Чапаев

Возвращение к Уральску

Чапаевская дивизия возвращалась на места прежних сражений, в степи, где начинался ее боевой путь. Уральские казаки при поддержке оренбургских осадили Уральск еще в конце апреля. 9 мая им удалось полностью окружить Уральск, связь с которым теперь поддерживалась только аэропланами и по радио. Блокировав город, уральцы двинулись дальше на северо-запад. Такое развитие событий обеспокоило штаб Восточного фронта, Реввоенсовет республики и высшее руководство Советской России. Они опасались, что наступление Уральской армии может создать угрозу Самарскому и Саратовскому районам, сбору продразверстки с местного крестьянства. Кроме того, активизация действий Уральской армии одновременно с развитием операций Кавказской армии генерала Петра Врангеля на царицынском направлении угрожала Советской республике полным прекращением связи Центральной России с Астраханью, откуда советское правительство могло получать те капли нефти, что могли обеспечить деятельность немногочисленных броне- и авиачастей Красной армии.

Первые попытки командующего 4-й армией Константина Авксентьевского перейти в наступление и деблокировать Уральск потерпели неудачу. Белые, почувствовав неустойчивость красных полков и отдельных отрядов, стали действовать решительнее и начали наступление на Николаевск, станции Деркул и Шипово, захват которых серьезно затруднял снабжение войск, действовавших на уральском направлении. Командование четырежды пыталось очистить Уральск от красных. Наиболее массированным был третий штурм 25 мая. Командование Уральской армии надеялось на восстание внутри города, но чекистам удалось вскрыть заговор и узнать время атаки. Красное командование подготовило засаду на путях возможной переправы противника. Когда лодки с казаками начали форсировать реку, по ним был открыт шквальный огонь. Погибли более четырехсот солдат и офицеров в Уральском и Гурьевском полках. Казаки потеряли шесть пулеметов, 400 винтовок, около ста тысяч патронов. Генерал Толстов сетовал, что не возглавил штурм лично, а поручил его генералу Чернышеву.

15 июня Фрунзе докладывал в штаб фронта: «Довожу до вашего сведения, что на фронте 4-й армии положение, по сообщению командарма, чрезвычайно тяжелое. В настоящее время противник стянул все силы с разных участков и обрушился на наши Шиповскую и Деркульскую группы. В результате вчерашнего боя нами потеряно 4 орудия. Сегодня сведений не поступало, сейчас добились к аппарату Авксентьевского. По его мнению, придется для спасения остатков отходить, и он настойчиво требует удара с севера, утверждая, что в противном случае не только не спасти Уральск, но не спасти и остатков 4-й армии. Наряду с этим к нам стали поступать отчаянные донесения из уездов Саратовской губернии, наводняемых бандами дезертиров, с требованиями о немедленной помощи».

В тот же день Ленин отправил по просьбе Фрунзе телеграмму, которая должна была повысить боевой дух осажденных в Уральске: «Прошу передать мой горячий привет героям пятидесятидневной обороны осажденного Уральска. Просьба не падать духом, продержаться еще немного… Геройское дело защиты Уральска увенчается успехом».

Тем временем еще одно наступление Красной армии на уральском направлении потерпело неудачу. Группа войск 4-й армии, усиленная шестью бронемашинами и бронепоездами, начала продвигаться вглубь области 10 июня из района станции Деркуль. Казаки предпочли не ввязываться в лобовые столкновения, дождались удобного момента, когда коммуникации Деркульской группы растянутся, и 16 июня нанесли удар с флангов. Попытки восстановить связь с основной группировкой сразу не увенчались успехом. 20 июня часть пехоты и кавалерии Деркульской группы вышла из окружения. При прорыве красным пришлось взорвать пять бронемашин из шести и бронепоезд. Штаб 4-й армии вынужденно оправдывался: «Главным недостатком армии является ее партизанский характер. До сих пор многие части имеют склонность к выборному началу. Против командиров, бывших офицеров, ведется злостная, разлагающая дисциплину агитация. Зачастую целые полки выносят резолюцию недоверия не только своему ближайшему командному составу, но даже штабу Южной группы, обвиняя их в предательстве и измене. Можно указать выступление в этом духе полка “Красной звезды” в Пугачеве, также непрекращающуюся провокацию в полках плясунковской группы. До сих пор в армии гуляют безнаказанно убийцы Линдова и Майорова. Куриловский полк, принимавший активное участие в этом убийстве, продолжает терроризировать высшее командование. В армии очень часты случаи неисполнения боевых приказов, самовольного оставления позиций и прочее. Отдельные демагоги и провокаторы пользуются в армии колоссальным влиянием. Одним словом, можно сказать, что значительная часть наших неудач на Уральском фронте объясняется партизанщиной, которой пропитана 4-я армия. Реввоенсовет-IV приступил к самым энергичным мерам по очистке армии от провокаторско-партизанских элементов. С этой целью в первую очередь изымаются главари и вдохновители контрреволюционных выступлений. Уже арестован командир бронепоезда Богданов — инициатор убийства Линдова. Принимаются меры к аресту других демагогов. Реввоенсовет-4 будет постепенно устранять из армии всех ответственных, тем более популярных лиц, хотя и не замешанных ни в каких преступлениях, но являющихся вождями партизанщины. Но борьба с разложением армии будет действенной только тогда, когда в этом направлении одинаково будут работать все заинтересованные инстанции».

Фрунзе и Каменев детально обсуждали планы переброски войск, освободившихся после успешного завершения Уфимской операции. Командующему Южной группой пришлось убеждать будущего главкома в невозможности отправки одной из бригад 25-й дивизии на Петроградский фронт вместо бригады 5-й дивизии, погрузка которой запаздывала из-за отсутствия пароходов и барж. Каменев согласился с нецелесообразностью дробления одной из лучших дивизий Красной армии и приказал ускорить отправку чапаевцев на Бузулук.

Получив очередное тревожное донесение из 4-й армии, Фрунзе начал колебаться и предложил вывести гарнизон Уральска к станции Соболево, но получил категорический отказ Каменева. Командующий фронтом приказал продолжать оборону города и активизировать операции у станции Шипово, чтобы отвлечь силы казаков от осады Уральска.

18 июня Фрунзе распорядился о переброске 25-й дивизии:

«Необходимо на фронте 4-й армии перейти в решительное наступление, нанести противнику сокрушительный удар, от которого он не мог бы более оправиться, и навсегда искоренить зародыши и очаги восстаний и мятежей в Уральской области. Задача эта возлагается мною на 1-ю и 4-ю армии совместно со славной 25-й стрелковой дивизией, грозное оружие которой хорошо известно мятежникам.

Приказываю:

1. 1-й и 3-й бригадам 25-й дивизии немедленно готовиться к переброске на Бузулук и 19 сего июня начать посадку на железнодорожных станциях Юматова, Дема.

2. 2-ю бригаду по выполнении возложенной боевой задачи направить к железной дороге с расчетом не позже 21 июня начать ее посадку.

3. Переброску всей дивизии в район сосредоточения закончить не позже 25 сего июня.

4. Станции высадки назначаю: для 1-й бригады — ст. Богатое, для 2-й бригады — Неприк и для 3-й бригады — Бузулук.

5. По выгрузке немедленно следовать в районы: 1-й бригаде — Петровка — Алексеевское (Землянки), Несмияновка, Славянка; 2-й бригаде — Ромашкино, Семеновка, Сергеевка (Боровка); 3-й бригаде — Петровка, Курманаево, Кондауровка.

6. Начдиву 3-й кавалерийской т. Свешникову не позднее как к 27 июня перевести 2-й кавполк в район г. Бузулук, а 1 июля перейти туда же со штабом дивизии, передав отряд Каширина 5-й армии.

7. По сосредоточении в указанном районе 25-й стрелковой дивизии 10-му и 12-му кавполкам, 21-му стрелковому полку составить особую группу под общим начальством начдива 25-й т. Чапаева. Тов. Чапаеву быть в непосредственном моем подчинении.

8. Тов. Чапаеву держать связь со мною через Бузулук».

Однако расчеты Фрунзе не оправдались. 20 июня он вынужден был поддержать наступление 31-й и 24-й стрелковых дивизий 74-й бригадой. Ее выход к станциям посадки пришлось перенести. Кроме того, для перевозки частей 25-й стрелковой дивизии не хватало паровозов и вагонов. Командующий Южной группой вынужден был отложить переброску дивизии до 28 июня. Кавалерия чапаевцев отправилась на уральское направление походным порядком. Общее наступление на столицу Уральской области планировалось после завершения переброски всех частей 25-й стрелковой дивизии. 22 июня Фрунзе телеграфировал начальнику 22-й стрелковой дивизии Александру Сапожкову: «Извещаю героев защитников Уральска о том, что работа по сосредоточению войск заканчивается. Не позднее 28 июня можно будет начать общее наступление. Наступление должно… утвердить господство рабоче-крестьянской власти. Уверен в том, что уральцы, отбивавшиеся от врага два месяца, сумеют продержаться еще немного и вплетут новые победные листья в свой венок».

Статус Чапаева в новой операции повысился: он стал командующим Особой группой, которой кроме 25-й дивизии подчинялась Особая бригада в составе двух стрелковых и кавалерийского полков, а также двух артдивизионов. Теперь под началом Чапаева находились 11 стрелковых и два кавалерийских полка, четыре легких и два гаубичных артдивизиона. По штатному числу бойцов это были силы, сопоставимые с тремя дивизиями Первой мировой войны. Наш герой фактически становился командиром корпуса, такими соединениями в Первую мировую командовали генерал-лейтенанты или даже полные генералы.

Во время краткого затишья и переброски чапаевцев из-под Уфы на уральское направление в дивизии разгорелись бурные страсти. Безоблачные до поры до времени отношения между Чапаевым и его комиссаром Дмитрием Фурмановым стремительно испортились. Начдива и военкома разделили не политические разногласия или противоречия в тактике ведения войны. Все оказалось куда прозаичнее: наш герой и Фурманов стали сторонами любовного треугольника, вершиной которого случайно или по собственной воле стала жена комиссара Анна Стешенко, которую сам Фурманов в письмах нежно называл Ная. Любовь между Фурмановым и его избранницей — отдельная история, которая ждет художественного отражения. Они познакомились еще во время Первой мировой войны, когда Фурманов служил братом милосердия в санитарном поезде. Похоже, это была история взаимной яркой и мучительной страсти, переживавшей яркие взлеты и глубокие падения, когда влюбленные были близки к разрыву.

Любовь оказалась сильнее войн, революций и житейских неурядиц. После коротких встреч и долгих расставаний бывший студент, а ныне брат милосердия Фурманов и бывшая курсистка Стешенко поженились. Весной 1919 года Анна Стешенко соединилась с мужем на фронте. Она прибыла в дивизию и заняла должность заведующей отделом в политотделе дивизии. Немногие заметили конфликт служебных интересов в ситуации, когда муж по должности оказался руководителем своей жены. Подобные истории не были массовыми, но и не рассматривались тогда как что-то из ряда вон выходящее.

Напряжение в отношениях между начдивом и комиссаром быстро возросло. Невозможно сейчас достоверно описать поведение Анны, давала ли она повод для назойливых (по версии Фурманова) притязаний Чапаева. Мы знаем ситуацию только с одной стороны — из дневников самого Фурманова. Если верить ему, то доблестный начдив влюбился в жену комиссара. Возможно, несчастливая личная жизнь Чапаева толкнула его к молодой и яркой женщине. К тому же Анна была человеком иной, городской интеллигентской культуры, «барыней» в глазах начдива, и это, вероятно, подстегивало его притязания. Во время войны чувства обостряются, многие стремятся жить одним днем, пытаясь ухватить свое мимолетное счастье или его подобие. И еще: Чапаев, считавший себя непобедимым, наголову разгромивший противостоявшие ему белые дивизии и бригады, не мог представить, что встретит яростный отпор в собственных тылах. Мы можем лишь догадываться, питал ли начдив к Анне Фурмановой возвышенные романтические или, напротив, низменные чувства. Однако если верить главному автору легенды о Чапаеве, тот настойчиво находил причины для новых встреч, придумывал разнообразные поводы для совместных прогулок.

«Несколько дней я стал замечать, что Чапай слишком нежно настроен к Нае… Он стал искать уединения с нею, гулял иногда вечером, ехал возле ее повозки, смотрел ей нежно в глаза, ловил взгляды и улыбки, брал за руки — любовался ею… Для меня несомненно теперь, что он любит Наю. Он не может пробыть, не увидев ее самое короткое время… Он хотел моей смерти, чтобы Ная досталась ему. Он может быть решительным не только на благородные, но и на подлые поступки».

Вскоре Анна Фурманова показала мужу письмо с подписью «л…й Вас (именно так, с многоточием) Чепаев». Возмущенный комиссар ответил гневным письмом, которому нельзя отказать ни в накале чувств, ни в возвышенности стиля: «Я стал Вас презирать всего несколько дней назад, когда убедился, что Вы карьерист, и когда увидел, что приставания делаются особенно наглыми и оскорбляют честь моей жены. Я Вас считал за грязного и развратного человечишка (о чем Вы мне так много рассказывали, когда мы вместе ездили по Уральским степям, помните!), и Ваши прикосновения к ней оставили во мне чувство какой-то гадливости. Впечатление получалось такое, будто к белому голубю прикасалась жаба: становилось холодно и омерзительно…»

На обвинения в трусости, карьеризме и домогательствах к жене комиссара Чапаев ответил спокойным и выдержанным письмом, в котором справедливо заметил, что претензии комиссара — следствие ревности: «Осторожность не трусость, и я никогда от пули не отказывался и не говорил, что меня кто-то посылает на смерть, а честность моя всегда со мной, и я комиссаров не жалею, как и себя, так ни о ком не плачу. Конюхом я вас назвал не потому, что я ненавижу конюхов, но Вы помните, что комиссар, но не умеете держать себя прилично, что касается комиссаров, я сам был честным комиссаром и проводил политическую жизнь нормально, а если вы хотели поддержать коммунистку, я вправе сделать вам замечание. Что касается Анны Никитишны, то я не скажу ничего до тех пор, покамест не скажет она. Что касается тебя, я говорил и говорю, что Фурман в другом месте пользы бы принес больше, а возле меня он бездействует, — с этим ты согласился сам. Прошу больше мне не писать, что думаешь — думай про себя. Меня не задевай. Что касается Анны Никитишны — меня удивило, что это за игра. Затем до свиданья, а может и прощай. Чапаев». Вскоре начдив ядовито предложил Фурманову подойти вечером, если тот нуждается в интимном общении с женщиной, — дескать, придут «барышни», одной можешь воспользоваться.

Любой приказ Чапаева, касавшийся политотдела, даже целесообразный и логичный, теперь воспринимался через призму личных отношений в штыки. Перед походом на Уральск начдив решил оставить в тылу имущество отдела, которым руководила жена Фурманова, и освободить подводы для военных нужд. Распоряжение вполне разумное — в дальнем походе подводы и лошади необходимы для перевозки боеприпасов, амуниции, запчастей, наконец, раненых. Тем не менее рассерженный Фурманов счел это покушением на собственную работу и отправил возмущенный рапорт о незаконных действиях Чапаева в РВС армии. Однако Реввоенсовет принял сторону начдива.

Фурманов выдвигал новые обвинения. Взаимоотношения все меньше напоминали описанное затем в романе гармоничное сотрудничество между начдивом — самородком из низов и интеллигентом-комиссаром. История, начавшаяся в духе рыцарского романа и шекспировских страстей, переросла в личную склоку, которая непосредственно затрагивала интересы службы и тысяч подчиненных Чапаева и Фурманова. В соединении назревал личный конфликт в духе купринского «Поединка», но уже в боевых условиях. А это грозило обернуться куда более тяжелыми последствиями.

Следствием напряженных личных отношений и интриг между начдивом и комиссаром стал рапорт Фурманова командующему Восточным фронтом:

«Я хочу заранее поставить Вас в известность и предостеречь от возможных неприятностей, слишком хорошо к нему все время относился, слишком многое прощал, не тревожил Вас до поры до времени своими сомнениями и полагал, что все изживется между нами, в теплой товарищеской среде. Теперь вижу другое: я во многом был излишне доверчив, прост и чистосердечен. Толчком к данному событию послужило посещение нами тюрьмы, где были посажены отказавшиеся идти в наступление мадьяры 222-го полка… Чапаев предлагал мне расстрелять из них тут же, в тюремном дворе, человек 20–25. Я отказал ему в этом удовольствии и предложил организовать чрезвычайную комиссию из представителей командного состава, политического отдела и следственной комиссии. Он отказывался, упрямился, но потом согласился, затаив злобу на меня за отказ в моментальном расстреле мадьяр без суда и следствия. Теперь комиссия работает. Скоро к Вам в центр поступит материал и виновные… Всего было обойдено около ста камер. Опрос Чапаевым производился следующим образом: “Ну что, как сюда попал? Где лучше — в полку или в тюрьме? Хочешь ли на родину, повидаться с родными? Хочешь ли сражаться в Венгрии или у нас здесь?” И когда на два последних вопроса мадьяры отвечали утвердительно — их отмечали крестом в записной книжке, как желающих дезертировать. Это, верно, означало кандидатуру на расстрел… немедленно же была организована чрезвычайная следственная комиссия. Было уже поздно. Когда я наутро пришел к Чапаеву посоветоваться относительно создания комиссии — он отказался от участия в ее организации и сказал: “Взялся, так и делай все сам”.

О комиссарах отзывается в лучшем случае иронически, а обычно — зло и ядовито, стараясь подорвать наш авторитет. Недавно… он с пеной у рта кричал о комиссародержавии, о нашей власти, засилье и проч. … Я при личном свидании расскажу Вам подробнее, а теперь заключу так:

1. Чапаева считаю беспринципным и опасным карьеристом, в случае провала способным на авантюру.

<…>

3. Из Чапаева может выйти в будущем хороший работник, но на данной стадии развития и на данном посту — он опасен. Его необходимо изъять месяцев на 8 из среды льстецов и подобострастников, которыми он окружен и которые его развращают морально, изъять и честных людей. Отнять у него на время власть, которой он упоен до безумия и которая заставляет его верить в свое всемогущество».

Впоследствии Фурманов признался в дневниках: главной причиной конфликта с Чапаевым стали личные взаимоотношения. Они превратили ранее малозаметные разногласия в неразрешимые противоречия. Именно из-за них комиссара 23-й дивизии отозвали незадолго до разгрома штаба и тылов соединения на новую должность в РВС армии, а затем и фронта.

Этот личный конфликт спас Фурманова: «Не будь всей этой истории — я не был бы отозван из дивизии. Но если б я не был отозван из дивизии — я, несомненно, погиб бы вместе с Чапаем, ибо не отставал от него ни на минуту во всех странствиях былой жизни. Выходит, мою жизнь спасла моя любимая Ная, мой добрый гений, моя лучезарная фея!»

Конфликт в руководстве 25-й дивизии Фурманов первоначально намеревался отразить на страницах своей книги, но затем отказался от этого замысла. Впоследствии, как и другие страницы реальной жизни Чапаева, противоречившие образу безупречного во всех отношениях борца за дело революции, эта деталь биографии тщательно замалчивалась.

Сама героиня бурного военно-полевого романа, впрочем, предпочитала о нем не вспоминать. Она стремилась поддерживать миф об идиллических отношениях начдива и комиссара и описала сентиментальную сцену прощания Чапаева с покойным мужем: «“Прощай, Митяй. Во многих боях мы с тобой были, много горя вместе видели. Полюбил я тебя крепко и жаль расставаться. Если бы не Фрунзе, скандалил бы я, а тебя не отпустил. Спасибо за все, многому ты меня научил”. Горячо расцеловались друзья, на глазах у Чапаева выступили слезы… С тяжелым сердцем уезжал из дивизии и Фурманов. За эти месяцы он и сам почти по-детски привязался к Чапаеву, командирам, бойцам».

Яркая страсть начдива к жене комиссара осталась романом в письмах. Крикливые заголовки отдельных изданий вроде «Руки прочь от Анки» и грязноватые намеки на интимные отношения между Чапаевым и Анной Фурмановой и разгуле «свободной любви» в штабе чапаевской дивизии — не более чем досужий вымысел авторов, желающих привлечь интерес к своим статьям дразнящей воображение обывателя «клубничкой» на фоне крови, страданий и порохового дыма. Что же, типичная черта «желтой» беллетристики: вместо того чтобы показать человеческую широту, трудные духовные искания и психологическую глубину персонажа — стремление приблизить героев к читателю за счет снижения их морального и человеческого уровня. Дескать, у «них» все так же, как и «у всех». Так легче и доходнее.

Личный конфликт между Фурмановым и Чапаевым не означает, что у начдива и его окружения не было сложностей во взаимоотношениях с советской властью и ее представителями. Ставшие хрестоматийными бесхитростные слова одного из второстепенных персонажей кинофильма «Чапаев»: «Белые приходят — грабят, красные приходят — грабят, куды ж бедному крестьянину податься?» — отражают настроения миллионов жителей российской деревни в 1918–1921 годах. Состояние умов деревни ярко описано в романе Дмитрия Фурманова:

«Што народ у фронта с толку сбился, это верно: на неделе по четыре раза встречали и белых и красных, спутались, кто первым приходил, кто последним, кто обижал крепко, а кто и не трогал… Лошадей што поугнали — и не счесть, а телег поломано, сараев сожжено, посуды разбито, растащено — лучше и не помнить. Со скотиной, положим, крестьяне узнали, как спасаться: загонят в чащу лесную целые табуны, да так и не выводят оттуда, корм по ночам таскают. А солдаты придут: лошади где, коровы? Тут ежели белым — так на красных говорят, а красным — на белых. Сходило. Но не всегда и тут сходило, дознаваться потом стали, разведку по лесам пускали… Отыщут табун — пригонят, а деревня — реветь… Только что же слезы поделают, когда и кровь нипочем?!»

Выходцам из крестьян, которыми были многие командиры чапаевской дивизии, не могли понравиться антикрестьянская политика военного коммунизма в деревне и действия низовых органов власти на местах. Сельсоветы и ревкомы часто не обращали внимания на предусмотренные декретами Центра льготы семьям красноармейцев и командиров и требовали выполнения продовольственных, подводных и других повинностей в полном объеме. Поведение продотрядов в губерниях, находившихся под контролем советской власти или недавно занятых Красной армией, и почти повальная безнаказанность их бесчинств — одна из мрачных и трагических страниц даже на фоне общего ожесточения гражданской войны. Вести из родных мест не могли не повлиять на настроения рядовых бойцов и командиров, вызывали их возмущение против порядков в тылу и засевших там начальников, порочивших, как они считали, советскую власть.

Немало чапаевцев стали участниками и руководителями крупных антикоммунистических восстаний. Александр Сапожков, чей Новоузенский отряд воевал бок о бок с отрядами и полками Чапаева, а затем оборонял Уральск, восстал против большевиков в июле 1920 года. Его ближайшими соратниками являлись бывшие комбриги 25-й дивизии Иван Плясунков и Дмитрий Зубарев. Первый вскоре покинул ряды повстанцев, сдался красным и в январе 1921 года погиб при невыясненных обстоятельствах при подавлении другого восстания, возглавленного бывшим красным командиром Иваном Вакулиным. Дмитрий Зубарев оказался в руках красных и был расстрелян за участие в восстании.

Тем временем война продолжалась. 23 июня Фрунзе конкретизировал задачи 4-й армии под Оренбургом и Уральском: «Ближайшими боевыми задачами ставлю: а) 4 армии, при содействии особой группы, объединяемой под начальством начдива-25 т. Чапаева, подчиняемого непосредственно мне, разбить главные силы противника, действующего в районе Уральска, и соединиться с осажденным уральским гарнизоном.

При выполнении указанной задачи главные силы армии, сосредоточенные в районе Семиглавый Мар, развивая первоначально энергичные действия вдоль железной дороги до Переметная, в дальнейшем должны вести наступление для овладения районом форпост Чеганский, Кошумский, перехватывая ближайшие пути отхода от Уральска на юг.

Имея в виду дальнейшую задачу по овладению всей Уральской областью, командарму 4-й принять срочные меры по усилению Александрово-Гайской группы, которой будет дана самостоятельная задача — наступая через Сломихинскую, выйти к Калмыковску, дабы перерезать тыл казакам, против которых с севера от Уральска будут действовать главные силы 4-й армии. <…>

Группе т. Чапаева, в которую кроме 25 стрелковой дивизии включаю Особую бригаду в составе 210 стрелкового имени Ленина полка, Рязанского стрелкового полка, 10 кавалерийского полка, одной легкой батареи и гаубичного дивизиона, — не позднее 27 июня сосредоточиться: Особой бригаде — Александровка, Ивановка, Ореховка; 1 бригаде 25 стрелковой дивизии — Славянка, Михайловка, Петровка, Алексеевское (Землянки), Несмияновка; 2 бригаде 25 дивизии — Сергеевка (Бобровка), Семеновка, Ромашкино; 3-й бригаде 25 дивизии — Кандауровка, Курманаево, Петровка.

По окончании сосредоточения группе т. Чапаева по особому приказанию начать решительное наступление в общем направлении на Уральск. При выполнении этой задачи группе, концентрически направляя свои части, в конечном результате выйти на фронт корд. Деркульский, Уральск, Дарьинский, разбить главные силы противника, действуя в полной связи с частями 4 и 1 армий, и освободить осажденный уральский гарнизон».

Накануне Уральской операции командарм подробно разъяснил частям, участвовавшим в операции (кроме имевшей богатый боевой опыт в борьбе с казаками 25-й дивизии в армии числились и части, впервые сталкивавшиеся с партизанской тактикой), как действовать против мобильного и энергичного противника. Фрунзе требовал не давать себя застать врасплох, чтобы не допустить паники и ее катастрофических последствий. На походе все ценное, особенно боеприпасы, предписывалось иметь в середине колонны и высылать охранение во все стороны; приказывал не замедлять движение при появлении противника и быть готовым к отражению атак с близкого расстояния и решительно прорываться вперед, стремясь выполнить поставленную задачу. Кроме того, красный полководец требовал избегать стрельбы по конным группам и разъездам противника с дальних дистанций, чтобы не оказаться безоружным в случае атаки, экономить патроны для действенного огня с близкого и среднего расстояния.

«Особенное внимание приказываю обратить на самую серьезную службу охранения и поддержание боевой готовности частей при остановках на ночлеги. Требую, чтобы каждое селение, занимаемое на ночь, приводилось в оборонительное состояние…

Приказываю не забывать назначать в каждом пункте ночлега особые дежурные части силой не менее одной трети численности всего гарнизона. Эти дежурные части должны располагаться сосредоточенно, быть в полной готовности стать в ружье в каждую минуту, должны тщательно изучить весь район ночлега, дабы по тревоге без суеты и потери времени занять заранее намеченные боевые места…

Практика показывает, что некоторые части допускают преступную небрежность. Предупреждаю, что впредь обнаружение каких-либо погрешностей при этом деле, особенно когда результатом явится боевая неудача, повлечет за собой самые суровые кары, причем в провинившихся частях все виновные, начиная с командиров и комиссаров, будут расстреляны», — резюмировал командарм.

Командующий фронтом Сергей Каменев придавал переброске 25-й дивизии большое значение и надеялся достичь перелома в ходе боевых действий на уральском направлении: «Боеспособная дивизия (25-я) с уфимского направления начнет перевозку 21 июня и будет сосредоточена у Бузулука для удара в направлении на Уральск. Рассчитываю, что с помощью этой дивизии не только в короткий срок будет восстановлено наше положение в Уральской области и таковая будет прочно закреплена в наших руках, но удастся достигнуть таких же результатов в Оренбургском районе…»

Воспользовавшись опозданием с переходом в наступление 4-й армии, уральские казаки продолжили активные операции. 26 июня их конные полки прорвались восточнее Николаевска и захватили его, разгромив и уничтожив добровольческий отряд местных коммунистов, пытавшихся оборонять город.

Такие темпы сосредоточения войск и развитие событий не устраивали высшее командование Красной армии и руководство Советской России. 29 июня главком Вацетис указал штабу Восточного фронта: «В означенном районе (Уральск — Николаевск. — П. А.) противник развивает свои операции, активные и планомерные. Принятые вами до сих пор меры не вырвали инициативы действий из рук противника, который зафиксировал свой успех последних дней занятием Николаевска. В стремлении к Волге уже давно пройдены границы уральского казачества, и факт захвата Николаевска подтверждает лишь мое прежнее предположение, что конечным пунктом его намерений является действовать в тылу Востфронта и захватить Волгу на участке Самара — Саратов. Двинутая вами 25-я стрелковая дивизия вряд ли в состоянии будет достичь решительного успеха над своим многочисленным конным противником. А между тем ликвидировать опасность на правом фланге Восточного фронта до крайности необходимо в течение двух ближайших недель, чтобы не дать возможности Дутову (атаману оренбургского казачества. — П. А.) соединиться с донским казачеством».

Каменев решил прояснить обстановку у Фрунзе и по прямому проводу спросил, поступило ли затребованное фронтом оружие и где находятся части 25-й дивизии. Фрунзе сообщил, что винтовки пока не прибыли, и доложил о ходе переброски соединения: «Начала высаживаться 3-я бригада 25-й дивизии, 223-й полк сегодня к вечеру должен занять район Денисовки, что к юго-западу от Бузулука. Сегодня же должен прибыть на станцию Бузулук и 225-й полк. Остальные части грузятся. Несмотря на все наши усилия, перевозка затянулась, надеюсь, что боевые части к 2 июля прибудут все. Сегодня отдал приказание о подчинении всех прибывающих частей дивизии впредь до прибытия начдива комбригу 1-й Кутякову, штаб которого находится на станции Богатое. Конница дивизии еще не прибыла в район Бузулука, она находится между Бузулуком и селом Алексеевским, что верстах в 60 от Бузулука». Завершить сосредоточение 25-й дивизии Фрунзе планировал к 1 июля.

Пристальное внимание высшего руководства Красной армии и советского правительства к боевым действиям в районе Николаевска (Пугачева) заставило Фрунзе ускорить подготовку наступления и начать его, не дожидаясь полного сосредоточения 25-й дивизии. 30 июня Фрунзе приказал:

«Чтобы облегчить операцию против Николаевска путем оттяжки тех сил противника, кои могли бы быть переброшены с других участков, приказываю: не ожидая полного сосредоточения 25-й дивизии, начать наступление, о дне которого будет объявлено дополнительно 1 июля… для чего: а) Особую бригаду т. Плясункова подчиняю т. Кутякову, который подчиняется непосредственно мне и держит со мной связь через Богатое… (далее даются разграничительные линии между частями. — П. А.); б) т. Кутякову принять все меры к тому, чтобы к началу наступления в нем участвовали 75-я бригада и вся конница 25-й дивизии, уже прибывшая утром 30 июня в район железнодорожной ст. Погромное; в) командарму 1-й, направляя главные усилия для овладения районом Гаршино, обеспечить слева (с востока) эту операцию всей своей армейской конницей, в состав которой назначаются также части бывшей 3-й кавалерийской Туркестанской дивизии, следующие походным порядком из-под Уфы в район Бузулука».

1 июля Фрунзе получил телеграмму непосредственно от Ленина: «Развитие успехов противника в районе Николаевска вызывает большое беспокойство. Точно информируйте, достаточное ли внимание обратили Вы на этот район. Какие Вы сосредоточиваете силы и почему не ускоряете сосредоточение? Срочно сообщите о всех мерах, которые принимаете».

Фрунзе вынужден был успокаивать Москву:

«Операциям противника на Уральском фронте, в том числе в районе Николаевска мною уделялось и уделяется самое серьезное внимание ввиду очевидной опасности соединения колчаковско-деникинского фронта на Волге. Уже месяц назад мной была намечена переброска с уфимского направления одной дивизии на уральско-оренбургский фронт, что быстро позволило бы ликвидировать и этот участок, но согласно распоряжениям высшего командования у меня сразу одна за другой были отняты две дивизии — 2-я и 31-я, из которых первая уже переброшена частью на Петроград, частью на Царицын, а вторая перебрасывается под Воронеж. Это приостановило быстрое и решающее завершение Уфимской операции, не дало возможности своевременно подкрепить уральско-оренбургский фронт.

Пришлось ограничиться затыканием дыр за счет вновь формируемых, совершенно небоеспособных частей, что приводило к ряду частичных успехов противника. Ныне я получил разрешение использовать силы 25-й дивизии, которая и перебрасывается самым спешным порядком с напряжением всех сил и средств из-под Уфы в район Богатое, Бузулук для нанесения удара с севера.

Хотя в данный момент одной 25-й дивизии далеко не может считаться достаточным для ликвидации уральско-оренбургского фронта, тем не менее позволю выразить надежду, что не позже чем через 10–14 дней Уральск и весь север области будут очищены от белогвардейщины. В частности, обратное занятие нами Николаевска считаю обеспеченным в ближайшее время. Использованию местных средств мешает крайний недостаток оружия; так, несмотря на настойчивые просьбы, я до сих пор не получил пулеметов и только вчера получил партию винтовок далеко не в достаточном числе».

Фрунзе обещал Ленину перейти в контрнаступление в кратчайшие сроки и деблокировать Уральск в течение 10–12 дней.

2 июля он отклонил очередное предложение командования 4-й армии об оставлении Уральска — по мнению командующего группы, оно отражало непонимание стратегического и политического значения обороны города и моральных последствий его сдачи.

К началу Уральской операции советское командование сосредоточило на уральском и оренбургском направлениях 30 тысяч штыков, 1500 сабель при 87 орудиях и 400 пулеметах. Уральская, Оренбургская и Южная армии белых могли противопоставить им 5600 штыков, 17 700 сабель, 52 орудия и 174 пулемета. Важное в степных условиях преимущество белых в кавалерии компенсировалось техническим превосходством 1-й и 4-й красных армий. Группа Чапаева насчитывала около 8400 бойцов пехоты и 1400 кавалеристов. Противник располагал 2600 пехотинцами и 5400 кавалеристами. Уступая красным в общей численности бойцов, в пехоте и артиллерии, казаки сохраняли существенное превосходство в коннице. Командующий Уральской армией генерал Толстов намеревался отказаться от наступательных действий и перейти к подвижной обороне, чтобы истощить силы красных и втянуть их в безводные степи юга Уральской области. Он приказал засыпать все колодцы по пути отхода, угонять скот, увозить или уничтожать продовольствие и фураж, принимать все меры к тому, чтобы селения оставались пустыми.

4 июля Чапаев отдал приказ о переходе в наступление:

«Задача группе не позже 15 числа сего месяца соединиться с Уральским гарнизоном, разбить противника на пути его отступления от Пугачева (Николаевск)… Все эти банды уничтожить.

Во исполнение поставленной мне Южной группой задачи приказываю:

1. Комбригу Особой бригады т. Плясункову, охраняя правый фланг группы резервом, не имея ни одного полка уступом, выступить в 4 часа 5 июля, не позже 8 июля занять Тяглинский, Землянский, Мордовский.

2. Комбригу-1 т. Кутякову выступить 5 июля в 5 часов и занять не позже 8 июля пункты: хут. Россошинский и Умет Грязный. Держать тесную связь кавдивизионом с бригадой т. Плясункова.

3. Комбригу-3 т. Чекову (без 75 кавдивизиона) выступить из занимаемых пунктов 5 числа в 7 часов и занять не позднее 8 июля Пономарев, западную часть Соболева, восточная же часть должна быть занята частями 1 армии.

4. 74 кавдивизиону держать тесную связь между 1 и 3 бригадами и в тыл со 2-й бригадой, составляющей групповой резерв.

5. 2 бригаде, оставаясь в групповом резерве и следуя за стыком 1 и 3 бригады, держась не далее в 10–15 верстах от них с расчетом, чтобы во всякое время быть в состоянии оказать содействие там, где это потребуется. К моменту занятия Соболева и Пономарева 2 бригаде, оставив в Покровке полк при штабе дивизии, с двумя полками выйти на линию между Пономаревым и Умет Грязный и приготовиться к смене 3 бригады.

6. Командиру 25 кавдивизиона т. Сурову с приданным 75 кавдивизионом, охраняя группу от удара во фланг и находясь для этого на левом фланге, держать тесную связь с частями 1 армии, по занятии 2 бригадой Соболева выслать сильные разъезды к истоку р. М. Выковка и сильными заставами охранять фланг группы…

8. Командирам частей, имея в виду свойственный казакам способ ведения войны (партизанский), уметь этому способу противопоставить способ, равносильный ему, пользуясь опытом наших прошлых удачных операций на Уральском фронте и горький опыт недавно разбитых здесь частей одной из бригад, не умевших противостоять партизанам. Всегда быть готовым справа и слева, с тыла и фронта принять неожиданный удар противника, обеспечивая себя надежными резервами. Предупреждаю, что при обнаружении каких-либо погрешностей в этом деле, особенно когда результатом явится неудача, повинность повлечет за собой суровые кары, начиная с расстрела командиров и комиссаров.

9. Командирам частей на ночь в деревнях красноармейцев не оставлять, а выводить из них и располагать около них, окружая кольцом, обозы и орудия.

10. Не забывать связь — первое дело, отсутствие ее не допускаю и к виновным буду беспощаден.

11. Комбату связи поручить охрану проводов местному населению под гарантию, что в случае порчи связи ответственность вплоть до расстрела ложится на население.

12. С жителями, уличенными в явной контрреволюции и содействии неприятелю, бороться самым решительным образом, расстреливая на месте преступления».

Чапаев внимательно следил за сосредоточением полков группы, постоянно перемещаясь по степи, но не «на лихом коне», а простом и надежном «форде», которым управлял опытный шофер Василий Козлов.

Почувствовав удар чапаевской дивизии, уральские казаки начали быстрый отход на юг. К вечеру 6 июля чапаевцы значительно опередили предписанные по плану операции темпы продвижения и уже к вечеру продвинулись до села Гусиха и станицы Соболево.

7 июля Чапаев отметил в приказе по группе успехи вверенных ему частей, их стремительное продвижение вперед и высокий боевой дух. Он призвал разгромить «казачьи банды и утопить их в Урале и его притоке Чеган, отрезать Семеновскую дружину белых, отходившую из Пугачева». Командующий ударной группой потребовал деблокировать Уральск раньше первоначально поставленного срока — к 12 июля:

«Скорее вперед! Не позже 12 июля снять оковы с осажденного Уральска.

Приказываю:

1. Комбригу Особой т. Плясункову (состав прежний) не позже 10 июля перейти р. Таловка, достигнув р. Вербовка, занять Пузановский, Пеньков, Чапурин.

2. Комбригу-1 т. Кутякову перейти р. Балбинская и не позже 10 июля занять: Сладкой, Ялов, Яганов, Джиригин, Астафьев, оказать содействие т. Зубареву ударом с фланга или тыла для занятия Красный.

3. Комбригу-2, оставив 221 полк в резерве группы, два батальона в Соболеве и один в Ивановке (Самохваловка), выйдя с двумя полками через Пономарев, занять хут. Лебедев, Б. Усов, Типилин, не заходя в Новоозерный, Таловский, делая все время глубокий обход, к 10 июля занять Красный.

4. Комбригу-3 т. Чекову к 10 числу занять хут. Павлов, Чеботарево, Шепталов и Честноков, все время держа связь при помощи 75 кавдивизиона с 1-й армией…

5. Тов. Сурову, командиру 25 кавдивизиона, следуя впереди стыка 1 и 3 бригад, оказывать содействие остальным бригадам для выполнения боевых задач, использовать момент наступления 2 бригады на Красный для преследования… перехватить пути отступления противника от Красного и ударить ему в тыл».

Руководители уральских казаков стремились сдержать наступление чапаевцев. Превосходство в кавалерии позволяло казакам использовать степные районы для быстрых маневров по фронту и рейдов в глубину расположения ударной группы. 7 июля 2-й Уральский конный корпус контратаковал в районе Большой Черниговки у хуторов Мордовские и Пьянов авангардный 218-й стрелковый полк имени Степана Разина, уничтожив полностью его 3-й батальон. Полк, не выдержав удара, начал отходить, но другие части 73-й стрелковой бригады и Особой бригады Плясункова поддержали отходивших и отбросили противника. Казаки продолжили отступление на юг области. Документы штаба дивизии и армии опровергают рассказы Дмитрия Фурманова об отсутствии серьезных боев на пути к Уральску.

8 июля ожесточенный бой шел у хутора Пономарев. Кавдивизион 73-й бригады и стрелковая рота 218-го стрелкового полка были уничтожены неприятелем. Только после упорного девятичасового боя 220-й и 223-й стрелковые полки очистили Пономарев от казаков. 25-й кавдивизион занял хутор Лебедев. Полки 75-й бригады выбили противника из Самарина и Шепталова. Части 73-й бригады овладели хуторами Малый и Большой Зайкин, поселками Таловлигин и Пьянов, а Особая бригада — хутором Тимошинский. Части Ударной группы несли значительные потери.

9 июля начальник штаба 25-й дивизии Снежков в разговоре с начальником оперативного управления штаба Южной группы Восточного фронта Петром Каратыгиным по-чапаевски упрекнул людей «наверху» в непонимании трудностей, которые переживает дивизия, и нежелании вникнуть в ее проблемы:

«Начну с главного. Завтра мы думаем занять пункты Пузановский, Пеньков, Чапурин, Сладков, Ялов, Красный, Усов, и нам необходимо сегодня же узнать дальнейшую задачу дивизии после соединения с уральским гарнизоном. Тов. Чапаев просит передать, что если нам придется дальше наступать в направлении Круглоозерный и Лбищенск, то дивизию через Уральск по тракту вести нельзя. Во избежание лишних потерь и меньшей успешности необходимо будет делать обходное маневрирование, и как раз мы подошли к тем рубежам, откуда необходимо будет, в зависимости от других групп, изменить направление нашего движения. Необходимо от вас получить как можно скорее по крайней мере указание хотя бы района, в который должны будут войти наши части после освобождения Уральска… Вы там совершенно не представляете ту гнетущую действительность, при которой мы здесь работаем. Надо посмотреть на карту, увидеть расстояние между бригадами и частями тылов и сравнить с имеющимися у нас техническими средствами, чтобы обвинить нас в неумении не дожидаться связи. 8 июля 220 и 223 полками после упорного 9-ти часового боя занят Пономарев. Противник дрался бешено как никогда, в бою участвовали его два броневика, наносившие нам потери… Казаки упорно сопротивляются, у нас есть убитые и раненые. Кавдивизион т. Кутякова почти весь разбит. Командир дивизиона и командиры эскадронов ранены, причем командир одного эскадрона смертельно; одна из рот 218 полка целиком почти уничтожена противником, а ротный командир попал в плен. Словом, та и другая сторона дерутся озверело. Необходимо вам ориентировать уральский гарнизон о нашем приближении, а то в нашем радио буря сломала мачту. Поставьте нас в известность о достигнутых рубежах всеми группами и их планах действия, дабы нам друг друга не уничтожить. Мы думаем утром 12-го подойти некоторыми своими частями к Уральску. 1 армия своим правым флангом сильно отстала и занимает пункты, уже занятые нами на сутки раньше. По приказу 3 бригады Оренбургской дивизии от 8 июля они должны будут занять к 15 июля Рубежный и Требухин, в то время как мы эти пункты займем 12 числа. Казаки, уходя, уничтожают все на своем пути, угоняя скот, унося домашнюю утварь; жителей в казачьих поселках остается очень мало… части двигаются дальше. Особенно рискованные предприятия 2 бригады, которая идет на хут. Лапилин, не заходя в Новоозерный и Таловский, где главные силы противника».

Начдив пытался преследовать казаков по пятам, требовал от комбригов решительных действий на уральском направлении. 10 июля он предписал комбригу 73-й Кутякову не позже 11 июля очистить правый берег реки Чеган от банд противника и «потопить его». Командиру 74-й бригады Зубареву было приказано зачистить правый берег Урала от казаков по дороге из Илецкого Городка на Уральск. 75-й бригаде поручалось овладеть хуторами Рубежный и Требухин. 25-й кавдивизион получил приказание «стремительным налетом броситься вдоль р. Урал, не давая противнику перевозить обозы на левый берег, уничтожая его в волнах Урала».

Постоянное стремление Чапаева не просто нанести поражение, а разгромить противника, чтобы не допустить восстановления его сил, можно объяснить также недовольством героя тем, что многочисленные победы над неприятелем не приводят к завершению войны, полному успеху операции, не позволяют ему и его бойцам вернуться к семьям и привычным мирным занятиям. Другое дело, что регулярные требования «утопить» противника в водах Белой, Урала и их притоков могут навести на мысль о чрезмерной жестокости и мстительности Чапаева, его стремлении не только подавить военное сопротивление казаков, но и разделаться с ненавистным сословием, продолжавшим оказывать ожесточенное сопротивление советской власти.

История зло подшутила над Чапаевым: герой, многократно требовавший утопить противника, вынужден был сам спасаться от казаков в водах Урала.

Жестокость была взаимной: полки 25-й дивизии периодически обнаруживали по пути своего движения трупы убитых весной и летом пленных красноармейцев. Многие трупы были изувечены и сохранили следы пыток и изощренных издевательств. Смерть боевых друзей редко пугала привыкших к победам чапаевцам, она лишь подогревала их стремление отомстить.

Замысел начдива позволял отрезать противнику пути отхода на юг и отбросить его на Шипово-Деркульскую группу 4-й армии, окружить и уничтожить казачьи части. Штаб Южной группы Восточного фронта одобрил решение Чапаева. Начальник оперативного управления Петр Каратыгин связался с начальником штаба 4-й армии бывшим полковником Александром Андерсом и потребовал от него изменить направление наступления Шипово-Деркульской группы на юго-восток, чтобы более тесно взаимодействовать с группой Чапаева.

К исходу 10 июля бригада Ивана Плясункова вышла в район станции Переметная, а 73-я стрелковая бригада — в район Деркул и Женский Скит. Утром 11 июля командующий 4-й армией приказал начальнику Шипово-Деркульской группы начать наступление в направлении Деркул, Переметная, чтобы к вечеру соединиться с уральским гарнизоном. Наступление войск поддерживала немногочисленная авиация. Один из участников тех боев военный летчик Алексей Степанов вспоминал:

«Наступил рассвет решающего дня. Наши части, форсировав Чеган, с ходу стремительно атаковали окопы противника. Одновременно по врагу ударили чапаевцы. Мой старенький “Фарман XXX” и “Сопвич” Лабренца летали над полем боя, помогая наземным войскам. Белоказаки не выдержали. Оставляя повозки, боеприпасы, снаряжение, бросая раненых, они начали беспорядочное бегство. Прорвано было железное кольцо, которое в течение трех месяцев сжимало осажденный Уральск».

Части Шипово-Деркульской группы соединились с чапаевцами в семь часов утра 11 июля, когда 73-й и 74-й кавалерийские дивизионы встретились у хутора Новенький с 1-м батальоном 194-го стрелкового полка осажденного гарнизона Уральска. В тот же день Фрунзе и член Реввоенсовета Южной группы армий Шалва Элиава отрапортовали Ленину: «Сегодня в 12 часов дня снята блокада с Уральска. Наши части вошли в город».

В освобожденный Уральск прибыли на автомобиле Чапаев и Фурманов. Появление начдива на важном объекте описано в романе Фурманова:

«…Через реку налаживали мост. А за рекой были уже два красных полка, перебравшиеся на чем попало. Надо было спешить с работами, чтобы переправить артиллерию, — без нее полки чувствовали себя беспомощно, и от командиров стали тотчас поступать самые тревожные сведения. Чапаев не то на второй, не то на третий день по приезде в Уральск ранним утром отправился сам — проверить, что сделано за ночь, как вообще идет, продвигается работа. С ним пошел и Федор. По зеленому пригорку копошились всюду красноармейцы — надо было перетаскивать к берегу огромные бревна… И вот на каждое налепится без толку человек сорок — толкаются, путаются, а дело нейдет… Взвалят бревно на передки от телеги, и тут, кажется, уж совсем бы легко, а кучей — опять толку не получается.

— Где начальство? — спрашивает Чапаев.

— А вон, на мосту…

Подошли к мосту. Там на бревнышках сидел и мирно покуривал инженер, которому вверена была вся работа. Как только увидел он Чапаева — марш на середину; стоит и оглядывается как ни в чем не бывало, как будто и все время наблюдал тут работу, а не раскуривал беспечно на берегу. Чапаев в таких случаях груб и крут без меры. Он еще полон был тех слезных просьб, которые поступали из-за реки, он каждую минуту помнил — помнил и болел душою, что вот-вот полки за рекой погибнут… Дорога была каждая минута… Торопиться надо было сверх сил — недаром он сам сюда согнал на работу такую массу красноармейцев, даже отдал половину своей комендантской команды. Он весь напрягся заботой об этом мосте, ждал, чуть ли не ежечасно, что он готов будет, — и вдруг… вдруг застает полную неорганизованность, пустейшую суету одних, мирное покуривание других…

Как взлетел на мост, как подскочил к инженеру, словно разъяренный зверь, да с размаху, не говоря ни слова, изо всей силы так и ударил его по лицу! Тот закачался на бревнах, едва не свалился в воду, весь побледнел, затрясся от страха, зная, что может быть застрелен теперь же… А Чапаев и действительно рванулся к кобуре, только Федор, ошеломленный этой неожиданностью, удержал его от расправы. Самой крепкой, отборной бранью бранил рассвирепевший Чапаев дрожащего инженера:

— Саботажники! Сукины дети! Я знаю, что вам не жалко моих солдат… Вы всех их готовы загубить, сволочь окаянная!.. У-у-у… подлецы!.. Чтобы к обеду был готов мост! Понял?! Если не будет готов, застрелю, как собаку!!!

И сейчас же инженер забегал по берегу. Там, где висело на бревне по сорок человек, осталось по трое-четверо, остальные были переведены на другую работу… Красноармейцы заработали торопливо… Заходило ходом, закипело дело. И что же? Мост, который за двое суток подвинулся на какую-нибудь четвертую часть, к обеду был готов.

Чапаев умел заставлять работать, но меры у него были исключительные и жестокие. Времена были такие, что в иные моменты и всякие меры приходилось считать извинительными; прощали даже самый крепкий, самый ужасный из этих способов — “мордобой”. Бывали такие случаи, когда командиру своих же бойцов приходилось колотить плеткой, и это спасало всю часть…»

Эта сцена ярко отражает особенности чапаевского командования и управления. Начдив считает себя «отцом солдатам» в патриархальном смысле этого слова, главой большого семейства, имеющим полное право распоряжаться свободой, жизнью и здоровьем своих подчиненных. Но эта свобода предполагает и большую ответственность — перед бойцами и перед самим собой за то, чтобы они были накормлены, одеты, обуты и обеспечены патронами. Как настоящий отец большого семейства, Чапаев стремился сохранить жизнь и здоровье своих людей, не подвергать их ненужной опасности. Инженер, плохо организовавший строительство моста, ставит под удар не только военные замыслы, но и репутацию начдива перед бойцами. В такой ситуации Чапаев не просто готов на крайние меры. В силу воспитания, жизненного опыта и сложившейся за несколько лет войны повседневной действительности он готов к исключительной жестокости. И все же высокое самомнение Чапаева часто порождало непродуманные, импульсивные действия, не сообразующиеся с высоким чином его обладателя, и откровенное фельдфебельское самодурство.

Описанная Фурмановым история, когда Чапаев под угрозой расстрела потребовал, чтобы начальник ветеринарной службы дивизии и ее комиссар экзаменовали знакомого ему местного коновала, вероятно, придумана. Однако не исключено, что бывший комиссар лишь немного приукрасил действительность:

«— Все вы сволочи!.. Интеллигенты… у меня сейчас же экзаменовать, — обратился он к дрожащей “ветенарии”, — сейчас же марш на экзамен!!!

Федор увидел, что дело принимает нешуточный оборот, и решил победить Чапаева своим обычным оружием — спокойствием. Когда тот кричал и потрясал кулаками у Федора под носом, угрожая и ему то расстрелом, то избиением, Клычков урезонивал его доводами и старался показать, какую чушь они совершат, выдав подобное свидетельство. Но убеждения на этот раз действовали как-то особенно туго, и Клычкову пришлось пойти на “компромисс”.

— Вот что, — посоветовал он Чапаеву, — этого вопроса нам здесь не разрешить. Давай-ка пошлем телеграмму Фрунзе, спросим его — как быть? Что ответит, то и будем делать, — идет, что ли?

Имя Фрунзе всегда на Чапаева действовало охлаждающе. Притих он и на этот раз, перестал скандалить, согласился молча. Комиссара с врачом отпустили, телеграмму написали и подписали, но посылать Федор воздержался…

Через пять минут дружески пили чай, и тут в спокойной беседе Клычкову наконец удалось убедить Чапаева в необходимости сжечь и не казать никому телеграмму, чтобы не наделать смеху. Тот молчал — видно было, что соглашался… Телеграмму не послали…»

Как утверждал Фурманов, резкие приступы гнева, вызванные необузданным нравом и усугубленные боевыми ранениями, регулярно случались с Чапаевым. Однажды он избил высокопоставленного представителя штаба армии, в другой раз отправил матерную телеграмму в штаб в ответ на непродуманные требования командования. Матерщины в переговорах Чапаева и его соратников по прямому проводу между собой и с командованием в архивных документах не обнаружено, но исключать чрезмерно эмоциональную реакцию Чапаева на представлявшиеся ему неразумными распоряжения свыше, вероятно, не следует.

Нецензурные выражения в распоряжениях и переписке Гражданской войны были делом достаточно обычным. Они проскальзывали в документах и красных, и белых полевых командиров. В сентябре 1919 года командовавший 1-м конным корпусом Южного фронта Семен Буденный ответил на вопрос штаба 10-й армии о положении соседних дивизий: «Мать их … с ихними дивизиями, на месте стоят. Пущай приезжает начальник штаба их за х… тягает!» Уже позднее, в феврале 1920 года, в ответ на требования командования фронта и 8-й армии вывести 1-ю конную армию из Ростова-на-Дону и прекратить грабежи командарм Буденный ответил: «Пошлите Реввоенсовет-8 к е… матери, также и комфронта — предателя революции и вас посылаю к … матери, а если хотите, пристрелю». Невоздержанностью в устной речи и в приказах отличался также уссурийский казачий атаман Иван Калмыков. Исправив несколько пунктов одного из документов, он наложил раздраженную резолюцию: «На кой … нужен адъютант штаба, если я должен корректировать приказы писаря». В другой раз, увидев пункт об отчислении из части малолетнего солдата, начертал: «Кто принимал п…ка?»

Низкий уровень культуры и образования многих командиров регулярных частей и повстанческих отрядов, неуважение к человеческой личности порождали произвол, насилие и издевательства не только над противником, но и над своими соратниками и сослуживцами.

После взятия Уральска части Красной армии устремились на юг. Фрунзе, а с ним и командование фронта требовали отрезать уральских казаков от оренбургских и продвигаться в низовья Урала, к берегу Каспийского моря.

Командование 4-й армии потребовало наступать на Переметную и Деркул, чтобы при содействии Шиповской группы охватить и затем разгромить неприятеля. После директивы Чапаев распорядился атаковать казаков 75-й бригадой с фланга и с тыла и не позднее 16 июля занять форпост Чеганский, чтобы отрезать казакам возможность отхода на юг. 74-й бригаде следовало оставить 221-й стрелковый полк в Уральске для охраны и обороны города. Остальные ее части получили задачу с 73-й бригадой окружить и уничтожить противника в районе сел Круглоозерный и Серебрик. 73-й бригаде поручалась разведка на бухарской стороне по левому берегу Урала. В резерве группы находились Особая бригада Плясункова и 25-й отдельный кавдивизион.

Наступление протекало сложно. 14 июля у разъезда Россошинский чапаевцы встретились с серьезным сопротивлением противника: три полка белых при содействии двух бронемашин стремились обойти правый фланг дивизии. Казаки отбросили 219-й стрелковый полк на северо-запад и отступили только после подхода 210-го стрелкового полка бригады Плясункова. Противник перебросил в этот район подкрепления, стремясь прорваться в тыл 25-й стрелковой дивизии. Весь день оба полка вели ожесточенные бои на линии Широкий — разъезд Россошинский, не давая казакам прорваться в тыл. Остальные части 25-й дивизии в это время медленно продвигались вперед, выполняя поставленные им задачи.

(Один из белых офицеров, участвовавший в боях между Уральском и Лбищенском, вспоминал, что 2-й Уральской дивизии удалось захватить часть обоза красной стрелковой бригады, двигавшейся от Шипово или станции Зеленая на Лбищенск: «Обозы были полны продовольствия (главным образом печеного хлеба), снарядов, патронов, много перевязочного материала. Среди военного имущества попадались шубы казачек, самовары, шелковые шали, лакированные сапоги и прочие предметы роскоши казаков и казачек, которые красноармейцы понаграбили от захваченных ими беженцев».)

Чапаев, стремясь предотвратить обход противником своего правого фланга, развернул правее 73-ю и 74-ю бригады, чтобы занять ими станцию Переметное и Железновские хутора. Одновременно начдив пытался ликвидировать разрыв с боевыми порядками 22-й дивизии, в который периодически проникали казачьи части, нарушавшие красный тыл и пути подвоза боеприпасов и продовольствия.

Частные успехи казаков не могли воспрепятствовать дальнейшему продвижению красных на юг. Тем не менее уничтожение населенных пунктов казаками, порча колодцев и другие действия превращали полосу наступления дивизии в территорию, почти непригодную для жизни и ведения боевых действий, что вынуждало чапаевцев возить с собой максимальный запас боеприпасов, продуктов и даже воды. 16 июля Чапаев распорядился навести порядок в обозах и полковом транспорте дивизии, изъять максимум подвод для нужд боевых частей и их снабжения:

«При проезде моем от Самары до Яицка (Уральска) замечено много фактов непроизводительного и преступного пользования обывательскими подводами товарищами красноармейцами. Подводы эти могли бы принести огромную пользу, убирая созревший хлеб. Тянулись целые обозы с ненужными вещами, как-то: в санитарных отделах возят пианино и рояли, двуспальные кровати, матрацы, что считаю недопустимым и преступным со стороны ответработников, командиров, комиссаров, особенно врачей и фельдшеров, из которых ни один не может обойтись без кровати и пружинного матраца. Также со стороны комендантских команд, которые, чувствуя себя в безопасности, возят с собой по несколько граммофонов и по нескольку сот пластинок к ним. В некоторых частях занимаются повозки седлами, в то время как кавалерия в них сильно нуждается, что считаю также недопустимым. В батальоне связи и командах возится много совершенно никуда не годного имущества, как-то: совсем порванный кабель и поломанные велосипеды, совершенно не пригодные для службы и военного дела и возимые лишь для личных интересов и удовольствия.

Приказываю весь этот хлам немедленно сдать в интендантские склады. В дальнейшем предстоят большие трудные походы по безводной местности. Приказываю ценить каждую подводу для самых необходимых предметов, как-то: огнеприпасов и продовольствия. Культпросвету предлагаю в дальнейшем декорацию с собой не брать, все равно ставить спектакли не придется, а лишних людей оставить в Яицке для усиленной культпросветительной работы в окрестных станицах и поселках. При выходе частей с мест для дальнейшего движения мною будут приняты меры по осмотру всех обозов и все неподчинившиеся сему приказу будут преданы военно-полевому суду.

Начальнику санитарной части дивизии принять меры к искоренению этого зла в подведомственных ему учреждениях, обратив особое внимание на полевой подвижной госпиталь в Богатом, где по дошедшим до меня слухам творится что-то невообразимое, и госпиталь превратился в вертеп».

Бурно развивавшийся конфликт между начдивом и комиссаром привел к тому, что Фурманов отказался подписать этот приказ и отправил в Реввоенсовет Южной группы телеграмму с протестом:

«Не могу согласиться с Чапаевым, что политотдел, а именно его культурно-просветительный отдел, следует оставить здесь, в Уральске. Когда дивизия пойдет вперед, все части должны ехать вместе, тем более что культпросвет только что приспособился работать непосредственно при полках. Для Чапаева это “какие-то доски и ненужные забавы”, а я придаю культпросвету большое значение и не смотрю на него только как на забаву. Он грозит оставить культпросвет силой и отнять лошадей. Предлагаю вовремя одернуть, воспретить самодурство. Необходимость бросить культпросвет на произвол он мотивирует нуждою в лошадях, тогда как прежде об этом почему-то речи не было, да, кроме того, теперь нами захвачено немало верблюдов, пополнивших транспорт».

Однако надежда комиссара на покровительство Фрунзе и его ближайшего помощника, будущего начальника Гражданского воздушного флота Петра Баранова не оправдалась. Начальник политуправления Южной группы лаконично резюмировал в разговоре с Чапаевым: «Реввоенсовет находит, что выработанный вами приказ является своевременным и необходимым».

Военная и продовольственная необходимость в обстановке тяжелых боев превалировала над политическими интересами. В выжженной казаками степи наступление и передвижение в пешем порядке под палящими лучами солнца было самоубийственным предприятием. Бойцы и командиры воевали в страшную даже по местным меркам жару, на солнце земля и воздух накалялись до шестидесяти градусов. Колодцы были засыпаны, станицы и хутора почти полностью сожжены, на десятки километров негде было укрыться от жары, многие погибали или теряли боеспособность от жажды, тепловых и солнечных ударов. Приказ Чапаева соответствовал военной целесообразности: лучше предоставить подводы обессилевшим красноармейцам и командирам, чтобы сохранить их силы и не допустить снижения боеспособности.

Получив повышение в должности, Чапаев не отказался от своей привычки обсуждать и оспаривать директивы вышестоящего командования. Несмотря на увеличившуюся численность вверенных ему войск, он по-прежнему заботился, чтобы его бойцы были сыты, одеты, обуты и вовремя получали боеприпасы. Начдив предпочитал общаться со штабом Фрунзе, минуя штаб 4-й армии, командованию которой он не очень доверял и оценивал его как слабое. В разговоре с начальником штаба Южной группы войск Владимиром Лазаревичем (бывший подполковник Генштаба) Чапаев сообщил:

«Ставлю в известность, что наступление на Лбищенск по большой дороге нецелесообразно, где каждый шаг противником закреплен. Если выполнять приказ в точности, то до подхода к Лбищенску дивизия вся будет разбита. По моему соображению, маневр следует произвести через Железнов-3 обходом на Чеганский, чтобы не брать Круглоозерный, где неприступная позиция, а главные силы пустить со станции Деркул и Шипово обходным путем на Лбищенск, дабы противник сдал укрепленные позиции по большому тракту без боя. На что прошу ответа.

У противника против меня действуют 4 броневых автомобиля, против которых приходится бороться открытой грудью, на что я смотрю очень печально. Я просил неоднократно прислать из Самары бронеотряд, бежавший с позиции, не уведомив начдива, и не выполнивший своего приказа, в чем я усматриваю явное преступление со стороны начальника бронеотряда, и прошу немедленно этого негодяя расстрелять. Если будут прощаться такие негодяи, то я не в силах буду больше работать.

Люди 25-й дивизии от больших переходов остались разуты. Патронов совершенно нет. У противника отбито 20 000 голов скота. Куда прикажете деть? Бригада Плясункова совершенно небоеспособна. Отдела снабжения нет. Люди голодают… 10-й кавалерийский полк у Плясункова ни к черту не годен всем своим составом. Рязанский полк — солдаты хорошие, командир полка — саботажник, по три дня не дает донесений комбригу, совершенно не подчиняется дисциплине и приказам. Одно время Плясунков думал, что пропал весь полк. Техники в бригаде совсем нет. Нельзя ли часть оторвать от наумовской группы, все равно она бездействует, или передайте наумовскую группу на исправление нам. Мы научим ее воевать. Разрешите отпускать солдат пять процентов. Не отпустите ли и меня дней на десять, потому что я совсем не знаю, где мое семейство».

Репутация Чапаева как храброго и умелого военачальника сыграла свою роль: распоряжение командарма было отменено вышестоящим руководством, командир Ударной группы получил разрешение действовать по собственному усмотрению. Фрунзе вновь подчеркнул, что, несмотря на все наветы, доверяет Чапаеву и верит в его успех. Лазаревич сообщил Чапаеву:

«У аппарата был Фрунзе и ознакомился с вашим разговором… ваш приказ, отданный 16 июля, правилен, не подлежит отмене. Наоборот, теперь, когда противник задерживается здесь, в районе Деркул и Переметная, необходимо попытаться совместно с Шиповской группой его уничтожить, чтобы не дать ему возможности оказывать дальнейшее сопротивление при наступлении на Лбищенск. Поэтому командюжгруппы приказал теперь же перейти в решительное наступление всеми вашими бригадами для занятия района станица Переметная, форпост Чеганский и Требухин… Только после этого вам надлежит приступать к выполнению приказа 4-й армии о наступлении на Лбищенск, причем при наступлении необходимо действовать именно обходами, как вы говорите (курсив наш. — П. А.). Наступление в лоб никогда успеха иметь не может, и ваш предполагаемый обход через Железнов-3 для занятия Чеганского считаю правильным. Сейчас опять подошел товарищ Фрунзе… и еще раз приказал подтвердить крайнюю необходимость, ввиду слабости Шиповской группы, стремительного удара всеми вашими силами, включая гарнизон Уральска, навстречу Шиповской группе, стремясь охватить противника с юго-востока вашим левым флангом… надо действовать решительно, чтобы его окружить и уничтожить.

17-й бронеотряд несколько дней тому назад вышел из Самары по железной дороге на Бузулук и отправлен в ваше распоряжение. Прикажу вдогонку ему ускорить его движение, а когда придет к вам, заставьте их работать, а то они только все чинятся и ничего не делают, кого надо — привлекать к суду трибунала. Об обуви, белье и патронах сообщу нашему начснабу, чтобы снабдил вас всем необходимым…

Вас лично до возвращения Наумова командюжгруппы не находит возможным отпустить в отпуск и самолично считает никак невозможным теперь. Мы ждем от вас блестящего завершения Уральской операции, окружения и уничтожения противника в районе Переметная, Деркул и занятия форпоста Чеганский, в чем я лично и не сомневаюсь. Желаю успеха…»

Можно сказать, что стиль общения нашего героя с высокопоставленным руководством мало изменился: он, как и в 1918 году, регулярно жаловался на командование 4-й армии, периодически обвиняя его в некомпетентности и предвзятости. Однако в отличие от лета и осени 1918 года у Чапаева появился понимающий его и доверяющий ему собеседник — Михаил Фрунзе. Впрочем, и сам Чапаев безгранично доверял Фрунзе и подчинялся его авторитету.

Во второй половине июля 1919 года Ударная группа Чапаева у деревни Усиха вела ожесточенные бои с уральцами, которые пытались перехватить инициативу боевых действий. Конница противника многократно атаковала тыл и фланги 25-й дивизии и других частей, а пехота наседала с фронта. Части дивизии несли тяжелые потери, но продолжали держаться и заставили казаков отказаться от контрнаступления. Один из белых участников сражения высоко оценивал боевые и моральные качества красных бойцов: «В течение 2–3 дней мы (2-я дивизия) противнику не давали никакого покоя, стараясь его вымотать с тем, чтобы потом основательно уничтожить. Чем они питались до сего момента, для нас оставалось загадкой. Пленные, которых у нас было достаточно, говорили, что части голодают, но в то же время они проявляли такую стойкость, которая никак не вязалась с показаниями пленных. Мы их пытались атаковать днем, ночью, но они отбивали все атаки самым решительным образом. Численностью и артиллерией они превосходили нас в несколько раз… как бы то ни было, противник продолжал движение на низ, занимая поселок за поселком».

Чапаев, докладывая об успехах, тревожился об успешном развитии операции из-за потерь и вызванного перерывами в снабжении недостатка боеприпасов и продовольствия. 19 июля он сообщил Лазаревичу:

«223-й полк окружен в Требухине. Противник зашел в тыл, прервав сообщение, вел непрерывные атаки целые сутки. Положение полка неизвестно. Только получили сведения, что в полку снарядов не осталось ни одного. 225-й полк ушел на соединение с 223-м полком. При подходе к селу Рубежный казаки накинулись на 225-й полк, где сошлись в рукопашный бой. Бой был на улицах, из окон, с крыш домов. Победу одержал 225-й полк, остатки противника бежали. Потери нашего полка неизвестны, не получены донесения. Командир полка 225-го выслал один батальон на поддержку 223-го полка. Сюда выезжает комбриг с одним батальоном в Требухин… Патроны вышли все, положение ухудшается. Запасов патронов нет совсем как в дивизии, так и в бригадах и полках. Имеются только на руках, с этими патронами можно держаться только до вечера. Прошу вашего разрешения получить патроны полтора миллиона от 4-й армии, иначе придется отступать… Сейчас получил донесение: противник разбит, убитыми лежат 100 трупов вдоль реки Урал. Противник разбит на две группы. Часть кинулась через Урал вплавь, а часть на север, 225-й полк с 223-м соединились связью. С нашей стороны потери выясняются. В 225-м полку раненых — 39, убитых — 10, в 223-м полку — неизвестно. Патронов совершенно осталось мало».

Чапаев был обеспокоен плохим взаимодействием с соседней 22-й стрелковой дивизией. Ее начальник Александр Сапожков, которого начдив 25-й не раз выручал в боях лета и осени 1918 года, не сумел мобилизовать части дивизии на энергичные действия. 21 июля Чапаев доносил в штаб 4-й армии и в Южную группу: «Вследствие оставления 191 полком 22 дивизии Турсенина противник перебросил свои силы в Турсенин и повел в 12 часов наступление с фланга и атаковал 7 роту 219 полка, находящуюся в резерве, забрал 100 человек в плен, около 50 человек зарубил, выбыло из строя 4 орудия, огнеприпасов нет. Положение очень серьезное. Прошу немедленно указать начдиву-22, чтобы он занял населенные пункты, указанные в вашем приказе».

23 июля Чапаев жаловался в штаб Южной группы на активные действия бронесил противника и изъятие из дивизии бронеотряда. В этом обращении любопытен тон начдива, уверенного, что бронеотряд, являвшийся отдельной частью, которая использовалась на критически важных направлениях, принадлежит дивизии и ее начальнику, то есть самому Чапаеву:

«В последних боях против 2-й бригады вверенной мне дивизии принимали [участие] со стороны противника следующие броневики:

1. “Крокодил” с 3-дюймовым орудием и пулеметами, образец танка — тяжелый на ход;

2. “Лазарь” с орудием системы “Смит-Вессон” и пулеметами;

3. С одним пулеметом — очень быстроходный.

4. “Коммунар” (весьма странное название для бронемашины белой армии. — П. А.) с одним пулеметом.

Броневики несколько раз прорывали нашу цепь. Громадные потери, понесенные бригадой, объясняются исключительно только анархическим поступком 1-й армии, захватившей 17 бронеотряд, принадлежавший 25-й дивизии. Я теперь не надеюсь и не могу верить, что 3-я бригада вверенной мне дивизии не попадет в лапы 1-й армии на целый год, как 224 полк».

Жалоба Чапаева понятна, но удачные действия бронемашин белых нельзя объяснить только отсутствием аналогичного вооружения у Чапаева, прорыв броневиков с тонкой броней в глубину расположения красных частей означал, что командир бригады и отчасти сам Чапаев недостаточно наладили взаимодействие пехоты с артиллерией дивизии, снаряды которой легко разбивали и повреждали боевые машины неприятеля.

Лазаревич не мог обнадежить Чапаева быстрой доставкой патронов из-за их отсутствия на складах Южной группы и обещал доставить снаряды и мизерное (всего 20 штук) число револьверов для комсостава.

Наступление дивизии замедлилось. В очередном рапорте Чапаев снова жаловался на тяжелые условия, в которых находилась дивизия:

«Такой участок охранять невозможно… Распыленные по одной роте части могут быть легко разбиты противником. А помощь ниоткуда не придет. Я нахожусь в совершенном неведении, что за задачи 25-й дивизии. Боевой задачи нет. Отдыху тоже нет, и распылили всю дивизию мелкими частями, командному составу не в силах следить за порядками в частях и отдавать срочные распоряжения. Таким образом, дивизия доводится до разложения… Согласно уставу в корне преследуется распыление частей, и считаю строго недопустимым такое положение… Все войска 25-й дивизии лежат в цепи под палящим солнцем и более двух месяцев не мыты в бане. Некоторых паразиты заели. Если не будет дано никакого распоряжения, я слагаю с себя обязанности начдива, мотивируя нераспорядительностью высшего командного состава…»

Это был крик души отца-командира, который привык заботиться о своих бойцах и с болью глядел на подчиненных, измотанных длительными непрерывными боями и маршами с одного участка фронта на другой. Возможно, начдив сгустил краски и излишне эмоционально описал обстановку, но он, вероятно, решил, что обычные рапорты бесполезны, и пошел на крайнюю меру, угрожая отставкой во время тяжелого сражения.

Однако, несмотря на тяжелые бои, истощавшие физические и моральные силы красных полков и бригад, Фрунзе в интервью «Известиям» в начале августа оптимистично заверял: «Настроение на местах в местах, занимаемых нашими войсками, всецело в нашу пользу… Киргизская (казахская. — П. А.) масса идет всецело за нами… В настоящее время район между Оренбургом и рекой Урал занят нами, к югу наше наступление развивается вполне успешно и на днях ожидается занятие Лбищенска. Нужно отметить также на редкость яростное сопротивление, оказываемое нам уральскими (яицкими) казаками. В громадном большинстве своем они очень зажиточные, они проявляют себя необычайными жестокостями. Отступая, казаки сжигают станицы, зажигают степь, портят воду и т. д.».

Чтобы разгромить усилившегося противника, Чапаев предложил новый план:

«Противник силы свои сосредоточивает на бухарской стороне, в районе Лука Вязовая, Лука Нижняя, Лука Самодурова и станица Сабукина. С продвижением 25 дивизии на Лбищенск противник может ударить на Круглоозерный, где тыл наш остается неприкрытым, чем может испортить весь наш маневр на Лбищенск. Чтобы обеспечить тыл наступающим частям 25 дивизии на Лбищенск, необходимо одну бригаду пустить по бухарской стороне по левому берегу р. Урал, ввиду чего без 3 бригады двигаться вперед не могу, а буду издавать одновременно боевой приказ 3 бригаде переправиться в районе Трекинский через р. Урал для движения вперед совместно с 1 и 2 бригадой, а поэтому необходимо срочно дать распоряжение о снятии 3 бригады с участка Генварцевское, Требухин и Рубежный. Могу ли подчинить себе 2 бригаду 47 дивизии в свое распоряжение для задачи занять Рубежный, Требухин и держать связь с 1 армией и несения гарнизонной службы в г. Уральск? По получении ответа на эту записку будет издан боевой приказ по 25 дивизии».

Идея операции, предложенная Чапаевым, была простой и эффективной: четыре бригады должны были охватить противника с двух сторон и разгромить его, не позволив занять удобные рубежи обороны под Лбищенском.

Новые успехи настроили Чапаева на оптимистический лад и привели к сравнениям с полководцами прошлого и рассуждениям о собственном потенциале. Если верить Фурманову, наш герой заявил:

«Наполеон командовал всего 18–20-ю тысячами, а у меня уж и по 30 тысяч бывало под рукой, так что, пожалуй, я и повыше него стою. Наполеону в то время было легко сражаться, тогда еще не было ни аэропланов, ни удушливых газов, а мне, Чапаеву, — мне теперь куда труднее. Так что моя заслуга, пожалуй что, и повыше будет наполеоновской… В честь моего имени строятся народные дома, там висят мои портреты. Да если бы мне теперь дали армию — что я, не совладею, что ли? Лучше любого командарма совладею!

— Ну, а фронт дать? — шучу я.

— И с фронтом совладею… Да все вооруженные силы Республики, и тут так накачаю, что только повертывайся…

— Ну, а во всем мире?

— Нет, тут пока не сумею, потому что надо знать все языки, а я, кроме своего, не знаю ни одного. Потом поучусь сначала на своей России, а потом сумел бы и все принять. Что я захочу — то никогда не отобьется…»

Командующий Ударной группой распорядился перейти в наступление двумя бригадами в ночь на 5 августа. 1-я и 2-я бригады к 6 августа должны были выйти на рубеж Лука Бухарская, форпост Бударинский, 7 августа — занять форпост Кожехаровский, Лука Хуторская и 8 августа — завершить операцию взятием Лбищенска. Командиру 2-й бригады 47-й стрелковой дивизии, переданной в распоряжение Чапаева, было приказано прикрывать левый фланг дивизии и одним полком занять Уральск, чтобы освободить от гарнизонной службы части 25-й дивизии. Одновременно 3-я бригада выводилась из резерва 1-й армии и возвращалась в состав своей дивизии.

В ночь на 5 августа части 25-й стрелковой дивизии перешли в наступление из района Владимировского на Лбищенск. Противник пытался на подступах к форпосту Скворкин сдержать продвижение чапаевцев. Казаки при поддержке бронемашин потеснили передовые полки дивизии, но Чапаев ввел в бой второй эшелон и вынудил неприятеля отойти. К двум часам дня части 25-й стрелковой дивизии заняли хутор Янайский. Противник, стремясь остановить чапаевцев, решил контратаковать правый фланг дивизии, стягивая на это направление резервы и части с неатакованных участков. Одновременно разъезды уральских казаков переправились на правый берег Урала и прибегли к привычной тактике — регулярным налетам на тылы соединения. Командующий Ударной группой докладывал об обстановке по прямому проводу в штаб Южной группы армий:

«Во что бы то ни стало нужно сбить противника с бухарской стороны, занять Меновое и Малофеево, но это не представляется возможным, потому что 3-я бригада находится еще во владении 1-й армии; 224-й полк я совершенно не знаю, где находится… Жду в самом срочном порядке указания о разграничительной линии с 1-й армией. Перехожу в решительное наступление для облегчения правого фланга. Все обозы противника находятся на левом берегу реки Урал между Уральском и Лбищенском. Дальше по приказу атамана Толстова беженцам и обозам двигаться не позволяется ввиду неимения продовольствия, для чего и необходимо занять левый берег р. Урал, чтобы заставить противника сдаться и обеспечить тыл первых двух бригад, где уже появляются разъезды и нападают с тыла».

Чапаев также сообщил Каратыгину, что крепостная бригада прибыла из Самары в полном составе в Уральск. Ее полки могли нести гарнизонную службу и охранять тыл дивизии от нападений казачьих рейдовых групп, а также банд дезертиров и уклонившихся от мобилизации призывников. Это позволяло освободить силы 25-й дивизии для активных наступательных действий.

К середине дня 6 августа 1-я бригада 25-й дивизии отбросила неприятеля на юг и подошла на подступы к форпосту Богатинский. Тем временем 2-я бригада наступала на сильно укрепленный форпост Бударинский. Однако правофланговая 50-я стрелковая дивизия задерживалась из-за ожесточенного сопротивления белых и существенно тормозила продвижение 25-й стрелковой дивизии. Ее правый фланг оказался открытым. Казаки многократно пытались просочиться через разрывы в боевых порядках двух соединений и выйти в тыл чапаевцам, но были отброшены. К вечеру 6 августа 2-я бригада овладела Бударинским, где обнаружила страшную находку: в специальных траншеях были закопаны несколько десятков трупов изуродованных и расстрелянных красноармейцев. Еще 68 раненых пленных, как утверждают советские источники, красным полкам удалось спасти. Казаки, похоже, не понимали, что лишь разжигают ненависть противника и укрепляют его ряды: бойцы дивизии понимали, что пощады в случае плена ждать не приходится, и при угрозе окружения не сдавались, а сражались до последнего.

Несмотря на новый успех, Чапаев вновь обращается к командованию 4-й армии. 7 августа он телеграфировал:

«Ввиду восстания банд “зеленых” я боюсь за свою дивизию, как это было с 22 дивизией и с остальными частями, которые действовали на уральском фронте. У “зеленых” имеется достаточно седел, винтовок, бомб и патронов, то есть все то, что подобрано ими от 22 дивизии при отступлении. Требую в категорической форме дать мне право на ликвидацию этих повстанцев, зная из долголетнего опыта, что никогда фронт не будет спокоен и прочен, если тыл в опасности. За время уральского похода из строя дивизии выбыло около 3 тысяч лошадей, и орудия возить не на чем. Часть орудий бездействует ввиду неимения лошадей, подвод с тыла не дают… я наступление дальнейшее остановил и с форп. Бударинский дальше не пойду, пока не будет ликвидировано восстание в тылу. Отряды, высланные вами для ликвидации восстания “зеленых”, я на них не надеюсь как на слабо организованные части, которые способны при удобном случае передать оружие противнику… Жду срочного ответа».

И снова типичное нарушение воинской субординации, которое к тому же мало оправдывалось реальной обстановкой: Чапаев получил на усиление Самарскую крепостную бригаду, части которой можно было использовать для очищения тыла. Отряды дезертиров в Саратовской и Самарской губерниях к середине лета 1919 года были значительно ослаблены из-за постоянных столкновений с частями Внутренней охраны и Красной армии, людских потерь и большого расхода боеприпасов. Немало бывших красноармейцев и крестьян, уклонившихся прежде от службы в армии, покинули ряды «зеленых» после серии амнистий, которые освобождение от наказаний сдавшихся сочетали с репрессиями против семей злостных дезертиров: они могли подвергнуться разорительному штрафу, лишиться части земельного надела и скота, не исключалась и угроза высылки в отдаленные губернии. Командарм Авксентьевский снисходительно относился к эскападам Чапаева в свой адрес из-за выдающихся боевых успехов чапаевской дивизии, он также знал, что начдив 25-й пользуется доверием и расположением Михаила Фрунзе, которого он также ценил. Сам Авксентьевский не слишком опасался обвинений командующего Ударной группой: он работал с Фрунзе еще в Ярославском военном округе с лета 1918 года и знал, что командующий Южгруппой (а затем и фронтом) не привык верить наветам на своих подчиненных и решать кадровые вопросы до того, как сам разберется в существе конфликта.

9 августа части чапаевской дивизии заняли Лбищенск. До трагедии оставалось меньше месяца. Тем временем бурный конфликт между Чапаевым и Фурмановым разрешился росчерком бюрократического пера. 30 июля в штаб дивизии пришла телеграмма об отзыве комиссара в политуправление Туркестанского фронта (в него была преобразована Южная группа Восточного фронта с присоединением 11-й армии Южного фронта). К этому времени, если верить Фурманову, противоречия между ним и Чапаевым сгладились. «Это просто уваживается мое устное ходатайство перед Ревсоветом, когда мы с Чапаем были в Самаре. Но с тех пор уже давно много воды утекло… Мы с Чапаем работаем дружно. Нам расстаться тяжело», — писал в дневнике Фурманов. Начдив не хотел отпускать комиссара, к которому успел привыкнуть, и даже написал рапорт в политуправление с просьбой оставить его в дивизии. Сам Фурманов был вроде как не против остаться и колебался: «Сам я, скажу откровенно, затосковал. Мне все-таки тяжело расставаться с дивизией, в которую врос, с которой сроднился. Особенно теперь, когда я узнал, что она перебрасывается к Царицыну, а там, может быть, и на Северный Кавказ». Но вскоре в штаб дивизии пришла телеграмма с разъяснением, что Фурманов отзывается не из-за конфликта с начальником дивизии, а для получения нового, более высокого назначения по службе.

Прощание, если верить очевидцам, выглядело трогательным. Немало авторов приводят воспоминания шофера Чапаева, Василия Козлова, что «Чапаев долго разговаривал с Главкомом по прямому проводу, горячо возражал против этого решения, доказывал, что Фурманова в дивизии хорошо знают и ценят и что он лично с ним сработался, а когда возражения начдива были отклонены, он с согласия Фурманова послал в штаб армии официальную телеграмму с просьбой отменить решение. Но это ничего не дало».

Но такая версия не выглядит правдоподобной из-за многих странностей: Чапаев регулярно жаловался на плохую связь, а тут он запросто разговаривает с главкомом по вопросу, который, по логике вещей, находился в ведении начальника политуправления. Неясно также, что делал шофер в кабинете или палатке, где была установлена связь с вышестоящим командованием.

Дальше, по версии Козлова, Чапаев приказал ему: «“Давай подготовь машину хорошенько. После обеда повезешь комиссара в Уральск — отзывают его”. Тепло, задушевно провожали Дмитрия Андреевича и его супругу. Вот Фурманов прощается, обнимает и целует работников политотдела, штаба. Чапаева обходит, оставляет последним, видимо, хочет запечатлеть прощание с ним как-то особо.

— Ну, прощай, Василий Иванович, дорогой мой Чапай!

— Прощай, Митяй! Во многих боях мы были с тобой, много горя и радости делили пополам. Знаю, что повышают, а все же жаль расставаться. Многому ты меня научил, спасибо тебе за все… Прощай!

Крепко обнялись, по русскому обычаю расцеловались.

— Ничего, друзья, — сказал, обращаясь ко всем, Дмитрий Андреевич, — боремся мы с вами за общее дело, против общего врага, независимо от того, где этот враг находится. Значит, можно считать, что мы с вами всюду и всегда вместе. Встретимся еще не раз. До свидания!..»

Верить ли в такое чувствительное прощание после бурного конфликта, гневных писем и обвинений? Ну а почему бы и нет! Чапаев при всей его вспыльчивости был человеком отходчивым и быстро менял гнев на милость, если решал для себя, что не прав и может потерять друга и соратника. Фурманов также не был слишком злопамятным и, увидев прекращение притязаний Чапая на его жену, мог смягчиться. Возможно и другое: стороны были искренни, но внутренне радовались расставанию, прекратившему тяжелую размолвку.

После взятия Лбищенска дальнейшее продвижение чапаевской дивизии затормозилось из-за усилившегося сопротивления Уральской армии. Ее командование осознавало, что дальнейший отход будет означать потерю хлебопроизводящих районов и появление в низовьях, живших преимущественно за счет привозного зерна, тысяч беженцев, солдат тыловых подразделений и учреждений армии, а также опасалось колебаний среди казаков на фронте и дезорганизации тыла из-за голода.

Кроме того, в 25-й дивизии и других частях Ударной группы по мере отдаления от железной дороги усилился недостаток боеприпасов, продовольствия и медикаментов. К ним прибавилась острая нехватка воды. Бойцы полков, действовавших на значительном отдалении от Урала, вынуждены были брать мутную воду из почти пересохших озер и прудов. Кроме того, казачьи разъезды буквально охотились за обозами, отправлявшимися за водой. Командирам полков и батальонов приходилось снаряжать небольшие экспедиции, вооруженные винтовками и пулеметами, для доставки воды. Из-за употребления плохой воды и подножного корма (хлеба и крупы не хватало) в полках начались вспышки тифа и дизентерии, косившие и без того поредевшие подразделения чапаевцев страшнее пулеметов и казачьих сабель. Тем не менее Ударная группа, ведомая неутомимым командиром, продолжала двигаться на юг.

13 августа Чапаев доносил в штаб армии:

«Противник получил огнестрельные припасы, как снаряды, так и патроны. При занятии Лбищенска противник открывал ураганный ружейный, пулеметный, артиллерийский огонь… Горячинский занимать не предполагаю, потому что нет никакого смысла двигать противника по десяти верст. Удар могу нанести прямо на Сахарную, для чего сделаю не больше двух переходов. Но этого маневра не предприму, пока не получу хоть малое количество патронов, каковых в дивизии совершенно нет. На сегодняшний день делал подсчет, который показал все запасы. В передовой базе имеется 5 тысяч патронов и на складе в Уральске 3 тысячи, так что в запасе всего 8 тысяч, с каковым количеством вперед не двинусь ни шагу. При первой получке патронов двинусь вперед, до получения патронов не буду издавать никакого оперативного приказа, за исключением если обстановка заставит отступать, о чем я говорить могу смело. С патронами никогда не отступал, а без них не стыдно отступать. Держаться на занимаемых позициях нельзя без патронов, чем можно погубить всю дивизию. Вы даете патроны всего лишь на бригаду, а под моим руководством бригад пять, 2-я бригада 47 дивизии пришла совершенно без патронов, и ей выдано мною 115 тысяч. Поторопитесь с доставкой патронов, что даст возможность занять Сахарную и соединиться с 3 бригадой 50 дивизии…

Высылайте скорее пополнение, так как в некоторых полках всего осталось по 500 штыков. Здесь свирепствует сильный тиф, что уносит из рядов больше, чем в бою. От Уральска до Лбищенска убитыми и ранеными потеряно до полутора тысяч человек. Кавалерийские дивизионы участвуют в пешем строю за неимением лошадей. От Бузулука до Лбищенска лошадей потеряно до 3 тысяч, некоторые орудия стоят в бездействии за неимением лошадей для перевозки. Пулеметы люди таскают на себе. В лошадях самый острый кризис. Хотя и знаю, что в армии нет, но все-таки требую то, без чего воевать нельзя. Патронов дайте хоть 100 тысяч».

Очередной призыв о помощи и требования в ближайшее время направить в дивизию боеприпасы были обоснованны, но Чапаев, по обыкновению, преувеличивал трагизм создавшегося положения и степень «патронного голода». Авторы книги «Легендарная Чапаевская» указывали, что в Лбищенске только 221-й полк захватил 21 тысячу патронов и четыре пулемета.

Вскоре соединения 4-й армии и Ударной группы Чапаева получили новую директиву командующего Туркестанским фронтом: в кратчайшие сроки разгромить противника и выйти к побережью Каспийского моря, а также прикрыть правый фланг 1-й армии, на которую возлагалась важнейшая задача — восстановить сухопутную связь с Туркестаном (нынешними республиками Центральной Азии). Командование Красной армии и Совнарком надеялись получить доступ к местному хлопку и гурьевской нефти и тем самым ослабить острейший сырьевой кризис в химической и текстильной промышленности, смягчить острую нехватку топлива.

К вечеру 14 августа частям Ударной группы был доставлен небольшой транспорт с патронами (около трехсот тысяч) и другими боеприпасами. Чапаев получил возможность наступать. Командующий Ударной группой подготовил новый план операции по занятию станицы Сахарная. Главную роль в нем должна была сыграть правофланговая группа 2-й (74-й) бригады Дмитрия Зубарева, которому временно подчинялась бригада 50-й стрелковой дивизии. Группа Зубарева должна была пройти степью по бездорожью и выйти к станице с тыла к 20 августа. 1-я (73-я) бригада, командиром которой вместо заболевшего Кутякова стал Степан Михайлов, получила задачу наступать на Сахарную с фронта. Наконец, 3-й (75-й) бригаде поручалось наступать по левому (восточному) берегу Урала совместно с полком бригады 47-й стрелковой дивизии на Джамбейтинскую ставку. В резерве Чапаева оставалось два полка 47-й дивизии — 417-й и 418-й. Командование планировало окончательно разделить силы уральцев и Алаш-орды — казахских националистов, которые поддержали в 1918 году Учредительное собрание, а затем, скорее по инерции, продолжали сотрудничать с правительством Александра Колчака, которое негативно относилось к проявлениям автономии и самоопределения отдельных национальностей. Великодержавные тенденции Белого движения на востоке России оттолкнули от него лидеров киргизского (казахского) и башкирского национальных движений, они начали закулисные переговоры с эмиссарами большевиков, сулившими этническим меньшинствам бывшей империи значительную автономию, создание отдельных территорий с национальным управлением. Посланцы Москвы и Мусульманской секции ЦК РКП(б) обещали помощь в обучении национальных кадров, рост образования на языках тюркоязычных народов Урала и Средней Азии, другие преимущества. Эта агитация имела значительный успех: башкирские части белой армии перешли на сторону красных еще в апреле — мае 1919 года, киргизские национальные формирования колебались дольше. Тем не менее к красному командованию в августе не раз проникали лазутчики из стана хана в Джамбейтинской ставке с просьбой о перемирии и предложениями перейти на сторону советской власти. Признаки деморализации ощущались и в других частях Уральской армии. В Семеновской дружине (33-го пехотного полка) усилилось брожение, которое командиру полка удалось быстро подавить. Противник был дезорганизован в значительной степени следованием вместе с отступающими частями огромных обозов с женщинами и детьми, напуганными рассказами о зверствах большевиков. Отрицательно сказывалась на состоянии войск противника и частая смена командования.

Наступление группы Зубарева развивалось относительно медленно из-за упорного сопротивления казаков и слабости 148-й бригады, которая была недостаточно обучена маневренным действиям и противоборству с энергичным и быстро перемещающимся противником. 1-я бригада тем временем вела ожесточенные бои под форпостом Мергеневский. Сражение длилось более суток, в полках 1-й бригады насчитали 42 погибших, более 220 раненых и двоих пропавших без вести. Кроме того, были убиты 40 и ранены более 100 лошадей, в бригадном кавдивизионе в строю осталось всего 17 всадников. В сводке штаба 25-й дивизии указывалось: «Желая ударить в тыл и с фланга, казаки стянули свои силы на правый и левый фланг бригады, почему в середине и получился прорыв. По приказанию начдива-25 217 полк был влит на стыке 218 и 219 полков, дабы ударить в неприятельский прорыв. Противник был выбит из первой линии окопов, подошедшая поддержка из форп. Мергеневский заняла вторую линию окопов с блиндажами. Вместе с подошедшими броневиками открыли ураганный огонь, местами заставили залечь нашу цепь. Силы противника превышали наши в несколько раз, неприятель обстреливал тремя 3-дюймовыми орудиями, одной гаубицей и одной 6-дюймовой пушкой. Орудийная стрельба продолжалась с 10 до 22 часов». Этот успех был немедленно отмечен новым командующим 4-й армией Владимиром Лазаревичем: «Приветствую вас и славные части вашей дивизии с занятием после упорного боя форпоста Мергеневский. Когда был в ваших цепях и видел ваших богатырей-красноармейцев, их комиссаров и командиров, ни минуты не сомневался, что победа будет наша. Передайте им привет и благодарность от лица Республики. Отличившихся немедленно представьте к наградам. Убитым вечная славная память».

Однако сопротивление казаков не было сломлено. Напротив, они продолжали попытки не просто контратаковать и задержать красные полки, но и перехватить инициативу в боевых действиях. Вероятно, они надеялись на помощь Добровольческой армии, один из планов боевых действий которой предусматривал форсирование Волги и соединение с уральцами, подход подкреплений по Каспийскому морю и регулярные поставки боеприпасов и вооружения. 19 августа большие потери понес 220-й (Иваново-Вознесенский) полк 74-й бригады, в тыл которого пробились казаки из 2-й дивизии, захватившие обоз и политчасть полка. Командир полка Маловецкий отправил на помощь небольшой отряд с одним орудием. Казаки отступили, но отбить обоз и пленных не удалось. Чапаев устроил неудачливому командиру настоящий разнос и отстранил его от должности.

20 августа около 2500 казаков при поддержке артиллерии и бронемашин контратаковали правый фланг 25-й стрелковой дивизии. Ее полки сдержали натиск неприятеля, который отошел на исходные позиции. Части 73-й стрелковой бригады 25-й стрелковой дивизии сломили сопротивление белых и к утру 22 августа заняли первую линию укреплений противника в трех верстах севернее Сахарной. В этих боях Чапаев и новый комиссар дивизии Павел Батурин лично вели наступающие цепи в бой. Присутствие начдива раз за разом вносило перелом в ход боя. Уставшие и понесшие большие потери роты и батальоны поднимались, несмотря на яростный обстрел противника, шли вперед и заставляли казаков отходить. Однако правофланговая группа дивизии, пытавшаяся обойти Сахарную с запада по степи, потерпела неудачу, получив удар с фланга полками уральцев, спешно переброшенными из-под Сломихинской. Командующий правофланговой группой Зубарев потерял связь со своими частями, которые вынуждены были воевать с казаками порознь, без координации с соседями и в условиях острой нехватки воды и продовольствия. Чапаев за грубые ошибки в управлении войсками отстранил Зубарева от должности и отдал под суд, его заменил вернувшийся после болезни Кутяков. Однако комбриг избежал наказания.

Положение чапаевцев было тяжелым, но в трудной ситуации оказались и уральские казаки, и оказавшиеся в их рядах оренбуржцы. Начальник штаба армии полковник Владимир Моторный писал впоследствии: «В течение второй половины июля и первой половины августа Уральская армия, теснимая частями 25-й дивизии, обороняя каждый поселок и почти каждый хутор, расположенные к западу от линии Уральск — Гурьев, отошла в район Калмыковск, Каленый. Почти все жители оставляемых казаками станиц отходили на юг со всем своим скарбом и скотом. Это было бедствие для армии, ибо в южных станицах отсутствовал хлеб, а переполнение беженцами грозило голодом. Сотни тысяч скота, гонимого ими в тыл, уничтожали по пути запасы сена и траву, как саранча. Кроме того, эти беженцы располагались бивуаками в ближайшем тылу армии, чем мешали маневрированию. Стоило частям армии остановиться, как останавливались и беженцы, не слушая ничьих приказов об отходе в глубокий тыл. Районы к северу от Калмыковска через 2–3 дня после отхода армии к поселку Каленый представляли собой буквально голую степь, даже ветки на деревьях и те были съедены. Армия была лишена местных фуражных средств, а доставка сена с Бухарской стороны за отсутствием мостов через реку Урал и недостатком лодок была крайне затруднительной. Конский состав начал быстро ухудшаться».

Казаки тем не менее не стремились удерживать до последнего хутора и станицы, если испытывали сильное давление. В случае угрозы боя с главными силами чапаевской группы они предпочитали отходить на новый выгодный рубеж, надеясь потрепать полки и их обозы на марше, измотать и при удобном случае нанести решающий удар. Отходу часто предшествовали атаки, которые должны были скрыть отступление и уход беженцев. На рассвете 23 августа шесть уральских полков при поддержке трех орудий нанесли удар по слободе Лука Хуторская. Однако оборонявшие населенный пункт батальоны 224-го стрелкового полка отразили атаки неприятеля. Соотношение сил — два батальона против шести полков — не должно смущать: 224-й полк к тому моменту насчитывал около 1200 бойцов, в шести казачьих полках было не более двух тысяч человек. После неудачной попытки захватить укрепленный населенный пункт с ходу казаки потеряли шанс в привычном для них конном строю выбить красных. Возможно, эта задача и не ставилась: вечером Чапаев получил от разведчиков данные о запланированном казаками отступлении на Калмыковск. Чтобы окружить противника и сконцентрировать силы на направлении главного удара, Чапаев перегруппировал полки. Центральная группа должна была главными силами (три полка из пяти) наступать на Сахарную и отрезать пути отступления неприятелю. Правая группа должна была прикрывать правый фланг главных сил. Атака была назначена на раннее утро 24 августа. Разведчикам и передовым постам было предписано внимательно наблюдать за противником. В случае его отхода полки должны были немедленно преследовать его. За отставание от его арьергардов Чапаев грозил трибуналом.

В 11 часов 24 августа части 1-й и 2-й бригад после упорного боя овладели Сахарной. Трофеями дивизии стали около 45 тысяч патронов и несколько пулеметов. Чапаев распорядился немедленно оборудовать окраины станицы и подступы к ней окопами и проволочными заграждениями. Начдив, не считаясь с усталостью стрелков, приказал им помогать красноармейцам саперных рот бригад и инженерного батальона дивизии в возведении оборонительных позиций. Чрезмерная, как казалось многим, поспешность Чапаева при занятии обороны оказалась верным решением, продиктованным интуицией и опытом. Едва красноармейцы завершили неглубокие окопы и соорудили заграждения из подручных материалов, как в семь часов вечера противник начал контратаку, но его попытка отбить недавно оставленную Сахарную потерпела неудачу, несмотря на поддержку артиллерии и двух бронемашин.

После занятия Сахарной дальнейшее наступление 25-й стрелковой дивизии на юг становилось опасным. Ослабленная длительными боями, жарой и болезнями дивизия к тому же лишилась непосредственной связи с соседними соединениями 4-й и 1-й армий. Справа 150-я бригада 50-й стрелковой дивизии отошла к Сломихинской, слева полки 1-й армии отстали на несколько переходов к северо-востоку. Оба фланга дивизии оказались под угрозой ударов противника и его выхода в тыл. Чапаевцы из грозных победителей, отсекавших у противника полк за полком, легко могли превратиться в окруженных. Начдив лично согласовал с командованием армии перенести главный удар на левый берег Урала, чтобы занять Джамбейтинскую ставку. По замыслу Чапаева, новая операция не только могла обезопасить дивизию от налетов и рейдов неприятеля, но и позволяла занять столицу кочевников и населенные казахами районы, богатые скотом. Операции на правом берегу приостанавливались. Ключевой целью новой операции называлось установление локтевой связи с 1-й армией и организация сплошного фронта для координации дальнейшего наступления к берегам Каспийского моря через Гурьев и форт Александровский на Красноводск.

Вечером 25 августа Чапаев снова перегруппировал подчиненные ему части так, чтобы прочнее удерживать район Сахарной. Сильнейшая правофланговая группа под руководством командира 73-й стрелковой бригады Михайлова состояла из 73-й и 74-й бригад 25-й дивизии и 148-й бригады 50-й стрелковой дивизии. Средняя группа под командованием командира 218-го стрелкового полка Ивана Бубенца получила 218-й, 223-й стрелковые и 1-й кавалерийский полки и Кубанский кавдивизион. Левофланговая группа Аксенова за исключением 223-го стрелкового полка сохранилась в прежнем составе.

Правофланговой группе была поручена оборона станицы Сахарной, форпостов Каршинский и Мергеневский. Ее бойцам и саперным ротам было приказано возвести мост через Урал и вести разведку на бухарской стороне. Средняя группа получила задачу переправиться частью сил на левый берег и обеспечить наступление 75-й бригады на Джамбейтинскую ставку. Левофланговой группе следовало не позже 2 сентября установить связь со 147-й бригадой 49-й стрелковой дивизии 1-й армии. Наконец, от командира 25-го инженерного батальона требовалось построить паром, чтобы увеличить возможность снабжения продуктами и боеприпасами через Урал левофланговой группы в районе форпоста Мергеневский.

В разведывательной сводке от 28 августа указывалось: «Воздушная разведка установила, что первая цепь противника в виде застав в отдельных окопах находится в 5 верстах севернее хутора Каленый численностью до 700 штыков. В трех километрах от селения располагаются главные силы противника общей численностью 1500 штыков… Окопы тянутся на 4 версты». Другие данные разведки, а также сообщения красноармейцев, бежавших из белого плена, показывали, что противник намерен обороняться на правом берегу Урала у Каленого и одновременно — перебросить главные силы на бухарскую сторону.

По указанию Чапаева командиры средней и левофланговой групп должны были реквизировать «весь рогатый скот и лошадей у богатых киргизов», составив точные списки. Чтобы обеспечить бойцов и командиров продуктами, Василий Иванович потребовал привлечь мирных жителей к выпечке хлеба.

Средняя и левофланговая группы продвигались по неосвоенной пустынной местности. Наступление в первые дни развивалось успешно. Левофланговую группу пополнил партизанский отряд, укомплектованный в основном из киргизов (казахов). Участники Лбищенской операции говорили, что бедняки встречали красные полки восторженно. Богатые кочевники, имевшие по несколько сотен лошадей и тысячи овец, опасаясь реквизиций, грабежа и насилий, уходили вглубь степи. Используя ровные пространства, казаки регулярно сосредоточивали конные группы на флангах, в стыках и даже в тылу отдельных полков, применяя метод мелких «укусов». 28 августа в районе Придорожного (60 верст восточнее Уральска) противник силой до кавалерийской дивизии обрушился на 224-й стрелковый полк, пытаясь обойти его левый фланг. На поддержку полка Чапаев направил по одному батальону из резервных частей. Однако из-за отсутствия прочной связи со 147-й бригадой 49-й стрелковой дивизии левый фланг 25-й дивизии вновь оказался открытым. Раздосадованный задержкой наступления, Чапаев просил командующего 4-й армией ускорить продвижение 147-й стрелковой бригады. Телеграмму немедленно передали в штаб 1-й армии. Не дожидаясь подхода 147-й бригады, командующий Ударной группой приказал прекратить активные действия на правом берегу Урала, прочно закрепиться в районе Сахарной и выделить резервы для содействия наступлению левофланговой группы.

Однако осуществить задуманное Чапаеву не удалось. Чтобы подтянуть тылы дивизии, потребовалось время, которое казаки использовали для организации контрудара и рейда в тыл 25-й дивизии.