Часть 7 : ...да не будет разорвано Богом.

Глава 6

Воздух в его легких был холодным; холодным, застывшим и отдающим привкусом смерти. Все вокруг него шумело, кричало, вопило.

Он стоял перед чудовищем в белой броне, крича и вызывая его на бой. Он бросил ему вызов, предложил попытаться убить его, и...

И тот его убил.

Он спал, хоть он не мог вспомнить свои сны. Все было мирным, тихим и безмятежным. Лишь одна навязчивая мысль преследовала его, но он не смог бы рассказать, что это была за мысль.

А затем его позвали обратно, позвал единственный голос, который он не мог забыть, которому он не мог противиться. Он попытался вернуться, лишь для того, чтобы обнаружить что голос исчез, а затем оказаться посреди воплей и грохота боя.

Он должен был вернуться. Он должен.

Это сражение. Он все знал о сражениях.

Тут шла война. Всегда шла война.

Он сражался на войне.

И он проснулся на войне, или, вернее, сразу после нее. Дым, злость, стоны умирающих и мрачное безмолвие мертвых.

Воздух был холодным. Холодным был и черный камень под ним.

Он сам был холодным. Очень холодным.

Он сел и вспомнил свое имя.

Джон Дж. Шеридан.

И он снова был живым.

Это было сном. Все это было сном. Это могло быть только сном.

Или кошмаром.

Император Лондо Моллари шел по вымершим коридорам Императорского Дворца, и не видел никого. Невозможно было найти его стражников. Невозможно было найти его слуг. Невозможно было найти Мордена.

Это был сон, вот и все. Он стар и немощен, его разум ослабел, и больше не в состоянии заметить разницу между реальностью и иллюзией.

Он слышал как наверху, высоко над его головой, раскалывается небо. Вспыхивали молнии. На него надвигалась буря. Такая же буря как та, с которой он встретился больше двенадцати лет назад.

Он остановился у окна. Оно было полностью завешено пурпурными занавесями. Он помнил как сам приказал это сделать. Он не хотел смотреть наружу. Он не хотел видеть то, что стало с его домом. Он сдернул занавесь в сторону и посмотрел. Слишком долго он был слеп.

Первым что он увидел было его собственное лицо, смотревшее на него и он почувствовал отвращение. Оно было почти что лицом незнакомца. Старое, измученное и очень, очень больное.

Нет. Не незнакомец. Тот, кого он впервые увидел во сне.

Итак, вот оно и настало. Неважно, насколько упорно он пытался убежать от своей судьбы — в конце концов она всегда настигала его. Когда—то он услышал человеческую историю, которую нашел весьма занятной. Человек на базаре какого—то города увидел смотревшую на него Смерть и испугался. Смерть, как ни странно, выглядела удивленной. В страхе человек спросил совета у святого и тот сказал ему "беги как ветер, через пустыню, в далекий—далекий город". Он прибыл туда в тот же вечер, и на его плечо опустилась рука — Смерть пришла забрать его. Человек стал возмущаться — ведь он же проделал такой невероятный путь, чтобы убежать от нее. Смерть усмехнулась и призналась, что она сама была удивлена их недавней встречей, потому что она знала, что должна забрать его именно здесь, в таком дальнем городе, этой самой ночью.

Никто не может убежать от смерти. Все действия лишь возвращают к ней, по бесконечному кругу, который становится все меньше и меньше с каждым шагом.

Будет неплохо снова увидеть Г'Кара.

Когда—то он надеялся.... Он надеялся что может избежать этого. Он и Г'Кар стали друзьями. Хорошими друзьями. Лучшими друзьями. Какая у них могла быть причина убивать друг друга? Он не мог представить себе такого.

Он все еще не знал — почему. Причина должна была быть, но он не мог понять — какая. И его это больше не волновало.

Было бы здорово вновь увидеть старого друга. Он лишь хотел бы встретиться напоследок и с другими друзьями. Урза, Джорах, Ленньер, Деленн...

Тимов. О, милая Тимов.

Он обанкротился. Как мужчина, как супруг и как Император.

По крайней мере, он умрет одетым как Император. Он был одет в белое, и носил корону. В корону был вложен странный черный камень, подаренный ему Морденом. Очень странный дар, возможно какое—то устройство, чтобы следить за ним или влиять на него. Часть какого—то хитрого плана. Лондо это больше не заботило.

Он шел, не встречая никого и не беспокоясь — остался ли кто—нибудь здесь, с кем можно встретиться. Он знал дворец лучше любого другого места, где ему довелось побывать. Здесь он вырос. Здесь он говорил с друзьями своей молодости. Здесь ему являлись видения о величии. Здесь он познал свою первую женщину. И он не покидал дворец целых пять лет, со времен Иммолана.

Он умрет здесь. Достойный конец.

Он хотел умереть. О да, он так хотел умереть. Он много лет жаждал смерти, но не был настолько смел, чтобы сам пойти ей навстречу. А теперь смерть сама пришла за ним.

Он вошел в тронный зал. Тот был пуст, разумеется. Он не был удивлен. Теперь он шел медленно, его сердца едва справлялись. Каждый вздох требовал отчаянных усилий. Он мог слышать как раскалывается небо, но не слышал движения собственной крови.

Он огляделся и увидел признаки боя. На полу была кровь. Он смутно удивился — почему никто не пришел вычистить ее, а затем рассмеялся от абсурдности этой мысли. В этом зале всегда была кровь. Он запятнан кровью миллиардов. Немножко больше — какая мелочь.

Он сел и стал ждать.

Ему не пришлось ждать долго. Резкий, пронзительный вой возвестил о прибытии Г'Кара.

— Добро пожаловать в мир.

Слова пугали его. Прошло много, очень много времени с тех пор, как он слышал какую—либо речь. В последний раз речь была чужой, древней, и полной презрения к нему и всему, что было ему дорого. Сейчас же...

Голос был столь же чуждым и исполненным властности, но в нем также звучала и усталость. Голос был знакомым, но слегка изменился. Он повернулся и посмотрел с алтаря, где он сидел. Кто—то смотрел на него. Кто—то, кого он знал.

— Синовал. — проговорил Шеридан.

Примарх кивнул.

— Значит, сработало. Рад узнать, что все это было не впустую.

В его голосе был слышен оттенок горечи. Шеридан огляделся и увидел то, что явно было полем страшной битвы. Он находился в невероятно огромном зале, пол, стены и потолок которого усеивали крошечные точки света. Вокруг лежали безжизненные тела. Чужаки, которых он никогда не видел и не мог даже вообразить, рядом с такими, о которых он знал. Еще здесь лежал человек с удивленным выражением на лице, одетый в старомодный костюм.

И был еще один живой, еще один человек — которого он мог узнать. Она стояла на коленях перед телом человеческой женщины. Он знал их всех. Он просто не мог подобрать для них имена.

— Ты это сделал?

— Я вернул тебя. Всем нам отказано в смертном покое, Шеридан. Почему ты должен быть удачливей?

— Зачем? Зачем ты это сделал? Я...

Спал.

Покоился.

В мире.

Мертвый...

— У меня были свои причины. Я объясню их тебе позже. Сейчас, думаю, тебе нужно отдохнуть.

— Я отдыхал достаточно. — Он снова взглянул на живую женщину. Ее лицо было жестоко изуродовано шрамами, а ее темные волосы были пробиты седыми прядями. Перед его мысленным взором появился ее образ — молодой и стройной, прекрасной и без седины в волосах.

— Сколько? — выдохнул он. — Сколько я...?

— Зависит от того, каким календарем пользоваться. — буднично ответил Синовал. По счету вашего мертвого родного мира — двенадцать лет, семь месяцев, две недели и три дня. Подсчитывать до часов и минут мне, к сожалению, недосуг.

— Двенадцать лет?

А затем всплыло еще одно имя, то, которое он не должен был забыть, то, которое вернуло его назад.

— Деленн. Где она?

Огонек легкого удивления мелькнул в бездонных глазах Синовала.

— Я думаю, что она на пути сюда. — ответил он.

Все было безумием. Небо было затоплено кипящим буйством, рвалось от теснящихся облаков, а за ними...

За ними Л'Нир чувствовала следы чего—то чуждого. И страшного. Оно нашептывало ей, и, как ей казалось — ей одной. Оно шептало о безумии, ярости и мести.

Она сопротивлялась, изо всех сил. Она никогда не встречала ничего настолько могущественного. Оно толкало к насилию, к бессмысленной, бесчувственной жажде убивать, убивать и убивать, купаться в крови, забыть о всех печалях, заботах и рамках, превратить себя в животное...

Она видела Чужаков прежде, но она не встречалась с ними лицом к лицу в одиночку, как это было сейчас.

Она посмотрела в небо.

— Я не сделаю того, о чем ты говоришь. — произнесла она, ее воля была тверда как сталь. — Я делаю этот выбор. Я разумное существо, и я сама выбираю что мне делать.

Она верила в свои слова, но не знала — достаточно ли сильны они были.

Безумие охватило все. Их конвоиры начали убивать друг друга. Г'Кар исчез — он с воем убежал куда—то по улице. Она попыталась последовать за ним, но замешкалась, и он скрылся из вида. Та'Лон точно так же скрылся — когда она пыталась последовать за Г'Каром.

Вир все еще оставался с ней. Что ж, это уже хоть что—то. Она была не совсем одна, путь даже помощи от него наверняка будет совсем немного.

— Мне быть Императором. — говорил он. — Так было сказано. Все так говорят. Так говорят сны. Мне быть Императором.

Она шла медленно и осторожно, держась рядом с ним и высматривая Г'Кара или Та'Лона. Они должны быть где—то здесь. Здесь должен быть кто—нибудь, кого не коснулось безумие. Она не может быть единственной.

Она помедлила, охваченная сомнениями, и голоса стали громче и настойчивей. Она закрыла глаза и стала снова выстраивать защиту от них в своем разуме.

Я разумное существо. Это я делаю выбор.

Я выбираю — не слушать тебя.

Она открыла глаза.

— Конечно! — выкрикнул Вир, испугав ее. — Конечно! Где же еще? он кинулся вперед, двигаясь быстрее чем можно было ожидать при его объемах. Л'Нир подобрала полу своей мантии и постаралась не отставать от него. Она не должна потерять его также, как и прочих.

Кроме того, была небольшая вероятность того, что он действительно знает куда направляется. Если так — то он был единственным, кто это знал.

Она едва могла поспеть за ним. Она завернула за угол...

И кто—то врезался в нее и повалил ее, с запутавшимися в мантии ногами, на землю. Она попыталась освободиться, но тут же почувствовала легкое прикосновение клинка к ребрам. Центаврианин навалился на нее, прижал ее к земле и в его руке был нож.

Она не сказала ничего, и вглядываясь в его глаза — в поисках признаков безумия — — ждала, что он заговорит первым.

Безумие в нем было. Но оно исчезало на глазах.

— Л'Нир с Нарна. — прошипел центаврианин.

— Да. — прошептала она. Она не боялась умереть, она боялась умереть, не увидев Г'Кара.

Центаврианин поднялся и отступил на шаг. Он вложил кинжал в ножны, и она заметила, что рука его чуть подрагивает.

— Идем со мной. — сказал он. — Меня зовут Дурла.

— Куда вы меня ведете?

— Повидаться с другом. Она хочет с тобой встретиться.

Голос Бога—предка звенел в его уме, обещая войну и смерть его врагам, тем кто не достоин его служения. Раньше он пытался сопротивляться ему, но он ошибся. Даже величайшая сила воли не может сопротивляться вечно.

Черное сердце билось в минбарском Сатае Такиэре. Только это он и мог видеть. Лорд Чужаков поселился в его разуме, и нашептывал ему соблазнительные обещания.

Мановением руки он привел в боевую готовность орудийные системы корабля Серого Совета. Он лично отдал приказ о установке самого мощного вооружения, доступного минбарцам, о использовании для этого технологий Ворлона и Чужаков, найденных среди обломков, оставшихся после их атаки на Минбар.

Перед ним вращался в пространстве Минбар, равнодушный к богам в вышине.

Столько жителей, столько жизней. Бомбардировка не уничтожит их полностью, но она убьет достаточно. Его воины довершат начатое. Такиэр позаботится, чтобы последний выживший минбарец был приведен к нему, чтобы он лично завершил великое дело.

Минбарцы не должны убивать минбарцев. Что за глупость? Сильные убивают слабых. Таков всегда был порядок вещей. Слабые либо становятся сильными, либо умирают. Минбарцы слишком долго были слабы, и Такиэру выпало сделать их сильными. Он сделал все, что мог, но даже у него был пределы возможностей. Те, кто остался — останутся слабыми навечно.

Он внимательно осмотрел орудия, выбирая свою первую цель. Йедор, разумеется. Надежда и средоточие народа Минбара, где Вален жил, женился и создал свои законы.

Где жило так много минбарцев. Так много ходячих мертвецов.

Такиэр приготовился активировать орудийные системы... и остановился. Новые чувства, острые даже по сравнению с его природной восприимчивостью, говорили ему о чем—то..

Смерть. Даже здесь, на этом корабле. И не просто смерть, но...

Особенный запах. Запах того, кто был мертв — и был воскрешен.

Бог—предок зашипел в ярости от такого святотатства, но Такиэр лишь улыбнулся. Возвратившийся из мертвых, что было насмешкой над всеми правилами... Повелитель знал это, как знал и Такиэр. Это могла быть лишь одна персона.

Когда—то — величайший воин своей эпохи. Прежде Такиэр сомневался, подозревал, что все это было пропагандой или мифом, но теперь он знал безо всяких сомнений. Только тот, кто умер и воскрес, мог ощущаться подобным образом.

Любое путешествие начинается с первого шага. Любая работа начинается с первого вдоха.

Все должно с чего—то начинаться.

И что может быть лучше, чем начать уничтожение его неблагодарного народа с уничтожения того ходячего богохульства, которым был Маррэйн Предатель?

Он улыбнулся и прикрыл глаза, прислушиваясь к шепоту Бога—предка.

Рассудочная часть его ума перестала работать, замененная вопящим безумием — результатом жизни, состоящей из разбитых мечт, потерянных друзей и вереницы сокрушительных поражений. Да'Кал, Нерун, Майкл Гарибальди, Шеридан, Летке...

Все погибшие друзья. Все эти потери. Великая Машина и Эпсилон 3, разбитые на миллиарды кусков камня. Ворлонец, разрывающий на куски совет, созванный ради мира. На'Тод, его подруга, его помощница, давным—давно работающая на Синовала. Предательство Да'Кала, гнев и безнадежная, странная любовь.

Такой тяжелый груз на его душе.

Такое жгучее пламя внутри. Так много того, что похоронено под годами долга, самоотречения, расчета и добродетели...

Так много того, что в гневе вырвется на поверхность.

Так много того, в чем можно обвинить одну персону.

Лондо Моллари.

Не было никого, кто бы остановил существо, бывшее прежде Г'Каром, когда он бежал к тронной зале — бежал с быстротой и упорством, не вяжущимися с его возрастом. Он чувствовал себя куда моложе, тем, кто сражался с центаврианами, и тем, кто мечтал почувствовать в своих руках шею центаврианского императора.

Он был здесь, он сидел на троне и тени, словно саван, скрывали его лицо. Нарн медленно вошел. Его потерянный глаз. Вырванный из глазницы. Да, оружие держал Да'Кал, но винить следовало центавриан. Всё они, и все они воплощались в этом единственном существе.

В их Императоре.

— Г'Кар. — тихо прошептал Император. Так стар. Он был так стар и хрупок, и казалось, что он рассыпется от легчайшего прикосновения. — Старый друг... как здорово увидеть тебя вновь.

Нарн медленно шел вперед, его мускулы были напряжены и бешено стучало сердце. Пусть старик болтает. Пусть бормочет свои последние, бессмысленные слова.

— Я пытался спрятаться от этого, сбежать от него, похоронить себя, но этого сделать невозможно. Пойми, смерти нельзя избежать.

На полу была кровь и Г'Кар остановился, озадаченный. В дни своей молодости он был очень наблюдателен, и даже единственным глазом он часто видел то, что упускали другие.

— Да, я надеялся на иное, но... а, что толку в надеждах для таких стариков, как мы?

Нарн не слушал, медленно изучая следы на полу. Не центаврианская кровь, нет. Человеческая — возможно. И запах из—под пола. Тоже не центаврианский. Не человеческий или нарнский. Чужой.

— Было бы куда лучше, если б я давным—давно умер, и не дожил до того, чтобы увидеть такое. Мой народ, Г'Кар, мы так много претерпели... Расплата, да — за наши преступления и нашу спесь, но когда же закончатся выплаты? Сколько же будут взыскиваться проценты?

Ловушка. О да. Коварнейшая вещь. Центавриане хитры и коварны. Ловушка, здесь, в миг его триумфа. Нарн—мститель осторожно обошел ее и продолжил свой путь к трону.

— Когда—то я дал обещание — одно обещание из многих — моему старому другу, когда тот лежал при смерти. Я поклялся сделать наш мир лучше. Столь многие из моего народа страдали и умирали, потому что они не принадлежали к благородному роду, не были рождены в знатности как мы. У меня было почти двадцать лет, и я не сделал ничего, чтобы помочь им. О, Г'Кар, должно быть я самый бесполезный Император, который занимал это кресло.

Он продолжал идти. Осталось всего несколько шагов.

— И кто займет этот трон после меня? Не знаю. Я не знаю, найдется ли кто—нибудь. Я могу стать последним Императором Центаври—Прайм.

Почти на месте.

— Но ты, Г'Кар. Ты мой друг, мой величайший друг. Остальные... они все мертвы. Наверное — даже Джорах. Наверное, даже и он. Остались лишь ты и я, как это было в начале.

Император поднялся и пошел к нему, медленно и нетвердой походкой. Нарн остановился, заподозрив какую—то хитрость, какой—то план.

— Я хочу, чтобы ты знал кое—что, Г'Кар. Две вещи.

Нарн напрягся. Вот оно.

— Во—первых, ты мой друг. И во—вторых...

Я прощаю тебя.

Нарн помедлил, а затем, с яростным ревом, он бросился вперед стиснув руками шею Императора, чувствуя, как поддается его дряблая кожа и дрожат кости. Император смотрел на него, его глаза были темны, но наполнены пониманием.

От этого он лишь сильнее стиснул хватку.

Он стоял в одиночестве на верхушке шпиля,

Возвышавшегося над всем.

Здесь легко было быть Богом. Он мог увидеть все, что пожелает и кого пожелает. Он мог рассматривать их большими, как и в жизни, или крошечными как букашки, но он видел всех.

Должно быть, так ощущают себя ворлонцы. Над всей вселенной. Могущественными, древними, всезнающими, мудрыми...

Боги.

Но при всей их мощи — они сделали ошибку. В действительности, они их сделали несколько, точно также, как и он, но необратимой была лишь одна. Они привели Чужаков. И сделав так они обрекли себя, эту вселенную, а возможно — также и все остальные.

И Синовал был единственным, кто мог это исправить. Ворлонцы ошибались, и могли быть побеждены, но Чужаки были чудовищны и должны быть уничтожены.

Он раздраженно постучал пальцами по бедру. Только он. И больше никто. Никто больше не может знать, не может понять, не может сделать то, что должно быть сделано.

И время почти уже пришло. Он собрал все, что мог. О, некоторые возможности он упустил, но собрал он достаточно.

Шеридан был возвращен к жизни, чтобы возглавить галактику, которую он оставит позади.

Все, что ему нужно теперь — это те, кто отправятся с ним.

Изначальные, конечно. Они стары, могущественны, устали и они понимают. Они в любом случае хотели оставить эту галактику чтобы уйти за Предел. Они уйдут и чуть дальше.

Маррэйн... как только будут закончены его дела на Минбаре, он скажет родному миру "прощай" и уйдет с ним. Он не упустит этого шанса. Маррэйн уважал Синовала, он был ему обязан и он не позволит, чтобы это случилось без него.

Талия... нет. У нее есть иная задача. Задача, в некотором роде, столь же великая, как и его.

Марраго... нет. Он сделал достаточно и пожертвовал достаточно многим.

Куломани... нет. Такие, как он, будут нужны здесь, чтобы помочь Шеридану отстраивать и собирать то, что останется.

Г'Кар... нет. У него была своя судьба, и она унесла его, сведя его и Лондо вместе. Синовал мог видеть их обоих на Центаври Прайм, завершающих долгий и трагический танец.

Л'Нир... нет. Она должна будет стать сердцем нового мира. Она была светом и он не мог забрать ее во мрак. Кроме того, оружие, которым она владела, было не тем, в котором он нуждался.

Так кто же? Должен быть кто—то еще.

Звуки шагов достигли его слуха и легчайшая из улыбок коснулась его лица.

Да. Разумеется. Кто же еще?

Сьюзен поднялась на верхушку шпиля. Ее глаза были припухшими и красными, и она задыхалась. Двенадцать лет и обретение истинной любви слегка смягчили ее, но за прошедшие годы он видел достаточно вспышек ее ярости, чтобы знать что гнев никуда не ушел, и, вероятно, не уйдет никогда.

— Она мертва. — выплюнула Сьюзен.

— Да. — с улыбкой ответил Синовал. Ах, Сьюзен. Он мог совершенно искренне сказать, что она знала его лучше, чем кто—либо другой. — Такова проблема смертных. Они так поступают.

— Она мертва. — повторила Сьюзен.

— Да. Но перед тем, как умереть, она жила. Свободной от Сети, свободной от оков и рабства. Свободной. И она умерла, чтобы мог жить Шеридан.

— Ты... Будь ты проклят, ты всегда знаешь что сказать. Я... я ненавижу это.

— У меня было двенадцать лет, чтобы обдумать план. Да. Я знаю что сказать, и что сделать.

— Джон выглядит не очень—то живым.

— Нет. Здесь пока еще нет его мотива жить. Но она появится. Скоро.

— Что?

Синовал указал сквозь бездну космоса, выделив одну крошечную искру света.

— Увидишь. Она идет.

— Значит, это правда? Признаюсь, я сомневался. Пропаганда, хотя я никогда не мог до конца понять ее смысл. Синовал... думает недоступным большинству из нас образом. В действительности он больше не минбарец, и он не является им уже много лет.

Такиэр помедлил.

— И следовательно — минбарец ли ты в действительности? Маррэйн, войди. Полагаю, ты был здесь раньше.

Маррэйн вошел в едва подсвеченный мрак зала Серого Совета. Он был покрыт порезами и царапинами, его одежда разорвана, правая рука болталась. И все же Такиэр видел что он был настоящим воином, таким, какими он всегда представлял себе воинов.

— Нет. — проговорил Маррэйн. — Этот корабль достроили после того, как я... умер. Я никогда здесь не был.

— Да? Тогда оглядись вокруг. Что ты думаешь?

Маррэйн огляделся.

— Впечатляюще. — признал он. — Да, впечатляюще, но это ничего не меняет. Вален был глупцом. Всегда был. Они ничего не знал про лидерство, и еще меньше — о власти.

— Ты знал его, разумеется. Говорить с таким как ты — это поразительно. То, что ты видел, те, кого ты знал... Тебе стоило бы придти ко мне много лет назад. На моей службе для такого, как ты нашлось бы место.

Маррэйн усмехнулся — знакомой кривой улыбкой.

— Я так не думаю.

Вален говорил про тысячу лет мира, что последует после него, времени, что сделает всех воинов совершенным анахронизмом. Я желал чтобы за ними последовало тысяча лет войны, назло ему, чтобы доказать, что он ошибается, чтобы показать ему, что от наших обычаев и нашего наследия не так просто избавиться.

Тысячи лет войны у нас пока еще не наберется, сколько там... двадцать или около того? Неплохо, и насколько можно представить — она еще не закончена.

Я мечтал о дне, когда воины будут править Минбаром вновь. Не хныкающие жрецы, не болтуны—рейнджеры или строители, вылезшие из своих мастерских. Воины. Истинные воины. Даже тогда их было немного, сейчас еще меньше, но такие все же есть.

— В самом деле? — поинтересовался Такиэр. — Я не встречал ни одного. Соновар и Козорр были последними.

— Ты воин. Тебе могло бы найтись место на стенах Широхиды.

Такиэр улыбнулся.

— Весьма лестно. Благодарю тебя.

— Но ты не лидер.

Улыбка Такиэра угасла.

— Тут есть настоящие воины. Твоя дочь одна из них, и твоя слепота к ее талантам лишь подтверждает твою слабость в иных областях.

— У меня нет дочери!

— У тебя их было двое, насколько мне известно, но я знаю лишь Тиривайл. Она отважна и прекрасна, она полна огня и страсти. Истинный лидер должен знать умения всех, кто служит ему, а ты всю свою жизнь растрачивал ее таланты впустую.

Но даже так — ты лидер здесь, избранный равными и твоим народом. Ты лидер куда лучший, чем Хантибан, а за ним я следовал бы до погребального костра, не предай он меня. Это было бы честью — служить Такиэру, вождю народа минбарцев.

Но...

Глаза Такиэра расширились.

— Но что?

— Ты не Такиэр. Ты тварь, им овладевшая.

Глаза Такиэра сверкнули и голос Бога—Императора загудел в его разуме. Он рванулся сквозь него и длинные шипастые щупальца проросли сквозь его плоть. Могущество заструилось сквозь его тело, могущество большее, чем он когда—либо знал.

— Смерть! — закричал он — своим голосом.

Маррэйн усмехнулся и поднял дэчай.

— Я узнал смерть, если ты не забыл. Я не боялся ее тогда, и я не испугаюсь тебя сейчас.

Он шагнул вперед.

Поначалу Тимов было трудно поверить что это реальность, а не сон. Пожары, крики вопли безумцев. Она была готова оглянуться, и увидеть бъакхишаггая, парящего высоко над городом.

Не было ли безумие врожденным в ее народе? Не были ли все они больны? Не были ли все они обречены снова и снова повторять те же грехи? Остановится ли замкнутый круг огня, безумия и ярости, когда они, наконец, выучат урок?

Она рассмеялась — странным, легкомысленным, девичьим смехом. Она все еще привыкала вновь быть свободной. Она никогда бы не впала в такое философствование, чувствуй она себя нормально.

Тут было слишком ярко. Несмотря на тьму в небе, всё было чересчур ярким. Ее глаза болели. Вокруг нее кто—то двигался в тенях. Они не говорили с ней, и она была скорее рада этому.

Где сейчас был Дурла? Удалось ли ему сбежать отсюда? Поддался ли он... поддался ли он безумию?

Нет, она не верила в это. Его воля была сильна. Он выживет, и не покинет их надолго. Он был одним из самых волевых существ, которых доводилось ей встречать.

Он многое для нее сделал. Очень много. Казалось, он восхищался ей. Он был юн и красив. Ее ноги покосились, и ей пришлось опереться о стену, чтобы устоять.

Нет! Она Тимов, дочь Алгула, первая и единственная жена Императора Республики Центавра. У нее есть долг, который она должна исполнить, и она не может позволить какой—то жалкой девичьей страсти сбить ее с пути. Она замужем за Лондо. Она любит Лондо...

Но он так никогда и не побеспокоился о том, чтобы спасти ее. Все эти годы в темной камере — а он не пошевелил и пальцем, чтобы ее освободить.

Она чувствовала себя старой и слабой. Ужасно, ужасно слабой.

Существа в тенях вокруг нее метнулись вперед, и секундой позже она услышала движение снаружи. Во имя богов, у них был острый слух. Они остановились и впустили Дурлу, которого сопровождала юная женщина—нарн.

Лицо Дурлы было напряжено, правая рука стиснута в кулак. Войдя в дом он начал дышать свободней и медленно раскрыл ладонь. Тимов ясно разглядела кровавую кайму под его ногтями.

Девушка—нарн выглядела спокойной, хотя она что—то тихо шептала себе под нос. Язык был нарнским, Тимов была бегло знакома с ним, но она не могла разобрать, что же говорила девушка.

— Моя леди. — выдохнул Дурла. — Могу ли я представить... — он прервался, втягивая воздух.

— Леди Л'Нир с Нарна. Л'Нир, могу ли я представить... — он прервался вновь.

— Я могу говорить за себя. — твердо сказал Тимов, шагая вперед. Нарнка внимательно взглянула на нее, в ее глазах скользнула тень подозрительности. — Я Тимов, Леди—Консорт Республики Центавра.

— Я слышала. — осторожно проговорила Л'Нир. — Что бы были в заключении за предательство и что Император планировал развестись с вами.

Тимов отступила, растерявшись на секунду. Затем она натянуто улыбнулась.

— Первое верно. Что же до второго... не могу сказать, но поскольку я ничего об этом не знаю — я все еще Леди—Консорт.

Л'Нир улыбнулась и улыбка преобразила ее лицо, сменив выражение настороженности мягкостью и добротой, которые иные могли бы назвать простодушными; и сделав ее потрясающе симпатичной — для нарна. Однако Тимов могла разглядеть острый разум за ее бесхитростным выражением. Она лучше многих знала, что смотреть надо не только на внешность.

— Прошу прощения. — проговорила Л'Нир. — Я несколько вымоталась. Снаружи что—то происходит... Я чувствую себя гораздо... спокойней здесь.

— Ненависть. — прошипел голос из теней. Один из чужаков таился здесь, и разглядеть можно было лишь легкий отсвет его глаз. — Отвращение ко всему живому. Оно просачивается через врата измерений из его темного дома, сквозь Кровоток, который вы зовете гиперпространством — сюда. Скоро появятся они, и принесут всем смерть.

— Кто...? — спросила Л'Нир. — Чужаки, верно? Синовал рассказывал мне о них, но почему здесь спокойней?

— Это здание было храмом. — заметила Тимов. — Место святого. Возможно...

— Глупость... — прошипел голос чужака. — Темные Повелители создали нас... благословили нас... Силы разума. Мы защищаем себя от эмоций... все это слабость. Когда тут достаточно... мы можем защитить других...

— Кто вы? — вновь спросила Л'Нир. — Вы работаете на Морейла?

— Морейл военный вождь... теперь пропал, возможно — погиб. Мы Безликие... пустые... когда—то такие, как вы... но изменились... сделали лучше. Зенеры, темные ученые, на службе у Темных Повелителей... изменили нас. — существо выступило вперед, но осталось едва видимым. Тени, казалось, обернулись вокруг него. Виднелись лишь глаза.

— Убийцы, мы. Шпионы. Диверсанты. Темные Повелители ушли, но мы все еще служим. Мы служи их наследию. Приносящему Хаос.

Тимов увидела как выпрямилась Л'Нир.

— Синовал прогнал вас. — сказала она. — Всех вас. После того, что вы сделали с врии, он не желал вас видеть.

— Все же мы служим. Всегда. Всегда служим. Без служения — что мы такое?

— Я не желаю иметь с вами дела! — выплюнула Л'Нир и повернулась к дверям. Дурла опустил ладонь на ее руку. Она резко развернулась к нему...

— Довольно! — крикнула Тимов. — Оба! Дурла, она нужна нам. Что же до вас, юная леди, проявите немного уважения к хозяевам сего дома. Если вас оставят здесь, вас поглотит безумие, точно также, как и всех остальных.

— Я разумное существо, — проговорила Л'Нир. Слова вызывали ощущение мантры. — Я обладаю свободной волей. Ничто не может управлять мной.

— Думаю, милое дитя, вы бы обнаружили что может, но довольно об этом. Ваш Г'Кар здесь, а?

— Да.

— Нам надо найти его. Нам понадобится его помощь в очистке моего дома от этого... сумасшествия. Центаври Прайм видела слишком много огня. Чересчур много. Ты поможешь нам, дитя?

Л'Нир взглянула на нее. Тимов улыбнулась в душе. В ответе сомнений не было.

— Да. — сказала Л'Нир.

Он плыл сквозь коридоры света, двигаясь со вновь обретенной целеустремленностью. Так долго он был узником, правящим мучительными видениями спящих пленников, что трудно было поверить что у него, наконец, была своя цель.

Я Альфред Бестер.

Он снова и снова повторял себе эту литанию. Обладать именем было хорошо. Имя означало личность. Личность означала связи. Связи означали друзей, семью и любимых.

И всё это означало, что он был настоящим — не иллюзией, не сном, не сконструированной памятью.

Он был Альфредом Бестером и он был настоящим.

Это была разведочная миссия, он знал это. Просто разведка. Срок еще не пришел. Ему понадобилась бы помощь, а другие — их личности были известны, но исчезали, словно сон, по пробуждению — отдыхали, истощенные почти до предела.

Он должен был смотреть, разведывать, угадывать положение вещей.

Чтобы быть готовым.

К настоящему времени он научился ориентироваться на тропах Сети — иначе он едва ли смог бы выживать так долго. Но он все еще нервничал. Этот район тщательно охранялся, и ворлонцами и их зловещими союзниками. Коридоры были чище и ярче, нетронутыми тьмой, и это было хорошо. Но это значило также и что здесь было меньше теней, где можно скрыться и больше глаз, что могут его увидеть.

Он двигался медленно, осторожно. Время здесь было неважно, а если он будет пойман и вновь окажется в заключении — это не принесет ничего хорошего его людям. У него есть долг, обязательства...

У него есть имя.

Он был Альфредом Бестером.

Он скрывался от внимательных глаз Сети. Далеко не один ворлонец собственной персоной проходил по этим коридорам, путешествуя в своей истинной форме — сверкающих, ослепительных существ из света. Не однажды он думал, что был замечен ими, но все же он остался невидим.

Ворлонцы всесторонне изучили гиперпространство. Они хорошо знали его и использовали его необыкновенные свойства на все возможные лады; Сеть была лишь крупнейшим и самым амбициозным примером. В гиперпространстве были базы ворлонцев, шпионские спутники, коммуникационные сети. Ворлонцы сами по себе могли путешествовать в гиперпространстве, если путь между маяками был достаточно ясен, хотя они, как правило, и предпочитали пользоваться своими кораблями.

И все же гиперпространство было больше и гораздо труднее для даже ворлонского понимания, и он был способен воспользоваться этой сложностью, чтобы скрыться от них и утаить свои странствия. Не одна разумная раса жила, развивалась и умирала в гиперпространстве — и вливалась в Исток Душ в миг смерти. Он говорил с Истоком и выучил секреты, которые ему нужно было узнать.

И потому он пробирался к своей цели, в тайне и незамеченным, невидимым для неустанных глаз ворлонцев.

Должно быть, когда—то это было истинно потрясающим, и вид этого внушал благоговение даже сейчас. Он знал что человеческий мозг не может по—настоящему постичь то, что он видел, и та информация, которую он осознавал была далека от того, что было здесь. И все же, со временем, к этому можно было бы приспособиться.

Там были цвета, для которых у него не было названий, углы и очертания, которые он не мог проследить, двигающиеся сквозь и вокруг друг друга.

А также там были места, куда вошло зло. Спокойные, тихие, темные уголки, наполненные смрадом смерти. Да, даже ворлонцы могли умереть. Это было мыслью воодушевляющей и печальной одновременно. В конце концов, они не были настоящим врагом, что бы они не сделали.

Но Чужаков следует оставить Синовалу. У него есть своя задача, и свои заботы. Он ответственен перед его народом, и он это делает ради них.

Он осторожно огляделся вокруг, запоминая как можно больше деталей.

Альфред Бестер исполнял особую работу; он считал что нашел достаточно уязвимостей, достаточно жизненно важной информации. Его миссия была завершена, он отправлялся в обратное путешествие, но он не мог отказать себе в одном последнем взгляде, прежде чем уйти. Город ворлонцев действительно вызывал благоговение.

А родной мир ворлонцев — тем более.

В последнее время сон бежал от него. Он не мог вспомнить, когда в последний раз спал как следует, а Проксима едва ли располагала к спокойной дремоте, но было и кое—что еще.

Дэвид Корвин размышлял. Планы, мечты, наметки на будущее.

Где—то все пошло не так. Он не был ни пророком, ни мистиком, но все равно у него было ощущение, что это было не тем путем ,по которому должна была пойти галактика. Все должно было быть иначе.

Он со вздохом уселся на постели. Он не знал, что делать, но должен был сделать хоть что—то. Он так долго был прикован к Проксиме — и, надо признать, что поначалу это было добровольным — а вокруг него менялась галактика. Такие, как Синовал, определяли ее лик. Чужие расы были у руля и правили, а человечество было сослано на забытую планету и навсегда заперто там.

— Так не должно было случиться. — пробормотал он себе под нос. Проблема была лишь в том, что он понятия не имел — как же все должно было быть.

— Разговариваешь с самим собой? — сказал знакомый голос. Он улыбнулся.

— Сьюзен.

Она появилась перед ним, воздушная, призрачная и прекрасная. Он долго не мог к этому привыкнуть. Казалось... странным, что она может быть на другом конце галактики и все же явиться к нему; но позже он решил, что это не так уж и отличается от комм—канала. Человеческий разум способен адаптироваться ко всему.

— Не хотела тебя потревожить. — сказала она. — Никак не могу угадать, какое тут время. Синовал пытался меня учить как узнавать время в разных местах разных миров, но у меня это в голове так и не отложилось.

— Я тоже не знаю. — заметил Дэвид. — Тут больше нет ни настоящего дня ни ночи. Мы спим, когда устанем, едим когда голодны, и этого достаточно.

— Ты не выглядишь заспанным.

— Я думал.

— Обо мне?

— Это — всегда. — улыбнулся он. — Но нет, я просто... Извини. Сьюзен, что—то случилось? Ты выглядишь...

— В конторе выдался скверный денек. Дэвид, есть кое—что, что ты должен знать. Есть... — она осеклась. — Нет, забудь. Очень паршивый денек.

— Хотел бы я, чтобы ты была настоящей. — тихо сказал он. — То есть, на самом деле здесь. В такие моменты хочется тебя обнять и говорить, что все будет хорошо.

— Если так хочется — можешь и сказать. А я даже могу и поверить.

— Все будет хорошо.

— Врунишка.

Он рассмеялся и привалился к стене, глядя на Сьюзен.

— Он что—то планирует, верно? Все идет к развязке.

— Он всегда что—то планирует, но — да. Он подводит события к какому—то исходу. Я не знаю деталей. Не знаю сработает ли это. Я не знаю... ничего. Знаю только, что хотела бы увидеть тебя до того, как... Проклятье, совсем заболталась. Итак, что тебе не давало спать? Кроме мыслей обо мне, разумеется.

Дэвид вновь посмотрел на нее. Он знал ее лучше, чем кого—либо еще, и он понимал, что она не хочет говорить о том, что ее тревожит. Он чувствовал себя эгоистом за желание поднять свои собственные проблемы, но он знал, что ему нужно кому—то выговориться, а ее озарения он ценил больше всех прочих.

— Мы потеряли что—то. Давным—давно мы упустили возможность и сейчас все еще расплачиваемся за это.

— Кто "мы"?

— Человечество. Где—то по пути мы выпустили шанс из рук. И взгляни на нас теперь. Мы заперты здесь, на этом мертвом мире, ни дома ни правительства. Величайшие битвы этой галактики кипят вокруг нас, а мы в этом игроки с заднего плана. Хм... без обид.

— Да какие там обиды. — едко ответила она.

— Ты, похоже, думаешь что скоро все закончится, а я... я тоже чувствую, что так и будет. У меня есть надежда, что вы победите — иначе все будет неважно, потому что все мы будем мертвы. Но что потом? Что случится тогда? Не могу представить, что Синовал сможет удержать все вместе. Во—первых, это не в его духе, и это союз созданный для войны не для мира. Не развалится ли все на части, когда это закончится. Не вернутся ли все снова к своей прежней жизни?

— Мы не знаем. Может быть. Я и в самом деле не заглядывала так далеко.

— Ты была занята. А вот я нет. У меня нет ничего, кроме времени.

— И что ты собираешься с этим делать?

— Совершенно не представляю.

Сьюзен засмеялась.

— Я в тебя верю. И еще, нам надо для начала выиграть эту войну.

— Я в тебя верю. — ответил он.

— Мне пора. — тихо проговорила она. — Я ему понадобилась. Я просто... Я просто хотела сказать...

— Знаю.

— Я люблю тебя.

— Я знаю.

— Ты вернул меня назад. Я была на грани безумия, а ты вернул меня назад, и ты даже не знал, что это для меня значит, и...

— Я знаю. Я люблю тебя, Сьюзен. Удачи.

Она закрыла глаза и ее образ растаял.

Дэвид лег снова, глядя в темноту над ним. Странно, но в комнате, казалось, пахло ее волосами.

Все потемнело, его сердца дали сбой.

Это было не больно, не настолько, как он боялся.

Он не нанесет ответного удара, и в преисподнюю его видение. Он убил столь многих из тех кто был ему дорог. Он не убьет Г'Кара, не здесь, в самом конце.

Он не знал, что случилось с его другом, и ему было все равно. Это... подобающе, то, что он умрет именно так. Более—менее так, как он и предвидел, но в его видении он убивал еще и Г'Кара.

Нет.

Этого не случится. Его друг будет жить. Галактика нуждается в нем, куда больше, чем нужен ей Император Лондо Моллари.

Его колени дрогнули и готовы были подломиться. Его зрение помутилось. Он почти уже не видел.

Почти конец.

Он почти не мог дышать.

Его сердца...

Так громко...

Очень громко...

Г'Кар встряхнул его, и его голова откинулась.

С него упала корона.

И в это единственное мгновение, как это случилось с Г'Каром, перед его глазами промелькнула вся жизнь — из ненависти, бессильного гнева, злости на безнадежность и беспомощность. Его народ, разбитый и разоренный. Его мир, порабощенный чужаками. Его разбитые армии. Его мертвые друзья. Его неисполненные обещания.

Вся его жизнь — поражение.

И он знал, кого за это винить.

Нарна перед ним.

Двигаясь со скоростью, которой он не показал бы и в юности, он вскинул руки и его пальцы сомкнулись на глотке нарна в безжалостной, смертной хватке. Единственный глаз нарна блеснул удивлением, но он не ослабил хватку.

Никто из них не разжал пальцев.

Четыре стены камеры дрожали вокруг него, словно мираж, язычки огня стекали по камню, тени плясали и кружились. Тяжесть той земли и крови, что нависли над ним, была гнетущей, темной и невыносимой.

Пот тек струйкой по его спине. Все было таким горячим.

Морден оставался на балконе столько, сколько мог, глядя на пылающий город и всматриваясь в бурлящее небо. Вид облаков, рвущихся на части и черных молний, с грохотом мечущихся между ними, был ошеломляющим, но также и пугающим. После того, как он впервые услышал голоса — с него было достаточно, и он бежал.

Из одной крайности в другую. Сверху вниз. С небес...

В глубины.

Он немедленно сбежал к камерам, в самом низу дворца. Стражников здесь, конечно же, не было. Должно быть, ими овладело безумие. Он был обучен сопротивляться атакам на психику, и он все еще держал себя в руках, но так будет не всегда. В конце концов, он сломается.

И потому он пришел сюда. Он имел доступ к любому ключу от любой двери во дворце. Открыть дверь камеры всего одной рукой оказалось раздражающе трудным, но в конце концов он справился. Странно, но двери камер можно было запереть изнутри, и он так и сделал, хотя это вновь оказалось непросто.

Затем он выкинул ключи в зарешеченное окошко. Раздался успокоительный звяк, когда они упали на каменный пол снаружи, а затем...

Тишина.

Здесь он не мог услышать ничего. Ни криков ни пожаров, ни рвущегося неба. Он забился в угол камеры и наслаждался тишиной. "Сколько еще?" — подумал он. Сколько еще осталось до того, как его одолеют жажда или безумие? А может быть, еще до того он умрет от кровотечения. Тонкие повязки на его руке ослабли, и уже пропитались кровью. А от раны исходил очень неприятный запах.

Он всегда считал, что смерть от заражения крови и гангрены должна быть крайне болезненной. Возможно, он узнает это на своем опыте.

Если сперва его не прикончит безумие.

Какое—то время здесь было тихо, но потом появились голоса. Поначалу — шепчущие, тихие и неспешные, от которых так легко было отмахнуться. Потом они начали становиться все громче и громче, все настойчивей, неотступней и все более знакомые.

Его друзья, те немногие что у него были. Мистер Эдгарс. Лондо.

И самые болезненное из всех — его мертвая жена и ребенок; так долго бывшие не более чем призраками и полузабытыми грезами, погребенными под годами службы и долга — а теперь мучительно воскресшие вновь.

Он закрыл глаза, прислонился к горячим каменным стенам и подумал о том, сколько же в самом деле надо времени, чтобы умереть от обезвоживания.

Маррэйн был воином, и воином он был всю свою жизнь. Он помнил, как ребенком стоял на холодных зубчатых стенах Широхиды, под проливным дождем и хлещущим ветром, бесконечно отрабатывая боевые приемы под вечно сердитым взглядом его отца, Мургэйна.

Он умирал прежде, и он не страшился смерти сейчас. Он перешагнул через все возможные страхи. Все что осталось — это память о двух жизнях, прожитых полнокровно и достойно.

Ты ничтожество, Маррэйн! Ты всегда был ничем! Подумать только, что мой ребенок может показать такую слабость!

Он отскочил назад, вне досягаемости хлещущих щупалец Чужака, крутнулся на пятке, блокируя очередную атаку. Его плечо горело болью, а дэчай становился все тяжелей и тяжелей с каждой прошедшей секундой.

Я буду как камни Широхиды. Тверд и бесчувствен. Холоден и безжалостен. Я буду воплощенным холодом.

Щупальца твари были слишком длинны. Зал был велик, достаточно просторен чтобы тварь использовала весь их гигантский размах. Он мог уворачиваться — но не бесконечно — и он не мог атаковать. Тварь нашептывала ему; тихим вкрадчивым голосом безумия. Игнорировать это было легко. Слишком много других голосов наполняло его разум.

Это противоречит моим приказам, предводитель. Я должен привезти ее в Широхиду, как можно быстрее, и в добром здравии, естественно. А также я должен не допустить, чтобы что—то мешало мне по пути.

Он отразил еще одну атаку, вспоминая тренировки с его отцом. Всегда уклоняйся, никогда не блокируй. Мощный удар может пробить твою защиту и убить тебя, даже если блок ты поставил успешно. Уклоняйся и ты не получишь удар первым.

Разумеется, он был Клинком Ветра, стойким как горы. Горы не рушатся, не рухнет и он.

Он мой лорд. Когда я приносил ему клятву верности, я не искал в ней условие, которое позволит мне от нее отказаться.

Тело Такиэра распадалось, все больше и больше извивающихся щупалец появлялось из него. Его лицо все еще оставалось его собственным, строгим и непроницаемым, водруженным на тело чудовища. Его руки еще двигались где—то среди водоворота из щупалец.

Я полностью сознаю, что то, что мы... делаем — только дело плоти, и ничего связанного с чувствами. Я отлично сознаю, что на поле боя ты будешь моим командиром, и я буду повиноваться тебе. Но здесь не поле боя.

Это было поле боя, и Беревайн умерла, дважды. Он подвел ее и дважды позволил ей умереть. Однажды — тысячу лет назад, и снова — сейчас, каких—то пару минут назад.

Нет! Будь непоколебим! Горы не испытывают чувств! Горы не плачут!

Как и он. Я люблю вас обоих. Это неправильно?

Плыть среди воспоминаний, блокируя боль — но так ли это? Или воспоминания — это просто боль иного рода?

Он отскочил, отбивая новые выпады. Он отступал все дальше и дальше от тела Такиэра, все дальше и дальше от смертельного удара.

Это день нашей свадьбы. День нашей свадьбы...

Маррэйн посмотрел сквозь тьму, сквозь извивающуюся массу щупалец, на самого Такиэра Тот внимательно смотрел, наблюдая взглядом тактика. Такиэр всегда был тактиком, стратегом. Умелый воин само по себе, но прежде и важнее всего — лидер. Он двигал руками, направляя поток щупалец, каждый шип и гребень были частью единого целого.

И все же какая—то часть Такиэра оставалась собой.

Я сражаюсь на острие битвы, и знаю что могу умереть так же, как может умереть любой, кто следует за мной. Ты... тебе было легко посылать других на смерть, своей жизнью рисковать труднее.

Оставалось сердце. Оставалась голова. Оставалась душа.

Смерть — не более чем освобождение от твоих долгов.

Отсеки голову и тело умрет. У Маррэйна не было способа узнать — верно ли это в данном случае или нет, но терять ему было нечего.

Жаль, что я так и не сказал Джораху — как много значила для меня его дружба, и что я никогда не увижу его снова. Я знаю это.

Он был воином. Он не страшился смерти. Он никогда не боялся ее.

И мне жаль что я не мог помочь тебе. Двенадцать лет назад, на Голгофе, я мог тебе помочь. Я должен был попытаться усердней, но я этого не сделал, и мне жаль, а теперь слишком поздно.

Он напрягся, высматривая возможность, высматривая подходящий момент. Он сделал ложный выпад, проверяя защиту Такиэра.

Я не любил тебя тогда. Быть может, я должен был полюбить. Быть может, я полюбил бы тебя сейчас.

Ушла. Она ушла. Он выбросил воспоминания о ней из разума. Он должен сконцентрироваться, быть твердым, быть решительным.

Горы не плачут.

Беги!

Я не оставлю вас, моя леди!

Беги, я задержу их.

Они убьют тебя. Их слишком много.

Значит, я умру.

Ушли. Все ушли. Прошло две жизни, а всем, что у него осталось, были воспоминания.

Появился разрыв, небольшое пространство, где не двигались щупальца. Маррэйн взорвался движением, и бросился вперед, вскидывая оружие. Он поднырнул под один удар, перепрыгнул другой. Такиэр попытался помешать ему, но Маррэйн уже миновал его защиту.

Он полоснул лезвием дэчая по лицу Такиэра, и тот отшатнулся. Черная жгучая кровь дождем брызнула вперед, обжигая руку Маррэйна. Он не боялся огня. Он жил с ним тысячу лет.

Он готов был ударить снова, но рука твари взметнулась вверх и схватила его со сверхъестественной силой. Мощь и ярость сверкали в единственном глазу Такиэра.

— Предатель... однажды... — прошипел тот голосом, в котором удивительно естественно звучали ненависть и отвращение. — Предатель... всегда.

Маррэйн сражался с его хваткой, отчаянно пытаясь закончить удар.

В спину копьем ударила внезапная, мучительная боль и страшная сила отшвырнула его назад. Дэчай выпал из его рук, когда его бросило во тьму. Пол обрушился ему навстречу и он с грохотом упал, тело его пронзила боль, и рот наполнился кровью.

Ты не чувствуешь ничего. Чего стоит жизнь без чувств? Не жизнь, просто... существование. Один день за другим. Бесконечный поток... ничего. Ты любил ее настолько, что без нее готов отказаться от оставшейся жизни?

Его взор затянуло тьмой. Он попытался встать.

Пока не исчезнет тень...

— Моя... леди. — прошептал он, хотя он и не знал — кому он это говорит.

До последнего пламени чести, до последнего вздоха...

На него упала тень. Он заморгал, протирая глаза от крови.

Моя служба ждет твоего зова, мой клинок в твоих руках, моя жизнь ждет, когда ты возьмешь ее.

Он поднял взгляд, не веря себе, и тогда он начал смеяться, кашляя кровью на каждом вздохе.

Чтобы встать на мосту в последний роковой день.

Тиривайл стояла над ним, избитая и окровавленная, но непокоренная. Она смотрела мимо него, в лицо существу стоявшему в центра зала, окруженному колонной света.

— Приветствую, отец. — спокойно сказала она.

Все было так, как привиделось ему.

Это началось с них двоих, и теперь на них двоих это и закончится.

Так много дней прошло с того знаменательного дня, когда они сцепились в бою, почти насмерть, когда тень упала на них обоих. В тот день родилась мечта, закаленная их общим знанием, закаленная их любовью к своим народам, и их намерением достойно исполнить свой долг.

Самые неправдоподобные друзья. Самые неправдоподобные союзники.

Теперь и от Г'Кара и от Лондо не осталось ничего, кроме ненависти. Две жизни мучений и жестокости. Потери, горе, муки и пытки.

Они сцепились, плюясь друг в друга ненавистью, не разрывая смертельного объятия, и один вырывал жизнь у другого. Старые друзья, превратившиеся во врагов.

У Лондо все плыло перед глазами, его сердца отчаянно стучали. Его хватка чуть ослабла, но все же оставалась тверда. Он не видел ничего, кроме своей ненависти. Нарны были животными — примитивные, дикие чудовища. Их давным—давно надо было стереть с лица галактики.

Звери! Не больше!

Он вкладывал все остававшиеся силы, что мог ,в свою смертельную хватку, и был вознагражден выпучившимся единственным глазом Г'Кара.

Звери!

Нарн попытался что—то сказать, но Лондо его не слышал. Его сердца колотились так громко, что он не мог слышать ничего другого.

Звери! Чудовища!

Его мир горел, его народ умирал от голода и обращался в рабство. И все это было виной Г'Кара. Только его вина.

Все его...

В затылке Лондо что—то взорвалось и все силы покинули его тело. Его мускулы дернулись и обмякли. Колени подогнулись под ним и он упал, ошеломленный и парализованный, с кровавой пеленой перед глазами.

Он упал внезапно, всем весом, его голова вырвалась из хватки Г'Кара. Нарн потерял равновесие и последовал вниз, за своим противником. Голова Г'Кара ударилась о ступеньку трона и коротко брызнула кровью.

Они упали одновременно, неподвижно растянувшись друг возле друга.

В тронной зале вновь наступила тишина.

Все было тихим, неподвижным, мирным.

Тиривайл шагнула вперед, звук ее шагов нарушил тишину. Сардоническая усмешка исказил лицо Такиэра.

— Почему я не удивлен? — произнес он. — Ты никогда не могла повиноваться приказам. Никогда.

Тиривайл была ранена, но не выдавала этого. Ее осанка была тверда и уверенна. Она сделала еще шаг вперед. Один тонкий усик медленно протянулся к ее лицу, откинув капюшон. Он погладил почерневший шрам на щеке Тиривайл.

— Ты всегда была слабой. — продолжал Такиэр. — Не знаю, как моя дочь может быть настолько слабой.

Вот в чем несчастье нашего народа. Вален сделал нас мягкими. Были времена, когда лишь один ребенок из трех выживал и становился взрослым. Тогда мы были сильны — меньше числом, но сильнее духом. Даже тогда, когда времена изменились, когда нас стало больше, когда медицина и цивилизация изменила нас — все же некоторые из нас понимали истину. Чтобы быть сильными — нас должно быть меньше. Для слабых нет места. Лучше нуждаться в живой силе, чем вести на битву труса.

Слишком слабые. Всегда слишком слабые.

Подобно тебе, дочь.

Тиривайл взглянула на него, скользнув взглядом мимо чужеродной массы что разорвала его тело, глядя в лицо мужчины, который растил ее, высмеивая ее и насмехаясь над ней столько, сколько она могла вспомнить. Она сжала свой денн'бок в руке.

— Я не ваша дочь. — сказала она.

Такиэр вновь усмехнулся.

— Я это всегда говорил. Иногда я задумывался — не изменила ли мне мне твоя мать с другим.

Она изменила.

Смех оборвался, улыбка исчезла.

— Что?

— Она изменила. Я не твоя дочь, и никогда не была ей. Моя мать терпеть тебя не могла. Стоит ли удивляться, что ее привлек другой?

Такиэр не сказал ничего. Она сделала еще шаг вперед, усик оглаживавший ее лицо слетел и остался позади. И еще шаг.

Затем тварь с лицом Такиэра рассмеялась.

— Кто? Нет, это неважно. Мне все равно. Твоя мать мертва не первый десяток лет, дитя. Думаешь, это так важно — что она однажды была неверна мне?

— Далеко не однажды. Много раз, и со многими. Она рассказала мне, когда я была ребенком. И я едва ли могу ее винить. Ты никогда не любил, никогда не заботился. Я никогда не слышала, чтобы ты сказал ей хотя бы одно ласковое слово.

— Любовь — для поэтов, наивная глупышка! У меня есть мой долг и мои обязанности. Ради чего мне нужна любовь?

— Вален знал любовь. И Маррэйн. И даже, по слухам, сам Синовал. И все они были сильней тебя.

— А вот здесь ты ошибаешься, дитя. Я никогда не искал величия, как они. Все, чего я хотел, это блага для моего народа.

— Убивая его? Превращая наш мир в склеп? Разве мы уже не достаточно страдали?

— Нет! Страдание порождает силу. Они предатели. Верные выживут. Верные, сильные и...

— Таким ты хочешь остаться в памяти? Как тот, кто предал всех нас? Для кого тогда твой долг и обязанности?

— Я... они... — он запнулся. — Для верных. Для верных, конечно же. Больше никто... не заслуживает...

— Моя мать была неверна. Она заслуживала смерти?

— Нет... она... Молчать! Я не желаю этого слышать. Мы не... — Он моргнул и жуткий свет блеснул в его взгляде. — Мы Смерть. Мы... — свет угас. — Твоя мать была...

— Вот так тебя запомнят. Как предателя. Ты говоришь о верности. Где твоя верность своему народу? Ты не мог вызвать привязанности даже у собственной жены! Неудивительно, что не осталось верных тебе. И ты удивляешься, что они предпочли присоединиться к Синовалу или Маррэйну?

— Все они... предатели. Я не нуждаюсь в таких... не нужны.

— Ты болен? Ты скверно выглядишь.

— Я не нуждаюсь в твоем сочувствии, девчонка! Вся в мать... вероломная... блудливая... — Он прервался, щупальца втягивались в его тело, несколько оставшихся яростно хлестали вокруг. Тиривайл подошла к нему, она была холодна и спокойна, ее рука все так же сжимала денн'бок.

— Ты умираешь точно также, как жил. Одинокий, покинутый всеми, кто был к тебе близок. Почему? Взгляни в себя и догадайся — почему.

— Я... я не нуждаюсь в... — он уставился на нее. Они стояли рядом, друг напротив друга. Она удивилась, поняв, что она была выше него. Он всегда казался таким высоким. Он моргнул и улыбнулся. — Умно. — прошептал он. — Очень умно, дитя. Я пересмотрю мое мнение о тебе. Ложь, не так ли? Все — ложь до последнего слова. Я впечатлен. — зловещий свет снова озарил его лицо, и пугающе чуждый голос вырвался из глубины его глотки. —Ты в самом деле думала, что можешь ослабить меня своей ложью?

— Нет. — холодно ответила она, отступая и вставая в защитную стойку. Шипастые щупальца вновь выплеснулись из его груди. Небрежно и спокойно, не сбивая дыхания, она отбила их.

— Я думала что смогу отвлекать тебя достаточно, чтобы Маррэйн пробрался тебе за спину.

Она едва заметила размытое движение, когда Маррэйн взмахнул рукой, а затем голова Такиэра слетела с плеч. Его тело содрогнулось и повалилось, щупальца в предсмертной агонии хлестнули вокруг. Тиривайл отпрыгнула, уклоняясь от одного остроконечного усика, другой прорезал тонкую линию на ее плече, но остальных ей удалось избежать, откатившись в сторону.

Она подождала, когда замрут судороги, пока не уверилась, что тварь мертва. Потом она подошла к телу и переступила через дурно пахнущие чужеродные останки, чтобы добраться до Маррэйна.

Он лежал на полу, израненный многочисленными шипами. У него не было возможности отскочить, и тварь в агонии далеко не один раз хлестнула его.

Он не был мертв. Она не сомневалась в этом. Его ничто не могло убить. Ничто на свете.

Он открыл глаза и взглянул на нее.

— Моя леди. — произнес он.

Она чуть отступила и протянула руку. Он принял ее и поднялся. Они долго стояли, в молчании, глядя друг на друга. Ее вновь потрясла мысль о том грузе воспоминаний который он, должно быть, нес с собой, о поражениях, которые он потерпел. Черные дни всегда лучше всего отпечатываются в памяти. Сколько же было тьмы в его душе?

А сколько — в ее?

Теперь Такиэр был мертв. Умер тот, кто властвовал над всей ее жизнью. Ее отец — что бы она ни сказала, какую бы ложь она ни состряпала, чтобы отвлечь его. Она видела как чахнет и угасает ее мать, запертая в ловушке брака с холодным, жестоким, бесчувственным мужчиной, и она решила что не позволит, чтобы любовь сделала ее слабой.

Не выпуская денн'бок, она мягко наклонилась вперед. Она была выше и самого Маррэйна. Она подумала мельком — не был ли он раньше выше ростом. А затем она поцеловала его, и перестала размышлять. Из ее единственного глаза показалась слеза и она не стала ее стирать. Она позволила ей упасть.

Послышалось тихое "кап", когда та ударилась о пол, а после была лишь тишина.

Каждое движение было суровым испытанием для Джона Шеридана. Даже такое простое, как пошевелить пальцем, сжать кулак, сделать шаг или вдох. Все казалось неправильным. Чужим. Давным—давно мертв, недвижен и безмыслен. Его мышцы должны были атрофироваться; плоть должна была сгнить. Этого не случилось — заботами Синовала, разумеется — но сделало ли это его менее мертвым?

Простые биологические процессы, которые он считал само собой разумеющимися раньше, теперь казались странной и непостижимой наукой. Ходить, говорить, дышать, есть... Он чувствовал себя так, словно он может видеть каждую клетку на коже его руки, и двигающиеся под кожей мышцы.

И повсюду вокруг был шепот мертвых.

Как Синовал мог его выносить? Всё время эти голоса! Чужие расы, о которых он никогда не слышал — говорящие, шепчущие, бормочущие.

Он не мог понять о чем они говорят, но голоса казались опечаленными. Большая и страшная утрата недавно постигла их; и трагедия как—то была связана с его воскрешением. Они печалились, но они, похоже, не винили его.

За тихими звуками их речи угадывался смысл, но он не мог ее перевести. Ему казалось что он уловил толику... страха, скрытую за горем.

Он поморщился, обхватив голову руками. Он не мог этого вынести. Все было таким странным.

Словно он все еще мертв, а это Ад куда он, наконец, попал.

Он поднял взгляд и увидел Синовала, который стоял перед ним, появившись из ниоткуда. Он охнул от неожиданности, а затем взял себя в руки.

— Не делай так. — рефлекторно сказал он. — Хочешь устроить мне инфаркт?

— Слова были непроизвольными, попыткой пошутить, хотя он теперь и не понимал по—настоящему концепцию юмора.

Синовал же явно ее понимал. Он улыбнулся.

— Забудь об этом. Мои извинения, Шеридан. В Соборе я привык появляться и уходить когда мне вздумается. Сьюзен уже привыкла к этому, хотя она здорово разозлилась, когда я вломился к ней в ванную.

Шеридан наморщил лоб сосредотачиваясь.

— Извини... Я пытаюсь... думать.

— Да. Для тебя это непросто, не сомневаюсь. Идем со мной. У меня есть кое—что, что может помочь.

— Что? Нет, хватит. Ты вообще расскажешь мне когда—нибудь — зачем ты вернул меня назад? Или это просто какая—то особо хитро запутанная месть?

— Месть? Ты в самом деле так низко меня ценишь? Нет. Я обещал себе, что однажды я тебя убью, но это было очень давно, и я точно не давал обещания тебя воскрешать. У меня есть свои причины, и я объясню их, когда придет время. Идем со мной.

Шеридан слегка неуверенно поднялся на ноги. Он чувствовал, как двигаются все мышцы в его теле, подергиваясь и сокращаясь с идеальной синхронностью. Это было очень отвлекающим ощущением.

Он был так занят, сконцентрировавшись на движениях его тела, что почти не замечал — куда они направляются. Собор казался бесконечным потоком темных коридоров. Впрочем, если бы он и попытался быть внимательней — он заметил бы, что тут все размыто. В этом месте не действовала логика, словно оно не совсем точно совпадало с тем измерением, где находился обычный космос.

Они вошли в то, что явно было челночным ангаром. Там стояло несколько кораблей, но один резко отличался от других. Шеридан рассматривал его, испытывая назойливое ощущение чего—то знакомого.

— Вот она. — тихо произнес Синовал.

Дверь челнока открылась, и женщина вышла наружу. Поначалу Шеридану показалось что она была человеком, но затем он мигнул, глаза сфокусировались, и он разглядел что она была минбаркой, хотя и чуть более хрупкой, чем обычно, более грациозной и иначе одетой. Он чувствовал, что он знал ее, но почему—то он упорно представлял ее с длинными темными волосами, а эта женщина была лысой, как и все минбарцы, разумеется.

Она подошла и повернулась к нему, обрушив на него всю силу взгляда ее прекрасных, темно—зеленых глаз.

И тогда он вспомнил. Ее имя, ее лицо, и их общее прошлое.

— Деленн. — прошептал он.