Замечательная новость, ждавшая назавтра Николь в галерее, не улучшила ее настроения. Утром Мирей продала все три картины, по поводу которых они спорили на прошлой неделе, не зная, как лучше их развесить.
— Я тебе говорила, что они смотрятся вместе! — радовалась Мирей. — Вошла пара — и раз! Женщина тут же запала на них, мужчине ничего не оставалось, как достать чековую книжку!
— Очень хорошо. Поздравляю. Наверное, я все-таки тебя не уволю.
— Прекрасно! Ну а ты, как дела с картиной?
Николь пожала плечами:
— Я совсем не продвигаюсь. Делаю один мазок в день, а на следующий стираю его. Такое впечатление, что эта картина как бочка Данаид.
— Может, бросить ее?
Николь выпрямилась:
— Об этом не может быть и речи! Это одна из лучших моих работ! Должна быть, если мне удастся ее закончить. Я в нескольких мазках кисти от шедевра. На моем уровне, разумеется. Отказаться от этой картины для меня все равно что закрыть дверь. Дверь, за которой ждет земля обетованная. Понимаешь, что я хочу сказать?
— Путь к славе?
— Кто знает?
— Но почему у тебя не получается? Ты же так хорошо начала…
— Если бы я знала почему…
— Может, тебе оставить ее на несколько дней, заняться чем-то другим? Почему бы тебе не написать обнаженную натуру?
— Обнаженную натуру?
— Ну да, обнаженную натуру твоего шофера! Я могла бы помочь тебе с освещением…
Николь расхохоталась, представив себе Мартина, позирующего ей обнаженным.
— Ты только об этом и думаешь!
— Ничего не могу поделать, это гормональное… Так как тебе мое предложение?
— Думаю, что в ближайшее время оставлю его без внимания. Но если хочешь увидеть Мартина, такая возможность тебе представится. Мне надо развеяться. Я организую ужин недели через две, придешь?
— Ты пригласишь его?
Николь рассмеялась:
— Вот это мысль! Нет! Конечно, нет. Но я могу прислать его за тобой.
— О! Отличная идея! Я надену мини-юбку, чтобы он увидел мои трусики, когда я буду залезать в машину!
— Не переусердствуй, пожалуйста. Никакого свинства в моей машине! И веди себя достойно, ты же не единственная приглашенная…
— Да ладно, ты же меня знаешь!
— Вот именно…
Николь улыбнулась. Энтузиазм Мирей заставил ее забыть о заботах. Они перевесили несколько картин, чтобы скрыть пустое место, образовавшееся после продажи трех полотен, поболтали о том о сем, о приглашенных на вечеринку… Время пролетело незаметно, и, когда Николь посмотрела на часы, было уже почти четыре пополудни.
— Ну ладно, надо возвращаться, — сказала Николь. — Держись за витрину, я звоню Мартину.
Порывшись в сумке, она нашла мобильный телефон и, нажав на клавишу, набрала номер шофера, заложенный в память телефона.
— Это чудесно! — восхитилась Мирей. — Какой прогресс! Нажимаешь на кнопку, и приезжает красавец! Почему у меня нет такой забавной игрушки!
Николь жестом попросила ее замолчать и, когда Мартин ответил, сказала несколько слов в телефонную трубку.
Затем отключила телефон, убрала его в сумочку и улыбнулась своей ассистентке:
— Прекрасный рыцарь едет за детьми, чтобы не дать их в обиду на пороге школы. Он заедет за мной. И горе разбойникам, которые захотят нас обидеть!
Почему эта фраза звучала так натянуто? Нахмурившись, Николь повесила сумочку на плечо. Она обещала потерпеть присутствие Мартина до тех пор, пока Даниель не решит свои проблемы. Но в первый раз за их совместную жизнь она испытывала чувство, что он бросил ее именно в тот момент, когда ей больше всего нужна была поддержка. Она старалась отделаться от этой мысли, пыталась убедить себя, что слишком прислушивается к своим ощущениям, что у нее всего лишь плохое настроение из-за трудностей с галереей и картины, которую она никак не может закончить.
В сотый раз она сказала себе, что ей нечего бояться: все ее страхи воображаемы. Ей ничего не угрожает, она лишь неправильно истолковывает безобидные события… Ее тревогу нельзя оправдать поведением Мартина. Он делает лишь то, для чего его наняли.
— Прекрасный рыцарь приближается! — объявила Мирей, увидев Мартина через витрину и махая ему рукой.
Николь попрощалась с ней и, выйдя из галереи, перешла через улицу и села в машину. Звук хлопнувшей дверцы отозвался в глубине ее души как клацанье двери карцера, разнесшееся по длинным глухим коридорам.