Цена гостайны - девять жизней

Страшная, неодолимая сила

Напомню еще раз слова, которыми закончил текст постановления о прекращении уголовного дела младший советник юстиции Лев Никитич Иванов. Тогда, сорок лет назад, он высказал мнение, что причной гибели студентов “явилась стихийная сила, преодолеть которую люди были не в состоянии”. Сегодня трудно отделаться от ощущениея, что в этой по виду бюрократической формуле была сознательно зашифрована им глубокая и до сих пор не утратившая актуальности мысль.

Он хотел сказать — ну, не прямо, а хотя бы намекнуть, — что страшной, неодолимой силой, убившей ребят, было государство. Сам он это отлично понимал, только открыто говорить о том не смел, ибо тоже вынужден был той силе подчиняться.

Нет сомнений — это был талантливый криминалист, о том свидетельствует и его последующая успешная служебная карьера. Возможно, что эта карьера и не была бы столь успешной, если б он провалил тогда дело о гибели студентов. А было оно очень непростым: надлежало выстроить правдоподобную версию происшедшего, исключив две главные причины, которые для многих, кто соприкасался с трагедией, были достаточно очевидны, но, увы, составляли государственную тайну. Легко угадывается, что именно такую он получил установку во время неоднократных вызовов “на ковер” — о них выше говорилось.

Конечно, его задача существенно облегчалась тем, что великий учитель советских юристов умер всего лишь за шесть лет до того и общество не умело еще (лучше сказать: не смело) требовать доказательности юридических заключений. Так что Лев Никитич безбоязненно мог себе позволить там, где считал нужным, домысливать, дописывать, подсказывать свидетелям направление мысли, зато факты и показания, “угрожающие” раскрытием истины, он умел не заметить, обойти, а то и вовсе куда-то спрятать (уничтожить?). Сегодня, когда общаешься со свидетелями тех событий, эти уловки следствия как-то особенно настойчиво бросаются в глаза.

...На одной из встреч в редакции “Уральского рабочего” побывал человек, в душе которого трагедия на склоне горы Отортен оставила, надо полагать, особенно глубокий след. Я имею в виду Юрия Юдина — десятого члена дятловской группы, сошедшего, как вы помните, с маршрута из-за болезни. Он прожил долгую и содержательную жизнь; сейчас он работает заместителем главы администрации пермского города Соликамска. А ведь и он бы мог...

Отстав от товарищей, он уехал тогда в Свердловск, а затем на каникулы — в Таборы, где жила его семья. Когда возвратился в институт — все там уже, как говорится, стояли на ушах...

Когда обнаружили трупы, Юрия начали таскать то в прокуратуру, то в серый дом на площади Труда — в обком. Глядя на растерянного и оглушенного горем студента, собеседники успокаивающе клали руки ему на плечи, просили не распространяться и не казнить себя за то, что не оказался рядом с ребятами — ничем бы он им не помог и тоже остался бы на том перевале.

Психологически объяснимо, почему в последующие годы Юрий Ефимович избегал прикасаться ко всему, что напоминало о трагедии, которую так необъяснимо отвела от него лично судьба. Некоторые институтские однокашники не могли понять его “безучастности” в отношении к тайне гибели товарищей, порицали его за это.

Но на приглашение редакции газеты он откликнулся.

— Сейчас я внимательно читаю уголовное дело, — рассказал Юрий Ефимович. — Конкретной версии пока нет, но некоторые факты вызывают тревогу и подозрение, что группа погибла не так просто. Удивляет, что исчезли из дела такие вещдоки, как записные книжки, фотопленки. Хотелось бы взглянуть и на странные эбонитовые ножны. Но где они?

Я и сам добавил бы кое-что к этому перечню: где упомянутые в деле фотографии, сделанные дятловцами по прибытии на место последней их стоянки? Где результаты химического и гистологического анализа фрагментов внутренних органов, запрошенные судебно-медицинской экспертизой? Где полный список вещей, обнаруженных следствием на месте трагедии?

Впрочем, был ли такой список? Сегодня очень уж бросается в глаза, что следователь старательно обходил некоторые факты и детали. Или даже сознательно искажал. А список в каких-то случаях, вероятно, затруднял бы манипуляции с фактами.

Вот что, например, вычитал я в письме от Николая Ивановича Кузьминова из Нижней Салды: «В 1959-м я служил в Ивделе и принимал участие в поисках группы Дятлова. Руководил нами начальник военной кафедры УПИ полковник Ортюхов. Жили мы в палатке, в лесу.

Помню, как нашли последних четверых. Сперва манси Куриковы обнаружили в вытаявшем снегу ветки, которые были как бы кем-то набросаны. Цепочка их тянулась к оврагу. Мы стали расчищать глубокий сугроб и вскоре наткнулись на настил из лапника. На нем лежала кое-какая одежда. На второй день откопали труп мужчины, на нем было трое часов и два фотоаппарата»...

Как мы знаем из дела, у Тибо-Бриньоля на руке было двое часов, причем остановившихся примерно в одно и то же время — около восьми часов. Кстати, как и у Слободина. Что касается фотоаппаратов — тоже загадка. В протоколах говорится, что они найдены в палатке. Вполне возможно, что автору просто изменяет память, — а вдруг да этот важный факт искажен в деле? И цепочка из веток, тянущаяся к оврагу, — не просто выразительная, но и многозначительная деталь, — а почему она в следственном деле не отражена?

Дальше у Кузьминова совсем интересно: «С выводами о том, что дятловцев уничтожили военные, согласиться не могу. Чушь, выдумки журналиста! Считаю, что туристы погибли из-за „огненных шаров“, которые в одну из ночей мы тоже наблюдали, а затем минут через 5—6 ощущали помутнение разума. Даже начали разбредаться, как лунатики, кто куда... Позже нам сообщили, что это испытывается новый вид водородного топлива и ничего угрожающего для жизни в этом нет...» Вот, оказывается, какие версии обсуждались в лагере поисковиков. Были они как-то проверены или же просто свидетелям предписано было молчать, а следствие превратилось в имитацию следствия?

Конечно, не всегда можно принимать на веру подобные свидетельства. Оценивая все, что мне довелось прочитать и услышать после публикации газетного варианта этого очерка, я пришел к выводу, что за сорок лет, прошедших со времени трагедии, эта история обросла невероятным количеством домыслов. И все же сомнения в достоверности материалов уголовного дела — не плод умозрительных фантазий.

Свидетельствует Генриетта Елисеевна Макушкина. Сорок лет назад у нее была другая фамилия — Чуркина, и это она делала экспертизу дятловской палатки. Вот что она рассказывает сегодня: «Определить, изнутри или снаружи была разрезана палатка, большого труда не представляло. Однако наряду с этим мы могли с точностью до одного дня назвать и дату разреза. А также — толщину клинка-ножа. Но от нас эти параметры не потребовали. Задача была поставлена конкретно и только одна: сказать, изнутри разрезы или снаружи. И все. Что мы и сделали...

Присутствовала я и при медэкспертизе трупов, которую проводил Борис Возрожденный. Хорошо помню, когда сняли с них одежду и развесили на веревках, мы сразу обратили внимание, что она имеет какой-то странный светло-фиолетовый оттенок, хотя и была самых разных цветов. Я спросила Бориса: «Тебе не кажется, что одежда чем-то обработана?» Он согласился.

Когда обнаружилось, что у Дубининой нет языка, мы удивились еще больше. «Куда он мог деться?» — спросила я снова. Но Борис лишь пожал плечами. Мне казалось, он был подавлен и даже напуган»...

Эти признания — уж точно не мифотворчество: отсутствие соответствующих данных в следственном деле бросается в глаза и непрофессионалу...

Будет ли у этой истории конец?

Прежде всего, нужен ли он? Уже нет на земле родителей погибших ребят — им, конечно, доставило бы горькое удовлетворение знание истины. Уже друзья, сверстники, институтские однокашники погибших вступили в пенсионный возраст, уступив дорогу новым поколениям. Уже нет на земле и того государства, которое утверждало свои принципы и приоритеты, не считаясь с человеческими судьбами и даже человеческими жизнями. Что и кому дало бы сегодня установление всей правды о той давней трагедии?

Менее всего я рассчитываю на то, что реанимация сорок лет назад закрытого дела поможет найти кого-то из инициаторов или непосредственных исполнителей убийства и передать его в руки правосудия. Даже если б такой — живой — участник грязного дела и нашелся, он едва ли смог бы взять на себя значительную долю той вины, всей тяжестью своей лежащей на жестокой и бездушной государственной машине, малым винтиком которой (подобно следователю Иванову) он служил. Значит, и акт справедливого возмездия никому не принес бы ожидаемого удовлетворения.

Но если бы нынешнее государство решилось прояснить ситуацию, рассекретив какие-то документы, несомненно до сих пор сохраняемые в глубокой тайне где-то в сейфах бывшего КГБ или военных ведомств, — это был бы сильный и всем понятный знак, что теперь оно стало, ну, хочет стать иным... Но нет такого знака!

Есть и важный духовно-нравственный аспект в этом деле. Народное сознание таит в себе уверенность, что тайное непременно становится явным и что правда в конце концов торжествует над ложью. Но это не происходит само собой, а достигается осознанными усилиями людей, приверженных правде. Разгадка тайны гибели девяти студентов-туристов увеличила бы число таких людей, послужила бы укреплению нравственных устоев общества.

Но возможно ли сейчас восстановить истинную картину того, что происходило в ту страшную февральскую ночь на заснеженном склоне уединенной горы в безлюдном таежном углу Северного Урала? Ведь с самого начала все было так запутано (и есть основания полагать, что сознательно), а теперь, кроме ненадежных документов следствия, почти не на что и опереться.

Но оказывается, еще живы люди, способные сообщить немало такого, чего нет в протоколах криминалистов.

И непременно лежат где-то невостребованные пока что документы — кто-то же знает об их существовании.

Завершу свой долгий и печальный рассказ историей почти фарсовой — но вдруг да кроется в ней кончик нити, ведущей к клубку?

Дело в том, что через несколько лет после катастрофы отец Юрия Кривонищенко Алексей Константинович, доведенный до отчаяния крючкотворством местных служителей Фемиды, направил письмо в ЦК КПСС. Так, мол, и так, прошу как коммунист коммунистов сообщить, какова истинная причина гибели моего сына.

И что бы вы думали — пришел ему ответ. Все как положено: на красивом бланке, красивыми фразами. В нескольких приличествующих случаю словах ему выразили соболезнование, а также сообщили, что «виновные за случившееся понесли наказание».

Вот так.

Конечно, это могла быть и стандартная отписка. А может, и на самом деле были инстанции, которые всё не всё, но уж столь громкое дело знали доподлинно и виновников — не предположительных, а действительных — по-свойски, по-партийному призвали к ответу. Не за гибель людей, конечно, а за то, что из-за каких-то девяти трупов чуть ли не стала достоянием газет очередная в страшном секрете хранимая “бяка”...