Царь Иксион

Как нежная подруга до рассвета

Покинет ложе ласки, и волос

Душистые поднимет в узел волны,

И розы щек водою освежит,

А тихий сон еще покоит мужа,

Так спутника печального мне жаль

Тревожить сон безумный, хоть не ласки

Связали нас, а муки, и моих

Он жарких рук во сне искать не будет

Богиня я, увы! бессмертных дочь,

Но я ни в ком желаний не будила;

Иную власть божественная Ночь,

Меня рождая в муках, мне судила.

Нет, никогда Эроту не зажечь

Безумнее страстей… Огню Киприды

Не извести, испепеляя, сердца

С такою адской силой, как моих

Зеленых глаз печальному огню

И уст моих холодному дыханью.

И никогда ни за одной женой,

Носи она хоть пояс Афродиты,

Ей отданный богами человек

С такой собачьей верностью не бегал.

Сегодня год, как мой он… Но узнать

Кто мог бы Иксиона? Клочья пены

На бороде… На впалые виски

Уж серебро пробилось. Он в лохмотьях,

Он изможден… А год… ведь только год,

Как мы спознались… Помню, царь так молод,

Так дерзок был… Над сумрачным дворцом

Уж облако пожара розовело,

А за оградой уст у гордеца

Светилось столько жизни, столько счастья,

И золота на пурпуре плаща

Душистого горело.

Гей… Лови их…

Пересчитай… они сгорят… сгорят…

Их было двадцать семь,

Их было двадцать семь,

Их было двадцать семь!

Про кобылиц своих огнистокрылых

Забредил царь. Или сквозь тяжкий сон

Его златые солнца иглы колют?

Пусть ночь его покоит… Спи, дитя!

Но где же мы? Безвестный и суровый

Утесами нас обступает край.

Проснулись и шумят по скалам ели…

Вот облако, уж розовое, дремлет

И улетать еще не хочет… Там

Дворец вдали на выси недоступной

Чернеет… Золотою нитью солнца

Обведены колонны…

Аромат

Послышался… Откуда он?.. Я луга

Не вижу здесь… Не лилии… Нежней…

Как сладкое дыхание, несется

Незримый хор. Богини… Это вы.

Таких цветов сады людей не знают,

Ни птицы так, ни девы не поют.

Когда звезд огневые

Станут лики белее,

А лучи заревые

Все алей и алее,

Еле-еле златимы,

Мы постели покинем.

И к озерам летим мы

Серебристым и синим.

Там со смехом наяды

Нам наполнят кувшины,

И в цветах, ореады,

Мы летим на вершины,

Где в пурпуровом дыме

Пробуждаются ели

И совсем золотыми

Стали наши постели.

Небо нежной пеленою

Уж синеть над нами стало,

Я не знаю, что со мною:

Я больна или устала.

Зной и холод спорят в теле,

Как тростинка, гнутся ноги,

И на сердце налетели

Непонятные тревоги.

Путь такой далекий, трудный,

Сил моих, боюсь, не станет,

Зеленея, изумрудный

Мох меня на ложе манит.

Над твоим зеленым ложем

Белой сядем мы гурьбою

И цветы перед тобою

Мы гирляндами разложим,

Чтоб темней казались розы

От лилеи белоснежной

И теплей от туберозы

Аромат левкоя нежный.

Скоро солнце разгорится,

Воздух полон томной лени…

Ляг, родная, ляг, сестрица,

Головой мне на колени.

Тише… о нимфы… о сестры,

Мы не одни здесь.

Там, меж деревьев, мелькает

Пеплос лиловый… О ужас…

Лисса выходит к нимфам.

Мертвая кожа… И змеи…

Черные змеи… не косы…

Кто ты?.. О, кто ты?.. Скажи нам.

Женщина ты или призрак,

Здесь на земле

Бледною ночью забытый?

Я Ночью рождена… Ты угадала,

Красавица… Но я не призрак… Нет.

Не женщина я тоже, потому что

Амвросией меня поила мать…

Иль на своих вершинах золотых

О Лиссе вы, о нимфы, не слыхали?

Не повторяй… Печален этот звук

И для ушей божественных ужасен.

Ужасен он, конечно, но, увы!

Услуг моих уста такие просят,

Которым нет отказа. И тогда

Блаженным я сердцам мила бываю.

Я знаю, ты жалеешь раздавить

И червяка, красавица… Но если 6

Избранник твой с улыбкой поглядел

На женщину, то ласковое слово

Для Лиссы бы ты, нежная, нашла.

О будущем я не гадаю, дева.

Чар, может быть, нам хватит и своих.

Но расскажи мне, правда ли, что дивный

Кронида сын великого, герой,

Которому не страшен был и Тартар,

Твои оковы тяжкие носил?[2]

Он танцевал под музыку мою,

И танца вам такого не увидеть.

Детей своих безумец погубил,

Мегарой мне пожертвовал, беснуясь.

Сказать, что Лиссы не любил никто.

Ты мучила Ореста?.. При дворе

Кронидовом мы слышали. И сердце

Горит узнать, то правда ли…

Орест?

О, это был совсем еще ребенок.

Он нежен был, как ты, и, чтобы мать

Зарезать он решился, я кровавый

Три ночи над его держала ложем

Платок, — во сне убийца созревал.

Мои потом его гоняли сестры

И о землю кидали, и от них,

Как раненый олень, бежал он долго…

Но у меня и здесь товарищ есть;

Я покажу его, пожалуй, нимфам.

Царь Иксион под этой черной тканью;

Он был богат, и молод, и могуч.

Теперь — он мой, и в этом слове все:

Любуйтесь на мою работу, детки.

О, дайте пить… О, дайте пить… Горит

У Иксиона в сердце камень черный.

О светлые богини! Или девы…

Коль есть у вас отцы и братья, мне

Вы ради них уста водой смочите…

Будь счастлива, дитя… Богов, увы!

На светлое чело твое не смею

Я призывать, малютка, — я нечист.

Ты призывать богов не смеешь, странник?

Что ж сделал ты? Не бойся ореад.

О, подожди мучительным круженьем

Сводить меня и, как на колесе,

Вытягивать и бить о землю, пеной

Кровавою уста мне наполняя…

Помедли… Нет? Не хочешь? Может быть,

Не можешь ты? Проклятие! О, сжальтесь!

Молитесь вы, о нимфы, за меня,

Назвать его не смею… там… в эфире…

Пусть усыпит ее… Пусть усыпит…

Мой моляще-призывный

Голос нежно тебе поет:

О крылатый! О дивный!

Тихо с синих спустись высот.

Алым маком венчанный

Из лазурных кошниц,

Ночи сын богоданный,

Ты, как мать, бледнолиц,

Бог, отрадно-обманный.

Ты безумной рабыне цариц,

Бог отрадно-обманный,

На чернеющий завес ресниц

Опусти золотые туманы.

Если ж, солнцем опьяненный,

Ты мольбам моим не внемлешь

И, на облако склоненный

Сам на розовое, дремлешь,

Вкруг безумной, сестры, сами,

Как зарницы, замелькаем,

Всю душистыми цветами

Мы завеем, закидаем.

Кто косою золотою

Чуть заденет деву Ночи,

Кто кисейною фатою

Залепит безумной очи.

Чтоб застыли в косах змеи,

Чтоб смежились веки Лиссы,

Станут снегом ипомеи,

Вихрем белые нарциссы…

Ты же, если жарким часом

На мольбы покинешь ложе,

Приходи на помощь, боже,

Нашим танцам, нашим пассам…

То кругами, то рядами

Мы взовьемся, замелькаем,

Всю душистыми цветами,

Всю цветами закидаем.

Свободен ты, и если бы укрыться

Хотел ты, гость… вот лес… иди туда.

Несчастие твое мои сковало

Уста и ум пытливый, Иксион.

Беги, пока не пробудилась Лисса.

Бежать? О нет… богини… На земле

Приюта царь без царства не имеет.

А где же был, скиталец, ты царем?

В Фессалии отважные лапиты

Мне чистили крылатых кобылиц…

Их двадцать семь взрастил я золотистых,

Мой город был прославленный Гиртон.

А где ж твоя дружина?.. Или Лиссы

И латники и конные бегут?

Они бегут несчастных, ореада…

Ты говоришь: несчастных, и боюсь

Недужное я растревожить сердце.

На золотых вершинах алтарей

Не ставят нам… И помощи не молят

У слабых нимф… Но муки состраданье

Живое, царь, встречают и у нас.

И нет для сердца нимфы виноватых.

Я не таю несчастий… И терять

Мне нечего под солнцем, ореада.

Иль думаешь — с мольбою в первый раз

Издалека к душистым розам, дева,

Я, припадая, плачу? Сколько их,

И нежных губ, и гордых, для отказа

Я разжимал мольбами.

И цари,

И женщины, и дети, и герои,

Вчерашние рабы и боги мне…

Кто не сказал еще… «Оставь нас, грешник!»

И, от стыда поднять не смея глаз,

Я к Лиссе шел печальный, только Лисса,

Как черная могила, никого

От очага холодного не гонит.

И дальше шли мы с ней из дома в дом,

А по пятам за нами голод бледный,

Как брошенный ребенок, шел и плакал.

О, сколько мы безрадостных ночей

Под ливнями холодными не спали!

Впадала все ж и Лисса в забытье

Тяжелое… его ты видишь, нимфа,

Но сладкий сон меня не обнимал

До утренней зари… И мрак печальных

Мне высылал детей… тогда… Они

У моего садились изголовья

Безмолвные… иль, руки над кострами

Озябшие согревши, исчезали.

И я двоих запомнил и потом

Их узнавал. В серебряных сединах

Я старика запомнил: телом был

Как уголь он. Но с ним являлась дева

Белее вас, о нимфы, с золотой

Тяжелою волнистою косой…

С волнистою и золотой, как я…

Тс… с…

И иногда часами у костра,

Беззвучною обмениваясь речью,

Те призраки играли в кости — страх

Охватывал мне сердце-то не кости,

То уголья горячие в их пальцах

Краснели и дымились… и старик

Дрожащей их хватал рукой, а дева

Мне, плача, простирала руки… Верно,

Обманывал ее старик, и видел

На пальцах я у ней ожогов след,

И ей хотел помочь я… И метался.

Она ж, ломая руки, исчезала.

Безумный сон больного, страшный сон!

О, если бы все это только сном,

Одним обманом было, ореада…

Но слушай… Я женат был… день один

Я был женат на златокосой Диве.

Без выкупа мне царь Деионей

Поверил дочь.

Он только двадцать семь

Моих кобыл в залог огнистокрылых…

Оставил у себя… Царь алчен был,

И глух, и стар. На золото одно

Потухшие зеницы разгорались.

Дрожавшая, не рукоять меча

Рука сжимать любила, только деньги.

Двух раз зайти над Дивою моей

В Гиртоне не успело солнце, видим

Со свитой тесть явился. В сединах

Душистых и одеждою пурпурной

Согбенные покрывший рамена.

О, он не дочь горел тогда увидеть,

А сундуки гиртонские открыть

И выкуп взять бессчетный.

Выкуп точно

Он получил, и с лихвою…

Царю

Велел я яму вырыть за порогом

Глубокую, и тлеющих углей

Туда рабы костер ввалили целый,

Золою их засыпав и ковром

Душистым их застлав из веток ели.

Почету рад, на ветви царь вступил,

Но, пламенем охваченный и дымом,

Он вмиг исчез.

Так исчезает волк,

Что овцами полакомиться думал

И в западню попал.

О ужас! ужас!

Гиртонского с тех пор чертога я

Уж не видал. Какой-то силой дивной

Меня метнуло прочь. Пожарный вой

Да крики я одни вдогонку слышал…

Вот с этих пор за Лиссой и хожу,

Как мальчик безоружный… Страшно ярок

Был бред ночей, но дни мои туманны,

И, как во сне, я кланялся и плакал.

Где ж царство? Где жена? Кто кобылиц

Мне возвратит моих огнистокрылых?

Кто путь домой укажет?.. И искать

Где буду дом… отверженный богами?

Есть, говорят, у Лиссы под землей

Имения и храмы. Иксиону ж,

Должно быть, нет угла и там.

У вас

Я вижу, ореады, ужас в ваших

Расширенных зрачках… Не знаю только,

Мои ль то от недуга веки влажны,

Или слеза и из небесных глаз

Хотя одна над мукой Иксиона

Должна упасть. Мне более сказать

Вам нечего, о дивные… Простите…

Не мне судить тебя, печальный гость.

Ты сердце мне наполнил странным чувством,

Но ужаса там меньше, чем любви

И жалости. И о тебе Кронида

Хотела бы молить я.

Видишь там

Дворец его… Иди к отцу бессмертных

И смертных, царь… Нет зависти в душе

Великой и прекрасной. И боязни

Перед судом детей не знает Зевс.

Нет, нимфа, нет! Моленья бесполезны.

Тумана нет на сердце, — и в глазах

Уж не родятся слезы… Я ребенком

Заснул… Гляди — старик перед тобой.

Да и о чем молиться? Разве дома

Сокровища сгоревшие, иль имя,

Покрытое позором, может Зевс

В их красоте загубленной восставить?

Из пламени жену вернуть, иль мне

Другое сердце дать?..

Мне выход нужен,

Но чтобы он достоин мужа был

И эллина. Повеситься на ели,

Или жгутом перетянуть себе

Из этой рвани горло мог бы варвар:

Мне нужен меч, о дева, царский меч…

Ты не найдешь меча здесь, фессалиец,

Пред нимфами мечи из ваших рук,

Истомою объятых, выпадают,

И Лисса спит в цветах у ореад.

Но погоди. Мне кажется, что вижу

Я вестника крылатого богов.

Будь счастлив, бог, сын Майи легкокрылой.

Вы радуйтесь, богини, легче птиц,

Как облака, вы, нимфы. Если девой

И нежною, и томной кто из вас

Не вздумает, играя, притвориться.

Но в этот край, холодный, грустный край

Что ж привело моих сестер воздушных?

Что привело? Желание с тобой

Увидеться, конечно.

К солнцу ближе,

Где ж и искать посла богов, Гермес?

Бьюсь об заклад, что вы кого-нибудь

Спасали здесь. Нет тучки в небесах

Такой воздушно-розовой, чтоб дождик

Не мог пойти из ней, и нимфы нет,

Чтоб каждый день немножко не всплакнула.

Но не хочу сердить вас, девы, нет!

И перед вами сцены удивленья

Разыгрывать не буду. Я не сам

Сюда спешил, конечно. Я от Зевса.

Смелее, царь без царства, Иксион,

Ты ж, Лисса, дочь божественная Ночи,

Нам не нужна пока. Вернись домой.

Знаки радостного удивления в хоре.

Сын Майи речь со мною начинает

С прощального приветствия. Иль там

Все наверху так мирно? Или жертва

Готовится мне новая?

Открой,

Крылатый бог…

И жребий Иксиона

Хотела бы узнать я. Целый год

Мы прожили, и мой туман тяжелый

Был сладостней измученной душе,

Чем яркие лучи сознанья будут.

Что станет с ним, Гермес? И где приют,

Где силы он найдет для жизни новой?

Я думала отдать его другим

Богам, надежней вас, небесных, Гермий.

Гермес указывает на дворец Зевса. Пауза.

Молчишь ты, бог, рукою в облаках

Кронидов дом указывая Лиссе?

О, слов не надо ей, тебя поймет

Она и так.

Простите, нимфы, — ваши

Я унесу цветы в мой тихий дом.

У очага холодного напомнят

Они мне нашу встречу, ваши хоры,

Напомнят и того, кому «прости»

Сказать теперь должна я.

Ты ж, тоскуя,

Меня не раз помянешь, Иксион.

Печальную ты проводил подругу,

Царь Иксион, бессмертные тебе

Готовили иное ложе, впрочем.

Но ободрись. Верховный бог небес,

Отец людей, мой светлый повелитель

Тебя спасти решил, и мы сейчас

К Нему идем.

Победа! Радость! Радость!

К безумию и слабости зачем

Меня зовешь, крылатый?

Иль, как Лисса,

Из дома в дом меня ты поведешь?

Иль, может быть, ошибка тут? Иль сердце

Ты среди нимф над нищим тешишь, Гермий?

Мне нужен меч, мне нужен только меч…

Один ли меч? Рассудок Иксиону

Не помешал бы также… Но Кронид

На этот счет мне не дал указаний…

Ты рассмешил меня. Я не сержусь.

О Майи сын! С тобою острой речью

Бороться мне невмочь. Но ум мой цел.

Ты выслушай меня, посланник Зевса.

Немало благ мне жребий даровал,

Но ты ведь знаешь все, мне ж память, Гермий,

И так тяжка.

Я дерзко погубил

Все, что вы мне, небесные, вручили,

Сам погубил. Ты слышишь? Ни при чем

Ни фурии, ни Лисса в этом страшном

Деянии. Вы, боги, как один,

Передо мной захлопывали двери,

Когда меня, как слабое дитя,

К вам Лисса приводила, и молил,

И плакал я у алтарей душистых.

Год… целый год мой длился сон. Но вот

Безволья цепь порвалась. Я хочу

Себя убить. Ужель своею жизнью,

Остатком этим жалким от игрушек

Ребяческих, которыми Кронид

Мне колыбель наполнил, я не смею

Располагать? Но для чего ж тогда

Вы волю в грудь мою вложили, боги?

Иль ветру я, или волне морской

Завидовать, избранник неба, должен?

Нет, Иксион, ни ветру, ни волнам

Завидовать не должен ты. Я знаю:

Ты завистью иной томишься, царь,

И уж давно. Но что же делать? Богом

Не быть царю Фессалии, избей

Хоть всю родню коварством он. Он будет

Преступником, и только. Есть одна,

Царь Иксион, свобода… Там, в эфире,

На небесах она, и ею нас

Из золотых богиня поит кубков.

Увы, Гермес! Зачем же к очагу

Меня ведешь ты Зевсову, коль богом

Не стану я среди его гостей?

Дай умереть… дерзанием насытив

Тень божества в груди моей. Равны

Все гости там, в туманном царстве мертвых.

Я не могу сказать тебе, зачем

Тебя веду к Крониду, фессалиец.

Но гордеца такого и дракон

Не зародит, насытив землю ядом,

Чтоб от порога Зевсова бежал.

Одумайся, лапит, и повинуйся.

Он исцелит тоску твою, герой:

Он, может быть, вернет тебе и Диву

Никто еще божественных путей

Кронидовых не мог постичь гаданьем.

Да, наконец, при Зевсовом дворе,

Там в глубине чертога ты найдешь

И демона[3] того в одеждах черных,

Которому ты столько гордых слов

И мыслей, царь, здесь посвятил сегодня.

Силач, с его таинственным мечом

Средь Зевсова чертога, безопасен,

Усерден он, и, черный сдев доспех,

Нередко он гостям готовит ванны.

Идешь ли ты, однако, иль вернусь

Один, а ты здесь подождешь перуна?

Иду, Гермес. Но только не с мольбой

К отцу богов и без надежды тайной

Понравиться державному, чтоб лесть

Ему продать дороже.

С богом черным

Охотней бы сошелся я в лесу,

Где б говорить могли мы, алых уст

И жемчуга зубов твоих не видя…

Не Лисса ты и не безумец я,

Недугом обезволенный. И Зевсу

Понравлюсь ли, не знаю. Да и сам

Хорошее ль, слуга, ты дело сладил

Для строгого хозяина, смотри.

Идем, идем. Да, вижу: не безумец,

Ты хуже, чем безумец, Иксион.

Ты с божества, но неудачный слепок.

Я не смеюсь… Ты для меня больной.