Человек, который перебегал улицу

Глава 15

«Я теперь мог бы работать инкассатором», — подумал Вильям. — «У меня пропало уважение к деньгам».

Он прогуливался взад-вперед вдоль витрин, яркая пестрота которых хорошо выделялась на фоне серой ранней городской весны. В кармане у него было две тысячи рублей, но он относился к ним скорее как к факту, чем как к ценности. Он быстро привык к тому, что в кармане лежит довольно большая сумма денег, и теперь с усмешкой вспоминал первые полученные от Зутиса шестьсот рублей. Как он тогда волновался! В троллейбусе время от времени ощупывал карман, чтобы проверить, на месте ли деньги. На людей, стоявших рядом, смотрел с недоверием и в конце концов сошел на несколько остановок раньше. И решил, что впредь будет вызывать такси. Через неделю он снова получил столько же, но волновался уже меньше, и хотя троллейбус был переполнен, все же доехал до самого дома. Он гордился своей выдержкой.

Начало моросить, а Цауна все еще не появлялся. Прошло уже с полчаса, как он скрылся в мебельном магазине.

Наконец-то Вильяму удалось снять комнату. Она находилась в бывшем предместье, в самой обшарпанной части Риги — на границе между старинным и роскошным центром и белыми многоэтажными массивами. Но этот двухэтажный дом был построен в последние предвоенные годы по шведскому проекту, квартиры имели хорошую планировку и все удобства.

— Семьдесят рублей, — сказала хозяйка и попросила в коридоре снять туфли. — Ванная комната в конце коридора.

Хозяйке, похоже, уже за семьдесят, она, наверно, получила строгое немецкое воспитание: квартира выглядела стерильно чистой, кухонная утварь и посуда расставлены в определенном порядке, и, чтобы найти пылинку, пришлось бы, наверно, долго ползать под кроватями.

Комната, которую она сдавала, была только что отремонтирована и совершенно пуста, поэтому казалась большой.

— Семьдесят — дороговато, — сказал Вильям. Почему он торгуется, как нищий? Уж он-то может позволить себе этого не делать! Ему стало неудобно, и он добавил: — Прекрасная комната.

— У меня есть желающие, и они согласны платить, но я не хочу брать целую семью.

— Будем считать, что мы договорились!

— Вам только надо найти какого-нибудь помощника, чтобы перенести мебель с чердака.

— Зачем мне старая мебель, я куплю новую.

Он сказал это как бы между прочим, хотя давно решил, что будет подыскивать новую мебель, ведь потом, когда получит квартиру, все равно придется покупать.

И тут он прочел в глазах старушки почтительность. Она вспыхнула внезапно, но осталась, как бы застыла. Не только в глазах, но и во всей фигуре. У нее с мужем на приобретение мебели ушло чуть ли не полжизни, хотя они и считались состоятельными людьми. Только спальный гарнитур они купили после свадьбы целиком. В кредит. Две белые металлические кровати, украшенные никелированными шариками на спинках и довольно декоративным переплетением железных прутьев. Белый простой шкаф с зеркалом и две белые тумбочки. Это был не самый дешевый гарнитур, а от самого дорогого его отделяла пропасть. Она хотела купить и трюмо. Муж не возражал. Однако, если брать трюмо, то шкаф с зеркальными дверцами оказался бы лишним. Подсчитав расходы, от трюмо отказались. А с каким трудом приобрели они остальную мебель! По одной, только по одной вещи! Годами! Ведь рождались дети — и это опять было связано с расходами. Сперва платяной шкаф. Копили сантим к сантиму, сантим к сантиму. На обед рассольник и тушеная в духовке картошка с селедкой и творогом.

Если бы мать не научила ее хозяйничать, то бог знает, как долго пришлось бы ждать этого шкафа.

— Вы, наверное, большой начальник…

Ах, как Вильяму льстило такое почтение!

— Нет-нет, я что-то вроде начальника… Если бы вы согласились немного прибирать мою комнату, я бы добавил рублей двадцать.

— Мне это нетрудно… Пенсия маленькая — я ведь на государственной работе не состояла… Все по дому, детей растила…

— Вот за первый месяц, — Вильям подал сотню. Хозяйка достала из передника кошелек, чтобы дать сдачу, он остановил ее руку и сказал, что десятка — на новоселье, а шампанское он принесет сам.

Деньги, которые можно было не считать, делали его хозяином положения.

Это такое чувство, ради которого можно идти хоть на костер, подумал Вильям. Ты свободен. Ты господин.

На улице уже не моросило, а шел проливной дождь. Возле тротуаров образовались большие лужи — и проезжающие автомобили разбрызгивали воду до самых стен домов. Вильям уже почти потерял надежду на возвращение Цауны, но тот вдруг показался и затащил его в ближайшее парадное.

— Думаю, все устроится, — сказал Цауна. — Импорта нет, но есть наша.

— Я могу и подождать.

— Ты, наверно, думаешь, что я тебе предлагаю то, за чем стоят очереди? — Цауна показал на противоположную сторону улицы, где у просторных дверей мебельного магазина толпились люди. Те, кто протискивались в магазин, мешали тем, кто согнувшись под тяжестью ноши, выходили. Они выносили ровные стопки досок, стекла от буфетов, матрацы. Укрыв свои приобретения газетами, чтобы лакировку не попортил дождь, они во весь опор мчались к грузовым такси, стоявшим неподалеку в ожидании.

— Импорт можно достать раз в месяц, нашу — раз в год. Импорт с нашей и сравнить нельзя. Импорт — это всего лишь конвейерная продукция, а наша — люкс!

Вильям пожал плечами, тем самым окончательно подтвердив свою неосведомленность.

Цауна говорил о мебели, которая демонстрировалась на какой-то выставке. После выставки мебель была упакована и отослана обратно на фабрику в один из городов республики. Должно быть, вскоре на фабрику позвонили. Теперь уже никто не знал, откуда звонили — из министерства или из какого-нибудь другого учреждения и что обещали за это — то ли лимитированные станки или две дюжины путевок на знаменитый курорт. Но фабрика решила свои экспонаты продать. Фабричная комиссия установила цену, мебель сложили аккуратно в ящики и отправили в магазин. В отличие от других подобных ящиков, на этих имелась одна дополнительная надпись — «Максимову». Кроме того, экспедитор имел при себе конверт, в котором директору магазина слали дружеский привет и просьбу: ящики с такими-то номерами продать товарищу Максимову, который к нему явится лично. Поскольку директор магазина имел обыкновение тоже оказывать дружеские услуги руководству фабрики, то сомнений не вызывало, что ящики действительно он продаст только Максимову.

Когда Цауна увидел ящики с надписью «Максимову», он сразу смекнул, что это как раз то, что ему нужно. Он разыскал старшего продавца, с которым был знаком, ухватил за пуговицу пиджака и затащил в темный угол.

— Что в этих ящиках?

Старший продавец сморщил гримасу безразличия. Она означала: не знаю и знать не желаю. Это для директора, и самое разумное — вообще эти ящики не замечать и о них не думать.

— Сто! — сказал Цауна.

Старший продавец поднял вверх палец, как бы проверяя направление ветра, пошел к экспедитору, полистал накладные и, вернувшись, прошептал:

— Табу!

— Я у тебя спрашиваю, что там?

— С выставки.

Нет, Вильям мировой парень, и он, Цауна, все-таки раздобудет для него эту выставочную мебель!

— Сколько?

— Будет жуткий свистопляс, — покачал головой старший продавец. — Ты меня голым в крапиву сажаешь…

— Поговори с экспедитором! Мне нужна секция, мне нужен диван, мне нужны мягкие кресла, журнальный столик, шкаф…

— Разводишься?

— Я восстановил свои права человека еще десять лет назад. У меня друг только что получил комнату.

— Денежные однако у тебя друзья…

На фабрике экспедитору ничего не сказали, дали только письмо. Директора в данный момент не было на месте, старший продавец обещал положить письмо на стол директору. А в действительности конверт он скомкал и выбросил в мусорную корзину. Перед отъездом из Риги экспедитор позвонит директору и скажет, что для него на столе лежит конверт, тогда, может быть, его найдут в мусорной корзине, но мебель тем временем уже улетучится.

— Ну, тогда живо очищайте помещение! — Химический карандаш уже скользил по шуршащей копирке в расчетной книжке. — Но только живо!

Цауна и Вильям, стоя в очереди в кассу, видели, как ящики с надписью «Максимову», покачиваясь, проплыли к грузовой машине.

Вечером они уже собирали и скрепляли детали мебели, и тут Вильям подумал, что они вполне заслужили развлечение. Он позвонил Ирене. Ирена пришла и сразу же принялась хозяйничать. Завтра она привезет сюда две салфетки — одну полосатую, другую клетчатую и еще скатерть. И еще вазу и цветы. Цауна посмотрел на Вильяма исподлобья — подобные нападения на жилплощадь ему уже знакомы.

Цауне Ирена нравилась, ему даже казалось, что он в нее чуть-чуть влюблен. Справедливости ради надо отметить — вообще-то он чуть-чуть влюблялся почти во всех молодых женщин, которых встречал. Его сердце уже столько раз было разбито, что боли от новых трещин он не испытывал.

И он не мог оторвать глаз от Ирены, которая, подоткнув и без того короткую юбчонку, протирала тряпкой пол — время от времени взгляду открывались не только длинные стройные ноги.

Вильям ушел в магазин за шампанским, в комнате они были одни, и Цауне захотелось назначить Ирене свидание. Однако он быстро подавил свою прихоть — так можно испортить отношения с Вильямом. Другого портного он, может, еще нашел бы, а вот другого компаньона фирмы — нет.

Ирена разогнула спину, лицо ее от работы раскраснелось, глаза восторженно сияли. Изъясняясь цауновским языком, она была чертовски хороша.

Стоя в дверях с тряпкой в руках она обвела комнату хозяйским взглядом. Только б этот Цауна не сломал кресло — недовольно подумала она, — раскачивается как ребенок. Кресла с обивкой цвета мха имели высокие вогнутые спинки и хромированные металлические ножки на колесиках, которые легко вращались.

— Когда тебе понадобится мебель, ты тоже можешь мне позвонить, — все же не удержался Цауна.

Ирена холодно улыбнулась и ушла на кухню к хозяйке. Они щебетали так, что не услышали, когда вернулся Вильям.

— Как ты думаешь? — Вильям покрутил бутылку шампанского.

— Черт не дремлет!

— Не понимаю.

— Уж лучше не начинай!

— Где Ирена?

— На кухне пятую колонну формирует. Прислушайся, сейчас щебет смолкнет — они песню заведут.

Хозяйка принесла высокие хрустальные бокалы, гордость своего буфета, и они с Иреной снова исчезли на кухне. Готовить ужин.

Вильям сел в другое кресло. Оно показалось жестковатым, но было удобное, как футляр для скрипки.

— Большой скачок! — сказал Вильям. — Еще несколько дней назад у меня была всего лишь кровать в крохотной комнатенке.

— И несколько тысяч рублей, — дополнил его Цауна. — Это все-таки разница.

— Странно, но угрызения совести меня не мучают. Я совсем не чувствую себя вором.

— Потому что тебе хорошо платят… — Цауна вовсе не был циником, но не упускал случая таким казаться.

— Нет, правда, с совестью я в ладах. Как-то вечером взял и все основательно продумал. Как ни странно, но я вроде даже оказался благодетелем общества. Воры — это директор, наша элегантная главная инженерша и эта блондинка-клецка из министерства. Это они ради своих премий, ради своего подхалимства каждый год готовы зажилить три тысячи костюмов.

— Неужели так много? — встрепенулся Альберт.

— По десять в день, стало быть, три тысячи в год. А мы ткань, предназначенную для этих костюмов, не превращаем в лоскутки, как того желает банда наших администраторов и как им выгодно, а превращаем в костюмы, что выгодно государству…

— Да, да, мы выполняем функции, очень похожие на функции милиции… — Крупные цифры сильно взволновали Цауну. — Если нас накроют, то повесят администрацию «Моды»!

— Я не говорю про суд, я говорю про совесть.

— Кому нужна твоя совесть?

— С тобой сегодня нельзя нормально разговаривать.

— Если твоего директора и главного инженера поймают на их делишках, они отделаются обыкновенным выговором.

— Они «работают» так уж десять лет. Если подсчитать, можно было пол-Риги мужского населения одеть.

— Ну, хорошо, директора уволят, но в списках номенклатуры он все равно останется. Его назначат директором в другом месте. И он это знает. Может, ты думаешь, что в глазах своего начальства он станет хуже? Нет, облачится в терновый венок мученика, что в конце концов ему даже выгодно. Скажут — был свой парень, но не повезло, поскользнулся, какой-то подлец его подвел. Не будем забывать, что жульничал он ради нас всех. От плана его фабрики зависел план министерства, а от плана министерства — план республики, а от плана республики — план всего нашего огромного государства. Товарищи, это же государственное дело! В конце концов они и впрямь поверят, что делали нужное для государства дело. Потому что они подсчитывают проценты, а ты считаешь костюмы!

— Главную инженершу на некоторое время понизят до начальника цеха, — помолчав, продолжал Цауна. — Но потом директор ее снова возьмет к себе. Главным инженером или своим заместителем — в зависимости от того, какая единица по штату будет. Потому что она свой человек, а свой свояка видит издалека. Ее мышление притерлось к мышлению директора. Я себе в замы тоже не взял бы человека, который думает иначе, а тем более такого, у кого за свое «иначе» хватает смелости постоять. Взять такого к себе — значит причинить вред процентам плана и моей нервной системе.

— Но если…

— Хватит, поговорим лучше о бабах!

— Тут у тебя больше опыта, начинай…

— Ирена переберется к тебе?

— Нет, — Вильям насторожился.

— Тогда гляди в оба!

Альберт ничего не пояснил и заговорил о другом.

— Я забыл тебе сказать про земельный участок. Участка нет. Но продают фундамент с участком.

— Надо подумать…

— Думай на здоровье, только мне срочно надо дать ответ.

— Почему сами не хотят строиться?

— Вариант развода. Мужу остается машина и гараж, жене — квартира и участок, бабушке — дети. И все довольны.

Вошла Ирена с подносом. На нем стояли маленькие мисочки с разными салатами.

— На подносе очень удобно нести, — улыбалась она. — Нам тоже такой надо купить!

Цауна злорадно ухмыльнулся, но ни Ирена, ни Вильям этого не заметили. Ирена — потому что расставляла посуду на журнальном столике, уже накрытом хозяйкиным льняным полотенцем с большими неразборчивыми монограммами на концах. Вильям — потому что был очарован как бы расцветшей в этот вечер красотой Ирены. Он почти ощущал ее нежные ласки, мягкие волосы на своем плече, чувствовал губы и упругую грудь.

— Хороший диван, — сказал вдруг Цауна. — Твердоват.

Они с Вильямом подумали об одном и том же.

Шампанское в бокалах зашипело и опало.

— Прозит!

— Прозит!

— Прозит!

— А вы, сынок, совсем не пьете?

— Совсем.

— Вот уж повезло Иреночке — хорошо жить будет.

— Ах, какой вкусный салатик! — радовалась Ирена и казалась от этого еще красивее.

— Я тебя, дочка, научу готовить…

— Я буду прилежной ученицей.

— Мы с тобой уживемся!

Цауна еще раз многозначительно посмотрел на Вильяма. Тот был настолько ошеломлен, что не находил слов. Он ведь пригласил Ирену только так — скорее шутки ради, но она, видимо, чего-то недопоняла или не хотела понять. Но сегодня он ничего не скажет, чтобы не испортить вечер. Ни себе, ни ей.

Глава 16

В воскресенье Вильям с Цауной отправились посмотреть фундамент, который продавался вместе с участком. Это было километрах в тридцати от Риги и в получасе ходьбы от моря. Ночью подморозило, ухабы на дороге казались окаменевшими. С неба, сплошь затянутого тучами, сыпал редкий снег. Березы в аллее, вытянувшейся от железной дороги почти до самой дачной колонии, стояли без листьев. Голые молодые деревья — результат первого субботника — напоминали воткнутые в землю, растрепанные дворницкие метлы.

Колония застраивалась на осушенном болоте, изрезанном многочисленными отводными канавами, и теперь на ухоженной земле хорошо росли и кусты, и деревья, и живая изгородь.

— Зимой вообще все выглядит уныло, — сказал Цауна, уставясь на засохшие стебли помидоров: подвязанные к колышкам, они еще торчали кое-где на грядках.

Вильяма больше интересовали дома. Тут были двухэтажные с боковыми навесами для машин, были одноэтажные просторные, с такими огромными крытыми и открытыми верандами, что занимали весь участок, а покрытые тенниситом дорожки тянулись вдоль самого забора. Были консервативно-кубические, оштукатуренные и легкомысленно застекленные строения, и совсем маленькие — как будки для садового инвентаря на семейных огородах. По цвету они тоже были разными: от спокойного темно-зеленого, серого до яично-желтых, пестрые и яркие как картинки, но никакая краска не могла скрыть материальных возможностей застройщика: они были как на ладони.

Вильям и Цауна долго кружили по переулкам: названии улиц в колонии не существовало, здесь руководствовались только номерами земельных участков. Это отнюдь не означало, что номера соседствуют: вереница их вдруг обрывалась и возобновлялась совсем в другом месте.

Фундамент они отыскали на пригорке, рядом с ним стоял вполне приличный домик-времянка из кирпича, из трубы валили густые белые клубы дыма. До самой улицы простирался сад с яблоньками и грушами.

На скамейке у плиты с раскрытой дверцей сидела худощавая, чересчур ярко накрашенная женщина в пальто и кожаных перчатках, и, глядя на огонь, жгла бумагу. На раскаленной поверхности плиты шумел чайник. Женщина была лет сорока. Корзина рядом была еще наполовину набита бумажными свертками, письмами и потрепанными детскими книжками.

У окна стоял столик с немытой посудой, у крайней стены — дощатый топчан, застланный домотканым полосатым одеялом.

На топчане валялась черная лакированная сумочка.

— Ну вот, мы прибыли, чтобы посмотреть на ваш товар, — оживленно начал разговор Цауна.

Женщина посмотрела на покупателей так, словно это были грабители.

— Пожалуйста… Пожалуйста… — ответила она насмешливо и оскорбительно. Когда она говорила, у нее на лице нервно подергивались мускулы. Она достала из черной сумочки связку ключей и пошла вперед.

Под фундаментом скрывался целый этаж. Женщина водила их по многочисленным помещениям, и в ее голосе не стихала злая издевка.

— Здесь, господа, вы видите пивной погребок, — она словно пародировала гида. — Там у стены находятся козлы для двух бочек. Бочки подымаются и опускаются через люк. В одной бочке темное, в другой светлое пиво. Углубление на полу в углу — для винных бутылок. Они должны находиться в горизонтальном положении, так, чтобы вино смачивало пробки, и они не рассыхались. По проекту пивной погребок предполагается обставить так — здесь будет рассеченный вдоль дубовый ствол с чурбаками-стульями по обе стороны.

Она произнесла это как стишок — без запинки.

— Рядом погреб для овощей и прачечная с насосом, с другой стороны — котельная и финская баня с бассейном. — Она отперла еще одну дверь.

Финская баня была уже готова. В углу стояла электрическая печь, напротив — парилка с тремя полками. За баней — бассейн. Из середины почти до потолка поднималась похожая на трап железная лестница.

— Вода в бассейне подогревается. Насос находится в котельной. По лестнице дамы и господа из бассейна могут попасть прямо в гостиную и наоборот.

Она ничего сама не придумывала, просто повторяла то, что слышала десятки раз от мужа. Как только появлялся какой-нибудь гость, он водил его по строящемуся дому, повторяя как попугай:

— Здесь, господа, вы видите пивной погребок, бочки поднимаются и опускаются через люк…

Долгие годы им жилось нелегко, потому что они поженились будучи еще студентами, и она из-за ребенка институт так и не закончила. Зато муж постепенно взбирался по служебной лестнице вверх, пока не взобрался довольно высоко и там закрепился.

— Нельзя ли взглянуть на проект? — спросил Вильям, когда они вернулись во времянку.

— Лучшего проекта вы не найдете, — женщина показала документацию. — Жилая площадь в пределах нормы, зато вспомогательных помещений вдвое больше… Проект делал муж…

— Тогда, конечно, проект особенно хорош, — Цауна пытался подтрунить.

— Да, он был плохим мужем, но хорошим архитектором.

Женщина снова сунула в печку листы бумаги, они вспыхнули с мягким хлопком. И вдруг она разрыдалась.

— Он не думал о семье! Он обо мне и детях совсем не думал! Он бросил нас совсем нищими. Почему он так сделал?

— При разводе ведь имущество делят пополам, — глубокомысленно изрек Цауна. — Меньшую половину мужу, большую половину жене…

— Мы не развелись. Его арестовали. Его осудили. — Слезы чертили по щекам узкие грязные бороздки, а голос дрожал от гнева. — Если бы он любил семью, то никогда бы этого не сделал, зарабатывал бы деньги честно!

— Если можете поклясться, что до того ни о чем не подозревали, то бросьте в него камень… — буркнул Цауна.

Женщина так быстро вскочила на ноги и таким испепеляющим взглядом посмотрела на Цауну, что казалось — сейчас она его чем-нибудь огреет. Она пинком распахнула дверь:

— Пошел вон, жирная гадина! Убирайтесь оба! Мне противны жирные мужики! Вон отсюда!

— А у меня иммунитет против укуса тощей козы! — обозленный Альберт вышел за дверь, и Вильям молча последовал за ним.

Даже за калиткой они еще слышали истерические всхлипывания женщины.

В электричке Цауна брюзжал об испорченном воскресенье, но вдруг вспомнил, что он эту женщину видел на именинах у своего коллеги, который теперь ему сообщил о продаже участка. В сердцах Цауна сплюнул на пол тут же в вагоне.

— В той компании она была первой дамой. Одевалась с таким шиком — шикарнее некуда. У нее была большая камея тончайшей работы, тогда они только-только снова входили в моду. Она рассказывала, что эта камея в ульмановские времена принадлежала миллионерше и даже назвала фамилию.

— Знаешь, я бы этот дом все равно не взял, даже если бы мы с ней сговорились.

— Огромный дом. Чтобы построить такой, надо два мешка денег. А вообще… Я, например, ничего роскошнее не могу себе представить. Нынче дом — самый выгодный способ помещения капитала.

На том разговор о доме закончился, хотя в мыслях Вильям к нему возвращался не раз. У него были деньги, и ему хотелось извлечь из них какую-нибудь пользу или вложить во что-нибудь надежное. Он накупил костюмов, туфель, разных дорогих мелочей, купил самый дорогой цветной телевизор и решился бы на машину, если бы она его хоть немного интересовала. А что еще можно купить? Нечего. Жажду покупать сдерживали четыре стены его комнаты, и не было никакого смысла загромождать ее. Ирена у него выклянчила стереопроигрыватель, и на этом он окончательно поставил точку.

Вильям пытался помочь матери, но она отвечала, что ни в чем не нуждается, категорически от всего отказывалась. Наконец Вильям уговорил ее взять путевку на юг, в санаторий. Мать послушно прожила там месяц, но, вернувшись, заявила, что никуда больше не поедет — на юге ей не понравилось.

Да, если бы он теперь жил с Беатой, тогда он знал бы, куда девать деньги. Беата… Тут он подумал, что деньги помогут ему одержать триумф. Совсем скоро у Беаты именины. Двадцать пятого октября, ведь Беата — сокращенное от Беатриса. Он пойдет ее поздравить.

С помощью Цауны он купил шубу из каракулевых лапок, она была не так уж дорога (он мог себе это позволить), но с ней, конечно, не могли тягаться всякие нейлоновые суррогаты.

И вот, к вечеру он взял большой пакет с шубой и отправился в путь. Хотя ему надо было проехать всего несколько кварталов, он взял такси — шиковать, так шиковать! Вспомнив, как много времени проводила на работе Беата, Вильям беспокоился, что придет слишком рано, но беспокойство его было напрасным — дверь она открыла сама.

— Ты? — она выглядела несколько растерянной. Она не нарядилась, видно, не ждала гостей.

— С именинами! Желаю счастья! — переступая через порог, Вильям протянул большой букет чайных роз. Он заставил себя улыбаться.

Она поблагодарила, провела Вильяма в переднюю комнату, где теперь спал мальчик, а сама побежала в ванную обжечь стебли роз — цветы были ее слабостью, и она знала, что с ними надо делать, чтобы подольше цвели.

— Ну, рассказывай, как живешь, — крикнула она из ванной. — То, что ты еще работаешь, я знаю по денежным переводам сыну.

— И много бухгалтерия присылает?

— А разве ты не знаешь?

— Специально не интересовался.

— Около шестидесяти рублей в месяц.

— Хватает?

— Хватает и даже остается.

— Если будет мало, дай знать. Теперь уж моя жизнь как будто наладилась, получил хорошую комнату, обставил…

— Жениться не собираешься?

— Все раздумываю.

— Женись, потом одному будет скучно.

— Где Ролис?

— В спортивном лагере. Он в волейбол играет.

— А как школа?

— Это сборная республики, у них там на месте учатся. Насчет учебы я не беспокоюсь, за прошлую четверть в табеле были только две четверки.

Вильям развязал сверток и развернул шубу. Когда Беата вышла из ванной комнаты, он уже держал шубу за плечики.

— Примерь!

— Ты с ума сошел! — В глазах Беаты заблестело неподдельное изумление и неподдельная радость.

— За хорошее воспитание сына!

Беата в шубе покрутилась перед маленьким зеркальцем в прихожей, потом все же побежала в спальню к большому зеркалу. Радость сменил восторг.

— Такой дорогой подарок я от тебя принять не могу, — донеслось из спальни.

— Это не подарок, это вознаграждение…

Какой встречи он ждал? Ответить на этот вопрос он не мог. По дороге сюда он знал одно — на порог-то его пустят, ведь он шел к своему сыну. Хотя Беата ревниво оберегала любовь сына, она не могла запретить встретиться с Ролисом. И пока отец и сын оставались чужими, а такими они, к сожалению, были, Беата, разрешая такие встречи, ничем не рисковала.

Но как она все еще хороша! Она надела джемпер малинового цвета, который облегал фигуру и подчеркивал белизну ее бархатистой кожи. Никогда ни одна женщина не нравилась ему так, как Беата, ни одну он не желал так, как Беату. Он хотел встать, схватить ее и целовать. Целовать, целовать, целовать, целовать! Он почти было поддался этому искушению, но сработали тормоза разума. Если он хочет вернуть Беату, он должен быть дипломатом. Он должен быть стратегом, а не тактиком. И теперь он полностью убедился, что хочет вернуть жену, ее благожелательное поведение внушало надежду. Никакая другая женщина на всем белом свете ему не нужна, никакая другая, только Беата. А он-то, наивный, порой думал, что эту пустоту, которая бывает в сердце каждого одиночки, сможет заполнить Ирена. Какие смешные аргументы — Ирена молода, Ирена красива, Ирена всем нравится… Но Ирена, к сожалению, всего лишь Ирена, она не Беата и не может быть ею. Ему нужна Беата, только Беата… Бог с ним, с Цауной, пусть он берет эту мелочную хитрую девчонку и идет на все четыре стороны! Пусть избавит его от этой покорной пискли! Надо сказать ему прямо — забирай и ступай! Лучше быть одному и бороться за Беату. За Беату! По правде говоря, он Ирену презирает. Да, это точно! Презирает!

— Я никого не ждала, — Беата торопливо накрывала стол. Как же он раньше не замечал, насколько грациозно и ловко она это делает! Она сказала «Я не ждала…» Разве с этим Лианом у нее все кончилось?

— На именины всегда кто-нибудь да придет… — сказал Вильям.

— У нас гостей почти не бывает, — ответила довольно грустно Беата. — Когда мы с тобой развелись, и здесь стал жить Лиан, наши общие знакомые исчезли как по мановению волшебной палочки… Их сменили коллеги Лиана… Это другие люди… За столом всегда сидели две разные компании, и каждая веселилась сама по себе… И тогда наши старые знакомые исчезли и стали поздравлять только по телефону. Коллеги Лиана говорят обычно только о работе, поэтому наши, наверно, их сочли заносчивыми, хотя они совсем не такие. А нашим было неудобно со своими песнями и танцами… Я и правда очень рада, что ты сегодня пришел…

Вильям посмотрел на бутылку коньяка. Он сам принес ее. Она стояла на середине стола. Что произойдет, если он выпьет? Скорее всего — ничего. Прошло достаточно много времени. Конечно, каждый организм реагирует по-своему… Нет, ничего особенного не может случиться. Подливка начал пить уже через два месяца.

Вильям откупорил бутылку.

— Тебе разве можно? — заволновалась Беата.

«О чем она беспокоится? О моем здоровье или о том, что я могу здесь умереть!»

— Почему бы и нет?

— После первой рюмки, говорят, уже не могут остановиться.

— Почему ты думаешь, что эта у меня первая?

— Но ведь ты не пьешь?

— Выпиваю, но очень мало и очень редко.

— Лучше все же воздержаться!

— Все зависит от твердости характера.

Зачем я ломаюсь, как мальчишка? Дурак! Но отступать мне некуда, по крайней мере, пригубить надо.

Вильям, словно смакуя, отпил крошечный глоток и замер, приготовившись к тому, что в животе начнутся рези или его вырвет. Он думал, что придется бежать в туалет, но ничего не произошло, во рту остался прекрасный аромат коньяка.

Хотя Беата и говорила, что никого не ждала, закуски у нее все же были приготовлены.

У входной двери коротко позвонили.

— Лиан! — Беата немного смутилась.

Вильям увидел его в зеркале коридора. Лиан походил скорее на замухрышку, чем на сердцееда или атлета. На нем был помятый костюм из синтетической ткани, а на ногах самые простые туфли отечественного производства.

Лиан развернул и преподнес Беате три очень красивых гербера, которые напоминали малиновое, красное и оранжевое солнца с длинными лучами, наподобие тех, какие рисуют дети. За это он удостоился легкого поцелуя в губы.

Затем их познакомили.

— Лиан.

— Вильям.

— Садись, пожалуйста, — Беата взяла руководство в свои руки. — Что тебе положить?

— Извините, я сперва вымою руки, все-таки из больницы…

В ванной комнате вода лилась долго. Что испытывал этот Лиан? Ведь почти все в этой квартире было приобретено Вильямом. Кто к кому пришел в гости?

Визит пришелся Лиану не по душе, он настолько демонстративно предался дегустации зеленого горошка и ветчины, что Вильяму следовало бы встать и уйти, однако он был упрям — он откинулся на спинку стула и закурил.

— Хорошие стулья, — сказал Вильям. — Скоро уже семнадцать лет, как я их купил, а спинки еще не отвалились.

Взгляд Лиана сделался свирепым.

— Вы их сейчас возьмете с собой или потом?

— Нет, я просто говорю, что стулья хорошие.

— Извиняюсь, но мне, наверное, придется предоставить вам возможность одному развлекать Беату. Рад был познакомиться…

— Да, нам следовало сделать это еще лет пять назад.

Лиан положил вилку рядом с тарелкой и встал.

— Всего хорошего!

У него с Беатой был долгий разговор в коридоре, но обратно Беата пришла одна. Она выглядела не взволнованной, а подавленной.

— Лиан стал нервным, ему в последнее время не везет.

Вильям недвусмысленно посмотрел на грудь Беаты.

— Я бы этого не сказал.

— Он целый год проработал над докторской диссертацией, и оказалось, что кто-то недавно почти по этой же теме защитился в Ленинграде, и Лиану больше нет смысла продолжать работу.

— Кандидат ведь тоже, наверно, получает немало…

— Шубу купить он бы не мог… Может, нальешь еще по рюмочке?

Вильям налил, но сам снова выпил совсем маленький глоточек — он все-таки боялся.

Вильям уже собирался уходить, когда зазвонил телефон, который теперь стоял в коридоре. Вильям слышал только то, что говорила Беата, но было вполне достаточно, чтобы понять, кто звонит.

— Да, да… Спасибо, сынок, спасибо… Как твои успехи? В первый состав попадешь? Ну, тогда хорошо… Нет, гостей немного… Папа пришел. Какой? Ну, твой папа… Да…

— Дай мне с ним поговорить! — крикнул Вильям.

— Я ему передаю трубку.

— Ну, здорово, чемпион!

— Здравствуй, отец!

— Что поделываешь? — опять все тот же барьер! Опять не о чем говорить! Сколько раз он собирался навестить сына, и всегда его удерживала мысль, что им не о чем будет говорить. Живя бок о бок, они настолько отдалились, что друг друга решительно не понимали.

— Ничего не делаю, стою у телефона и вытираю пот, — голос мальчишки звучал бодро.

— Нет ли у тебя какого-нибудь тайного желания?

— У нас тут одному парню недавно привезли колоссальные японские кеды, если бы ты мог достать…

— Считай, что ты уже в них…

— Ух ты, папа!

— Я перешлю тебе их с мамой. Когда опять будешь в Риге, заходи в гости! Посмотрим по телевизору хоккей. Нет, у меня цветной. Совсем другое дело! Нет, нет, большой… Самый большой… Заплатил почти тысячу. Запиши телефон и адрес! У тебя есть чем записать? Ну, тогда валяй! И жди кеды!

Беата уже сварила кофе. Вежливый намек, что пора уходить.

— Ты шикарно живешь, — в словах Беаты прятался вздох.

— Я для «Моды» кое-что изобрел и не перестаю удивляться, что за это платят такие жирные премии. Проценты за такую экономию, проценты за сякую экономию… То сотня, то целая тысяча… За все это время костюма два скроил дома, да и то лишь по дружбе…

— Не думаю, что тебе всегда так платить будут.

— А я думаю, что это только начало: у меня голова полна идеями.

Вильям попивал кофе и делал вид, что не замечает возвратившегося Лиана. Беата стала убирать со стола, она, наверно, предчувствовала резкий разговор, поэтому исчезла на кухню с грязными тарелками.

Лиан остановился в дверях спальни, казалось — он сейчас взорвется.

— Может быть, сударь придет завтра? Нам пора спать!

Спать? Да, он, свинья этакая, пойдет спать с Беатой! Залезет к Беате под одеяло!

Вильям большими шагами вышел в коридор и натянул пальто. Только на пороге он овладел собой и с ухмылкой сказал:

— Завтра я не смогу. Но может приду послезавтра. Передайте это, пожалуйста, моей бывшей жене!

Война была объявлена.

Эта свинья полезет под одеяло к Беате! Вильям опять чуть не пошел подглядывать, ему снова захотелось подняться по лестнице в доме напротив и смотреть в окна своей бывшей квартиры. Только страх увидеть слишком много удержал его.

Вильям тихонько пробирался по коридору, чтобы не разбудить хозяйку.

Свет в комнате ему включать не пришлось — на диване лежала Ирена и читала журнал. На белых накрахмаленных простынях контрастно выделялось ее черное кружевное комбине. Это случилось впервые — она явилась сама, без приглашения.

— Где ты был?

— У бабы.

— Ты шутишь, а я так волновалась… — Ирена осторожно всхлипнула.

Вильям начал раздеваться.

Глава 17

Механизм, сконструированный Вилбертом Зутисом, функционировал безукоризненно: конструктор был не из дилетантов, в голове которых гуляют ветры идей, а профессионалом, для которого это и хлеб насущный, и масло, и к тому же колбаса. Вечером после смены Джонг помогал Вильяму настелить ткань для десяти костюмов, а часа через два раскроенные детали уже лежали в полиэтиленовых мешочках; сложив их в портфели, Вильям и Джонг уходили с фабрики через дверь, которая соединяла склад Джонга с улицей. В кварталах двух от «Моды» их поджидал в своей машине Зутис. В первые дни Зутис сам подъезжал за полиэтиленовыми мешочками, но вскоре от этой практики отказались — чужой человек у дверей склада мог возбудить интерес, а два работника, направляющиеся домой — явление обычное. И все же в конструкции Зутиса это был самый уязвимый узел, он старательно размышлял о его усовершенствовании. Если Джонга или Вильяма на улице задержат и проверят содержимое портфелей, то посадить обоих на скамью подсудимых для милиции не составит никакого труда. Что же произойдет дальше? Джонг, вероятно, скажет, что это не его портфель, скажет, что оба портфеля принадлежат Вильяму и еще как-нибудь по-дурацки будет выкручиваться; его, конечно, осудят, но из-за него все-таки до Зутиса клешни милиции не дотянутся. Иначе дело обстоит с Вильямом. У Вильяма нет закалки, он может расколоться еще до того, как ему покажут статьи уголовного кодекса о смягчении наказания за чистосердечное признание. Зутис не мог отделаться от мысли, что милиции удастся заговорить Вильяму зубы, нажав только на сознание чистой совести.

В случае провала Вильям наведет милицию на след Зутиса, в этом он не сомневался, поэтому было чрезвычайно важно подстраховать второе звено — Зутис — портные и третье звено портные — магазин.

Вильям может выложить милиции всю конструкцию, однако, если он не сможет подтвердить это свидетельскими показаниями, милиция окажется бессильной. Что Вильям знает? Он знает чертовски мало, и это хорошо. Фамилию Зутиса он не знает, где Зутис живет — тоже не знает, потому что они встречались только на нейтральной территории. Где находятся портные, он не догадывается, об этом не догадывается даже Цауна. Они наверняка думают, что есть какая-то подпольная мастерская, и пусть думают, пусть так и умрут, не подозревая о гениальной идее Зутиса — о надомниках. Их милиция не найдет и не сможет заполучить в качестве свидетелей. Звено Зутис — портные железное. И другое звено — портные — магазин вне всякой критики. Свой каменный гараж Зутис обменял на общественный, похожий на сарай и теперь его «жигули» стояли рядом с «москвичом» Цауны. Он открывал багажники обеих автомашин и обычно в восемь утра перегружал готовые костюмы из своей машины в цауновскую. Когда в девять Альберт являлся за машиной, чтобы ехать на работу, Зутиса уже не было и в помине.

За час до начала рабочего дня завмаг Цауна въезжал на своем «москвиче» во двор магазина и по служебной лестнице переносил левый товар на склад.

Зутис предвидел, что Цауна в любом случае будет петлять и отпираться до последнего. У Цауны найдут левого товара на какую-нибудь тысячу или чуть больше, он будет валить вину на базу, экспедитора и свою занятость — когда привезли костюмы, у него не было времени их пересчитать. Такое халатное отношение к работе, разумеется, наказуемо, но вряд ли за это посадят в тюрьму, присудят какие-нибудь проценты из зарплаты и все — покой в доме.

В целом Зутис чувствовал себя в безопасности, хотя ему и не нравились прогулки Джонга и Вильяма с полными портфелями. Он даже запланировал начать переговоры с шофером-экспедитором, который на пикапе развозил выкроенные костюмы по швейным цехам. Шофера звали Вилитис. Но настоящее его имя — Вилис Сайсмак, его отец и отец Альберта были друзьями и коллегами — оба ломовые извозчики. Сайсмак трагически погиб в день освобождения Риги. Сестры Вилитиса быстро повыскакивали замуж, и мать растила и баловала его до призывного возраста. Во время войны она разжилась кое-каким имуществом, а в послевоенные годы, под давлением обстоятельств, помаленьку все распродавала. Так она познакомилась с рынком и не могла уже от него отстать. Здесь у нее было свое постоянное место, уже несколько десятков лет она торговала зеленым луком, редиской и связками овощей для супа. По бумагам значилось, что все это она выращивает на своем семейном огородике, хотя на самом деле большую часть своего товара она скупала оптом у тех, кому не хочется стоять у весов на рынке.

Вилитис был смыслом ее жизни: после школы он обычно прибегал на базар, чтобы выпросить у мамочки деньги на пирожное. Она его баловала, поэтому, наверно, остальные мальчишки его ненавидели, называли маменькиным сынком и от уменьшительного имени «Вилитис» он никак не мог отделаться, хотя был плечист и упрям.

Еще до армии Вилитис получил от мамы мотоцикл. После армии мотоцикл он выгодно продал и вместо него купил сильно помятую, сплющенную «победу», владелец которой после аварии хотя и не сплющился совсем, все же решил, что трамвай — куда более удобное средство сообщения. «Победу» Вилитис ремонтировал долго, после чего она стала красной, как спелый помидор. Тогда Вилитис стал на ней катать дочку своего соседа, которую все считали очень богатой невестой. Женившись, «победу» он выгодно продал. Теперь можно было позволить себе купить сильно расплющенный «москвич».

Личность Вилитиса внушала Зутису надежду, потому что человек, ставший обладателем «москвича», впереди должен иметь отчетливо вырисовывающиеся такие ступени общественной иерархии, как «жигули-2101», «жигули-2103» и «волга» экспортного исполнения. Но Зутис еще медлил, накапливая информацию: он не мог себе позволить промахнуться.

Около одиннадцати утра Вильяма вызвали в контору к телефону — с аппаратом в закройном цехе что-то случилось. Ветер с улицы врывался прямо в подворотню и обдирал лицо мелкими и острыми снежинками как наждаком, мороз безжалостно щипал открытую кожу и в тех местах, где одежда потоньше.

Пересекая двор, Вильям дрожал и все старался угадать, кто ему мог позвонить. Наконец, решил, что Беата — она знает, где он работает, а в телефонной книге номер закройного цеха «Моды» не указан. Естественно, что она позвонила в контору.

Трубка лежала на столе рядом с пишущей машинкой Ирены.

— Кто звонит? — спросил Вильям.

— Какой-то мужчина, — Ирена равнодушно пожала плечами, и Вильям подумал, что она, небось, навострила бы уши, если б звонила женщина. В последнее время он заметил в ней глубоко скрытую ревность.

— Алло!

— Вильям? — Вильям узнал голос Альберта. — Слушай внимательно… Мы незнакомы!

— Что?

— Мы не знакомы. Очисти дом! Слышишь? Срочно! Зутис исчез вместе с машиной. Не думаю, что стряслось что-нибудь страшное, но дом очисти! Ясно?

— Гхм… Да… — пробормотал Вильям.

Альберт Цауна положил трубку.

— Неприятные известия? — спросила Ирена.

— Нет-нет… все в порядке… — Вильям как чумной, почти спотыкаясь, выбрался из Ирениной каморки. — Мне обещали одну вещь… Вечером будешь?

— Если ты хочешь…

— Я просто спросил.

— Если так, я могу и не приезжать.

— Нет, приезжай! — Ему не хотелось быть одному. Если явится милиция, Ирена хоть поможет сложить в чемодан необходимые вещи. Ему казалось, что он не в состоянии что-либо предпринять, прийти к какому-либо решению.

Он не чувствовал больше ни ветра, ни колючих снежинок. Он был слишком ошарашен, чтобы чувствовать что-нибудь. Он был как боксер, который провел бой в прекрасном стиле, набрал много очков и почти одолел противника, но под конец нарвался на короткий резкий удар, и очнувшись на четвереньках в углу ринга, теперь сквозь звон в ушах слышит голос рефери: «… пять… шесть… семь…».

Джонг выслушал Вильяма молча. Только сопел. Потом, все так же сопя, он сделал несколько кругов по складу и сказал:

— Я ничего не знаю!

— В цехе есть лишняя ткань. Метров двадцать.

— Я ничего не знаю. Оставьте меня в покое!

— Надо избавиться от лишней ткани! — Голос Вильяма был умоляющим. — Не могу же я ходить с тюком по фабрике.

— Я тоже не могу.

— Сейчас будет обеденный перерыв… Из цеха можно занести сюда…

— Надо… надо… — у Джонга опять пропал дар речи, и он руками в воздухе рисовал круги. — Изрезать… Ликвидировать…

В обеденный перерыв, пока женщины в задней комнате пили молоко, Вильям втащил тюк на склад к Джонгу, и, запершись, обыкновенным большим ножом они изрезали ткань на лоскутья.

И стали ждать милицию.

Когда и около трех милиция не появилась, Джонг слегка приоткрыв дверь склада, обшарил глазами цех и снова дверь захлопнул. Вильям больше не видел его до следующего утра, когда Джонг как обычно получал раскроенные детали. Они обменялись самыми скупыми фразами; никогда раньше они так официально друг к другу не обращались, но теперь такое положение казалось им единственно нормальным.

Работа у Вильяма не клеилась. За многие месяцы привыкнув к своему способу раскладки лекал, он не мог сразу переключиться на другой, пусть даже более простой, примитивный. Ни на миг его не покидал отчаянный вопрос: «Что теперь будет?»

Вильяму недоставало холодной расчетливости Зутиса и цауновского умения лгать; но он все же надеялся, что сумеет скрыть от милиции какую-нибудь мелочь, какую-нибудь деталь.

После именин Беаты, когда он позволил себе явиться этаким барином и когда сделал вывод, что Лиан Свикша не так уж крепко сидит в седле, Вильям разработал тактику, с помощью которой надеялся вернуть Беату.

Он сделал вывод, что в сущности у Беаты только один кумир — сын. Все, что она делала, делалось ради него. Ради сына она спуталась с этим Лианом, потому что под влиянием пьяницы-отца мальчик скорее мог сбиться с пути. Придя к абсурдной мысли, что Беате все равно, с кем жить — с Лианом или с Вильямом — лишь бы хорошо было Ролису, он начал борьбу за привлечение сына на свою сторону.

Ролису уже исполнилось шестнадцать, и он носил туфли на размер больше, чем у отца. Он был видный, стройный и очень вежливый. Кроме того, он хорошо играл в волейбол и считался в классе первым учеником.

Мать одевала его прилично, но не более того. У него не было ярких и дорогих модных туфель на платформе, костюм носил совсем простой, и давая карманные деньги, Беата тоже знала меру. Вот это и были те участки фронта, на которых Вильям одерживал блестящие победы.

Началось с интереса сына к цветному телевизору. Он пришел посмотреть первенство на кубок Европы по футболу и не мог нарадоваться, сколь необычайно ярко выглядят белые и красные, футболисты на зеленом фоне поля. Дня через два он пришел снова и с восторгом смотрел хоккей.

От сына Вильям постепенно узнал, что материальное положение дома далеко не блестяще, что денег в действительности меньше, чем в ту пору, когда Вильям еще не уехал лечиться. Взявшись за научную работу, Лиан отказался от дополнительных врачебных ставок, и дома это сразу почувствовалось.

— Тебе чего-нибудь не хватает? — спросил Вильям.

— Нет, — мальчишка пожал плечами. — «Не хватает» вообще термин условный. Я, например, мечтаю об элегантных французских туфлях, а другие, кому и вовсе нечего обуть, — о простых шлепанцах.

В следующий раз его ждали элегантные французские туфли.

Парень быстро научился удить рыбку в двух прудах. Особенно же хорошо клевало, если подбрасывал матери туманную угрозу, что скоро, может, переберется к отцу насовсем.

Это вынудило Беату позвонить Вильяму. А он ковал свои дальнейшие планы.

— Женщина после тридцати стремится к обеспеченной жизни. Ей нужна одежда как таковая, потому что тем, что под одеждой она блеснуть уже не может, — однажды сказал Цауна. — Она достаточно умна, чтобы не толкаться в трамваях, если можно с удобствами ехать на машине, и чтобы не разгуливать в ситце, если ей доступен шелк. Сумасбродство на молоденьких мальчиков у них бывает после сорока, но этот период не долог.

— Другие умнеют и раньше… — съязвил Вильям.

Альберт в очередной раз потерял свое сердце. Теперь оно застряло в спальне какой-то молоденькой актрисы. Друзья звали ее Мингой. В свои двадцать лет она безудержно стремилась к шикарной жизни. Правда, потом оказалось, что она еще не актриса, а всего лишь студийка, а еще через пару месяцев Альберту пришлось смириться с тем, что и студийка она бывшая. Однако, это не мешало девчонке причислять себя к артистическому миру и таскать запыхавшегося Цауну по квартирам и кафе, где собирались подобные ей попутчики искусства. Ради нее Цауна отрастил пышные баки и длинные волосы. Кроме того, Минга занималась и его гардеробом, и Цауне приходилось облачаться то в смокинг малинового цвета, то в потертые выцветшие джинсы. Цауна всем рассказывал, как сильно она его любит, и потому у знакомых создавалось впечатление, что между влюбленными далеко не все в порядке.

Чем больше Вильям размышлял о влиянии материального положения на любовь, тем чаще приходил к выводу, что деньги имеют отнюдь не второстепенное значение. И почему-то пришел к выводу, что любовь — это нечто вроде плесневого грибка, потому что ей нужна своя определенная питательная среда — пространство, тепло, изоляция, то есть то, что нейтрализует воздействие побочных отрицательных факторов.

Вильям внушил себе, что Беата вернется, если он докажет, что с пьянством покончено, и если он обеспечит сыну беззаботную жизнь.

И вот однажды он явился к Цауне за адресом той женщины, которая хотела продать фундамент с участком. Цауна не был уверен, что они еще не проданы. Он довольно долго звонил, пока, наконец, выполнил просьбу Вильяма.

Истеричную женщину они больше не встретили: земельный участок юридически принадлежал ее матери. Это была статная солидная дама в клетчатом переднике.

— Цена вам известна? — поинтересовалась она, пригласив их на кухню, потому что комнату ремонтировали.

— Та, которую мне назвали, показалась фантастической, — пытался вывернуться Вильям.

— Пятнадцать тысяч — не дорого… Это земельный участок для строительства зимнего дома, дачи облепили нас вокруг лишь несколько лет спустя.

— У меня нет таких денег, — вырвалось у Вильяма. — Может, мы договоримся о рассрочке…

— Если у вас нет денег на фундамент, то где вы их возьмете на то, чтобы построить дом? Одну шкуру с вас сдерут мастера, другую — продавцы стройматериалов…

— Тысяч десять у меня есть… Попробую занять.

— Попробуйте! До свидания!

Она удивилась, когда увидела Вильяма вновь. Он пришел сказать, что достал деньги. Ему одолжил Альберт.

— Теперь у тебя работы хватит на всю жизнь, а долгов на полжизни! — смеялся Альберт, похлопывая себя по животу. Вильям пытался отпереть двери домика-времянки, но то ли замок заржавел, то ли мальчишки в него что-то насовали. Альберт стоял с ним рядом и смотрел на фундамент.

— Зачем тебе такой дом? Из-за него ты себе все нервы перепортишь!

— Не дом будет, а дворец!

— Прославиться хочешь? Тогда лучше сделать памятник. Красивый такой. Вильям на коне или Вильям на слоне, хо-хо-хо-хо!

Милиция все еще не появлялась. Настильщицы уже начали одеваться, собираясь домой, в швейном цехе стихли моторы машин, за окнами слышалась болтовня уходящих женщин — их рабочий день кончился, — а милиция все еще не шла.

Вильям подумал, что, может быть, его не хотят арестовывать на фабрике, а ждут на улице. Подойдут два человека, покажут служебное удостоверение и попросят сесть в легковую машину, как это показывают в фильмах.

Но на улице его не арестовали и за ним даже никто не следил. Он шел дворами, через которые можно было выйти совсем на другие улицы, в последний момент вскакивал в трамвай и, проехав одну остановку, снова менял направление. Так он добрался до магазина Цауны.

Он приблизился к нему осторожно: огляделся сперва, нет ли поблизости милицейской машины, и лишь тогда прокрался во двор. Потом открыл дверь служебного входа. Внизу послышались голоса.

Вдруг Вильям сообразил, что делает громадную глупость. А что если милиция уже внизу? Альберт ведь по телефону предупредил: «Мы не знакомы!» Альберт, может быть, именно сейчас отпирается, а он явится, чтобы показать милиции, в каком направлении искать.

Он кинулся прочь, даже не закрыв дверь. Выскочив на улицу, он бросился в людской поток, вылившийся под вечер на улицу. Он пробивался через толпу с отчаянной энергией, локтями пробивая себе дорогу, задыхаясь. На него оглядывались, вслед ему летели реплики.

Когда Вильям окончательно выбился из сил, он забежал в какой-то подъезд, прислонился к стене и стал жадно глотать воздух. И все ждал — вот-вот услышит шаги преследователей.

Из автомата он позвонил Альберту, чтобы выяснить хоть что-нибудь, но в магазине никто не поднимал трубку.

А вдруг милиция ждет его дома? Кто же дал им адрес? Ведь он там не был прописан.

Он собрался с духом и решил идти домой, потому что бегать так еще час или два не имело смысла, завтра его все равно «заберут» с работы.

Хозяйка сказала, что ему никто даже не звонил.

Явится милиция, и у него останется лишь пустая комната. Пустая комната… Нет, когда он выйдет из тюрьмы, не будет и этой комнаты, и он опять вернется к матери в свою каморку. Опять придется все начинать сначала; под какой же несчастливой звездой он родился — опять и опять ему в жизни приходится все начинать сначала. А может, его осудят условно? Или за хорошее поведение освободят досрочно? Зачем себя обманывать, ведь знаешь, что срок будет большим. И ты знаешь, что сам виноват. Ты мог жить лучше, чем подавляющее большинство других людей, и все-таки спутался с Цауной. Ах, да! Альберт…

Он позвонил Альберту домой.

— Алло! — прозвучало в трубке, но по одному этому слову Вильям не мог определить ответил Альберт или кто другой, поэтому молчал.

— Алло! Нажмите кнопку! — поучал Альберт.

— Это я звоню.

— Ага… Из дому?

— Что нового?

— Все тихо.

— О нем ты что-нибудь узнал?

— Еще нет. Но ты не волнуйся, он будет держать язык за зубами, я его хорошо знаю!

Однако в словах Альберта не было уверенности. Что делают с человеком, который попадает в милицию? Его допрашивают. Так, вроде, должно быть. Допрашивают. А потом? Сразу отправляют в тюрьму? Может, сначала в тюрьму и только потом допрашивают? Почему милиции еще нет? Будет молчать… Так ему и позволят! Что он скажет, как объяснит, откуда у него костюмы? Чего бы ему не признаться, ведь главный виновник — закройщик! Наверно, милиционеры только ловят и отправляют в тюрьму к следователям — не зря же тюрьма возле Матвеевского кладбища раньше называлась следственной… Значит, сегодня вечером или завтра утром.

Нахлынула жажда деятельности. Вильям пересчитал деньги, хранившиеся в секретере, — почти тысяча рублей. Он вложил в конверт шестьсот и записку «Сынок, тебе на мотоцикл», заклеил и надписал «Сыну».

Потом он отсчитал двести пятьдесят за квартиру. За три месяца вперед, если все-таки суд приговорит его к условному сроку.

Он отнес хозяйке конверт для сына и квартплату. Вспомнив, как хозяйка восторгалась его электрическим «горным солнышком», подарил ей этот аппарат.

Он хотел всем оставить о себе добрую память, в нем было уже что-то от покойника.

Когда пришла Ирена, он отдал ей почти все оставшиеся деньги — купи сама все, что хочешь!

— Уж не думаешь ли ты откупиться? — Ирена, как всегда, была подозрительна.

— Нет, — он погладил ее по голове. — Я хочу только доставить тебе радость, ведь я знаю, что ты меня любишь.

— Я все еще не могу поверить, что ты это наконец заметил. — Она стала его целовать, и он сказал себе: «Я ее действительно люблю. Почему бы и нет?» — Угадай, чем бы ты меня больше всего обрадовал… — она прильнула к нему.

Магнитофон?

Рояль?

Шуба?

— Не знаю, — признался он.

— Угадай! — поцелуи ее становились чаще и горячее.

Сегодня нет, значит, завтра утром, думал он, ложась рядом с Иреной на диван. И кроме того, он думал, что Ирена действительно стоит того, чтобы ее любили. В этот вечер он был очень добродушен.