Следователь. Он знал, что вы наблюдаете за ним?
Монастырская. Не думаю. Эдуард Павлович предупредил: полная конспирация, иначе вся затея насмарку.
Следователь. Ему мог сказать кто другой, та же Лариса.
Монастырская. А что ей было говорить? Кто такой Полосов, в отряде знала только я, для остальных он — статист, рабочий.
Следователь. Но шила в мешке не утаишь, все видели — вы что-то записываете.
Монастырская. В экспедиции каждый ведет полевой дневник. К тому же справки, отчеты. Писанины у нас хватает.
Следователь. Так у вас было два дневника?
Монастырская. Внешне они выглядели одинаково. Старалась сразу оба не доставать. Второй тут же прятала.
Следователь. Прятали куда?
Монастырская. У каждого свой лабораторный ящик, своего рода дорожный сундук.
Следователь. Он запирался?
Монастырская. Только при переезде. В палатке держат открытым. Начни я запирать, возникло бы подозрение. Все свои, от кого прятать?
Следователь. Выходит, при желании дневник можно было взять.
Монастырская. У нас не принято заглядывать в чужие ящики. И вообще…
Следователь. Тем не менее.
Монастырская. Мы с Эдуардом Павловичем предусмотрели и это. Я вела записи в форме личного дневника. Попадись он кому на глаза — ничего страшного. Кому какое дело, о чем я пишу, — не для других же, для себя.
Следователь. Бог с ним, с дневником. Пойдем дальше.
Монастырская. Вы скажите, что вас интересует, мне легче будет отвечать. А то бредем, как слепые.
Следователь. Верно, слепые. И без поводыря, если хотите. А вы в своих исследованиях всегда знаете, куда и как идти? Наука не обходится без метода проб и ошибок. И не мне вам говорить, сколько открытий сделано благодаря именно этому методу. В моем деле тоже — тут попробуешь, там копнешь, смотришь — и откроется что-то. Терпение, Ирина Константиновна, терпение… Помнится, вы говорили, что отношения с Полосовым у вас наладились лишь на третий — четвертый день.
Монастырская. Мы перестали сторониться друг друга. Можно, я закурю?
Следователь. Курите. А до этого что — избегали встречаться, не разговаривали?
Монастырская. Что-то в этом роде. Какая-то была настороженность, натянутость. Здравствуйте, до свидания — вот и весь разговор.
Следователь. Любопытно, хотя и трудно представить, если учесть, что жили на крохотном пятачке, постоянно вместе, на виду.
Монастырская. Как раз поэтому — у всех на виду. Стоит с кем-то постоять, пошушукаться — разговоров на весь сезон.
Следователь. Однако другие сошлись с ним быстрее.
Монастырская. Другие — это другие. У меня же была особая роль, боялась, что он догадается. Так что дело только во мне. Я пыталась держаться подальше, незаметнее. Он, естественно, вел себя так же.
Следователь. Это посоветовал вам Нечаев?
Монастырская. Да. Эдуард Павлович настоятельно просил быть нейтральной, никаких симпатий или антипатий, не требовать внимания к себе и самой не выделять Полосова среди других. Словом, оставаться в тени, на расстоянии.
Следователь. Но вы нарушили…
Монастырская. Еще бы! А кто бы выдержал? Вначале я решила: буду равнодушной. И старалась, очень старалась. Только это выше всяких сил, да и невозможно. Человек не может быть нейтральным, это все равно, что стать никаким. Нелепость, абсурд. Мы только так говорим: я к кому-то равнодушен или равнодушна. На деле это — самое элементарное неуважение, точнее, пренебрежение, никакой нейтральности здесь нет. Не обращать внимания — хуже неприязни, хуже откровенной вражды. Возможно, бывают истуканы, только в жизни я их не встречала. Во всяком случае, я на роль истукана не подхожу.
Следователь. А Полосов?
Монастырская. Ему было проще. Моих забот он не знал.
Следователь. Так ли? Он наверняка заметил, что у вас по отношению к нему какие-то затруднения, своего рода внутренний конфликт.
Монастырская. Проще объяснить моим скверным характером. Я действительно фурия. Меня многие терпеть не могут, как, впрочем, и я многих.
Следователь. К Полосову это не относилось.
Монастырская. Почему вы так уверены? Если хотите знать, у меня были причины его ненавидеть. Правда, они появились позднее.
Следователь. За то, что он ночью полез к вам в палатку?
Монастырская. Ну, что вы! Об этом не стоит и говорить. Я не могу простить другое.