Чайковский

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Историческая память немыслима вне великих достижений человечества в сфере искусства. Ее сохранение — дело не только историков и искусствоведов. Каждый из нас причастен к своему прошлому, а не только к событиям и свершениям своего времени. Каждый из нас не сторонний наблюдатель, оценивающий далекие столетия и творчество своих предшественников с позиций мировоззрений современности или некой абстрактной морали. Мы и сейчас участники порой непростых оценок событиям прошлого, шедеврам и произведениям национального и мирового искусства, продолжающих воздействовать на нашу жизнь и психологию, заставляющих снова утверждать или пересматривать современные взгляды и концепции на результаты и способы человеческого самовыражения.

Все то, что признано сейчас бесспорными вершинами искусства, как правило, пережило огромное множество оценок, порой меняющихся в зависимости от исторических эпох, господствовавших вкусов и представлений. Весомость их и авторитет оправдан не только временем, количеством поколений, которые эти оценки формировали, но и самим способом их выявления.

Современники автора наиболее интенсивно участвуют в создании исходного мнения, являющегося плодом размышления множества разнородных умов и темпераментов, людей различных воспитаний и вкусов. В огромном и противоречивом спектре суждений происходили естественные столкновения вкусов и интересов отдельных людей, их художественных познаний и предрассудков. Противоборствуя, они во многом уравновешивались, приближаясь при взаимном исправлении ошибок к истине.

Но наступает другой век, проникнутый иным духом, иными социальными и художественными идеями. Произведения признанного автора снова подвергаются обсуждению, но с других точек зрения, сквозь призму новых творческих концепций. И часто следующие поколения вносят коренные поправки или дают им могучее, обоснованное подтверждение. Чем дальше во времени создан тот или иной шедевр, то или иное произведение искусства, тем многократнее они подвергались взыскательному анализу представителей разных эпох и течений. И, только пройдя через горнила суровых суждений, испытав на себе меняющиеся вкусы разных столетий и эпох и оказавшись оцененным одинаково, произведение мастера или его творчество в целом получает взвешенную во времени единую оценку, отражающую истину, которая и становится достоянием истории.

Так было и с творчеством Чайковского. Его современники не смогли однозначно оценить появлявшиеся из-под пера мастера шедевры. Зато они сделали немало, чтобы посеять сомнения в художественных достоинствах многих его сочинений. Пет нужды еще раз перечислять их обвинения в адрес гениального композитора. В них легко угадываются наряду с малопрофессиональностью и безответственностью за свои слова и откровенное недоброжелательство и, может быть, черты печально известного «сальеризма».

Не успокоились «критики» и после кончины великого композитора: эстетическая красота, художественное совершенство и особенно демократическая сущность и патриотизм творчества Чайковского не давали покоя многим, кто исповедовал в искусстве элитарность, искал в нем мистическую сущность и предназначение. В печально известные двадцатые годы нашего столетия нашлись и такие «исследователи», которые посчитали великого патриота своего Отечества «певцом загнивающего класса», представителем искусства, чуждого народу.

Читатель удивится, но они есть и сейчас. Их мало — тех, кто, превращая подлинное творчество в математический расчет, в своеобразную музыкальную инженерию, не будучи, как правило, сами в состоянии сочинить одухотворенную мелодию, увлечены расчетами с помощью нот, аккордов и иных созвучий с целью создать еще одну ранее неизвестную и необычную новацию. Творчество гениального мастера мешает некоторым таким новаторам нашего времени не меньше, чем изощренным эстетам прошлого века. Вот почему они и сейчас нервничают, слушая гениальные мелодии великого композитора, страстно воспевающие любовь как высший дар бытия, как неизбывное откровение человеческой души, а вместе с тем и красоту природы и народную музыку горячо любимой родины.

Чайковский не пытался удивить своих слушателей специально выдуманными эффектами и необычными, ранее не употребленными приемами. Он верил, что звуковая палитра музыкальных средств, созданная европейскими народами в процессе развития национального фольклора, вполне и естественно может выразить все богатство и разнообразие человеческих чувств. «Мелодия, гармония, ритм, безусловно, неисчерпаемы, — утверждал композитор. — Пройдут миллионы лет, и если музыка в нашем смысле будет существовать, то те же семь основных тонов нашей гаммы, в их мелодических и гармонических комбинациях, оживленные ритмом, будут все еще служить источником новых музыкальных мыслей».

Он не был человеком, который, «добро и зло приемля равнодушно», жил своим личным успехом. Он бесконечно любил свою «святую Русь» и переживал все, что в ней происходило. И музыку он писал не для узкого круга профессионалов и интересующейся искусством части общества. Он вынашивал ее, страдал над ней и писал для всех. Потому по-особому воспринимаются его слова: «Я желал бы всеми силами души, чтобы музыка моя распространялась, чтобы увеличивалось число людей, любящих ее, находящих в ней утешение и подпору…» И люди это почувствовали. Похороны гениального композитора стали свидетельством всенародного горя.

Петр Ильич скончался 25 октября 1893 года. Его смерть потрясла, ошеломила Россию. Весь Петербург участвовал в траурной процессии. Сотни тысяч людей сопровождали гроб человека, всю жизнь чувствовавшего и считавшего себя одиноким.

«Хоронили славу России!» — вспоминал современник этого трагического события. «Смотри, Русь, незабвенного везут!» — громко сказал, сняв шапку, рабочий. Болью отозвалось известие о кончине композитора для всех, кто знал лично великого мастера.

«Поражен известием о смерти нашего Чайковского», — телеграфировал его учитель Антон Рубинштейн.

«Известие поразило меня. Страшная тоска… Я глубоко уважал и любил Петра Ильича…» — писал в своей телеграмме Чехов. Тогда же в Москве, узнав о кончине Чайковского, двадцатилетний Рахманинов создает свое знаменитое «Элегическое трио», в подзаголовке которого слова — «Памяти великого артиста».

В эти трагические дни в русское посольство в Париже пришло и соболезнование Сен-Санса. Газеты многих стран поместили подробные некрологи. Из Италии, Германии, Франции, Норвегии, Чехии и других стран Европы поступило более трехсот венков на могилу русского композитора. «…Если Европа оплакивает в нем крупную художественную силу, одну из величайших во второй половине XIX века, — утверждал друг композитора Г. Ларош, — то одни лишь люди, имевшие счастье знать его близко, знают, какого человека не стало с его смертью».

«Подобно Пушкину в поэзии, Чайковскому удалось это удивительное единство, благодаря которому русское искусство поднялось на уровень высочайших достижений искусства Европы и в то же время сохранило национальное своеобразие», — писал позже И. Стравинский. «…Симфонизм Чайковского стал эпохой в мировом развитии музыки, ценнейшим русским вкладом в нее, одним из проявлений неистощимой художественной одаренности великого народа», — размышлял Б. Асафьев.

Музыка Чайковского получила всемирное признание, а его Шестая симфония заставила склонить головы всех, кому близки и понятны человеческие страдания. «Симфонизм Чайковского, — обобщала советский музыковед Н. Туманина, — возвратил европейской музыке бетховенские масштабы и бетховенскую глубину симфонических концепций… В развитии европейского симфонизма XIX века выступают две великие симфонии, возникшие в начале века и в конце его, — Девятая Бетховена и Шестая Чайковского».

О Чайковском и его творчестве написано много книг и исследований в нашей стране и за рубежом. Анализируется его жизнь, психология творческого процесса, особенности формообразования произведений и их инструментовки, мелодическая сущность и гармонический язык его сочинений и в особенности сущность его симфонизма как способа мышления, как наиболее действенного метода раскрытия содержания (А. Н. Дмитриев). И это справедливо! Но, пожалуй, не сказано определенно, что великий композитор не только симфонически мыслил, но и симфонически чувствовал. Слушая музыку Чайковского, можно в этом легко убедиться: она — великий свидетель его жизни, его страданий. «В творчестве он изживал себя, но в то же время и отдалял свою смерть, ибо только в творчестве он жил. Иного такого примера жизни, равной творчеству, в русском искусстве нет», — завершал свои размышления Б. Асафьев.

Автор, обращаясь к читателю, не ставил своей целью еще раз оценить великое наследие гения. Время и поколения миллионов людей это уже сделали. Но попытаться увидеть композитора в гуще событий своей эпохи, представить его жизнь в искусстве, среди современников было главным желанием. Так и родилась эта книга — плод искреннего и глубокого преклонения перед творчеством русского композитора, дань его памяти, еще один венок к его памятнику.