Царь нигилистов 4

Глава 6

Пирогов взглянул на Андреева и коротко приказал:

— Воду!

Молодой врач взял кувшин, наклонил над больным, и поток воды обрушился ему на лоб.

Пирогов убрал верхнюю часть простыни, расстегнул рубаху на груди прооперированного и начал непрямой массаж сердца. А Щеглов смочил тряпицу явно не хлороформом и поднес к носу больного.

И Саша написал:

РубашкаЭлектричество.

Наконец больной сделал вдох, застонал и открыл глаза.

А Николай Иванович заулыбался.

Саша вздохнул с облегчением и откинулся на спинку скамьи.

Перевел взгляд на Гогеля.

Старый генерал был бледнее неокровавленной части простыни, но держался.

Все разом заговорили, в аудитории поднялся гвалт, и Саша не остался в стороне.

— Екатерина Михайловна, а знаменитый теоретик русского анархизма не ваш родственник? — спросил он у сестры милосердия.

— Нет, — ответила Бакунина, — я не понимаю, о ком вы.

— О Михаиле Бакунине, — объяснил Саша.

— Так звали моего отца, но он был сенатором и губернатором Петербурга, и точно не имел отношения к анархизму, — заметила Екатерина Михайловна. — И так зовут моего двоюродного брата… Вы имеете в виду идеи Прудона?

— Возможно. Они с вашим кузеном единомышленники?

Медсестра перешла на шепот:

— Они были довольно близко знакомы, когда Миша жил в Париже.

— И Михаил… как его по батюшке?

— Александрович.

— Никогда не писал ничего политического?

— Было несколько статей, — призналась Бакунина. — Сначала о немецкой философии в «Отечественных записках», потом в Праге о всеславянской федерации.

— Вот в панславизм не верю, — сказал Саша. — Славянские народы разные, друг друга бы не сожрали. Европу легче объединить, чем славян.

— Об этом он тоже писал, — прошептала Екатерина Михайловна. — О будущей федерации европейских республик.

— Вот это да! — восхитился Саша. — Ваш кузен — пророк. Он ошибся только в одном: в Евросоюз войдут несколько конституционных монархий.

— Это из ваших снов? — очень тихо спросила Бакунина.

— Да.

— Миша ещё писал, что каждый гражданин всеславянской федерации будет иметь право на участок земли.

— Хорошая идея, — сказал Саша. — Только участки будут либо маленькими, либо далеко от столиц.

— Кузен связывал это с революцией…

— Вот без этого ужаса вполне возможно обойтись, в России полно никому не нужных земель, например, на Дальнем Востоке. А где сейчас Михаил Александрович?

Избранную публику в лице Пирогова, Саши с Гогелем, медицинских генералов, Бакуниной и Андреева пригласили в ординаторскую.

И разговор продолжился по дороге.

— В Сибири, — ответила Екатерина Михайловна, — на вечном поселении.

— Ага! — отреагировал Саша. — А что он натворил?

— Он участвовал в нескольких революциях в Европе: во Франции, в Праге, в Дрездене.

— А мы-то тут причем? — удивился Саша.

— Австрийцы приговорили его к смертной казни, — объяснила Бакунина, — а потом выдали России.

— Все равно не понимаю, — сказал Саша, — это, как если бы турки выдали Байрона Британскому правительству, и королевский суд Лондона осудил его за участие в Греческом восстании и сослал на вечное поселение в Австралию.

— Мишу не сразу сослали, — заметила Бакунина, — Первые три года он провел в Алексеевском равелине Петропавловской крепости, а потом четыре — в Шлиссельбургской тюрьме. Только два года назад государь, ваш отец, помиловал его и перевел на поселение.

— Что без суда? Или Россия подчиняется австрийским законам?

— Суд был, Ваше Высочество, — сказала Екатерина Михайловна, — ещё четверть века назад. Покойный государь Николай Павлович приказал Мише вернуться из-за границы, а кузен отказался. Правительствующий Сенат приговорил его к лишению всех прав состояния и каторжным работам, если вернется в Россию. А всё его имущество было конфисковано в казну.

— Ах, да! Мы же не имеем право свободно выезжать за границу и возвращаться. Какая мерзость! Богатой и свободной стране никого не надо возвращать насильно. Устанем отбиваться от иммигрантов!

— Я читала, — тихо сказала Бакунина.

— Что?

— Вашу конституцию. Теперь я верю, что её написали вы.

— Обалдеть! — поразился Саша. — Сколько же уже экземпляров?

— Не знаю, ходит по рукам. В списках.

— Есть сомнения в авторстве?

— Вы посмотрите на себя в зеркало.

Саша усмехнулся.

— Оно мне ещё льстит.

— Кузен очень болен… — проговорила Екатерина Михайловна.

— Это совершенно неважно, — сказал Саша. — Левый анархизм никогда не был мне близок, но у вашего брата есть блестящие мысли. Конечно, попрошу. Ничего не могу обещать, но попробую. Тем более что вины я за ним не вижу вообще никакой, по крайней мере, судя по тому, что вы мне рассказали.

Ординаторская оказалась небольшой комнатой с высоким окном, поясным портретом папа́ в овальной деревянной раме, настенными часами и накрытым на несколько персон столом, явно сервированным под лозунгом: все самое лучшее для дорогого гостя. Супница, салатница, тарелки тонкого фарфора, хрустальные бокалы, бутылки вина и пара кувшинов на темно-зеленой скатерти. После таких обедов всегда кажется, что чего-то не увидел, точнее, тебе не показали.

По левую руку от Саши снова оказалась Бакунина, по правую — Гогель, а напротив Пирогов между Щегловым и Дубовицким.

Саша поискал глазами, куда бы втиснуть альбом с заметками. Нашел, хотя пришлось отодвинуть вазу с фруктами и бокал.

Щеглов вопросительно взглянул на Гогеля и указал глазами на бутылку.

— Нет, — сказал Григорий Федорович.

— Я совершенно солидарен с моим гувернером, — согласился Саша. — Если в кувшинах квас, то это для меня. Я сюда не пьянствовать пришёл. Григорий Федорович, положите мне салатика, пожалуйста. Салатик — это прекрасно.

Гогель с готовностью исполнил просьбу и бухнул на тарелку здоровый половник заправленного сметаной салата, а квас налил лично доктор Щеглов, хотя после его участия в операции, это действие казалось Саше несколько сомнительным.

При этом слуги в комнате присутствовали. В количестве двух штук.

— Обсудим наши дела? — спросил Саша.

— Да, Ваше Высочество, — сказал Пирогов. — Что вы заметили?

— Все, что я сейчас скажу исходит из теории болезнетворных микробов, — начал Саша.

— Вы действительно запретили своим врачам произносить слово «миазмы», Ваше Высочество? — поинтересовался Щеглов.

— Да, — кивнул Саша.

— Точно! — усмехнулся Андреев.

— Это конечно противоречит принципу свободы слова, — признался Саша, — но в своё оправдание могу сказать, что в Сибирь я за это не ссылаю. Если человек является сторонником миазмической теории, он может найти себе какую-нибудь другую лабораторию. А мне нужны люди убежденные.

— Можно? — спросил Пирогов, указывая взглядом на альбом.

— Да, — кивнул Саша. — Я помню, что там написано.

— Что не так со зрителями? — поинтересовался Николай Иванович.

— Их не должно быть. В крайнем случае, за стеклом. В воздухе, который выдыхает даже здоровый человек, миллионы микробов, которые представляют опасность для открытых ран больного.

— А как же нам учить оперировать? — спросил профессор Дубовицкий.

— Я же сказал: стекло. А в операционной должно быть всё стерильно.

— То есть освобождено от микробов, — перевел Пирогов.

— Совершенно точно, — согласился Саша.

— «Сапоги», — прочитал Николай Иванович. — Я, кажется понял. Их не должно быть, да?

— Конечно, потому что с улицы можно принести целый зверинец: там и навоз, и грязь, и помои, и земля. И чего там только нет!

— Босиком? — поинтересовался Дубовицкий.

— В этом есть своя правда, — сказал Саша. — На востоке никогда не заходят в уличной обуви ни в дом, ни в храм. Но можно и просто поменять обувь или надеть на нее стерильные чехлы из резины или ткани.

— Маски? — прочитал доктор Щеглов, подсмотрев в альбом к Пирогову.

— Можно сделать из марли, чтобы закрывали нос и рот, — объяснил Саша. — Это для хирургов и их ассистентов, которых нельзя отгородить стеклом.

— Понятно, — кивнул Дубовицкий и, кажется, подавил смешок.

Зато Пирогов был совершенно серьёзен.

— Что плохого в шерстяной простыне? — спросил он.

— Все впитывает, — пояснил Саша. — Впрочем, если вы их кипятите, то ничего. А лучше выбросить. Плохо, что серая. Грязь не видна.

— Признаться, я считал достоинством то, что она все впитывает, — заметил Пирогов.

— Микробы будут размножаться, Николай Иванович. Они же живые.

— «Обычная одежда» понятно, — проговорил Пирогов. — А какая должна быть?

— Белые хлопчатобумажные халаты. По крайней мере, светлых тонов. И после каждой операции их надо кипятить. Или выбрасывать.

— Дорого нам это обойдется, — заметил Дубовицкий.

— Не так дорого, как человеческие жизни, — возразил Саша.

— Голые руки мы уже обсуждали, — сказал Пирогов. — Великий князь — последователь доктора Земмельвейса и считает, что руки нужно мыть хлорной известью. Поэтому должны быть резиновые перчатки, чтобы не испортить кожу. Только их нет.

— Буду думать, — пообещал Саша.

— Кожаный фартук тоже покрыт микробами? — спросил Дубовицкий.

— Конечно, — кивнул Саша, полностью проигнорировав иронию.

— Вымачивать в хлорной извести? — поинтересовался Щеглов.

— Возможно, это поможет, — предположил Саша, — но я больше верю в белые халаты.

— Дезинфекция кожи, — прочитал Пирогов. — Кожи больного?

— Да, — согласился Саша.

— Хлорной известью? — спросил Щеглов.

— Может быть, хватит и 95-процентного спирта, — сказал Саша. — Надо экспериментировать.

— С подносом понятно, — сказал Пирогов. — Хотя кажется излишним. Это один и тот же больной.

— Может быть, — согласился Саша. — Но есть человеческий фактор. Кто-нибудь забудет и использует инструменты по второму разу.

— А что не так с нитью? — спросил Николай Иванович.

— Во-первых, она должна быть стерильной, — сказал Саша, — во-вторых, вы откусили её зубами.

— А как? — спросил Щеглов.

— Стерильными ножницами, — пояснил Саша.

— «Рубашка», — прочитал Пирогов.

— Мне она не кажется необходимой во время операции, — сказал Саша. — К тому же это вещь больного, и она нестерильная.

— «Электричество», — озвучил Николай Иванович. — А! Я слышал об этих экспериментах.

— Значит, не я один додумался, что сердце — это мышца, а значит принципиально от лягушачьей лапки не отличается, — улыбнулся Саша.

— Вы имеете в виду опыт Гальвани? — спросил Дубовицкий.

— Конечно. Вы его водой, массажем сердца и нашатырем оживляли, а я искал глазами гальваническую батарею и удивлялся, что ее нет. Больше полувека прошло. А что за опыты?

— Еще в прошлом веке был такой случай, — начал Пирогов. — Из окна лондонского дома выпала трехлетняя девочка. Прибежавший на помощь аптекарь сказал её родителем, что ничем не может помочь, потому что её сердце остановилось: ребенок мертв. Но оказавшийся поблизости некий мистер Сквайерс предложил родителям попробовать оживить их дочь с помощью электричества. И дал несколько разрядов в области груди. Сквайерс нащупал слабый пульс у пострадавшей, хотя с момента смерти прошло не менее 20 минут. Вскоре девочка смогла дышать самостоятельно, а через несколько дней была совершенно здорова.

— Клиническая смерть, — сказал Саша. — Где-то я слышал этот термин «клиническая смерть». Двадцать минут — это вполне возможно.

— Я не слышал про «клиническую смерть», — признался Николай Иванович. — Но название подходящее. Потом были опыты датчанина Петера Абилгарда. Он сначала останавливал сердце курицы с помощью электричества, а потом запускал его вновь. Куры примерно сутки казались оглушенными и отказывались от еды, но потом возвращались к обычной жизни и даже могли нести яйца.

— Я никогда не слышал об этом, — признался Саша. — Но почему бы и нет?

— Потом было эссе лондонского доктора Чарльза Кайта, который описал много случаев оживления людей с помощью электричества в сочетании с искусственным дыханием.

— Опять англичанин, — заметил Саша.

— Да. И не он последний. Наконец, уже в нашем веке, британский доктор Джон Сноу провел ряд опытов по оживлению мертворожденных детей. Иногда успешно.

— И здесь Джон Сноу! — воскликнул Саша. — Похоже, как ученый он крайне недооценен. Я впервые услышал это имя, когда меня объявили его последователем.

— Да, он тоже верил в микробов, — кивнул Пирогов.

— Всё-таки это напоминает манию, — заметила Бакунина, — во всем видеть микробов.

— Екатерина Михайловна у нас самая смелая, -сказал Саша. — Остальным далеко до великобританских карикатуристов: усмехаются, но молчат.

— Ни в коей мере! — возразил Щеглов.

— Нет, Ваше Высочество! — воскликнул Дубовицкий.

— Микробная теория не является общепринятой, но у нее есть сторонники, — сказал Пирогов.

— Я понимаю, что не наглому четырнадцатилетнему подростку ниспровергать ложные научные теории, — сказал Саша. — Но это сделаете вы, Николай Иванович.

И взглянул на Гогеля.

— Вы взяли с собой то, что я вас просил?

Гувернер кивнул и выложил на стол небольшую книжицу страниц в триста. Из нее густо торчали закладки. «Отчёт о путешествии по Кавказу», — гласило название.

— Правда, я не всё тут понял, — признался Саша. — Буду уточнять.

— Книга несколько устарела, — самокритично заметил Пирогов.

— «Отчёт» великолепен, — сказал Саша. — Особенно меня восхитили ваши статистические таблицы, Николай Иванович. Что же вы мне говорили, что двойной слепой метод слишком громоздкий? У вас до него один шаг. Контрольные группы уже есть.

— И где же я там доказываю микробную теорию? — спросил Пирогов.

— Вы не доказываете, вы приводите факты, которые так и хочется проанализировать, обобщить и сделать выводы. Так, эпизод первый, — и Саша открыл закладку. — Страница 17. Рассказ о туземной лезгинской медицине: «В отверстие раны вносится как можно глубже толстая из тряпки сделанная турунда, смоченная едким веществом, обыкновенно мышьяком, и оставляется там на несколько дней». Я специально опускаю детали, потому что иногда они мешают увидеть главное. И замечу сразу, что мышьяк — не только едкое вещество, но и сильный яд.

— Конечно, — кивнул Пирогов. — И?

— Дальше. Страница 66: «Когда мы замечали, что рана начинала делаться вялою, мы заменяли теплую воду ароматическими наливками с прибавлением хлористой воды». Я плохо понимаю, что такое «хлористая вода», но хлор — это яд.

— Хлористая вода — это раствор хлора в воде, — объяснил Пирогов.

— Ниже, на той же странице упоминается некая гемостатическая вода Нелюбина, — продолжил Саша. — Я не совсем понял, как её делают. Николай Иванович, какой у неё рецепт?

— Это кровеостанавливающее средство: гемостатические эфирные масла, вода и 75%-ный спирт.

— Ага! — улыбнулся Саша. — Думаю, что спирт там и есть действующее вещество, по крайней мере, как противовоспалительное средство. Он убивает большую часть бактерий, хотя и не все.

— Может быть, — проговорил Пирогов. — Как кровеостанавливающее средство она не очень эффективна.

— Там же, — продолжил Саша. — «Действие красной ртутной окиси, употребленной в виде присыпки, было изумительно в гноящихся ранах». Я не очень ошибусь, если предположу, что красная ртутная окись — это яд?

— Вы совсем не ошибетесь, — кивнул Пирогов. — И весьма сильный.

— Дальше у вас упоминаются в качестве эффективных средств против нагноения: свинцовая вода, свинцовые примочки, селитрокислое серебро и шпанские мушки. Первые три точно ядовиты. Что такое «шпанские мушки» я вовсе не понимаю, но где-то читал про отравителя, которого судили за использование шпанских мушек.

— Да, — сказал Пирогов, — очень возможно.

— А, если против чего-то эффективны яды, так, может быть, оно живое? — предположил Саша.

— Это ещё ничего не доказывает, — возразил Дубовицкий. — Просто яды эффективны против воспалений.

— А как насчет бритвы Оккама? — поинтересовался Саша. — Зачем нам сущности преумножать?

— Может, именно бактерии — лишняя сущность? — предположил Щеглов.

Пирогов улыбался в усы.

— Это всё, Ваше Высочество? — спросил он.

— Нет, Николай Иванович. А теперь последний удар милосердия…