Чаша смерти

ГЛАВА 4

Захаров с участковым Калачовым стояли на лестничной площадке и курили.

Квартира потерпевшего находилась на улице Мира, в одном из девятиэтажных кирпичных домов улучшенной планировки, бывшем престижном кооперативе. Дома данной серии отличались лестничными площадками причудливой формы, с множеством углов и закоулков. Лестницы стояли безлюдные, неосвещенные, благо все жильцы пользовались лифтами, по два лифта на подъезд. Так что хочешь — убивай тут, в дальнем темном уголке, хочешь — насилуй. И убивали, и насиловали. Жертва может сколько угодно орать — из квартир все равно никто не высунется. Хорошо, если 02 наберут. А то и не наберут — побоятся мести преступников. Совсем недавно, в прошлом квартале, Захаров выезжал в соседний дом, такой же, как этот, на убийство: оба лифта сломались, и парень-наркоман столкнул с лестницы бабку, забрал кошелек со ста рублями. А в прошлом году приезжали дважды, на изнасилование, уже сюда.

Дверь в квартиру гражданина Шаповала, ныне покойного, была приоткрыта. Там третий час работали эксперты.

— Так кто проживал в квартире с потерпевшим? — спросил у участкового Захаров, затушив о стенку выкуренную наполовину сигарету и засунув ее обратно в пачку.

Участковый, проведший первичный осмотр места происшествия и переговоривший с соседями, ответил, вытирая шею носовым платком:

— Племянник его с ним проживает, Валерий Андреевич Кузин. Восемнадцать лет, не работает и не учится нигде, от весеннего призыва уклонился, на жизнь зарабатывает мелким бизнесом. Жалобы на него от граждан поступали, но ничего существенного, так, мелкие правонарушения: поздно возвращался, дверью хлопал, шумел на лестничной площадке, в ответ на замечания выражался непечатно, и тому подобное.

— А сейчас он где?

— Кто ж его знает. По месту прописки телефон не отвечает… Соседка видела его ближе к полудню, спешил куда-то с большой сумкой.

— А милицию и врача участкового кто вызвал?

— Неизвестно.

Квартирная дверь хлопнула. Калачов и Захаров обернулись. К ним подошла, доставая сигареты, появившаяся, наконец, на работе медэксперт Лизочка Савина, Миловидная, худенькая белобрысая девица с волосами, захваченными сзади в хвостик черной аптечной резинкой, в джинсах и простенькой футболке, без косметики и маникюра. Еще недавно она числилась в отделении первой красоткой и модницей и отбиться не могла от поклонников, несмотря на жутковатую профессию. Выскочила замуж по большой любви за какого-то неудалого парня, местного изобретателя с дурным норовом, тут же родила дочку. Девчонка получилась крикливая, болезненная, спать мамочке не давала совсем, молоко у Лизочки почти сразу пропало. А тут еще мужа под каким-то благовидным предлогом уволили с завода, где он худо-бедно работал, что-то изобретая по ходу дела. Как только он взялся качать права по поводу прав на изобретение, зарплаты и трудового законодательства, так и выпнули. В общем, когда Лизочка, спихнув со скандалом ребенка свекрови (ясли везде позакрывали, а мать Лизочки давно и тяжело болела, и сидеть с младенцем не могла при всем желании), вышла досрочно на работу, ее сперва никто не узнал.

Калачов и Захаров потянулись к Лизочке с зажигалками. Калачов оказался шустрее. Лизочка затянулась сигаретой и сказала ровным усталым голосом:

— Я закончила с телом. Можно увозить, только подпишем протокол осмотра, и вызывайте машину.

— Ну, и какие предположения?

— Без вскрытия заключение делать рано, но гематома на голове есть, и большая, с незначительным поверхностным повреждением кожи, могла быть нанесена тупым предметом. Ребята сказали, что на этажерке в прихожей есть немного крови, и волосы прилипли.

— Как думаешь, мог этот удар послужить причиной смерти?

— Ну, опять же, без вскрытия трудно сказать, но, полагаю, что мог.

— Да уж, на вскрытие у тебя очередь, — ехидно фыркнул Калачов. — На работу не ходим, загордились, а дела стоят.

— Ничего, не в районной поликлинике. Мои пациенты — ребята терпеливые. Жара вот только, а холодильник опять не работает. Ну да ладно. Я Семенову вчера звонила, его жена сказала, что вроде у него запой кончается, скоро на работу выйдет, а вдвоем мы быстренько всех освидетельствуем.

Захаров сладко заулыбался и сказал подхалимским тоном:

— Лизочка, ты же классный специалист, что нам Семенов, и без него обойдемся…

Лизочка фыркнула, затянулась сигаретой и грубовато напрямик спросила:

— Чего надо?

— Ну, чего, чего, ты же знаешь…

— А конкретнее?

— Два дела у меня стоят, нет заключения о причине смерти, сделай поскорее, дела в принципе раскрыты, отчет надо сдавать, не то Носорог меня совсем забодает, ты же его знаешь… Шоколадка за мной.

Савина еще раз фыркнула и свободной от сигареты рукой небрежно запихнула под резинку выбившуюся прядь волос.

— Ну, вот, заладил: «знаешь, знаешь»… Напиши на бумажке, какие дела, а то мне вот-вот свекровь позвонит, и у меня все на свете из головы вылетит.

— Сейчас мигом напишу, благодетельница! Калачов, ручку дай! И лист из блокнота вырви.

Участковый заворчал, что вот свое надо иметь, а то он ручек и блокнотов на всех не напасется, но выдал просимое. Радостный Захаров нацарапал, приложив листок к стене, номера дел, то и дело встряхивая шариковую ручку, наотрез отказывающуюся писать в таком положении. Савина, не глядя, сунула листок в карман джинсов, сказав со вздохом:

— Ладно, в первую очередь сделаю. И шоколадкой не отделаешься. Торт гони, да не второго хлебозавода, а московский. Так уж и быть, необязательно из «Праги» или «Будапешта». Согласна и на «Рот-Фронт». Хорошо бы Семенов пришел.

Калачов вдруг насупился, багрово покраснел и гаркнул:

— Да что с ним, с Семеновым этим, начальство носится, как с тухлым яйцом?! Гнать в шею алкоголика, пусть нам тут ряды не позорит!

Юрий удивленно приподнял брови и хмыкнул, а Савина, вдруг вспыхнув еще пуще Калачова, взъерошилась и зарычала, чисто волчица:

— Ты мне Семенова не тронь! Умный какой нашелся, блин! Трезвенник, блин! Уж будто сам не квасишь! Семенов — специалист, каких мало, почитай, что и вовсе нет! Мастерство, знаешь, не пропьешь. Да на нашей работе спиться — не фига делать, все под богом ходим. Я сама, как поработаю день, все со жмурами в разных степенях разложения, вечером — домой, там меня уже свекровь ждет, под дверью прям, с порога заводится, Машка орет непрерывно, Пашка тоже… недоволен… Запахи ему, видите ли, блин, мерещатся. Самому мыться нужно чаще, и не будет мерещиться, так нет, на меня все наезжает… Верите ли, так и хочется хлопнуть стакан! Уволюсь на фиг! Участковым терапевтом пойду, нервы дороже.

Юрий незаметно выдвинулся, встал между Савиной и Калачовым и оживленно заявил:

— Ты, Лизочка, не того… Нам Семенова хватит по части борьбы с алкоголизмом. Ты, это самое, не стакан хлопай, ты свекровь по репе хлопни, и Пашку своего тоже, чтоб не выступал, и вообще, пусть работать валит. А хочешь, мы с ребятами с ними обоими поговорим? А насчет районной поликлиники, так там работа вообще: тушите свет! Твои нынешние клиенты тихие, спокойные, ничего им уже не надо, никто не беспокоит, а живому человеку попробуй угодить!

Савина как-то враз угасла и, погасив окурок о стенку, уже испещренную множеством следов от других таких же окурков, сказала:

— Да уж, с нашей работой не захочешь, а запьешь. Помните ту наркоманку, что под дозой своего ребенка зарезала и в печке сожгла? Уж неизвестно, что ей там примерещилось. Потом прочухалась, все забыла и к нам с заявлением прибежала, что цыгане ребенка украли. Это ведь я экспертизу делала, сразу, как из декрета вышла… Думала, рехнусь, дома такая же девчонка. Так что вы мне Семенова не замайте…

Калачов вздохнул и сказал виновато:

— Ладно, Лизок, не трави душу… Ну, извини, ну, сболтнул, не подумав. Сам не знаю, что это на меня наехало… Больше ни-ни, ни словечком. А домашних твоих я сам приструню, тем более что мне по должности положено, будут мармеладные…

Лизочка криво улыбнулась.

— Нет уж, не надо, сама как-нибудь. Пойдемте, бумажки оформим, закончим все и — по домам. Пока новые жмурики не повалили. С новыми пусть дежурный по городу разбирается, а с нас хватит на сегодня.

Она повернулась и направилась к двери в квартиру. Калачов и Захаров нехотя потянулись за ней. Захаров пробубнил ей в спину:

— Ты не куксись, Лизочка. Знаешь, на баб ваша работа хорошо почему-то влияет. Никогда не замечала? Ты приглядись: наш брат-мужик в медэкспертах ходит какой-то дохлый, прибитый, болеет, спивается, а бабы все, как одна, цветут, в пятьдесят глядятся на тридцать. Кожа свежая, ни мощинки…

Лизочка приостановилась, оглянулась и спросила заинтересованно:

— Да? Это точно? А я как-то не замечала.

— Зуб даю! Да ты сама присмотрись. Ну, вот, хотя бы, когда на следующей неделе в Москву поедешь, и присмотрись. Не все жмуриками любоваться, надо и на коллег взглянуть.

— Обязательно, — сказала Лизочка. — А я уже уходить отсюда собиралась. А теперь еще подумаю. Если правда, то… А с чего это я в Москву поеду?

— Да уж поедешь. Предчувствие у меня такое.

— Хорош заливать, экстрасенс фигов!

— Ей-ей, не вру!

Лизочка с сомнением хмыкнула, передернула плечиком и впорхнула в квартиру. Калачов и Захаров у двери притормозили: работать ну совсем не хотелось. Достали было еще по сигарете, но тут загудел и глухо охнул лифт, останавливаясь на их этаже. Из лифта выбралась полная женщина лет шестидесяти, в цветастом открытом платье без рукавов, какими торговали в это лето все китайские рынки, с серыми от седины волосами, собранными на темени в рыхлый пучок, с простым, слегка одутловатым лицом. Женщина тащила черно-красную клетчатую переполненную сумку на колесиках, из которой вываливался хвост трески и букет, составленный из лука, укропа и петрушки.

С трудом развернув сумку на лестничной площадке, она наткнулась взглядом на участкового Калачова, единственного бывшего в милицейской форме, на приоткрытую дверь в квартиру антиквара, вытаращила глаза и завелась:

— Ой, да что ж это такое?! Милиция?! Никак ограбили нашего Семеныча!? Говорила я ему, говорила, чтоб сигнализацию установил или хоть собаку завел! Железную-то дверь ставить без толку, железную дверь воры запросто открывают, вот недавно у соседки…

Захаров встрепенулся. От опроса соседей, как всегда, особого проку не было, никто ничего не знает, не слышал, все спали, были на даче, и вообще, слыхом не слыхивали, что был у них такой сосед: Шаповал Владлен Семенович, антиквар. А эта тетка, наверняка, знакомая или родственница, вхожая в дом, такие обычно все знают и все с удовольствием выложат искренне заинтересованному человеку, тем более что у старшего поколения детективы воспитали любовь к милиции и к государству. Конечно, в ходе следствия они так и так выйдут на эту даму, но чем раньше, тем лучше для результатов расследования.

Натурально, тетка ни в коем случае не должна увидеть сейчас труп, а то еще вместо беседы придется ей «скорую» вызывать. Пусть себе думает, что антиквара обворовали.

Юрий мигнул Калачову. Тот с важным видом выдвинулся вперед и, доставая удостоверение, пробасил:

— Здравствуйте, я ваш участковый. Вот, происшествие у нас… Не могли бы мы прямо сейчас побеседовать?

Он вежливо пропустил тетку в квартиру, а Захаров нахально ввалился первым и направил свидетельницу мимо коридора и спальни, где работала следственная бригада, на кухню. Тетку усадили на табурет лицом к окну, Калачов уселся напротив, а Захаров остался стоять, загородив спиной застекленную дверь в коридор. Участковый внушительно откашлялся и достал потрепанный блокнот и ручку.

— Представьтесь, пожалуйста. Кем вы приходитесь потерпевшему?

— Анна Алексеевна я, Демина моя фамилия, евойная помощница по хозяйству, прихожу в неделю раза два, редко — три, делаю, что Владлен Семенович попросит: убрать там, постирать, иногда обед приготовить. Вчера позвонил, попросил с рынка продукты принести. А мне почему не принести? Мне нетрудно. Я за свою жизнь столько сумок перетаскала, и не счесть, привыкла! Это теперь к сумкам колесики пришпандоривают, для барынь всяких, а в мою молодость постеснялись бы сумки на колесиках, все бы сказали, что хворая какая или ленивая! А моя-то невестка ручки трудить не любит, из универсаму пакетик в двух пальчиках несет, а там — мороженого стаканчик да чипсов пачка. Не перетрудится, ручки- ножки не заболят. За картошкой сыночка моего гоняет, а сама в телик круглые сутки пялится, все на сериалы про любовь, при живом-то муже! Глаза бы ее бесстыжие лопнули! В магазине на первом этаже нашего дома уборщица требуется, устроилась бы туда, какая ни какая, а деньга бы капала. Так ни за что! Ну и что, что сын достаточно зарабатывает, он что, обязан ее кормить? Нет, мы не такие были, вот после войны…

Калачов еще раз внушительно кашлянул:

— А расскажите-ка нам, Анна Алексеевна, где работает Владлен Семенович, есть ли у него враги, знакомые, кто часто в доме бывает, и вообще, все, что знаете.

— Как же, а сам он почему не рассказывает? Я-то кто ему, не родня, помощница всего лишь, еще не то брякну, так он меня и прогонит. Хоть и тяжко в моем возрасте в услужении работать, и вообще, не по-людски это, не так нас воспитывали, но где еще работу сыскать!?

Захаров поймал вопросительный взгляд Калачова и отчаянно замотал головой. Только женской истерики им сейчас и не хватало.

— Он в отъезде, — буркнул участковый, отводя взгляд от лица свидетельницы и старательно что-то черкая в своем многострадальном блокноте. — А тут вот такая неприятность. Так где работает Владлен Семенович?

— У него бизнес, — ответила с важным видом домработница. — Антикварный бизнес. Не сомневайтесь, все законно, есть разрешения, и налоги уплочены, все путем.

— Ага, — изрек Калачов. — А можно поподробнее?

Голоса в квартире сделались громче, хлопнула входная дверь, по коридору протопало несколько пар ног, что-то проволокли по полу, что-то загремело. Захаров выглянул в коридор, ничего важного не углядел и еще плотнее перекрыл спиной стекло. Анна Алексеевна заворочалась, оглянулась на Захарова.

— Чего это там?

— Не волнуйтесь, я же сказал, что в квартире работает следственная бригада. Сейчас они закончат, и мы попросим вас показать, где хозяин хранит ценные вещи, и что в доме пропало.

Свидетельница вдруг округлила свои светло-голубые глазки.

— Владлен Семенович в отъезде, а Валерик-то где? Разве это не он вас вызвал?

— А что Валерик? — насторожился Захаров. — Нет, не было тут Валерика. Это племянник Владлена Семеновича?

— Нету Валерика? Ну, наверное, по делам пошел, скоро придет. Он ведь тоже бизнесом занимается. Проживает с дядей, места тут, сами видели, много, а Владлену Семеновичу одному тоскливо, личная жизнь у него не сложилась, а Валерик все ж таки родная кровь. Как моя бабушка говаривала: «Свой своему поневоле друг!» Шебутной он, Валерик, да молодежь теперь вся такая. Да и мамаша его шебутная тож, он весь в нее. Мамаша его, Верка, сестра Владлена Семеновича. Родители-то ее Надеждой назвали, в честь Крупской, а она в Верку переделалась. Разницы-то никакой, что Вера, что Надежда, а вот поди ж ты! С норовом девка! Все лишь бы папе с мамой наперекор! Что она отчудила! Думаете, почему Валерик здесь, с дядей проживает?! Дома-то ему места нет!

Дальнейший опрос свидетельницы поразил даже видавших виды оперативников. У Калачова и Захарова глаза вылезли из предназначенного им природой места, а рты расплылись в совершенно неприличной ухмылке. Причем Захарову было легче: он-то стоял за спиной разоткровенничавшейся свидетельницы, а Калачову пришлось туго. Он хмурился изо всех сил, низко склонялся над бланком допроса, изображая глубокомысленное внимание, прикрывал лицо ладонью, лишь бы не прыснуть. Счастье, что словоохотливая тетка занялась любимым делом — обсуждением ближних. Сверкая голубенькими глазками и раскрасневшись, она самозабвенно тарахтела со страшной скоростью и на реакцию милиционеров никакого внимания не обращала.

Следователи услышали, что сестра потерпевшего, Вера Семеновна, по последнему мужу Гулуа, и в молодости была непутевой, не то, что разумный и положительный, отличник и комсомольский активист Владлен Семенович. Она не числилась злостной правонарушительницей, а просто не любила учиться, и вообще как-то напрягаться, все время проводила с подружками, ошивалась на всех затевавшихся вечеринках, танцульках и даже (!!!) ходила с поклонниками по кафе и ресторанам, вместо того, чтобы готовиться к труду на благо Родины.

Кое-как окончив школу, Верка ни в какой техникум, а тем более институт не поступила, да и не очень-то пыталась, в ПТУ не захотела, там, мол, одни дураки учатся. Умная, блин, выискалась! Проболталась полгода без дела. Потом родители взбеленились и начали ее поедом жрать, не можем, мол, на старости лет кормить великовозрастную бездельницу. Примерный старший братик, студент Историко-Архивного института, все уши прозудел нотациями. Тогдашний участковый принялся вызывать на беседы и грозить выселением. Тогда только Верка нехотя пошла работать, поближе к дому, куда брали всех желающих: на Н-скую швейную фабрику. Там, понятное дело, раз можно свободно устроится, работа оказалась не сахар: пыль, шум, трехсменка, нормы выработки несусветные, да и зарплата маленькая. Но Верочка обладала веселым и счастливым характером. Она быстро обвыклась, вдруг обрела вкус к комсомольской работе и начала выступать в фабричной самодеятельности, где задорно плясала и пела частушки собственного сочинения. Даже в Москву, на фестиваль народного творчества пару раз съездила с коллективом, грамоты получила и на стенку повесила, они там на конкурсе какое-то место заняли.

Проплясав так год или два, Верочка выскочила замуж за очень симпатичного парня с той же фабрики, то ли наладчика, то ли электрика, Андрюшку Кузина, положительного, некурящего и непьющего. Родился Валерик. От фабрики молодой семье дали квартиру, Андрей неплохо зарабатывал, Верка плясала и пела в своей самодеятельности. Валерик пригляжен: у фабрики отличные ясли-сад, воспитатели хорошие, полноценное питание, занятия, летом детей вывозят на дачу за город. В общем, все путем. Кажется, живи да радуйся, так нет же!

Верка начала хвостом бить, понятно, от легкой жизни. Мол, Андрей ее необразованный, тупой, ваще ограниченный, не может, значить, удовлетворить творческие запросы ее возвышенной души. Мол, с работы пришел, в тапочки влез, сразу в газету да в телевизор уткнулся, потом поел и — спать. Скука, мол!

А то, что парень не пьет, хорошо зарабатывает, ее и сына обожает — на то плевать. Посмотрела бы, как другие-то живут, с мужьями-алкашами, с детьми и родителями в одной комнате! Не глядит ведь!

Так уперлась и развелась с мужем. Стали квартиру разменивать, — не разменивается: кухня, прихожая маленькие, санузел совмещенный, на доплату денег нет. Андрей на фабрике встал на очередь на жилье, да пока та очередь движется, состариться и умереть успеешь, вместе с детьми.

А у Верки новая любовь — художник-оформитель, тоже на фабрике работает. Тут уж такие страсти разгорелись, как же, родственная творческая душа! Сразу свадьбу сыграли, и прописала Верка нового мужа к себе в квартиру. Стали жить. Верка с Валериком и художником в большой комнате, Андрей — в маленькой.

Но со вторым мужем Верка совсем недолго прожила, меньше года. Творческие натуры всегда самовыражаются, и, что характерно, за счет других. Так и Веркин художник: кто, мол, виноват, что он, такой весь из себя гениальный, на фабрике плакаты малюет, а бессмертное творение незаконченное дома на мольберте стоит, тряпочкой укрытое, и под толстым слоем пыли?! Понятное дело, жена, которая не понимает, не уважает, и условий должных не создает. Да еще пляшет постоянно в своем коллективе самодеятельном, вместо того, чтобы творческому мужу готовить завтраки, обеды, полдники и ужины из трех блюд с десертом, поскольку творчество, оно энергии требует! Да еще пасынок тут, ходит по комнате взад-вперед, отвлекает, понимаете ли, сосредоточиться не дает, и отдохнуть просто невозможно.

Ссорились они, ссорились, да и развелись, в конце концов. Художник отказался из квартиры съезжать: родительская квартира хоть и трехкомнатная, но «хрущевка», и в ней папа, мама, бабушка, да брат и сестра с семьями, в общем, та еще воронья слободка, места для творчества все равно нет. В общем, и художник на фабрике в очередь на жилье встал. А строить жилье фабрика почти перестала.

Верка в месткоме путевку за полцены выпросила, от переживаний лечиться, в Сухуми, и из Сухуми привезла нового мужа, абхазца Гогию Гулуа.

Многие считают всех кавказцев богатыми, но это далеко не так. Гогия был бедным. В Абхазии зажиточно жили те, у кого в горах были плантации чая и мандаринов. Остальные перебивались тем, что в летние месяцы сдавали отдыхающим свои домишки, сколоченные чуть ли не из ящиков, а сами на это время переселялись в сараи и курятники. Но семья Гогии была большая, родни и детей в доме полно, поэтому сдавать они могли только одну маленькую конурку. Да и жили они не у самого моря, а повыше в гору, куда избалованные и непривычные к горам курортники вскарабкивались с трудом. Так что бывали сезоны, когда конурка-кормилица пустовала. Поэтому Гогия с огромным удовольствием переехал к жене в Н, прописался в ее квартиру и пошел работать на швейную фабрику разнорабочим.

Прожили они так какое-то недолгое время, но потом Верка с Гогией тоже ссориться стала. Во-первых, Гогия потребовал, чтоб Верка немедля рожала ему сына, а то без сына как же?! Кто Гогину фамилию унаследует? Кроме того, Гогия привык, чтобы женщины мужчинам были покорны. Абхазы, конечно, не азербайджанцы, христиане все-таки, но обычаи их все равно не наши, чужие, непривычные. А уж чтобы творческую натуру жены лелеять, тут уж совсем извините-подвиньтесь. Сначала мужа ублажи по всем статьям, а уж потом делай, что хочешь. В известных пределах, конечно. Если силы и время останутся. Верка взвыла.

Повыла-повыла, с Гогией то ссорилась, то мирилась, все его уговаривала, но Гогия мужчина-кремень: все только как он сказал, и никак иначе. Развелись. Но Гогия в Абхазию свою и не подумал возвращаться, что ему там делать? Трое мужиков в большой комнате поселились, Верка с ребенком в маленькой. А тут нагрянула перестройка, зарплату не платят, работы нет, фабрика, считай, закрылась. Почти всех работников отправили за свой счет в отпуска. Жить как-то надо, Андрей с Гогией, скооперировавшись, начали челночить, художник малевал всяких котяток-щеночков. Его картинки брали с удовольствием, мог бы подняться, если б не лень махровая. Одних котяток в лукошке по полгода писал, все вдохновения дожидался. Верка в ресторане с народными танцами и частушками выступала, из наряда — только коса накладная да кокошник с сапожками, да три лоскутка с русской вышивкой, благо, фигура сохранилась, как у молоденькой. Валерик подрос, сначала отцу и Гогии помогал челночить, потом сам стал мелким бизнесом промышлять.

Самое смешное то, что бывшие мужья Верки между собой отлично ладили и замечательно относились к Валерику.

А Верка, если уж так бабе мужика надо, нет, чтобы через свои народные танцы в ресторане с иностранцем каким раззнакомиться, или хоть побогаче кого взять, так нет же, — связалась с командировочным из Норильска. В Норильске жить почитай что невозможно: по полгода ночь, лето — недели две всего, есть нечего. Строительство какой-то умник распорядился по итальянской технологии вести, в таких домах температура даже летом выше плюс десяти по Цельсию не поднимается. Уж лучше в ярангах жить, чем в таких домах, яранги хоть народными традициями к местному климату приспособлены. Люди ради северных прибавок к зарплате работали да ради вредности, из-за которой на пять лет раньше можно было на пенсию выйти. Но во время перестройки власти начали делить завод. Зарплаты, не говоря уж о северных коэффициентах, не стало. Деваться людям некуда: квартиры в Норильске никому не нужны, нельзя их ни продать, ни сменять. Те, кто имел где-нибудь родственников, — бросили все нажитое и уехали, остальные…

Вот такого вот мужика Верка себе нашла, и замуж за него, и в свою квартиру на половину кровати — прописывать. Но тут три ее бывших мужа и Валерик встали грудью — ни за что! И не разрешили прописывать. В общем, бедный мужик уехал обратно в свой Норильск, а Верка легла в неврологический кризисный центр.

Такая вот любовная история, ну прям как бразильский сериал.

Участковый Калачов, торопливо строча в бланке допроса, всхрапнул, достал платок, вытер лицо и проговорил сдавленным голосом:

— Так все же, гражданка, какие отношения были у гражданина Шаповала с его племянником гражданином Валерием Кузиным?

— Какие отношения? Хорошие отношения! Я же вам говорю, у Владлена Семеновича своей семьи и детей нет, так уж сложилось у него неудачно. К Верке он очень привязан, и Валерика любит.

Тут хлопнула дверь спальни потерпевшего, раздался топот и громкие голоса санитаров, несущих носилки. Как ни старался Захаров загородить дверь, шустрая Анна Алексеевна споро вскочила с табуретки, притрусила к двери, оттеснила Юрия могучим плечом и высунулась в коридор как раз в тот момент, когда санитары, разворачиваясь в не слишком широкой прихожей, застряли как раз напротив кухонной двери. В результате их попыток протащить носилки через узкое место простыня, закрывавшее тело, частично сползла, и любопытная домработница, упершись взглядом прямо в мертвое лицо Владлена Семеновича, сначала дико завопила, а потом тихо сползла на пол, перегородив проход уже окончательно. Захаров страдальчески сморщился и, в ответ на крепкое народное слово Калачова, только развел руками.

Далее Калачов, Захаров и подбежавшая Лизочка отволокли женщину на диван в кабинете, опрыскали водой и дали понюхать нашатырь. Лучше бы они этого не делали: очнувшись, Анна Алексеевна тут же снова дико завыла и зарыдала. Как и опасался Захаров, нормальная беседа была закончена. Пожалуй, оставалось лишь выпроводить всех и опечатать квартиру, а расследование продолжить уже завтра. Но что совершенно необходимо было сделать сегодня — это установить, пропало ли что-нибудь в квартире антиквара. Хорошо бы еще выяснить, где Валерик. Домработница продолжала надрывно и с удовольствием вопить. Юрий умоляюще посмотрел на Лизочку, та со вздохом кивнула, достала из своего саквояжика одноразовый шприц, сильно початую упаковку ампул и споро сделала домработнице укол, шепнув:

— Давай, побыстрее задавай свои вопросы, скоро она вырубится. Извини, нет у меня с собой другого транка. Адрес ее узнайте, домой придется за государственный счет везти.

Домработница слегка расслабилась, и вопить перестала, но ее движения и речь сразу стали несколько заторможенными. Захаров подозвал скучающих понятых — пожилую супружескую пару, живущую этажом ниже, и скорее повел всех по квартире. Выяснилось, что, вроде, все цело, по крайней мере, на первый взгляд. Лишь стол антиквара был подозрительно пуст. Как помнила Анна Алексеевна, на столе всегда лежали красочные альбомы, и еще Владлен Семенович обычно держал на столе недавно приобретенные или особенно интересующие его в данный момент вещи.

Следственная бригада опечатала квартиру и загрузилась в машину. Клюющую носом Анну Алексеевну под локотки свели по лестнице и тоже запихнули в машину. Она негромко похрапывала, но каждые пару минут подхватывалась и принималась слабо сопротивляться, сетуя, что вот, на такси и денег-то нет, и она не какая-то барыня, чтоб в такси разъезжать.

Сдав лыка не вяжущую свидетельницу на руки совершенно ошарашенной невестке и подбросив до дома Лизочку, Калачов и Захаров остались в машине вдвоем. Шофер давно отпросился и слинял домой. Калачов помялся и заявил напрямик:

— Слышь, Юрка, надо Кузина прям завтра брать и колоть, пока не опомнился.

Захаров повернулся к участковому и покрутил пальцем у виска.

— С какой это стати так сразу брать Кузина? Теперь ведь не 37 год на дворе!

— А с такой вот стати! Ты только, Юр, руками не махай, а крепче за руль держись. И не спи. И скорость сбавь. Куда нам торопиться-то? На тот свет поспеем, а в случае задержки клиенты подмогнут по дружбе! — Калачов хохотнул. — Суди сам. Кузина видели соседи уходящим с большой сумкой, тяжелой, между прочим! А у антиквара со стола исчезли большие альбомы, какие-то предметы и запас старых газет из прихожей. Наверняка Кузин в своих бизнес-махинациях запутался и решил поправить дела: богатенького дядюшку пришил и вещички перекупщикам потянул, в старые газеты завернув. Ты верь моему оперативному опыту! Хватай его скорей, а то уйдет, ищи-свищи его потом-то.

Захаров сонно покосился на участкового и длинно зевнул.

— Да куда он, на х…, денется?! Возьмем…

— Эй, Юр, за руль крепче держись, на дорогу смотри и не спи. Куда, на х…, несешься?! Я же говорю: на тот свет всегда поспеем.

Калачов пошарил по карманам в поисках сигарет, нашел пустую пачку из-под «Явы», раздраженно скомкал ее и выбросил в приоткрытое окно, с силой потер ладонями лицо. Юрий устало сказал:

— Ладно, Антоныч, завтра этим козлом займемся. А сейчас по домам. Спать.

-