Часы Мериме

Знакомство с тетушкой

— Пойдем пешком, — сказал Геннадий, — я тебе покажу Таганрог.

Мы пропустили переполненный трамвай и направились в город.

Геннадий, сгибаясь под тяжестью моего чемодана, добросовестно объяснял:

— Это вот Дворец культуры комбайнового завода. Это универмаг. Это парк культуры и отдыха.

Я поднял глаза кверху и опросил:

— А это, Геннадий, кажется, небо?

Пока мы шли, я успел заметить следующее. Во-первых, воздух чистый и свежий. Во-вторых, много зелени, некоторые улицы даже напоминают аллеи в парке. В-третьих, довольно часто можно увидеть новые дома; их сразу замечаешь в цепи одноэтажных и полутораэтажных особняков.

Но больше всего порадовал меня вид кремового с белыми колоннами здания, у парадного входа которого красовалась вывеска: «Факультет языка и литературы». В красивом здании и учиться приятнее.

Однако я все отвлекаюсь от того главного, о чем хотел здесь рассказать.

— Где же мы сварим раков? — сказал Геннадий, когда мы, оставив вещи в институте, опять вышли на улицу. — Разве зайдем в столовую?

Поколебавшись, я спросил:

— Далеко отсюда улица Чехова?

— Совсем близко.

— Ну так веди на улицу Чехова: там у меня тетя живет. Кстати, передам ей письмо и привет от матери.

Через несколько минут мы уже продирались сквозь заросли крыжовника и сирени к маленькому флигельку, который стоял в глубине двора.

На наш стук долго никто не выходил. Наконец дверь чуть-чуть приоткрылась, и в щель высунулся тонкий с горбинкой нос.

— Вам кого? — спросил нос.

— Наталью Сергеевну Чернобаеву, — ответил я. — Здесь она живет?

— А вы кто? — уклонился от ответа нос.

— Я ее племянник, Яков Копнигора.

Звякнула дверная цепочка, и дверь раскрылась. На пороге стояла высокая, очень худая женщина, смуглая, с прядью седых волос в пышной прическе и с живыми черными глазами.

— Яшенька, да как же я тебя сразу не узнала! — вскрикнула она.

— А вы меня разве видели? — спросил я, целуя, как наказывала мне мама, тетину смуглую руку.

— Ох, да я ж тебя на руках носила, когда тебе и двух годиков не было! — сказала она, в свою очередь целуя меня в голову.

— Он подрос, — объяснил Геннадий.

Но тут тетя сделала шаг назад, оглядела меня с ног до головы и строго спросила:

— А паспорт у вас, молодой человек, есть?

Я полез было в карман за письмом, но тетино лицо так все и засветилось опять. И потом я уже часто замечал, с какой быстротой менялось это подвижное лицо.

— Ах, да зачем же паспорт, когда вот они, Манечкины губы! И нос, и подбородок!.. Ну, входите, входите!.. А это кто? Товарищ, наверно? Тоже из Новочеркасска?

— Тоже. Только он в Таганроге уже давно живет: он студент радиотехнического института, Геннадий Златогорский, брат… гм… брат… — запнулся я.

— Брат своей сестры, — объяснил Геннадий.

Через переднюю мы прошли в гостиную, которая мне показалась одновременно и большой и маленькой: большой потому, что в ней разместилось множество вещей, а маленькой потому, что из-за этих вещей негде было повернуться. Тут стояли: черное, тускло поблескивающее пианино с золоченой надписью «Шредер», плюшевые диван и кресла, круглый стол, накрытый бархатной фиолетовой скатертью, огромная керосиновая лампа на металлической подставке выше человеческого роста, шкаф из красного дерева, весь набитый книгами, кушетка, бархатные пуфики, часы в футляре от пола до потолка с огромным маятником, сверкавшим на солнце, тростниковая клетка с зеленым попугаем… Всего перечесть невозможно. А на полу, рядом с восточным ковром, растянулась тигровая шкура.

— Ну, садитесь, садитесь, — приглашала тетя Наташа, — вот сюда, на эти пуфики, а я против вас сяду, на козетку, на свою любимую козетку. Садитесь и рассказывайте. Ах, я так рада! Ну, рассказывайте же, рассказывайте!..

Когда все расселись, Геннадий сказал:

— Мы, собственно, насчет раков…

У тети вытянулось лицо:

— Ка… каких раков? — спросила она заикнувшись.

Я поспешил Геннадию на помощь и объяснил, какой мы принесли ей подарок. После этого мы стали выкладывать шевелящихся пленников из карманов на скатерть. Увидя их, попугай закатил глаза, будто собирался упасть в обморок, и крикнул:

— Брррому!..

Впоследствии я узнал, что раньше он жил у какого-то доктора и там выучился медицинскому языку.

Тетя вскочила с козетки и засуетилась.

— Скандал!.. — восклицала она. — Мальчики с дороги, голодные, а я их разговорами кормлю. Сейчас, сейчас!.. Сейчас будем кофе пить!..

Собрав раков в передник, она ушла в соседнюю комнату.

— Баронесса? — спросил Геннадий, нагнувшись и заглядывая тигру в пасть.

— Какая там баронесса! — обиделся я за тетю и за весь свой род. — Переводчица. Теперь на пенсии. А муж ее был геолог. Эту шкуру он, наверно, из Уссурийского края вывез.

Унесла тетя бурых раков, а вернулась с красными. Кроме них, на подносе расположились причудливой формы тарелочки с икрой, сыром и маслинами, а посредине возвышался серебряный кофейник в виде пузатого Будды.

Заметив на шее восточного бога кем-то выцарапанный дворянский герб, Геннадий подмигнул мне и, улучив момент, шепнул:

— А говоришь, не баронесса. Ну графиня, когда так.

Как ни тихо сказал он это, тетя услышала и рассмеялась. Вволю насмеявшись, она вытерла шелковым с бахромой платочком глаза и сказала:

— Милый мой, я такая же графиня, как вы принц. Просто я люблю редкие вещи, вещи-уникумы, как говорят. Этот кофейник я купила в комиссионном магазине. Но есть у меня кое-что и поинтересней. Вот подождите. — Она поднялась с козетки и направилась к двери, но тут же вернулась и испытующе оглядела Геннадия и меня. — Вам можно доверять? Вы никому не скажете?

— Могила!.. — поднял я руку вверх.

— Могила!.. — повторил Геннадий.

— Гм… Странная клятва, — удивилась тетя. — Однако я принимаю ее как торжественное обещание хранить тайну свято. Подождите, я сейчас… — и она вышла в другую комнату.

Оттуда послышались протяжные звуки, будто лопнула туго натянутая струна. Так дребезжал у нас в доме замок старинного сундука, когда мама открывала его большим заржавленным ключам.

Наконец тетя вернулась. На ладони у нее лежал хрустальный шарик величиной с куриное яйцо. В другой руке она держала лупу, какою пользуются часовщики.

— Вот, — сказала тетя, — смотрите по очереди.

Тут мы с Геннадием словно забыли о том, что мы уже студенты второго курса: как первоклассники, разинув рот, мы разглядывали чудо-хрусталик, с нетерпением вырывая друг у друга лупу в черном ободке. В хрусталь был вправлен весь земной шар — с материками и океанами, с лесами и пустынями, с огромными городами и заброшенными в снегах деревеньками… Да что города и деревеньки! Что леса и реки! Мы видели нью-йоркские небоскребы и киргизские юрты, явственно различали гигантские эвкалипты и наши, веселящие душу березы, степного беркута и миниатюрную колибри, мы видели медведя в берлоге, белку на сосне, дятла на стволе дуба.

— Воробей!.. — кричал я. — Самый настоящий воробей!..

— Пчела!.. — вскрикивал Геннадий. — Вот, вот, на розе сидит!

— Пи-ра-мидон! — орал попугай, перепуганный нашими криками.

Когда мы вдоволь насмотрелись, Геннадий спросил:

— А что у вас еще есть?

Тетя комически развела руками:

— Так ему все и покажи! Ничего больше у меня нет. Я бедная вдова и, кроме земного шара, ничем не владею. Давайте-ка лучше кофе пить.

Когда мы наконец вышли из флигелька, Геннадий сказал:

— Нет, тетя у тебя занятная. Только зачем она нас кофе поила? К ракам пиво надо. А эти вот… маслины… Какая-то горько-соленая чепуха… Если б мне дали такое в столовой, я б жалобную книгу потребовал. — Он подумал и недоуменно спросил: — И почему она запретила рассказывать об этом хрустальном шарике? Может, он краденый?

— Геннадий! — возмутился я. — То моя тетушка графиня, то воровка!.. Просто она жуликов боится и попросила не болтать.

— Что ж, может и так, — согласился мой приятель. — Жулики на такие редкости падки.