Часы Мериме

Шумный визит. Письмо

Книжке тетя Наташа обрадовалась несказанно. Оказывается, это был какой-то очень редкий арабско-русский словарь, о котором она мечтала всю жизнь. Она то прижимала его к груди, то раскрывала и с жадностью перелистывала, то прятала в шкаф, то опять вынимала и гладила ладонью кожаный корешок.

— Как девушка назвала эту книгу? — переспросила тетя.

— Вселенной, расположенной в алфавитном порядке, — ответил я.

Тетушка прикрыла глаза и задумалась:

— Да, да я слышала это замечательное определение. Ты понимаешь, что оно значит?

— Почти понимаю, тетя Наташа. То есть понимаю, но не вполне… А, черт!.. Понимаю, но не уверен, что правильно… (Как же все-таки трудно высказывать мысли с предельной точностью! С предельной? Вот и это слово я, кажется, слишком часто употребляю.)

— Так я тебе объясню, — сказала тетушка. — Слова — это образы, и с их помощью можно отобразить всю вселенную. Понятно?

— Почти, — ответил я. — Но что мне понятно с предельной… то есть что мне полностью понятно, так это то, что Дина лучше всех во вселенной.

Несколько дней жизнь текла мирно и спокойно, без происшествий. Геннадий усиленно работал над рефератом «Трение в механизмах приборов» и потому заглядывал ко мне редко, тетушка вся ушла в свои словари, а я усердно посещал лекции и семинары и изучал свой мотоцикл, чтоб наконец получить права.

Но вскоре наша безмятежная жизнь была нарушена одним шумным посещением. Вот как это было.

Я сидел в своей комнате и сочинял письмо Дине. В нем я описывал автоматический станок… Ах да! Я совсем забыл об этом рассказать. Дело в том, что когда я был в Новочеркасске, Дина попросила меня побывать на заводе, где есть автоматические станки, и коротко описать их. Зачем ей это понадобилось, она не сказала, а спросить я не решился.

Когда нас снова «для политехнизации» повели на экскурсию — на этот раз на комбайновый завод, — я забрел в механический цех и довольно основательно познакомился как со станками, так и с прелюбопытным парнем, который обслуживал их. Вот эти станки и этого парня я и описывал Дине, когда вдруг послышался стук в дверь. Думая, что это Геннадий, я встал и направился в переднюю.

— Не открывай, не открывай!.. — крикнула мне вслед тетушка. — Посмотри сначала в щелочку.

Но я уже распахнул дверь.

Передо мною стояла пожилая женщина с забитыми пудрой морщинами на желтом лице, в зеленой из перьев шляпе, в зеленом пальто — ни дать ни взять наш попугай.

— Скажите, пожалуйста, здесь живет Наташа Никитина? Ах, извините, я хотела оказать — Наталья Ивановна Чернобаева, — опросила она хрипловатым, очень слащавым голосом, тоже похожим на голос нашего попугая, когда он выклянчивает у тетушки сахар.

— Здесь, — подтвердил я.

Женщина сняла в передней пальто, посмотрела, прищурясь, в зеркало, прокашлялась и шагнула через порог в гостиную. Здесь она опять остановилась и некоторое время смотрела с выражением умиления и печали на поднявшуюся ей навстречу тетушку. Глаза гостьи покраснели и наполнились влагой. Она всхлипнула и, порывисто шагнув к тете, обняла ее.

— Она, она, наша Наточка Никитина, кумир всех гимназистов, сказка Таганрога! — всхлипывая, прижимаясь к тете и целуя ее, говорила женщина. — Я сразу узнала, с первого взгляда. Вот же и родинка на щеке, что так сводила с ума всех гимназистов и подпоручиков. Правда, родинка наша немного поросла серебряными волосиками, но все такая же миленькая и все так же идет нашей очаровательной Галатее.

Вдруг женщина откинулась, уперлась ладонями тетушке в грудь и капризно сказала:

— Да ты что молчишь! Посмей только сказать, что ты меня не узнала! Рассержусь, честное слово, рассержусь и уйду, не сказав больше ни слова. Ну? Ну, ну? Смотри внимательней, смотри…

Тетя, то нерешительно улыбаясь, то с напряжением всматриваясь в лицо женщины, топталась на месте, боясь назвать не то имя.

— Да Люда же, Люда Калмыкова, что потом вышла замуж за Камбурули! Ну, узнала теперь? Впрочем, — вздохнула женщина, — где тебе помнить! Ведь нас, кто преклонялся перед тобой, были сотни, а ты одна, королева! К тому же я была на три класса младше тебя. Но все-таки обидно, что ты забыла меня. Не-хо-ро-шая!..

— Да, да, — смущенно лепетала тетушка, — да, да, теперь я припоминаю… Вы, кажется, жили на Елизаветинской улице, возле монастырского подворья…

— Вспомнила?! — радостно взвизгнула женщина. — Ну конечно же вспомнила, Дуся моя! — И опять принялась обнимать и целовать мою тетушку. — Именно, возле монастырского подворья, около самого подворья!.. Ах, боже мой, боже мой, сколько же лет я не была в нашем милом Таганроге! Двадцать девять?.. Тридцать один?.. Куда, скажи мне, куда ушла наша молодость! «Счастья было столько, сколько влаги в море, сколько юных листьев на седой земле». — Она грустно покачала головой. — «И остались только, как memento mori, две увядших розы в синем хрустале». Ну, ничего! — задорно тряхнула она головой. — Будем доживать нашу жизнь без хныканья! И доживем ее не хуже других, правда, Наточка?

И тетушка, конечно, поспешила на кухню и принялась там звякать посудой. Пока она готовила кофе, зеленая женщина (на ней и платье было зеленое) успела сунуть мне в рот сигарету, пропеть в нос романс «Белой акации гроздья душистые» и рассказать столетней давности анекдот.

Когда тетушка появилась с подносом, я направился к себе в комнату.

— Не хотите с нами остаться? — хихикнула мне вслед зеленая.

Я продолжал размышлять о посещении завода.

Да, токарные станки-автоматы хоть кого могут заинтересовать. Щелкают своими механизмами с такой уверенностью, будто они-то и есть настоящие хозяева завода, будто важней их ничего на заводе нет. Щелкают и выбрасывают в железное корыто готовые детали. Детали падали и падали, и не было им числа, между тем все пять автоматов обслуживал только один человек: он ходил от станка к станку, там что-то подкручивал, там подливал масло, там заправлял в станок длинный стальной прут; станок втягивал прут в себя, а взамен выбрасывал чистые готовые штуцера.

Но особенно заинтересовала меня работа наладчика автоматов. Это был коренастый парень с уверенными движениями мускулистых рук и с пресимпатичной хитрецой в маленьких веселых глазках. Он затачивал и устанавливал резцы, регулировал автоматы. И станки превращались в его покорных слуг и делали все, что он им приказывал. Я следил за уверенными движениями его рук, видел его неторопливую походку и прищур лукавых глаз и думал: «Такого ничем не смутишь».

И как же я удивился, когда «повелитель машин», узнав, что я студент второго курса, вдруг застеснялся и смущенно оказал:

— А я, брат, только на первом, да и то в техникуме…

Я подождал конца смены, и мы вместе вышли из завода. Что за парень! Кончил ремесленное училище, пошел работать токарем. А теперь вот работает наладчиком и учится уже в вечернем техникуме.

— Только я литературу плохо знаю, — пожаловался он. — Моя девушка всю клубную библиотеку перечитала. Боюсь, что ей скучно будет со мной. Ну ничего! Я недавно купил сочинения Бальзака. Прочитаю все пятнадцать томов и продам. Потом куплю Виктора Гюго, тоже полное. Так я постепенно всех классиков прикончу.

Я важно оказал, что полностью «приканчивать» классиков, может быть, и не нужно, но знать их важнейшие произведения необходимо.

— Хочешь, я буду руководить твоим чтением? — предложил я.

Он очень обрадовался, а когда узнал, что я осваиваю мотоцикл, в свою очередь пообещал обучить меня всем тонкостям управления.

Прощаясь, он назвал себя:

— Крутоверцев Григорий.

— Крутоверцев Григорий?! — воскликнул я. — Уж не про тебя ли в газете недавно писали как про лучшего бригадмильца?

— Ну, уж и лучший! — поморщился он. — На счету у меня ерунда: три бандита да шестеро хулиганов.

Вот обо всем этом я и написал подробно Дине.

И вот что она мне ответила коротеньким письмецом:

Прочитав письмо, я мысленно крикнул: «Ура! Дина верит, что из меня выйдет писатель. Тогда — всё. Что касается Геннадия, то с ним будет разговор серьезный».