Глава вторая

Мишель Бребёф издалека увидел машину, приближающуюся по горной дороге. Поначалу он смотрел на нее в телескоп, а потом – невооруженным глазом. Ничто не закрывало ему обзор. Ни деревья, ни дома.

Ветер сорвал с земли все, оставил только ее суть. Немного жесткой травы и скальную породу. Словно шлифованный драгоценный камень. Даже летом здесь было небогато на туристов и временных жителей, которые приезжали полюбоваться суровой красотой этих мест и уезжали до первого снега. И лишь немногие ценители северного величия Гаспе проводили здесь всю оставшуюся часть года.

Они цеплялись за полуостров, потому что не хотели уезжать или им было некуда ехать.

Мишель Бребёф принадлежал к последним.

Машина сбросила скорость, а затем, к его удивлению, остановилась у начала подъездной дорожки к его дому, вырулив на мягкую обочину провинциального шоссе.

Да, от его дома открывался особенно захватывающий вид на утес Персé в заливе, но для фотографирования можно было выбрать места и получше.

Бребёф схватил с подоконника бинокль и навел на машину. Она была взята напрокат, о чем говорили номера. В машине сидели двое. Мужчина и женщина. Белые. Средних лет, вероятно за пятьдесят.

Состоятельные, но не выставляющие это напоказ.

Он не видел их лиц, но быстро, интуитивно сделал эти выводы по выбору машины и одежды.

Мужчина, сидящий за рулем, повернулся и сказал что-то женщине рядом с ним.

И Мишель Бребёф медленно опустил бинокль и уставился на море.

Снег, выпавший в Центральном Квебеке, днем ранее пришел на полуостров Гаспе в виде сильного дождя. Такого обильного, какие часто бывают на побережье в ноябре. Если бы можно было как-то воплотить печаль, то она бы выглядела как ноябрьский шторм.

Но потом шторм прошел, как проходит и печаль, и наступил новый день, почти невероятно ясный и яркий, с небом идеальной голубизны. Только океан продолжал держаться за бедствие. Он вскипал и бился о прибрежные камни. Над заливом возвышался одинокий и величественный утес Персе, и Атлантический океан обрушивался на него.

Когда Бребёф снова взглянул на машину, она уже повернула на подъездную дорожку и почти подъехала к дому. У него на глазах пассажиры вышли и остановились. Мужчина стоял спиной к дому и смотрел на море. На громадный утес с громадной дырой, пробитой в нем волнами.

Женщина подошла к мужчине, взяла его за руку, и они вместе преодолели последние несколько ярдов до дома. Медленно. По-видимому, не желая встречаться с его хозяином, так же как он не желал встречаться с ними.

Сердце Бребёфа сильно колотилось, и он подумал, что упадет мертвым еще до того, как пара поднимется на крыльцо.

Он надеялся, что так и случится.

Его глаза, поднаторевшие в подобных делах, скользнули к рукам Армана. Никакого оружия. Потом к его куртке. Что это за выпуклость возле плеча? Но Гамаш явно приехал не для того, чтобы убивать Бребёфа. Если бы он хотел убить, то сделал бы это давным-давно. И не взял бы с собой Рейн-Мари.

Это было бы секретное убийство. Именно такое, какого Мишель втайне ожидал несколько лет.

Чего он не ожидал, так это визита.

* * *

Убедившись, что кровь не прольется, Рейн-Мари вошла внутрь, оставив закутанных в свитера и куртки Армана и Мишеля сидеть на крыльце на кедровых стульях, посеребренных временем и непогодой. Как и они сами.

– Почему ты здесь, Арман?

– Я ушел из полиции.

– Oui, я слышал.

Бребёф посмотрел на человека, который когда-то был его лучшим другом, шафером на его свадьбе, его доверенным лицом, коллегой и ценным сотрудником. Он верил Арману, и Арман верил ему.

Мишель мог доверять Арману. Арман Мишелю – нет.

Взгляд Армана был направлен на огромный утес в отдалении. Безжалостное море, тысячелетиями бившееся о его стену, выдолбило в нем отверстие, превратив его в каменный нимб. Его сердце исчезло.

Наконец Арман повернулся к Мишелю Бребёфу, крестному отцу его дочери. Как и он сам был крестным отцом первенца Мишеля.

Сколько раз сидели они, два инспектора, друг подле друга и обсуждали очередное дело? А потом друг против друга, когда звезда Мишеля взошла, а Армана – закатилась? Босс и подчиненный на работе, но по-прежнему лучшие друзья вне службы.

До определенного времени.

– По дороге сюда я все время думал, – заговорил Арман.

– О том, что случилось?

– Нет. О Великой Китайской стене.

Мишель рассмеялся. Смех был непроизвольный и искренний, и на те несколько секунд, пока длился этот смех, все плохое забылось.

Но наконец смех стих, и Мишель опять спросил себя, не приехал ли Арман, чтобы убить его.

– О Великой Китайской стене? Вот как?

Мишель пытался говорить безразличным тоном, даже раздраженным. Очередная интеллектуальная чушь от Гамаша. Но если по правде, Бребёфу всегда было любопытно, когда Арман говорил какие-то вещи, не имеющие отношения к делу.

– Мм, – промычал Арман. Морщинки вокруг его рта стали глубже. Признак слабой улыбки. – Возможно, я единственный в самолете думал об этом.

Черт его побери, если он спросит у Армана про Великую стену.

– Почему?

– Видишь ли, ее строили несколько веков, – сказал Арман. – Начали около двухсот лет до нашей эры. Это почти невероятное достижение. Через горы и ущелья, на протяжении тысяч миль. И это не просто стена. Они не просто возвели ее. Они приложили усилия, чтобы сделать ее не только крепостным сооружением, но и архитектурным шедевром. Долгие века стена охраняла Китай. Враги не могли ее преодолеть. Совершенно удивительное достижение.

– Да, я знаю.

– Однако в шестнадцатом веке, через полторы тысячи лет после ее возведения, маньчжуры все-таки прорвались через Великую стену. Знаешь, как они это сделали?

– Наверное, ты сейчас мне скажешь.

Но интонация усталости и скуки ушла, и сам Мишель слышал любопытство в своем голосе. Не то чтобы он хотел узнать о Великой Китайской стене, размышлениям о которой он за всю жизнь не посвятил и секунды. Просто ему стало интересно, почему об этом думает Арман.

– Миллионы жизней были погублены на строительстве и на защите стены. Целые династии обанкротились, потому что им не хватало денег, чтобы строить и обслуживать стену, – сказал Гамаш, глядя на море и чувствуя на своем лице свежий соленый воздух. – Спустя более тысячи лет, – продолжил он, – враг все же прорвался через нее. Не потому, что обладал подавляющей огневой мощью. Не потому, что маньчжуры умели сражаться лучше или имели лучших полководцев. Не умели и не имели. Маньчжуры прорвались через стену и захватили Пекин, потому что кто-то открыл им ворота. Изнутри. Все очень просто. Один генерал, предатель, впустил их, и империя пала.

Весь свежий воздух в мире окружал их, но Мишель Бребёф не мог дышать. Слова Армана, их смысл закупорили все кровотоки.

Арман сидел и с бесконечным терпением ждал. Ждал, пока Мишель придет в себя либо потеряет сознание. Он не хотел причинять боль своему прежнему другу, по крайней мере в этот момент, но и помогать ему тоже не хотел.

Несколько минут спустя Мишель обрел голос:

– «И враги человеку – домашние его»[5], да, Арман?

– Не думаю, что маньчжуры цитировали Библию, но предательство, похоже, универсально.

– Ты проделал весь этот неблизкий путь, чтобы посмеяться надо мной?

– Non.

– Тогда чего ты хочешь?

– Хочу, чтобы ты вернулся и работал у меня.

Его слова были настолько нелепы, что Бребёф даже не понял их. Он уставился на Гамаша с нескрываемым недоумением.

– Что? Где? – спросил наконец Бребёф.

Хотя оба знали, что по-настоящему надо бы спросить «почему?».

– Я только что вступил в должность начальника Полицейской академии, – сказал Арман. – Новый семестр начинается после Рождества. Я хочу, чтобы ты занял должность одного из профессоров[6].

Бребёф продолжать смотреть на Армана. Пытался осознать услышанное.

Это было не обычное предложение работы. И вряд ли предложение мира. После той войны, после нанесенного ущерба это было невозможно. Пока.

Нет, тут было что-то другое.

– Почему?

Но Арман не ответил. Он просто взглянул Бребёфу прямо в глаза и смотрел, пока тот не отвел их. И тогда Гамаш снова устремил взгляд вдаль. В сторону бескрайнего океана и огромной, просверленной океаном скалы.

– Ты хочешь сказать, что доверяешь мне? – спросил Мишель, обращаясь к профилю Армана.

– Нет, – ответил Арман.

– Не хочешь сказать или не доверяешь?

Арман повернулся и окинул Бребёфа взглядом, какого тот прежде никогда не видел. В этом взгляде не было ненависти. Во всяком случае, через край. Не было презрения. Ну почти не было.

Знание – вот что читалось в этом взгляде. Гамаш видел Бребёфа насквозь.

Слабый человек. Человек с Персе. Опустошенный временем и разоблачением. Усталый и исковерканный. Выпотрошенный.

– Ты открыл ворота, Мишель. Ты мог бы остановить это, но не остановил. Когда порча постучала в дверь, ты впустил ее. Ты предал всех, кто верил тебе. Ты превратил Квебекскую полицию из мощной и храброй силы в выгребную яму, и потребовалось много жизней и много лет, чтобы ее очистить.

– Тогда почему же ты приглашаешь меня назад?

Арман встал, и Бребёф поднялся вместе с ним.

– Великая стена не имела структурных слабостей, она пала, когда слабость проявил человек, – сказал Гамаш. – Сила или слабость в первую очередь в человеке. То же можно сказать и про Квебекскую полицию. И начинается все с академии.

Бребёф кивнул:

– D’accord[7]. Согласен. Но тогда это вызывает еще большее недоумение: почему я? Ты не боишься, что я могу их заразить?

Он внимательно взглянул на Гамаша и улыбнулся:

– Или зараза уже проникла туда, Арман? В этом все дело, да? Ты пришел ко мне, чтобы найти антидот? Вот для чего я тебе нужен? Я – антивирус. Более сильная инфекция направляется для лечения болезни. Ты затеял опасную игру, Арман.

Гамаш посмотрел на него твердым, оценивающим взглядом и пошел в дом забирать Рейн-Мари.

Мишель проводил их до машины. Проследил за тем, как они тронулись с места. Их путь лежал в аэропорт, а оттуда на самолете домой.

Он вернулся в дом. Один. Ни жены. Ни детей. Ни внуков. Только великолепный вид на море.

Гамаш из иллюминатора смотрел на поля, на леса, на снег и озера и думал о том, что сделал.

Мишель, конечно, был прав. Арман затеял опасное дело, и это не было игрой.

Что случится, спрашивал он себя, если он не сможет контролировать процесс и антибиотик окажется заразным?

Какого зверя он сейчас выпустил из клетки? Какие ворота отворил?


Из аэропорта Гамаш поехал не домой в Три Сосны, а в управление Квебекской полиции. Но сначала завез Рейн-Мари к дочери. Анни была на пятом месяце беременности, и это уже становилось заметно.

– Ты зайдешь, папа? – спросила она, стоя в дверях. – Жан Ги скоро вернется.

– Заеду позднее, – пообещал он, целуя ее в обе щеки.

– Не спеши, – сказала Рейн-Мари и закрыла дверь.

В управлении Арман нажал верхнюю кнопку лифта и вскоре оказался в кабинете старшего суперинтенданта.

Тереза Брюнель сидела за столом. Позади нее, за стеклянной стеной офиса, уходили вдаль огни Монреаля. Гамаш видел три моста и фары машин, заполненных людьми, спешащими домой. Вид был внушительный, и личность за столом тоже внушительная.

– Арман, – сказала Тереза, вставая, чтобы поприветствовать старого друга объятиями. – Спасибо, что зашли.

Старший суперинтендант Брюнель указала на зону отдыха, и они уселись в кресла. Невысокая изящная женщина, чей возраст приближался к семидесяти, Тереза Брюнель пришла в полицию довольно поздно, но сразу же проявила себя умелым полицейским, словно родилась для расследования преступлений.

Она быстро поднималась по карьерной лестнице, обогнав своего учителя и коллегу старшего инспектора Гамаша. Дальше ей расти было уже некуда.

Ее кабинет отделали заново в мягких пастельных тонах, после того как прежний старший суперинтендант был… что? Слово «заменен» не вполне описывало случившееся.

Хотя она и стала начальником Гамаша, они оба знали, что ее назначение – вопрос политический и выбор делался не на основе компетентности кандидатов. Тем не менее она получила звание и уверенно командовала полицией.

Арман протянул Терезе свои папки с досье и наблюдал за ней, пока она читала. Он поднялся, налил им обоим лимонада, подал ей стакан, а со своим отошел к стеклянной стене.

Этот вид всегда трогал его, так сильно любил он Квебек.

– Бюджет придется выделять огромный, Арман, – сказала наконец Тереза.

Гамаш повернулся и увидел, что выражение лица у нее серьезное, даже суровое, но не скептическое. Она просто констатировала факт.

– Oui, – согласился он и, когда она снова погрузилась в документы, принял прежнюю позу – лицом к стеклянной стене.

– Я гляжу, вы поменяли некоторых студентов, – заметила старший суперинтендант. – Меня это не удивляет. Проблемы будут с преподавательским составом. Вы заменили чуть ли не половину.

Гамаш вернулся в свое кресло и поставил почти не тронутый стакан на подставку.

– Как можно осуществлять серьезные перемены, если те же люди останутся на своих местах?

– Я не возражаю и не спорю с вами, но вы готовы к ответному удару? Они потеряют пенсии, страховки. Будут чувствовать себя униженными.

– Но не мною. Они сами сделали это с собой. Захотят обратиться в суд – у меня есть доказательства.

Он совсем не выглядел озабоченным. Однако победителем себя тоже не чувствовал. Та трагедия не могла закончиться без пагубных последствий.

– Вряд ли они подадут в суд, – сказала Тереза, кладя последнее досье в стопку. – Но без сопротивления не уйдут. Просто сопротивление не будет ни публичным, ни судебным.

– Посмотрим, – сказал Арман, откидываясь на спинку кресла.

На лице его застыло мрачное и решительное выражение.

Тереза взялась за последнюю стопку папок. Досье тех мужчин и женщин, которых Гамаш собирался пригласить в академию вместо уволенных преподавателей.

Он не был обязан показывать Терезе эти дела. Академия не подчинялась старшему суперинтенданту Брюнель. Академия и полиция были двумя разными организациями, теоретически соединенными общей верой в необходимость «Службы, честности, справедливости» – таков девиз Квебекской полиции.

Однако прежний глава академии руководил ею лишь номинально. Реальность же состояла в том, что он сначала склонился, потом согнулся и наконец полностью подчинился требованиям прежнего главы полиции, который управлял академией как собственной тренировочной площадкой для подготовки кадров.

Но старший суперинтендант Франкёр больше не возглавлял Квебекскую полицию. Больше не служил в полиции. Он вообще покинул этот мир. Гамаш был тому свидетелем.

И теперь расчищал завалы, оставленные Франкёром.

Первый шаг состоял в обретении самостоятельности, но также и в налаживании сотрудничества со своим коллегой в полиции.

Коммандер Гамаш наблюдал за старшим суперинтендантом Брюнель, которая просматривала папки с предполагаемыми кандидатами в преподаватели, время от времени делая пометки или отпуская замечания себе под нос. Пока не добралась до последнего досье. Она уставилась на папку, потом, не открывая ее, пристально взглянула на Гамаша:

– Это шутка?

– Нет.

Она опустила глаза на папку, но не прикоснулась к ней. Достаточно было увидеть имя.

«Мишель Бребёф».

Когда она снова подняла глаза, ее лицо выражало гнев, граничащий с яростью.

– Это безумие, Арман.

Загрузка...