Человеческое, слишком человеческое

Глава 11

Я закрыл за собой дверь и навалился на нее, спиной ощущая хищную пустоту там, в коридорах и залах. Пустоту, наполненную людьми. Там был целый вагон так называемого высшего общества еваторговцев, и их холодные взгляды, и их вежливые мины, и вся эта прочая хрень, которую они натягивают себе на рожи. А в мозгах тем временем крутятся барабанчики кассовых аппаратов. Еще там водилась профессура, но эти были еще хуже, вспоминать неприятно, ей же богу. Я осмотрелся — это была курилка, смежная с мужским туалетом, тут все было серое, блестяще-серое — с поправкой на роскошный кафель с мраморным рисунком. Сияние кранов, легкий запах дорогого табака и тихое журчание музыки в скрытых динамиках. Я подмигнул камере в углу и уже собрался потянуть из кармана пачку, когда дверь снаружи толкнули.

— Гони сигарету.

Я едва не отлетел к умывальникам, а Аска уже привалилась к двери и выставила колено, вколачивая каблук в поверхность.

— Это для мальчиков комната, Аска, — сказал я, протягивая ей пачку.

Стыдно признать, но я рад был ее видеть. На этом, мать его, светском рауте нас расхватали и плотновато взяли в оборот. На фоне всеобщей роскоши и праздности и капитан-то кисло выглядела, ну, а у меня так вообще приступ мизантропии случился — что совсем неудивительно после моего доклада. Плюс еще память беспощадно подсовывала мне картинки из лаборатории, оставленной всего полтора часа назад. Мой несчастный шаблон трещал и опасно поскрипывал.

«Нажраться бы».

— Для мальчиков?.. И огоньку, будь так любезен.

Она скосила глаза на зажигалку — смешные такие огромные голубые глаза с отражающимся в них огоньком.

— Для мальчиков, для мальчиков.

— Тогда что тут делаешь ты?

Я сел на рукомойник, она осталась у двери. Курили мы уютно, все больше молчали, перебрасываясь короткими взглядами. Ей тоже не нравилось там и вполне все устраивало здесь.

— И что это они свой синклит черти во что превратили? — сказала Аска, рассматривая тлеющую сигарету.

— И не говори, — поддержал я. — Я вот тоже все жду, когда из тортов стриптизерши полезут.

— Хентайщик, — с готовностью отозвалась она.

Я пожал плечами с общим смыслом: «чем богаты».

— А тебе-то там чего не нравится? — поинтересовался я. — Все внимание приковано к роскошной девушке в форме, все эти секретутки и устроенные по блату племянницы идут за борт… Строем.

Аска посмотрела на меня сквозь дым и сообразила на лице озадаченную улыбку:

— Какой оригинальный комплимент, Синдзи, — «роскошная девушка в форме»…

«А, блин. Что-то я лажаю. Теперь только и остается, что делать невинное лицо».

— Ну, а что? Как есть все. И вообще, не увиливай от вопроса.

— А был вопрос?

— Был. Конкретно меня не устраивает, что я там гвоздь программы. А ты почему смылась?

Загнав почти докуренную сигарету в уголок рта, Аска положила обе ладони себе на груди:

— А вот поэтому. Их всех больше ничего не интересует.

Занятное зрелище, решил я. С сигаретой во рту и руками, слегка сжимающими приятный бюст, Аска выглядела довольно противоречиво. Возбуждающе — но грубо-возбуждающе. «Какое-то странное отношение к своему телу, как к станку. Словно у нее опыта и опыта. С другой стороны — тебе-то откуда это знать?» Да, аналогии я мог провести: общаясь с низами общества, я повидал немало шальных девок, которые заводили схожие повадки. Но чтобы такая гнушалась общества богатых лысых мальчиков? Да ладно вам, не бывает.

Значит, тут что-то еще. Или даже совсем не. Загадочно все, короче.

— А чего ты ждала? У тебя грудь заметнее ума.

Аска обиделась:

— Я, между прочим, университет с отличием закончила, два курса экстерном сдала. И это помимо академии.

Странная она, как есть — странная. То комплимент видит в обыденной фразе, то пропустила явную сальность и даже хентайщиком не обозвала. Эх, Аска-Аска, сложная ты личность.

— Ладно, болван. Докуриваем и назад в светскую жизнь.

Она поискала взглядом урну и вздохнула, как будто в омут бросалась. Омута у нас в наличии не было, зато болота — хоть отбавляй. Я представил эти холодно-вежливые разговоры и расспросы, «ах, что вы думаете о модели „ку“», «надеюсь, расследование не повредит», «мы всегда рады, всегда рады»…

Да чтоб вам сдохнуть.

Как же вы все любите несчастного человечишку, который подчищает за вами отбракованное дерьмо, следит, чтобы ваше дерьмо было еще более высокопробным. Давайте-давайте, я жду: больше вежливости, больше внимания, больше лести.

Надеюсь, вам видно? У меня на лице написано «идите в задницу». Давайте я сделаю покрупнее кегль.

— Готов? — поинтересовалась Аска, берясь за ручку двери.

— Ныряем, не думаем о дерьме.

— Точно.

И мы снова завертелись. В большом колонном зале активно тусовался народ, в малом, где я делал доклад для избранных, — убирали и ставили блюда для шведского стола. А меня тревожил только один вопрос: почему не показывается мой любимый папочка? На сборище слушателей доклада «Ньюронетикс» представлял какой-то серый тип с незапоминающимся лицом. Он представился как «мх-рх-мр-мур» и молча стерпел весь тот ушат с помоями, который я выворотил на производителей Ев в целом и на папин концерн в особенности.

С одной стороны, без Гендо Икари мне слегка попроще… «Эй, эй, нефиг себя обманывать — тебе намного, намного проще». С другой стороны, это все очень странно — не рядовое сборище все же. Странно и нагло. Оно, конечно, очень льстит думать, что папочка не захотел, чтобы я его макал, но это очень вряд ли. Такой уж у меня отец: я бы его с говном смешивал и при этом чувствовал себя полным придурком с ослиными ушами.

Я поймал проходящего мимо официанта и конфисковал бокал с какой-то ересью — все эти хитрые коктейли придумали от безделья и для безделья, но, по крайней мере, там был спирт. Напиваться на виду у капитана, разумеется, не стоит, но некоторая релаксация придется весьма кстати. Я забился со своей порцией у колонны и поискал взглядом Кацураги — начальница непринужденно общалась с каким-то парнем очень спецслужебной наружности, а вот Аску изловили — для разнообразия — какие-то девицы, и я украдкой подмигнул ей.

Скоро ожидалось угощение, из малого зала уже приятно попахивало снедью, и мой желудок, оглушенный порцией кисло-сладкого коктейля, оживился. Сорью и капитан тем временем почти синхронно избавились от своих собеседников и пошли ко мне, меня самого никто, наконец, не трогал — все было почти замечательно. Даже слишком замечательно. Меня такое всегда напрягало, поэтому я, наверное, первый заметил, как в зал не спеша вошли люди в легких тактических комбинезонах.

«Дер-рьмо».

Нет знаков различия — это не охрана. Нет стрельбы и тревоги — системы охранения подавлены. Нет путей к бегству — они у каждого выхода.

Громкий хлопок выстрела в воздух пришелся очень к месту.

Кто-то завизжал — всегда такие экспонаты есть. Некоторые сразу же попадали на пол — этим, наверное, не объясняли, какой процент жертв в давках составляют затоптанные. Однако же большинство просто замерло, и это было хорошо.

— Все на колени, руки за головы.

Голос, искаженный фильтрами тактического шлема, точно принадлежал женщине — ничего более определенного не скажешь, даже кто именно из пришельцев это произнес.

Я опустился на колени и сцепил руки в замок, запутывая пальцы в волосах. Ощущения куда-то стремительно исчезли, осталось только тупое щекотное покалывание в животе. Да, дерьмо таки случается, и это именно тот случай — надо только напрячь мозги и попытаться понять, почему случилось это конкретное дерьмо. В поводе можно не сомневаться: вряд ли непрошеных гостей привлекло что-то, кроме форума производителей Евангелионов. А вот остальное сейчас узнаем, причем быстро — не зря же вон телеоператора и репортера в углу поднимают с пола.

— Синдзи, есть идея, — шепнула Аска, которая неподалеку от меня исподлобья изучала обстановку.

«О, да, сейчас уже».

— У меня тоже. Сидеть тихо.

Краем глаза я заметил, что рыжая повернула голову ко мне:

— Да нет же… У тебя ведь есть пистолет?..

— Сорью, сиди смирно.

Ага, Мисато-сан неподалеку. Капитана я не видел, только слышал — она стояла где-то позади, но это не помешало ей понять, что немке хочется погеройствовать. Так и знал, что именно Аске придет в голову какая-нибудь хрень вроде подергаться и поиграть с этими парнями.

— Капитан?

— Сиди тихо, я сказала.

К нам подогнали группку постанывающих гостей — дорогие костюмы, коктейльные платья, недешевые украшения и часы с браслетами. Пока двое парней с укороченными пистолетами-пулеметами рассаживали толстосумов, я прослушал краткую лекцию о том, как вредно шуршать и напрягаться при вооруженных захватчиках в помещении с толпой людей. Лектор — Мисато Кацураги, слушатель — Аска Сорью, свидетель обвинения — Синдзи Икари.

Аминь.

— Это приказ, — услышал я окончание, когда рядом громко прохрипели: «Не болтать!» — и затянутая в эластичную броню рука сорвала с меня кобуру. Из Аски с шумом вышел воздух.

А еще мне не нравилось, что мне в затылок ткнули холодный ствол, а еще я не видел теперь центр зала из-за жирной спины какого-то потливого гостя. «Чтоб вас всех, гады… Чтоб вас всех». У захватчика, стоящего за моей спиной, в шлеме поскрипывала рация — видно, для общения между собой даже на небольшие расстояния они использовали передатчики. Опять-таки, плохо: даже их ближайшие намерения неясны.

И вот чего по-настоящему не понять — так это какого же уровня у них «крот», что они подавили охрану и кибер-защиту, как активную, так и пассивную? Сомневаюсь, что к папе залетные люди со стволами, как в проходной двор, шастают.

Кстати, есть тут одно презабавное «но»: а собственно папы-то нету. Возникает совсем не сложная задачка, если учесть, что тут у нас в наличии сборище его конкурентов. «Или нет? Или все же прав в своих подозрениях Кадзи?.. Но тогда ничего не понятно…» Логические упражнения очаровательно успокаивали, но мышцы живота уже подводило отчаянной паникой.

Потому что мне в затылок воткнули долбаный ствол, и противно щекотало от пота виски.

— Икари Синдзи, встать.

Вот я прямо ждал, ждал этого. И сразу мозг прострелило: так вот почему нет папочки! Тонко сработано, черт возьми: изобразить террористический налет, положить кучу народа, а среди них — как бы невзначай, случайно! — некоего следователя, ведущего дело со статусом «браво»! Ну что ж, наверное, он не такой уж плохой человек, этот Гендо Икари, раз не может смотреть на смерть сына.

Черт, а я ведь так надеялся на бучу при полицейском штурме, чтобы в суматохе с Аской и капитаном прорваться на выход, тихо хлопнуть подвернувшихся под руки террористов. Ну, спасти там — человек пять-шесть, если повезет…

Вставая, я оценил положение. Заложников — а нас всех смело можно теперь называть именно так — расположили двумя большими кучками у стен, подальше от панорамных окон, а по периметру зала рассыпались три… пять… восемь… Четырнадцать человек. Так, еще один за моей спиной — тычет в меня свою железяку — и еще один стоит возле телекамеры и репортера. Вот к последней группке меня сейчас и ведут. Мочить в прямом эфире, надо полагать — такая эффектная жертва: весь из себя в мундире, высокий. Сразу понятно, что они крутые ребята и к ним нужно прислушаться. Хотя, конечно, стоило бы сначала какого-нибудь ребенка или беременную женщину убить — так суровее. Только, во-первых, таковых тут нет, а во-вторых, все равно не помогло бы. Наша полиция уже пять лет назад расформировала штат переговорщиков и тратит сэкономленное на контр-террористические гаджеты. Так что убьют меня зря.

Даже, мать твою, обидно как-то.

«Хоть бы Аска ничего не отмочила», — подумал я и тут же предложил себе волноваться по более важному поводу.

Пока меня вели к импровизированному пресс-центру, заложники сдавленно зашумели, и тут же послышались хрюкающие окрики террористов. «Забавно, а они довольно немного говорят, почти не запугивают. Во всяком случае, не слишком давят. Профи?» Да, наверное, сейчас меня должно волновать другое — проноситься перед глазами вся жизнь, меня должна охватывать печаль о том, что Аянами останется одна, что она напрасно будет ждать меня, глядя на молчащий видеофон. А потом туда сунется муниципалитет, и ее в конце концов убьют — среди моих пыльных вещей, в моей маленькой квартирке.

И мне вдруг стало тоскливо — просто так. Я почти видел свой труп здесь, ее труп там, но не это было главное. Главной, как всегда, была какая-то мелочь, которая буквально расчесывала мне уголки глаз. Но я не успел понять — какая именно.

— Привет, Синдзи.

Я стоял прямо перед лидером террористов и смотрел, как расходится поляризованное забрало шлема, открывая лицо — лицо моей первой, до противного счастливой и разделенной любви.

— Мм-майя? Что ты здесь делаешь?!

Я — чемпион по идиотским вопросам. Разумеется. Разумеется, это она, хоть я и не вижу из-за шлема это ее ужасное каре.

— Я? Ну, я пришла тебя проведать.

У нее на щечках горел румянец. Она всегда краснела — даже когда научилась быть циничной сучкой и взяла моду манипулировать своим жалким парнем. Боже, как же легко было вогнать ее в краску — но это все в прошлом и дико сентиментально, конечно. Сейчас она в шлеме и легкой жидкокерамической броне, а на поясе у нее две беретты с расширенными магазинами, а вокруг… Вокруг чертова прорва людей, которые, сами того не зная, видят встречу бывших любовников.

— Зачем? — тупо спросил я, и она улыбнулась:

— Ты мне нужен, Синдзи. Ты нам нужен.

«Нам…»

— Кому — «вам»? Кто такие «вы»?

Голос опять был словно не мой. Опять у меня в отключившихся мозгах засел какой-то диверсант, который решил, что лучше не молчать и вообще — ему виднее, чем полуотрубившемуся куску мяса.

Майя махнула рукой, и, выйдя у меня из-за спины, мой провожатый поволок прочь оператора и репортера. Хм, а я ведь так и не рассмотрел их.

— Мы — «Чистота», Синдзи.

— Что?

«Майя — „Страж человеков“? Майя — „Убей еваподобных“? Черт, нет!»

— Ты слышал. Мы боремся за людей.

Я просто смотрел на нее. Это же как чума, должно быть что-то — какие знаки того, что она из них. Должны же быть, так? Да, любой человек — немножко скот, но убеждения «чистых» — это же нечто за гранью! Горящие лаборатории, взрывы в приютах для специалов, диверсии в колониях — и вот эти румяные щечки? Нет, нет, нет… Нет!

— Вы? — тихо спросил я. — Вы боретесь? Да еще и за людей? Это я…

— Нет, Синдзи, — твердо ответила она. — Ты всего лишь охотишься на беглых Ев. Мы же видим в них одновременно угрозу и испытание.

— «Устрани нечеловеческое, преодолей нечеловеческое», — процитировал я. — О да, Майя. Круто. Центр синтетических детских имплантатов был страшной угрозой. Похлеще чумы.

Меня душило от ярости. Я стоял в окружении террористов, стоял перед своей бывшей девушкой, а видел только новостные сюжеты и ядовито-желтые листовки. Наверное, до организма дошло, что убивать пока не будут, и все разворошенные запасы адреналина рванули слегка в другую сторону.

— Синдзи… — Майя слегка покраснела, но это ее чертово упрямое выражение лица… Она просто сука. Которой снова понадобился я. — Я не собираюсь с тобой спорить. Ты просто нужен общему делу.

— Общему? Да ни хрена у нас общего нет!

Черт, а что ж я с ней прощался не так, а? Вот бы мне тогда такой тон! А то я даже всплакнул, и это при том, что сам же и предложил разбежаться.

— А дело о «нулевых» Евах не ты ведешь?

Я уставился на нее:

— Откуда ты…

— Не важно, — отмахнулась Майя. Этот жест тоже был из прошлого, он тоже трепал мне нервы. — Главное то, что ты сможешь довести это дело только с нашей помощью. Они тебе не дадут.

— «Они»?

— Они, Синдзи. За этим сборищем стоит куда более крупный враг, и этот твой «побег» — их рук дело.

Кадзи будет счастлив, понял я.

— Майя, но если ты это все знаешь, то почему…

Я прикусил себе язык, но она уже поняла — и улыбнулась.

— Передать данные блэйд раннерам? Мусорщикам на службе у корпораций? Вы собираете пылинки там, где нужен пылесос. И кстати, ты и так в списке на ликвидацию.

«Вот зачем это так по-светски произносить, а?»

— Не нам, окей. В СКЕ.

— Не говори ерунды, Синдзи! Ты что, не понимаешь?

Да все я понимаю. И что это имиджевое дело. И что вы устали быть церберами. И что вам хочется оказаться в центре внимания не благодаря очередному взрыву — а как победителям мирового заговора…

— Синдзи…

Майя протянула руку и положила затянутую в перчатку ладонь мне на щеку. Я вздрогнул от пронзительного холода, пробирающего до корней зубов.

— Синдзи, пойми, они уже тебя ведут. Откуда, по-твоему, та Ева у тебя дома?

«О черт, нет».

— Тебе подсунули ее, чтобы ты боялся. Боялся своей тени, каждого своего шага.

«Майя, убери руку, пожалуйста…»

— Чтобы ты не смог пошевелиться без страха быть обнаруженным.

«Майя, мне холодно…»

— Ты должен избавиться от нее.

Она меня ломала — не поучала, не давила на меня. Просто ломала, как долбаную игрушку, как малолетку на допросе в участке, когда родителей уже на допрос не пускают, а писать в штанишки еще очень хочется.

Аянами… Мой строгий поводок. Сколько раз я уже хоронил тебя?

— Чего ты хочешь?

И снова — снова я не узнал своего голоса. Наверное, я обречен на это.

— Ты сделаешь заявление, — сказала Майя.

— Заявление?

— Заявление. Расскажешь все.

Ледяная ладонь уползла с моей щеки, и я понял, что обморок мне уже не светит. А жаль.

— Что именно — все?

Она пожала плечами:

— Тебе дали дело и ты понял, что тут что-то не так, какая-то крупная рыба. Тебя попытались подставить, и ты решил уйти — к нам. Поэтому «Чистота» здесь — чтобы на виду у всех заключить договор с блэйд раннером, — Майя улыбнулась. — Единственным блэйд раннером, который хочет правды.

— Так вы… Не будете никого убивать?

Да, это было тупо, я знаю.

— Нет. Мы хотим суда, а не бойни. Так что мы уйдем — с тобой.

— Уйдете? Но как?..

Она снова отмахнулась:

— Это детали, все потом. Ты готов?

Это вопрос. Это, черт побери, очень хороший вопрос. Готов к чему? К тому, чтобы стать борцом с системой? Чтобы узнать наконец правду? Чтобы, будь оно проклято, узнать, откуда Майя все это знает? Мировой заговор по совершенствованию Ев, невероятные беглецы, которые учатся умирать… Зачем это все? Знает ли она правду?

— Два вопроса, Майя.

Она мило приподняла брови:

— Да? И какие?

— Почему я?

— Просто ты лучший.

— И… Это все?

Майя улыбнулась и снова порозовела:

— Да. Ты часто тупишь, тебя можно сбить с толку, но ты упрям и трудолюбив. Можешь даже считать себя слабаком. Это только делает тебя более сильным.

А еще ты меня снова хочешь заполучить — свою любимую игрушку, которую ты не успела настроить под себя. Так будет правильнее сказать. И честнее. И я, мать твою, не буду отвечать на этот открытый, честный и такой обезоруживающий взгляд.

— Второй вопрос…

— Синдзи, у нас не так много времени…

— …Что будет с Рей Аянами?

Это был неправильный вопрос, понял я, заметив, как меняется ее лицо. «Ох ты ж, так она ничего не понимала, да? Ни того что я привязался к этой Еве, ни того, что я держу ее дома по своей воле… Как она там сказала? „Пытались подставить“ — ну да, ну да. Лучше, чем я сам себя, меня никто не подставит». И еще — почему мне так весело? А, знаю. Эта ее гримаса означает, что на самом деле никто не приказывал Аянами навязываться ко мне — Майя просто сделала такой вывод. И это…

— Ты ее обезвредишь.

Пустота — пустота и взаимопонимание. Я понял, что Майя пошла в «Чистоту» по убеждениям. Майя поняла, что я жалкий любитель синтетической плоти.

Ну что ж, раз мы так хорошо все поняли…

— Нет.

И не надо так смотреть на меня. Все ты слышала и все ты поняла — причем очень правильно. Но я могу и перефразировать:

— Заявления не будет.

— Уверен?

Гм. Как-то просто она все переиграла. Домашняя заготовка?

— Уверен.

А ее ведь задел отказ — все же я слишком долго жил с ней, пусть и давно. А еще больше ее задело то, почему я отказался, и, наверное, она поняла это даже раньше меня. Я почти горжусь тобой, Майя.

— Ладно. Тогда мы пришли сюда по другой причине. Сделать свое официальное заявление.

Мне снова стало холодно — будто ее ледяная ладонь снова вернулась на мою щеку. На лице Майи не осталось и следа румянца — она была в бешенстве. А я потихоньку прозревал, вспоминая давешние слова Кацураги.

— Я расскажу, как корпорации управляют блэйд раннерами, — спокойно, слишком спокойно сказала Майя. — Как отец подсунул сыну куклу, чтобы замять неудобное дело…

Она взмахнула рукой, и я невольно посмотрел в сторону. Ее подручный толкнул к нам двоих парней с телевидения. У оператора — рослого парня, американца вроде — тряслись руки, а репортер поминутно поправлял платочек в петлице. «Дурацкая какая расцветка…»

Глаз закрепленной на треноге камеры пытливо смотрел на меня, и я не мог ничего с этим поделать. Сейчас это все прозвучит в эфире — эфир нам дадут, медийщикам плевать на все, кроме рейтингов. И меня вытравят из управления, черт, да я даже отсюда смогу свалить только в «бездну», и то если мне очень повезет. Я превращусь в символ — скверный такой символ — и в мишень, и в конце концов… Да. В конце концов я прибьюсь-таки к «Чистоте», хочу того или нет. Просто потому, что мне все будет пофигу.

Да. Да и еще раз да.

А еще я не успею забрать Рей. И снова — пыль, квартира, и тело Евы, которая не дождалась меня.

— Не передумал?

Я просто молчал — позорно, потерянно молчал, сражаясь с образом мертвой Аянами. Да что ж меня так зациклило на тебе, гребаная ты подделка под человека? Я слова не могу сказать, и молчать мне нельзя, и вообще… И вообще — поздно уже.

Майя кивнула и ее лицо исчезло за створками забрала шлема, а оператор уже встал у камеры, а репортер все теребил свой платочек, все теребил и теребил его, и оглушающий этот шорох, и этот грохот дыхания десятков людей вокруг, и кто-то подвывает в том углу, по башке бы ему врезать…

Я вдруг понял, что мне делать.

Что я буду говорить, как я все объясню — это потом. Главное — сделать.

Потому что когда Майя повернулась ко мне спиной, я увидел маркировку на обойме ее беретты.

«На них керамическая броня. Эффективное поражение ВЭ-пулей — десять метров».

Я сделал крохотный шажок.

«Встроенные передатчики — они все слышали наш разговор».

Где-то в голове что-то с тонким писком надломилось. Это значит, я прошел точку невозврата. Дальше надо или выплеснуть или захлебнуться, потому что время уже густеет — в каждый удар сердца проваливается все больше и больше этого вязкого тягучего времени.

В один шаг я оказался рядом с Майей — этот шаг забрал у меня пару минут жизни. Сорвать с ее пояса беретту, пока она поворачивает голову — еще минута. Поднять добротный, утяжеленный ствол, приспосабливая руку к непривычному оружию.

И еще минуту я взял взаймы сам у себя.

«Спасибо, что закрыла шлем, Майя. Право же, не знаю, смог бы я выстрелить».

А потом мне словно всадили в затылок иглу.

Я открыл дверь в свою квартиру с третьего раза: меня шатало, голову раздирало болью, и мир вокруг был окрашен в пульсацию моих несчастных глаз. Больно было даже моргать.

— Аянами…

Это голос? Нет, брат. Это хрип.

— Аянами!

Она выходит в прихожую — и я почти падаю на нее. Ева обхватывает меня, прижимает к себе, и я понимаю, что ее сердце бьется, как и всегда — ровно, четко, мерно. Как проклятый метроном, по которому я настраивался для игры на скрипке.

Мое собственное сердце натужно досылает порцию крови в мозг и замирает.

— Аянами…

— Икари.

Мы молчим. Она держит меня — теплая, мягкая, близкая, а я бессильно вишу в ее объятиях и не знаю что сказать, с чего начать.

— Что с вами?

«Ты умничка. Я ни о чем не жалею».

— Я их убил.

— Кого?

— Их. Всех. Всех, кто знают о тебе.

Вспышка.

— Вы? Убили?

— Да.

— Зачем?

Вспышка.

«Зачем».

— Я не хочу тебя потерять, Аянами.

— Почему?

— Потому что…

Вспышка. Вспышка.

Я закрываю глаза, но резкий, почти тугой свет — и там, под веками.

— Вы в крови, Икари.

Открыть глаза, сейчас же. Кровь — не моя и не ее. Значит, все в порядке. Все, мать его, в порядке.

— Аянами, забей. Давай уедем. Пожалуйста, а?

— Почему?

Вспышка.

— Потому что…

Вспышка-вспышка-вспышка…

Я кричу. Не могу сказать этого, не могу сказать ничего. Я просто кричу — у нее на руках, весь заляпанный кровью, с раскалывающейся головой.

А еще я уверен, что у меня поседели виски — ведь я отобрал у себя около пяти лет жизни.

Я кричу. Или не я?

— Да запустите вы его сердце, недоноски!

Моя квартира сгорает, как в объемном взрыве, и последней тает, словно щепка, хрупкая голубоволосая девушка. А потом пламя выгорает само в себе, становится скорее темно-багровым, чем слепящим.

На секунду я вижу другое лицо, обрамленное тем самым огненным взрывом, а потом снова в затылок входит игла.

Потолок — не мой.

Нужно срочно закрыть глаза, отчаянно помолиться кому-то светлому и доброму, и снова их открыть. Попутно, может, это поможет голове.

— Икари-сан?

Я поморщился: луч фонарика, направленного мне прямо в глаз, казалось, прожег голову насквозь.

— Вы меня понимаете?

Голос, как сквозь вату.

— Понимаю. А заодно — ненавижу.

— А?

— Уберите эту хрень.

Голос — он, черт побери, неприятно родной и даже похож на мой, только слегка попорчен поленообразным языком и пересохшим ртом. Свет пропал, и я пошевелился, хотя в шее все кололось и толкалось, как будто я там позвонками перетирал стеклянные осколки.

— Где я?

— Это спецгоспиталь управления, Икари-сан, отделение интенсивной терапии…

Мой собеседник — я по-прежнему видел только силуэт медика — запнулся, а потом осторожно спросил:

— Вы поняли все слова, которые я произнес?

А, черт. Меня долго не было, видимо. Ну, с этого и начнем.

— Клиническая смерть?

— Да.

— Сколько?

— Три минуты одиннадцать секунд. Потом — синаптический коллапс.

Долго. Очень долго. Значит, таки активировал «берсерк» — молодец я. Я улыбался, а медик молчал. Впрочем, может, из-за моей улыбки он и заткнулся. Зрение ко мне возвращалось, и я даже начал различать подробности обстановки: стандартное полузамкнутое ложе с прорвой разных датчиков и сканеров над головой, приглушенный свет, усталый небритый тип в зеленом халате. Никогда еще не валялся толком в нашей интенсивке, кстати. Ну, с почином, Синдзи, ха-ха. Врач взглянул на меня поверх очков и пожевал губами.

— Мне запретили делать полный анализ, так что не могу…

— Да наплевать.

«Да ну? Тебе же до охренения страшно, брат».

Я кивнул — скорее самому себе, чем ему — и продолжил:

— Мне томографию с третьего курса делать нельзя, так что я не напрягаюсь и вам не советую.

Врач пожал плечами.

— Да, вам тут почти всем нельзя. И ангстремное сканирование, и трансдермальный зондаж — тоже. Так что я даже примерно не могу сказать, что с вашими внутренними органами.

Я промолчал. Да, у всех свои беды — вон малый как в пещерном веке работает, один стетоскоп да рентген. Я бы ему даже посочувствовал, если бы не ощущал, что наделал страшных делов, от которых сейчас старательно пытаюсь отвлечься всякой ерундой.

Тяжелый вздох врача отвлек меня от отвлекания самого себя.

— Икари-сан, соберитесь. Серия вопросов для контроля состояния мозга.

Ответить мне не дали.

— Я сама его поспрашиваю. Свободны, доктор.

В палате стало тесно — рядом с врачом обнаружились Сорью и Кацураги. Я попытался было сесть повыше, но, во-первых, больно стукнулся о нависающий прибор, во-вторых, грудина отозвалась дикой болью. Я поднял край покрывала и обнаружил здоровенный синяк по центру груди, а заодно — пластырь на боковой мышце. «Так, жесткий непрямой массаж сердца и пулевая царапина. Кажется, пулевая».

Аска закрыла за доктором дверь и облокотилась на стенку, складывая руки на груди. Выражения ее лица я не видел, а вот капитан, к сожалению, была намного ближе.

— Икари, что это, мать твою, было?

Блин. Блин, блин и блин. Сколько себя не отвлекай, мне все равно это сейчас расскажут. Или… Или даже покажут.

— Вот это.

Кацураги щелкнула пультом, и панель напротив моей кровати ожила, там показывали новости, а именно — подозрительно знакомый холл, в который выносили мешки с телами. Самый главный вопрос замер у меня в горле: бегущая строка как раз сообщила, что убито шестнадцать террористов, заложники не пострадали.

— Главный сюжет сегодня, — скребущим голосом сказала Кацураги. — А еще любят показывать вот это.

Она включила запись основного блока новостей, сразу после заставки — «да я сраный хедлайнер» — и там ведущая с глазами напуганного щенка объявила сюжет о событиях в офисе «Ньюронетикс». Вроде как эксклюзив, вроде с камер наблюдения. Я закрыл глаза: мне это все равно придется слушать, но видеть не обязательно. Шестнадцать человек, как-никак. Из динамиков грохотали выстрелы, слышался визг, крики — а потом стало тихо-тихо. И защелкала беретта.

Да, я увеличил свой список в семнадцать раз. Гореть мне, видимо, в аду.

— Меня имеют по полной, Икари.

«Да, капитан. Представляю».

— С тех пор, как Винс грохнул Еву на глазах детской экскурсии, меня так не сношали. Ты слушаешь вообще?!

Я кивнул: еще бы. Слушаю и все хорошо понимаю. Если я активировал «бересерк», то зрителям и общественным организациям насрать, что убиты террористы. Потому что это выглядело как…

— Это бойня, сукин ты сын, понимаешь?

Капитан ухватила меня за щеку и рванула вверх, мгновенно оживляя боль и в голове, и в груди, и во всем-всем теле, которое болело, как после центрифуги. Я открыл глаза. Мисато Кацураги внимательно смотрела мне вроде как прямо в мозг, и лицо у нее было как маска — неподвижное и безжалостное.

Интересно, с каких пор Аска у нас такая молчаливая? Кацураги встряхнула меня и твердо сказала:

— Я слила твою медкарту и твои профданные, потому что каждый гребаный звонок мне начинался со слов: «У вас там что, Ева служит?!»

У нее было горячее несвежее дыхание — пустой желудок пополам с табачищем, — сеточка порванных сосудов в больших глазах, синие пятна под веками. А еще ей хотелось крови, и я ее в принципе понимал, только мне это было равнопараллельно. Я перебил стольких людей, и теперь все, что мне нужно — это придумать убедительное объяснение своему поступку. Просто для того, чтобы все было не зря. Думаю, Майя и остальные могли бы оценить иронию.

Кстати, хорошо, что Майя закрыла забрало, иначе… Ах да, я уже, кажется, думал об этом.

— Что скажешь, Икари?

А что тут сказать? Мне даже стало интересно — мысли размеренно плыли в коктейле успокоительных и остатков каких-то еще диких медсредств. А может, это еще выходил «берсерк». Что сказать? Как объяснить?

Я ощутил легкую панику.

Может, ее уже нашли и убили? А что если камеры зафиксировали звук нашего с Майей общения? Что если «чистые» писали диалог? Нет. Судя по тону Кацураги, мое поведение до сих пор не объяснили.

Хорошо. Оставим на потом. Тогда так: что Майя могла сказать мне такого?..

— Не спать, Икари!

— Не сплю.

«Я уплыл? Есть, кажется».

— Их главная предложила мне работать на них.

— Главная? Это Ибуки? — прервала меня Кацураги.

В голове больно стукнуло. «Майя… Что ж ты там делала? Что ты там, дура, забыла?»

— Да. Она. Ей нужны были данные по моему делу.

Маска Кацураги слегка «потекла» — кажется, она что-то такое предполагала, а значит, я на верном пути.

— И какие именно?

Я задумался — и для виду и на самом деле. Кажется, стоит сейчас сказать, что в памяти провалы. Или…

— Данные по предполагаемому сговору. И расположение секретных лабораторий на Земле.

— И откуда они, по-твоему…

«Пожму-ка я плечами — вопрос риторический, да и знать ответ я не обязан. Ох, а плечи-то тоже болят».

Некоторое время мы провели за очень неуютным занятием: капитан упорно сверлила меня взглядом, причем с очень и очень скверной дистанции, так что, пожалуй, только остатки наркотиков в крови держали на плаву.

Странно, что я так быстро соображаю и так хреново предаюсь самоуничижению.

— Так, здесь ясно, — произнесла, наконец, капитан и уселась ровно, отодвигаясь от меня. — Но поубивал-то ты их не из-за секретов корпораций.

— Она озвучила мне условия. Учитывая то, какие именно, — я действовал правильно.

Черт, а я ведь так и не смог это сказать — «Да я там всех вас спасал!» Обиняками все хожу, берегу остатки совести. Но самое ведь страшное не это. Ведь я, наверное, даже себя могу убедить, что спасал свою синтетическую беглянку. Мне надо себя убедить, потому что я, как всегда жалок. Потому что я спасал только себя — свой долбаный мозг, который так быстро пристрастился к Еве.

Я ее ненавижу — с того самого момента, как понял, что мне плохо без нее. Она стала моим ядом. Как там сказала Майя?

«Чтобы ты не смог пошевелиться без страха быть обнаруженным».

Страх тут не при чем. И Аянами тут не при чем. И эти проклятые шестнадцать трупов, среди которых бывшая моя любовь — и они тоже не при чем. Я убил того наркомана и чуть не свихнулся. Я перебил шестнадцать человек — и лежу вот, вру вдохновенно. Ничего, я свое наверстаю — но сам факт, сам чертов факт!

Я ее ненавижу.

— Капитан…

Это Сорью. Наверное, у меня сейчас рожа была та еще.

— Да, я вижу. Ладно, Икари. Ты объяснился — мне достаточно. Но отчетов ты напишешь — сраную прорву.

Я открыл глаза — Кацураги уже встала и теперь смотрела на меня из-под нависающего сканера.

— Имей в виду — ты официально под следствием. Твою задницу хотят очень многие. Очень. Даже кое-кто из спасенных тобою.

Не удивительно. Если бы меня спас вихрь, уходящий из-под огня полутора десятков стволов, я бы тоже был в прострации. Учитывая, что любой из этих стволов мог плюнуть именно в меня.

— И еще одно имей в виду: ударишься в запой — спущу шкуру.

Хлопнула дверь, и я прикрыл глаза. Ну да, дело «нулевых» — это ведь не только моя фантазия, чтобы оправдать массовое убийство. А особенно клево то, что я в самом прямом смысле убил сегодня свой шанс приблизиться к развязке этого дела. Потому как что-то «чистые» таки накопали, если уж совершенно секретные данные о сговоре Майя озвучила вскользь, как нечто само собой. Вот взять бы ее живой. И вообще их всех. И чтобы… И чтобы мир во всем мире, и лев рядом с агнцем. Да.

— Синдзи.

О, а Сорью-то не ушла.

— Что ты сделал?

Я открыл один глаз. Она так и стояла у двери, и тень ее челки падала на глаза. На ней была ее пайта, джинсы и, наверное, кроссовки — этого я уже не видел. Погоди, брат: она же в мундире на прием пошла. «А ведь я не в курсе, сколько тут валяюсь».

— Аска, как долго я…

— Почти сутки.

— Ясно.

— Так что ты сделал?

— А тебе не рассказали?

— Пф. Синдзи, ты можешь просто ответить? Кацураги сказала только про «берсерк» и «золотое сечение».

«Золотое сечение…» Давно я не слышал этих слов — пожалуй, с тех самых пор, как меня этому учили. С тех пор, как я остался последним участником семинара профессора Тайиба — чокнутого араба, уверенного в том, что человека нельзя победить, если он сам того не захочет.

Человек не подчиняет оружие — он подстраивается под него. И чем лучше стрелок — тем проще его предсказать. Сначала была теория — боевые танцы разных времен. Нас осталось пятнадцать человек. Из сорока. Потом сухой старикашка отвел нас в «пыточную», дал пятерым винтовки, а остальных по одному прогонял через стрелковую зону.

— …Сначала шарики были резиновые, винтовки — тренировочные. Но уже тогда ушли двое.

«Никакой брони, никакой защиты — ты, враг и оружие». Когда он перешел на металлические пули, нас осталось пятеро, и Тайиб приводил стрелков-ассистентов. Я скрипел зубами по ночам — профессор разрешил только шлем и очки, и избитое стальными шариками тело звенело от боли. Тогда меня впервые вызвали на ученый совет и битый час расспрашивали о методах Тайиба, о том, как воздействует на студентов…

— Понимаешь, Аска, они уже тогда поняли по его выкладкам, что уклоняться от выстрелов — это малореально. Да, один-два можно обойти, но Тайиб настаивал на невозможном: один против вооруженных автоматами…

Семинар закрыли, когда остался я один. Я уже мог выстоять против пяти человек с полуавтоматическими пистолетами — и это был мой потолок.

— Среди ночи меня разбудил Тайиб. Он был пьян в стельку, валялся у моей кровати и умолял меня пойти с ним. Так я узнал о «берсерке».

— Это наркотик?

«Почти, Аска. Это гребаный ростовщик, который может одолжить тебе твое же время с сумасшедшими процентами».

— Это результат проекта «Boosting estimation research system» — BERS. Первые буквы аббревиатуры обросли продолжением, когда увидели человека под действием этого.

— «Boost»? — Аска нахмурилась. — Какой-то синаптический ускоритель?

О, а она подошла-таки поближе.

— В некотором роде. Усиливает способности анализировать пространство, субъективно — создает временной спазм.

— И ты успеваешь вот это?

А вот глаза я не успел закрыть, когда на экране снова появился тот сюжет.

«Полупируэт. Журавль. Сальто, двойное течение… Черт, я не успеваю следить за собой».

Фигура в черном мундире скользила между трассами, двигаясь причудливыми рывками — им ни за что не успеть поймать меня. И — вот оно.

— Это и есть «золотое сечение», Аска. Точка пустоты.

Она нажала паузу и подошла к экрану, буквально втискивая свое лицо в картинку, а я откинулся на подушку — сердце колотилось, как ненормальное. В этом бою я нашел оптимальную точку за каких-то пять секунд. Рекорд.

— Почему именно эта точка?

— Потому что половина не может стрелять — попадут по своим. И потому что я завершил анализ траекторий пуль.

Play.

На экране я разрядил магазин — перед собой, из-под руки, из-за головы, через плечо, снова перед собой. Перед собой. Из-за головы. Рука отставлена вправо.

Еще вправо.

И еще.

Мое тело помнило эти движения, а еще я впервые только что увидел картинку. Вся прелесть «золотого сечения» в том, что из этой точки можно стрелять с закрытыми глазами.

— Почему этот проект не вышел в свет?

Я улыбнулся. Мне до сих пор кажется, что я так и не вернулся тогда — я видел свое тело сверху, Тайиб моим пистолетом лупил меня в грудь, оживляя застывшее сердце, а вокруг пытались встать восемь его ассистентов. Мне было так хорошо и светло смотреть на это все, я хохотал, как безумный, ничего круче в этой жизни я не видел — а потом меня потянуло назад.

Или мне так показалось.

— Пока меня откачивали в интенсивке, он решил, что я умер. Убежал, сжег свои записи и пустил пулю в лоб.

— Но ведь проект BERS был не его! — Аска обернулась ко мне, и я понял, что она мне завидует. Эта сумасшедшая немка не считает меня убийцей, не считает меня жуликом — с моим-то имплантированным телом. Она мне по-черному завидует.

— Не его. Но то, что он мне вшил, было модифицировано. Как — не знаю.

— И ты…

Вот ведь дурище, а.

— Послушай. Мне предлагали добровольно сдаться врачам. На распил. Чтобы эту дрянь вычистили — из ствола мозга, из почек, из сердца…

Боже ты мой, как приятно вот так об этом рассказывать — сидя на трупах шестнадцати человек. Эдакий предмет гордости — костыль с лазерной пушкой, честное слово. Все мы любим свои костыли, особенно если они такие навороченные.

— И ты не согласился.

Это что — одобрение? Понимание? Плевать. Я выговорился, и мне хотелось курить, в пустой головешке плавали останки совести, перемешанные с отчаянием и транквилизаторами.

Я-то выговорился, только мне теперь с этим дальше жить.

— Ты странный, болван.

— Да? Поздравляю. Ты поняла.

Аска присела на край кровати, внимательно меня рассматривая.

— Ты ведь никогда не использовал этот свой «берсерк», хотя, судя по твоему списку, висел не раз на волоске.

Правильный ответ звучит так: «Я никогда раньше не боялся остаться одному». Но, увы, Аска, ты обойдешься враньем — я просто обречен на вранье. Вернее, на полуправду: я не скажу главную причину.

— Для блэйд раннера «берсерк» почти бесполезен. Тайиб доказал, что Еву нельзя просчитать — ее реакция и выстрелы всегда быстрее. На одну тысячную секунды. Ровно на одну чертову тысячную. Так что…

— И ты все равно продолжил ходить на этот семинар?

Это не вопрос. Настоящий вопрос звучит так: «Почему ты учился этому, если это бесполезно против Ев?» Как бы тебе объяснить…

— Ты хотел умереть?

«Ага, так я тебе и сказал».

— Нет. Я хотел стать лучшим в невозможном.

Она встала с кровати и одернула свою пайту, слегка приподняв уголок губ:

— Что ж ты тогда не стал учиться пускать фаерболы?

Я закрыл глаза.

— Хорошо, что тебя тогда не было рядом. И твоих дурацких советов. А то я бы полез изучать книги по прикладной магии.

Она пошла к дверям — таким шагом идут на выход, когда понимают, что пора уходить. Но она почему-то задержалась в дверях. «Господи, банальность-то какая… Ну давай, давай уже что-нибудь презрительно-утешительное!»

— Да, хорошо, что меня не было. Потому что тогда сегодня ты бы сжег этих «чистых» фаерболами.

Это был наглый комплимент моему упрямству, и она вышла, так и не дав мне ответить. А я остался, и у меня в мозгах навзрыд рыдали слова Майи о том, что я тупой упрямец, что я лучший. Она так и не поняла, что меня нельзя загонять в угол — не поняла ни тогда, когда мы встречались, ни сейчас.

Я чертов слабак, который на своей слабости соорудил гору мертвых тел. И теперь у меня дело, к которому оборваны ниточки, ненависть почти всех и вся, подозрения начальства, зависть напарницы.

А еще мне надо вернуться домой.

Я сцепил зубы.

«Ну почему мне так тяжело каждый раз возвращаться домой?!»