Цепь измен

14 Уильям

Господи! Вот только этого мне и не хватало!

Вихрем влетаю в номер. У меня пропала дочь, моя подружка только что потеряла ребенка от своего покойного мужа, сам я отчаянно барахтаюсь, чтобы моя компания не всплыла брюхом кверху, а моя жена выбрала из всех возможных моментов как раз этот, чтобы бросить пить лекарства и усилить перепады своего настроения. А теперь, ко всему прочему, моя гадюка-мать выползла из-под колоды, под которой пряталась последние двадцать лет.

Какое еще дерьмо приплывет нынче в моем направлении?

Дав на чай носильщику, мать аккуратно прикрывает за ним дверь.

— Итак, — сурово говорю я, — чем обязан подобной чести?

— Я умираю, Уильям.

Хорошо спланированная уловка не пройдет. Я распахиваю мини-бар.

— За тебя, мама, — произношу я и залпом заглатываю маленький «Беллз»; тут же открываю следующий.

Она отбирает его и сливает в раковину.

— Возьми себя в руки, Уильям. Я проделала этот путь не для того, чтобы посмотреть, как ты раскиснешь. Если я могу с этим смириться, то ты — тем более. Неудивительно, что твоя дочь сбежала, если у тебя дома всегда все вот так.

— Не волнуйся, мама. Это не ты меня довела до выпивки. Твое известие — самая хорошая новость за всю неделю.

— Сядь, Уильям.

Я и забыл, насколько выше ее. В моих воспоминаниях она по-прежнему нависает надо мной словно башня…

— Я сказала, сядь!

Я плюхаюсь в кресло.

— Отлично. Смотри, чтобы твой чертов парик не слетел.

— Как ты наблюдателен. Можно было, конечно, остановиться на чем-нибудь более молодящем, но я не хочу привлекать внимания. Химиотерапия, Уильям, — язвительно добавляет она; у меня отвисает челюсть. — Будь внимателен, я не хочу повторять дважды. У меня рак костного мозга. В тяжелой форме. Это конец. — Она расправляет юбку, смахивает невидимые пылинки. — Диагноз поставлен одиннадцать месяцев назад. Я уже провела два курса химиотерапии и облучения, но рак не отступил. Будь я моложе, можно было бы попробовать пересадку костного мозга. Нет-нет, не волнуйся, Уильям, я уже слишком стара для такой операции. К тебе не взовут с просьбой продемонстрировать сыновнюю преданность и пойти на жертву. — Ее тонкие губы искривляются. — Впрочем, это было бы для тебя забавной моральной дилеммой, а?

Ненавижу свою мамочку-сучку. Но самообладания ей не занимать: как будто мы мило обсуждаем погоду.

— Прогноз довольно безрадостный — ну, во всяком случае, с моей точки зрения. — Еще одна язвительная усмешка. — Врачи говорят, что счет идет на недели. Правда, забавно, как мы меряем начало и конец жизни: неделями, а не годами, — и каждый божий день на счету.

Я, наконец, обретаю способность говорить:

— Так чего тебе нужно, мама? Взыскуешь примирения на смертном одре?

— О нет, милый, я приехала не из-за себя. Во всяком случае, ты тут ни при чем. Должна признаться, мне хотелось повидать внуков. Особую слабость я питаю к Кэтлин — у нее мужества больше, чем у всех мужчин в нашей семье, вместе взятых.

Улыбаюсь иронии — отзвуку собственных мыслей в мамочкиных словах.

— Нет, Уильям. Я приехала, потому что должна тебе кое-что рассказать.

— Извини, если разочарую тебя, только мне плевать, что за груз ты мечтаешь снять со своей несчастной души, прежде чем откинешься, — холодно отрезаю я, вставая с кресла. — У меня пропала дочь. В настоящий момент облегчение твоей души — последнее, что меня заботит. Какую бы чепуху ты себе в оправдание ни приготовила, оставь ее при себе. Я же надеюсь в следующий раз увидеть тебя уже в деревянном ящике.

Она твердо смотрит на меня.

— Я здесь не для того, чтобы облегчить душу, милый. Это у тебя проблемы.

Я презрительно складываю на груди руки, ожидая продолжения.

— Мне прекрасно известно твое мнение обо мне, Уильям. Ты обозначил его достаточно четко. Я наблюдала, как ты превращаешь отца в святого, в то же время пихая меня в противоположном направлении. Я сидела, сложа руки, и наблюдала, как ты поганишь свою жизнь, потому что ты бы все равно не стал меня слушать. — Она отмахивается от этой мысли. — О нет, я говорю не об «Эшфилд пиар» — тут ты в точности повторил мою ошибку, отдав все силы компании: и, разумеется, не безрезультатно. Я о твоем браке. Ты больше похож на меня, чем можешь вообразить.

У меня на загривке волосы встают дыбом.

— Последние семь лет я только и занимаюсь тем, что пытаюсь удержать жену от самоубийства. А ты сама довела отца до него!

— Тебе лишь хотелось бы в это верить, Уильям. И быть может, тут есть крупица правды. Но твоя истинная проблема в том, что в глубине души ты винишь не меня — а себя.

Я чувствую, как из моих легких уходит воздух. Сдувшись, словно проколотый шар, опускаюсь на край кровати.

— Проще некуда — заявить, что не кто иной, как я, своими разговорами довела твоего отца до могилы. Не сомневаюсь, ты мусолишь именно эту версию. Вся беда в том, что такое не стереть. Ты до сих пор винишь в его смерти себя. Потому ты и женился на Бэт.

— Ах, ну пожалуйста! Не надо кормить меня своими долбаными фантазиями на психологические сюжеты, — огрызаюсь я — впрочем, не слишком убедительно. — Ты ни малейшего понятия не имеешь…

— Уильям, ты не должен был винить себя за то, что сделал твой отец.

— Черт тебя побери! Я сам прекрасно знаю! Ты столкнула его в пропасть — не я! Только и твердила ему, что он неудачник, только и разглагольствовала о том, какой он бесполезный и жалкий…

— Когда?

— Что «когда»?

— Когда ты слышал, чтобы я ему такое говорила?

— Господи, да какая теперь разница? — Я резко склоняюсь вперед, обхватив голову руками. — Что бы он там ни хотел услышать, я не смог ему сказать; и вот он разметал свои мозги по всей комнате — конец фильма! И не нужно мне тут разводить университетскую психологическую чушь, ма! Я обрюхатил женщину и женился на ней. Забудь бред об искуплении. Она залетела, я совершил благородный поступок. Я и понятия не имел, что являюсь чертовым магнитом для самоубийц, пока не стало слишком поздно.

— Никогда не слышала подобной глупости. Вот уж воистину магнит для самоубийц! Все дело в болезни, ты же знаешь…

— Какой болезни? О чем это ты?

— Уильям, твой отец страдал маниакальной депрессией. Я резко вскидываю голову.

— Нет. Я бы… не может быть — я же знаю, что такое маниакальная депрессия!

— Тогда тебе должно быть все ясно. Я думала, ты понимаешь. Оказывается, у него это наследственное, — хотя, конечно, я узнала обо всем только после его смерти. Разбирая вещи, я откопала на чердаке старую семейную фотографию. В заднем ряду стоял мальчик — у него был не вполне нормальный вид. Еще у твоего отца была тетка, которую держали взаперти; она умерла еще в молодости. — Мама горько усмехается сама себе. — Я думала, что смогу спасти его. Вот видишь, не такие уж мы и разные.

Я бы знал. Не верю.

Не мог же я так ошибаться.

Пытаюсь дать отпор:

— И ты ждешь, что я поведусь?

— Меня можно назвать кем угодно, только не лгуньей.

Мысленно возвращаюсь в детство, смотрю на него через призму своей жизни с Бэт. Неординарность отца кипит энергией — бесконечные неоконченные прожекты «сделай сам». Временами — необъяснимо-мрачное настроение: «У твоего папы выдался тяжелый день. Пусть поспит». Дважды — я тогда был еще совсем маленьким — отец пропадал на несколько месяцев: быть может, лежал в клинике — теперь приходит мне в голову.

О Господи милосердный. Если моя мать выдержала хоть половину того, с чем мне пришлось смириться, живя с Бэт…

Молчание между нами затягивается.

— Твой отец не был глупцом. Он знал: не все мои слова были сказаны всерьез; он понимал, что меня злил не он сам, а его болезнь. И все же многого мне не следовало говорить. В этом смысле, быть может, на мне и лежит часть вины. Но ты ни в чем не виноват. Потеряв работу, твой отец перестал пить лекарства. Ты прожил с Бэт достаточно долго и понимаешь, что это означает. Никакие твои слова или поступки не изменили бы ситуацию.

Лекарства?

В том не было моей вины?

В том не было моей вины…

— Уильям, я потратила больше тридцати лет, пытаясь исправить неисправимое, — пылко продолжает моя мать, хватая меня за рукав. — Эти попытки превратили меня в нечто неузнаваемое, снедаемое гневом и горечью. В конце концов, я стала срываться не оттого, что ненавидела твоего отца, а оттого, что ненавидела перемены, произошедшие со мной из-за его болезни. Не хочу, чтобы ты повторил мою ошибку, сын. Не хочу, чтобы ты стал желчным и ворчливым. Знаю, тебе нужно принимать во внимание детей, но не делай того, что делала я: не становись предметом их презрения.

Я стряхиваю ее руку, но без злобы. О Господи, да мы все просто находка для психиатра. А я-то полагал, что это женщины выбирают себе мужей по примеру отцов.

Конечно, она права. Она не понимает лишь одного: слишком поздно. Я уже ненавижу себя. По натуре я однолюб. Я верю в честность, преданность и любовь. И при этом большую часть жизни я изменял жене.

Моя мать с трудом пытается подняться, опираясь на трость с серебряным набалдашником. Вдруг я потрясенно осознаю, как сильно она сдала.

— Бэт хорошая женщина, — веско заявляет она. — Но не для тебя.

Я начинаю хохотать, не веря своим ушам.

— Ну и змеюка же ты подколодная! Все эти годы она вела себя с тобой честно, позволяла видеться с детьми, привезла с собой в Париж, а ты теперь советуешь мне ее бросить!

— Я просто предупреждаю, что может случиться, если ты этого не сделаешь.

Пристально смотрю в глаза женщине, которая дала мне жизнь, от которой я унаследовал подбородок, характер и безжалостную амбициозность, — и не ощущаю ничего. Своего рода прогресс, учитывая мои чувства к ней в последние двадцать лет.

Сколько осталось невысказанным.

— Это ничего не меняет, — с трудом выговариваю я. — Ты не можешь вот так просто вплыть в комнату, сказать свое слово и ждать, что между нами все сразу наладится.

— Разумеется, нет, — твердо отвечает она. — Ты мой сын. С тобой нелегко разговаривать. На другое я и не рассчитывала.

— Она и моя дочь, Бэт! И я хочу ее видеть!

— Но она не готова видеть тебя, — возражает моя жена со спокойствием, которое доводит меня до белого каления. — Сначала ей надо разобраться в себе. Я уж не говорю о том, чтобы попросту принять душ. Она в таком состоянии, что скорее ей нужно не мыло, а наждачная бумага. Как бы там ни было, — добавляет Бэт, — нам нужно поговорить, прежде чем ты вломишься к ней как слон в посудную лавку и опять отпугнешь.

Для одного дня с меня хватит женщин и их задушевных бесед.

— Я перелетел через половину земного шара не для того, чтобы бить баклуши в очередном гостиничном номере! — огрызаюсь я, проталкиваясь мимо Бэт к двери. — Нет такой темы для обсуждения, что не могла бы подождать.

— А как насчет твоей интрижки, Уильям?

Да уж. Не считая этой.

— Ну, то есть мне следовало бы сказать «интрижек» — во множественном числе, — спешит поправиться жена. — Уверена, их было числом больше одной. Мы ведь, в конце концов, не занимаемся сексом уже восемь лет. Надо быть каменным, чтобы за такой срок не захотеть секса, а подцеплять шлюшку на вокзале не в твоем стиле. — Бэт отдергивает занавеску и смотрит на парижские улицы; ее спина прямая как шест. — Кейт убежала, потому что мы подвели ее. Знаю, во многом виновата я. Я причинила ей боль, и с этим мне придется жить всю жизнь. Но тут дело еще и в нас. В тебе и во мне. Уильям, она еще ребенок. Мы все еще нужны ей.

— Бэт, — осторожно говорю я, — я никогда не хотел причинять тебе боль…

— Я не виню тебя, Уильям. Я сейчас не об этом.

Я потираю переносицу.

— У меня был совершенно кошмарный день. Может, отложим этот разговор?

— Кейт боится, что все рухнет, — продолжает Бэт, словно не слышит меня. — Она убегает, чтобы не видеть, как это произойдет. Ты слишком поглощен своей… работой. Я слишком поглощена своими проблемами. Мы оба подвели ее.

К черту эти пузырьки. Дьяволу душу бы сейчас отдал за стакан чего-нибудь крепкого.

— От меня что требуется? — спрашиваю я, обращаясь к спине жены.

— У нас два выхода. Первый — наспех замазать трещины, сделать вид, что все в порядке, и наблюдать, как наша дочь, едва выбираясь из одного кризиса, будет идти навстречу другому и, в конце концов, загубит свою жизнь. Второй — попытаться что-то предпринять.

— Отлично. Я буду пораньше уходить с работы.

— Я не о работе. — Наконец она отворачивается от окна, чтобы взглянуть мне в глаза. — Проблема в нас, Уильям. Я же сказала. Это жалкое подобие семьи никому не приносит добра — и уж точно не Кейт. Мы должны начать быть честными. Либо мы попробуем излечить наш брак, либо нужно будет положить ему конец.

Ее слова повисают в воздухе. Она побледнела, но держит себя в руках — ни слез, ни истерик.

Не могу поверить, что именно Бэт отваживается приметить слона.

— Ты имеешь в виду развод?

— Да, если ты этого хочешь. Я не стану тебе препятствовать, — добавляет она. — Не стану бороться за наш брак… и совершать прочие глупости. Бен уже уехал из дома, Сэм учится в пансионе; конечно, развод будет для них ударом, но они переживут.

— Это… это то, чего ты хочешь?

— Нет! Конечно, я не хочу этого! Уильям, сейчас я люблю тебя даже больше, чем в тот день, когда ты предложил помочь мне выровнять картину на выставке! — яростно выкрикивает она. — Но даже я понимаю, что у нас все идет не так. Рано или поздно ты встретишь женщину, которая не пожелает делить тебя со мной. Если ты не хочешь быть со мной, так лучше уж покончить с этим теперь, пока мы еще можем расстаться друзьями. — Она делает глубокий вдох. — Мне нужно только одно.

Ну вот, началось. Дом? Половина компании?

— Один год.

Она усиливает натиск.

— Сделай это для Кейт, если не для меня. На следующий год она уедет в университет и заживет своей жизнью. Только бы дождаться, чтобы она сдала экзамены. Дай нашему браку один, последний, шанс. Если мы оба постараемся изо всех сил, но через год твои чувства не изменятся и ты захочешь уйти, я не стану тебе препятствовать.

Она предлагает мне свободу. Выход без чувства вины или взаимных обвинений. Возможность начать все сначала с Эллой, не боясь, что моя жена перережет себе вены или спрыгнет с утеса.

Я не могу уйти от нее…

Я не виноват в том, что мой отец покончил с собой.

Она предлагает мне выбор. Епитимья в виде брака обернулась обманом для нас обоих.

Конечно, Элла подождет каких-то двенадцать месяцев.

— Год?

— Больше никакой лжи, — быстро говорит Бэт. — Если мы хотим это сделать, то должны стремиться. Ты должен честно попробовать, Уильям. Ты должен начать обращать на меня внимание.

— А ты станешь принимать лекарства?

Она медлит с ответом.

— Если ты не будешь их принимать, Бэт, ничего не выйдет. Ты же знаешь, какой становишься.

— Да. Я буду принимать лекарства.

— Год, — заключаю я.

Мне и на миг в голову не приходит, что я захочу остаться.

— Есть еще кое-что, — говорит Бэт, подступая ко мне. Медленно, нервно она начинает расстегивать пуговицы на своей строгой блузке. Следом на пол падает клетчатая юбка. На ней белье, которого я прежде не видел: кружевное, кремово-розовое. Она дрожит всем телом.

Ее светло-русые волосы, качнувшись, закрывают лицо, когда она тянется за спину и расстегивает лифчик. Внезапно ко мне возвращается воспоминание о том вечере, когда она впервые разделась передо мной — много лет назад. У нее так тряслись руки, что она уронила часы, а потом, пытаясь их поднять, опрокинула полный бокал вина.

Мой член вдруг пробуждается к жизни. Она красива. Я сам стыжусь своего изумления.

Ее пышная грудь раскачивается, когда она наклоняется, снимая трусики. Сила тяжести и трое детей сделали свое дело — зато наградили Бэт линиями и изгибами, которых у нее не было прежде. И они ей идут. И есть что-то еще — что-то совсем другое… Спустя мгновение я потрясенно осознаю: она дрожит не от волнения, а от желания. Она хочет этого.

Опустившись на колени, Бэт тянется к молнии на моих брюках. Она пахнет сексом, неожиданно осознаю я. Откуда, черт возьми, это взялось?

Ее губы обхватывают мой член.

Я не могу — она просто не в себе — это значит просто воспользоваться слабостью — у нее мания, она сама не своя — я не могу — о Господи, какое ощущение…

— Бэт, ты уверена…

Она поднимает на меня взгляд.

— Мы больше не станем замазывать трещины, Уильям. Если мы хотим это сделать, — добавляет она, возвращаясь к тому, что начала, — мы должны делать все как положено.

В кои-то веки я соглашаюсь, чтобы последнее слово осталось за моей женой.

— Ради Бога, Элла, возьми трубку, — бормочу я, барабаня пальцами по столешнице.

С опаской поглядываю на закрытую дверь кабинета. Сейчас полшестого утра. Если Бэт проснется, то обязательно поинтересуется, почему я не в постели рядом с ней.

Ну же, возьми трубку! Прошло уже две недели с нашего возвращения из Парижа, а я все никак не сообщу ей новости. Первоначальный восторг начало вытеснять беспокойство. Неужели тогда, в Нью-Йорке, она говорила всерьез? Только бы дозвониться и рассказать ей о произошедшем. Я понимаю, что она попросту меня избегает, и впадаю в отчаяние. Я уже звонил в больницу: сегодня она не работает. Значит, должна быть дома. Где еще она может шляться в такое время?

Беззвучно чертыхаюсь, когда включается автоответчик.

— Слушай, понимаю, сейчас глубокая ночь. Извини, что разбудил. Я не могу уснуть. Не знаю, занята ли ты или просто не хочешь со мной разговаривать, но мы не можем вот так расстаться, Элла. Если ты дома, пожалуйста, возьми трубку.

Ничего — лишь потрескивание статического электричества.

— Элла, нам нужно поговорить, — настойчиво продолжаю я. — Я должен сказать тебе кое-что очень важное. Если все кончено, я не могу это принять, но сначала я должен знать, что случилось. По крайней мере это ты можешь мне объяснить.

Над моей головой скрипят половицы. Вот дерьмо!

— Элла, я знаю о ребенке Джексона. Я знаю, какой это должен быть удар для тебя. — Подумав, поправляюсь: — Ну, то есть не знаю, но могу себе представить. Это не меняет моих чувств к тебе, Элла. Ничто бы их не изменило. Может, ты не хочешь этого слышать, но я люблю тебя. Тебе нечего делать с моим признанием. И я не уверен, что хочу от тебя каких-то действий. Я просто должен был тебе признаться.

Воображаю, как она сидит, скорчившись, на кровати и смотрит на телефон.

Я не могу оставить все как есть. По крайней мере, я должен удостовериться, что с Эллой все в порядке.

Тогда я разыгрываю последнюю карту, нацеливаясь на ее гордость:

— Мы всегда обещали друг другу, что останемся друзьями. Никогда не подозревал, Элла, что ты окажешься клятвопреступницей.

— Я не клятвопреступница.

— Элла! Слава Богу! Я уже с ума схожу…

— Извини. Я была… занята.

Ее голос звучит хрипловато, как будто она давно не разговаривала.

— Все в порядке? Ты в норме?

— Не совсем. Что ты хотел сказать?

— Не по телефону.

Вздох. Потом вопрос:

— Где же?

— Как насчет «Челси брассери»? В четверг, скажем, полвосьмого вечера…

— Четверг мне подходит. Только не ужин. Ленч.

— Но…

— Ленч, Уильям!

Да, с ней придется несладко. Ничего, я смогу ее переубедить. Как только она услышит мое известие, сразу переменит решение. Очень на это рассчитываю.

Элла смотрит на меня в ужасе:

— Уильям, я никогда не просила тебя об этом! Ты не можешь уйти из семьи из-за меня!

Официант снова наполняет наши бокалы. Нетерпеливо жду, когда он отойдет.

— А зачем тогда все это? — стиснув зубы, выдавливаю я.

— Я никогда не хотела разбивать твой брак…

Меня захлестывает разочарование. Я-то рассчитывал на совершенно иную реакцию.

— Ради Господа Бога, Элла! Да возьми же на себя хоть толику ответственности! — Я в гневе ударяю кулаком по столу; пожилая пара, прогуливающаяся по тротуару, подпрыгивает словно от звука выстрела. — Ты не можешь после восьми лет, что спала со мной, позволила мне в тебя влюбиться, вдруг взять и пойти на попятный: дескать, ты тут ни при чем! С того самого мига, что ты поцеловала меня тогда в парке, ты была «при чем»! Ради кого же мне уходить, как не ради тебя?

Она подскакивает словно от пощечины. На ярком апрельском солнце ясно видны тоненькие морщинки вокруг ее глаз и губ. Под глазами у нее мешки, и вообще вид загнанного зверя. Краше в гроб кладут. Впрочем, ничего удивительного: всего два месяца назад она потеряла мужа и меньше месяца назад — ребенка.

По иронии судьбы Бэт просто расцветает. Если честно, она никогда не выглядела лучше, чем теперь.

Превозмогая себя, усаживаюсь снова на стул и выдавливаю улыбку.

— Элла, пожалуйста, оставим прошлое в прошлом. Давай лучше думать о будущем.

Она отводит взгляд. С трудом сдерживаю волну гнева. Неужели она не понимает? Ради нее я собираюсь уйти от жены!

— Элла! Через пару недель на выходные Бэт уезжает с Этной поработать с натуры в Италии. Они уже несколько месяцев назад все спланировали. Мы могли бы…

— Я не люблю тебя, Уильям.

Мой желудок словно подвешивается в невесомости.

— Извини. Конечно, ты мне очень дорог. И мы прекрасно проводили время вместе. Но я не люблю тебя. Не хочу, чтобы ради меня ты бросал жену. Это бессмысленно.

Это что, шутка такая?

Я испускаю неуверенный смешок.

— Я тебе не верю.

Она складывает руки на коленях и окидывает меня спокойным взглядом.

— Мы договорились, что как только один из нас захочет покончить с романом, то просто уйдет и второй не станет допытываться о причинах. Теперь это уже не срабатывает. Мне нужен мужчина с меньшим бременем ответственности…

— Ты просто не веришь, что я ее брошу, да? Вот в чем дело? — Глупышка. Почему она не скажет прямо? — Я тебя не виню: мои слова — как заезженная пластинка. Я говорю то, что думаю. Только дай мне шанс — и увидишь, я справлюсь. Я ведь знаю, что ты любишь меня…

— Ребенок был не от Джексона.

Ищу в ее лице намек на шутку, обман.

— Ты у меня не единственный, Уильям. Тебе это известно. — Она беззаботно пожимает плечами. — В конце концов, мы не муж и жена.

Она совершенно серьезна, твою мать!

Меня сейчас вырвет. Мало того что она трахалась с другим мужиком, так она еще и залетела от него — забеременела…

О Господи Боже милосердный! А я держал ее за руку в «скорой»! И всю ночь мерил шагами больничный коридор!

Ярость окатывает меня обжигающим потоком. Я бы сейчас кого-нибудь убил. Коварная, изменчивая, лживая шлюха! И куда только я смотрел? Она так охотно раздвинула передо мной ноги. Каким же идиотом я был, если считал себя единственным?!

— Ах ты, сука! — выплевываю я, стряхивая ее ладонь со своей руки. Вскакиваю, переворачивая стул. Швыряю на стол пригоршню двадцатифунтовых купюр. — Как раз хватит, чтобы оплатить твои услуги.

— Уильям…

— Джексону повезло! — рычу я.

Бреду прочь, не разбирая дороги. Поверить не могу, что меня вот так просто поимели. Я ошибался от начала и до конца. Чего же тут удивляться, что моя компания идет ко дну? Все мои умозаключения гроша ломаного не стоят.

Она держала меня за придурка. Все было в ажуре, пока она могла прикрываться святошей Джексоном, а теперь она сама по себе и ей негде спрятаться. Я никогда не был ей по-настоящему нужен. Она всего-навсего хотела получить кайф — вкусить запретный плод. Разумеется, она не желала, чтобы я уходил от Бэт. Я был лишь частичкой ее жизни «на стороне»; наверняка у нее в запасе еще один женатый простофиля.

Как я мог быть таким долбаным слепцом?

Следующие несколько недель я живу словно во сне. Теперь уже я не отвечаю на звонки Эллы. Удаляю ее номер из записной книжки и блокирую ее письма по электронной почте. Жалко, что нельзя с той же легкостью заблокировать боль.

Цепляюсь за свою ярость, покуда могу, и все же, в конце концов, из-под слоя гнева всплывает печаль. Как будто мое сердце пропустили через уничтожитель бумаг. Мысль, что Элла в придачу сделала из меня лоха, — словно соль на рану.

А ирония вот в чем: случись то же самое в любой день из предыдущих восьми лет, я бы так не терзался. Еще три месяца назад наши отношения представляли собой двухмерную, тщательно организованную интрижку. Они попросту не существовали за пределами одной-единственной ночи в месяц. Я всеми силами старался не лезть к Элле ни в жизнь, ни в душу, а она не задавала личных вопросов мне.

Смерть Джексона все перевернула вверх дном. Впервые я увидел истинную Эллу — уязвимую, способную на ошибки женщину, прятавшуюся за маской совершенного самоконтроля. Я влюбился в нее так, как никогда не влюблялся в прежнюю самоуверенную Эллу. Влюбился в ее страх перед перелетами, в ее смешные туфли, в то, как ее раздражает терять парный предмет — перчатку, книгу, сережку; в то, как у нее течет из носа, когда она плачет, в ее вечно меняющееся и непредсказуемое настроение.

Оказывается, так и не увидел истинную Эллу. Оказывается, наши отношения были игрой.

Беру со стола красную кожаную коробочку и убираю в карман. Золотой браслет от «Картье» — символ любви. Моя модница дочь уж точно оценит, даже если Бэт он не понравится. По заказу на браслете выгравировали имя моей жены.

Она в самом деле старается. Конечно, наш секс не сногсшибателен, но, во всяком случае, регулярен; иногда Бэт даже проявляет инициативу.

Она сходила с Кейт за покупками и впервые за двадцать лет изменила прическу; ей очень идет эта мальчишеская стрижка. И дело не только в том, как она выглядит. Тихо, без скандалов Бэт дала понять, что больше не позволит собой командовать. Она пересилила, заставив меня отказаться от нового «хаммера» и вместо него выбрать идиотский «гибрид» — без Кейт тут уж точно не обошлось. Конечно, ко всему еще предстоит привыкнуть, однако мне скорее импонирует эта ее новая дерзость в отношениях. Я и сам не осознавал, как устал нести бремя нашего брака в одиночку. Впервые за все эти годы я почувствовал, что мы с Бэт связаны.

Это Бэт придумала компромиссное решение с Нью-Йорком. Я бы предпочел, чтобы Кейт вовсе никуда не уезжала, и все же, если она поедет с Беном, по крайней мере, мне будет немного спокойнее.

Когда Бэт попросила меня подождать год, я увидел в ее предложении только возможность уйти. А вдруг это возможность сделать шаг вперед?

На выходе из офиса меня останавливает телефонный звонок. Оглядываюсь, ища глазами Кэролин, но ее уже нет.

— Уильям? Это Малинш Леон. О, Уильям! Я мучилась несколько дней, но наконец, до меня дошло — в супермаркете. Знаешь, у них там самый лучший выбор специй; ведь когда-то я заказывала Киту сумах из Дубая — это был единственный способ раздобыть свежий; ну, в общем, я стояла в раздумье над тмином — купить целиковый или молотый, и вдруг вспомнила, где видела того симпатичного парня, которого встретила у тебя в офисе, — ну то есть бойфренда Кейт. Я еще подумала, что у него знакомое лицо. Может, это и не важно, но Николас говорит, до него доходили слухи, будто у тебя проблемы с попыткой перекупки компании конкурентом, и я услышала знакомое имя…

— Мэл, — терпеливо спрашиваю я, — о чем ты говоришь?

Она хихикает.

— О Боже, опять моя девичья память! Николас утверждает, что я забыла бы собственное имя, если бы оно не значилось на прачечных бирках. Ну конечно, я о Дэне! Он приходил в мой ресторан накануне Пасхи со своим родным отцом — я знаю Саймона много лет. Уильям, отчим Дэна — Джеймс Ноубл. Просто я подумала, что тебе следует это знать.

— Дэн не шпион, — упорствует Бэт.

— Да о чем ты? Разумеется, шпион, мать его! — Я мечусь по кухне, едва не спотыкаясь о собаку. — И я, черт меня подери, взял его на работу! Я дал ему работу в своей конторе!

Бэт загружает в посудомоечную машину очередное блюдо.

— Это не Дэн, — упрямо повторяет она.

— Ты не слышала, что я тебе говорил? Наверняка все было спланировано с самого начала. Только вспомни, как он появился здесь: как гром среди ясного неба! Кейт, конечно, и не подозревала, что он использует ее, чтобы подобраться ко мне, но…

— Уильям! Не мог бы ты заткнуться на минутку!

Время от времени я начинаю сомневаться, что ее новая уверенность в себе — такое уж благо.

Бэт захлопывает дверцу машины и поворачивается ко мне лицом.

— Это не Дэн! Ты не можешь вломиться к нему домой посреди ночи с обвинениями в промышленном шпионаже! Чего ты хочешь — выволочь его из постели и вздернуть на ближайшей яблоне?

— Только не надо устраивать мелодраму. — Я перестаю расхаживать и смотрю на жену, сощурив глаза. — А с чего вдруг ты так уверена, что это не Дэн?

— И не я тоже, если ты на это намекаешь, — отрезает Бэт. Памятуя о том, что Кейт смотрит в соседней комнате телевизор, я понижаю голос:

— Послушай, Бэт. Все сходится. Последние полгода Джеймс Ноубл все время идет на шаг впереди, перекупает лучших сотрудников и крадет клиентов прямо из-под носа. Значит, у него должен быть крот — то есть шпион, имеющий доступ к большему, чем просто данные в офисе. Отдельные сотрудники, которых он переманил, были слишком сообразительными. И вот, словно по мановению волшебной палочки, на сцене перед самым Рождеством появляется Дэн. Сложи же два и два. Это Дэн, как пить дать Дэн.

Бэт увлеченно натирает кухонную стойку. Долгое время ни один из нас не произносит ни слова.

— Есть другой человек, — наконец сдается Бэт.

Сижу в машине в полной темноте, глядя на дом. Внизу горит свет — вижу, как ее силуэт движется по гостиной, отбрасывая тень на задернутые шторы. Не представляю, сколько времени я жду; не представляю, зачем вообще я здесь. Легкий ветерок покачивает ветви над головой; лепестки боярышника осыпаются на капот машины словно конфетти.

Господи, защити меня от моих друзей; врагам я могу дать отпор сам.

В отдалении церковный колокол бьет одиннадцать. Орет кот; миг спустя на землю с грохотом падает крышка мусорного бака.

Неожиданно распахивается входная дверь. Я быстро нагибаюсь, прячусь за рулем, но Элла даже не смотрит в мою сторону. На ней светлое шелковое вечернее платье; бриз облепляет ее фигуру текучей тканью, обрисовывая силуэт против света, что льется из дверного проема. Она похожа на богиню: прекрасная — и коварная.

Из-за ее спины возникает другая фигура — высокая и широкоплечая. Человек оказывается в островке света, и я тихо бормочу проклятие. Он так похож на Джексона, что все предположения сводятся к одному-единственному.

Элла оборачивается и поднимает к нему лицо; он целует ее. Даже отсюда я чувствую страсть, силу их поцелуя.

Завожу машину, гневно врубая передачу. Довольно уже заниматься самообманом! Мы с Эллой никогда не существовали. Тепличный роман, не выдержавший столкновения с реальностью. Она будила во мне страсть и желание, провоцировала на поступки, которые я не в состоянии описать. Брак должен строиться на другом. Элла была прекрасной любовницей — не более.

Бэт любит меня. Может, у нас не все идеально, но она моя жена. У нас трое детей и двадцать лет совместной жизни за плечами. Она права: за это стоит бороться.

Тихо-тихо открываю дверь и захожу в дом; уже перевалило за полночь. Швыряю ключи от машины на столик в прихожей. Каннель тихонько поскуливает, когда я треплю его по золотистому загривку: пес спит, уютно устроившись в корзинке на теплой кухне.

Плеснув в стакан односолодового, закрываюсь в кабинете. Пора повзрослеть, Уилл, сынок. Скажи спасибо, что ты не повел себя как полное дерьмо и не бросил жену ради дешевой побрякушки.

Она изменяла Джексону со мной, а теперь наставляет мне рога с его братом. Весьма предсказуемо, прямо классика.

И еще — охренительно больно; впрочем, я справлюсь. Я же не птенец в агонии первой любви. Я достаточно много раз терял голову, чтобы знать: от разбитого сердца не умирают, как бы порой ни хотелось. У меня все еще есть Бэт. Она меня обожает. Мы по-прежнему хорошая пара. Не менее драгоценно ощущение солидарности и надежности, что приходит в совместных испытаниях, перенесенных за два десятилетия. Бэт по-прежнему смеется над моими шутками, в который бы раз она их ни слышала.

Залпом опрокинув стакан, гашу свет. Надо бы проявлять к жене больше внимания. В последний месяц она выкладывалась по полной; мое же участие, по чести сказать, было не совсем добросовестным. Не считая секса, конечно. Думаю, тут ей меня упрекнуть не в чем.

К моему удивлению, в спальне обнаруживаю Бэт в кровати за чтением. Увидев меня, она откладывает книгу и убирает очки на прикроватную тумбочку.

— Зря ты не ложилась спать, милая. Я же предупредил, что вернусь поздно. — Сдергиваю галстук, присаживаюсь на край кровати, развязываю шнурки. — Что-то не так?

— Да, Уильям. Извини.

Поднимаю взгляд на жену.

— Извинить за что?

— Боюсь, я приняла решение, — четко произносит Бэт. — Я ухожу от тебя.