Час ночи. Повести

Глава VIII
ВОШЁЛ УБИЙЦА…

Анашин вдруг остановился и прислушался, предостерегающе махнув Виталию рукой. Но, кроме шелеста листьев и весёлого пересвиста птиц, ничего слышно не было, ничего постороннего, настораживающего.

- Почудилось, - успокоенно объявил Анашин и снова двинулся вперёд, бормоча себе что-то под нос.

Виталий, догоняя его, ускорил шаг. Сухой валежник предательски затрещал под ногами.

- …Дурья твоя голова, - вслух сердито рассуждал сам с собой Анашин. - Дурья, говорю… Энто дело нешто возможное?.. За энто дело, знаешь, сколько отломится?.. А я тебя, зараза, упреждал… Цыц! Забейся, и нишкни! Жисть не ломай!..

Он торопливо петлял среди деревьев, иногда сходя с тропы и напрямик продираясь сквозь кусты, все больше нервничая и заметно трезвея.

Наконец вышли на просеку. Тут Анашин снова огляделся, но на этот раз озадаченно и с беспокойством сказал:

- И де ж она, окаянная? Выходит, не туда вышли.

Он снова отступил в лес и, держась просеки, двинулся в сторону шоссе, то и дело озираясь по сторонам и что-то, видимо, высматривая.

«Машину ищет», - догадался Виталий. Он уже неплохо ориентировался в этом лесу и знал, что сейчас они выйдут к нужному месту. Очевидно, понял это и Анашин. Он прибавил шагу и больше уже не оглядывался.

Скоро они подошли к покосившейся сосне, возле которой в кустах ещё вчера стоял «газик» Булавкина. Тут Анашин резко остановился, с испугом глядя на истоптанную траву вокруг.

- И де ж она, окаянная? - повторил он. - Куда делась-то?

- Потерял что? - спросил Виталий.

Анашин растерянно оглянулся на него.

- Вот тута стояла… - указал он на кусты. - И нету…

- Что стояло-то?

- Да она!.. Машина та проклятущая!.. - ответил Анашин. - И нету…

Виталий прикинулся озадаченным.

- Брось. Померещилось тебе спьяну-то. Откуда тут машина?

Анашин был настолько ошеломлён случившимся, что забыл об осторожности. Ему необходимо было выговориться, разделить с кем-то нагрянувшую беду, услышать чьё-то сочувствие.

- Откуда, откуда… Егорка… Заехал, понимаешь, и бросил. А мне теперь ищи!.. Счёты тут, понимаешь, свёл с одним…

- Какие такие счёты? - заставил себя удивиться Виталий. Впрочем, удивление его было искренним. Какие счёты могли быть у Анашина с Булавкиным? Следовало скрыть только волнение, охватившее его.

- А это меня не касаемо, - раздражённо ответил Анашин. - Все одно… нешто можно было убивство делать?

- Убийство?!

Анашин метнул на Виталия насторожённый взгляд.

- Ну чего пасть раскрыл? - грубо спросил он. - Под пьяную руку дело было. Егорка-то все равно как без памяти был. Вдарил и бросил. Опосля мы уже вдвоём пришли. Искали, искали впотьмах и не нашли. А сам он уйтить не мог. Вот и загадка. А теперича и машины нет.

- Нашли да угнали, дело какое, - пренебрежительно сказал Виталий. - Ребята или бабы по грибы пошли, вот и все.

- Шум в деревне был бы, - с сомнением покачал головой Анашин. - А машина того, битая, словом, - и обеспокоенно добавил: - А главное - парень тот где, вот незадача.

- На что он тебе?

- На что? Мне Егорку спасать надо, вот на что. Анашин, что-то соображая про себя, зло покусывал губы.

- Очухался да ушёл, - как можно равнодушнее предположил Виталий. - Где ж его теперь искать?

- После Егорки очухаешься, жди, - Анашин почесал затылок, потом решительно сказал: - Вот что. Тут ещё одна деревня недалеко. Надо на всякий случай наведаться. Может, этот гад туда уполз?

Виталий на миг вдруг представил себе ночной лес и ползущего по траве Булавкина, раненого, теряющего силы, его исцарапанные, чёрные от земли руки, услышал крик ночной птицы, треск валежника в темноте, и озноб пошёл по спине.

- Пошли, - сурово сказал он. - Не оставлю я так… тебя.

Анашин быстро взглянул на него не то опасливо, не то благодарно, перехватил сумку в другую руку и буркнул:

- Ну, пошли.

Они миновали просеку и снова углубились в лес. Тут он был реже, кустов не стало, ровный травяной ковёр стлался под деревьями. Легче стало идти. «И легче ползти», - подумал Виталий. Постепенно исчезли берёзы, ольхи и осины, остались только бронзовые высоченные сосны, изредка перемежающиеся чёрными, в седой паутине елями, под их широкими, густыми лапами сгущался влажный сумрак.

Анашин и Виталий шли теперь рядом, подгоняемые почти одинаковым нетерпением и беспокойством. Анашин помахивал своей сумкой и, разгорячённый ходьбой, казалось, совсем протрезвел. И ещё казалось, что его спутник вызывает у него все большее доверие. Во всяком случае, его просто распирало от желания излить все свои горести.

В который раз уже недобрым словом помянув жену и её «пёсий нрав», он опять перешёл на мучившую его мысль о брате.

- …Я ему, гаду, говорю: «Ну чего теперь тебе надо? На работу, слава тебе господи, устроен, выпить на что есть, погулять тоже. Какого лешего тебе ещё надо?» Так нет. Трясёт его, понимаешь, все трясёт чегой-то…

«Погоди, - зло подумал Виталий. - Теперь я за твоего Егорку возьмусь. Я его потрясу, мразь такую».

- …Чегой-то он за душой носит, - продолжал Анашин. - Чегой-то ему покоя не даёт. А тут ещё Васька, дружок его. Как сойдутся, как начнут… я только головой кручу.

«Васька? - насторожился Виталий. - Это, конечно, Носов. Так, так». И, усмехнувшись, спросил:

- Чего начнут-то? Насчёт баб небось?

- То пустое, - махнул рукой Анашин. - Промеж них ещё чегой-то есть. Не сказывают только. А я их спрашивать боюсь, ей-богу! Лихой они народ, битый. Я… А, так тебя!..

Он споткнулся о какой-то корень в траве, выронил сумку, поспешно поднял её и, открыв, проверил бутылку с самогоном.

- Цела, родимая, - облегчённо вздохнул он и предложил: - Может, выпьем с устатку, а?

- Давай, чего ж.

Они присели на траву. Анашин стал вынимать свои припасы. Делал он все это торопливо, не то от нетерпения скорее выпить, не то от желания побыстрее двинуться дальше.

Виталий еле успел незаметно выплеснуть из кружки самогон, как Анашин уже поспешно стал закусывать, громко хрустя луком. Потом вытащил мятую пачку «Севера» и, закурив, вскочил на ноги.

- Иттить надо, - объявил он.

Лес начал редеть. Слева потянулся густой кустарник, за ним сверкнула река. Впереди раскинулся луг. Душно запахло нагретой травой. Лишь редкие сосны выбегали сюда, словно не успев остановиться вместе с подругами на опушке леса.

За лугом, у самой реки, показалась деревушка. На взгорке белела церковь. Вдали по шоссе пропылила машина, за ней - другая.

- Вот оно, - мотнул головой Анашин, останавливаясь и вытирая рукавом пот. - Село Миролюбово.

«После Буяновки и Пожарова это уже неплохо», - с усмешкой подумал Виталий и заметил:

- Домов в этом селе поменьше, чем в вашей деревне.

- Раз церковь, значит село, - важно пояснил Анашин. - Ну, двинулись. Ты гляди только не отставай, - добавил он, бросив на Виталия косой взгляд.

Во взгляде этом была непонятно откуда появившаяся вдруг насторожённость. Словно Анашин уже жалел, что взял с собой этого неизвестного ему человека, с которым к тому же ещё и выпил и разоткровенничался.

«Что это он? - с беспокойством подумал Виталий. - Ведь я же как будто ничем себя не выдал». Ему тоже хотелось отделаться от Анашина, который раздражал его каждым своим словом, каждым движением и который мог теперь лишь осложнить поиски Булавкина. Но отпустить от себя Анашина было нельзя. Он мог предупредить Егора. А того надо было брать внезапно, застать врасплох и не дать скрыться. То, что Егора Анашина надо арестовать, и арестовать немедленно, Виталий не сомневался. Хотя бы за нападение на Булавкина. А там будет видно. Не зря он, конечно, трясётся. Не зря…

Они шли теперь через луг, ноги путались в высокой траве. Солнце пекло немилосердно, словно навёрстывая то, что не удалось сделать с утра.

- Как будем искать-то его? - спросил Виталий. - Документы при нем какие есть?

- Не твоя забота, - угрюмо отрезал Анашин.

- Ну, вот что, дядя, - не вытерпел Виталий. - Я тебе и вовсе, видать, не нужен. Чего ж ты меня за собой поволок?

Анашин как будто только и ждал этого вопроса. Он резко повернулся и заорал:

- Кто тебя волок?! Кто?! Сам навязался! Я тебя знаю?! Ты меня знаешь?! К водочке чужой подкатываешься?! - худое, заросшее щетиной лицо его нервно подёргивалось, в слезящихся глазах светилась злость. - Катись, откуда пришёл! А то враз накостыляю! Нужен ты мне, как… - и он замахнулся на Виталия сумкой.

- Ну, дядя, ты даёшь, - отскочив, изумлённо произнёс Виталий. - Это кто же со мной за дружбу пил? Да ещё деньги у меня на водку взял.

- Деньги?! Я небось все насквозь вижу!.. Гад ты, вот кто!..

- А ты сам кто? - задорно спросил Виталий, которого начинала и злить и смешить эта сцена.

- Я?! Порешу вот, и за себя не отвечаю! Какая хошь комиссия справку даст! Псих во мне серьёзный! Понял? Господи-и-и! - вдруг, подвывая, произнёс он. - Хоть бы подох тот стервец, что ли! Хоть бы подо-ох!..

- Ты что, в самом деле рехнулся? - сердито спросил Виталий, изумлённый внезапным переходом Анашина. - Чего кличешь-то?

- Так ведь не то засудят Егорку-то. Засудят!..

- Если тот помрёт, ещё больше засудят.

- А кто дознается? Кто? А ему на том свете, считай, уже все равно. Зачем ещё одну душу-то губить? Ой, господи!.. Ну, пошли, что ли? - уже миролюбиво предложил он.

- Ну, пошли, - вздохнул Виталий. - Черт с тобой.

«И в самом деле псих, - подумал он. - От него чего хочешь можно ждать».

И все-таки того, что вскоре случилось, Виталий не ждал.

Они пересекли луг, потом большое картофельное поле, переходившее незаметно в огороды, и, наконец, вошли на пыльную деревенскую улицу.

Около одной из изб стояла подвода. Какой-то мужчина сгружал с неё доски. Пегая лошадёнка мотала головой, отгоняя слепней.

Анашин вихляющей походкой, заранее широко и заискивающе улыбаясь, подошёл к подводе.

- Здорово, кум! - закричал он. - Бог в помощь!

- Благодарствую, - сурово ответил мужчина, продолжая скидывать доски. - Опять куролесить явился?

Анашина, видно, тут тоже знали.

- Ни боже мой! По делу я к тебе, - обиженно ответил тот.

- Делов у меня с тобой не было и нет. Давай, давай ступай.

И мужчина неодобрительно покосился на стоявшего в стороне Виталия.

- Да я ж только спросить хочу! - взмолился Анашин. - Крест на тебе есть?

- Нету креста, - мужчина скинул на землю очередную доску и выпрямился. - Ну, спрашивай!

- Ты скажи, - засуетился Анашин. - Может, знаешь. Тут парня одного не подбирали? Приползть должен был?

Мужчина подозрительно посмотрел на Анашина.

- Выходит, это твоих рук дело, злодей?

- Ни боже мой! - испуганно замахал на него Анашин. - Что только скажешь! Вот, - вдруг указал он на Виталия. - Сродственники ищут.

Мужчина уже внимательно оглядел Виталия и спросил:

- Ваш, значит, парень?

- Наш, - подтвердил Виталий.

В это время из избы вышла женщина и остановилась на крыльце, прислушиваясь к разговору.

- Подобрали его, - сказал, вздохнув, мужчина. - Без памяти был. Хотели в больницу везти, а машины, как назло, ни одной на шоссе. Тут, видим, туристы на плоту плывут, - он кивнул в сторону реки. - Мы им давай махать. Они и взяли. До больницы тут рукой подать. В Чудиловке она. И тоже у самого берега стоит.

- Когда же это было? - на всякий случай спросил Виталий.

- Когда? Сегодня у нас вторник? Выходит… - мужчина стал считать про себя, загибая пальцы.

- Как раз в четверг и было, - сказала со своего крыльца женщина. - Ты ж ещё в город собирался.

- Значит, больница эта… - начал было Виталий.

- Знаю, знаю где, - недовольно вмешался Анашин. - Тудыть километра три, не больше. Ежели прямиком.

Мужчина согласно кивнул головой.

- Верно. Не больше. Но если желаете, подвезти могу.

А женщина соболезнующе спросила:

- Может, молочка выпьете? Устали, гляжу.

- Нужно нам твоё молоко, - грубо отрезал Анашин. - Дойдём, не помрём, - и махнул Виталию: - Пошли.

- Спасибо вам, - сказал Виталий. - Раз уж такой проводник у меня строптивый, придётся идти.

«Ну, скотина, - обозлённо подумал он об Анашине. - Погоди у меня».

Они в полном молчании миновали деревню и снова углубились в лес.

Анашин нервно курил и не смотрел в сторону Виталия. Вообще было заметно, что он все больше волнуется и даже не предлагал больше выпить, хотя сумку нёс по-прежнему бережно, то и дело кося глазом на высовывавшееся оттуда горлышко, заткнутое газетной пробкой.

Тропинки не было видно. Двигались напрямик, обходя кусты и поваленные деревья. Анашин шёл уверенно, и было видно, что он хорошо знает эти места. Оба молчали, и молчание это становилось все враждебнее.

Виталий обдумывал сложившееся положение. Итак, раненый Булавкин, видимо, доставлен в больницу. Пять дней назад. Почему же оттуда не дали знать в город? Ведь человек ранен, значит, ясно, что совершено преступление. Странно. А может быть, Булавкин умер в больнице? Но тогда тем более должны были сообщить. Вот если его не доставили в больницу… Ну, это уж невероятно. Почему же оттуда не сообщили в милицию? Они обязаны были это сделать. Впрочем, это сейчас не главное. Главное - чтобы Булавкин был жив, чтобы заговорил, чтобы захотел все рассказать. Зачем он писал анонимки? Зачем обманул и сбежал? Зачем угнал машину? Только бы он захотел все рассказать. Но скорее всего он не захочет. Его придётся уличать. Но прежде всего придётся его вылечить. Бедная Анфиса Гордеевна! Если бы она знала, что случилось с её Серёжкой… И потом, надо будет из больницы позвонить в город, пусть немедленно задержат…

- Стой, - неожиданно сказал Анашин. - Пришли. Видишь? Вон она, Чудиловка. А вон больница.

Лес кончился. Дальше золотом разлилось пшеничное поле. За ним виднелась большая деревня. Глазом нельзя было охватить всех её домов. В центре высились даже двухэтажные, каменные. И не только в центре. Два из них, белые, под зелёными блестящими крышами, стояли в стороне, у самой реки. На них, очевидно, и указывал Анашин. Больница!

- Давай-ка выпьем для храбрости, - мрачно сказал Анашин, опуская свою сумку на траву, под тенью последних деревьев на опушке.

- Давай, - согласился Виталий.

«Пусть налакается, - подумал он. - Легче будет потом отделаться».

Анашин достал уже наполовину опустошённую бутылку, огрызок хлеба и несколько луковиц.

Оба сильно устали. Виталий чувствовал, как гудят ноги, когда он вытянулся на траве. Небось километров пятнадцать отмахали по лесу, да по лугам, и ещё в такую жару. Как приятно было хоть на секунду закрыть глаза.

Солнце клонилось к западу. Жара начала спадать. Лёгкий ветерок обдувал лицо.

Анашин возился с бутылкой, зубами вытаскивая скрученную газетную пробку. Наконец он вытащил её, налил в кружку самогона, поставил её перед Виталием, подвинул ему хлеб, лук. Потом, что-то буркнув, он встал, пошарил в кустах и, казалось, что-то вытащил оттуда.

Виталий лениво разомкнул слипающиеся глаза.

В ту же минуту странный удар обрушился на него.

Игорь раздражённо опустил телефонную трубку.

Чепуха какая-то! Что значит «пропал»? Куда Виталий мог пропасть? Просто занят каким-то делом, напал на какой-то след, и нет времени или возможности дать о себе знать. Вот и все. Паникёр этот Углов. «Выезжайте к нам». Как на пожар. А настоящий пожар здесь, у Игоря. Виталий сказал бы, что стало «совсем горячо», горячее уже некуда!

Игорь принялся нетерпеливо расхаживать по кабинету.

Может быть, он совершил ошибку, что не арестовал Носова? Ведь помощник прокурора Кучанский дал санкцию. Носов написал угрожающее письмо Лучинину, и тот вскоре погиб; написал подозрительную записку от имени Булавкина, и тот исчез. Носов все время «ходит где-то рядом» с этими происшествиями. Но цепочка тянется куда-то в сторону, к Анашину например. И тут все пока неясно. А вот анонимки… После своего признания Носов выглядит пешкой, игрушкой в чужих руках. Главный преступник не он! И арест Носова мог бы всполошить, насторожить того, главного! А так Носов три дня не будет выходить из дому. Телефона под рукой нет. Послать некого. Значит, предупредить он никого не сможет. Это главное. Внезапность сейчас решает все. Следовательно, надо спешить. Завтра же надо увидеть…

Игорь подошёл к столу и начал набрасывать план на завтрашний день. Пункт первый, второй, третий… Вот скольких людей надо повидать. Разве он может уехать? Бросить все и лететь в Пожарово! Но Виталий!..

Игорь схватил трубку телефона и позвонил дежурному:

- Откаленко говорит. Что, Волов ещё не появился?.. Так. А где Томилии?.. Ага, ясно!

Он нажал на рычаг и набрал новый номер.

- Николай Игнатьевич?.. Ты что же не заходишь?.. Ну, понятно. Так вот. Выезжай в Пожарово. Лосев там куда-то пропал. И потом, Булавкин, сам знаешь, нужен до зарезу. В общем, на месте сориентируешься. Углов там ждёт.

- Все ясно, - прогудел Томилин. - Предупреди дежурного.

Игорь с облегчением повесил трубку. Одно дело сделано. На Томилина можно положиться. Интересно, куда все-таки делся Виталий?

Он снова позвонил дежурному.

- Запишите, товарищ Скворцов. Приготовить машину. Сейчас Томилин поедет в Пожарово. Передайте Волову. Завтра я с утра в прокуратуре. На одиннадцать вызвать ко мне… на тринадцать вызвать… На пятнадцать…

Продиктовав дежурному фамилии, Игорь напомнил:

- За Носовым наблюдать неотступно. Утром смените товарищей. Раскатова я сейчас предупрежу. Он у себя?

Игорь повесил трубку, убрал со стола бумаги и, накинув пиджак, вышел из кабинета.

В гостиницу он вернулся, как всегда, поздно.

…Когда мечтаешь, чтобы ночь прошла поскорее, она тянется бесконечно; когда подгоняешь время, оно растягивается, как резина, минуты ощутимо превращаются в часы. Игорь, ворочаясь в темноте, каждый раз убеждался в этом, когда зажигал лампочку… А тут ещё Виталий вздумал куда-то пропасть!..

Утро наступило неожиданно, когда Игорь потерял уже всякую надежду его дождаться. Проснувшись, он убедился, что опаздывает. Полетела зарядка, полетел завтрак, Игорь умудрился порезаться даже электрической бритвой…

В прокуратуре Игоря ждали Савельев и помощник прокурора Кучанский, изящный, загорелый, чёрные брови вразлёт, весёлые карие глаза на тонком лице. Игорю он чем-то напоминал Виталия, хотя был смугл, черноволос и лет на десять старше.

С Кучанским было легко и приятно работать. Он понимал все с полуслова, незаметно подсказывал, как-то совсем необидно возражал или не соглашался и радовался удаче другого.

- Великолепно вы Носова прижали, - сказал Кучанский. - Это, знаете, высший пилотаж. Но… - он задумчиво стряхнул пепел с сигареты, - он психологически сломался все-таки быстрее, чем можно было ожидать. Не находите?

- Нахожу, - кивнул Игорь. - И тут есть одна мысль. Носов ведь связан ещё и с Анашиным, и с Булавкиным. Эта цепочка тоже ведёт к Лучинину.

- Тут вы спешите, - заметил Савельев. - Лучинин два раза приезжал рыбачить к Анашину. О Лучинине, видимо, что-то хотел сообщить вам Булавкин. Это ещё не цепочка.

- Но присмотреться необходимо, - мягко возразил Кучанский. - Советую все же не разбрасываться. Вторая цепочка пока гипотетична, а вот первая вполне реальна. Она все объясняет, вплоть до гибели Лучинина.

- Видимо, да, - не очень уверенно согласился Игорь.

Кучанский засмеялся.

- Вам сейчас нельзя сомневаться! - энергично воскликнул он. - Вы вышли на финишную прямую. Как вы теперь собираетесь действовать?

- У меня вот какой план. Глядите.

К одиннадцати часам Игорь все-таки успел вернуться в горотдел. И почти вслед за ним пришла Филатова.

- Да, - сказала она враждебно. - Ухаживал. Руку и сердце предлагал. Он даже к родителям моим ездил, их уговаривал.

- У вас было с ним объяснение?

- Было…

- И что же?

- Он сказал… что я его все-таки полюблю. Отвратительный человек.

Игорь помолчал. Ему было неловко расспрашивать её о таких вещах.

- Вы меня извините, что приходится…

- Я понимаю, - перебила она. - Спрашивайте.

- Он знал о ваших… о вашем отношении к Лучинину?

- Наверное… Во всяком случае, догадывался.

- Это его не остановило?

- Его? Нет. Это не такой человек. Он мягкий и вежливый только с виду. И умеет притворяться. Я же вам говорила.

- А он с вами не говорил о Лучинине?

- Никогда.

- Но, вероятно, ревновал?

- Наверное… Да, конечно, ревновал. Я однажды поймала его взгляд, когда он смотрел на Женю…

Глаза её вдруг наполнились слезами, и она поспешно закусила губу.

- Он писал вам когда-нибудь?

- Да…

- У вас сохранились эти письма?

- Что вы!.. - она удивлённо подняла на него глаза.

- Да, конечно, - смутился Игорь. - Простите. И последний вопрос: он вам говорил что-нибудь о планах на будущее?

- О, у него были самые широкие планы, - Филатова слабо усмехнулась. - Он очень честолюбив. Хотя… Но я вам уже сказала, что он умеет притворяться.

- Ну, тогда ещё один вопрос: вы знаете кого-нибудь из его знакомых вне завода?

Филатова задумалась, перебирая тонкими пальцами косынку, лежавшую на коленях.

- Да, - сказала она, наконец, и посмотрела на Игоря. - Он мне говорил о том самом человеке. Они друзья.

- Он не говорил, где они познакомились?

- Кажется, они когда-то вместе учились.

- Этого не может быть! - воскликнул Игорь, но тут же, усмехнувшись, добавил: - Впрочем, в жизни все бывает.

- Да, - тихо повторила Таня. - В жизни все бывает.

Потом она ушла.

А через несколько минут в кабинет постучала Анна Николаевна Бурашникова, маленькая, очень полная, в круглых очках, тёмные, с сильной проседью волосы были аккуратно собраны в пучок. На руке у неё висела большая потёртая сумка, тонкий ремешок глубоко вдавился в пухлую складку у локтя. Круглое лицо Бурашниковой светилось такой очевидной застенчивой добротой, что могло показаться простоватым, если бы не мудрый, терпеливый взгляд светлых, чуть выцветших глаз из-под очков.

Знакомство с ней произошло быстро, не успела ещё Бурашникова усесться возле стола, взгромоздив на колени свою сумку и вытереть мокрым, зажатым в кулак платком бисеринки пота со лба.

- Заходил, как же, - ответила она на вопрос Игоря. - И наряды смотрел.

- А из бухгалтерии выносил?

- Чего греха таить - выносил. «Хочу, - говорит, - досконально все изучить». Я ему говорю: «Не положено». А он мне: «Сделайте, мол, исключение. Надо подготовиться. Из Москвы комиссия едет». Ну, что ты будешь делать? И чего ему надо? Бухгалтерия его не касается. А Валентина Григорьевича, как на грех, не было, болел он. При нем бы не осмелился.

- Вы и другим позволяете в нарядах рыться?

- Ни, ни. Это уж кто так, понахальнее. И то на моих глазах, - она смущённо улыбнулась. - Никак авторитет не внушу. Все «тётя Аня» да «тётя Аня». Что с ними поделаешь? Но чтобы что пропало, такого не было.

- До первого случая, оказывается, тётя Аня, - усмехнулся Игорь.

Ему было легко, и просто беседовать с ней, особенно после того тягостного, душу вымотавшего разговора, какой был с Филатовой. Что ж, горе есть горе, никуда от него не денешься, ничем не отгородишься, даже если это чужое горе. Впрочем, Игорь уже привык делить с людьми их горе - такая работа. Что тут поделаешь? А не взвесишь чужое горе на своих плечах, не ощутишь его непомерной горечи, тоски и гнева, что тебе делать тогда на такой работе, какой из тебя прок? И горе Филатовой это теперь и его, Игоря, горе: ведь погиб хороший, нужный всем человек.

Тень пробежала по лицу Игоря, он невольно нахмурился, прогоняя эти, не ко времени возникшие мысли. И видно, Бурашникова заметила, перехватила что-то из них. Она тяжело вздохнула и вытерла платком лицо, будто смывая с него неуместную сейчас, добрую свою улыбку. И толстое лицо её стало сразу напряжённым и задумчиво-скорбным. Она, видно, тоже сейчас вспомнила Лучинина, Игорь готов был поклясться в этом. И он сразу ощутил, что лёгкость и приятность ушли из разговора, вернее, ушла видимость этого, которая появилась было вначале.

- Если надо, так и подпишусь, - вздохнула Бурашникова. - Никто больше взять их не мог, кроме него. Это точно.

- Но это ещё не все, Анна Николаевна.

Игорь достал зеленую папку из прокуратуры и стал листать страницы допросов. Сейчас в этой папке были собраны все протоколы - и те, что были у Роговицына, и те, что передал Раскатов в первый день по приезде Игоря и Виталия в Окладинск.

Наконец Игорь нашёл то, что искал, и, пробежав глазами исписанную страницу, сказал:

- Вы говорили, Анна Николаевна, что видели Лучинина в тот самый вечер. И что шёл он не один.

Бурашникова скорбно кивнула головой.

- Видела, как же. Темно, правда, уже было.

- Как видели, близко?

- Ближе некуда. Мимо забора моего прошли.

- Кто же с ним был?

- Вот не знаю я того человека.

- А если увидите, то узнаете?

- Ой, милый, не скажу. Память у меня только нацифры и документы. Их, ночью разбуди, вспомню. А на личность, ну прямо, никуда. Ей-богу, никуда, - огорчённо повторила она и, словно желая утешить Игоря, добавила: - А насчёт того, точно вам говорю: никто больше взять их не мог. Я так вчера и Валентину Григорьевичу сказала, когда он меня конф… конф… как уж он объявил, не помню. В общем, секретно спрашивал, по душам. Вам одному и велел про то сказать.

- Это очень важно, Анна Николаевна, - кивнул Игорь.

Потом ушла и Бурашникова.

А вскоре на её месте уже сидел, перекинув ногу на ногу и упёршись острым локтерл в колено, худой, усатый Симаков. Поминутно сдувая пепел с сигареты на ковёр и от волнения не замечая этого, он говорил:

- Я, так-эдак, прямо скажу: уважения к нему нету.

Чуть раскосые глаза его в упор смотрели на Игоря, а брови, сходившиеся как бы под углом, придавали этому взгляду какое-то укоризненное выражение.

- …Я пока людям говорю: помогать, мол, надо, так-эдак, - продолжал Симаков. - Но сам все больше вижу: не тому помогаем. Носов во где у нас у всех, - Симаков похлопал себя по шее. - А он чего делает? Мы вот поглядим, поглядим да на партбюро его вытащим, так-эдак.

«Добрый мужик, - подумал вдруг Игорь, - И справедливый. И умница. И все это чувствуют. Потому, наверное, и любят. Но ещё и характер».

- С Носовым ясно, - сказал он. - А вот Анашин откуда взялся?

- Это человек незнакомый, - покачал головой Симаков. - Но уже себя нахалом показывает.

- Кто ж его на завод принял? Ведь судимость у него.

- Ну и что? - Симаков укоризненно взглянул из-под, треугольника бровей. - Вон у нас Валерка Гончаров. Тоже судимость есть. А как вкалывает? На красной доске висит, так-эдак. Никто ему старое и не поминает. И пусть кто попробует!

- Это все верно, - покачал головой Игорь. - Только вы меня не поняли. С судимостью ведь не очень охотно принимают. Нам же самим нажимать приходится. А туг - раз и готово. Почему?

- Э, милый. Всяко, так-эдак, бывает. Кто ж его знал, что он за человек?

- Может, кто и знал. Я вас попрошу, Иван Спиридонович, поинтересуйтесь, как Анашина приняли, у кого он был. А то мне это не с руки. Лишний разговор пойдёт.

- Можно, чего ж.

Они простились. Игорь проводил его вниз и спросил у дежурного:

- Томилии не звонил?

- Никак нет, товарищ капитан, - ответил тот, поднимаясь.

Игорь досадливо кивнул.

Он не мог подавить растущего беспокойства.

- Вас товарищ подполковник просил зайти, - добавил дежурный.

Игорь стал подниматься по лестнице.

С Раскатовым они пошли обедать.

- Заодно расскажешь, что там у вас на данный момент светит, - сказал тот по-хозяйски твёрдо. - И что ещё от нас требуется. Какая помощь.

Разговор продолжили уже в кабинете. Игорь, хмурясь, сообщил об исчезновении Лосева. Раскатов как-то по-особому взглянул на него и сказал:

- Плохо ты знаешь Томилина. И совсем не знаешь Углова. Положись как на себя. Они, брат, все сделают. Это же орлы, каких поискать. Понял?

Когда Игорь уже уходил, Раскатов, положив ему на плечо огромную свою руку и провожая до двери, задумчиво сказал:

- Дело Лучинина идёт вглубь и вширь. Хорошо копаете. И во всем я с тобой согласен. Так что давай, милый. Действуй, как решил.

А потом к Игорю пришла Лучинина, тихая, замкнутая, в строгом платье с узеньким белым воротничком вокруг тонкой шеи. Бледное, неподвижное лицо её было как мраморное. А высоко взбитые, очень светлые волосы казались совсем седыми.

- Извините, Ольга Андреевна, что пришлось вас потревожить, - сказал Игорь, чувствуя, как трудно становится говорить, даже дышать, глядя в эти потухшие, измученные глаза. - И ещё извините меня, что придётся касаться такой тяжёлой… таких тяжёлых воспоминаний.

- Пожалуйста, не извиняйтесь, - сухо ответила Лучинина, и её прозрачные, нервные пальцы в жгут свернули платочек, который она держала в руке.

- Так вот, - продолжал Игорь. - Я вам должен кое-что рассказать. И кое о чем спросить. Мой товарищ был у вас неделю назад, когда мы только приехали и ничего не знали. За эту неделю мы многое выяснили, - он помолчал, подыскивая слова, потом так же медленно продолжал, вертя в руке незажженную сигарету. - Я вам пока скажу только то, что можно сказать. Мы узнали, что в министерство, в редакцию газеты, в прокуратуру ещё до начала ревизии на заводе поступили анонимные письма с обвинениями в адрес Евгения Петровича. Мы уже почти убедились, что это клевета. И мы нашли их автора…

Лучинина вздрогнула и пристально посмотрела на Игоря.

- …Узнали, - продолжал Игорь, наконец закуривая, - что он не сам писал их, вернее, что ему подсказали их содержание. Кроме того, письма, которые нашли вы. Это он написал сам. Узнали и того, кто ему подсказал.

- Какая подлость… - прошептала Лучинина, опустив голову. - Я теперь понимаю…

- Это ещё не вся подлость, - возразил Игорь. - Часть её коснулась и вас.

- Меня?.. - она подняла голову. - Да, да… Я понимаю.

- Подлость и клевета.

- Нет! - нервно воскликнула Лучинина. - Это не клевета! Это правда, - и впервые бледное её лицо исказилось от страдания. - Это правда… - повторила она тихо.

Игорь молча покачал головой.

- Знаете что, - Лучинина пристально посмотрела ему в глаза. - Если так, то давайте называть вещи своими именами.

Она оказалась сильнее, чем он думал.

- Давайте, - согласился Игорь. - Так вот. Сна чала о том, что правда. Она… - Игорь не решился назвать Таню по имени, - она действительно любила Евгения Петровича. И он её, вероятно, тоже. Но… тут кончается правда. Начинается ложь. Он не обманывал вас. Он только мучился. Это могло и пройти. Она решила уехать из города. Это могло и не пройти. Тогда вы все бы узнали от него самого. И только после этого… он ушёл бы. Честно, открыто. Ведь он был именно таким, вы же знаете.

- Да, я знаю… - тихо подтвердила она. - Но я тоже измучилась… Мне обрывали телефон… Боже, что мне говорили… И подбрасывали мерзкие письма. И…

- И вы не знаете, кто это делал?

- О! Голоса были разные. Но потом… он пришёл ко мне. И даже назвался другом… Но я… прогнала его. Я ничего не могла поделать с собой… И ничего не говорила Жене… Ничего… до конца…

- Вот видите, - произнёс Игорь. - Теперь это уже вся подлость. И она идёт от него.

- Мне уже все равно, поверьте…

- Ну, не-ет. Тут я с вами не согласен. За подлость надо расплачиваться. - Игорь невольно сжал кулак, сигарета сломалась, и он бросил её под стол, в корзину.

…Вечером в гостиницу к Игорю пришёл Кучанский. Он молча слушал, покуривая сигарету, потом, вздохнув, сказал:

- Да-а. Напереживались вы, я смотрю. И было от чего, конечно. Проклятая работа! Но жить без неё я бы, например, не мог. Знаете, что сказал про нашу работу Квачевский ещё сто лет назад? Эх, умел сказать старик. Я даже выписал. Вот послушайте, - он вынул записную книжку и, полистав её, прочёл: «Следователь должен смотреть на горести других, не потрясаясь ими, на страшные злодеяния, не раздражаясь против них, чтобы в своих действиях и распоряжениях не увлечься, не поддаться этим впечатлениям в ущерб долгу и правде». Совершенно точно сказано.

Они помолчали.

Потом Игорь упрямо возразил:

- А я не могу не возмущаться. Я не счётно-решающая машина. Главное - не показывать этого, вот что.

- Нет, - ответил Кучанский. - Если на то пошло, то главное - чтобы ваше возмущение не мешало, а помогало узнать правду, добиться правды. Истина - вот бог, которому я поклоняюсь! - воскликнул он, и это почему-то не прозвучало у него высокопарно.

- Красиво говорите, - усмехнулся Игорь. - Вас бы мой Виталий заслушался.

- А главное - правильно, - запальчиво возразил Кучанский.

- Да-а, - протянул Игорь. - У меня завтра разговор с тем типом. Решающий. И Юра Савельев, как назло, опять занят. Попробуй тут быть спокойным.

В этот момент в дверь постучали. Игорь сорвался с дивана, словно только и ждал этого стука.

На пороге стояла запыхавшаяся дежурная.

- К телефону вас… просят… скорее…

- Я сейчас! - крикнул Игорь Кучанскому и устремился по тёмному коридору к лестнице.

Чёрная трубка лежала внизу на барьере.

- Слушаю! - закричал Игорь, судорожно прижимая её к уху. - Откаленко слушает!

- Томилин говорит, - раздался далёкий, еле слышный голос. - Нашёл твоего Лосева… Из Чудиловской больницы говорю…

- Что, что? - закричал Игорь. - Громче!

- Из… больницы говорю… - далёкий голос тонул в шуме и треске разрядов. - Здесь Булавкин… очень плох… Ты понял?.. Разбираемся… Завтра позвоню из Пожарова… Лучше будет… Пока…

По оконному стеклу шлёпали густые, нежно-зеленые ветви берёзы. Ветер задувал откуда-то сбоку, ветви шелестели, тёрлись о стекло, золотые солнечные блики скакали по столу и белым стенам маленького кабинета главного врача.

На стенах висели графики дежурств, отпечатанные на машинке инструкции, плакаты, рассказывающие, как оказать первую помощь при переломах, наездах и ожогах. В стеклянном с красным крестом шкафу на стеклянных полках были разложены коробочки и баночки с лекарствами. Остро пахло йодом, нашатырём и ещё чем-то специфично больничным.

Возле окна у стола сидела полная женщина в белом халате и белой шапочке, из-под которой выбивались короткие седые волосы. Женщина, щурясь, курила, и бесчисленные морщинки на её крепком, загорелом лице казались ещё резче и заметнее. Из кармана её халата выглядывали дужка и резиновые трубочки стетоскопа. С другой стороны стола разместился огромный, казавшийся неуклюжим Томилин в своём негнущемся синем плаще. А между ними верхом на табуретке сидел Виталий. Тугая марлевая повязка обхватила его голову, дыбом подняв клок светлых волос на самой макушке. На нем были больничные, из синего сатина штаны и тоже больничная нижняя рубашка с длинными рукавами и тесёмочками у горла. Тем не менее вид у Виталия был бодрый. Он энергично посасывал свою трубку и говорил хмурившейся женщине:

- Ну как же так, Тамара Анисимовна? Человек у вас пять дней в сознание не приходит, а вы…

- А мы, - перебила его женщина, - все делали, чтобы он хоть на шестой день в сознание пришёл.

- Да, но надо же ставить в известность милицию о таких случаях?

- Без вас знаем. Но телефон у нас не работает, вы же видите? Звоним с почты. Вот и получилось. Дежурный врач решила, что сестра звонила, а та, видите ли, была уверена, что врач звонил. Я же не сомневалась, что или та, или другая, но звонили. Словом, недоразумение получилось. Да ещё такой тяжёлый больной. Мы от него ни на минуту не отходили ни днём ни ночью. Сестра кровь дала, сама тут сутки потом лежала.

Женщина сердито курила.

- Это я все понимаю, - мягко возразил Виталий. - Но, согласитесь, непорядок. Мы же с ног сбились.

- Мы, между прочим, тоже. Только вы его искали. А мы его спасали. Небольшая разница.

- Тамара Анисимовна, я медицину глубочайшим образом уважаю, - Виталий приложил руку к груди. - Во-первых, у меня родители тоже врачи, сам чуть врачом не стал. Мне этого мама до сих пор не может простить. Во-вторых, - он дотронулся до повязки, - вы столько бинта для меня не пожалели. Я только надеюсь, что завтра утром вы его…

- И не надейтесь, - оборвала его женщина. - Три дня будете носить. Потом лёгкой повязкой заменим. И лежать! - властно закончила она.

Виталий с упрёком посмотрел на неё.

- Тоже три дня?

- Да, да. Не забывайте, у вас ещё и сотрясение.

- Ну, хорошо, - кротко вздохнул Виталий. - Завтра мы устроим консилиум под его председательством, - он указал на Томилина. - А пока расскажите нам все о больном Булавкине.

- Что ж вам рассказывать? - женщина закурила новую папиросу. - Доставили его туристы в четверг утром. Огромная потеря крови, ножевые раны, задето лёгкое. Без памяти был. Пульс почти не прощупывался. Приняли срочные меры. Ну, это уж по нашей части. В сознание приходил ещё один раз, тоже ненадолго. Ну, а окончательно вот только сегодня. Надеюсь, жить будет.

Она устало потёрла ладонью лицо.

- Что-нибудь говорил в бреду? - спросил Виталий.

- Имена какие-то называл, выкрикивал что-то, ругался, звал кого-то.

- Так, так. Вот это уже интересно. Припомните, Тамара Анисимовна, очень вас прошу, что выкрикивал, кого звал.

- Ну, кричал «убью!», мать звал. Ещё какую-то Лару. Так, знаете, звал… Однажды прошептал, это я сама слышала: «Евгений Петрович, я за вас…»

- Что - за вас? - дрогнувшим голосом спросил Виталий.

- Дальше не слышала. Только губами шевелил. И сразу глубокий обморок. Вам надо с Верой поговорить. Это наша сестра. Она от него четверо суток не отходила. И кровь дала. Золото, а не девчонка. Уж я её гнала домой, и мать приходила, просила, ругалась. Не уходит. Плачет и не уходит.

- Где она сейчас, ваша Вера? - спросил Виталий.

- Сейчас услала. Она уже на ногах не стоит. А он есть попросил. Хороший, кстати, паренёк. По глазам видно.

Виталий, поморщившись, взглянул на неё.

- Хороший, говорите?

- Да. А вам надо лечь. Немедленно, - строго сказала женщина. - Можете здесь, у меня, - она указала на белую высокую койку у стены. - Я пойду к больным. Вечерний обход надо делать. Через час вернусь.

- Пожалуй, я действительно лягу. А ты, - Виталий обратился к Томилину, - садись рядом, будешь рассказывать, - он провёл рукой по забинтованному лбу. - Что-то кружиться начала.

Томилин помог ему лечь.

Женщина, тяжело опершись о колени, встала, привычным движением заправила под шапочку седую прядь волос и направилась к двери.

- Тамара Анисимовна, - окликнул её Виталий, глядя в потолок. - Когда можно будет поговорить с Булавкиным?

- Завтра. И с ним, и с Верой только завтра. Отдыхайте пока.

Она, переваливаясь, вышла, плотно прикрыв за собой дверь.

Виталий нетерпеливо повернулся к Томилину.

- Прежде всего, где этот стервец Анашин?

- В сельсовете. Углов его там стережёт.

- Так. Завтра увезём его в город.

- Пустит она тебя? - Томилин кивнул на дверь.

- Ещё как пустит. Ну, а теперь расскажи, как вы меня нашли?

Томилин удивлённо усмехнулся.

- Ты что? Память отшибло? Мы с Угловым подъехали к больнице. Видим, Анашин там крутится. Нас заметил, как деру даст. Ну, догнали. Чего, спрашиваем, тебе тут надо? Чего это ты нас испугался? Ведём назад, к больнице. И тут видим, ты через поле идёшь, шатаешься, руками за голову держишься. Анашин, как тебя увидел, бух на колени, крестится, глаза на лоб лезут, орёт не своим голосом: «Идеть!.. Знать ничего не знаю!.. Идеть!..» Прямо заходиться стал. Словно ты с того света явился.

- Он меня, подлюга, как раз туда и хотел спровадить.

- Ну вот. Я, значит, его держу. А Углов к тебе кинулся. Вид, надо сказать, у тебя был! Но башка оказалась крепкая. Мы потом, честь почести, выход на место происшествия сделали, понятых взяли. Анашин сам повёл. Он и корягу показал, какой тебя хватил. Здорова. В комнате стало темнее. Солнце село, и на западе небо побагровело, постепенно переходя через оранжево-жёлто-голубое в густо-синее, почти чёрное.

- Красиво, - задумчиво проговорил Томилин, глядя в окно и разминая сильными пальцами сигарету. - Как в театре. Ты глянь.

Виталий приподнялся на локте.

Скрипнула дверь. Жёлтая полоса света из коридора упала на пол. Вошла Тамара Анисимовна.

- Сумерничаете? - спросила она, щёлкнув выключателем у двери. - Сейчас ужин вам принесут.

- Я, пожалуй, пойду, - сказал Томилин, вставая. - А то мой Иван совсем там небось заскучал.

- Где ночевать будете?

- Да там же, в сельсовете. Куда с этим барбосом денешься? Тут у Ивана родня, так что харчами разживёмся.

- Скажи, пожалуйста. Всюду у него родня, - завистливо сказал Виталий и улыбнулся. - От Никиты и Матрёны все пошли.

Хмурый Томилин тоже усмехнулся.

- Он уж мне про твои шутки говорил.

Простились, и Томилин ушёл.

Наступила душная ночь. Виталий долго ворочался с боку на бок, не находя удобного положения. Голова прошла. Но почему-то стало ломить тело. Мысли теснили одна другую, возбуждённый мозг не мог с ними справиться. В висках тяжело стучало. Хотелось пить.

Неслышно подошла дежурная сестра, подала стакан с водой, велела принять порошок. Прохладной рукой провела по его щеке.

Виталий уснул.

Утром он уже чувствовал себя превосходно, С аппетитом позавтракал, шутил с сестрой, с врачами, грозил сделать зарядку, выпрыгнуть в окно, если с него не снимут этот ужасный бинт.

Потом пришёл невыспавшийся, с красными глазами Томилин. Ему выдали халат. Виталия охватило такое нетерпение, что он еле дождался, когда вернётся с утреннего обхода главный врач. И когда та, наконец, вошла в кабинет, он быстро и взволнованно спросил:

- Ну что, можно?

- Можно. Идите. Третья дверь налево. Только помните, пять минут. Не больше. Сама приду и выгоню. Учтите.

Виталий и вслед за ним Томилин вышли в коридор.

В узкой светлой палате стояли четыре койки. На одной из них у окна лежал перевязанный, очень бледный, с синими кругами под глазами, неузнаваемо осунувшийся Булавкин. Он молча следил за вошедшими. Остальные койки были свободны.

Виталий и Томилин уселись рядом на противоположной койке, и Виталий тихо, спокойно, так, как учила его накануне Тамара Анисимовна, сказал:

- Расскажи, Сергей, все, что ты хотел нам сообщить там, в гостинице.

Дрогнули ресницы на бледном лице, глаза Булавкина вдруг затуманились слезами, и он еле слышно прошептал:

- Все… скажу… А сам… отстрелялся… кажись…

Когда Игорь утром пришёл в горотдел, дежурный доложил:

- Почта из Москвы, товарищ капитан. На ваше имя.

И протянул толстый конверт.

- Ко мне придут, - предупредил Игорь. - Я буду все время у себя.

Только усевшись за стол и предварительно позвонив куда-то, он распечатал конверт.

Письмо было от Мацулевича. Собственно говоря, от него была только записка. А все остальное… Быстро пробежав бумаги, лежавшие в конверте, Игорь возбуждённо потёр руки. Аи да Григорий Осипович! Ну и прижали же они там этого Кобеца! Ведь это все его собственной рукой написано. Испугался, подлец, за свою шкуру!

Игорь закурил и принялся уже внимательно перечитывать лежавшие перед ним бумаги, делая пометки на отдельном листе.

В дверь постучали.

- Да, да! - крикнул Игорь, торопливо заканчивая очередную запись.

В кабинет вошёл невысокий, худощавый: человек с небольшим чемоданчиком в руке.

- Вы от Савельева? - спросил Игорь. - Присаживайтесь, пожалуйста. Постановление следователя у вас есть?

- А как же? - улыбнулся человек. - Без этого не работаем. Как и вы.

- Отлично. Я уже звонил на завод. Там все в порядке. Вам Юрий… - Игорь вдруг забыл отчество Савельева.

- …Сергеевич, - подсказал человек.

- Да, да. Юрий Сергеевич. Он говорил, в чем состоит ваша задача?

- В общих чертах. Детали должны сообщить вы. Я ведь тут совсем по другому делу.

- Это мне известно. А задача вот какая…

Игорь принялся объяснять. Человек внимательно слушал.

- Все понятно, - сказал он наконец. - Когда вам нужен акт?

- Срочно нужен, - Игорь взглянул на часы. - Ну, хотя бы к двум. Допрос мы начнём раньше. Но вы заходите, не стесняйтесь. И желаю успеха. Очень, как вы понимаете, желаю, - он улыбнулся. - И вообще, спасибо за помощь.

- Ну, чего там. Дело общее. Они простились, и человек ушёл.

Потом зашёл подполковник Раскатов. Пожав Игорю руку, он загадочно усмехнулся и сказал:

- Вчера вечером, после вашего ухода, звонил Коршунов Сергей Павлович. Ох, и острый мужик. Одно дело мы с ним поднимали. Уж он жару дал.

«Запомнилось тебе это дело», - подумал Игорь.

- Так вот, - продолжал Раскатов. - Был у него, оказывается, этот ваш Мацулевич…

- А-а, ну, теперь все понятно, - обрадованно воскликнул Игорь.

- Именно. И с тем Кобецом Сергей Павлович лично беседовал. Вот так. Ну, а потом интересовался, как тут его орлы действуют, - усмехнулся Раскатов. - Просил вас вечером ему позвонить.

Он прошёлся по кабинету, заложив руки за спину, потом остановился перед Игорем и добавил:

- Хочу поприсутствовать на сегодняшнем допросе. Не возражаете?

- Пожалуйста, - сдержанно ответил Игорь.

«Коршунов велел или сам инициативу проявляет? - подумал он и тут же решил: - Сам. Дело-то совсем по-новому оборачивается».

А вскоре пришёл Ревенко.

Он шумно распахнул дверь, поздоровался громко, уверенно, почти весело:

- Привет, Игорь Васильевич, привет! А, и вы тут? - повернулся он к сидевшему в стороне, на диване, Раскатову. - Давненько, Викентий Петрович, не виделись. Давненько. Печень-то как, поутихла? Позволяет? - и он, лукаво улыбнувшись, щёлкнул себя по горлу.

Раскатов сухо буркнул в ответ:

- Все бы так было в порядке, как моя печень.

Ревенко повернулся к Игорю.

Вся его короткая, полная фигура с обрисовывавшимся под белой сорочкой животом и небрежно завязанным галстуком на складчатой, ветчинно-розовой шее выражала самоуверенность и безмятежное спокойствие. Широкое, розовое от загара лицо с набрякшими мешочками под глазами улыбалось открыто и дружелюбно.

- Итак, я к вашим услугам, - сказал он, усаживаясь и кладя на короткие колени свой солидный, с двумя застёжками портфель. - Чем могу быть полезен?

- Сейчас все узнаете, - спокойно ответил Игорь, вынимая бланки допроса, - заполним сначала общую часть.

- Допрос по всей форме, - усмехнулся Ревенко и пригладил свои вьющиеся светлые волосы. - Как положено.

- Ну что ж. Раз положено…

Он быстро ответил на вопросы, и Игорь протянул ему бланк.

- Тут вам следует расписаться.

- А что это такое? - с интересом спросил Ревенко.

- Предупреждение. За дачу ложных показаний, вот видите, тут предусмотрена санкция.

- Чепуха какая! Ну, пожалуйста.

Ревенко размашисто подписался.

Он по-прежнему был спокоен и самоуверен, только весь как-то незаметно подобрался, и глаза налились холодом.

- Что дальше? - спросил он, откидываясь на спинку стула.

- Дальше будем разбираться, Владимир Яковлевич. Но прежде всего скажите: как вы относились к Лучи-нину?

- Я? Самым лучшим образом. Я и сейчас утверждаю, что это был, бесспорно, талантливый инженер и организатор. Хотя с людьми он не всегда умел ладить. Приходилось сглаживать.

- Прекрасно. Так я и запишу. Ну, а изобретение его? Вы признаете за ним это изобретение?

- Как вам сказать? Тут я не очень компетентен, признаться, - пожал плечами Ревенко. - Говорят, он его заимствовал.

- А ваше мнение?

- Чего не знаю, дорогой мой, того не знаю.

- Бывает. Я так и запишу. Теперь насчёт перестройки вашего завода. Вы в ней участвовали, не так ли?

- Да, конечно.

- По каким чертежам она шла?

- По каким? Да по тем самым, которые были потом обнаружены на Барановском комбинате.

- Вы уверены, Владимир Яковлевич?

- Ещё бы! Но почему вы меня об этом спрашиваете?

- А потому, что вы, перестраивая завод, временами, оказывается, сильно отступали от проекта. Почему так?

- Ну, знаете, - на сосредоточенном лице Ревенко мелькнула снисходительная улыбка. - По ходу дела всегда приходится вносить коррективы. Без этого не бывает.

- Но почему гак много? Даже в компоновку и количество оборудования, в его конструкцию, в технологическую схему, наконец.

- А об этом уж спросите проектировщиков.

- Спросил. Они, кстати, вместе с вами участвовали в перестройке завода.

- Надеюсь, они вам объяснили?

- Да, объяснили, что эти чертежи изготовлялись уже после перестройки.

- Вот тебе раз! А как же, по-вашему, мы тогда перестраивали завод? - рассмеялся Ревенко. На круглом его лице не было заметно ни растерянности, ни досады.

«Нервы у него что надо», - подумал Игорь и пояснил:

- Говорят, что перестраивали по эскизам. Вы этого не заметили?

- Нет, не заметил.

- Странно, - покачал головой Игорь. - Вы не находите? Ведь все, кроме вас, это заметили.

- А мне странно другое.

- Что именно?

- Ваш тон, - строго сказал Ревенко. - Вы меня как будто в чем-то уличаете.

- Дело не в тоне, а в фактах. Вы ими недовольны? А меня они удивляют. Вы же умный человек, Владимир Яковлевич. Смотрите, что получается. Ваш завод перестроен со значительными отступлениями от проекта. Так?

- Так. Что из этого?

- А Барановский комбинат построил свой цех в точности по этому проекту. Вот справка. Что это может означать? Любой человек вам скажет: это означает, что данные чертежи предназначены для Барановского комбината. Тогда где же чертежи, где проект, по которому перестраивался ваш завод? Может быть, их уничтожили? Или потеряли?

- Глупости!

- Совершенно с вами согласен. Остаётся предположить одно: их просто не было. Были эскизы.

- И это было бы грубейшим нарушением! - воскликнул Ревенко, вцепившись побелевшими пальцами в свой портфель.

«Э, милый, ты начинаешь срываться, - усмехнулся про себя Игорь. - Даже твои нервы, кажется, не выдерживают». И спокойно заметил:

- Конечно, нарушение. Но автор проекта Лучинин сам руководил перестройкой. Все очень спешили. Так что наличие эскизов можно если не оправдать, то объяснить.

- Ваша обязанность не объяснять, а выслушивать объяснения!

- Я именно так и сделал. И именно так все мне и объяснили, кроме вас. Вы объясняете очень странно.

- Вся рота шагает не в ногу, один он в ногу, - пробасил со своего дивана Раскатов.

- А вы!.. - обернулся к нему Ревенко. - Вы!.. - и вдруг спокойно и иронически закончил: - Вы ведь были, кажется, другого мнения, Викентий Петрович. Неужели так быстро поменяли?

- Не быстро, - пробурчал Раскатов. - Совсем не быстро. А надо было бы.

- Минутку, Владимир Яковлевич, - вмешался Игорь. - Я записываю ваше объяснение. Итак, завод перестраивался по чертежам, по которым потом был построен цех на Барановском комбинате. При этом вы внесли в проект большие изменения, иногда даже ухудшая его тем самым.

- Позвольте! Почему же ухудшая?

- Качество продукции у вас несколько хуже. А производительность меньше. Вот справка главного инженера комбината.

- Ну, знаете! Мы строили первыми.

- Конечно. Итак, я вас правильно понял?

- Да, - резко ответил Ревенко. - И компетентная комиссия из министерства…

- Вот теперь перейдём к этой комиссии, - перебил его Игорь. - Вы давно знакомы с её председателем?

- Я?.. Сравнительно давно.

- Вы, кажется, учились вместе?

Ревенко усмехнулся, демонстрируя удивительное самообладание, и провёл рукой по волосам.

- Кто вам это сказал? Впрочем, извините. Вам ведь нельзя задавать вопросов. И у вас… э-э, свои методы.

- В данном случае метод был весьма прост, - невозмутимо ответил Игорь. - Нам сказал об этом сам Михаил Никитович Кобец.

- Сам?! - не смог сдержать изумления Ревенко. - Но позвольте! Как вы могли…

- Оставьте вопросы, - сухо прервал его Игорь. - У меня слишком много их к вам. Так вот. Кобец признал свою полнейшую некомпетентность в данном вопросе. И мы ещё к этому вернёмся. А сейчас скажите: вы знали об анонимных письмах, поступивших в прокуратуру, в газету, в министерство по делу Лучинина?

Ревенко снова взял себя в руки и спокойно ответил:

- Конечно. Я их даже читал.

- Они содержат, в общем, одни и те же обвинения, не так ли?

- Да, пожалуй.

- У вас не возникло ощущения, что их писал один и тот же человек?

- Я об этом не думал.

- А вы не подумали, что их автор очень хорошо знает заводские дела и, возможно, сам работает на заводе?

- Вполне вероятно.

Ревенко был спокоен, удивительно спокоен, только полное лицо его словно окаменело, даже глаза, только двигались губы.

- Мы тоже обо всем этом подумали, - медленно сказал Игорь. - И нашли их автора.

- Поздравляю.

- И он сознался. Ему, собственно, ничего больше не оставалось. Это некий Носов. Вы его знаете?

- Знаю, - сухо ответил Ревенко.

- Прекрасно. Но вот что на первый взгляд странно. Все обвинения, содержавшиеся в письмах, подтвердила комиссия. Ей давали объяснения вы…

- Не я один.

- Конечно. Но вы давали объяснения именно по этим пунктам. Так пишет нам Кобец, - Игорь указал на одну из бумаг на столе. - И эти же самые пункты, эти же обвинения, вы подсказали Носову для его писем. Вот его показания.

- Ложь, - спокойно произнёс Ревенко. - И притом наглая ложь.

- Вот как? - удивился Игорь. - Но Кобец - лицо официальное и к тому же ваш старый приятель. Зачем ему…

- Я говорю про Носова, - с ударением на каждом слове, медленно и твёрдо произнёс Ревенко. Лицо его при этом оставалось неподвижно, глаза смотрели куда-то в одну точку.

- Про Носова? - переспросил Игорь. - А Кобец, значит, прав?

- Да.

- Так и запишем… Теперь насчёт Носова. Я согласен. Этот человек доверия не заслуживает. Но он не только негодяй, он ещё и хитрец. И вас обманул. Вы не догадываетесь в чем?

- Нет.

- Вы не помните, что просили его вернуть одну бумагу, вернее записку, и он вам сказал, что потерял её?

- Это тоже ложь.

- Возможно. Но бумага эта теперь у нас. Там вашей рукой написаны некоторые трудные для Носова слова и формулировки. И приписано: «Смотри, пиши правильно, а то не поймут».

- Ложь!

- Вот она, эта записка. - Игорь взял со стола не большой помятый листок и показал Ревенко.

- Разрешите… - протянул тот руку.

- Нет. Вы и так узнаете.

- Разрешите! - грозно повторил Ревенко, продолжая каменно сидеть на своём стуле с протянутой рукой.

- Нет. Смотрите издали. Вполне…

- Ну, так я сам!..

Ревенко неожиданно сорвался со стула, с грохотом опрокинув на пол портфель, выхватил у Игоря записку и мгновенно сунул её в рот.

Он не успел, однако, её проглотить, как со своего дивана кинулся на него Раскатов и сдавил ему горло.

- А ну, плюй! - задыхаясь, крикнул он.

Лицо Ревенко налилось кровью, он громко засопел и стал отрывать, ломать пальцы Раскатова. Но тот уже другой рукой сжал ему аелюсть с такой силой, что, застонав, Ревенко разомкнул стиснутые зубы, и бумажный комок вывалился на пол. Раскатов ногой швырнул его к Игорю.

Тот осторожно и брезгливо расправил мокрую записку и, положив её на промокашку, прижал толстой папкой.

Ревенко без сил повалился на стул, держась рукой за горло и шевеля челюстью. Кровь медленно отливала от его лица. Он ничего не мог произнести, только ненавидящими глазами следил, как Раскатов медленно возвращается к дивану. На широкой спине под взмокшей гимнастёркой двигались лопатки: Раскатов, словно на зарядке, несколько раз с силой развёл локти. Видно, у него затекли руки. Опустившись на диван и ещё не остыв от возбуждения, он прохрипел:

- Задушил бы, будь моя воля…

Ревенко, наконец, пришёл в себя и, криво усмехнувшись, сказал, обращаясь к Игорю:

- Поскольку я все равно не буду подписывать ваш протокол, то можете не стараться записывать.

- Нет, я буду стараться, - возразил Игорь. - А там будет видно. Я только сейчас сделаю в нем по метку о вашем выдающемся поступке.

- Как вам угодно, - с наглой церемонностью поклонился Ревенко, но было заметно, что шея у него плохо двигается.

В этот момент в дверь постучали, и вошёл человек с чемоданчиком в руке.

- Товарищ Долин, - сказал Игорь, - жаль, что вы опоздали. Этот гражданин сейчас так неудачно пытался проглотить бумагу.

- Ничего. Мне приходилось уже подобное видеть, - спокойно ответил тот. - Вот акт. Все так и было, как вы предположили. Ну, а я…

- Спасибо большое. Разговор теперь пойдёт у нас ещё веселее, - ответил Игорь.

Они простились, и человек ушёл.

Игорь спокойно, как будто ничего не произошло, спросил Ревенко:

- Инженеры Черкасов и Филатова работали вместе с Лучининым над проектом для комбината?

- Если это можно назвать работой!

- То есть?

- Читайте акт комиссии, - насмешливо ответил Ревенко, все ещё машинально потирая горло.

- Читал. Так вот, они утверждают, что на чертежах не было штампа завода, но были их подписи. Между тем к моменту ревизии оказалось, что штампы есть, а подписей нет. Странно, не правда ли?

- Меня это не касается.

- Да? Но именно вы предъявили эти чертежи комиссии. Вот Кобец об этом пишет.

- Меня попросили, я и предъявил.

- А почему не попросили самого Лучинина?

- Он в это время болел.

- Где же вы взяли эти чертежи?

- У него в кабинете.

- А где именно в кабинете?

- Этого уж я не помню. И вообще…

- Минуточку. Не надо нервничать. Лучинин утверждал, что они были заперты у него в столе.

- Стол был отперт!

- Вот как? - Игорь секунду помедлил и вдруг резко спросил: - Где ключи от вашего стола?

Ревенко схватился было за карман, но тут же медленно отнял руку и пристально посмотрел на Игоря.

- Я оставил их секретарю, - раздельно произнёс он. - Что-то случилось с замком, и он стал плохо отпираться. Я попросил исправить.

- Не с замком что-то случилось, а с ключом, - холодно возразил Игорь. - Потому что этим ключом вы отперли ящик в столе Лучинина, и ключ прогнулся, кроме того, у него отломился один уступ в бородке. Замок не сразу открылся, вы повредили и его, и свой ключ. Вот акт трассологической экспертизы, - Игорь указал на бумагу, которую только что принёс Долин. - Зачем вы это сделали? Зачем вы брали у секретаря заводской штамп? Вот её показания, - он достал из папки ещё одну бумагу и протянул её Ревенко. - Можете ознакомиться.

- Я уже сказал, - медленно ответил тот, отстраняя бумагу. - Я не буду подписывать ваш протокол. И ни буду больше отвечать на вопросы.

- Все это уже не обязательно, - ответил Игорь. - Картина и так ясна: Я вам даже скажу, за что вы ненавидели Лучинина. Он был ярче и талантливее вас. Вы ему завидовали. Он стал директором завода. А ведь до него директором завода были вы. Наконец, его, а не вас полюбила Филатова…

- Я требую!.. - повелительно крикнул вдруг Ревенко. - Требую не вмешиваться в это!.. Это личное!.. Это… это подлость, наконец!

- И вы говорите о подлости? - удивлённо переспросил Игорь. - Вы?.. Зачем вы преследовали Филатову? Зачем вы приходили к жене Лучинина? Зачем звонили ей, подбрасывали письма? Как это все называется, я вас спрашиваю?

Кровь снова прилила к толстому лицу Ревенко, он уже не мог справиться с охватившей его яростью. С треском стукнув по столу кулаком и при этом снова уронив портфель, он закричал:

- А я говорю, не вмешивайтесь!.. Это вас не касается, понятно вам?! Вы - чинуша, бездушная машина! Вы знаете, что такое любовь?! Вы можете всем для неё пожертвовать?! Всем, что есть в жизни?! А я могу! Могу! И я её люблю! Можете меня убить! Пожалуйста! А я её буду любить и там, там!..

Такая ярость, такая страсть звучала в его срывающемся голосе, что Игорь даже содрогнулся при одной только мысли, что этот человек может натворить ради своей любви.

- Но вы же ей, кроме горя, ничего не принесли, - тихо сказал он.

- Это и моё горе! Это наше с ней горе! - Ревенко навалился животом на стол и продолжал судорожно стучать кулаком. - И не вмешивайтесь в него! Это наше горе! Это наша любовь!

- Ну, хватит, - строго проговорил Игорь и покачал головой, словно прогоняя охватившее его на миг оцепенение, - Хватит. Во имя любви нельзя совершать преступления.

- Можно! Все можно!..

- Ну так надо за них расплачиваться. Вы опутали Лучинина ложью и клеветой. Вы довели его до самоубийства, если хотите знать! Вот постановление прокурора. Вы арестованы, Ревенко.

- Провокация!.. - вскочив, закричал тот. - Провокация! Нарушение законности! Вы ответите!..

Невысокая, толстая фигура его со сжатыми кулаками заметалась по кабинету. Глядя на его пылающее, налитое кровью лицо, на растрёпанные светлые волосы, прилипшие ко лбу, на побелевшие от ярости глаза, Игорь на секунду подумал, что Ревенко помешался.

- Провокация! - уже хрипло продолжал кричать Ревенко и вдруг кинулся к двери.

Но тут на его пути встал Раскатов.

- Назад! - угрожающе проговорил он.

Когда Ревенко, наконец, увели, Игорь откинулся на спинку кресла.

Зазвонил телефон. Игорь вяло снял трубку, но тут же мгновенно забыл о своей усталости: он узнал голос Томилина.

- Завтра утром приедем. Лосев в порядке, - сказал Томилин. - Как у тебя?

Игорь коротко сообщил ему о закончившемся допросе.

Томилин молчал.

- Ты меня слышишь? - закричал Игорь.

- Слышу, - не сразу ответил Томилин. - Все так и не так, Булавкин заговорил…