Цепная реакция

8

Я НЕ СОБИРАЛАСЬ ЭТОГО делать.

Ну ладно, лукавлю. Я правда собиралась врезать ему по особо нежным местам. Только не хотела делать это так сильно – перед всеми, включая жениха и невесту. И моих родителей. И его мать. И всех, кому в тот момент приспичит тусоваться на танцполе.

Пока Луис, схватившись за промежность, морщится от боли, я ухожу, направляясь к женскому туалету. Хотя это больше смахивает на бегство. Может, если я быстро исчезну куда подальше, никто не узнает, что дочь доктора Круза совсем головой двинулась. Слабая надежда, знаю.

Запираюсь в кабинке, всерьез рассчитывая засесть тут навсегда, если так у меня получится хотя бы какое-то время не встречаться лицом к лицу с остальным миром. Минут пять притворяюсь, что меня не существует, и мысленно желаю оказаться каким-нибудь вымышленным персонажем в одной из дурацких игр Бена. Наконец мне начинает казаться, что тучи разошлись, на горизонте все чисто… и тут я слышу цоканье каблуков по плитке и стук в дверь моей кабинки.

Тук-тук-тук.

– Никки, это мама. – Костяшками пальцев она барабанит по двери. – Открывай.

– Что, если я не хочу?

В ответ мама лишь сильнее колотит по пластику.

Медленно открываю дверь.

– Ну вот, – говорю я, выдавливая из себя улыбку.

– Не нувоткай мне, юная леди. Ты поставила нас с отцом в отвратительное положение.

– Извини, – на автомате отвечаю я.

– Тебе не только передо мной придется извиняться. Что, ради всего святого, на тебя нашло, Никки?

– Ничего. – Если я скажу правду, мама узнает мою тайну. А я еще не могу с ней поделиться. По крайней мере пока сама не выясню, что теперь делать. – Я просто… Это случайно получилось.

– Случайно? – переспрашивает мама, видимо, не особо поверив. Потом вздыхает. – Не знаю, что с тобой происходит, Никки, но причинять боль другим людям и позорить себя и свою семью – это точно не выход.

Знаю. Но я не могла просто стоять там, позволив Луису обнимать меня за талию сильными руками. Хотелось положить голову ему на грудь и притвориться, что вот он, рыцарь в сияющих доспехах, желающий отомстить за мою поруганную честь. Но все это, конечно, сказки. Когда он заговорил со мной по-испански, это слишком сильно напомнило мне о Марко и о самой большой ошибке в моей жизни. У меня нет ни рыцаря, ни чести.

– Видимо, ты хочешь, чтобы я извинилась.

Мама кивает.

– Да. И чем быстрее, чем лучше.

Смотрю, как мама выходит из туалета, оставляя меня одну. Она хочет, чтобы я сама приняла решение извиниться, и не станет заставлять меня это делать. Снова запираюсь в кабинке и прислоняюсь спиной к двери.

Знаю, я веду себя неразумно. Не все мексиканские парни такие же, как Марко, и не все мексиканские американки такие же, как я. Вообще-то большинство мексиканских девушек, которых я знаю, прекрасно говорят по-испански и имеют в соседях как минимум нескольких мексиканцев. Большинство – но не я. Может, я слишком строго отнеслась к Луису, а может, и не ошиблась ни на йоту.

Слышу, как открывается дверь туалета, а следом – перестук по полу нескольких пар каблуков. Раздается голос одной из девушек.

– О божечки, поверить не могу, что девчонка, которая танцевала, как чокнутая, взяла и пнула Луиса! И бросила его на танцполе!

Я его, кстати, не пинала. Коленкой ему заехала – это да. Но поправлять девушку-о-божечки я не тороплюсь. По крайней мере не сейчас.

– Видела, какие у него вкусные губы? – говорит вторая девушка. – Мням-мням.

Закатываю глаза.

– Ну естественно! Я вообще-то предложила Луису помочь залечить его раны. И мы встречаемся через пять минут на пирсе. Вернусь – расскажу, какой он на вкус на самом деле.

Тут возникает пауза. Подсматриваю в узкую щель между дверью и стенкой кабинки. Девушка-о-божечки поправляет декольте, чтобы грудь попышнее выпирала из платья – ну прямо как ягодицы. Потом поворачивается к подруге:

– Как я выгляжу?

Я расцениваю это как повод явить себя миру и выхожу из кабинки. Девчонки надолго зависают, глядя то на меня, то друг на друга, но наконец понимают, что в туалете кроме них есть еще кто-то. А я стою совсем рядом с ними и смотрюсь в зеркало – притворяюсь, что поправляю прическу и макияж.

Решаю оживить их беседу и внести в нее свою лепту. Не то чтобы меня об этом просили, но мне кажется, им это пригодится.

– Вы бы поосторожнее с парнями типа Луиса, – говорю. – Такие используют вас и бросают, когда им подворачивается кто-то еще.

Девушка-о-божечки упирает руки в боки и смеривает меня взглядом.

– И с чего ты решила, что мне это интересно?

– Просто пытаюсь помочь. Считай, женская солидарность, все такое.

– Женская солидарность? – издевательски переспрашивает она. – Нафиг мне это нужно от девушки, которая танцует так, словно у нее припадок! И я не ненавижу парней, в отличие от тебя.

Подруга хохочет, и девушка-о-божечки подхватывает ее ржач. Они смеются надо мной – совсем как девчонки на вечеринке у Малнатти, где я увидела, что Марко целуется с Марианой Кастильо. Казалось бы, мне должно быть безразлично, но это не так.

Выхожу из туалета. Пусть эти двое там болтают сколько душе угодно. Я не ненавижу парней. Просто я… осторожная. Прохожу мимо мамы, и она, конечно, тут же меня останавливает.

– Ты уже извинилась перед Луисом?

Мотаю головой и выпаливаю скороговоркой:

– Как раз собиралась, – делаю вид, что высматриваю Луиса в толпе.

Бреду по берегу куда глаза глядят, убиваю время. Возвращаться на праздник не хочется. Волны, облизывающие берег, и свежий резкий воздух переносят меня в прошлое, в тот день, когда я сказала Марко, что люблю его… В тот вечер, когда я узнала, что беременна. И теперь я сделаю что угодно, только чтобы не видеть разочарование и ужас на лицах родителей, когда они узнают, что их пятнадцатилетняя дочь залетела от бывшего парня, которого они терпеть не могли. В какой-то момент все равно придется сказать им правду: что я сделала тест и он положительный, но сейчас даже при мысли об этом я плáчу.

Вечеринка и не думает стихать, даром что ночь на дворе, а я сижу на камне далеко оттуда, на пляже, смотрю на бесконечную озерную гладь и слушаю доносящуюся со свадьбы музыку. Так проходит довольно много времени. Живот порой скручивает спазм, и это с ума сойти как больно, но я стараюсь дышать ровно, и мышцы медленно расслабляются.

«Хватит уже дуться, Никки. Поднимайся и двигайся дальше… в прямом и переносном смысле», – командует мне внутренний голос.

Я слушаюсь – встаю и топаю в сторону вечеринки. Иду и размышляю, как бы так собраться с духом, чтобы извиниться перед Луисом, а потом еще приехать домой и пережить страшный разговор с родителями… но тут спотыкаюсь обо что-то мягкое. Гляжу под ноги и понимаю, что на песке валяется одежда. Мужская… точнее, смокинг.

Осматриваюсь и вижу в озере два целующихся силуэта. Луис и девушка-о-божечки. Ее раздражающий визг эхом доносится до меня. Я точно знаю, что она с Луисом, потому что… потому что сегодня, стоило мне на него взглянуть, как его образ отпечатался в мозгу. Каждый раз, снова и снова, весь вечер. Даже сейчас, в темноте, я инстинктивно чувствую, что это он.

Не верится, что он в самом деле развлекается с девчонкой-о-божечки, прекрасно зная, что это просто приключение на одну ночь. Я вдруг понимаю, что злюсь на Марко и переношу свои эмоции на Луиса, но удержаться не могу: они слишком похожи.

Опасные мысли толпятся в голове, типа «раз смокинг валяется на песке, значит, Луис остался без одежды». Нет, я не должна так делать. А мысли все громче, все неотвязнее…

Не давая себе времени толком подумать и испугаться, хватаю смокинг Луиса – пиджак и брюки, – рубашку, трусы и обувь. Вынимаю из кармана смокинга бумажник и оставляю на песке. Не хватало еще, чтобы он решил, что я его обокрала.

Закидываю одежду за скалу и возвращаюсь на свадьбу. Хотела бы я увидеть лицо Луиса, когда он, голый, станет искать свою одежду. Я спрятала ее так, чтобы он смог легко найти вещи… днем. Чтобы отыскать их в свете луны, придется попотеть.

Да, вот оно! Впервые за несколько недель ко мне возвращается уверенность в себе.

– Эй, Ник! – кричит Бен. – Мама с папой тебя ищут. Мы уезжаем.

Родители прощаются чуть ли не с каждым гостем. Стою за ними и время от времени добавляю вежливые благодарности. Не позволяю себе ни намека, что я только что спрятала смокинг Луиса в таком месте, где его можно и не найти.

– Что ты делала на пляже? – спрашивает Бен, когда я сажусь в машину.

– Извинялась перед Луисом. – Ложь, а что поделать? Ну явно же я не особо большой урон ему причинила, раз час спустя он уже вовсю обжимается с девчонкой.

Отец выруливает со стоянки, едет по извилистой дороге вниз, мимо особняка, в котором проходила церемония, а потом сворачивает на узкое шоссе, идущее от отеля – наверное, именно здесь гости останутся на ночь. Бен, сидящий рядом со мной, занят какой-то игрушкой в телефоне, а я смотрю в окно.

И вдруг вижу на пляже совершенно голого Луиса: прикрывая бумажником самое дорогое, он, похоже, пытается добраться до отеля. Когда мы проезжаем мимо, он замирает, наверное, рассчитывая, что его не увидят. Но я его вижу. И он видит меня. Совершенно искренне улыбаясь, чего со мной не случалось уже очень давно, опускаю стекло и машу Луису. Но вместо того чтобы смутиться, он бросает бумажник и одной рукой машет мне, а другой посылает воздушный поцелуй. Иными словами, его больше вообще ничего не прикрывает.

«Смотри только на его лицо, Никки. Что бы ты ни делала, не разглядывай Луиса, не доставляй ему такого удовольствия».

И все-таки Луис Фуэнтес побеждает. Я не могу удержаться. Его тело стройнее, чем у Марко, на нем больше шрамов. Лицезрея Луиса во всей красе, я ясно вижу все, чем он отличается от Марко.

Когда мы почти дома, мама рискует нарушить тишину.

– Я рада, что ты извинилась перед Луисом, – говорит она.

– Ага.

Но вся моя радость мгновенно улетучивается, когда живот снова сжимает спазм. И снова. Кажется, меня сейчас вырвет. Волнами накатывает головокружение, и я закрываю глаза. Отец сворачивает на подъездную дорожку.

Когда машина останавливается, мама оборачивается. Она все еще хмурится.

– Не ставь нас больше в такое неловкое положение. Ты из приличной семьи, вот и веди себя прилично.

Хватаюсь за ручку машины и заставляю себя выбраться наружу. Морщусь от резкой боли в боку. Стиснув зубы, выдавливаю:

– Я знаю.

– Ты прекрасно умеешь вести себя как леди, – продолжает мама.

Нужно, чтобы меня вырвало, тогда станет легче. Бен уже зашел в дом, а я не могу заставить себя разговаривать с мамой – боюсь, что в ту же секунду содержимое моего желудка окажется на земле.

Мама разочарованно вздыхает.

– Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю, юная леди.

– Прости, мам, – с трудом произношу я. – Мне что-то… нехорошо.

Поднимаюсь по лестнице, но замираю, когда очередной спазм сжимает живот, и наваливаюсь на перила. Резко вдыхаю и выдыхаю, не в силах справиться с кошмарной болью. Меня словно режут изнутри.

– Ты в порядке? – спрашивает мама, поднимающаяся вслед за мной. – Что случилось, Никки?

– Не знаю. – Смотрю на нее и понимаю, что больше не могу врать. Особенно в тот момент, когда по внутренней поверхности бедра стекает струйка влаги. Сердце колотится, я чувствую жуткую слабость.

Тут меня пронзает очередной спазм. Колени подкашиваются, и я сворачиваюсь в позе зародыша на лестничной клетке, потому что не могу больше выносить боль.

– Рауль! – кричит мама.

В следующую секунду отец опускается рядом со мной на колени.

– Никки, где болит? – спрашивает он профессиональным докторским тоном, но в его словах слышен отголосок паники. Хотя папа и хирург, но к такому, уверена, он не готов.

Откладывать правду на потом я уже не могу. Взглянуть в лица родителей не хватает духу, поэтому я плáчу и шепчу себе под нос:

– Я беременна… и, кажется, что-то пошло не так.

Теперь я вижу кровь, текущую по ноге. Мама ахает и хватается за перила, чтобы не упасть. Отец смотрит на меня, в замешательстве хмуря брови. Он на секунду замирает, ошарашенный услышанным, – и, кажется, даже время останавливается, – но быстро возвращается к реальности.

– Все в порядке. Поехали в больницу. – Теперь в его голосе не слышно паники – только целеустремленность настоящего врача. Отец поднимает меня на руки и несет вниз, а мама звонит соседке и просит приехать присмотреть за Беном, пока нас не будет.

Боль внутри нарастает с каждой секундой, и родители помогают мне забраться на переднее сиденье машины. По дороге в больницу я гляжу на отца. Никогда не видела его таким встревоженным и печальным. А ведь когда мы с Марко стали встречаться почти каждый день, отец предупредил, что от этого парня лучше держаться подальше. «От него будут одни проблемы, – сказал он, когда, вернувшись с работы домой, увидел, как мы целуемся на заднем дворе. И добавил: – Я не хочу, чтобы ты с ним общалась. Он принесет тебе кучу неприятностей». И мама с ним согласилась.

Я думала, они так относятся к Марко только потому, что он живет в южных районах. Я ошибалась. Не свожу с отца глаз. Он мертвой хваткой вцепился в руль и целиком сосредоточился на дороге.

– Прости меня, мне так жаль, мне так жаль, – повторяю я как заведенная, синхронно с болью, которая становится все сильнее.

Отец тяжело вздыхает.

– Я знаю.

– Ты меня ненавидишь? – Задерживаю дыхание в ожидании ответа.

– Ты меня разочаровала, Николаса, – говорит он, называя меня полным именем. Отец так делает, только когда очень сильно огорчен. И больше я не слышу от него ни слова.

– Это неважно, милая, мы все равно тебя любим. – Мама пытается меня ободрить. – Как это случилось? Когда? Где? Мы не станем поощ…

– Мария, не сейчас, – говорит отец.

Мама замолкает на полуслове, но вопросы ее, кажется, остаются витать в воздухе между нами. В больнице отец договаривается, чтобы меня приняли немедленно. Мне делают кучу анализов крови, и гинеколог, доктор Хелен Вонг, отправляет меня на УЗИ. Пытаюсь сдерживать слезы, но это бесполезно. После УЗИ я лежу в палате, а мама держит меня за руку. Мне кажется, она настолько испугана и потрясена, что просто не может сказать ни слова, поэтому все разговоры с врачами ведет отец.

Доктор Вонг назначает второе УЗИ, потом мне ставят капельницу, и папа присоединяется к маме. Теперь они сидят по обе стороны кровати, а доктор стоит рядом и читает результаты исследований.

– У тебя внематочная беременность, – говорит она и объясняет, что мне понадобится экстренная операция, потому что фаллопиева труба, как она подозревает, уже начала рваться. Мама закрывает рот рукой, по щекам у нее текут слезы. Отец еле заметно кивает, слушая доктора Вонг.

– А что будет с моим ребенком? – в ужасе спрашиваю я.

Доктор Вонг касается моего плеча.

– Ребенка сохранить никак не получится, – объясняет она.

Меня снова душат рыдания. До той секунды, пока мне не сказали, что я действительно, взаправду беременна, я еще надеялась, что никакой беременности нет. Значит, это мои негативные мысли заставили мое тело отторгнуть ребенка? Глубокая скорбь и горе охватывают меня, и я знаю, что теперь они станут жить во мне вечно.

Очередной спазм. Я хватаюсь за живот. Родители подписывают все необходимые бумаги, а я вдруг понимаю, что все это происходит на самом деле. Меня трясет.

– А я смогу в будущем иметь детей? – спрашиваю доктора Вонг. Она уже уходит, чтобы готовить операционную, но задерживается и кивает мне.

– Одна труба повреждена, но вторая в полном порядке. Сможешь зачать без особых проблем.

Капельница заканчивается, и меня собираются везти в хирургию. Я смотрю на родителей. Мне хочется многое им сказать, но я знаю, что если открою рот, то забьюсь в истерике.

Мама натянуто улыбается. Она разочарована во мне, но винить ее в этом я точно не могу.

Отец не выпускает мою руку, пока меня везут в операционную.

– Мы будем ждать тебя здесь, когда очнешься.

В операционной холодно и пахнет спертым воздухом. Меня подключают к мониторам, добавляют что-то в капельницу, и доктор Вонг говорит, что я сейчас усну. Наркоз понемногу действует, и, засыпая, я обещаю себе забыть о Марко и о нашем ребенке – ребенке, у которого не было шанса на жизнь.

Что ж, Луис Фуэнтес напомнил мне, что я по-прежнему уязвима. Но если я отключу все эмоции, можно не беспокоиться, что кто-то меня заденет или сделает мне больно. Когда этот кошмар закончится, я стану другим человеком… Никки Круз больше никогда не будет уязвимой.