Часть 7 : ...да не будет разорвано Богом.

Глава 5.

Мертвые не молчат. Они не спят. Они не видят снов.

Не тогда, когда они рядом.

Души говорят на бесчисленном множестве языков, на древних наречиях и забытых диалектах.

Призраки Истока Душ в беспокойстве. Они знают, что происходит. Нарушаются древние законы.

Но никто из них не воспротивится ему. Никто из них не посмеет.

Тело лежало на алтаре, каменной плите, цвета которой менялись и текли, и сейчас она была чернее черного. Тело лежало точно так же, как лежало тогда, когда он умер. Двенадцать лет назад.

Душа парила над ним, пойманная в ловушку и связанная, жаждущая освобождения.

Сердце...

Оно где—то в другом месте.

Деленн...

Ты слышишь меня?

И где—то еще :

Я слышу тебя.

Ближе:

Сейчас?

Почти.

В другом месте:

Мы все умрем. Мы все умрем. Мы все умрем.

И отзвуки чуждого голоса отразились эхом от каменных стен.

Я слышу тебя.

Деленн!

Я умерла?

Нет... о, нет... Я так не думаю.

Но ты же мертва, Лита. Ты исчезла так давно, что должна быть мертва.

Нет. И не была. Я была поймана в ловушку и потеряна. Я так много пропустила.

Хотела бы я, чтобы это была смерть. Двенадцать лет я думала только о ней, и все мои фантазии были хуже этого. Спокойное, пустынное место и мой ближайший друг. Хотела бы я, чтобы смерть была такой.

Это может быть жизнью.

Где ты? Если ты не мертва, тогда... О, нет. Только не он.

Синовал.

Он прошелся везде, и его тень коснулась всех и всякого. Он коснулся и тебя?

Он меня освободил.

По своим резонам.

Да, по своим.

Я их знать не хочу. Я не хочу, чтобы он разрушил и это. Все остальное он у меня отобрал. Я не хочу, чтобы он отобрал у меня еще и друга.

Почему ты так ненавидишь его?

Он чудовище. Он живет для войны, и он не видит ничего, кроме фигурок на игральной доске. Он не печалится и не знает сожаления. Он будет жалеть лишь об окончании этой войны — а затем пойдет искать себе другую. Если он ее не найдет — он начнет ее. Не могу не думать, что жизнь была бы куда лучше, если б его никогда не было на свете. Он противостоит всему, что я есть.

Но он — наша единственная надежда на победу.

Знаю. Это меня и пугает.

У него есть план.

Я не хочу его знать. Я ничего не хочу знать и о нем.

Он послал меня встретиться с тобой.

Я не хочу вести с ним никаких дел.

Деленн...

Что?

Ты мой друг. Не делай этого ради него. Сделай это для меня.

Я не могу...

Я ему обязана. Я предложила ему мою службу. Он освободил меня, Деленн. Ты не знаешь каково было там... где я была. Он освободил меня, и я поклялась ему служить.

Он освободил тебя лишь потому что хотел, чтобы ты так поступила. Он хотел использовать тебя, чтобы добраться до меня.

... Да, но это не меняет того, что он сделал.

Чего он хочет от меня?

Думать. О нем.

...

Вспомнить Шеридана.

Моему другу.

Я отправляюсь домой. Я так давно не был там, что почти забыл как он выглядит. Боюсь, что он не будет таким, каким я его помню. Воспоминания юности — хрупкая вещь, когда наступает старость, а за прошедшие годы на Центаври Прайм случилось многое. Я кое—что слышал, и мне это совершенно не понравилось.

Но правда это, или нет — я все же возвращаюсь домой.

Я мечтал о этом моменте с тех самых пор, как покинул его. Я думал, что это страстное желание ослабнет со временем и под грузом долга, но оно лишь усиливалось. Каждый день приносил новые терзания. Я хочу увидеть место, где Линдисти сделала первые шаги, и место где она умерла. Я хочу увидеть мой сад. Я хочу увидеть таверну, где Лондо, Урза и я впервые напились дешевым бривари.

Груз воспоминаний. Я представляю, как тяжек он должен быть для тебя, чьи воспоминания уходят в такую старину. Я увидел это, когда мы были на Минбаре. Я мог видеть твою любовь к вашим горам, с каждым сделанным тобой шагом. Я хотел бы, чтобы ты мог показать мне Широхиду такой, какой ты ее запомнил. Я хотел бы, чтобы я смог показать тебе мой сад таким, каким запомнил его я.

У меня есть чувство — не предвидение, просто ощущение — что мы больше не увидим друг друга. Эта война заберет одного из нас, если не обоих. Что до меня — то я не позволю себе умереть, пока не исполню задачу что владеет мной в последние четырнадцать лет. Но когда это будет исполнено...

Не знаю.

Есть многое, что я хотел бы сказать тебе. Насколько я ценю нашу дружбу. Насколько я уважаю тебя. Ты первый чужак, которому я действительно стал доверять так, как доверял бы кому—то из собственного народа, а для такой замкнутой и подозрительной расы, как наша, это действительно что—то да значит.

Я желаю тебе удачи в битве. Я желаю тебе славной смерти, которой ты жаждешь. Я желаю тебе счастья и удачи с твоей леди. Тиривайл действительно неповторимая женщина, и встретившись, наконец, с ней, я мог увидеть почему она заполонила твои мысли. Но будь добр к ней. Ее дух хрупок, настолько же, насколько он тверд, а ее страх близок к тому, чтобы овладеть ей.

Надеюсь она полюбит тебя, также как ты любишь ее.

Мои флоты готовы. Эти слова я записываю уже сидя на моем флагмане. Менее чем через час мы отправляемся к Центаври—Прайм. Я боюсь. Я не хочу умирать — пока что — но я боюсь не этого. Я боюсь того, что я найду, явившись туда. Будет ли мой дом таким, как я его помню? Я знаю что нет, но не хочу знать того, на что это будет похоже.

"Сожаления это вечно полная бутыль." — как обычно говорил Урза. "Ты можешь пить и пить сколько тебе заблагорассудится, но бутыль всегда останется полной."

Я горд тем, что знал тебя, Маррэйн. Пусть Великий Создатель не оставит тебя.

Твой друг.

Джорах.

Он был полночно—черен, круглой формы и заключен в оправу из золота с алыми прожилками. Он появился из иной вселенной — всего лишь один крошечный осколок одного могильного камня с планеты, населенной одними лишь мертвецами.

Морден держал амулет в единственной руке, изучая его в неверном свете сияющих камней. Голова у него кружилась от лекарств, которыми его напичкали императорские медики. Должно быть, лекарства подействовали на его разум. Ему показалось, что он увидел лицо в камне.

Он не отражал света, не поглощал и не преломлял его. Амулет появился оттуда, где свет не имел смысла.

Для Мордена, человека кто посвятил почти всю свою взрослую жизнь служению делу света, это было тревожной мыслью, той, которую даже лечебные снадобья не могли заглушить.

Кто вы такие? — гадал он. — Что за непостижимо чужие мысли струятся в ваших разумах? И можете ли вы мыслить? И есть ли у вас разум?

Чужаки убивали все. Сознающих себя и не сознающих. Разумных и неразумных. Они казнили лордов и императоров столь же легко и непринужденно, как бактерий и амеб. Они уничтожили всю жизнь в своей вселенной, и то же самое начали делать здесь.

То же самое они сделают на Центаври Прайм. Они уничтожат все.

Кроме него. Кроме того, кто носит амулет.

А ему даже не застегнуть его на своей шее. У него лишь одна рука.

— Мистер Морден. — произнес старый, резкий, сердитый голос. Он поднял взгляд. В комнату вошел Император.

Лондо Моллари, второй Император в его роду, последний Император Республики Центавра. Седой, пепельно—бледный, близкий к смерти, почти беспомощный, жалкий в своей беспомощности и жалкий в своем патриотизме, на полтора десятилетия скованный бессилием, болезнью и усталостью.

Он был, с ужасом понял Морден, старейшим и единственным другом, который у него остался.

Все остальные были мертвы.

Его семья — мертва. Мистер Эдгарс — мертв. Его любовницы, немногие и нечастые в в лучшие из времен — все мертвы.

— Я не привык, чтобы меня звали как простого слугу. — произнес Лондо. Со зрением у него было плохо. Он еще не заметил раны Мордена. — Мы должны поддерживать хотя бы видимость моей власти, не так ли? И я не потерплю, чтобы меня запирали в моих покоях, как...

— Он осекся, когда Морден качнулся вперед. — Великий Создатель! Что с тобой случилось?

— Мы... — Морден закашлялся. — Мы были атакованы верными Теням силами. — Узор его шрамов в дрожащем свете сложился в замысловатую решетку. Потерянная рука по сравнению с этим, должно быть, выглядела банально. — Они изгнаны из дворца, внутренний круг столицы от них очищен. Мы работаем над зачисткой остального города, но это потребует времени.

— Что?

Морден продолжил так, будто он не слушал его.

— Официальная реакция на это была определена ворлонскими Светлыми Кардиналами. Вскоре я приступлю к ее осуществлению, но сначала я хотел бы кое—что сказать вам.

Он посмотрел на Лондо. Император молчал, ожидая.

— Для меня было честью знать вас, Ваше Величество. Для меня было честью знать этот народ и служить этому миру. Я... совершал ошибки, и я сделал многое, о чем я сожалею, но я всегда... всегда... делал то, что считал нужным.

— Я знаю. — тихо ответил Лондо.

— Этого не должно было случиться. Такого не должно быть, но так получилось, а я, после всех этих прошедших лет, не могу подумать о том, чтобы сделать что—то иное. Послушание слишком въелось, слишком пропитало меня, чтобы позволить мне сделать что—то иное.

— Ты собираешься совершить что—то ужасное, не так ли? Еще одно преступление, вдобавок к твоему, очень длинному списку?

— Напротив, Ваше Величество. Я собираюсь сделать единственный свой достойный поступок за последние четырнадцать лет. — Неловко качнувшись он поднялся со стула. Медикаменты туманили его зрение и его мысли. Ему нужно думать ясно. Он должен думать ясно.

Он протянул единственную руку и взялся за ладонь Лондо. И он вдавил в нее амулет.

— Надень его. Носи его постоянно. Скрой его где—нибудь. В короне, может быть, за отворотом одежды или где еще. Но носи его, и никогда его не снимай.

— Что...?

— Просто сделай, как я говорю. Пожалуйста.

Закончив с этим, с единственным актом благородства, Морден развернулся и пошел прочь, оставив Императора гадать над его словами.

Он торопился как только мог — успеть, прежде чем мужество изменит ему, и он бросится назад, отбирать амулет.

Укрытые тенями, Себастьян и Гален остановились перед огромной аркой, открывавшей проход к Истоку Душ. Она была каменной, такой же мрачной и неприступной, как и весь остальной Собор. За ней лежал зал, к которому давно стремился Себастьян.

Себастьян видел его в своих снах, и в камнях души, которые он вырезал изо лбов живых, кричащих Охотников за Душами. Огромный зал, простирающийся едва ли не до границ бесконечности, заполненный воспоминаниями бесчисленных сгинувших рас.

Это будет отличным трофеем для Ворлона.

У входа стояли двое стражей. Оба были из пугающих Преторус Катедрелус, внутренней стражи Собора. Тренированные воины, владеющие множеством боевых искусств — одолеть их было бы непросто.

Но Себастьян мог посмотреть сквозь них. Он видел нити из света и душ, что тянулись по коридорам Собора. Огромный драгоценный камень, что закрывал проем, пульсировал тускло—алым светом. Исток Душ был занят. То, что делал Синовал — целиком захватило его внимание — и то же относилось и к Истоку. Исток мог быть древним и могущественным, но всемогущим он не был, и сейчас он был занят, заново переплетая ткань вселенной.

Мертвые мертвы, и вернуть их к жизни непросто, особенно тогда, когда они мертвы так же долго, как Шеридан.

Себастьян вытянул руку, все еще окутанную магией Галена. Волшебство — великая вещь, когда им правильно пользуются. Он не жалел ни о едином миге, который потратил подчиняя Галена своей воле.

Он почувствовал, как защипало кожу под перчатками когда он чертил узор энергии. Похожие в чем—то на Сеть, нити из душ протягивались из Собора, сквозь галактику к другим убежищам и хранилищам, к местам почитаемым и святым для Шаг Тодов.

И для кого—то, кто знал их также хорошо, как и Себастьян, было бы нетрудно ими воспользоваться.

Его рука указала точно вперед; он твердо сжал в левой ладони рукоять трости, и один раз ударил тростью в каменный пол.

Первый Претор замер, содрогаясь, и упал на пол. Свет в его камне души угас.

Второй сразу же бросился вперед. Себастьян был к этому готов, и вскинул трость чтобы отразить нападение Охотника. Он знал, что Претор уже послал предупреждение Истоку, но Исток — и Синовал — были заняты. Это послужит лишь их отвлечению.

Трость Себастьяна стремительно метнулась к боку Претора, сверкающая синяя молния ударила с ее наконечника. Претор качнулся назад и Гален бросился к нему, взмахнув пальцами в магическом пассе. Черный дым вырвался изо рта Претора, заполнил его легкие и его разум.

Себастьян ударил его в висок и Претор повалился.

Вдвоем они вошли под арку. Отсюда... она выглядела куда меньше. В их снах и видениях она была такой громадной. Двумя шагами раньше она казалась большой. Сейчас, в непосредственной близости, она была не больше обычной двери.

Себастьян видел, как колеблются и перепутываются энергии Истока, возмущенные двумя душами, которые он только что уничтожил.

Он улыбнулся.

— Приготовься. — сказал он своему компаньону.

Затем он взглянул на драгоценный камень.

— Откройся! — скомандовал он.

И дверь открылась.

Он был алым; темный багрянец подсыхающей в сумерках крови. Под хрустально—прозрачной поверхностью двигались неясные тени, клубились облака и вспыхивали молнии. Вопили и бесились призраки.

Свет танцевал вокруг него и застил ему глаза. Морден сильно прикусил губу. Боль была приятной — она напомнила ему кем он был. Он почувствовал вкус крови.

Пять лет он хранил шар здесь, в самой темной, самой надежной сокровищнице Дворца. Ключ к ней был лишь один, и он с ним не расставался. За дверью стояли двое стражников, еще двое — дальше по коридору, и еще двое — у входа на лестницу. Все — с приказом не подчиняться никому, кроме самого Мордена.

Он не был здесь уже пять лет, но ему часто снилась эта комната. Шар оказывал влияние на всех, кто с ним сталкивался. Его охраной в течении этих пяти лет занималось всего около пятидесяти стражников. Примерно тридцать из них так или иначе потеряли рассудок. Самоубийства, убийства, сумасшествие... все это унесло жизни большинства из них.

Пять лет.

После Иммолана.

На Иммолане было спрятано два шара. Дворянин, который умер столетия назад, развлекался коллекционированием редких предметов. Как—то, одни Светлые Хозяева знают — как, он раздобыл два портала. Порталы были из самых маленьких, те, что могут лишь передавать бредовые наваждения Чужаков — но, тем не менее, это были порталы.

Они хранились, спрятанные в его поместьи на Иммолане, несколько столетий после его смерти. Местные жители верили, что этот дом проклят — и не без причины. Даже когда врата были закрыты — какая—то аура Чужаков просачивалась наружу.

А затем случился тот инцидент, пять лет назад. Лондо, Г'Кар...

...и Синовал.

Морден считал, что с тех пор, как поступил на службу к Ворлонцам — он больше не знал, что такое настоящий страх. Он ошибался, и в этом убедил его один взгляд на Синовала. Ему повезло — сверхъестественная удача или непостижимое покровительство ворлонцев позволили ему бежать, и даже забрать с собой один портал. Синовал забрал другой. К счастью — он даже не подозревал, что там их было два.

Морден поправил единственную перчатку; глубоко вдохнув, он поднял шар, осторожно взвесил его на ладони и вышел из сокровищницы. Это следовало сделать под открытым небом. Он прошел мимо охранников, не удостоив их ни единым взглядом. Лучше не знать, кто они такие. Он полагался на генералов, отбиравших самых лучших. После того как сошли с ума первые десять, он не желал знать большего. Слишком у многих из них были семьи.

Он шел вверх, все время вверх. Разумеется, теоретически в самой высокой точке дворца находятся покои Императора, но Лондо не занимал их. Лестницы были слишком тяжелы для его больных сердец. Верхнее крыло было практически пустым.

Наконец, Морден вышел на балкон. Небо было темным, цвета багрового вина и застлано облаками. Часть города перед ним все еще горела.

Он мог представить себе крики тех, кто попал в огненную западню, тех, кого убивали Морейл и ему подобные.

Всех их крики, слившиеся вместе, будут ничем, по сравнению с тем, что раздастся вскоре.

И среди них будет и его собственный крик. Он отдал амулет.

Он аккуратно поставил шар на парапет. Впрочем, упади тот с какой угодно высоты — он не разбился бы. Затем Морден снял перчатку. Это оказалось куда труднее, чем он ожидал, и для этого потребовались зубы и обрубок другой руки. Надевал он ее с чужой помощью.

В подземелье он не касался шара голой кожей. Он должен вызвать Чужаков снаружи, под открытым небом.

Судя по всему, скоро должен пойти дождь.

Закончив работу, он небрежно выбросил перчатку с балкона и коснулся шара. Тот был теплым, податливым, и... почти живым.

Словно плоть.

— Вы слышите меня? — спросил он.

Мы слышим.

Он не был готов к мощи этого голоса. Тот оказался свистящим шипением, которое отражалось от каменных стен и бескрайнего неба. Он был так тих, что ему приходилось напрягать слух, чтобы расслышать его, но настолько силен, что ему казалось что он мог бы расслышать его и на Минбаре.

слышим слышим слышим шим шим шим м м м

— Вы знаете кто я?

Мы знаем.

Он поднял взгляд и посмотрел на город, который так долго был его домом. Он знал этот город, он знал этот мир, он знал этот народ.

знаем знаем знаем аем аем аем ем ем ем м м м

Он хотел не подчиниться его Хозяевам — но не мог. Они были всем, что у него осталось. Он сам поклялся служить им, и он видел как все, кого он знал умирали, служа им. Не подчиниться им теперь... Это стало бы насмешкой над всей его жизнью.

Может быть, он был дураком что не остановился. Но если он отступит — от этого он станет лишь еще большим дураком.

— Вы знаете этот мир?

Мы знаем.

знаем знаем знаем аем аем аем ем ем ем м м м

— Он ваш.

Он умер. Я не хочу вспоминать его.

Двенадцать долгих лет. Я не произносила его имени с тех пор, как стояла у его могилы. Я не вспоминала его лица с тех пор, как покинула Минбар.

Двенадцать лет.

Я не хочу вспоминать его.

Я отдала ему столько себя, я видела как он умирал, не один раз — дважды. Я видела его больным и слабым, и видела его живым и полным сил. Я знала нежность его прикосновений, и ярость его гнева.

Мы расстались так страшно. Гнев и страх лишили меня возможности сказать столь многое из того, что я хотела, а другого шанса у меня не было.

Он умер.

Я скажу тебе то же, что сказала Синовалу.

Оставьте мертвых в покое.

Он не захочет возвращаться. Он не захочет, чтобы его покой был потревожен.

И он не захочет увидеть меня.

Все то, что он сказал... он был прав, сказав это, но как же это было больно! Он сказал, что я убила его сына. Дэвид был моим. Я носила его. Я слышала, как биение его сердца угасает и умирает, я никогда не забуду этого и услышать, как он обвиняет меня...

Это ранило меня больше, чем я считала возможным.

Я пыталась стать чем—то иным. Я считала что это — ради пророчества Валена, но я ошибалась. Это было ради него. Я хотела стать человеком ради него.

Я потеряла себя, свое лицо, своего сына...

Я никогда не ненавидела его, как бы мне этого ни хотелось, но я давно перестала его любить.

Лита, ты не можешь заставить меня сделать это.

Из—на него я смеялась, из—за него я плакала, и из—за него пело мое сердце. Даже самые тяжелые раны моей души на время становились легче, когда он был рядом. Я должна была больше ценить те краткие мгновения — но это было так давно, и тогда я была другой.

Я помню один, особенный момент, когда мы были вместе — без болезни, без страха и без чуждого управляющего влияния. Это было перед тем, как я отправилась на За'ха'дум. Это была ночь, когда мы зачали нашего сына. Это была сделка, которую я заключила с ворлонцами. Я хотела для нас одну ночь вместе. Это я. Это мой эгоизм. Я должна была просто уйти.

Если бы я не потребовала этой ночи — Дэвид никогда нее был бы зачат. Он так и не был бы создан, лишь для того чтобы умереть, не родившись.

Понимаешь, в чем—то он был прав, хоть и не так, как он думал. Я убила нашего сына, потому что из—за моей настойчивости он был создан.

Я не знала, конечно, но от этого не становится легче.

Я так давно хочу быть забытой. Я хочу спать, хочу отдохнуть, но всегда оказывается так много работы. Искупление — это тяжелая дорога, и конец ее так далек...

Я хочу покоя.

Я хочу, чтобы все это закончилось.

Я не хочу снова увидеть его.

Пожалуйста, Лита...

Я не сделаю этого.

В Соборе, в Истоке Душ, пойманная в ловушку ее транса, Лита беззвучно плакала, слезы текли по ее бледным щекам.

Деленн, — неслышно подумала она, — ты не понимаешь.

Ты уже сделала это.

Душа Шеридана начала обретать форму в стылом воздухе.

А затем голос, идеально поставленный, с безукоризненным акцентом, пугающе совершенный во всех отношениях, произнес единственное слово.

— Откройся!

Такиэр открыл двери и ступил в зал Серого Совета. Зал, не использовавшийся так давно, все еще хранил ауру власти. Он шагал сквозь вязкую тьму, пока не вошел в круг. Столб света вспыхнул, обозначив его присутствие.

В этом зале он чувствовал величие. Здесь стояли величайшие минбарцы в истории, намечая судьбы себе и своему народу. Сам Вален, разумеется. Дераннимер, Немейн, Маннаманн и другие, вплоть до Вармэйн, Кинадрана, Калэйна, Соновара...

А сейчас — и он сам.

Совет давным давно перестал что—либо значить. Что за смысл во власти, если нет никого достойного ее? Кто был достоин ее сейчас, кроме самого Такиэра? Кто здесь мог проявить волю, харизму, решимость и силу, чтобы сделать то, что необходимо чтобы командовать?

Никто, кроме него.

Минбар был в безопасности. Он защищал планету от захватчиков двенадцать лет. Он отбил их атаки, и ему не требовалось для этого прибегать к помощи Синовала и продавать тому свой народ. Помощь Синовала в последней битве, три года назад, была незваной и неуместной.

Мир был не так защищен как прежде, но у него просто не было на это средств. Так много изменников перебежало к Синовалу, или же к Предателю. И все же он сделал все, что мог с тем, что у него было. Никто не скажет, что он пренебрег долгом перед своим народом.

Он не знал, почему он пришел сюда. Возможно — просто, чтобы напомнить себе о многом. В последнее время он не высыпался, и его ум начал терять остроту. Однако когда он был здесь — он был так же тверд, как всегда. Он все так же мог переиграть любого, кто смел ему противиться.

Предатель был на Минбаре. Шпионы Такиэра видели его в Йедоре с центаврианином и его собственной неверной дочерью. Такиэр не знал, что им было нужно, но он намеревался это выяснить. Он отдал приказ арестовать Маррэйна. Какая жалость. Во многом он уважал Маррэйна.

Он не знал этого Маррэйна, и это его беспокоило. Настолько опытный вождь, как он, не появляется просто так, из ниоткуда. Многие считали признаком безумия его заявление о том, что он тот самый Маррэйн, но Такиэр был не так категоричен. Он знал историю Маррэйна и слышал легенды о его загадочной смерти.

И все же, так или иначе — это было неважно. Безумец или призрак — он служил Синовалу, и Такиэр не потерпит никого из слуг изменника в своем мире.

Звуки шагов вывели его из задумчивости, и он поднял взгляд. Шаркая ногами, перед ним предстала фигура в сером плаще.

— Что такое? — раздраженно спросил он. Предполагалось, что этот зал постоянно охраняется. Наверное, это донесение о том, что Маррэйн схвачен.

Тот откинул капюшон и Такиэр уставился на него.

— Гизинер? Что ты здесь делаешь? — Он не видел священника многие годы, с тех пор как Серый Совет был официально распущен. Он следил за бывшими соратниками и большинство из них сейчас были мертвы. Он слушал, что Гизинер осел в Йедоре, отошел от дел — и был рад этому. Жрец сделал не самую впечатляющую карьеру.

— Ты болен? — спросил он. От Гизинера не слишком хорошо пахло, и выглядел он тоже не лучшим образом. В его походке была видна легкая неустойчивость. Самое очевидное, что мог бы подумать Такиэр — это то, что он был пьян, но это было абсурдом. Минбарцы не напиваются.

— Нет. — ответил Гизинер. — Со мной все в полном порядке.

— Тогда что все это значит?

Гизинер улыбнулся.

— У меня для вас послание, Сатай.

— Да?

— Бьется черное сердце. — Глаза Гизинера блеснули красным.

Такиэр пристально взглянул на него.

Сражаясь с энергиями, Синовал почувствовал, как его тело и душу свело болью. Что—то было... неправильно. Что—то вмешалось. Он не мог точно определить — что, но что—то рядом мешало ему.

Он чувствовал эмоции, разливающиеся от Литы. Деленн сработала отлично. Добровольно или нет — она обеспечила эмоциональный выплеск, необходимый, чтобы воссоединить душу Шеридана с его телом. Она боролась с собой, разрывалась между любовью и ненавистью, радостью и горем. Это было не совсем тем, чего ожидал Синовал — впрочем, он никогда не понимал что такое любовь — и это сработало вполне приемлемо. Душа Шеридана медленно возвращалась в его тело. Он мог видеть, как слабые признаки жизни начинают появляться и разгораться в бездыханном теле.

Добровольно или нет — Шеридан вновь будет жить.

А затем это ударило его. Выброс сырой, разрушительной энергии. Он отбросил его назад, заставил пошатнуться и собрать всю силу воли для того, чтобы удержаться на ногах.

Он поднял голову, посмотрев на реальность сквозь энергии души, сквозь сплетения эмоций, мыслей и мечтаний.

И тут же он понял три вещи.

Первое — что здесь, прямо перед алтарем стояли двое. Люди. Он узнал обоих. Он надеялся, что они оба мертвы — и, как видно, напрасно.

Второе — что трое из его Преторус Тутелари были мертвы, повержены в считанные секунды.

И третье — что Исток Душ кричал.

ТЫ НЕ ПРОЙДЕШЬ ЗДЕСЬ!

Себастьян улыбнулся.

— Я иду там, где есть свет. — ответил он, рассматривая странно радующий хаос, вызванный его пришествием. — А там где нет света — я сам приношу его.

Он осмотрелся вокруг. Синовал был растерян, и изо всех сил пытался удержаться на ногах.

Гален, — подумал он. — отвлеки пока что его от меня. Я хочу кое—что попробовать.

Бывший техномаг немедленно принялся плести заклинания.

Себастьян доверял опыту и силе Галена и присел, изучая камень души у своих ног. В нем было заключено жутко выглядевшее создание — насекомоподобное, с сотнями извивающимися щупалец и плотной, хитиновой, масляно—черной кожей.

Он ударил в камень наконечником своей трости. Кристальная оболочка раскололась, и тварь материализовалась перед ним.

С легкой усмешкой он указал тростью в направлении Синовала.

— Убей его. — приказал он и тварь, бессильная ему сопротивляться, бросилась вперед.

ТЫ НЕ МОЖЕШЬ ЭТОГО!

Но Себастьян не слушал. Он мог, а значит — делал.

Небо было темным, в огне и дыму. Г'Кар не мог не смотреть на него. Оно было жутким напоминанием о днях его молодости.

Центавриане любили сжигать. Они сжигали дома, замки, храмы, селения, нарнов — все, до чего они могли дотянуться. Г'Кар надеялся, что это было всего лишь частью того безумия, которое охватило их, когда они захватили Нарн, но, похоже, он ошибался.

Их арестовали через несколько часов после их прибытия на Центаври—Прайм. Вир не знал что делать, и солдаты нашли их. Объяснения Вира посчитали совершенно неубедительными, и всех четверых арестовали. Та'Лон, разумеется, попытался драться — и был избит до потери сознания.

Над Л'Нир они издевались с большим удовольствием. Один из охранников сломал ей руку — великий подвиг, учитывая прочность нарнских костей. Теперь рука бессильно болталась вдоль ее тела, и ее лицо было разукрашено ссадинами. Несмотря на заметное ее страдание — она не выказывала ненависти к ним. Г'Кар проникся к ней уважением за это — он хотел бы позаимствовать у нее частичку столь всепрощающего характера.

Ему вспоминалось слишком много картин из прошлого, незаметно, словно тени в полдень, проступающих в его памяти. Он вспоминал, как когда—то был схвачен центаврианами. Он вспоминал, как они убивали невинных крестьян в попытках найти его дядю, и плескали уксусом ему в глаза. Он вспоминал, как они ради развлечения пытали Да'Кала.

Вся ненависть, которую он узнал в те времена. Испытать ее снова — было страшно. Это было жутким напоминанием о той личности, которой он был прежде. И ему это не понравилось.

Но Л'Нир была спокойна. Она всегда была спокойна. Она была одним из лучших творений, в создании которых ему довелось участвовать; впрочем, он помнил, что и у остальных в этом заслуг не меньше. И все же, когда он смотрел на нее — он не мог не чувствовать гордости.

Они шли по столице. Главный космопорт горел, по—видимому в результате диверсии, и кораблю их пленителей пришлось сесть за городом. Улицы, по которым они шагали, были пустыми.

Небо было багрово—синим. Медленно клубились алые облака.

Л'Нир споткнулась и один из солдат пнул ее так, что она растянулась на земле. Неспособная опереться на сломанную руку, она отчаянно пыталась подняться. Солдаты же просто смеялись.

Г'Кар прикусил губу так сильно, что почувствовал вкус крови. Сейчас он не был воином. Он был гражданином мира.

Гражданин мира.

Он подумал: на что было бы это похоже — снова попробовать центаврианской крови.

Небо над ними темнело. Короткие вспышки молний проскакивали между тучами.

Пожары становились все ближе.

Корабль был огромным; чудовище, черное на фоне звезд. Маррэйн был впечатлен, несмотря на свое личное неприятие. Лорд должен жить среди своего народа, но в величии и великолепии нет ничего дурного. Корабль Серого Совета был и величественным и великолепным. Он мог быть Широхидой, заброшенной в небеса.

— Разворачивайтесь. У вас нет разрешения на стыковку. Разворачивайтесь.—

Тиривайл все еще пыталась убедить дежурного разрешить ей подняться на борт. Ей это не удавалось, и в ней начинал проявляться гнев. Маррэйн не сердился. Он изучал корабль. Космос он недолюбливал. Всегда. Он предпочитал землю, камни, надежность. Небо должно быть над головой, а не повсюду вокруг.

Он не любил космос, но война в космосе оставалась войной — а в войне он был знатоком. Он был не таким превосходным тактиком, как Джорах, и у него не было мастерства Синовала в долгосрочной стратегии, но когда у него в руках было оружие — с ним не мог сравнится никто.

А корабль был всего лишь еще одним из видов оружия.

— Это Тиривайл! — выплюнула она. — На ваш корабль проникла порча. Я требую разрешения на посадку.

— Ваш орден не признан официально, а обитель Серого Совета остается непорочной. А теперь вам следует возвращаться в Йедор.—

Маррэйн скользнул взглядом по кораблю, и искренне восхитился. Орудийные порты были в нужных местах — никаких слепых зон, никаких явных слабых точек.

Вложи в его руки оружие — и никто не сравниться с ним.

Но всегда оставался вопрос выбора нужного оружия.

Тиривайл связалась с своими сотоварищами на поверхности — и они быстро принялись за работу, рассыпались по всему Минбару, разыскивая дополнительную информацию. Орден был невелик, но удивительно эффективен. Они нашли корабль, способный доставить их к Залу Серого Совета. Пробраться на борт, разумеется, способа не было.

Маррэйн отдавал должное такой строгой службе безопасности, но безопасность зависит от ее сотрудников — а они способны ошибаться. За всю его жизнь ему не встречалось идеальных воинов.

— Неизвестный корабль, приказываем вам немедленно возвращаться в Йедор, или по вам будет открыт огонь.—

Слабые места. Они были везде. Если не в стали и железе — то в людях. Слабости были и у самого Маррэйна. Он не знал никого, у кого бы их не было.

Слабости — такие как тщеславие, похоть, любовь, набожность, самоуничижение, безрассудство, слабость...

Амбиции.

Он подошел и забрал у Тиривайл коммуникационную деку. Она сердито взглянула на него, но ничего не сказала.

— Мое имя Маррэйн, по прозвищу Предатель. — произнес он. — Я пришел сдаться Сатаю Такиэру.

Амбиции.

Он встряхнул ее, но она не проснулась. На ощупь ее кожа была холодной и влажной — единственное оставшееся у него чувство, на которое он мог положиться. Он не мог ее видеть, но память подсказывала ему достаточно. Он очень хорошо запомнил ее — в миг смерти.

Но тогда у нее были волосы — а сейчас у нее их, похоже, совсем не было.

— Проснись. — отчаянно закричал он. — Это Декстер. — Теперь он знал свое имя. Она произнесла его и тем отпустила его грехи. — Проснись! Проснись.

Она вздрогнула под его руками.

— Джон. — простонала она.

Потом она закричала и села, натянутая как струна.

Деленн!

Ты здесь?

Все, казалось, сошло с ума. Все вокруг нее кричало. Вокруг кружили и сражались жуткие твари. Странный лысый мужчина вычерчивал символы в воздухе, а позади него стоял человек в викторианских одеждах и тростью с серебряным набалдашником в руках.

Лита не знала, что случилось, и она не могла дотянуться до Деленн.

Деленн!

Исток кричал.

Деленн! Где ты?

Позади нее возникло стремительное движение — словно что—то выбиралось из—под земли. Она не могла увидеть это отчетливо, но оно, казалось, было создано из тумана. Что—то твердое врезалось в ее спину, бросив ее вперед. Она была оглушена, нетвердо держалась на ногах и видела слишком много того, чего здесь быть не могло — и она невольно влетела в алый узор, начерченный прямо в воздухе.

Все ее тело словно охватил огонь. Она закричала и покатилась по полу, пытаясь сбить пламя, но это, разумеется, огнем не было.

Тень упала на нее и она осмелилась поднять взгляд.

— Беглянка. — произнес Себастьян и тогда она узнала его. — Второй раз ты пытаешься сбежать от нас. Скажи мне, дитя. Мы поймали тебя в первый раз. Что заставило тебя думать, что ты сможешь сбежать от нас во второй?

Все сошло с ума. Исток сражался сам с собой, а Себастьян и Гален просто стояли на месте.

Синовал знал, что происходит. Не все души были рады тому, что они хранятся здесь. Некоторые были взяты в великой боли, в безумии, в горе или в чувствах, слишком чуждых, чтобы быть описанными словами. И Себастьян каким—то образом выпускал их из своих клеток и придавал им форму. Здесь, где не существовало очень многих законов пространства—времени, такое можно было сделать.

Чтобы сражаться с ними, Истоку приходилось воскрешать своих защитников. Очень многие из них умирали. Действительно умирали. Истинной Смертью.

И с каждой смертью Исток становился слабее. Он начинал забывать, мощь ускользала от него, так же, как забывает приличия пьяница.

Синовал знал свои обязанности, и холодная ярость охватила его — оттого, что решение от него не зависело.

Столько потеряно, стольким пожертвовано, столько подготовлено...

...впустую.

Он отпустил душу Шеридана, возвращая ее в эфир. Он протянул руку и пожелал, чтобы появилось оружие. Он был Примархом Мажестус эт Конклавус. Он был Повелителем Собора.

Его не остановить. Не здесь, в его святилище.

Но превыше этого — он был воином.

И он бросился в бой.

Сьюзен была ранена, ей было больно, она истекала кровью. И она была невероятно зла. Ее сбили с ног во время первой же волны, когда чуждые создания поднялись из пола и стен, и ей понадобились невероятные усилия, чтобы просто найти относительно безопасное место под алтарем. Синовал же просто стоял на месте, поглощенный своим ритуалом, и весь этот ад обходил его стороной.

Она глубоко вздохнула и осмотрелась в поисках оружия. Можно было надеяться, что оружие найдется у Синовала — но у того ничего не было.

А потом — появилось. Посох материализовался в его руке, и он перемахнул через алтарь.

Про нее он, разумеется, совершенно забыл. Типично.

Звуки боя ворвались в ее уши. Существа умирали — и Исток кричал.

Талия! — мысленно закричала она. Не то, чтобы здесь можно было услышать ответ. Талия все еще была на Казоми—7, и разбиралась там с остатками узлов Сети. С тем же успехом она могла быть и на другом краю галактики. И, к тому же, одно количество "белого шума" здесь должно было заглушить любой зов о помощи.

Разумеется, это не остановило ее от попытки попробовать.

Кто—нибудь!

Сьюзен! — последовал ответ.

Лита.

Сьюзен сделала еще один глубокий вдох и осмотрелась вокруг из—под алтаря. Она знала, что она должна делать.

Твари расступались, когда он шел на них. Командовал ими Себастьян или нет, обезумевшие от заточения и ярости или нет — они видели в Синовале того, кем он и был, и никто не желал встать у него на пути.

Воздух был тяжелым и густым от защитных заклинаний Галена. Им были созданы щиты, невидимый барьер, который отделял Себастьяна от него.

Отделял от него того, кто убил Катс.

Он помнил ту сцену так, словно это было вчера. Кровь на ее губах, страшная рана в животе, и ее последние, слабые слова.

Он был Примарх Мажестус эт Конклавус, и это одно из его святилищ. Ничто не удержит его от мести.

Он потянулся к ближайшей из завес Галена, все еще светившейся кроваво—красным в воздухе. Он поднес к ней кулак и выкрикнул грозные слова. Завеса исчезла и воздух стал чище.

Синовал кое—что смыслил в магии. Далеко не один техномаг обнаружил, что его душа заканчивает свой путь здесь.

Гален смотрел на него, его темные глаза были наполнены ненавистью. Синовал искренне верил что тот мертв, но техномаг не оказал ему такой любезности. Он был солдатом, и Синовал оставил его позади.

С пальцев Галена сорвался огонь. Синовал отбил его в сторону и разрушил следующую завесу.

У его ног из пола ударила молния и к новой жизни поднялся дилгарец. Это был один из их Повелителей Войны, чудовище, принесшее десятки тысяч смертей, в самой кровавой за всю историю их расы гражданской войне. Он держал длинный, черный, усеянный остриями хлыст.

Синовал парировал хлыст своим сверхъестественным денн'боком и пронзил дилгарца. Тот умер Истинной Смертью, душа отлетела и освободилась. Исток Душ ослабел еще немного — но его это не волновало.

Завесы Галена рассыпались, когда Синовал шел вперед. Техномаг сделал неуверенный шаг назад.

Но внимание Синовала внезапно было отвлечено.

Себастьян выступил вперед, чтобы встретиться с ним.

Было темно. Все было темно, и наполнено огнем, яростью и болью.

Он не хочет возвращаться. Он хочет отдохнуть.

Но что—то тянуло его назад.

Нет! Он не хотел возвращаться.

Там не было ничего, к чему он хотел бы вернуться.

Кроме...

Посох Синовала ударил о трость Себастьяна. Он не носил оружия с тех пор, как был сломан "Буреносец". Инструменты были коварнейшими из ловушек, но сейчас он об этом не думал. Он двигался с яростью и пылом, которых не испытывал уже многие годы.

Он помнил — когда он был настолько зол в последний раз.

Он сказал Морейлу...

Он приказал Морейлу...

Сделать все, что нужно...

Чтобы показать врии...

Что нужно было делать...

Он мог представить себе, как Катс смотрит на него, и он знал что она не одобрила бы эту ярость. У нее была добрая душа, действительно добрая. Но она умерла, и он двенадцать лет жил, вспоминая ее.

Себастьян улыбался.

Улыбался!

Его трость парировала еще один отчаянный взмах.

— Разве это не великолепно? — спросил Себастьян. — Разве это не впечатляет? Если бы я знал, что смогу здесь управлять такой мощью — я уже давно бы явился сюда.

Он отбил еще один удар и отступил, разбив очередную сферу. Еще одна душа выросла перед ним.

Человек даже не атаковал — и ему этого не требовалось. Все что ему нужно было делать — это дать битве и дальше истреблять души.

Дать Истоку умирать с каждой прошедшей секундой и каждой потерянной душой.

Синовал понимал это, но ему было все равно. Он отомстит убийце Катс, и это все, чего он жаждет.

Гален ничего не чувствовал. Разрушение его защит привело его в состояние ступора. Такая мощь! Он даже представить себе не мог подобного.

А потом послушался тихий шепот в дальнем уголке его разума, негромкая беседа, которую он едва мог расслышать.

Телепат. Вейяр пытался освободить ее.

Но Вейяр был мертв.

Позади него Синовал и Себастьян сражались, забыв о всем на свете. И тот и другой забыли о нем.

Он потряс головой, пытаясь вспомнить. Он видел лежащее на алтаре тело Шеридана и зеленый туман, клубящийся над ним.

Он шагнул вперед. Наконец—то он мог уничтожить это святотатство. Почему должен возвращаться к жизни Шеридан, когда в это отказано другим?

Что—то проникло в его разум, когда он подошел к алтарю и он остановился в растерянности.

Сьюзен поднялась из своего укрытия, словно демон мщения из старинных легенд. Позади нее появилась другая, телепатка, та, которой пытался помочь Вейяр.

И они обе смотрели на него.

Синовал сражался не с холодным сердцем. Он был полон страсти и гнева. Себастьян видел это в каждом его диком ударе. Все прошедшие годы учебы и дисциплины пошли прахом. В нем осталась лишь ярость.

Эмоции были слабостью. Себастьян тщательно контролировал себя, парируя и отражая атаки противника. Со временем он допустит промах. Эмоции всегда приводят к ошибкам.

Сам Себастьян однажды испытывал гнев. После его победы на Вавилоне—5. Он победил. Победил! И он был принужден отойти в сторону. Гнев прошел со временем, и он был этим доволен. По прошествии стольких лет его победа будет еще приятней, и она не будет испорчена эмоциями.

Он продолжал отступать, парируя, уклоняясь и с каждым шагом воскрешая заточенные в Истоке души.

Гален яростно сплетал в воздухе новые щиты, но он двигался медленно, словно сам воздух стал плотным и тяжелым.

Все вокруг него было шумным, грубым и реальным. Здесь сражались существа, что умерли тысячелетия назад, а он оказался посреди этой битвы.

Он не мог думать.

Он упорно пытался вспомнить заклинания, но они ускользали от него. Прежде это было так просто.

Прежде...

С Вейяром, Изабель, и...

И...

Все было так далеко от него. Он не мог ни к чему прикоснуться. Когда он пытался вспоминать — всем, что он мог вспомнить был свет.

Благословенный свет. Заполняющий его разум и душу.

Он отшатнулся и уставился на Литу. Она смотрела на него, ее глаза были черными и бездонными. Она так долго была заперта внутри сети. Она потеряла такую большую часть ее жизни...

Столько же, сколько он сам провел запертым в пыточной комнате.

Он смотрел на нее, и выражение его лица было понимающим. Он мог почувствовать ее утрату и ее боль. Она никогда не вернет себе эти потерянные годы. Как и он.

Позади нее продолжала бушевать битва. Тварь, охваченная огнем и болью, упала с небес. Ее тело, вчетверо больше чем человеческое, рухнуло на Литу.

Изломанное тело телепатки распласталось на земле. Гален шагнул назад, пытаясь собраться с мыслями.

Теперь его разум стал чище. Она что—то делала с ним. Сбивала его с толку.

Он мог думать.

Он мог думать.

ЛИТА! — закричала Сьюзен.

Дэвид. — послышался тихий ответ. — Не говори ему. Пожалуйста, не говори ему.

И больше не было ничего.

Вот она! Единственная ошибка!

Синовал оставлял себя чересчур открытым, его атаки становились все более и более яростными, все более и более неистовыми. Он уже открывался несколько раз раньше, но каждый раз — лишь для смертельного удара. Этот удар выведет его из строя, но не убьет. Именно то, чего хотел Себастьян.

Синовал должен знать, что он проиграл.

Он ударил тростью вперед. Защита Синовала была нарушена. Он был совершенно открыт. Удар не мог пройти мимо.

Синовал двигался быстро. Слишком быстро. Взгляд Себастьяна не мог уследить за движением, которым дикий взмах был превращен в выверенный, точный удар. Себастьян все же попал в цель, но в ударе не было ни скорости ни силы. Синовал отвел их в сторону.

Себастьян все еще восхищался красотой маневра, когда посох Синовала врезался ему в бок, сокрушил ребра и превратил сердце в лохмотья.

Когда Себастьян умер — его не ждал свет.

Его встретили миллионы голосов.

Гален смотрел на алтарь, на тело Шеридана и на душу, струящуюся над ним.

Его разум был чист. Он мог разумно мыслить.

Но он не хотел этого.

Он рухнул на колени, раздавленный и жалкий. Он потерял такой огромный кусок своей жизни. Лучше бы он умер на Казоми—7.

Он не почувствовал, как Синовал приблизился к нему со спины, и он не двинулся с места, когда острие посоха пробило его спину и грудь.

Тут было слишком много мертвецов. Даже для этого царства мертвых.

Они были повсюду вокруг него, и все еще сражались.

Синовал заставил посох исчезнуть и поднял руки.

— ПРЕКРАТИТЬ СЕЙЧАС ЖЕ!

С бесчисленными вспышками света они повиновались, и Исток замолчал.

Морден в одиночестве сидел на балконе, выходившем на город. Небо над ним становилось все темнее. Он не хотел смотреть на город. Он не хотел видеть, как его народ начнет умирать.

Сфера была порталом — из самых малых, но это значило всего лишь, что на очищение потребуются месяцы, а не недели. Чужаки, в конце концов, появятся, привлеченные людскими кошмарами, но на это понадобится время, и прежде чем это случится — тут уже будет страшное множество смертей и помешательств.

Морден раздумывал — сколько потребуется ему на то, чтобы сойти с ума.

Он подумал и о том, чтобы спрыгнуть с балкона. Легкая смерть. Это предпочтительней чем провести свои последние часы среди галлюцинаций и кошмаров.

Но нет, он этого не сделает. Он проведет свои последние дни как можно более достойно. Что—либо иное будет насмешкой над тем, кем он был.

Небо становилось все темнее.

Сфера нагревалась.

Облака начали сталкиваться друг с другом и пошел дождь.

Как он и ожидал — его ждали. Их было девятеро — одетых в черное с серебром и державших денн'боки. Личная стража Сатай, осколок старых традиций, возрожденный Такиэром.

Но самого Сатай здесь не было.

— Ты — Маррэйн, прозванный Предателем. — сказала их предводительница, выступая вперед и крепко сжимая посох в одной руке.

— Это я. — Он изучал ее. То, как она стояла, то, как она шла, то, как она была одета — все это рассказывало ему о ней. Она была хороша; более чем хороша. Возможно, она даже была достойна занять место среди Клинков Ветра Хантенна.

— Ты пришел сдаться Сатаю Такиэру?

Маррэйн улыбнулся. Он чувствовал, как напряжена Тиривайл позади него. Он же, напротив, чувствовал себя совершенно непринужденно.

— Где же Сатай?

— Сатай встретит тебя, когда будет готов. Ты пришел сдаться ему?

Рука Маррэйна огладила рукоять дэчай. Юные, восторженные, преданные... эти стражи напомнили ему тех рейнджеров, которых он оглушил так давно, над За'Ха'Думом. Тех, что охраняли Хантибана.

Конечно же, там и тогда было лишь двое, а сейчас и здесь их было девять...

Ей следовало отдать должное — она поняла, что должно произойти, и она выкрикнула приказ, но было слишком поздно. Дэчай уже был в его руке и началась схватка.

Дождь был горячим и разъедал его кожу, сжигал его.

Таким же, как докрасна раскаленные прутья, которыми когда—то били его центавриане, таким же, как уксус которым они плескали ему в глаза.

Слепой. Слепой. Они ослепили его.

Пожары все также бушевали — несмотря на дождь. Он видел горящие деревни нарнов. Он видел, как горят его друзья. Это сделали центавриане.

Его пленители спорили между собой. Он слышал, как они перекрикиваются, голосами, наполненными ненавистью, на своем омерзительно чуждом языке. Ему пришлось его выучить. Когда—то, еще ребенком, его били кнутом, если он смел говорить на своем родном языке.

Л'Нир выглядела больной и бледной. Рука явно досаждала ей. Та'Лон морщился, когда дождь попадал на его разбитое лицо. Его глаз, старая рана... Это сделали центавриане? Г'Кар не мог вспомнить. Должно быть, сделали они. Они любят мучить пленных.

Черная молния упала из бурлящих облаков, ударив в дом неподалеку. Тот вспыхнул пожаром.

Пожары.

В его воспоминаниях пылало все.

Его мир был мертв. Они убили его.

Он чувствовал вкус крови во рту. Крови его народа.

Он помнил кого—то, кто говорил о мире и согласии. Не могло быть мира, не могло быть никакого согласия с этим чудовищами. Какой может быть мир, после всего, что они сделали? Они должны умереть, умереть в огне и боли, увидеть, как горят их дома, как гибнет их мир, быть выброшенными во вселенную, как лишенные надежды беглецы.

Он чувствовал вкус крови его народа.

Стражники все еще спорили. Он улавливал обрывки разговора. Что—то про карточные долги, про женщин. Какие жалкие заботы. Они такой жалкий народ. Они никогда не видели более высоких вещей, более важных забот.

Они не стоили его внимания.

Один из них вытащил оружие.

Г'Кар улыбнулся.

Он натянул цепи. Он больше не был молод, но чувствовал себя молодым. Он чувствовал себя так как чувствовал себя много лет назад, когда он хотел убить всех центавриан на свете.

Дождь капал на металл его цепей, разъедая их.

Та'Лон взвыл, зажмурившись от ярости шторма. Облака сверкнули, и он услышал раскат грома.

Раздался выстрел, и один из стражников упал. Остальные выхватили оружие.

Цепи Г'Кара подались еще немного.

Один из центавриан оттолкнул Л'Нир. Она навалилась на стену ближнего здания, ударившись рукой. Она не закричала, но боль отразилась на ее лице.

С рычанием он рванулся изо всех сил, и цепи порвались.

Дождь не ранил его. Он очищал его. Все эти годы мира, соглашательства, сделок. С центаврианами не может быть соглашений. Они чудовища, демоны. Они не заслуживают ничего кроме смерти.

Потом он поднял руки к небу и с наслаждением зарычал, словно дикий зверь.

И он знал, где был предводитель монстров. Этот старик, слабый, хрупкий и немощный... сам же Г'Кар чувствовал себя сильным, как никогда.

Все еще рыча, он бросился к дворцу.

— Бьется черное сердце.

Такиэр видел свой мир, раскинувшийся у его ног. Мир слабых, мир неблагодарных. Мир, за который он должен был сражаться, проливать кровь, и посылать ради его защиты на смерть достойных.

Мир, который был недостоин его.

— Бьется черное сердце.

В последнее время он часто видел сны, чаще чем обычно. Большую часть снов он забывал после пробуждения, но некоторые оставались с ним. Его дочь и их последний спор. Битвы, о да, все битвы. Тот, кто пришел до него.

И тот зал под Храмом Варэнни, место где он близко подошел к безумию, и вернулся обратно лишь благодаря одной силе воли.

Но сила воли не может держаться вечно. Для этого понадобилось двенадцать лет, но безумие, в конце концов, добралось до него.

— Бьется черное сердце.

Теперь он видел это, как он видел это в каждом из тех снов, что он не мог вспомнить. Полночно—черное небо над миром, населенном одними лишь мертвыми.

— Бьется черное сердце.

Его мир был его недостоин. Они были недостойны даже смерти. Недостойны благородной смерти воина.

— Бьется черное сердце.

Он оглянулся. Гизинер лежал мертвым на полу, там где он упал от удара Такиэра. Это был самый лучший когда—либо нанесенный им удар, убивший жреца в одно касание. Такиэр мечтал о способности убивать настолько легко и бескровно.

— Бьется черное сердце.

Его предки проходили перед ним, облаченные в черное с серебром, воины старины, из тех времен когда быть воином значило многое. Они всегда были здесь, просто раньше они не могли показаться. Время было неподходящим, и...

Они не были готовы показаться раньше.

Сейчас в него вселился один из них, величественный и грозный, готовый принести ярость смерти неблагодарным живым. Его мощь заполнила разум и душу Такиэра, подавляя его своей силой.

— Бьется черное сердце.

Теперь, взглянув глазами мертвого, он мог это увидеть. Его мир был его недостоин.

И он покарает их за это.

Всех.

— Ты жива... ты жива... ты жива...

Она себя живой не чувствовала, но грубые руки на ее плечах убеждали ее в том, что она все же жива. Ее глаза были мокры от непролитых слез.

Здесь было жарко, так жарко. Все вокруг нее источало тепло. Память о чудовище все еще витала в комнате.

— Ты жива.

— Декстер. — проговорила она, произнеся его имя вслух. Как же она не догадалась? Так давно. Сумасшедший, ослепший, мало похожий на человека калека, за которым она ухаживала уже так давно. Она не могла даже подумать, что знала его раньше.

Как она могла не заметить этого?

Все просто, разумеется.

Она не слушала.

— Ты жива.

Здесь было жарко.

— Будь ты проклят. — прошептала она. — Будь ты проклят.

Он перестал ее трясти, и с его губ сорвался странный всхлип.

— Прости. — пробормотал он. — Я не хотел тебя убивать. Я не хотел. Я не хотел.

— Нет. — ответила она, внезапно пожалев о том, что сказала. Мысли о Синовале очень часто приводили именно такое действие. — Нет, не ты, Декстер. — Она взяла его за руку. Его кожа была горячей и липкой. — Только не ты.

— Ты жива. — снова сказал он, повторив эти слова, словно заклинание.

— Я должна идти... — проговорила она, не понимая почему она сказала это. Для этого была причина, но...

О, да.

— Куда? Вы покинете меня.

Куда?

Взгляд Деленн был тяжелым, холодным и наполненным гневом.

— Найти Синовала. — сказала она.

Тут было холодно и тихо, но он был странно беспокоен. Вокруг него потрескивала энергия. Это было место мертвых, но он не был мертв. Уже не был.

Он хотел быть мертвым.

Но здесь оставалось что—то, что он должен был сделать, часть незаконченной работы, что—то, что он не позаботился сделать прежде.

Тут было холодно.

Ее голос исчез. Он не знал куда. Он больше не слышал ее, но он мог чувствовать ее прикосновение, ее легкое дыхание на его шее, ее пальцы, переплетенные с его пальцами, ее тепло и биение сердца.

Тут было холодно.

Его пальцы дрогнули.

Тут было холодно.

Его дыхание... словно лед. Он вздохнул.

Его глаза открылись, и Джон Дж. Шеридан вернулся в мир живых.