Чаша смерти

ГЛАВА 5

Захаров намочил водой из графина носовой платок и приложил ко лбу. Его с утра мучила жестокая головная боль — следствие то ли хронического недосыпа и переутомления, то ли второй день продолжающегося скандала в семье. Юрий глотал горстями болеутоляющие таблетки, но они помогали в лучшем случае на полчаса, а потом боль вновь вгрызалась в лоб с удручающим упорством.

Светка с любимым отпрыском наехали на Юру со страшной силой, и все требовали, требовали, требовали: то денег, то его постоянного присутствия в доме, то чтобы не мешал, то духовной близости, то еще чего-то непонятного. Светка то топала ногами и била посуду, то рыдала и грозилась уехать к родителям в родную Тьмутаракановку. Похоже, жена сама не знала, чего хотела от Захарова.

К деньгам, нарядам, и прочему в этом духе Светка всегда была достаточно равнодушна. Что касается недостатка внимания к семье, то Захаров обычно чувствовал себя дома чуть ли не лишним: у Светы была ее любимая работа на местном канале телевидения, вечерами и по выходным в доме толклись толпы подружек, вечно она бегала на какие-то дни рождения, встречи, посиделки и кружкИ.

Захарову на этих сборищах было нестерпимо скучно. Да, ради Светки он сходил туда пару раз и закаялся: все болтовня о тряпках, сериалах да сплетни о незнакомых ему приятельницах. Да еще Светкины подружки все как одна на него вешались. Впрочем, они так вешались на всех попадающих в поле зрения мужиков. Но Светка этого понимать не хотела и всякий раз устраивала Юрию дикие скандалы.

Отпрыск Ванька раньше тоже, как будто, в обществе родителей не нуждался, наоборот, все норовил улизнуть во двор, в компанию разновозрастных, в меру распущенных пацанов и девиц. А в последние дни, как назло, со своей тусовкой завязал, ныл и требовал внимания и общения.

Да еще, вдобавок ко всем неприятностям, в те короткие часы, что удавалось урвать для сна, Захарова одолевали кошмары. Они не запоминались, оставляя после себя только ощущение ужаса и холодный пот, но заставляли подпрыгивать на кровати чуть не до потолка по несколько раз за ночь.

«Светку в санаторий надо, в нервный, на месяц, психику подлечить, Ваньку — в трудовой лагерь, хватит ему дурью маяться; дела закрою, выдеру у Носорога отпуск и отосплюсь», — решил Захаров. Он с отвращением посмотрел на сидевшего перед ним здоровенного парня, восемнадцати лет, несудимого, с туповатым выражением лица, небольшими, прозрачными голубыми глазками, со светло-русыми волосами, остриженными почти наголо по современной молодежной моде, с накачанной мускулатурой, в черной майке с клыкастым черепом. Такую, что ли, Ванька жаждет?.. На предплечье — татуировка, какой-то вроде кактус и орнамент, называемый татуировщиками «кельтским»…

Захаров поймал себя на том, что машинально составляет словесный портрет парня, в коем сейчас никакой нужды не было, еще больше разозлился, тряхнул головой и забарабанил пальцами по столу.

— Ну что, Кузин, будешь сознаваться?

Парень набычился.

— В чем сознаваться-то?

— Ну, как в чем? Совсем глупый? Под олигофрена косить собрался?

— Под кого это косить? Ничего я косить не собираюсь! Ничего не делал, шел домой, тут подбежали, хватают, руки выкручивают, головой об тачку приложили, фингал вот, смотри… Я еще найду на вас управу! В суд на вас подам, вот! И, это, как его, согласен говорить только в присутствии моего адвоката… Не в чем мне сознаваться!

Захаров устало вздохнул.

— Как не в чем?! А в убийстве и ограблении гражданина Шаповала Владлена Семеновича, дядьки твоего родного, между прочим?!

Кузин выпучил глаза.

— Ты чего, начальник, совсем офигел?! Не убивал я дядьку! Ну, да, я видел, что помер он, так это от сердца, сердце у него больное, этот, как его, инфаркт, между прочим, был два года тому… Я и врача вызвал…

— У потерпевшего Шаповала на затылке гематома, причина смерти — удар по голове.

Парень побагровел.

— Не знаю я ничего, в натуре, не бил дядю! А гема… это самое, это чего, фингал, что ли? Не было у него никакого фингала! Сердце у него, говорю!

— А чего ушел, врача и участкового не дождавшись? И вещи уволок?

— Так дела у меня были, срочные. Я и двери оставил открытыми, чтоб милиция могла войти без проблем. Дядьке-то что, все равно уж… А вещи эти — так деньги были нужны, срочно. Дядька все равно сказал, что все добро свое мне завещал.

— Ага, а ты, как узнал про завещание, так любимого дядюшку по затылку и огрел…

Кузин вскинулся со стула и заорал в лицо Захарову:

— Да говорю, не убивал я…!!!

Захаров хлопнул ладонью по столу.

— Сядь, остынь, а то счас конвой вызову, они тебя живо утихомирят, нашел, где пасть-то разевать! А ну, сидеть, кому сказано!

Кузин плюхнулся на место и с ненавистью посмотрел на Захарова. Захаров в который раз потер невыносимо нывший висок и сказал устало:

— Ладно. С этим потом. Теперь еще… Вещи перечисли, какие взял, откуда они у дяди, кому продал…

Парень уставился, моргая, в окно, и молчал.

— Ну, чего язык в ж… засунул?! Рассказывай про вещи!

Кузин вздохнул, шмыгнул носом и нехотя пробурчал:

— Ну, какие вещи, я не очень смотрел, настрой был не тот. Книжки какие-то большие, с картинками цветными, шесть штук, не помню, как называются. Их я в «Букинист» отнес, по сто рублей дали за каждую, значит, всего шестьсот.

Подозреваемый вновь уставился в окно. Захаров покрутил в пальцах ручку.

— Это все?

— Фигурки фарфоровые, их никто не взял, потому как все хоть чуть, да надбитые, я их назад принес. Хотел выкинуть, но все ж память о дядьке, он их так обожал, прям каждый день облизывал, потому оставил…

— Еще что?

— Ложки серебряные и самовар маленький такой, тож серебряный, в комиссионный взяли, деньги — как продадут. Эти все вещи у дяди были давно, не знаю, откуда взялись.

— Еще что? Давай сам рассказывай! Что я из тебя каждое слово клещами тяну?!

— Еще бокал был серебряный, его тоже никуда не взяли, потому — старый и поцарапанный весь, но я его в скупку не понес, потому как за смешные деньги. Я его приятелю подарил: все ж таки серебряный. Этот вот бокал дяде на днях принесли Ванька Сыч, то есть Сычов, и Жорик. Вот не знаю я Жориковой фамилии, а погоняло его — Хряк, понятно, потому, что жирный очень.

Захаров насторожился. Иван Сычов и Георгий Зимних — давешние покойники, найденные на квартире, убийцы Силина. Он перестал черкать каракули на полях протокола допроса и спросил:

— А откуда ты знаешь, что бокал принесли Сычов и, как его, Хряк?

— Так дядя сам сказал!

— А когда принесли?

— Так я понял, что недавно, вчера, что ли…

— Рассказывай, кому, конкретно, подарил бокал.

— Ну, это, Рыжему Толяну, чтоб не злился из-за напряга с водкой.

— Это какая еще водка?! Ты давай не крути, не запутаешь! Конкретно говори: имя, отчество, фамилия, адрес, чем занимается.

— Да не знаю я! Рыжий Толян — его все так зовут. Он, типа, хозяин магазина на «Победе».

— Магазин как называется?

— Да не помню я! То ли «ШОП», то ли «ЕДА», не знаю. Делать мне нечего, только названия читать. А, наверное, «ЕДА». Вроде, был «ШОП», а потом, когда указ придумали, чтобы все названия русские были, стала «ЕДА». А может, не «ЕДА», может, «ПРОДУКТЫ». Ну, забыл! И адрес не помню. Показать, где, могу, а адрес… Я же, блин, не почтальон!

Кузин смотрел на стол перед собой и равномерно возил ногой по полу. Захаров снова горестно вздохнул.

— Ладно. Подписывай протокол, и в камеру.

Кузин поднял глаза на следователя и взвыл:

— Почему в камеру?! Я ничего такого не делал! Я ведь все рассказал, как было! За что? Отпустите!

— Ничего-ничего. Посидишь немного, до выяснения, не убудет с тебя. А то потом ищи! Протокол будешь подписывать?

Пару минут они смотрели друг на друга. Кузин продолжал возить ногой по полу, его глазки ничего особенного не выражали, но губы задергались. Захаров взорвался и завопил:

— А ну, кончай ногами шаркать! Подписывай, блин…!

Кузин, матерясь вполголоса, таки подписал протокол, по русскому обычаю, не читая. То ли по наивности, то ли читал с трудом. Его увели. Захаров откинулся на спинку стула и обеими руками взлохматил волосы. Вроде, парень не врет, а там как знать…

Тут в кабинет ввалился Женька Рогов, который должен был нарисоваться еще два часа назад, с красными как у вампира глазами, небритый и растрепанный, но в галстуке. Галстук был оранжевый в красный ромбик, криво повязанный поверх потрепанной джинсовой рубашки. Он с порога проорал:

— Все, Юран, влипли!

Захаров поднял на Женьку задумчивый взгляд. Состояние «влипли» становилось уже хроническим и, в отличие от Женьки, не вызывало у Юрия особых эмоций. Если при их работе из-за каждого экстрима психовать, то быстренько окажешься в психушке, причем в той, что для особо общественно опасных. Юра рассеянно спросил:

— Что так?

Женька плюхнулся на стул, с которого только что встал Кузин.

— Ты Лизочку просил, чтобы она тела Силина, Сычова и Зимних освидетельствовала вне очереди?

— Ну?!

— Ну, она и освидетельствовала!

Юрий расплылся в улыбке и привстал.

— Вот и славно! Счас я к ней зайду…

— Какое, славно! Результаты только что Носорог забрал!

Захаров вздохнул и уселся обратно.

— Ладно, глядишь, и не потеряет. А если бумажки и пропадут, так Лизочка восстановит. Я специально в Москву сгоняю, в «Прагу», торт ей самый лучший, килограмма на два…

— Тормоз, ты не врубаешься! По результатам экспертизы, все три смерти от естественных причин! У Силина — гипертонический криз, и на его почве инсульт головного мозга, а у Сычова и Зимних — отравление фальсифицированной водкой! А мы уголовные дела открыли! И, что еще поганее, закрыли.

Захаров посерел и выдавил:

— А кровища тогда откуда, ты спросил?

— Спросил, а как же! У Силина — из носа, при гипертоническом кризе такое часто бывает. У Сычова — то ли из желудка, то ли из печени, я не понял, но тоже бывает, а Зимних рассек височную артерию, вероятно, при падении, об угол стола, но у него не кровопотеря послужила причиной смерти, а именно отравление.

— Это точно?

— Все точно, как в аптеке. Я спросил. Лизочка тоже сначала обалдела, сомневалась все, так Семенов на работу уже вышел, смотрел, и то же самое сказал. У Семенова — с гарантией. Что делать-то будем?

— Ты неправильно спрашиваешь. Не что мы делать будем, а что с нами Носорог делать будет. Тут возможны варианты. Да уж, такого ляпа мы давно не производили.

Юра глубоко задумался, массируя обеими ладонями голову, потом выдвинул ящик стола, порылся в нем, среди всякой мелочевки, мусора и жутко важных бумажек, скопившихся за несколько лет, нашел упаковку пенталгина, всухую проглотил сразу три таблетки, чуть не подавился, схватился за чайник и плеснул прямо из носика себе в рот. В чайнике оказался кипяток. Это на некоторое время отвлекло Юру от служебных неприятностей.

Женя, испуганно посмотрев на побагровевшего, вытаращившего глаза и судорожно разевающего рот друга, дрожащими руками налил в стакан тепловатой воды из графина и сунул его Юрию. Тот торопливо отхлебнул, проливая воду на рубашку и пытаясь отряхнуть с брюк уже впитавшийся кипяток. Женя подтащил весь графин и промямлил:

— Ты давай, того, народное средство, то есть… в сортир дуй… Уринотерапией называется, я передачу смотрел. Поссы на обожженное место, и заживет, как на…

Юра невнятно прохрипел:

— Я чего, и язык, что ли, буду этим лечить?! К черту твою народную медицину! Не до того!

— Как же ты, больно же?!

— А так! Ты чего, никогда горячим язык не обжигал? Пройдет! Шкурка облезет, и заживет, не смертельно. Слушай, а давай смотаемся отсюда! Дежурному бутылку поставим, пусть скажет, что мы еще днем ушли следственные мероприятия проводить, свидетелей искать на месте преступления, или еще за чем-нибудь…

Женя вздохнул.

— Поздно, не проскочим, как раз на Носорога нарвемся!

Юра хлебнул еще воды из стакана, который так и держал в руке, отставил его подальше, цапнул с женькиного стола ключи, мягко, как кот, перемахнул через стол, подкрался на цыпочках к двери, прислушался, прижавшись к ней ухом, и быстро запер. Повернувшись к Жене, сделал страшное лицо и шепотом скомандовал:

— Давай, звони дежурному, чего сидишь, как нарисованный?! Только тише говори! Нас нет, нас украли инопланетяне! Да пусть дежурный, когда Носорог отчалит, нам отзвонится.

Женя потянул к себе внутренний телефон, набрал две цифры и проговорил в трубку, прикрывшись рукой:

— Валер, ты? Дежуришь? До утра? Ага… Ага… Слышь, тут такое дело… В общем, скажи Бобарю, что нас нет, лады? Ну, в натуре… Ну, понятное дело… И когда уйдет, нам звякни, только обязательно… Да уж, тихо, как мыши… Ну, будь…

Юра, не отрывая уха от двери, замахал Жене рукой, тот тихо опустил трубку на рычаг и замер. Юра так же тихо отодвинулся от двери и присел на край стола. По коридору раздавались решительные шаги начальства. Судя по звуку этих шагов, Носорг был сильно не в духе. Он остановился у двери и рванул ручку. Выматерился и пнул дверь ногой. Постоял, еще раз подергал и попинал дверь и, изливая душу в истинно народном стиле, тяжело протопал по коридору дальше. Шаги затихли, в отдалении хлопнула дверь, и друзья перевели дух. Юра пересел со стола на стул, поближе к Жене и сказал шепотом:

— Кажется… Кажется, на выход пошел. А Валерка как, ничего парень, в смысле, не сдаст?

— Не, Носорог не на выход, а в кадры, к Элке клеиться пошел. А Валерка — свой кореш, мы с ним в одном доме живем, еще в детский сад вместе ходили, в школе за одной партой… Так что железно, не боись. Только зря это все. Все равно с утра развод, не сегодня, так завтра по мозгам дадут.

Юра махнул рукой.

— Завтра будет только завтра. Не сегодня, и то славно. Может, ночью озарение придет, как отмазаться. Или больничный оформим. Голова ведь болит, и на то есть причина.

Женька хихикнул.

— Не знаю, как тебе, а мне больничный только психиатр даст охотно. Но тут загвоздка получается: с работы тогда точно уволят. А кроме того, когда мы с тобой на больничном будем сидеть, кто делами будет заниматься?

— Да не дрейфь! Может, за ночь Носорога кондратий хватит, и он окочурится.

— Жди! Он сначала всех нас уконтропупит!

— Ну, еще что-нибудь случится.

— Типун тебе…

Разговор увял. Юра сидел, потирая ладонью лоб: не фига этот пенталгин не действовал. Женя бесцельно перебрал бумажки на столе, посмотрел в окно, на стену, еще раз в окно, побарабанил пальцами по столу и заныл:

— Это что же, до ночи тут сидеть, без дела?! И ни тебе телика, ни тебе даже радио?! Да я тут сдохну сейчас!

Юра, не отрывая рук от лица, проворчал:

— А по другому где ты быть собирался? Все равно тут бы и сидел. У тебя послезавтра по трем делам крайний срок. Вот сиди, готовь отчеты и не ной, не мешай думать.

— Ну и об чем таком ты задумался, Эйнштейн хренов?

Захаров придвинулся еще ближе к Рогову и проговорил вполголоса:

— Все-таки странно это, прям подозрительно. Не бывает так, чтобы все фигуранты один за другим коньки отбрасывали, да еще все, как по заказу, от естественных причин. Не верится что-то, чтобы здоровенный бык Сила в двадцать лет от гипертонии сдох. Да из него поленом дух не получалось вышибить, находились знатоки-любители, пробовали, но у него черепушка была крепкая. И тут же Сычев и Зимних умирают от отравления, прям как по заказу. Ты водку ту на экспертизу посылал?

— А как же!

— Ну, и что?

— Ну, что, обычная паленая водка: высокое содержание сивушных масел и еще какой-то дряни, но, в принципе, не смертельно, разве что похмелье будет особо запоминающимся. Но если организм ослабленный, то можно от чего хочешь откинуться.

— То есть, не ацетон и не метанол?

— Нет, но может, они раньше где ту бутылку выпили?

— Все может быть. На такой случай содержимое желудка исследовать надо.

— Знаешь, не лаптем щи хлебаем. Исследовали, ничего особенного, все те же сивушные масла.

— Вот видишь!

— Ну и что? Заключение все то же: отравление. Слушай, ты, доктор Ватсон! Тебе оно надо? Закрыли дела, и ладно. Наорет Носорог, но ведь не пристрелит и не уволит, а иначе кто работать будет?! Получим строгача, утремся и забудем.

Юрий уставился в стол перед собой, посидел неподвижно, потом встряхнул головой, как пес, но тут же болезненно сморщился и сжал руками виски.

— Так-то оно так, но все же… Вспомни, Жень, ведь все началось с квартирки пустой, в которую Сила влез. Помнишь, старушка тут была, с заявлением? Может, он оттуда спер что-то такое интересное, для чужих глаз не предназначенное. У нас ведь в городе завод номер девять как работал, так и работает. Если это действует иностранная разведка, то естественные смерти свидетелей легко объяснимы, спецслужбы любые признаки могут организовать. Узнать, чья квартирка, может, чего и прояснится.

— Ну, ты ваще, Юра! Здесь тебе не сорок пятый год. Иностранным разведкам суетиться без надобности: им все интересненькое привезут с доставкой на дом.

— Нет уж, нет уж, изволь проверить рабочую версию.

— Сам проверяй. И вообще, дела надо закрывать за отсутствием состава преступления, забыл?

— Они уже закрыты. Пойду к прокурору, заявление подам на доследование.

— То-то прокурор обрадуется. Сразу тебе психиатрическую экспертизу назначит. Шпиономания, слыхал про такую болезнь? И тогда уж с работы попрут точняк.

— Пессимист ты, Евгений.

— Писи… чего? Ну, ты, в очках и шляпе! Изволь выражаться понятным простому народу языком!

— Ладно, я в очках и в шляпе, а вот как мы узнаем, если телефон зазвонит, что это твой Валера звонит, а не Носорог? Как ты договорился?

Женька глубоко задумался, уставившись на телефон. Потом посмотрел на Юру и сказал убитым голосом:

— Нда… уж, влипли! Теперь хоть до утра тут сиди!

Юрий хохотнул.

— Ну, Женька, ты даешь! До утра! Не дрейфь, после девяти спокойно можно мотать, когда это Носорог после девяти задерживался?!

Женя посветлел лицом, но тут же снова приуныл.

— Это точно, он и до семи редко сидит. Но тут такое дело, я-то, зная, что столько дел закрываем, Юльке пообещал железно в кино ее сводить, сто лет никуда вместе не ходили… Она, конечно, свой человек, поймет, но расстроится очень.

Захаров задумался.

— Да уж, твоя Юлька — это святое. А все просто. Если нам позвонят, мы сразу трубку хватать не будем. Подождем. А потом сами перезвоним на пост.

Женя восхищенно вздохнул.

— Светлая ты у нас все-таки голова, Юран! Все, за мной пиво! Ладно, давай пока действительно поработаем, что ли! Мне к завтрему хорошо бы два отчета сдать.

Рогов достал лист бумаги, ручку и, более не обращая внимания на Захарова, принялся писать что-то, шевеля губами, время от времени сверяясь с настольным календарем и что-то подсчитывая на пальцах. Захаров некоторое время наблюдал за ним, потом вздохнул, достал из сейфа папки и занялся своими делами.

Поработать как следует и подогнать отчетность Захарову и Рогову не удалось. Юлькино кино тоже накрылось медным тазом. Глухо задребезжал местный телефон. Юра, как договорились, из осторожности подождал, потом перезвонил дежурному.

— Привет, Валер. Это Захаров беспокоит. Что, отвалило любимое начальство?

— Да начальство-то отвалило, а вот тебе, Захаров, из следственного изолятора только что звонили. Подследственный твой, Кузин…

— Чего там с Кузиным? Сознаваться хочет?

— Да если бы… С собой покончил Кузин, повесился в камере.

Захаров, сжав трубку телефона разом вспотевшей рукой, растерянно выдавил:

— Записку какую-нибудь оставил?

Дежурный невесело хохотнул.

— Какая может быть записка?! Ты что, тормоз, совсем там заработался?! Давайте-ка, с Роговым вместе, резво собирайтесь и валите в СИЗО. Его светлости Бобарю еще не сообщили, а Семенов уже там. Только придется на своих двоих добираться, на машине повезли несовершеннолетнюю девчонку на экспертизу, говорит, изнасиловали ее вроде, какие-то кавказцы подошли после дискотеки в парке, ну, все как обычно… Она их и не опознает, даже если мы их поймаем, так что все напрасная возня.

Валера отключился, а Захаров остался оторопело сидеть с трубкой в руке. Рогов, глянув на него, полез с давешним стаканом воды. Тогда Юра трубку положил и сказал без всякого выражения:

— Едем в СИЗО. Кузин наш того… повесился.

Он взял стакан из рук Жени и залпом проглотил теплую, противную известковую воду. Женя, торопливо наливая ему еще воды, сказал рассудительно:

— Ну и… с ним!

Захаров глянул на Рогова укоризненно.

— Ты чего? Не по-людски так-то. Жалко парня. Не преступник, тупой просто. Небось, из-за этой истории с водкой окрысился на дядьку, толкнул, тот головой и дрябзнулся, много ли деду надо?! Убийство по неосторожности, да еще как суд решит, может, условное, хрена ли самоубиваться?! Неужели его в тюрьме не просветили? Видно, дядьку любил, совесть замучила. Ну, дурак, дурак, Кузин этот.

Рогов хмыкнул и важно сказал:

— Великая вещь — естественный отбор! Слабые и неприспособленные гибнут.

Захаров покачал головой, постучал пальцем по лбу.

— Ну, ты, Дарвин хренов, чтоб отчеты были в ажуре, а то, гляди, в обезьяну превратишься, обратный процесс! Регресс называется, во как! Пенсию тогда не назначат, даже по инвалидности!

Рогов с деланной печалью вздохнул.

— Нам с тобой пенсия будет без надобности. Менты столько не живут.

Он с воодушевлением взялся за бумаги. Захаров некоторое время смотрел, как Рогов работает, потом посмотрел немного в окно, не обнаружил там ничего интересного, кроме облезлого здания напротив да худосочного тополя и зарослей бурьяна в крошечном внутреннем дворике. В этом пейзаже он уже глазами дыры протер за годы службы. С печальным вздохом Юрий пробежал глазами очередное дело о нанесении телесных повреждений легкой и средней тяжести, а также словесном оскорблении чести и достоинства гражданкой Тимощенко Верой Сергеевной, 38 лет, неработающей, проживающей по следующему адресу…, находившейся в состоянии алкогольного опьянения, своему сожителю Чхеидзе Армену Артуровичу, гражданину Азербайджана, незарегистрированному в Н., и, следовательно, предположительно, находящемуся в РФ незаконно. Телесные повреждения были нанесены вилкой, которая, с отпечатками пальцев гражданки Тимощенко, прилагается к делу в качестве вещественного доказательства. Кроме того, к делу прилагаются…

Захаров громко, с подвывом зевнул. Подобные записки нужно было подготовить к завтрему еще по трем аналогичным делам, слава Богу, хотя бы раскрытым по «горячим следам», а иначе разноса не миновать. Да его так и так не миновать. Видно, судьба.

Сложив дела в сейф, Захаров и Рогов поплелись в СИЗО.