Человек для архива

18

Полковника Р. я встретил на боковой тропинке. Он шел вместе с профессором Боллером и что-то оживленно говорил. Завидев меня, Р. сначала удивился, а после, как-то виновато улыбнувшись, поднял руку и воскликнул:

— Боже мой, это вы, Пэй!

Я тоже остановился и посмотрел на моего бывшего воинского начальника. Да, теперь я знал, что он — одна из главных фигур в этой чертовщине.

— Вы уверены, полковник, что я — Пэй?

На секунду он задумался и, улыбаясь, посмотрел на Боллера. Тот кивнул головой.

— Да, пока что это Пэй. Он нам нужен Пэем.

— А Куинс? — спросил я. — А Сэд?

— Уверяю вас, вы — это вы, — сказал Боллер. — Я же вам говорил, что вы нужны нам для другой цели.

Полковник подошел ко мне и положил руку на мое плечо.

— Я помню, как вы жаловались на гражданскую жизнь и хотели вернуться в армию. Сейчас у вас такое выражение лица, будто вы об этом сожалеете.

— А разве это армия? — удивился я.

— Если хотите, да. Впрочем, может быть, вы не будете таким суровым? Ведь мы с вами фронтовые друзья, пережили многое вместе, и не нужно смотреть на меня так враждебно.

Полковник Р. очень постарел, волосы на его вытянутой голове стали совершенно белыми, а в глубоких складках щек серебристую щетину уже невозможно было выбрить.

Глядя на него, и на не очень идущий к его стройной военной фигуре мешковатый серый костюм, я почему-то вспомнил нашу первую встречу, когда я только что был призван в армию, и когда он принимал меня в своем грандиозном кабинете на улице Семи Лун.

Это был не кабинет, а огромный зал, где в самом конце, под бюстом Александра Македонского, стоял небольшой столик, который лишь условно можно было назвать письменным столом. На нем была настольная лампа с синим абажуром и один-единственный телефон.

В этом пустом, просторном зале полковник Р. казался совершенно потерянным забытым всем миром человеком. Позднее, когда я вспоминал, каким увидел его в первый раз, мне снова и снова приходила в голову мысль, что именно вот такие, крохотные, потерянные и незаметные личности, спрятанные в пустых гигантских сараях, правят миром.

Он не разрешил мне подходить к его столу ближе, чем на двадцать шагов, и мы разговаривали через огромное пустое пространство, вымощенное коричневым паркетом и освещенное тусклым светом оранжевых бра.

«Вы доктор Пэй?» — «Да». — «Вы никогда не были на войне и не проходили военную подготовку?» — «Нет». — «Прекрасно». Он поднял телефонную трубку и пробормотал, да, именно пробормотал, сонно и лениво: «Если он выживет, это как раз и будет то, что нам надо после, если будет после».

Затем он пристально рассматривал меня, спрятавшись в свое кресло, а его руки, очень нервно (его руки всегда были нервными, даже тогда, когда он держал пистолет), теребили несколько бумажек, лежавших на столе. «Пэй, война не очень приятная штука. Там люди убивают друг друга. Поймите одни очень важный для будущего парадокс (на слове „будущего“ он сделал особое ударение). На войне собираются люди, говорящие, как правило, на разных языках. Но среди них почти всегда есть одинаковые пары — с той и с другой стороны. Я имею в виду, и на нашей и на противной стороне есть такие, которые любят музыку, или такие, которые любят посидеть летом в сквере вместе со своими детьми, или такие, которые любят менять женщин, или заниматься дома радиолюбительством. В общем, как люди с интеллектуальными интересами, они все совершенно одинаковы. Более того, Пэй, и у нас и у них есть брюнеты и блондины, горбоносые и курносые, веснушчатые и розовощекие, как девушки. И, тем не менее, если бы на фронте собрать противников друг против друга так, чтобы они по всем человеческим свойствам и виду были тождественны друг другу, они бы все равно стремились убить друг друга». Я слушал эту удивительную речь с неподдельным изумлением. Я живо представил себе парня, высокого блондина, с черными крапинками прежних веснушек на носу, любящего свою полноватую жену и своих милых детей, стоящего со штыком наизготове против высокого блондина с черными крапинками прежних веснушек на носу, любящего свою полноватую жену и своих милых детей, тоже со штыком наизготове, и ненавидящих друг друга лютой ненавистью. И в этой борьбе кто-нибудь из них погибнет… А полковник Р. продолжал. «К сожалению, современные ученые мало изучают психологию убийства. Вы знаете наш лозунг „Олвейз реди фор килл“? Что руководит людьми, когда они идут убивать друг друга? Что тормозит его стремление, а что его стимулирует? Это психологическая проблема. История человечества знает немало примеров индивидуального зверства, но никто не разобрался в психологии массового зверства. И тот, кто до этого докопается, и будет победителем в любой будущей войне». «Психологи призваны изучать человеческую душу в нормальных условиях», — возразил я. «А что вы считаете нормальными условиями? Вы можете мне назвать периоды истории человечества, когда не было войн? Если следовать прецеденту, то нормальным нужно признать то, что есть всегда. Так вот, войны были и есть всегда. Просто удивительно, как ученые не занялись этим вопросом. Я хочу, чтобы вы, работая армейским психиатром, именно этим и заинтересовались. Для будущего это особенно важно…»

Сейчас передо мной стоял Р. и профессор Боллер, и оба как бы следили за моими воспоминаниями и рассуждали о том, к какому выводу я пришел или могу прийти.

— Я смутно подозреваю, что сейчас наш разговор будет продолжением того, который был тогда, давным-давно, перед началом войны.

Р. улыбнулся и кивнул.

— Я надеюсь, теперь у вас достаточно большой жизненный опыт и сейчас вы знаете кое-что, что поможет вам прийти к нужному выводу.

— Могу предположить, какой вывод был бы для вас желательным, но я не уверен, что это — правильный вывод.

В разговор вмешался Боллер. Он не хотел компрометировать военное значение своих исследований.

— Все дело в аппарате мышления человека, а им-то мы и в состоянии сейчас управлять.

Я этого ждал и поэтому не удивился тому, что он сказал. Мой ответ был готов.

— Боллер, — теперь, при полковнике Р., я не боялся показаться фамильярным, — вы мне рассказывали историю с перепутанными искусственными мозгами — информационной и суммирующей частями электронной машины. Только что у меня состоялась беседа с Сэдом в образе Куинса, и он нашел ошибку в вашем эксперименте. Вам нужно было иметь две машины с двумя различными информационными половинами и сумматорами, организованными по методу Сэлфриджа. Когда они подойдут друг к другу, тогда их и нужно менять местами. Вы этого опыта не произвели.

Боллер укоризненно посмотрел на полковника Р.

— Неважно, — махнул рукой полковник Р. — Дешевле этот опыт произвести на реальных объектах. Тем более, что основная работа почти закончена.

Я догадался, что в свое время Боллеру не выдали деньги на эксперимент, который мы обсуждали с Сэдом, то есть с Куинсом. Конечно, над людьми опыты производить дешевле.

— Я думаю, полковник Р., что эксперимент не закончен. Можно любым способом пытаться привить человеку другую душу, или, как здесь принято говорить, сознание, но не так-то просто приладить новое сознание к старому запасу знаний в таком соответствии, чтобы получались только звериные натуры типа Рисдера Куинса. Вам-то нужны именно такие. И вряд ли вы достигнете желаемого результата, даже если научитесь снимать копии с его сознания. Например, Сэд в шкуре Куинса победил обладателя шкуры. Здесь нет арифметической замены одного другим. Здесь все гораздо сложнее, и я не уверен, что, если вы, военные, попытаетесь всех сделать беззаветно храбрыми, бездумными, звероподобными, вроде этого одноглазого бойца, используя при этом высшую науку профессора Боллера, то получите как раз то, к чему стремитесь.

— Не слушайте его, полковник! — вдруг воскликнул Боллер. — Вы сами видели, как Сэд избивал человека. Хорошо избивал! Так в чем же дело?

Я впервые заметил в голосе Боллера нотку отчаяния. Она не ускользнула и от Р. Вопросительно взглянув на меня, он улыбнулся и прошел на поляну, откуда был виден завод с трубами, извергающими в воздух гарь.

— Это вроде спортивного соревнования, Пэй. Вас я назначаю судьей. А вы, Боллер, будете капитаном команды, вернее, одним капитаном на обе команды…