Час ночи. Повести

Глава III
ИЩУТ НЕКУЮ ВАЛЮ

Валя, спотыкаясь, брела по тёмной, пустынной улице, обходя жёлтые круги уличных фонарей. Опять она выпила, не удержалась. А ведь не хотела, зарок себе дала не пить. Но встретила Витьку, прежнюю свою любовь. Он и уговорил, затянул в ресторан. С дружками он был, и ещё две незнакомые девушки. Все вместе они её и уговорили. «Эх, Валюха, - весело и беззаботно сказал Витька, - обмоем давай прежнюю нашу любовь, чтоб не ржавела». «Нет, - ответила Валя. - Нет старой любви, Витя. И не было». Вот так и ответила. И всё-таки пошла. Жуткое у неё было настроение, потому и пошла.

А вообще-то он же подонок, этот Витька, он же сопливый хулиган, истерик и трус. Уж она его узнала, хорошо узнала. Его всерьёз никто и не воспринимает. Шавка он. А её он предал. На одной вечеринке просто из рук в руки отдал, пьяную. Потом Славка признался, что Витька проиграл её в карты. Вот подонок! Но тогда ей было всё равно. Несло её, ни о чём она не задумывалась, пропивала, прогуливала свою красоту, лучшие свои денёчки. Каких только парней вокруг неё не было - первые в городе! Другие девчонки выли от зависти и готовы были ей глаза выцарапать. Парни на них - ноль внимания. А Вале стоило только мигнуть… Ну, конечно, одним миганием от них не отделаешься, их не окрутишь. Да разве Вале было себя жалко? А потом даже интересно стало сравнивать. Только ни одного она не любила. Она, дурочка, и не знала, что это такое, вовсе не знала. Бывало, девчонки её спрашивали: «Ты Славку (или Витьку) любишь?» «Конечно! - смеялась Валя. - А как же без любви?» И сама верила своим словам.

Вот так и кружилась, кружилась Валя в этом пьяном и пьянящем хороводе, не считая дней и ночей - сплошная у неё ночь была, вся в огнях. Звёзд далёких видно не было, одни только огни над самой головой. А больше Вале ничего и не требовалось. Как в чаду жила, и в голове сплошной туман. Королевой себя чувствовала, царицей. Все её слушались. Правда, Славка однажды избил. Ах, нет! Это её Гришка, псих, избил. От любви, конечно. От ревности. Валя и сейчас помнит, как текла кровь из разбитой губы - весь платочек она тогда перепачкала. А как губа вздулась, ужас! Ни запудрить было, ни замазать. А как голова болела, ну, просто раскалывалась! И отец её после этого в первый раз выгнал из дома.

Три дня Валя тогда жила у тётки, а на четвёртый, когда с матерью стало плохо, отец пустил её домой. Тогда Валя дала матери клятву, что станет другой и пойдёт работать. Отец её устроил секретарём в их ЖЭК. Но не удержалась там Валя. Не повезло ей. Как-то девчонки днём побежали в универмаг, в очередь, колготки там выбросили и лифчики импортные. Когда Валя вернулась, часа, правда, через три, Василий Фёдорович стал её, конечно, отчитывать. А она злая вернулась как собака: лифчики ей уже не достались. Ну она его и полоснула, послала куда следует. Он аж остолбенел, и все кругом тоже. А потом Василий Фёдорович сказал, она и сейчас помнит: «Такой хорошенький ротик, и такая вонь из него летит». Почему-то эти слова особенно её задели. Ну а назавтра её из конторы, конечно, вытурили за милую душу.

И снова пошла-поехала распрекрасная её житуха, развесёлая. С кем она только не крутила тогда, где только не гуляла! Парни потом при встрече краснели да заикались. А Вале всё нипочём было. Подумаешь, дались они все! Что было, то прошло. Будет новое. Так её и звали: «Валюха-завалюха». Только ей было и на это наплевать.

Один раз, правда, она не убереглась. Ну да сейчас не то, что раньше, как мать рассказывала. Сейчас чик-чик - и готово. Врач, правда, предупредил насчёт будущего, постращал. Так ведь их дело такое. Она на него даже не рассердилась. И на материны слёзы внимания особого обращать не стоило. На то она и мать, чтобы по дочке плакать. Только Вале уже никто не указ, сама взрослая и живёт как хочет, как её левая нога пожелает. Так она матери и объявила. Вот после этого отец во второй раз её из дома и выгнал.

Ну, Валя снова к тётке. Старуха и рада, души она в Вале не чает. А сама и глухая, и слепая. Не Валина она вообще-то тётка, а материна, Вале она вроде бабушки. И при ней дома чего хочешь делай: хочешь - лежи, хочешь - на голове ходи. Только непременно тётке Вере рюмочку поднеси. Очень она к этому делу привержена. Кого хочешь с бутылочкой в дом пустит и ночевать оставит.

У тётки Веры тоже жизнь была развесёлая. И работать не надо было, и денег у отца с матерью клянчить не требовалось. Парни все в дом тащили. Ну а однажды её в милицию вызвали, и обыск у тётки Веры… Вот страху-то они обе тогда натерпелись! Потому что нашли у них какое-то краденое барахло. Кто-то из ребят, оказывается, приволок. А Валя по пьяному делу не заметила, а может, и забыла. Вот тогда Славка и загремел в тюрягу, и ещё двое каких-то с ним. А Валя в милиции обещание дала эту жизнь бросить, на работу идти и домой, к отцу с матерью вернуться.

И вернулась. Здорово вся эта история её напугала. Пустил её отец и снова на работу устроил - к себе на стройку, учётчицей. Грязи там было - ужас! Весь день мотаешься среди кирпича да бетона, чушка чушкой, себя в зеркальце не узнаёшь. А к вечеру ни рукой, ни ногой не шевельнёшь - такая усталая. Ну жизнь это разве? Но Валя держалась.

Только однажды она не выдержала. Нинка в субботу позвонила, говорит: «Приходи, Валечка, тебя видеть хотят до жути». Ну Валя и пошла. Вот в тот вечер она с Николаем и познакомилась. Танцевали они у Нинки, выпили, конечно. Родители её в деревню уехали деда хоронить, он там помер. А Нинка больной притворилась. Она это так умеет, что врачи даже бюллетень иногда дают. Вот Нинка дома и осталась. Папаша с мамашей где-то там слёзы льют, а у Нинки разлюли малина, дым коромыслом. Сперва Валя даже не обратила внимания на Николая - парень как парень, брюки, словом. На неё, конечно, глаза пялит. Незнакомый совсем парень, случайный. Гришка тогда её весь вечер кружил, а потом вознамерился увести. А ей ещё веселиться не надоело. И почему-то притягивали глаза того пария. Ну а Гришка грубый и до девок ужас какой горячий. Если ему в голову ударило, то он удержу не знает. Вот и тут вцепился - разве с ним сладишь, со слоном этим чёртовым? Валя тогда в слёзы, вырывается. Но никто, конечно, не осмеливается против Гришки пойти за неё вступиться. И тут вдруг Николай подходит. «А ну, - говорит, - отпусти». Боже мой, что было! Гришка его чуть не изувечил. Но на Валю после этого не взглянул и от Нинки сразу ушёл.

А Валя повела Николая домой. Оказалось, что они соседи, из одного дома, и даже подъезд у них один. Николай недавно в их город вернулся, с Севера откуда-то. И её он сразу заметил, а она его - нет. А он всё подойти стеснялся. Один раз увидел её с Нинкой. Он с ней в одной конторе работал, ну, и упросил познакомить. Дурачок такой! Чтобы не мог с девушкой сам познакомиться, хотя бы и на улице, дело какое!

Так они домой в тот вечер и дошли.

Вот с тех пор Валя себя не узнаёт. Что с ней только стало? Николай ей показался таким расчудесным и необыкновенным, что она вовсе голову потеряла. Сниться он ей стал каждую ночь; в жизни этого с ней не бывало, чтобы каждую ночь один и тот же человек снился. А вот Николай снился. И она даже плакала во сне. И первый раз поцеловал он её тоже во сне. А так виделись они каждый день потом, и ведь он до Вали ни разу даже не дотронулся. Один раз только за плечи обнял, и то когда дождь вдруг пошёл, он пиджак свой на неё накинул. А Валю просто в жар бросило от одного его прикосновения. Никогда этого с ней не бывало. И он к ней не лез, как все другие раньше, не хватал, не волок никуда. Он только нежно так запрокинет ей голову и смотрит в глаза не насмотрится. И счастливее этого мига ничего не могло быть, счастливее ничего она не знала.

И больше ни на кого из парней Валя уже смотреть не хотела. Даже встречать боялась старых своих знакомых - и девчонок, и ребят. Ей казалось, что одним своим видом, одним словом каким-нибудь прежним испачкают они то прекрасное, что родилось вдруг, что пело в Валиной душе.

Она сама даже на работу устроилась. И отец стал с ней говорить теперь по-другому, добрым таким голосом, прежним. И улыбаться стал в усы - еле заметно, правда. А мать вся прямо светилась, никогда её такой Валя не видела раньше. И давление у неё упало. Неужели они всё время её так любили, даже когда она… И Валя так будет любить своего малыша? Неужели она так будет его любить, когда он появится? Нет, больше Николая она никого любить не сможет, невозможно сильнее любить. И Валя каждый день считала часы, даже минуты, когда она своего Николая увидит.

А Николай однажды - это уже совсем недавно было, ну, недели две назад, не больше, - пришёл мрачный и испуганный. Валя к нему пристала, и он рассказал, что случилась драка, когда они с ребятами после работы с фабрики вышли. Там недалеко шалман есть, на сквере, вечно около него толкутся ханурики разные, за рубль мать родную зарежут. Ну на одного из их цеха они и налетели, а ребята заступились. Кто-то Николая саданул по лицу, вон что со щекой сделали - у Вали при взгляде на эту щеку всё внутри похолодело от ужаса, - и Николай ударил в ответ. Как у него в руке нож оказался, он и сам не знает. Может, кто из ребят сунул? Своего у Николая не было, это точно. Вот ножом этим он кого-то и ударил, кажется, даже убил.

«Что же теперь будет? - с тоской подумала Валя. - Ведь теперь всё рассыплется, ничего не сбудется. Как же он обо мне-то не подумал?» А Валя мечтала, что они поженятся. Про себя, конечно, мечтала, ему ни слова не говорила, Николаю. Так ей хотелось, чтобы он всегда рядом, всегда возле неё был, чтобы свой дом у них появился, всё своё, общее, чтобы бежать после работы и знать, что сейчас он придёт, не таясь, не стесняясь, к себе, к своей жене придёт… Ну а теперь что? У Вали в тот момент даже в глазах всё поплыло и голова закружилась по-настоящему, от водки никогда так не кружилась.

А Николай её обнял и сказал, что хоть уже, наверное, ищут его, но не найдут. Есть у него человек, который поможет: и спрячет, и денег даст. И уедут они с Валей далеко, и новую жизнь начнут, как будто ничего и не случилось. А Валя плакала и говорила, что так не бывает, чтобы не нашли. И ещё она видела, как ему страшно, и в первый раз не отпустила его от себя, повела к тётке Вере. Там они и провели ночь.

После этого Николай исчез. И недели две, не меньше, наверное, прошло, пока она его голос наконец услышала. Звонил он ей из Москвы, это всего четыре дня назад было.

Все те дни, пока он не позвонил, Валя сама не своя ходила. Она даже в милицию не побежала свидания просить, она знала, что скрывается он, прячется и от неё, и от всех, не найти ей его, нипочём не найти. И как он там трясётся от страха, как переживает, бедный, лапочка ненаглядная, как рвётся к ней, это только она одна на всём свете знает, потому что сама вся горит, мучится и мечтает о нём. Невозможно всё время так мучиться, так терзаться; умереть, кажется, легче - хоть исчезнет всё. Почему она такая несчастная, почему жизнь у неё не складывается, как у других людей? Только-только она поняла, что же это такое - любовь, только на путь в жизни стала, человеком себя почувствовала, поверила во что-то хорошее и красивое, как вдруг всё опять под уклон, всё кубарем пошло!

Но Николай совсем не такой, как все. Случайность это, должны же люди понять! Ну хорошо, на крайний случай пусть отсидит сколько положено. Она его ждать хоть до конца жизни готова, Николай может не сомневаться. Никто ей больше не нужен, смотреть она ни на кого не может. Она ему каждый день писать будет, на свидание к нему поедет на край света, - говорят, дают родственникам свидание. А она ему хоть сейчас женой станет, чтобы только свидание дали, могут же они расписаться, хоть он и в тюрьме…

Только лучше пойти и сразу всё сказать, чем всю жизнь скрываться, дрожать и ждать, что вот-вот придут за тобой. А то ещё твоё фото по телевизору покажут. Был такой случай. И тут уже от всех придётся прятаться - от всех людей. Разве это мыслимо? Разве возможно так жить? Нет, нет! Это нельзя выдержать. Надо пойти и признаться сразу. Как она просила его об этом, как умоляла, на коленях просто! А он после этого взял и пропал.

И вот теперь по телефону позвонил, из Москвы, и сказал, что всё, мол, будет хорошо. Что он задумал? Что ему посулили? Ведь он такой доверчивый, её Николай, он же всякому может поверить. А всякому верить нельзя, это она теперь твёрдо знает, это она уже на себе испытала. А вот Николай кому-то поверил. И она ничего уже поделать не может.

Вот Валя и не находила себе места все эти дни, и на душе у неё было неспокойно, всё напряжено, всё на пределе, и каждую минуту она чего-то ждала, какой-то новой беды.

В такой момент и повстречался ей Витька с компанией. И дала она им себя уговорить. Сил у неё не было больше всё думать и думать одной о своём горе, просто не было сил, и всё. Посидели они в ресторане, выпили. И Валя даже всплакнула - так ей себя стало жалко! И Николая тоже - сперва его, конечно. Ну а потом Витька хотел её с собой увести. Витька - он не только трус, он и тупой, как доска струганая: всё отскакивает, ничего внутрь, до души и до головы, не доходит. Это она ещё раньше поняла. А он и в этот раз ничего не понял, полез, чучело, как на плетень. «Ты, - говорит, - красивше прежнего стала». А у самого масло из глаз течёт. И тянет, конечно. Но она не пошла. Ей одна эта мысль противна была до тошноты. Она вдруг почувствовала, что скорей убьёт себя, чем пойдёт с Витькой. Она даже испугалась этой мысли, сама себе сперва не поверила. Но потом с какой-то радостью и отчаянием ощутила, поняла - убьёт: и Витьку убьёт, и себя. И Витька это, кажется, понял. Он вдруг посмотрел на неё трезвыми глазами и насмешливо спросил: «Что, померла Валюха-завалюха, так, что ли?» И Валя сказала твёрдо: «Померла». И ушла.

Вот сейчас и брела она одна по пустынным ночным улицам. Домой. Слёзы текли по щекам, она то и дело смахивала их рукой и не сразу поняла, отчего она плачет. Оказывается, от обиды - на Витьку, на всех людей. Они думают, что если нет сейчас рядом Николая, то уж можно и позволить себе с ней что захочешь, и обидеть по-всякому. Нет! Не позволит она! И от этой мысли на душе у неё вдруг стало легче; уже не жалость ею владела, а злость и упрямство, и слёзы сами собой просохли на глазах. Даже идти ей стало легче - так Вале по крайней мере в первый момент показалось.

Ну а на самом деле идти было трудно. Ноги дрожали, голова тихо и медленно кружилась, и Валю всё время сносило в сторону, а к горлу подступала тошнота. Ах, зачем, ну зачем только она пошла в этот проклятый ресторан? Ведь знала же, что этим кончится, наперёд всё знала. Она отталкивалась от стены какого-то дома или от забора, куда её вдруг сносило, и шатаясь тащилась дальше. Но если раньше ей было всё равно, в каком виде она окажется на улице, то сейчас ей было стыдно, невозможно стыдно, и она старалась обойти жёлтые пятна от фонарей на асфальте, старалась, чтобы никто её сейчас не увидел.

Так брела и брела Валя, и никто её не встретил на полутёмных ночных улицах, никто не пристал, не задел. И во втором часу ночи пришла она наконец к своему дому.

В большом дворе было темно и пусто, фонари не горели, и в редких окнах виднелся свет. Валя остановилась, запрокинула голову и долго искала окна своей квартиры. Путались этажи, подъезды, путался счёт окон. Но в конце концов она их нашла. В двух окнах горел свет.

И Валя решила, что надо посидеть во дворе и подождать, пока свет погаснет и родители уснут. А иначе… Она вяло махнула рукой. Опять будет концерт до утра. Очень надо! А тут хорошо, тихо, темно… Она с трудом нашарила скамью, опустилась на неё, вытянула ноги. Голова закружилась сильнее, но тошнота отступила. Валя откинулась на спинку скамьи и посмотрела на небо. Какие огромные там звёзды… Тоже кружатся, кружатся… Вон звезда, которую они нашли с Николаем, такая красивая… Нет, они нашли вон ту… Раньше она не думала, что звёзды такие красивые. Она их почему-то даже не замечала.

Но тут Валя почувствовала, что ей холодно, совсем она окоченела в своём лёгком платьице. Николай бы сейчас набросил ей на плечи пиджак и обнял. Июль, а ей так холодно. А в Москве, сказал Николай по телефону, жарища немыслимая. Чудно как. Тут южнее, а в Москве жарче. Что он делает там сейчас, в этой жаркой Москве? Спит? И не знает, что она сидит во дворе, что выпила, что была в ресторане, что ей сейчас так одиноко и тревожно, тревожно… И вдруг она вскрикнула от острой боли в сердце: «Ой!..» - и обеими руками схватилась за грудь. Но боль отступила. Только испарина покрыла лоб и сердце заколотилось как сумасшедшее. «Что случилось?» - со страхом подумала Валя. Даже голова перестала вдруг кружиться, и прошла тошнота.

Зато стало совсем уже холодно, просто зуб на зуб не попадал. Валя зябко поёжилась, обхватив плечи руками. Ну вот ещё! Почему это она обязана сидеть тут и ждать? А если она замёрзла? И ещё… ей страшно. Вдруг ударит снова эта ужасная, как от острой иглы, боль.

Она поспешно поднялась со скамьи, машинально одёрнула платье, и вдруг почувствовала, как закружилась голова, и опёрлась рукой о спинку скамьи. Потом медленно, слегка покачиваясь, она двинулась к своему подъезду.

По лестнице Валя поднималась уже почти свободно, мысли совсем не путались, и она помнила, что надо вести себя осторожно и не шуметь. А она уже раза два всё-таки споткнулась.

Добравшись до своего этажа, она вынула из карманчика платья ключ и осторожно вставила его в замочную скважину. Но ключ никак не поворачивался. Наконец Валя догадалась, что она вставила его неправильно. Она вставила его иначе, почему-то не сразу попав в замок, и тихо зацарапала им, как мышь.

Дверь открылась раньше, чем Валя повернула ключ.

На пороге стоял отец. Высокий, поджарый, кривоногий, как кавалерист. Узкие брюки на тонких цветных подтяжках, белая майка, грудь и плечи заросли волосами, редкие волосы на голове всклокочены и на узком, измятом и небритом лице набрякли мешки под глазами, густые тёмные брови срослись на переносице, острый нос почти воткнулся в усы. В сузившихся глазах сухая, холодная злость.

Крепкой рукой он схватил Валю за шею и, как котёнка, швырнул её с лестничной площадки в коридор.

- Пришла, потаскуха? - с угрозой произнёс он, поворачиваясь к съёжившейся в углу Вале. - Опять нализалась где-то, дрянь? У-у…

Он замахнулся, и Валя закрыла глаза.

В этот момент в коридоре показалась мать, кутаясь в синий, махровый до самого пола халат.

- Алексей!

Отец оглянулся. В глазах его мелькнула жалость. Он опустил руки и, вздохнув, сказал:

- Ну верно, верно. Да и противно дотрагиваться. Тряпка половая, об неё только ноги вытирать.

Вале хотелось крикнуть: «Неправда! Я чистая! Я теперь чистая! Я только для Николая живу. И совсем другой стала, вы не знаете!» Но она лишь затравленным зверьком смотрела на отца, а слёзы, помимо её воли, текли и текли по щекам, и она машинально втягивала их трясущимися губами.

Но мать, кажется, что-то поняла, что-то новое уловила в дочери, и не сейчас, а вообще в последнее время. Валя это давно почувствовала, хотя мать ни слова ей не сказала, ни о чём не спросила: она как будто боялась спугнуть это новое или сама ещё не верила до конца в своё открытие. И Валя тоже ей ничего не говорила и не собиралась говорить. Пусть сама как хочет догадывается, если она мать. А Валя давно им обоим не верила и считала врагами, худшими из врагов, потому что она от них ещё и зависела.

И вот сейчас мать, которая раньше никогда не заступалась за Валю, даже не выходила из комнаты, когда отец ночью впускал Валю и ругал её, а дважды даже ударил, - сейчас мать не только вышла, но и остановила отца. В другое время Валя обратила бы на это внимание. Но сейчас она ничего не заметила, сейчас у неё гудела голова, ломило в висках и совсем пересохло во рту - она не могла пошевелить языком.

Мать подошла к ней, притянула к себе её голову и заглянула в глаза.

- Тяжело тебе, доченька? - тихо спросила она, спрятав лицо в перепутанных Валиных волосах.

И Валя, искусав себе губы, вдруг разрыдалась с таким безысходным, трезвым отчаянием, что даже отец озадаченно и хмуро спросил у матери:

- Что это с ней?

- Ну полно, доченька, полно, - прошептала мать и погладила Валю по голове.

Но у Вали отчаяние вдруг сменилось злостью - на всех, на весь свет. Она оттолкнула гладившую её руку и прошипела, глядя ненавидящими глазами на отца:

- Пропадите вы все… пропадом… никого вам не жалко… себя только жалко… видеть мне вас… тошно…

- Ты что, девка, спятила? - хмурясь, строго спросил отец. - Что язык твой мелет, то через голову пропускаешь или нет? Или ещё хмель оттуда не вышел?

- Не надо так, Алёша, - жалобно сказала мать, пытаясь снова прижать к себе Валю, и, обращаясь к ней, добавила всё так же жалобно: - Ты не отчаивайся, доченька. Всё обойдётся, всё хорошо будет. Ты пойди, пойди… усни…

Она стала тянуть Валю по направлению к двери, ведущей в комнату, но Валя грубо оттолкнула её и крикнула:

- Не хочу!.. Видеть вас не хочу!.. Хлеб ваш есть не хочу!.. Пусти!.. Пустите меня!..

Она огляделась, сорвала с вешалки пальто и кинулась к двери.

- Куда!..

Отец ухватил её за плечо, но Валя вывернулась и выскочила на лестницу. Каблучки её дробно застучали по ступеням.

Алексей Афанасьевич хотел было побежать за ней, но раздумал и, только горько махнув рукой, прикрыл дверь.

- Пойдём, Оля, - заботливо сказал он жене. - Тебе лечь надо.

Ольга Андреевна беззвучно плакала, закрыв лицо руками. Халат её разошёлся, и видна была белая в розовых цветах мятая ночная рубашка до самого пола.

- Господи… деточка моя бедная… - бормотала она, захлёбываясь в слезах. - Вот горе-то…

Слов мужа она не расслышала.

А он, сунув руки в карманы брюк, возбуждённо прошёлся из угла в угол маленькой передней и срывающимся голосом произнёс:

- Нет, ты мне скажи: за что такое наказание нам? Ведь была же девчонка как девчонка. И мы с тобой вроде люди как люди. Что мы ей, пить-есть не давали? Голой, что ли, ходила? Не хуже других вроде всё было. И на? тебе! Людям стыдно в глаза глядеть. Домой хоть не приходи. Не девка, а проститутка выросла, падаль какая-то. Откуда она такая, я спрашиваю? Тут всю жизнь горб гнёшь…

- Ах, Алёша, - вздохнула Ольга Андреевна, вытирая слёзы. - У тебя всё тоже не сразу стало хорошо. Забыл ты…

- Никогда я такой падалью не был!

- И она не падаль. А гулял ты сильно, что уж говорить. Через это всё у тебя тогда и приключилось, помнишь?

- Ну поехала, - с неудовольствием проговорил Алексей Афанасьевич. - Подвели меня тогда. Жулики попались.

- Не подвели, а уговорили. Через пьянку всё, Алёша. Ты и сам знаешь. Много ты тогда пил. И ещё кое-что было, - многозначительно добавила она, запахивая халат.

- А, брось! - досадливо махнул рукой Алексей Афанасьевич. - Вспомнила! Вальке тогда сколько было - года три? Что она понимала!

- Да хоть и три. А было ей, кстати, шесть. Но всё равно понять она ничего не могла. Она тогда только слёзы мои переживала. Коротала со мной одинокие ночи. Много их тогда у меня было, Алёша. Это сейчас ты о сердце моём заботишься.

- Ну-ну, - примирительно прогудел Алексей Афанасьевич. - Ты всё-таки не сгущай. Не так уж всё и страшно было. Да и у кого за двадцать лет жизни ничего такого не случалось? У кого?

- Конечно, - вздохнула Ольга Андреевна. - У других и похуже случается. И вовсе ломается жизнь, и трагедии всякие.

- Ну вот видишь! Не так уж всё плохо у нас. И я не такой уж плохой, оказывается. Верно?

- Верно, верно, - слабо улыбнулась Ольга Андреевна.

Но Алексей Афанасьевич ощутил потребность окончательно самоутвердиться и добавил:

- А чей объект потом три года Красное знамя держал? Кто знак «Отличный строитель» получил? Кто строительный институт потом кончил? Кто этой весной в Москву на слёт ездил? Думаешь, легко всё далось?

- Знаю, знаю, Алёшенька, нелегко.

- Вот именно. И всю жизнь мы с тобой каждую копейку считали. А эта? Ну чего ей не хватает? Училась бы, работала, себя уважала, так и её бы уважали.

У Ольги Андреевны снова навернулись на глаза слёзы.

- То ли кто сбил её в первый раз, - сказала она, - закрутил ей голову, поверила. То ли все теперь такие. Вон девушки в брюках все, курят больше ребят, водку пьют охотнее, чем вино, развязные - хуже, чем парни. Век, что ли, такой? Даже, мне говорили, в газетах об этом пишут.

- Газеты, газеты, - раздражённо произнёс Алексей Афанасьевич. - Чего уж там на век сваливать! Проглядели девчонку, вот что я тебе скажу.

- Да как же за ней углядеть было?

- То-то и оно, что не знаю. И никто не знает. Болтовня одна у нас насчёт воспитания. А надо было, видно, лупить как Сидорову козу, чтоб боялась ослушаться родителей пуще огня. Да насчёт парней предостерегать - по женской линии. А теперь уж что, теперь поздно! Ну куда вот её сейчас понесло?

- К тётке Вере… уже не пойдёт… - всхлипнув, произнесла Ольга Андреевна. - Побоится пойти…

- Ну а куда ж тогда? К парням, что ли?

Ольга Андреевна покачала головой:

- Нет, Алёша, не пойдёт она к ним. Влюбилась она, вот что.

- Ну да! Знаем их любовь.

- Ей-богу, влюбилась. Я же вижу. И блюсти себя стала.

- А-а! Не говори мне об этом. Вон, видела, как она себя соблюла?

- Это с горя, Алёша. Точно, с горя. Что-то между ними случилось небось. Уж я знаю, когда с горя, а когда так. Знаю.

Алексей Афанасьевич недоверчиво посмотрел на жену:

- Ну и в кого же она, по-твоему, влюбилась?

- Уж в кого, не знаю. Знаю только, что жалеть её сейчас надо, Алёша, понимаешь?

- А! - сердито насупился Алексей Афанасьевич. - Тебе бы всех жалеть! А тебя она жалеет? Небось видит, как ты с сердцем-то маешься. Ну ладно, Оля. Ты только не нервничай. Взвинтились мы оба. Пойдём. Тебе лечь надо. Третий час ночи. И мне завтра на работу.

- Ну куда она побежала, господи…

- Идём, идём. Ничего с ней не будет. О себе подумай.

Если из дома надо выехать в два часа ночи, а встать самое позднее в половине второго, то считай, что ночи нет и поспать не удастся, так как заставить себя лечь в девять или десять вечера никому ещё накануне отъезда в командировку не удавалось. И в общем-то Виталий к такому порядку вещей привык за время своей беспокойной службы. Но чтобы при этом весь дом не, спал, этого раньше не бывало. В крайнем случае, мама вставала проверить, успевает ли он как следует поесть перед отъездом и уложил ли тёплые вещи - об этом она беспокоилась вне зависимости от времени года, считая, что у Виталия по-прежнему слабые лёгкие и склонность к простуде, как в раннем детстве.

Но Светке ещё было в новинку провожать мужа в командировку: Виталий впервые после женитьбы собирался в дальний вояж, хотя на Светкиной памяти он ездил в командировки не раз, и не в такие пустяковые, как сейчас, а посерьёзнее, как, например, в Снежинск, где они со Светкой так неожиданно встретились, да ещё при очень неприятных обстоятельствах, или, как недавно, в Одессу, о которой тоже есть что вспомнить.

А теперь это даже не командировка, а так, экскурсия, как выразился вчера Игорь Откаленко.

Но Светка снаряжала его всерьёз и была до невозможности озабочена. Она перебрала весь его гардероб, что-то отложила стирать, что-то - чинить, а в десять вечера ещё затеяла печь ему в дорогу пирожки с мясом и джемом.

- Катись из кухни, - объявила Анна Михайловна. - Много ты умеешь! Я сама испеку. А Витику ещё надо кое-что постирать. Ты решила, сколько он берёт с собой носков?

- Граждане! - взмолился Виталий. - Какие носки, какие стирки? Я же через два дня вернусь! Мне и пирожки не нужны. Идите, ради бога, спать.

- Мама, ты иди, ты устала, - решительно заявила Светка. - Я сама всё сделаю.

- Вы мне все надоели, - рассердилась Анна Михайловна. - Вот ещё! Я ни капельки не устала. Катитесь оба из кухни, живо! - тяжело дыша, заключила она.

Уже в комнате Светка деловито спросила:

- Ты какой чемодан возьмёшь?

Виталий рассмеялся, подхватил её на руки и, прижимая к себе, спросил:

- А ты в какой поместишься?

- Ты с ума сошёл! Пусти! Времени и так мало. Я хочу, чтобы ты поспал хотя бы два часа. Ну пусти же!

И она крепко обхватила его за шею.

Виталий уже давно признался себе: даже не ожидал, что семейная жизнь принесёт ему столько радости. Он так много наслушался анекдотов о ней, иронических шуток, а порой совсем нешуточных жалоб, что, любя Светку и мечтая о женитьбе на ней, к своей дальнейшей жизни относился «со здоровой опаской и трезвым оптимизмом», как пожелали ему в торжественном адресе «от лица службы», преподнесённом в сафьяновой папке на свадебном торжестве.

- Вы учтите, - поучал его и Светку в тот вечер старый друг их семьи профессор Герман Иванович Фридлянд, довольно известный социолог, - в вашем положении трудно будет только первые двадцать пять лет, и то не все. Первый рубеж - это от года до трёх лет супружеской жизни. А второй наступит только через семь - девять лет после свадьбы. Ну и последний - вообще только через двадцать - двадцать пять. Это статистические пики разводов. Вы к ним заранее подготовьтесь, закалитесь, развейте сноровку, запаситесь детьми, а под конец срока - и внуками, и тогда вам ничего не будет страшно. Уж поверьте мне, мы с Маргаритой Георгиевной так прошли благополучно все три этапа. - Герман Иванович приложил к груди пухлую розовую руку с широким обручальным кольцом на безымянном пальце, и узкое ироничное лицо его с рассыпающейся шапкой белых как снег волос стало строгим и торжественным.

- Мы начнём готовиться с сегодняшнего дня, - заверил его сильно подвыпивший Виталий, привлекая к себе Светку.

- По всем параметрам, включая запас детей, - потребовал не меньше его выпивший в тот вечер Петя Шухмин.

Ох, что творилось тогда в квартире его стариков!

А под утро молодёжь пошла провожать Виталия и Светку до «места прописки», как заявил Игорь Откаленко.

На квартире у Светки они повеселились ещё, чуть не до обеда воскресенья.

Ну а потом началась та самая семейная жизнь. «Всё время как пьяный… - думал Виталий. - Так тоже нельзя». Он переводил взгляд на Светку, и каждое её движение, улыбка, самое простое слово делали его счастливым. «Нельзя так, нельзя, - твердил себе Виталий. - Это может в конце концов отразиться на работе». И он с опаской приглядывался к окружающим: не замечают ли они его странного состояния? Однако никто, кажется, ничего не замечал. Кроме, может быть, Кузьмича и, пожалуй, Игоря. Но и они старались не подать виду. Хотя Кузьмич говорил с ним как будто с подчёркнутой требовательностью, а Игорь - с такой же подчёркнутой снисходительностью. Впрочем, может быть, Виталию всё это и казалось.

И ещё Виталий всё время сравнивал Светку с Аллой, бывшей женой Игоря. Сейчас возможностей для этого оказалось куда больше. Раньше Виталий наблюдал обеих женщин в совсем разных ситуациях. К тому времени, когда Виталий познакомился со Светкой и приступил, по выражению Откаленко, «к планомерной осаде», Алла была уже лет пять замужем за Игорем. Виталий знал её в то время даже лучше, чем Светку.

Он знал, как безоглядно и ревниво, даже агрессивно любила Алла, сколько мук причинила эта любовь и ей, и Игорю. Алла не только не собиралась делить его с другими, даже с его работой, но требовала, чтобы и он не смел делить себя и весь целиком каждую минуту принадлежал только ей, их сыну и их дому. Этого домашнего рабства, этой демонстративной, подчёркнутой неприязни к его работе, которая с годами у Аллы всё усиливалась, Игорь простить ей не мог. И уходила любовь - просто на глазах у Виталия. Даже Димку Игорь, кажется, любил сейчас меньше, чем раньше. И, как казалось Виталию, мучился, корил себя и страдал от этого.

Да и Алла вела себя тут неумно и даже непорядочно, настраивая сына против отца. Мальчишке нет и пяти лет, а она уже жалуется ему на «подлость» отца, который их «бросил». Алла просто голову потеряла. Она даже Кузьмичу ходила недавно жаловаться, нагрубила ему и после этого пошла в партбюро. А с месяц назад написала письмо в их газету и копию - в «Комсомольскую правду», где облила грязью уже всех, даже Виталия, как ближайшего друга. Правда, неприятностей из-за всего этого Игорь не имел: всюду нашлись умные люди, которых эти базарные, истеричные письма только убедили, что Игорь, видимо, был прав в своём поступке.

Виталий был совершенно ошарашен - такого он от Аллы всё-таки не ждал! Да и все друзья Игоря были возмущены. Только сам он молчал, угрюмо и упрямо, и даже с Виталием избегал говорить на эту тему.

Да уж, Светка была совсем другим человеком, это точно, это сразу бросалось в глаза. Она вовсе не ревновала Виталия ни к кому и ни к чему, это даже его слегка задевало. Светка очень быстро перезнакомилась со всеми его товарищами по работе, и все в ней теперь души не чаяли, не исключая, кажется, самого Кузьмича. А как она жадно слушала их рассказы, как переживала каждую удачу и каждый промах! К сожалению, рассказывать ей можно было очень мало: такова уж их работа, похожа на айсберг - только одна восьмая на поверхности, а семь восьмых под водой. Впрочем, Светка это понимала и, кажется, не обижалась. Пожалуй, больше от этого страдал сам Виталий, ему так хотелось иной раз поделиться с ней своими делами! Но приходилось молчать, делать усилие над собой и молчать. И это невольно создавало какую-то невидимую стену между ними. А временами Виталию вдруг казалось, что Светке с ним скучно.

Об этом он подумал и в тот вечер накануне отлёта, укладывая в портфель всякие дорожные мелочи и прислушиваясь к голосам на кухне.

Это ещё счастье, что у Светки была своя работа, которую она любила. А недавно она даже написала статью. Что-то о личных архивах выдающихся деятелей русской культуры. Светка от музейной работы всё больше тянулась к архивам. Она жутко нервничала, пока эту статью писала, а потом долго стеснялась идти с ней в редакцию. Пришла она оттуда восторженная, окрылённая и долго рассказывала, как внимательно к ней в редакции отнеслись, как хвалили статью и даже будто бы сказали, что она выгодно отличается от статьи некоего светила, но два члена редколлегии будут наверняка её топить, а остальным тема безразлична, но сама статья может понравиться. «И тем более её автор», - иронически вставил Виталий. Светка тут же на минуточку обиделась, точь-в-точь как Анна Михайловна. Но потом важно объявила, что теперь у неё появились нужные связи и это поможет ей двигаться дальше. «А куда ты собираешься двигаться?» - всё так же шутливо поинтересовался Виталий. «Куда надо, туда и буду двигаться», - снова обиделась Светка. А Виталию на миг стало вдруг неприятно: ему показалось, что Светка слишком уже деловито и расчётливо строит планы на будущее. Вскоре статья действительно появилась, это было всего месяца два назад, а сейчас Светка вообще уже ни о чём не в состоянии говорить и думать, кроме как об откликах на эту статью в различных и, конечно, необычайно высоких инстанциях.

Впрочем, всё это не мешало Светке суетиться и нервничать, собирая Виталия в командировку, и со страхом думать о всяких связанных, как она считала, с каждой его поездкой опасностях.

В ту ночь перед отлётом Виталий так и не уснул. Они со Светкой уединились на кухне. Там они, шёпотом переговариваясь, чтобы не разбудить Анну Михайловну, а больше только улыбаясь, уютно попили вдвоём чай, пока за Виталием не пришла машина.

Самолёт приземлился точно по расписанию и, устало рокоча, подрулил к аэровокзалу. Пассажиры, поёживаясь от утренней прохлады, один за другим спустились по вздрагивающему трапу на выложенное шестиугольными бетонными плитами поле аэродрома.

Жёлтый диск солнца уже выполз из-за далёкого степного горизонта, и голубое небо вокруг него постепенно становилось белёсым, словно выгорая от жарких его лучей, а в западной стороне, куда сдвинулась ночь, небо ещё было почти фиолетовым.

Виталий взглянул на часы. Стрелки показывали чуть больше четырёх утра. И уже такое солнце? Но тут Виталий вспомнил, что часы надо перевести вперёд, чтобы они показывали местное время. Значит, сейчас начало шестого. Он поставил портфель у ног и перевёл стрелки часов. Затем огляделся.

Ну конечно же, его встречают! Два человека шли к нему, миновав ограду перед аэровокзалом. Один - в милицейской форме, старший лейтенант, - наверное, из отдела, обслуживающего аэропорт; второй - коренастый, в плаще и кепке, - конечно, свой, из уголовного розыска.

Оба, улыбаясь, пожали Виталию руку, и тот, кто был в плаще, пояснил:

- Мы чего смеёмся? Нам из Москвы товарищ сказал: «Лосева узнаете сразу, он будет самый длинный во всём самолёте». Ну вот мы и сравнивали. Здравия желаю. Капитан Мурзин, - представился он под конец. - Горотдел. Уголовный розыск.

Через несколько минут они уже мчались на машине в город. Прямое, как по линейке проложенное шоссе тянулось через неоглядную степь с рыжей, выгоревшей под солнцем травой. И только перед самым городом появились лесопосадки.

- По адресу вам ещё рано, - сказал Мурзин. - Спят ещё там небось. Так что едем ко мне. Жена с завтраком уже ждёт. Что бог послал…

- Ну что вы! И в самом деле рано, - попробовал было возразить Виталий. - Да и сыт я. Давайте сразу в отдел.

- Ни-ни! Обидите. И меня, и жену, и ребят, - строго предупредил Мурзин. - У нас так не положено. Все ждут.

- И много у вас ребят? - не выдержал и улыбнулся Виталий.

- Двое. Погодки. Саньке уже пять, шестой. А Павлуша на год поменьше. Серьёзные мальцы! Санька, тот в лётчики собрался. Дед у него, жены отец, старый пилот, сейчас диспетчером в аэропорту у нас. Вчера Санька здорово над бабкой подшутил. Говорит: «Баба, ты всё говоришь, аист меня принёс?» А та: «Верно, верно, - говорит. - Аист и есть». А Санька: «И весил я четыре килограмма, да?» «Весил, - бабка говорит. - Весил». А мы ждём, что он отмочит. «Ну так вот, - говорит. - Размах крыльев у аиста не позволяет ему поднять такой груз!» Мы аж ахнули! А Санька говорит: «Мне вон дед сказал. Я его специально спросил». Вот такой парень.

Строгий Мурзин уже вовсю улыбался, и круглое загорелое лицо его стало вдруг простодушным и почти дурашливым.

- А вы, Иван Спиридонович, расскажите, - смеясь, подсказал шофёр, - как он Павлушку наказывал.

- Ага, - подхватил Мурзин. - Тоже хохма была. Прихожу днём пообедать. Гляжу, ребята одни. Санька меня увидел и поволок Павлушку в угол. «Папа, - говорит, - он твой графин разбил». «А как же он его достал с шифоньера?» - спрашиваю. А Санька отвечает: «А я туда полез за пластинками». Ну я его самого в угол. И он оттуда говорит: «Поставил? А ещё друг называется…»

Все трое весело рассмеялись, а Виталий подумал: «Неужели и я когда-нибудь буду такие истории рассказывать? Это же записывать надо».

Машина тем временем неслась по пустынным ещё, умытым утренней прохладой улицам с необычно широкими тротуарами, отделёнными от мостовой то пёстрым ковром цветов, то невысокой стенкой плотного, глянцево-зелёного кустарника.

Остановились возле длинного двухэтажного дома.

Поднимаясь по лестнице, Мурзин озабоченно сказал:

- Заодно я вам кое-какие сведения передам. Эта девица у нас на учёте состоит.

Дверь им открыла хозяйка - полная, статная, румяная, в аккуратном фартуке поверх простенького, без рукавов пёстрого платья; светлые волосы были собраны в тяжёлый пучок. Виталий подметил довольный взгляд, каким Мурзин окинул свою супругу. А из-за неё уже выглядывали двое поразительно похожих на отца мальчонок. Только один смотрел строго, точь-в-точь как Мурзин, когда требовал, чтобы Виталий ехал к нему, а другой, постарше, улыбался и был удивительно похож на того Мурзина, который рассказывал в машине про его выходки.

Хозяин дома оказался прав: на столе приехавших уже ждал завтрак, и среди тарелок со всяческой снедью уютно пыхтел причудливый, потемневший от времени огромный самовар с бесчисленными выбитыми по кругу медалями, какого в Москве уже не увидишь.

За столом мальчики сидели неожиданно тихо, не сводя любопытных глаз с приезжего гостя. А хозяйка потчевала его так ласково и весело, что Виталий, незаметно для себя самого, съел невиданное количество всяких вкуснейших блюд и под конец уже еле дышал.

Но главное, почему он утратил контроль за собой, были сведения, сообщённые ему Мурзиным о пока неведомой Вале Березиной. Впрочем, несмотря на то что девушка была на учёте в милиции, сведений оказалось не так уж много. Главное, что числилось за Валей, - это инцидент в квартире тётки Веры, где обнаружены были краденые вещи и задержаны сами воры.

- Судя по компании, - заметил Мурзин, отхлёбывая чай, - мы думали, что встретимся с этой девчонкой ещё не раз. Но вот пока сигналов нет. Вполне возможно, что взялась за ум. Мы с ней тогда крепко поговорили.

- А к тётке своей она ходит? Или кто-нибудь из той компании?

- Ну что вы! После того прокола кто же сунется?

- Серьёзные люди не сунутся, а шпана всякая, чтоб только погулять, вполне может. А нам бы хоть за кого-нибудь из них тоже зацепиться.

- Нет. Там тихо. Мы приглядываем, как вы понимаете.

- Да, понятно. А ведь уб… - Виталий откашлялся. - Тот парень… в Москве который… тоже, возможно, из этой компании.

- Скорее всего, - согласился Мурзин. - Вот Березина, надеюсь, нам и об этом расскажет.

- Она работает?

- Да должна бы, - не очень уверенно ответил Мурзин. - Во всяком случае, две недели назад ещё работала.

- Этот парень мог ей из Москвы позвонить или написать, - задумчиво сказал Виталий. - Или нет, написать вряд ли успел. Хотя сейчас это уже неважно. - Он посмотрел на Мурзина: - Поедем, Иван Спиридонович? А то ещё она на работу уйдёт.

Он с трудом поднялся из-за стола и принялся благодарить хозяйку. За ним поднялся и Мурзин.

А ещё через полчаса они поднимались по лестнице уже совсем другого дома на совсем другой улице. Виталий взглянул на часы. Было всего половина восьмого. Часы показывали теперь уже местное время.

На звонок дверь открыл высокий худощавый человек в тёмном костюме с большими залысинами на лбу и мятым, невыспавшимся лицом. Выбрит он был торопливо и небрежно, да и трудно, должно быть, было справиться со всеми складками на щеках и особенно на шее, под подбородком. Глаза с припухшими красными веками смотрели на пришедших людей неприязненно и встревоженно.

Алексей Афанасьевич ничего хорошего не ждал от такого неожиданного звонка. Уж не говоря о дочери, он и от своей работы ничего, кроме трёпки нервов и всяких неприятностей, тоже не видел. А работал Алексей Афанасьевич уже который год прорабом на большом и сложном объекте, который дважды консервировался, и ещё дважды срывались сроки его сдачи. Бесчисленные комиссии, инспектировавшие стройку, добились объявления прорабу такого количества выговоров, которое должно было, казалось, стереть его в порошок и превратить в лучшем случае в какого-нибудь разнорабочего. Но Алексей Афанасьевич странным образом неуклонно получал одновременно с выговорами и всякие премии и почётные грамоты. Ибо в конце концов объекты сдавались с удовлетворительной оценкой. Тем не менее каждая такая комиссия и каждый выговор стоили Алексею Афанасьевичу здоровья. И каждую минуту он ждал на своём треклятом объекте какого-нибудь ЧП вроде крупной кражи, несчастного случая, пожара или чего-нибудь в этом роде. И тогда, конечно же, прибегут за ним. Вот и сейчас неожиданный приход этих двух людей мог означать любую неприятность у него на работе.

Но уже в следующий миг какое-то чувство подсказало Алексею Афанасьевичу, что эти двое молодых людей, из которых один, очень длинный, светловолосый, в модном летнем костюме и пижонских заграничных сандалетах, был явно приезжий, пришли не по работе, а в связи с Валей.

Алексей Афанасьевич внутренне даже весь как-то съёжился в ожидании этой новой неприятности. Но в то же время его вдруг кольнуло беспокойство: а не случилось ли что с девчонкой? И сразу же возникла мысль, как бы уберечь Олю с её больным сердцем от этой неведомой ещё беды…

- Товарищ Березин? - вежливо осведомился Виталий.

- Он самый.

- Хотелось бы повидать вашу дочь, - сказал Виталий и протянул Алексею Афанасьевичу своё удостоверение.

- Дочь?.. Так она же… Вы, значит, из Москвы, так я понимаю? - сбивчиво произнёс Алексей Афанасьевич, бросив взгляд на протянутую ему книжечку, и вдруг спохватившись, торопливо добавил: - Да вы, товарищи, заходите. Что за разговор на лестнице?

В переднюю уже вышла Ольга Андреевна в синем махровом халате и домашних шлёпанцах, отороченных мехом. Уловив последние слова мужа, она заволновалась и тоже начала настаивать, чтобы все зашли в комнату.

Через минуту они уже сидели вокруг стола с остатками скромного завтрака, и Ольга Андреевна всё порывалась бежать на кухню, чтобы поставить чайник, а Виталий и Мурзин по очереди просили её этого не делать. Но тут Алексей Афанасьевич озабоченно посмотрел на часы, и Виталий поспешно сказал:

- Видите ли в чём дело. Нам надо повидать вашу дочь Валю. Хотим попросить её, чтобы она нам помогла. Надо узнать одного человека. Возможно, он даже ей звонил из Москвы. Это её знакомый, наверное.

- Да-да! Ей кто-то звонил из Москвы! - воскликнула Ольга Андреевна. - Я сама слышала.

- А кто именно? - быстро спросил Виталий.

- Не знаю. Ничего мне Валя тогда не сказала. Да и сейчас… - Она отвернулась и тихо закончила: - Тоже ничегошеньки не знаю…

Алексей Афанасьевич откашлялся и смущённо потёр подбородок.

- Тут, видите, какое дело… - сказал он. - Ну, словом, поссорились мы с Валентиной. Ушла она.

- Куда же она могла уйти? - не спеша и серьёзно спросил Виталий, понимая, что вторгается в очень неприятную область, и сам от этого начиная волноваться.

- Ой, не знаем мы! Ну не знаем! - плачущим голосом ответила Ольга Андреевна, не поднимая головы. - Среди ночи пришла, среди ночи и ушла. Поругались мы. Она опять выпивши была. Ну, отец в сердцах-то и не стерпел и… - Она внезапно запнулась, словно поняв, что коснулась чего-то запретного для посторонних, оглянулась на угрюмо молчавшего мужа и, обращаясь к нему, робко спросила: - Может, опять она у тётки Веры, а, Алёша?

Тот покачал головой:

- Не пойдёт она больше туда. Я же тебе сказал.

- Ну да. Не пойдёт, - сразу согласилась Ольга Андреевна. - Конечно! О господи! Куда же она теперь пошла, а?

Видно было, что вопрос этот всё время мучит её и она уже устала задавать его себе и вот обрадовалась, что сейчас снова может задать его мужу и тот не рассердится, не отругает её за это, потому что вот пришли люди, которым тоже надо знать, где сейчас находится Валя.

- Кто ж её знает, где она! - мрачно ответил Алексей Афанасьевич, не отрывая глаз от пола. - И на работе её сегодня уже не жди.

- Может быть, она у какой-нибудь подруги? - пришёл на помощь Виталий.

- Ну да, как раз! - с горькой усмешкой ответил Алексей Афанасьевич. - Небось в штанах подруга-то. Эх, дочка наша - не дочка, а горе…

- Не пойдёт она сейчас ни к кому! - горячо вмешалась Ольга Андреевна, утирая слёзы. - Не пойдёт. Я же тебе говорила, Алёша. - И, обращаясь к Виталию, добавила:- Ну что вам сказать? Влюбилась она, вот что. По-настоящему влюбилась, а не как раньше. Через это у неё, может быть, вся жизнь теперь изменится. Может, человеком станет.

- В кого же она влюбилась? - спросил Виталий.

- Не знаю… - упавшим голосом ответила Ольга Андреевна. - Ничего Валя мне не рассказывает. Как чужие мы ей.

- Да с чего ты это вообще взяла? - вяло и, видно, в который уже раз возразил Алексей Афанасьевич. - Заладила Ольга Андреевна. - Я тебе точно говорю!

Слушая их, Виталий вдруг ощутил какое-то острое и щемящее чувство, охватившее его при мысли, что убитый парень и есть тот самый, в кого влюбилась эта непутёвая Валя, кто мог бы сделать её человеком, изменить её судьбу. Неужели это он? Но вовсе не исключено, что это был один из прежних её дружков, не потерявший надежды вернуть себе её благосклонность, или просто знакомый. «Нет, - тут же поправил себя Виталий. - Уж себе самому-то хоть не задуривай голову». В самом деле, какой это простой знакомый или даже бывший дружок станет вдруг немедленно и так старательно вписывать её телефон в новую книжечку, один её телефон, и не столько для памяти - ведь он и без того его помнил, - сколько из радости ещё раз его повторить, посмотреть на него, запечатлеть, так сказать, как что-то особенно дорогое. Нет, психологически это всё совершенно ясно. И Виталий снова почти физически ощутил чьё-то надвигающееся безмерное горе, которому никто на свете уже не сможет помочь, чью-то неминуемую катастрофу. Неужели убит тот самый парень? Неужели это он звонил Вале из Москвы? А вдруг всё-таки…

- Скажите, - обратился он к Ольге Андреевне, - откуда вы знаете, что Вале кто-то звонил из Москвы? Она же вам об этом ничего не говорила.

- А чего там говорить? Я же слышала. При мне небось позвонил-то.

- И что Валя ему говорила? Вы что-нибудь уловили из их разговора?

- Ничего я не уловила, - безнадёжно махнула рукой Ольга Андреевна. - Она нарочно так говорила: только «да» и «нет».

- А ещё что она сказала? Ну припомните.

- Ещё… сказала: «очень, очень». Ох, так она это сказала… - вздохнула Ольга Андреевна. - Словно счастье своё «очень, очень» ждёт. Всю меня аж захолодило.

- Значит, она… вы думаете… с ним говорила - с тем, в кого влюбилась?

- С ним, с ним. Я её даже не узнала. Голос стал другой. Сама вся вспыхнула. Ой, ну что вы! Он самый звонил. Господи, хоть бы хороший человек оказался!

Виталий промолчал.

Нет, всё-таки невозможно тяжёлая у него работа. Всё время рядом с чьим-то горем, с чьей-то бедой. И никак не притупится в нём эта боль за другого, даже вовсе незнакомого человека. Ну вот как, например, считать эту Валю совсем незнакомой?

- Всё-таки куда же она могла уйти? - спросил Виталий. - Скорее всего, выходит, к подруге?

- Может, к Нинке? - Ольга Андреевна вопросительно посмотрела на мужа.

- А я знаю? - хмуро ответил тот. - Какая-то ещё Наташка у неё есть, кажись.

- А может, из конторы та, помнишь? Как её? Катя…

- Ну давайте по порядку, - сказал Виталий. - Как найти Нину, вы знаете?

Ольга Андреевна пустилась в длинные объяснения, и Виталий старался вылущить из них и запомнить самое главное.

- Так. Ну а Наташа? - спросил он затем.

- Ой, даже не знаю, - махнула рукой Ольга Андреевна. - У Нинки спросите, она-то уж должна знать. Ну а Катя, значит, в конторе. Господи, только бы не случилось ничего, только бы под машину не попала! Ведь она сама не своя убежала.

«Случается кое-что и похуже», - подумал Виталий, а вслух сказал:

- Мы вам сразу сообщим, как только её найдём. А найдём обязательно, не волнуйтесь. Ничего с ней случиться не могло. Какие ночью машины?

- А вот если она вдруг придёт, - вмешался всё время молчавший до сих пор Мурзин, - пусть позвонит по этому телефону. - Он вырвал листок бумаги из записной книжки и, написав номер, положил листок на стол. - И пусть не боится, - добавил он. - Никаких у нас претензий к ней нет.

«Кажется, он что-то уловил», - подумал Виталий.

Между тем Алексей Афанасьевич снова с беспокойством посмотрел на часы. И Виталий стал торопливо прощаться. За ним поднялся и Мурзин.

…Разыскать Валину подружку Нину оказалось несложно. Она жила совсем недалеко и, следуя довольно путаным объяснениям Ольги Андреевны, Виталий и Мурзин вскоре добрались до нужного домика в глубине большого запущенного двора.

На звонки долго никто не открывал. Раздосадованный Виталий собрался было уже уходить, когда за дверью послышались шаги, чьи-то руки неуверенно задёргали замок, дверь наконец приоткрылась и высунулась всклокоченная, заспанная девушка в поношенном байковом халате. Увидев пришедших, она насмешливо и сердито скривила пухлые, ещё не намазанные губы и спросила с вызовом:

- Вы что, мальчики, ошалели?

- Вы Нина? - вежливо осведомился Виталий.

- Ну допустим. Что из того?

- Тогда здравствуйте, - дружелюбно, почти весело сказал Виталий. - А где Валя?

Девушка удивлённо перевела взгляд с одного незнакомого парня на другого и уже снисходительно повертела пальцем около виска:

- Нет, вы какие-то чокнутые. И на пьяных вроде не похожи. Вы что, опохмелиться пришли после вчерашнего? Топайте, топайте, всё равно не пущу.

Видно, она слабо представляла себе, кто был у неё вчера в гостях, и привыкла тут ко всяким неожиданностям.

- А Валя у вас? - спросил Виталий.

- Бросьте, бросьте! - Она хитро погрозила ему пальцем. - Вам небось Шурик нужен, да?

- Что вы! Ей-богу, Валя, - вполне искренне заверил её Виталий. - Больше никто нам не нужен.

- Ха! Вальку сейчас калачом к нам не заманишь. Такая стала, что не тронь… Никого за людей теперь не считает. - Голос Нины стал до невозможности язвительным. - Мы ей теперь не подходим.

- Что ж это с ней? - поинтересовался Виталий.

Нина лукаво подмигнула и собралась уже было со вкусом заняться давно волновавшей её темой, как вдруг уловила неясный шум у себя за спиной. Нина сразу нахмурилась и уже совсем другим тоном громко сказала:

- Одним словом, мальчики, никакой Вали тут нет и не было. Так что отваливайте. Чао!

И она помахала рукой.

- А где она может быть? Хоть подскажите. Вот так нужна… - Виталий провёл ребром ладони по горлу.

- Не знаю, мальчики, не знаю, - заторопилась Нина и перед самым их носом захлопнула дверь.

Виталий и Мурзин переглянулись и оба прыснули от смеха.

- У Шурика лопнуло, кажется, терпение, - заметил Виталий. - Неудачно мы с тобой попали.

Когда они снова очутились во дворе, Мурзин огляделся и задумчиво спросил:

- М-да, где ж нам теперь эту Валю искать?

- Даже не спросили, где живёт Наташа, - досадливо заметил Виталий. - А возвращаться бессмысленно, она сейчас нас так пошлёт, что неделю не отмоемся. Ну ситуация! Давай думать.

В конце концов было решено повидать на всякий случай тётку Веру, а уж потом, где-нибудь в середине дня, вернуться к Нине, когда, надо полагать, нетерпеливый Шурик покинет наконец её гостеприимный кров.

У тётки Веры, как и следовало ожидать, Вали не оказалось. Пьяненькая эта старушка лишь бессмысленно улыбалась и, приседая, разводила руками, давая понять, что никого тут у неё ровным счётом нет. Добиться от неё какого-нибудь членораздельного ответа не представлялось возможным. Единственное, что она была в состоянии произнести, так это два слова, которые она повторила Виталию уже раз десять. Вот и напоследок, когда Виталий уже собирался уходить, она ухватила его за рукав и прошепелявила беззубым ртом:

- Дашь выпить?

И тут Виталия вдруг осенило. Он вытащил из кармана своё удостоверение и строго сказал:

- А мы, бабушка, между прочим, из милиции. - И быстро спросил: - Ну-ка вспомните поживее, куда Валя пошла?

У старухи от неожиданности отвалилась челюсть и в глазах появился вполне осмысленный испуг.

- Ну куда ж… ей-то идтить?.. Мать с отцом ни за что выгнали… козочку мою… - пригорюнившись, жалобно забормотала она. - Нешто так можно… как котёнка… прости меня, господи, рабу твою… грех беру на душу… погрязла, погрязла… в мирских делах… один поднесёт, другой… - Она снова уцепилась за Виталия: - Дай… - Но тут же в страхе отпрянула в сторону: - О господи… бес попутал…

Виталий, сдержав усмешку, сурово повторил:

- Где Валя?

- Ну где-где… К Катьке своей побёгла… Где ж ещё?..

Виталий посмотрел на Мурзина, который делал над собой усилия, чтобы не рассмеяться.

Удача свалилась совершенно неожиданно. Они поспешно простились со старухой и, уже не обращая внимания на её бормотание, торопливо вышли на улицу.

Найти ЖЭК особого труда не представляло.

Катя оказалась высокой дородной женщиной лет тридцати с могучей грудью и карими, горячими глазами под вольным разлётом чёрных, красиво изогнутых бровей. Она сидела за небольшим столиком у кабинета начальника конторы и что-то быстро печатала толстыми, ярко наманикюренными пальцами. Руки у неё были широкие и красные, в трещинах, как после большой стирки.

С нескрываемым подозрением оглядев пришедших, Катя насмешливо спросила:

- А зачем она вам, красавчики? Вроде таких приятелей у неё не водилось.

- Поговорить нам с ней надо, - ответил Виталий.

- Кто ж вы такие будете?

Виталий чуть помедлил с ответом.

- Милиция, - наконец сказал он, решив не искать окольных путей, и многозначительно добавил: - Из Москвы я.

Последние слова должны были означать, что никаких претензий лично к Вале у него быть не может и никакими неприятностями ей этот разговор не грозит; и в то же время разговор этот, видимо, очень важный, раз человек специально из Москвы приехал.

Всё это Катя, видимо, прекрасно поняла, но задиристая её натура взяла верх над благоразумием и даже любопытством. Кроме того, память, очевидно, подсказала ей какие-то малоприятные воспоминания. И она с вызовом ответила, небрежно пожав полными плечами и снова поворачиваясь к машинке.

- Ну а раз милиция, то и ищите. Я почём знаю, где она?

- Напрасно вы так, Катя, - укоризненно покачал головой Виталий. - Мы ведь не шутки шутить приехали. Валя должна нам помочь в серьёзном деле.

- Да? Помочь? - Катя, вспыхнув, резко повернулась к нему: - А ей самой кто поможет? Вы, что ли? Знаю я вашу помощь! Вам бы только «давай, давай», а вот «на, на» - это у вас что-то не получается. - Она гневно посмотрела на Виталия и добавила: - Я про вас лично не говорю.

- В чём Вале помощь нужна?

- Да отстать от неё надо. Дохнуть ей дать свободно.

- Кажется, она дышала как хотела. Только ни к чему это хорошему не привело.

- Привело! Вашего брата узнала. Что почём на свете. И себя узнала. И любовь нашла. Господи, как я ей завидую! Подумать только, настоящую любовь! Счастье это какое!

Катя разволновалась, глаза её стали влажными, щёки разрумянились.

- Да настоящая ли любовь-то? - с сомнением спросил Виталий. - Это и показаться может.

- Только вас это не касается. - Катя метнула на него сердитый взгляд. - Сама она как-нибудь разберётся. Не лезьте в душу-то хоть! Знаю я вас! - И, помедлив, снова добавила: - Не вас лично, конечно.

- Откуда же вы нас знаете?

- Пришлось. Затаскали. Всё наизнанку вывернули. С мужем навеки поссорили. Не простит он меня теперь никогда.

На глаза её навернулись слёзы.

- Ладно тебе, - укоризненно сказала одна из женщин, находившихся в комнате. - Вылечат - и придёт назад твоё сокровище. Мало он тебя палкой да кулаком гладил, мало стульев да посуды перебил?

- Не твоё дело! Мой муж, а не твой! У тебя сроду никакого не было.

- Да по мне…

- Хватит, бабы! - вмешалась другая женщина. - Угомонитесь. Перед людьми стыдно.

Катя, судорожно всхлипывая, достала из ящика стола носовой платок.

Виталий нагнулся к ней и тихо спросил:

- Где же теперь эта Валина любовь?

- В Москве он, - ответила Катя, утирая глаза и вздыхая. - Звонил недавно Вале оттуда.

- Так это он звонил?!

- Ну да! - Катя с недоумением посмотрела на Виталия и вдруг, с испугом прижав ладонь ко рту, прошептала: - Что случилось-то?.. В Москве у вас…

- Как его зовут? - сухо и деловито спросил Виталий.

- Николай. А фамилия - Павлов.

- Видели вы его когда-нибудь?

- Конечно, видела.

- Узнать можете? - напористо продолжал спрашивать Виталий.

- Ещё бы!

- Он это?

Виталий вынул из внутреннего кармана пиджака фотографию убитого в Москве парня и положил на стол перед Катей. Она как-то мельком, боязливо взглянула на неё и тут же вскрикнула, прижав обе ладони к лицу:

- Ой!.. Он это!.. Убитый!..

Все находившиеся в комнате обернулись на её отчаянный крик.

Виталий поспешно спрятал фотографию и, понизив голос, жёстко сказал:

- Вот почему нам надо видеть Валю, понятно вам?

Катя, всхлипывая, подняла голову и собралась что-то сказать, но их уже обступили взволнованные люди.

- Катя, что случилось?.. Кого убили?.. Кто такой?..

- Да никто! Не знаете вы его! - зло крикнула Катя. - Никто его не знает! Мать родная и та… только… вот только… - Голос её захлебнулся. - Одна знает… Ой-ой, что же будет?.. Ой, бедненькая…

Теперь все смотрели на Виталия. И он сдержанно сказал:

- Так уж случилось. Погиб человек. Ничем теперь не поможешь.

- А вы-то куда смотрели? - крикнул кто-то.

Виталий закусил губу.

- Сами мы никуда не смотрим, - вступилась женщина, только что упрекавшая Катю за её мужа. - Что ж теперь, на каждом углу милиционера ставить?

А Катя глубоко вздохнула и сказала, обращаясь к Виталию:

- Идите ко мне домой. Вон, через дорогу. - Она указала в окно. - Первый этаж. Налево. Три раза стукнете… Да я вас сейчас сама отведу!.. - Она поспешно поднялась и схватила висевший на спинке стула платок. - Пойдёмте.

И, не оглядываясь, кинулась к двери. Виталий и Мурзин двинулись за ней. Люди молча провожали их глазами.

Уже подходя к двери квартиры и вынимая ключ, Катя предупредила:

- Только вы уж как-нибудь поосторожнее, не сразу. Это же для неё какое горе неслыханное! Так она его ждёт…

Когда они тихо вошли в квартиру, Валя спала, калачиком свернувшись в углу большой тахты и укрывшись какой-то кофточкой.

И все трое на секунду замерли, боясь неосторожным движением внезапно разбудить девушку и терзаясь мыслью о том, что ей сейчас придётся услышать.

- Валюша… - нерешительно позвала наконец Катя. - Валюша, ты слышишь?..

Она нагнулась над спящей и осторожно провела большой красной рукой по её волосам.

Девушка открыла глаза, увидела чужих людей и быстро, словно и не спала, приподнялась, сжалась в комок, подобрав под себя ноги, как испуганный, но готовый к обороне зверёк.

- Чего вам надо? - осипшим от сна голосом спросила Валя, понимая, что люди эти пришли к ней.

И ещё она сразу сообразила, что, раз привела их сюда Катя, значит, зла они ей не причинят, иначе Катя ни за что бы их в свой дом не пустила.

- Здравствуйте, Валя, - с трудом выдавил из себя Виталий. - Мы к вам из Москвы. Насчёт Николая.

- Насчёт Николая?.. - растерянно повторила Валя. И, вдруг уловив что-то в лицах окружавших её людей, она подалась вперёд и с испугом воскликнула: - Да говорите, что с ним?!

- С ним… его… - сбивчиво начал Виталий.

- Ну, что с ним?..

- Убили его, Валя…

- А-а!..

Она захлебнулась в отчаянном крике и упала на тахту, зарывшись лицом в подушку. Плечи её вздрагивали, а судорожно сжатый кулачок стучал по тахте.

Виталий с тревогой посмотрел на Катю. Та ответила ему гневным взглядом и процедила:

- Сказала же вам…

Но тут вдруг Валя резко поднялась, лицо её было мокро от слёз, она и не думала их вытирать.

- Кто вы такие? - спросила она. - Откуда вы знаете про него?

- Мы из Москвы, из милиции, - негромко ответил Виталий. - Мы должны выяснить, кто его убил и за что. Вы не догадываетесь кто?

- Откуда же я знаю? - угасшим голосом ответила Валя, с тоской глядя куда-то в пространство.

- Он вам не говорил, зачем едет в Москву?

- Вот так… его спасли, - еле слышно произнесла Валя, отвечая каким-то своим мыслям и как будто не замечая обращённого к ней вопроса.

- От чего его собирались спасти? - задал новый вопрос Виталий. - И кто его спасал?

- Была драка, - по-прежнему безучастным тоном, как о чём-то очень далёком и постороннем, сказала Валя. - В сквере, около рынка. Не знаю уж, с чего началось. Все пьяные были. Кроме Коли. Он говорил, что от меня пьяный, ему хватит. Ну а в сквере к нему пристали. Он кинул одного, а на него ещё трое… Ну Витька, кажется, бросил ему нож. И Коля ранил кого-то. А все подумали, что убил. И разбежались. Потом Коля спрятался. И от меня тоже. А позвонил уже из Москвы. Так хорошо слышно было. Я подумала, он из дома звонит. Я ему говорю: «Ну что ж ты не приходишь? Я же извелась вся. Скорее приходи, я жду». А он говорит: «Скоро, Валечка, совсем скоро. Вот приеду и больше никуда от тебя ни на шаг. Люблю тебя очень». Так в телефон и сказал. «А где же ты был?» - спрашиваю. А он говорит: «Хорошие люди мне помогли. Я тебе из Москвы звоню». «Что ты там делаешь?» - спрашиваю. А он говорит: «Да тут попросили меня съездить, отвезти кое-чего. Ну и я хорошо заработаю. Нам с тобой надолго хватит. И уедем, далеко!» «Ой, - говорю, - не надо таких дел. Зря хорошо не платят, я уж знаю». А он смеётся. Он такой весёлый был, он так смеялся…

Виталий понял: всё, что тогда она думала во время разговора с Николаем, теперь ей казалось, что она произносила вслух.

- Кто же его послал в Москву?

- Почём я знаю? Вот так его спасли… Хорошие люди. Спасибо им. Спасибо… У-у… - Она погрозила кому-то кулачком. - Нужны нам были их вшивые деньги!.. Коля такой доверчивый… был…

- Мы найдём этих людей, Валя.

- А мне-то что! - Она пожала плечами, упрямо глядя куда-то в пространство перед собой. - Вы мне Колю найдите. Вот уж я вам спасибо скажу…

- Значит, не знаете вы тех людей… - как бы про себя повторил Виталий. - Ну а друзей его близких знаете? Может, они чего вспомнят?

- Не знаю. Никого у него не было. Одна я была. Да и я его только одну ночь любила. Только одну ночь.

Она, не отрываясь, смотрела в пространство, словно окаменев, и только слёзы текли по щекам.

- Родственника у него в Москве нет? - спросил Виталий.

- Нет, - покачала головой Валя. - Никого у него нигде нет.

- А Пашку он вам не называл? Или Павла?

- Да нет у него в Москве никого, - устало сказала Валя.

- Ладно, - согласился Виталий. - Это мы оставим. Ну а можете вы вспомнить, только точно, когда он звонил, в какой день?

- В какой день? - переспросила Валя. - Это я точно помню. В среду звонил.

Виталий сразу отметил про себя: в день убийства. И поспешно спросил:

- А в котором часу, тоже запомнили?

- В котором часу? - опять переспросила Валя, словно ей каждый раз приходилось откуда-то неохотно возвращаться, чтобы понять, о чём спрашивает её этот настырный парень. - Да, помню. Вечером он звонил. Я с работы уже пришла. А отец ещё не пришёл. Он поздно приходит.

«А ведь у Пашки в это время был самый разгар попойки», - отметил про себя Виталий. Он вдруг ощутил неясную тревогу. Что-то не стыковалось в его версии, что-то шло наперекор, факты не желали сцепляться.

- А он не сказал вам, откуда звонит: из квартиры или, скажем, с почтамта, с переговорного пункта?

- Откуда звонит?.. Как так откуда?.. Аа-а… Из квартиры он звонил.

- Почему вы так решили? - быстро и напористо спросил Виталий, не давая ей снова уйти куда-то.

- Ну как так почему? Что-то он сказал такое. Не помню уж… Ах да! Он сказал: пора кончать, а то копеечка бежит, и ещё… да, ещё хозяин зовёт пить чай.

- Понятно, понятно, - пробормотал Виталий, хотя с каждым новым Валиным ответом ситуация становилась всё непонятнее.

- А скажите, - снова спросил он, - Николай вам не сказал, когда приедет? - И, не выдержав, добавил: - Вспоминайте, Валя, вспоминайте, я вас очень прошу.

- Да вспоминаю я, вспоминаю, - с тоской ответила Валя. - Всё я вспоминаю, каждое его словечко. Он сказал не «приеду», а «прилечу». «Самолётом прилечу к тебе» - вот он как сказал.

- Самолётом?

- Да-да. Самолётом.

- А в Москву он ехал поездом, - задумчиво произнёс Виталий. - Ну да, он же багаж вёз. А обратно… - И, обращаясь к Вале, спросил: - А когда он обещал прилететь?

Девушка вздохнула и прижала ладони к вискам:

- Я его на следующее утро уже ждала.

- Он так и сказал: «Утром прилечу»?

- Да. А вылетал ночью.

- Ночью? - насторожённо переспросил Виталий.

Валя молча кивнула в ответ.

Ночью был только один рейс. Тот самый, которым летел Виталий. Его самолёт вылетел из Москвы в два двадцать пять ночи. И здесь был утром.

- И больше он вам ничего не успел сказать?

- Ничего… - Валя покачала головой. - Мы так хорошо поговорили. Ой, какая я была счастливая, когда он позвонил, вы бы знали!! Ой какая!.. - судорожно воскликнула она. - Ой-ой! Что же это такое!.. Что же это…

И Валя снова упала на тахту.

Виталий переглянулся с Мурзиным, и, кивнув Кате, они один за другим тихо вышли из комнаты, миновали маленькую переднюю и осторожно закрыли за собой входную дверь.

Очутившись во дворе, они остановились. Виталий вытащил сигареты, и оба молча закурили.

Первым нарушил молчание Мурзин.

- Да-а… - вздохнув, сказал он. - На нашей работёнке не соскучишься.

- Именно, - подтвердил Виталий. - И к чёртовой матери летит вся наша версия.

- Насчёт того, кто убийца?

- Да, - задумчиво кивнул Виталий. - В ту ночь на лестнице подъезда мелькнул один парень. С чёрным портфелем. Он спешил на самолёт. Я думал, что исчез ценный свидетель. А его-то и убили… И ограбили… Вот какая история.

И сразу два важнейших обстоятельства пришли на ум Виталию. Первое - это что не было убийства в пьяной драке. Всё было обдумано и подстроено. Того парня во дворе уже ждали. А второе - это нежелание кого-то из жильцов признать свою связь с убитым, потому что тот парень вышел не из квартиры Пашки, это ясно. Почему же никто не пожелал признать, что парень тот ушёл от них? Чего они боялись?

След упрямо вёл в Москву и… терялся в тёмном подъезде.