому поводу Нольде. «Император,— пояснял он,— был высшим чиновником, дальше которого некуда было посылать бумаги на подпись и который с воспитанной традицией аккуратностью и точностью давал свою подпись и венчал таким образом бюрократическую иерархию... Поскольку монарх был этим „верховным чиновником" и тщатель­но выполнял свои иерархические функции на верхней ступени чиновничьей лестницы, русский государственный аппарат работал без больших перебоев и поломок». Так шло дело в относительно спокойных, «нормальных» условиях. «Но время от времени импе­ратор силой вещей оказывался вне твердых рамок текущей бюро­кратической работы и из верховного чиновника превращался в носителя Собственной воли и собственной власти» ¹⁰. Так случи­лось и с Николаем II в годы войны. Обычно, и так было и при последнем самодержце, бюрократический механизм и «верховный чиновник» в силу многолетней и заданной иерархии более или ме­нее приемлемо притирались друг к другу. Это относилось не только к политике в целом, но также к одной из самых главных функций царя — назначению министров. Несмотря на то что царь в принципе мог поступать по своему личному усмотрению, в дей­ствительности это имело место в сравнительно ограниченной сте­пени, поскольку, будучи «верховным чиновником», он зависел от бюрократии и вынужден был считаться с соображениями государственной целесообразности, бесперебойного отправления функций правительственной машины. Именно этой взаимосвязью и взаимозависимостью правящей бюрократии и носителя верхов­ной власти обеспечивалась ориентация режима, его способность более или менее реально оценивать обстановку и принимать нужные в его интересах достаточно компетентные решения. Теперь эта связь оказалась разорванной.

Таким образом, поломка и выход из строя системы ориентации самодержавного режима, как это ни парадоксально звучит, насту­пают тогда, когда монарх начинает принимать решения действи­тельно самодержавно, единолично, независимо от своего офици­ального правительства или в противовес ему. Поскольку же в дей­ствительности ни один правитель не может принимать решения, не руководствуясь чьими-то советами и подсказками, потому что сам по себе он совершенно слеп, порвав с официальным прави тельством, он становится непременно жертвой в лучшем варианте случайных, в худшем губительных с точки зрения интересов режи­ма в целом и своих собственных влияний.

Именно последнее произошло с Николаем II. Неизбежным ито­гом такого хода вещей явился развал официального правитель­ства, выразившийся в форме утраты компетентности и способ­ности контролировать ситуацию во всех областях народнохозяй­ственной и государственной жизни, разлад всего административ­но-управленческого организма.

Одним из наиболее тяжелых последствий разрыва самодержца с правящей бюрократией и своим классом явился психологи-

ческий надлом господствующего класса и той же бюрократии, паралич воли. Господствующими классами овладело чувство бес­силия и обреченности, бесполезности всяких усилий, направлен­ных на исправление создавшегося положения Конечный смысл этого всеобщего настроения безнадежности и тщеты состоял в том, что он стал огромным деморализующим фактором перед лицом надвигавшейся революции, облегчив тем самым ее победу. Сово­купная помещичье-буржуазная контрреволюция, включая бюро­кратию, чиновничество, департамент полиции, генералов и офице­ров, возглавлявших войска усмирения, не верила в возможность победы. Кампания подавления революции, казалось бы сплани­рованная во всех деталях, была при таком психологическом настрое проиграна еще до ее начала.

Само собой понятно, и на это указывалось, что все отме­ченные явления были итогом развития всего пути, проделанного абсолютизмом, а не только результатом последних трех лет его жизни. С точки зрения оценки всей истории царского самодержа­вия это трехлетие представляло собой последнюю стадию дли­тельной и неизлечимой болезни — стадию быстрого и всесторон­него распада и разрушения. В этом смысле оно является также как бы фокусной точкой, в которой сконцентрировались три века жизни романовской монархии.

В этой связи естественно задуматься о том, каков был главный механизм этого разрушения. Существует ли этот механизм вообще, если иметь в виду антагонистическое государство, абсолютизм в особенности? На наш взгляд, такой механизм имеется, суть его состоит в нарушении взаимосвязи и взаимодействия положитель­ной и отрицательной селекции в пользу последней.

Классовое государство, как известно, играет двоякую роль. Оно прежде всего орудие власти господствующего класса. В то же время оно выполняет общественно необходимые функции в интере­сах всего общества, в противном случае его существование стано­вится невозможным. Таким образом, государство представляет собой противоречивое единство, в котором одновременно борются две тенденции: прогрессивная и реакционная, узкоклассовая и об­щенациональная. История показывает, что, как правило, всякий новый социально-политический строй побеждал именно потому, что он, помимо обеспечения интересов господствующего класса, действовал внутри и вне страны и в общегосударственных интере­сах. Институтом, который реально осуществляет оба эти начала, является правящая бюрократия, опирающаяся на разветвленный государственный аппарат, достаточно сложно взаимодействую­щая, функционально разделенная и соподчиненная историческая система власти.

Совершенно очевидно, что эта система, особенно на прогрес­сивной стадии управляемого ею государства, кровно заинтере­сована и нуждается в привлечении в государственный аппа­рат на всех его уровнях лучшего человеческого материала, т. е. в положительной селекции. Достаточно вспомнить «птенцов гнез-

да Петрова», Сперанского, Витте и т. д., чтобы понять, что в данном случае имеется в виду. В свою очередь, эта заинте­ресованность вызывает ответный отклик именно со стороны тех людей, которые хотят и могут принести пользу своему государст­ву, служение которому они отождествляют со служением народу. Государство в этом смысле является могучей притягательной силой для всего самого способного и честолюбивого, что имеется в народе.

В то же время бюрократия с первых же шагов начинает^ превращаться в оторванную от общества касту со своими соб­ственными узкими корыстными интересами, противоречащими не только интересам общества в целом, но в какой-то мере и' ин­тересам господствующего класса. В конечном итоге она превра­щается в нечто особое и самостоятельное, разумеется в опреде­ленных пределах. Именно эта особенность и оторванность от народа служат источником отрицательной селекции, когда мо­тивами пополнения и воспроизведения становятся напотизм, закулисные влияния, узкие групповые интересы и т. д.

Таким образом, в системе государственного управления со­существуют и борются две противоположные тенденции: поло­жительная и отрицательная селекция. Спрашивается: каковы итоги этой борьбы? В общей форме ответ можно свести к сле­дующему. До тех пор пока существующий строй не утратил полностью своих прогрессивных черт, обе тенденции более или менее уравновешивают друг друга, во всяком случае, губитель­ного перекоса в сторону отрицательной селекции не происходит. Картина резко меняется, когда режим исчерпывает себя. По­скольку он уже не может и не хочет двигаться вперед, компетент­ность и талант в управлении, столь необходимые раньше, стано­вятся не только ненужными, но и противопоказанными, так как назначение указанных качеств как раз и состоит в том, чтобы обеспечивать поступательное развитие. Так возникает синдром некомпетентности, который увеличивается в размерах по. прин­ципу зарастающего ряской пруда. Каждый день площадь зара­стания увеличивается вдвое. Поскольку исходная площадь за­растания мала, этот процесс долгое время кажется малоугро­жающим. Достаточно сказать, что перед последним днем, когда пруд должен полностью зарасти, он еще наполовину чист. Имен­но поэтому так неожиданно ошеломляющим было для совре­менников появление таких фигур во главе управления государст­вом, как Хвостов, Штюрмер, Протопопов.

В свете сказанного возникает вопрос: не была ли в таком случае гибель самодержавия всего-навсего таким актом само­разрушения, что для его ликвидации не требовалось никакой революции, ибо оно само себя ликвидировало? Вопрос этот тем более уместен, что у многих современников, под впечатлением легкости победы революции сложилось именно такое впечатле­ние. Вот наиболее характерное высказывание в этом плане: «Оно (самодержавие.— А. А.) отошло тихо, почти незаметно, без борьбы, не цепляясь за жизнь, даже не пытаясь сопротив­ляться смерти. Так умирают только очень старые, вконец исто­щенные организмы; они не больны, с ними ничего особенного не случилось, но организм износился, они уже жить неспособ­ны» ¹².

Подобное утверждение неверно и как факт и как умозаклю­чение. Уже указывалось, что царь цеплялся за власть до послед­него и меньше всего хотел тихо и незаметно расстаться с жизнью самодержца ^,3. Но главное в данном случае — в том, что приве­денное живописное сравнение царизма с дряхлым человеком, у которого иссякли все жизненные силы, служит доказательст­вом, как это ни странно звучит на первый взгляд, совершенно обратного вывода — самодержавие не могло рухнуть само по себе, оно погибло только благодаря революции.

Если вдуматься в смысл и значение всех приведенных в дан­ной работе фактов, характеризующих царизм в годы войны, то поражаешься совсем обратному: какую он проявил невероят­ную живучесть и сопротивляемость. Казалось, в том состоянии, в котором он пребывал, и в тех обстоятельствах, в которых очутился, если мерить мерками обычного житейского здравого смысла, то должен был самопроизвольно погибнуть по крайней мере где-то в середине 1915 г. Однако ничего подобного не произошло. И в феврале 1917 г. он исчез не сам по себе, а в результате революции, длившейся неделю, и если бы ее не было, продолжал бы жить и дальше.

Это не только конкретно-историческая, но и теоретическая истина, имеющая принципиальное значение, суть которой состо­ит в том, что любой политический режим, включая и абсолю­тизм, обладает, если так можно выразиться, иммунитетом про­тив саморазрушаемости. Объяснение этому явлению надо искать в том, что современное общество не может жить вне государства, если под этим разуметь жестко организованную, могуществен­ную и всестороннюю управляющую обществом систему, без функционирования которой не может отправляться производ­ственная и всякая иная деятельность общества, парализуется инфраструктура, возникает угроза наступления полного хаоса. В силу этого, как бы плохо машина управления ни работала, в ней заложены возможности частичной рецессии, обновления и укрепления ее отдельных звеньев вплоть до самых ответствен­ных. Эта рецессия не снимает вопроса об исторической обречен­ности и изжитости режима, но она вполне может обеспечить какое-то продление его жизни.

Поэтому вполне реальна ситуация, когда обреченный, каза­лось, строй на какое-то время снова выходит из кризиса или облегчает его. Скажем, если бы Февральская революция задер­жалась на несколько месяцев, а ее опередило успешное весеннее наступление, положение могло бы сильно измениться в пользу контрреволюции вообще, царизма в частности ^и. На базе этой победы он вполне мог бы и до некоторой степени оздоровить

себя, убрав, скажем, Протопоповых и заменив их кривошеиными, особенно если бы одновременно вызрел и совершился дворцовый переворот, что также было вполне возможно. К этому надо добавить угрозу пропуска наиболее благоприятного момента для революционного натиска со стороны революционных сил, момен­та, представляющего собой сложный комплекс одновременного совпадения ряда объективных и субъективных факторов, крайне невыгодных для режима и, наоборот, максимально благоприят­ных для его противников. Наступление вновь такого момента, как показывает исторический опыт, может затянуться на неопре­деленно долгое время, что также дает возможность вчера еще дышавшему на ладан режиму перевести дух и перегруппировать силы.

В этой связи необходимо остановиться на тезисе о доста­точности, подлинности Февральской революции и якобы ненужно­сти и даже антиреволюционности революции Октябрьской — тезисе, являвшемся главной и общей идеей кадетов, эсеров и меньшевиков, из которой они исходили во всех своих после­октябрьских писаниях и оценках. Конечная суть их сводилась к весьма простой формуле: Февральская революция — добро, Октябрьская — зло. Но даже Маклаков, вечный оппонент Ми­люкова справа, считавший ненужной не только Октябрьскую, но и Февральскую революцию, воспринял эту идею весьма иро­нически, утверждая, конечно, по-своему, что Октябрьская рево­люция была результатом не злой воли большевиков, а истори­ческой закономерностью.

«В стране, столь насыщенной застарелой злобой, социаль­ной враждой, незабытыми старыми счетами мужика и помещика, народа и барина, в стране, политически и культурно отсталой,— писал он,— падение исторической власти, насильственное раз­рушение привычных государственных рамок и сдержек не могли не перевернуть общество до основания, не унести с собой всей старой России. Это было величайшей опасностью, но революцио­неры ее не боялись». И далее: «Без Октября дело пошло бы иначе, шаблонным порядком; связь с прошлым не была бы вовсе порвана. Несмотря на революцию, прошлое, хотя не сразу, пробилось бы даже через четыреххвостку. Не будь Октября, Февраль мог остаться сотрясением на поверхности». В конечном итоге он вызвал бы и подготовил реакцию. «И если бы эта реакция восстановила порядок, то преходящие беды Февраля скоро забылись бы, потомки могли бы действительно смотреть на Февраль как на начало лучшей эпохи. В России остались бы прежние классы, остался бы прежний социальный строй, могла бы быть парламентарная монархия или республика» ^|5.

Приведенное высказывание является блестящим подтверж­дением правильности курса большевистской партии на социа­листическую революцию, ибо, как они утверждали, и с чем позже согласился Маклаков, остановиться на буржуазно-демо­кратическом этапе революции означало на деле вернуться со вре-

менем к прежнему, к реставрации монархии, пусть чуточку под­новленной, но неизменной в своей главной сути. Без Октября был бы ликвидирован и Февраль — вот ответ на вопрос, какая из двух революций была «настоящей». Маклаков великолепно подтверждает также исключительную важность мысли В. И. Ле­нина о том, что революция, если она действительно хочет по­бедить, должна зайти несколько дальше тех задач, которые она призвана осуществить.

Сравнительная легкость, с какой был свергнут царизм, в све­те всего сказанного говорит не о саморазрушении, не о вось­мидневном «чуде», как утверждал Милюков, а о том, что В. И. Ленин характеризовал как отличную отрепетированность революции, достигнутую в ходе революции 1905—1907 гг. и по­следующих классовых битв. «Эта восьмидневная революция,— писал он,— была, если позволительно так метафорически выра­зиться, „разыграна" точно после десятка главных и второсте­пенных репетиций; „актеры" знали друг друга, свои роли, места, свою обстановку вдоль и поперек, насквозь, до всякого сколько- нибудь значительного оттенка политических направлений и при­емов действия» ^|6. Да, «актеры» действительно очень хорошо знали друг друга. Контрреволюция отдавала себе полный отчет, какая революция ожидает страну, если она проиграет, и контр­революция боролась до последнего, даже призрачного шанса. Но проиграла. Революция, народ оказались сильнее. История рано или поздно вершит свой суровый, но справедливый при­говор.

Милюков П. Н. Воспоминания. Т. 2. С. 337.

Иольде Б. Э. В. Д. Набоков в 1917 г. // Архив русской революции. Берлин, 1922. Т. 7. С. 10.

Маклаков В. Некоторые дополнения к воспоминаниям Пуришкевича и кн. Юсупова об убийстве Распути­на // Современные записки. Париж, 1928. Т. 34. С. 279 , 280.

Вишняк М. Падение русского абсолю­тизма // Современные записки. Па­риж, 1924. Т. 18. С. 250, 263.

Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 20. С 359

Там же. Т. 22. С. 131, 132.

См.: Аврех А. Я. Раскол фракции октябристов в IV Думе // История СССР. 1978. № 4. С. 115—127.

Политика буржуазии в годы войны и деятельность Прогрессивного блока исследована автором в монографии «Распад третьеиюньской системы» (М„ 1984).

Шульгин В. В. Дни. С. 103.

Нольде Б. Э. Из истории русской катастрофы // Современные записки. Париж, 1927. Т. 30. С. 542.

На фоне всего этого отчаяния и тре­воги, овладевших господствующими классами накануне революции, стран­но неправдоподобной выглядят эйфо­рия и патологическое непонимание обстановки у царской четы и ее по­следней гвардии. 25 февраля, сви­детельствует Спиридович, он был принят министром внутренних дел: «Протопопов был в веселом настро­ении и, как всегда очарователен». По его же словам, не только Прото­попов, но и директор департамента полиции и начальник столичной охранки не понимали, что в России началась революция .(Спиридо­вич А. И. Великая война и Февраль­ская революция, 1914—1917 гг. Нью- Йорк, 1960. Кн. 3. С. 98—99). Извест­ную телеграмму царя Хабалову о не­медленном подавлении беспорядков также надо считать свидетельством

такого непонимания. 27 февраля Бе­левская встретила на улице началь­ника контрразведки ставки полковни­ка О. и задала ему вопрос «о бес­порядках» в Петрограде. «Он был спокоен и весел. „Беспорядки",— ска­зал он,— но им же, бунтовщикам, хуже. Повесим два, три десятка и все будет спокойно» (Белевская М. [Ле- тягина]. Ставка верховного главно­командующего в Могилеве, 1915— 1918 гг.: Личные воспоминания. Виль­но, 1932. С. 29). Такова была оцен­ка событий в ставке, надо полагать, не только одним бравым полковни­ком.

Врангель Н. Воспоминания: (От кре­постного права до большевиков). Берлин, 1924. С. 227.

Вырубова свидетельствует: «Все же не хотелось терять надежды на луч­шее (после отречения.— А. А.), и я

спросила государя, не думает ли он, что все эти беспорядки непродолжи­тельны. „Едва ли раньше двух лет все успокоится",— был его ответ» (Вырубова-Танеева А. Царская семья во время революции // Фев­ральская революция: Мемуары /

Сост. С. А. Алексеев. М.; Л., 1925. С. 396). Таким образом, царь рассчи­тывал на реставрацию даже после отречения.

«Надо бы продержаться еще два ме­сяца,— говорил Шульгину его собрат по блоку Шингарев незадолго до Фев­ральской революции,— подоспело было весеннее наступление: при не­удаче произошла бы революция, при удаче все бы забылось» (Шуль­гин В. В. Дни. С. 104).

Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 31. С. 12.

Там же.

ОГЛАВЛЕНИЕ

ВВЕДЕНИЕ

3

Глава первая

ЦАРЬ И КАМАРИЛЬЯ

15

Сердца четырех

15

Камарилья против камарильи

45

Глава вторая

ПРАВИТЕЛЬСТВО

74

с Министерская забастовка»

78

«Министерская чехарда»

105

Соловей-разбойник и Степан Петрович

109

Футляр-премьер

123

Про-то-Попка знает,

про-то-Попка ведает

133

Остальные. Стиль и уровень

148

Глава третья

ТРИ ОПОРЫ

(ставка, «объединенное

дворянство», черносотенцы)

184

Ставка

184

«Объединенное дворянство»

194

Черносотенцы

214

Заключение

239

Аврех Арон Яковлевич

ЦАРИЗМ НАКАНУНЕ СВЕРЖЕНИЯ

Утверждено к печати

Институтом истории СССР

Академии наук СССР

Редактор издательства Ю. Г. Гордина

Художник Л. А. Рабенау

Художественный редактор В. В. Алексеев

Технический редактор Н. Н. Плохова

Корректоры Л. И. Левашова, В. Л. Щеголев

И Б № 39034

Сдано в набор 4.10.88

Подписано к печати 11.04.89

А-03872. Формат 60X98 Vie

Бумага книжно-журнальная

Гарнитура литературная

Печать офсетная

Уел. печ. л. 16. Уел. кр. отт. 16,1. Уч.-изд. л. 19,8

Тираж Ј$000 экз. Тип. зак. 2101

Цена 1 р. 30 к.

Ордена Трудового Красного Знамени

издательство «Наука» 117864 ГСП-7, Москва В-485

Профсоюзная ул., 90.

Отпечатано в Ордена Октябрьской Революции

и Ордена Трудового Красного Знамени

МПО «Первая Образцовая Типография»

Союзполиграфпрвма при Госкомиздате СССР.

113054, Москва, М-54, Валовая, 28.

Монография рассматривает ца­ризм на заключительном этапе его существования в качестве со­вокупной социально-политиче­ской системы. Основное внима­ние в работе уделено выявлению механизмов разрушения самодер­жавия как политического инсти­тута. Делается попытка взглянуть на царизм как на сложно взаимо­действующую систему, для кото­рой были характерны не только органическое единство ее состав­ляющих, но и определенные про­тиворечия, способные в экстре­мальных условиях принять ост­рые формы и тем самым стать од­ной из причин ее разрушения и гибели. В книге дается характе­ристика Николая II и его бли­жайшего окружения.

S

1 р. 30 к

[1] Бубнов А. В царской ставке: Воспо­минания адмирала Бубнова. Нью- Йорк, 1955. С. 157.

Там же. С. 169.

Сухомлинов В. Великий князь Нико­лай Николаевич (младший). Берлин, 1926. Издание автора. С. 5.

Бубнов свидетельствовал: «...О. Геор­гий имел большое влияние на вели­кого князя, которому он был чрезвы­чайно предан, видя в нем спасителя