Часы-убийцы

8. Что можно увидеть через окошко в крыше

Люси Хендрет. Мелсон, сам не знаю почему, вздрогнул, увидев ее. Прошло пять минут, как и предсказывал Хедли, и сейчас они получат ответ. Под усами сидевшего за столом инспектора блуждала улыбка, когда он, вроде бы случайно, вытащил из кармана часы и показал их Мелсону и Феллу. Пять минут третьего, заметил Мелсон. После этого Хедли перевел взгляд на женщину, которая все еще стояла на пороге, положив ладонь на дверную ручку.

На ней был серый – костюм. Волна черных волос, поблескивавшая в свете лампы, подчеркивала бледность лица. Хорошее лицо, подумал Мелсон, хотя его и нельзя назвать решительно красивым; зато оно верно отражало те противоречивые чувства, которые напрасно пытались скрыть крепко сжатые губы и прищуренные карие глаза. Девушка смотрела на Хедли.

– Заходите, заходите, мисс Хендрет, – пригласил инспектор, – мы ждали вас.

На лице девушки появилось удивление. Ее пальцы отпустили, но через секунду обхватили еще крепче ручку полуоткрытой двери.

– Ждали меня? Тогда вы ясновидец. До последнего момента... я колебалась – прийти или нет. Знаю, что иду на риск, но если и я промолчу, вы никогда не поймете... А он и так хотел бы рассказать вам обо всем – только решимости не хватает. – Она хлопнула рукой по дверной ручке. – Речь идет о смерти Эймса.

Хедли покосился на доктора.

– Значит, вы знали, что убитый – инспектор Эймс?

– Я его узнала, – устало проговорила девушка, – сразу, когда он появился в трактире. Я видела его, когда мне было тринадцать лет, но не забыла. Нет, не забыла! Он почти не изменился, разве что тогда был гладко выбрит и вставных зубов было чуть поменьше. – Ее била дрожь. – По-моему, он тоже что-то почувствовал, хотя узнать меня, конечно, не мог. Факт тот, что он все время старался держаться от меня подальше.

– И вам известно, кто его убил?

– Да нет же, господи! Об этом я и хотела поговорить... Знаю только, кто его не убивал. Хотя, возможно, и не стала бы горевать, если бы они это сделали. Так или иначе, учитывая, что Дон – мой первый клиент, – неожиданно широкая улыбка появилась на ее лице, – я могу выступать от его имени... – Шагнув с порога в комнату, она распахнула дверь настежь и крикнула: – Заходите же, мистер Боскомб! Вас заинтересует то, о чем я расскажу!

– Что все это значит? – воскликнул несколько растерявшийся Хедли.

– Смешная, жалкая и подлая история, – сказала девушка, – то, чего только и заслуживал Эймс. Все до отвращения просто. Мистер Боскомб и некий Стенли хотели убить Эймса. Точнее говоря, убить собирался Кальвин Боскомб, а Стенли представлял бы собой публику, зрителей. Дон Гастингс наблюдал все это через окошко в крыше. Они собирались действовать абсолютно бесстрастно и хладнокровно, можно сказать научно, и показать болванам-полицейским, что такое идеальное преступление! Все было подготовлено великолепно, но кто-то опередил их, и наши идеальные убийцы настолько потеряли голову от страха, что до сих пор неспособны выжать из себя ни одного разумного слова.

Она отступила от двери, и сидевшие в комнате увидели Боскомба.

Он стоял перед дверью, придерживаемый сильной рукой сержанта Бетса, и пытался заглянуть все-таки в комнату. На лице его было хитрое и в то же время глуповатое выражение. Вместе они представляли собой довольно забавную картину: мышиного цвета волосы Боскомба, его сухощавый профиль, темный халат резко выделялись на фоне белых панелей; цепочка пенсне отчаянно прыгала за ухом, когда он пытался прорваться мимо полицейского. Сержант оттолкнул его, но тут же, повинуясь жесту Хедли, слегка отстранился, и Боскомб шагнул в комнату.

– Прошу прощения, я не ослышался, – лихорадочно спросил он, поправляя свой костюм, – этот человек действительно был полицейским агентом?

– Вы не знали об этом? – со зловещим спокойствием ответил Хедли. – Вы только хотели отдать ему поношенный костюм? Да, он был полицейским.

– Господи, помилуй! – вскрикнул Боскомб, до крови закусывая губу.

– Можете не сомневаться, старина, что вас и вашего, Стенли не миновала бы виселица, если бы все пошло так, как вы запланировали, – сказала мисс Хендрет, с холодным любопытством разглядывая лицо Боскомба. – Идеальное убийство... – Она повернулась к Хедли, лицо ее чуть порозовело. – Настолько комично, что, пожалуй, лучше было бы, если бы их план удался. Дон тоже так считает. Боскомб не знал, что Эймс служит в полиции. Стенли тоже не подозревал, кем будете их жертва. – Скрестив руки, она засмеялась, став вдруг по-настоящему красивой. – Подумать только, что вы уговаривали этого психа, непрерывно хлебавшего коньяк, успокоиться, а сами дрожали так, что вряд ли и пистолет бы в руках удержали!

Боскомб вздрогнул, как человек, неожиданно попавший в окружение врагов. Обернувшись с беспомощным видом, он проговорил:

– Уж от вас-то, Люси, я не ожидал... Нет... нет, вы не поняли, о чем шла речь! Я только хотел немного подшутить над этим надутым болваном. Он вечно твердит о своих нервах...

– Не лгите! – крикнула девушка. – Дон подсматривал за вами через окошко в крыше, и не раз. Он знал уже целый месяц о том, что вы готовите, после того, как вы первый раз рассказали Стенли о "психологии убийства", и о "реакции человека на тень смерти", и о прочих бреднях... лишь бы порисоваться, изобразить себя сверхчеловеком...

Хедли ударил кулаком по столу. Люси, вздрогнув, – отступила на шаг, и Хедли обвел взглядом собравшихся.

– Чушь какая-то, – буркнул он. – Ну, – проговорил он после короткой паузы с принужденным спокойствием, – давайте-ка попробуем разобраться. Вы, мисс Хендрет, обвиняете этого джентльмена и Питера Стенли в том, что они готовили убийство. Вы утверждаете, что Гастингс, помимо того, что был свидетелем сегодняшних событий, еще раньше знал о готовящемся?

– Да. Он не знал лишь, кто будет жертвой, – этого они и сами не знали. Может быть, они собирались выбрать ее наугад.

Хедли снова сел и с любопытством посмотрел на девушку.

– Это для меня ново. Господи, а я-то думал, что меня уже ничем не удивишь! А Гастингс, выходит, был на крыше, видел, что готовится убийство, и не пытался ему помешать?

– Да, не пытался, – с нажимом ответила девушка. – Ни за что не сделал бы этого. Вот это я и хочу объяснить. Понимаете...

– Я сам это объясню! – выкрикнул кто-то за полуоткрытой дверью. – Я хочу дать показания, – продолжал тот же голос, – и поскорее, прежде чем я снова отключусь. Помогите-ка войти, ребята!

Произнесший эти слова широкоплечий высокий юноша покачивался и, казалось, сам удивлялся тому, что еще держится на ногах. Его красивое лицо в нормальной обстановке, вероятно, бывало очень серьезным, но сейчас, пересиливая смущение, он выжал из себя беззаботную светскую улыбку. Юношу поддерживали с одной стороны Элеонора, с другой – сержант Бетс.

– Дональд, тебе же нельзя! – запротестовала Люси, бросаясь к нему. – Ты же знаешь, что сказал врач...

– Ладно, ладно, – тоном взрослого, который успокаивает ребенка, проговорил молодой человек, оглядываясь вокруг. На лице его остались следы йода, затылок был забинтован, и было видно, как он гордился тем, что не послушался врача. Добравшись до стула, юноша облегченно вздохнул и сел. Цвет его лица уже не был таким пугающе серым.

– Послушайте, – задумчиво сказал он, – я основательно расшибся, и в голове у меня все здорово перепуталось, но одно я непременно должен вам рассказать. Хотите верьте, хотите нет, но с дерева я свалился не потому, что подо мной обломилась ветка или еще что-нибудь в этом роде. Я бы, если нужно, по нему спустился с закрытыми глазами. Сам не знаю, как такое случилось. Я сдезал, чтобы побежать к дверям, и вдруг "б-бах!"

Хедли повернул свой стул так, чтобы лучше видеть юношу.

– Раз уж вы потрудились прийти к нам, может быть, ваше состояние позволит ответить еще на пару вопросов. Меня зовут инспектор Хедли, а вы, насколько я понимаю, тот самый молодой человек, который знал, что в воздухе-пахнет убийством, и ни слова не сказал об этом?

– Да, – спокойно кивнул Гастингс, – это я и есть. Странным было такое внезапное, почти маниакальное спокойствие – в одно мгновение юношу словно подменили; к тому же у него снова открылось кровотечение. Вынув носовой платок, он прижал его к носу и запрокинул голову. Немного подождав, он проговорил дрожащим голосом:

– Прошу прощения. Я хотел бы дать показания, сэр. Только я предпочел бы, Элеонора, чтобы ты ушла. И ты тоже, Люси. А вы останьтесь, мистер Боскомб.

– Я не уйду! – Элеонора, выпрямилась, встала рядом со стулом юноши. Ее губы были крепко сжаты, на глазах выступили слезы. Бросив взгляд на Люси, она снова перевела его на Дональда. – Сумасшедший! – вырвалось у нее. – Почему ты не рассказал обо всем мне, пришел ко мне, почему тебе надо было обратиться к ней.

– Замолчи! – оборвала ее Люси. – Опомнись и не устраивай из убийства семейную сцену!

– Ты-то, разумеется, останешься здесь? – горько рассмеялась Элеонора.

– Искренне сочувствую, но я – его адвокат... – Люси покраснела и умолкла, потому что Элеонора вновь засмеялась. В такую минуту эти слова прозвучали действительно довольно глупо, подумал Мелсон, пусть даже сказанное и вполне отвечало истине. У него мелькнула мысль, что женщины-адвокаты могут пользоваться доверием разве что в университетских кругах. Люси Хендрет несомненно умна и, судя по всему, знает свое дело, но сейчас она показала себя всего лишь женщиной, способной потерять самообладание из-за насмешки соперницы. Хедли выразил свое мнение еще короче:

– Я не желаю, чтобы мне тут разыгрывали сцены из жизни детского сада. Мисс Карвер, будьте добры выйти. Если вы, мисс Хендрет, настаиваете на своих адвокатских правах, можете остаться. – Тут же, увидев, что Боскомб взял Элеонору под руку, инспектор бросил: – А вы куда, друг мой? Вас не интересует то, о чем мы будем говорить?

– Не очень, – холодно ответил Боскомб. – Я собираюсь проводить мисс Карвер, а затем вернусь. А вообще меня не интересуют показания всяких подглядывающих в щелки полицейских шпиков... Ну, ну, вы, кажется, не согласны со мной? Только спокойно... Сюда, пожалуйста, Элеонора...

Они вышли, и в комнате, где слышалось только добродушное хихиканье Фелла, постепенно воцарилось спокойствие. Гастингс вернулся на свое место.

– Я уже не раз подумывал о том, – мечтательно проговорил он, – чтобы расквасить этому типу морду, только это было бы вроде как бить лежачего. Выходит, я – шпик? – снова вспыхнул он. – Плевать мне на его мнение, но если этот сукин сын...

– Что мне особенно нравится в этом деле, – перебил его Фелл, – так это всеобщие любовь и доверие, несмолкающие веселые шутки. Чудесная атмосфера мирного английского дома. Продолжай, сынок.

– ...Сильно подозреваю, что он всегда не прочь был приударить за Элеонорой... – заговорил было снова Гастингс, но тут же умолк. Еще несколько мгновений и, улыбнувшись Феллу, добродушная внешность которого вызывала аналогичную реакцию у большинства людей, он уже миролюбиво сказал: – Вы правы, сэр. Самое трудное, – неуверенно продолжал он, – объяснить с чего все началось. Дело в том, что я изучаю право тут же, в Линкольнс Инн, под руководством старика Паркера. Вообще-то способности к этому делу у меня, есть и, говорят, из меня может получиться неплохой адвокат – только все не так просто. Учеба обходится в такую копеечку, что иногда мне кажется: уж лучше было бы стать пастором. Как бы то ни было, сверх ста гиней, которые я плачу Паркеру, у меня мало что остается. Говорю это к тому, что когда мы с Элеонорой познакомились... одним словом... ну, короче говоря, мы начали встречаться тут, на крыше. Разумеется, никто не знал об этом...

– Чушь! – с профессиональной краткостью вставила Люси. – Об этом знали все в доме, кроме, может быть, тетушки Стеффинс. Крис Полл и я, во всяком случае, знали. Даже о том, что ты читал там наверху стихи...

Покрытое пятнами йода лицоУастингса побагровело.

– Замолчи! Что ты несешь... Какие стихи? Я...

– Мой мальчик, я только хотела выразиться поделикатнее, – сказала, вздохнув Люси. – Ну, тебе виднее. Неважно, в конце концов, чем вы там занимались. – Она пожала плечами. Лицо ее было бледным и озабоченным, но на губах появилась легкая улыбка. – И, право же, не стоит так злиться. Крис Полл задумал как-то пойти за вами, высунуть голову в люк и простонать: "Это я, твоя совесть. Тебе не стыдно?", но мне удалось отговорить его.

Странно, но Гастингс не вспылил. Не отрывая глаз от девушки, он только тихо спросил:

– Скажи, значит, Полл бывал там наверху?

Терпеливо слушавший Хедли теперь наклонился вперед. В голосе Гастингса ощущался какой-то непонятный страх. Он звучал не так, как звучит голос человека, реагирующего на шутку; казалось, юноша видит перед собой темные трубы, возвышающиеся над городом, и уверенно скользящую между ними тень.

– Вернемся к делу, – сухо проговорил Хедли. – Объясните, что вы сейчас имели в виду.

– По временам я слышал какие-то шорохи, – ответил Гастингс, – а пару раз между трубами вроде бы мелькнула чья-то тень. Сначала я думал, что кто-то шпионит за нами, но все оставалось спокойно, и, в конце концов, я решил, что ошибся. Элеоноре я даже говорить об, этом не стал. Зачем было пугать ее? На первых порах, я, знаете, просто приносил с собой книги и помогал Элеоноре заниматься. Ну, что вы улыбаетесь? – Он огляделся вокруг. – Это правда – что ж тут такого? Там наверху есть маленькая площадка, со всех сторон окруженная трубами. Элеонора приносила с собой пару подушек и лампу, держала она их в той комнатке, где есть люк, ведущий на крышу. Трубы закрывают свет, так что увидеть нас было невозможно... Иногда – и когда горела лампа – откуда-то слышались царапанье или шорох. Однажды мне показалось, что колпак трубы шевельнулся, и я как будто увидел в образовавшейся щели звезды. Ночью, однако, да еще в полной тишине человеку всякое может померещиться – часто ведь кажется, что кто-то смотрит на тебя, хотя на самом деле никого нет. Реально я ни разу ничего не видел – до сегодняшней ночи.

Он неуверенно умолк. Его симпатичное лицо, покрытое, словно какая-то диковинная маска, пятнами йода, выражало сейчас крайнюю растерянность. Он оглянулся назад, поправил забинтованной рукой сбившийся набок галстук и болезненно сморщился.

– Ну, а теперь, пожалуй... о том окошке. Мне и в голову не пришло бы подсматривать через него, не прими дело такой оборот. Вообще-то мы встречались в четверть первого... Дверь запирают в половине двенадцатого, а потом еще немного времени проходит, пока все разбредутся по своим углам. Но я всегда приходил раньше. На добрых полчаса. Черт возьми... – он немного замялся, – вы же знаете, как это бывает. Дожидаясь, я бродил по крыше – очень осторожно, да и на ногах у меня всегда были теннисные туфли. Так я обратил внимание на это окошко...

– Одну минутку. Когда это было? – перебил Хедли, карандаш которого деловито бегал по листкам блокнота.

– Месяца полтора назад, не меньше. Было еще тепло, и окошко, как правило, не закрывалось. Звуки из комнаты через него почти не проникают, если не наклониться совсем близко, – и то, когда штора задернута не до конца. В ту ночь, однако, я обогнул трубу и подполз вплотную к окошку, потому что изнутри доносились голоса. Если кто-то и знал, что я бываю на крыше, то они точно не подозревали об этом. Тогда я услышал первые слова, – он громко глотнул слюну, – слова Боскомба. Я их никогда не забуду: "Мне кажется, Стенли, у тебя маловато храбрости, чтобы пойти на убийство. А ведь ясно, что тебя тянет к этому". Тут он засмеялся: "Ты же и того беднягу финансиста застрелил потому, что считал, будто тебе это сойдет с рук".

Наступила долгая пауза. Гастингс здоровой рукой вытащил из кармана портсигар, явно всеми силами стараясь сохранять спокойствие.

– Это были первые слова, которые я услышал, – продолжал он все так же тихо, но чуть торопливее. – Я лег на крышу и заглянул в окошко. Штора была не полностью задернута, и я увидел спинку повернутого в сторону двери большого кресла и макушку сидящего в нем человека. Боскомб расхаживал перед этим человеком, дымя сигарой, с раскрытой книгой в руках. Абажур лампы находился в таком положении, что на его лицо падал яркий свет. Он все ходил и ходил, не сводя глаз с того, другого и не переставая говорил. На губах у него была самодовольная усмешка... Странное дело... Стекла его пенсне отражали свет, так что глаз я не видел, но... когда я был еще мальчишкой, одна из моих теток состояла в обществе по борьбе с вивисекцией: она повсюду расклеивала плакаты, на которых был нарисован врач-злодей... он тоже так улыбался... Короче говоря, выражение лица Боскомба напоминало мне тот плакат. Я продолжал слушать этого подонка. Боскомб собирался совершить убийство – не потому что ненавидел кого-то, а чтобы "наблюдать реакцию жертвы" в тот момент, когда он загонит ее в угол и предложит готовиться к смерти... Он хотел, чтобы и Стенли принял участие в этой гнусной забаве. Думаете, Стенли не понравилось такое предложение? Еще как понравилось! Ему тоже очень хотелось, если не самому совершить идеальное убийство, то хотя бы присутствовать при нем и оставить в дураках эту жалкую полицию, из которой его посмели выставить пинком под зад. "Подробности можешь предоставить мне", – сказал Боскомб. Его интересовала только реакция Стенли: как тот будет вести себя, снова увидев перед собой охваченное страхом смерти человеческое существо.

Мне была видна только одна сторона кресла, да еще часть лица Стенли, когда он поворачивал голову. Но руку его, лежавшую на ручке кресла, я видел отлично. Когда Боскомб заговорил о полиции, пальцы Стенли стали судорожно подергиваться, потом сжались до синевы в кулак и, наконец, снова расслабились. Боскомб же в своем длинном балахоне продолжал расхаживать перед этой чудной желто-черной ширмой, размалеванной языками пламени, чертями и еще бог знает чем. Временами слышно было, как он скрипит зубами.

Мелсона охватило странное, леденящее кровь ощущение, – как всегда, когда он вспоминал эту ширму, покрытую теми же рисунками, что и средневековые санбенито – плащи, в которых вели на костер приговоренных к сожжению еретиков. В комнате с белыми стенами стояла гробовая тишина. Наконец, Люси Хендрет тихонько проговорила:

– Насколько я знаю, испанская инквизиция – хобби нашего уважаемого мистера Боскомба.

– Вот именно, – сказал Фелл. – Любопытно, придерживаетесь ли и вы широко распространенного мнения, будто инквизиция была лишь проявлением бессмысленной жестокости – если так, вы знаете о ней не больше, чем Боскомб. Впрочем, оставим это. Продолжайте, молодой человек.

– Я отполз от окошка. Должен признаться, что нервничал страшно. Мне становилось жутко, когда я вспоминал о шорохах на крыше и о том случае, когда там что-то двигалось. Собственно говоря, я не верил в серьезность их намерений и не стал рассказывать об услышанном Элеоноре, хотя, увидев меня, она сразу заметила, что со мной не все ладно. Я только спросил у нее, кто такой Стенли... Одно я хорошо запомнил: Боскомб сказал: "Для нас лучше всего подойдет ночь на какой-нибудь из четвергов". Это удивило меня; я все думал, думал и, должен сознаться... чуточку надеялся...

– Надеялись? – перебил Фелл.

– Погодите, сэр, – остановил его Гастингс, – погодите немножко. С того дня мне было не до занятий, я старался проводить как можно больше времени на крыше, но больше ничего не удалось услышать – даже когда у Боскомба бывал Стенли. Не могу сказать, что я перестал думать об этой истории, но мысли о "ночи на четверг" уже не терзали меня неотступно. Вплоть до сегодняшнего вечера. Самая навязчивая мысль, состояла вот в чем: "Как они собираются это проделать? Как надеются совершить идеальное убийство и не попасть в конечном счете на виселицу?" Но и эта мучительная мысль начала понемногу блекнуть. До сегодняшней ночи. Ровно в четверть двенадцатого я взобрался на клен. Время знаю точно, потому что часы на башне как раз пробили четверть. Книги я с собой не взял; при мне не было ничего, кроме зачем-то сунутой в карман газеты. Дерево, – не знаю, обратили ли вы внимание, – стоит перед самым окном Боскомба. Меня это, впрочем, никогда не беспокоило, потому что окно всегда закрыто и затянуто тяжелой темной шторой. Сегодня, однако, мое внимание привлекла одна странная вещь. При свете луны я увидел, что оно не совсем прикрыто, а одно из стекол разбито. Странно работает мозг у человека. Мне пришло в голову лишь одно: надо быть поосторожнее, а не то Боскомб может меня услышать. Только уже спрыгнув на крышу, я подумал, что следовало бы все-таки проверить, что там у него творится.

Немного отдышавшись, я пополз по крыше. Приходилось быть осторожным, потому что ярко светила луна, а я не хотел, чтобы меня увидели соседи. И тут я услышал доносившийся из комнаты взволнованный шепот. У меня все похолодело внутри. Говорил Боскомб: "Либо мы закончим все в ближайшие четверть часа, либо никогда. Теперь уже поздно отступать". Я весь дрожал, прижавшись поплотнее к покатой крыше. Пола моей куртки подвернулась, и из кармана выпала та самая газета. Я посмотрел на нее, потом поднес к самому носу и разобрал дату вверху: "4 сентября, четверг"... – Гастингс глубоко вздохнул, глянул на свою погасшую сигарету и в полной тишине продолжал:

– Боскомб заговорил снова, тогда я понял, что они задумали...