Человек, который умер смеясь

ГЛАВА 11

Эмиль Лэмп выглядел лет на шестнадцать — невысокий, энергичный, лицо свежее, светлые волосы аккуратно подстрижены, голубые глаза так и сверкают. На нем был легкий креповый костюм, рубашка и полосатый галстук, на одной руке массивный «Ролекс», на другой индийский браслет из бирюзы и серебра.

— Лулу… — прохрипел я, чувствуя, насколько у меня пересохло горло.

— С ней все в порядке, мистер Хог, — успокоил он меня. По голосу ему тоже было лет шестнадцать. — Она у мисс Дэй… Ванды. Хорошая собака. Только изо рта пахнет как-то…

— Д… дайте попить.

— Да-да, конечно.

Он энергично вскочил на ноги. На столике у кровати стоял кувшин. Лэмп налил из него воды со льдом в одноразовый стаканчик. Я потянулся было к стаканчику, и тут меня будто ткнули в бок ножом. Я ойкнул и схватился за больное место, нащупав там повязку.

— У вас ребро сломано, — сказал Лэмп, вручая мне стаканчик. — Я тоже как-то ломал. Жутко больно. Мой вам совет — что бы ни случилось, главное не смеяться.

— Ну, с этим проблем быть не должно. — Я отпил немного воды. Глотать было больно: от хватки Вика распухло горло.

— Еще у вас небольшое сотрясение мозга. Лицо выглядит паршиво, но это просто порезы и синяки. Вам повезло, что череп не треснул. Этот парень просто зверь. Вы в больнице «Седарс Синай» на бульваре Беверли. Врач говорит, вы тут еще пару дней пролежите.

Я огляделся и обнаружил, что лежу в отдельной палате с ванной, цветным телевизором и окном. Снаружи было темно.

— У меня нет страховки, — сказал я ему.

— За все платит ваш издатель.

— Стало быть, у них все-таки есть сердце. — Я попытался приподняться, но голова закружилась, и пришлось опуститься обратно на подушку.

— Вам нужно позвонить им, когда будете в состоянии, — Лэмп посмотрел на часы. — Думаю, это стоит отложить до завтра. Вы почти восемь часов провалялись без сознания.

— А что Вик?

— Мы задержали его для допроса и психиатрического освидетельствования. Судя по всему, после Вьетнама это не первый подобный случай. Пару недель назад он избил до полусмерти репортера в Лас-Вегасе.

— Я присутствовал.

— А вы не знаете, почему он хотел убить мистера Дэя?

Вик? Он любил Санни.

— А вот вас он, похоже, не любит.

Я осторожно ощупал лицо пальцами. Губы распухли, и до них было больно дотронуться, нос казался куском теста.

— Расскажите, что случилось с Санни, — сказал я.

— Да-да, конечно. — Он сел, достал блокнот и раскрыл его. — Где-то в три часа ночи по тихоокеанскому времени, когда вы еще ждали своего рейса в аэропорту Кеннеди в Нью-Йорке…

— Вы что, проверили?

— А то! Когда телохранитель покойника избивает какого-то типа с криком «Это ты сделал! Это ты виноват!», я всегда проверяю, где этот тип находился в момент убийства. Потому я и дослужился до лейтенанта. В общем, примерно в три ночи Санни Дэю три раза выстрелили в упор в живот и в грудь. Это произошло в беседке. Он умер до приезда скорой. Обширное внутреннее кровотечение. Он вышел в халате во двор. В постель он не ложился. Стреляли из его собственного пистолета, короткоствольного «Смит энд Вессон Чиф Спешл» тридцать восьмого калибра. Отпечатков пальцев нет. Эрли, телохранитель, говорит, что этот пистолет хранился в кабинете и всегда был заряжен. В доме было еще два пистолета, тоже заряженных, из них не стреляли.

— Кто-то проник на территорию?

— Никаких следов взлома мы не обнаружили. Ничего не пропало. У него тут очень хорошая система безопасности. Электрифицированное ограждение, все дела. Мы сегодня тщательно обследовали территорию и внешнюю стену, и я не думаю, что кто-то проник снаружи. Признаков борьбы нет. Ни на его руках, ни на ногтях, ни на траве — нигде. Я думаю, его застрелил кто-то, кого он впустил, или же убийца уже был в доме. Ну знаете, кто-то из близких. Поэтому мы и приглядываемся к Эрли. Это он нас вызвал. Мисс Дэй, домработница и он сам говорят, что их разбудили выстрелы. — Он закрыл блокнот. — Знаете, мистер Хог, это для меня настоящая честь.

— Что, ваше первое дело?

— О боже, нет, — Лэмп усмехнулся. — Вовсе нет. Ну то есть по работе я прежде сталкивался с голливудскими знаменитостями, но никого вроде вас я раньше не встречал. В смысле, мне очень понравилось «Наше семейное дело», мистер Хог, я ваш поклонник.

— Спасибо. И зовите меня Хоги.

— Как Кармайкл?

— Как сэндвич.

— Я искал в библиотеке другие ваши книжки, но ничего не нашел.

— Ну давайте, топчите меня.

— Когда вы последний раз разговаривали с Санни Дэем?

— Где-то в четыре утра по нью-йоркскому времени. Вчера. Нет, наверное, уже сегодня, так? Извините, у меня в голове все путается.

— Это от сотрясения.

— Не, я всегда такой.

Он усмехнулся.

— И о чем вы говорили?

— О книге, над которой работаем.

— И вы часто так посреди ночи разговаривали?

— Похоже, что да.

— Хоги, вы можете очень помочь моему расследованию. Мне нужна ваша помощь.

Я сглотнул. Моему горлу это не понравилось.

— Да, конечно.

— Отлично. У нас было зарегистрировано сообщение об угрозе убийства, которое мистер Дэй получил несколько недель назад. Сообщил об этом Эрли. Вещественное доказательство уничтожили. Мистер Дэй нас ни о чем не просил. Вы об этом что-нибудь знаете? Что там говорилось?

— Видимо, это было связано с книгой. Я это письмо не видел.

— Хм-м. Я читаю газеты и в курсе, что в этой вашей книге мистер Дэй, как ожидалось, должен был вывалить изрядную порцию компромата. Можете что-то рассказать?

— Конечно. Он должен был рассказать правду о своей знаменитой драке с Гейбом Найтом в «Чейсенс», но в последний момент дал задний ход. Мне он ничего не рассказывал. Может, он вовсе и не собирался рассказывать, откуда мне знать. Поэтому-то я и улетел в Нью-Йорк. И поэтому он мне ночью позвонил, а я утром вернулся. Он передумал. Сказал, что все расскажет. Обещал рассказать. Конечно, с Санни до конца ни в чем нельзя было быть уверенным.

— Ну в любом случае это уже что-то, — с энтузиазмом заявил Лэмп. — Да-да, что-то в этом есть. — Он снова вскочил на ноги и зашагал взад-вперед вокруг моей кровати. Энергия у него била через край. — Может, кто-то не хотел, чтобы он рассказал вам правду. И кто-то его остановил прежде, чем у него появился шанс это сделать. Кто-то, кто слышал, как он говорил с вами по телефону. Или кто-то, кому он сказал. Может, кто-то зашел к нему вечером в гости выпить рюмочку. Кто-то, кто был вовлечен в эту историю, в эту драку. Да, мне начинает нравиться эта теория. Вполне симпатично смотрится. Очень симпатично.

Мне она симпатичной не казалась. Если Лэмп прав, то тогда прав и Вик: Санни убили из-за меня. У меня закружилась голова, подступила тошнота.

— С вами все в порядке, Хоги? Вы какой-то зеленоватый.

— Все отлично.

— Я скоро вас оставлю в покое. У вас есть хоть какое-то представление, с чем была связана та их ссора?

Я покачал головой.

— Может, есть предположения? Версии?

Я поколебался, потом снова покачал головой — это оказалось болезненно. Всю правду я Лэмпу выкладывать еще не был готов.

Он оценивающе посмотрел на меня.

— И что вы собираетесь делать дальше?

— Думаю, попробую встать на ноги.

— А потом?

— Поговорю с издательством. Выясню, чего они от меня хотят.

— Вам сюда уже кто только не звонил — газеты, телевидение. Настоящий цирк. Похоже, для многих мистер Дэй все еще очень большая звезда.

Но сам Лэмп явно был слишком молод, чтобы так считать. Я вдруг почувствовал себя древним стариком.

— А больше никто не звонил узнать, как у меня дела?

— Кто, например?

Я пожал плечами. Это тоже было болезненно.

Лэмп снова открыл блокнот.

— Еще звонила женщина, которая сказала, что она Мерили Нэш.

Ну вот, у меня снова забилось сердце.

— Что-нибудь передавала?

— Э-э… — Он полез в блокнот. — Сейчас… «Не умирай, балда».

Ладно, не буду.

— Когда похороны Санни?

— В пятницу. Мисс Дэй сказала, что вы можете вернуться в гостевой домик, когда вас выпишут. Она предположила, что вы захотите остаться до похорон.

— Правильно предположила.

Я с трудом сел, коснувшись босыми ногами холодного пола. Я немного посидел на краю кровати. В ушах у меня звенело. На мне была короткая больничная рубашка и больше ничего.

— А вам уже можно вставать? спросил Лэмп.

Проверим на практике. Поможете?

Он просунул руку мне под мышку и помог встать. Несколько секунд я стоял, покачиваясь, словно новорожденный жеребенок, потом указал на туалет, и Лэмп помог мне до него доковылять. Он был сильный, хоть и невысокий.

— Мисс Дэй, похоже, очень за вас переживает, — осторожно заметил он. — Вы с ней…

— Нет.

— Извините, это не мое дело. Милая женщина. Красивая. Никогда не забуду, как она в том французском фильме «Рай» залезла в постель к тому парню и…

— Угу. Вы с Виком сойдетесь, у него та сцена тоже в десятке любимейших.

Я надеялся увидеть свое отражение в зеркале над раковиной, но там оказалось чудовище Франкенштейна. Лицо покрывали пятна всех оттенков синего и красного. Не хватало только торчащих из шеи болтов.

— Послушайте, Хоги, сказал стоявший в дверях Лэмп, — насчет того, что вы можете очень помочь, — это я серьезно. Возможно, вы что-то знаете. Какой-то факт, который он сообщил только вам. Когда у вас в голове прояснится, вы, возможно, вспомните. Не выкладывайте все сразу прессе, ладно? Свяжитесь со мной. Я буду очень признателен.

— Разумеется.

— Отлично. Ну ладно, я, пожалуй, пойду.

— Пора смотреть «Лесси»[54] и на боковую, да?

Лэмп рассмеялся.

— Мне нравится ваше чувство юмора. — Потом он откашлялся. — Слушайте, я лучше поставлю у вас за дверью человека.

— Зачем?

— На всякий случай. Возможно, его убил Эрли. Разозлился на что-нибудь, схватил пистолет из кабинета и застрелил босса. Но как знать? Есть же еще наша с вами теория. Если она верна, вы, возможно, в опасности.

— Я же сказал вам, что ничего не знаю.

— Ну, тот, кто застрелил Санни Дэя, может этого и не знать. Или терзаться сомнениями. — Он ободряюще улыбнулся. — Не беспокойтесь, Хоги, вы в надежных руках. Я еще никого не потерял.

— Мне уже лучше. На самом деле у меня сильно кружилась голова.

— До сих пор не могу поверить, что передо мной тот самый Стюарт Хог. Может… может, вы мне как-нибудь книжку подпишете?

— С радостью.

Он уже повернулся, чтобы уйти, и едва успел поймать меня, когда я все-таки потерял сознание.

Вся ночь прошла между сном и бодрствованием, в полузабытьи. Один раз меня разбудила медсестра, чтобы дать таблетку, другой раз — врач, чтобы посветить мне в глаза фонариком. Рано утром, когда только начинало светать, я выпил немного сока, поел каши и продегустировал отвратительный больничный кофе. Головокружение немного отступило, но чувствовал я себя паршиво. Так паршиво, как бывает, когда теряешь друга и ощущаешь, что частично несешь за это ответственность.

За прошедшие сутки я стал нарасхват. В «Энкуайрер» предложили мне пятьдесят тысяч долларов за рассказ о последних днях Санни. В «Стар» сказали, что дадут больше. Меня пригласили на передачу «Доброе утро, Америка», изъявив готовность прислать съемочную группу для записи в больничную палату. И на «Сегодня» тоже. И на «Шоу-бизнес сегодня вечером».

Я снова стал популярен. Я был нужен всем, прямо как в дни моей славы. Но на этот раз я всем отказывал. Это сбивало их с толку. Они ничего не понимали. Им-то казалось, что мне привалила удача — вышедший в тираж писатель вдруг оказался связан с убийством звезды первой величины и получил шанс прилично заработать. Я бы тоже так считал, если бы смотрел на это дело со стороны. Но я был внутри.

Я дозвонился респектабельному пожилому джентльмену, руководившему издательством. Разговаривал он не особенно респектабельно — его обуревала жадность.

Он сообщил, что издательство планирует выпустить книгу Санни как можно скорее, собрав ее из порядка сотни страниц обработанных расшифровок, которые я успел сдать, и того, что я сумею выжать из оставшихся записей. Плюс фотографии и пространное послесловие от моего лица, описывающее обстоятельства смерти Санни и то, что случилось потом.

После этого издатель смущенно откашлялся.

У меня к вам один очень важный вопрос, молодой человек.

— Нет, не сказал, — отозвался я.

— Не сказал что?

— Он не сказал мне, из-за чего они подрались в «Чейсенс».

— Понятно. Очень жаль. Ну что ж, выясните, что сможете. Продолжайте брать интервью. Попробуйте повидаться с тем типом, которого они арестовали, с телохранителем. Вы же знакомы — вдруг он вам признается? И поддерживайте контакт с прессой в качестве эксперта. Это вам поможет, когда дело дойдет до рекламного турне книги. Но особо не распространяйтесь — нельзя же отдавать им наши сенсации.

— Боюсь, вам придется найти кого-то другого. Я не собираюсь продолжать работу.

— Но у вас же контракт.

— Контракт у меня был с Санни.

— Но… но мы же вели себя добросовестно. Мы о вас позаботились.

— Я верну вам деньги за больницу.

— Дело не в деньгах, молодой человек.

— Правда? А в чем?

— Книга все равно будет, с вами или без вас. Если ее не закончите вы, это сделает кто-то другой. Посторонний человек. Вы правда хотите, чтобы этот ваш проект закончился именно так? Не могу в это поверить. Оставайтесь в Лос-Анджелесе. Оставайтесь и закончите то, что начали.

— Меня это не интересует.

— Не могу в это поверить, — повторил он, похоже, искренне озадаченный. — Вы, наверное, не в себе. Это все травма. Подумайте еще, завтра поговорим.

Я повесил трубку и позвонил Ванде. Чтобы добраться до нее, мне пришлось сначала иметь дело с главой собственного агентства — в доме Санни трубку теперь снимал Хармон Райт. Моим самочувствием он не поинтересовался.

— Как ты там? — Ванда запыхалась, и голос ее опять напоминал голос той маленькой девочки на пляже.

— Мутно. А ты?

— Каждый раз, когда слышу шаги, поднимаю голову — кажется, он сейчас войдет в дверь. Наверное, я… просто не могу поверить в то, что случилось. Тут мама. И Хеши. Даже Гейб заехал на несколько минут.

— Правда?

— Он плакал, Хоги. Он сказал, что убийство Санни — это преступление против всех американцев. Они… полиция думает, может, это Вик.

— Может быть.

— И это после всего, что Санни для него сделал.

— Вик просто один из подозреваемых, ничего еще точно не известно.

— Тебя когда выпишут?

Пришла медсестра, принесла еще таблеток. Я проглотил их, запив водой.

— Наверное, завтра. Слушай, Ванда, я хотел тебе сказать, что я… извини, что я не попрощался.

— Да неважно. Ты здесь, и это главное. С Лулу все в порядке, но она по тебе скучает. И я тоже. Возвращайся.

— Они хотят, чтобы я закончил книгу.

— И я тоже хочу.

— И ты?

— Ну да. Он бы этого хотел. И потом, если не ты, найдется какой-нибудь пройдоха. Тебе надо ее закончить, Хоги.

— Допустим, я это сделаю. Все же выйдет наружу. «Чейсенс». Этот роман. Не смогу ничего пригладить, так уж я устроен.

— И хорошо.

— Но есть же еще твоя мать, надо о ней подумать. Это ее заденет, и… ладно, извини, что я об этом заговорил. Сейчас неподходящий момент.

— Да нет, ничего страшного, — успокоила она меня. — Я все как следует обдумала, честно. Та драка папы с Гейбом — тридцать лет прошло. Это уже древняя история. По-моему, пора сказать правду. Хватит секретов. Хватит этих чертовых секретов. Именно это и причиняет людям боль — секреты, а не правда.

— А что, если Конни с тобой не согласна?

— Согласна. Я точно знаю. Закончи книгу, Хоги. Оставайся и закончи ее. Так хочет Ванда.

Через два дня я снова въехал в гостевой домик — в ушах звон, на ребрах повязка, прямо-таки образец современного литнегра.

В тот же день издатель объявил, что я закончу книгу Санни. Пресс-релиз издательства намекал на то, что я знаю нечто о разрыве Найта и Дэя, о чем публика до сих пор никогда не слышала. Лос-Анджелесские газеты раскрутили эту новость на всю катушку. В конце концов, больше в деле обсуждать пока было нечего, кроме того, что Вик все еще находится под наблюдением психиатров. «Лос-Анджелес тайме» даже опубликовала мою старую фотографию с обложки «Нашего семейного дела», ту, где я стою на крыше нью-йоркского особняка в футболке и кожаной куртке, весь такой чертовски уверенный в себе.

Юный детектив Эмиль Лэмп подвез меня от больницы в своем служебном седане, таком же чистеньком, как он сам. Он крепко сжимал руль, держа руки строго в предписанном положении, и соблюдал все правила дорожного движения.

— Я надеялся, вы будете со мной сотрудничать, Хоги, — сказал он. — Мне показалось, что мы с вами договорились.

— Мы и договорились.

— Тогда откуда вся эта игра на публику? Почему я узнаю о ваших планах из газет?

— Это все издатель, я туг ни при чем. Я собирался вам сказать.

— Правда? — В его голосе чувствовалось сомнение.

— Правда-правда, — уверил я его. — Я все хорошенько обдумал и решил, что если я хочу защитить интересы Санни, то лучше остаться тут и закончить книгу. Мне нужна последняя глава, но пока ее у меня нет.

— Понятно.

— Еще я хочу помочь, чем смогу.

— Ну да, ну да. Расскажите мне, что такое новое и неожиданное вы знаете, по мнению газет.

— Они преувеличивают. У меня есть лишь одно предположение.

— Поделитесь.

— Не могу.

— Почему?

— Это щекотливый вопрос, придется к нему определенным образом подойти.

— Каким еще таким образом?

— Правильным.

Лэмп нахмурился.

— Хоги, мне все это не нравится.

— Слушайте, если окажется, что это как-то связано с убийством, я вам первому расскажу.

Поверьте, я не меньше вас хочу, чтобы убийца Санни был арестован.

Мы пересекли Сансет по Беверли-драйв и проехали мимо вереницы огромных домов на крошечных участках. Бригада из муниципалитета подрезала высоченные пальмы на обочинах с подъемника высотой с пятиэтажный дом. Потрясающая работа — когда смотришь со стороны.

— И потом, — добавил я, — кое-что я вам могу рассказать. Я вспомнил, когда сознание у меня прояснилось.

— Что вы вспомнили?

— Кто-то попытался Санни напугать в его день рождения. Оставил ему гадкий сюрприз в машине.

Я рассказал Лэмпу про манекен с шапочкой и с пулевыми отверстиями. А потом и про все остальное — про фотографию, проткнутую кухонным ножом, про порванные пленки, про странное отсутствие реакции со стороны Санни и Вика. Про то, что в какой-то момент я подозревал во всем самого Санни, я говорить не стал.

Когда я закончил, Лэмп покачал головой и сказал:

— М-да, прямо мороз по коже. Как бы кошмары не замучили.

— Спите с ночником.

— Я и так с ним сплю, — улыбнулся Лэмп. — Интересная штука со всеми этими сувенирами, реквизитом, что ли, — вещами из его прошлого. Особенно если учесть, что все эти вещи уже давно никто не видел. Тот, кто за этим стоит, явно знает мистера Дэя много лет.

— Он знал, кто это делает.

— Почему вы так думаете?

— Он испугался, но вас, полицейских, вмешивать не хотел. Он кого-то защищал. Правда, неизвестно, убил ли его тот человек, который пытался его напугать.

— Думаете, это могут быть разные люди?

Я не специалист, но мне кажется, что подкидывать втихаря замысловатые угрозы — это одно, а подойти к человеку вплотную и нажать на курок — совсем другое. Разные характеры.

— Согласен, вы действительно не специалист. Это все звучит хорошо, но и суккоташ[55] звучит не хуже.

— Суккоташ?

— Ну вроде той старой теории, что люди, которые все время пытаются покончить с собой, на самом деле не хотят умирать. Типичный суккоташ.

— И это, значит, суккоташ? Интересно, слышала ли моя бывшая жена такое словечко.

— У меня таких дел сколько угодно — самоубийства после нескольких попыток. Если человек ищет смерти, то рано или поздно найдет.

Я глянул на него, пытаясь понять, как после всего этого ему удается сохранять столь безмятежный вид.

— Но информация хорошая, Хоги. Попробуем проверить. Спасибо. За мной должок.

— Может, тогда отпустите Вика на похороны? Для него это очень важно.

Лэмп поджал губы.

— Не верите, что это Эрли, да?

— Не верю. Санни был ему как отец.

— Люди регулярно убивают своих отцов. Почти так же часто, как и матерей.

— А вы как считаете, он виновен?

— Не знаю, Хоги, честное слово.

— А как насчет этой вашей теории?

— Она мне все еще нравится. Но Эрли очень соблазнительный кандидат. Он тут, под рукой, и у него с головой не все в порядке. Очень легко повесить это дело на него. Амбициозный и недобросовестный полицейский так бы и поступил — измотал бы его и выбил признание. Стал бы героем. — Он усмехнулся. — Может, даже жирный контракт на книжку выбил бы.

— Но вы же не из таких, правда, Лэмп?

— Ну конечно нет.

— Но вы, наверное, свое дело знаете, раз вам поручили такое резонансное дело.

Он покраснел.

— Ну, я добиваюсь результатов.

Цирк начался уже за три квартала от дома Санни. Он разросся за это время — теперь тут крутилась не только пресса, но и любопытствующие, зеваки, люди, которым не терпелось проехать мимо дома жертвы. Я сразу вспомнил, что меня тошнит от людей.

Лэмп подъехал к воротам и остановился.

— Дальше без меня, — сказал он.

— Что, вы не зайдете?

— Не люблю лишний раз беспокоить людей, у которых горе.

— А, так вы чуткий?

— Делаю свое дело.

— Это здорово, Лэмп.

Ванда встретила меня в холле и обняла крепко-крепко — ребрам моим это не очень понравилось. Она обхватила мое лицо ладонями и сказала:

— Я так рада, что ты тут, Хоги.

Ванда выглядела спокойной и собранной. На ней было черное кашемировое вязаное платье и черные сапожки, на шее жемчужное ожерелье, волосы аккуратно расчесаны, глаза слегка подкрашены. Она взяла меня за руку и повела в гостиную.

Из кабинета слышно было, как Хармон по телефону договаривается о похоронах Санни.

— Я говорю, полированное красное дерево, жадный ты сукин сын, а не гребаное золото!

Он до сих пор оставался агентом Санни, до сих пор приглядывал за его интересами, пусть смерть их и разлучила. Наверное, после сорока лет сложно просто взять и все бросить.

Конни сидела на тахте в гостиной и смотрела на ручей. Вид у нее был бледный и потрясенный. Она резко постарела. Я сел рядом и сказал, что мне очень жаль. Она так и смотрела на ручей. Я почувствовал себя лишним и встал, собираясь уходить.

— Он говорил мне, как много вы для него значили, Хоги. Ему повезло, что он вас встретил, — сказала Конни тихо.

— Это мне повезло.

Лулу так мне обрадовалась, что принялась радостно повизгивать, стонать и попыталась залезть ко мне в рубашку. Гостевой домик был в том же виде, в каком я его оставил. Сумки мои лежали на кровати. Я распаковал вещи, улегся и какое-то время слушал звон в собственных ушах. Потом включил телевизор. По одному из местных каналов крутили ретроспективу фильмов Санни. Я несколько минут посмотрел «Продавцов содовой» — одну из классических сцен, где Санни пытается разобраться, как работает блендер, и получает в лицо целую порцию солодового молока. В этом фильме он был так молод, так полон жизни и таланта, что казалось, будто он вот-вот сойдет с экрана в комнату. Я выключил телевизор и вернулся в дом.

Следующие полтора дня я помогал чем мог. Я съездил к Конни и привез почту и сообщения, присланные ей домой. Я занимался кое-какими похоронными делами. Я подменял Хармона на телефоне. Репортеры крайне огорчились, поняв, кто отвечает на звонки. Они на все лады пытались вытянуть что-нибудь из меня — лестью, сочувствием, подкупом. Один даже сказал: «Ну же, Хог, ты один из нас, ты нам обязан». Но семья не хотела делать никаких заявлений, так что они ничего не добились.

Санни похоронили на кладбище Хиллсайд Мемориал[56] недалеко от аэропорта в ясный безоблачный день — солнечный день, как написали все газеты, подчеркнув созвучие с именем Санни. Теперь он оказался в компании Эла Джолсона и прочих знаменитостей. Поминальную службу с закрытым гробом провели в молельне на территории кладбища. Санни как-то сказал мне, что уже пятьдесят лет не был в синагоге. А теперь он вернулся, и все пришли его проводить.

Получились голливудские похороны по первому разряду. Синатра пришел. Хоуп. Бернс. Льюис. Мартин. Берл. Сэмми Дэвис-младший. Гейб Найт, конечно. Ширли Маклейн пришла. Грегори Пек. Дэнни Томас. Джеральд и Бетти Форд. Томми Ласорда[57].

И Вик Эрли тоже там был, в темно-синем костюме, в сопровождении полицейского. Перед службой я к нему подошел.

— Привет, Хог, — негромко сказал он. Ему, похоже, сложно было сфокусировать взгляд.

— Как у тебя дела, Вик?

— Извини, что я на тебя набросился. На меня нашло. Не мог удержаться.

— Да забудь.

— Я знаю, ты тут ни при чем. Ты ему помогал.

— Спасибо. А с тобой что будет теперь?

— Мне дают всякие тесты. Адвокат говорит, им скоро придется меня отпустить. Или отпустить, или предъявить обвинения, а для этого у них оснований нет.

— И ты не представляешь, что случилось той ночью?

— Я спал, Хог. Он во мне нуждался, а я спал. Клянусь.

— Я верю. Куда ты теперь?

— Не знаю. Без Санни у меня нет ничего и никого.

— Если я чем-нибудь могу помочь, только скажи.

— Конечно, Хог. Без обид?

— Без обид.

Он улыбнулся.

— Погарпунь там за меня.

— Обязательно.

Синатра зачитал личное послание от президента, в котором смерть Санни была названа трагической, а сам Санни — «настоящим американцем, чья человечность, щедрость и любовь к своей стране и ее народу были лучом света во тьме». Синатра не расплакался, как написал репортер «Нью-Йорк пост», который даже на кладбище не был, не говоря о службе. Плакал Гейб Найт. Гейб произнес надгробную речь. Он дрожащим голосом описал Санни как «человека, так и не потерявшего детское чувство удивления перед радостями и горестями жизни». Гейб назвал его «воплощением уязвимости, эмоциональности и величия — человеком, который был и навсегда останется Единственным». Потом он прочитал последний куплет «их» песни:

После этого Гейб разрыдался, и его увел кантор, в роли которого на этих похоронах выступал телеведущий Монти Холл.

Гроб несли Гейб Найт, Хармон Райт, Синатра, Сэмми Дэвис-младший, Боб Хоуп и Дин Мартин.

После похорон Конни и Ванда вернулись в дом сидеть шиву[58]. В гостиной расставили стулья, в столовой сервировали закуски и кофе. Многие знаменитости после похорон пробрались через прессу у входа, чтобы зайти поболтать с Конни и Вандой, и друг с другом.

Синатра занял тахту — они с женой уселись рядом с Конни, утешая ее. Скорее всего, Хармон Райт с женой были бы для нее большим утешением, но кто ж откажет Синатре?

Сборище получилось то еще. Вот несколько моментов, которые мне запомнились:

Стайка комиков в углу травила байки про Санни Дэя. И Шеки Грин рассказал: «Я уже совсем отчаялся, никто меня не приглашал, и тут Санни сунул мне полтинник в карман и сказал слова, которых я никогда не забуду: „Будь собой“». А Джеки Мейсон невозмутимо сказал: «И ты все-таки заработал себе на жизнь».

Сэмми Дэвис-младший всем рассказывал о том, как за два дня до убийства Санни летел над Бермудским треугольником и почувствовал, что скоро кто-то умрет. «Если б я только знал, что это Санни будет, — сказал он, — ох, я б выпрыгнул».

Милтон Берл стоял один около кофеварки, и рука у него сильно дрожала, пока он нес чашку к губам. Он украдкой оглянулся посмотреть, не видит ли кто, но никто на него не смотрел.

А телефон все звонил и звонил. На многие звонки я отвечал в кабинете Санни. Там-то меня и нашел Гейб Найт. Он налил себе бренди из графина, стоявшего в баре, и вопросительно приподнял его. Я кивнул. Он налил еще рюмку и принес мне. Теперь он выглядел спокойным и собранным, от его эмоций на похоронах не осталось и следа.

— Я так понимаю, вы продолжаете работать над книгой Артура, мой юный друг, — тихо сказал он. Смотрел он не на меня, а в окно, и потягивал при этом бренди.

Я тоже сделал глоток.

— Да, продолжаю.

— Достойное решение. Ему бы это понравилось.

— Мне тоже так кажется.

— Хотя, возможно, не очень благоразумное.

— Правда? Почему?

— Вы можете пострадать.

— Уже, — сказал я и потрогал еще не до конца заживший нос.

— Еще хуже пострадать.

— Вы мне угрожаете?

Гейб улыбнулся — ну или его губы улыбнулись. До глаз улыбка не дошла.

— Скажем так, я пытаюсь вам помочь.

— Тогда расскажите, почему вы с Санни подрались в «Чейсенс».

Он приподнял бровь.

— Так Санни вам не сказал?

— Не успел. Кто-то его остановил. Что он собирался мне сказать?

— Поверьте мне, мой юный друг, чем меньше вы знаете, тем лучше. Возвращайтесь в Нью-Йорк. Оставьте эту историю в покое.

— А иначе?

— Я о вас же беспокоюсь. Один человек уже умер. Не подвергайте свою жизнь опасности. Уезжайте.

— Я не уеду, пока не узнаю всю историю целиком. Расскажите мне, и я уеду.

Из гостиной кто-то позвал Гейба.

— Сейчас иду! — любезно отозвался он, потом снова повернулся ко мне. — Я вас предупредил, мой юный друг. Помните об этом.

Он величаво направился обратно к компании. Я потянулся за бренди и обнаружил, что теперь рука дрожит уже у меня.

В гостевой домик я вернулся рано. В большом доме еще оставалось десятков пять гостей, но до него было достаточно далеко, и вся эта суета мне не мешала. Я принял одну из таблеток, которыми меня снабдили в больнице, но она мне не особо требовалась. Я отключился мгновенно, как только голова коснулась подушки, а Лулу удобно устроилась на своем обычном месте.

Не знаю, что меня разбудило — дым или тыкающийся в меня нос Лулу. Я только помню, как через какое-то время я открыл глаза и увидел, что комната в огне. Из стола вытащили все ящики и вытрясли все их содержимое; расшифровки, заметки и пленки горели. Огонь добрался до штор и до покрывала. Повсюду трещало пламя. Лулу прижалась ко мне, дрожа.

Я быстро схватил ее под мышку и набросил одеяло на горящие на полу бумаги. Одеяло начало тлеть, но я пробежал по нему к двери через дым и огонь. По лицу у меня текли слезы, кожу жгло пламя. Я выбежал и упал на газон в одних трусах. Дышал я тяжело, но опалило меня только слегка. Ко мне бежал один из полицейских с поста у ворот и кое-кто из гостей тоже.

— Вы в порядке? — спросил полицейский.

Я кивнул, жадно вдыхая воздух и кашляя.

— Там есть кто-то еще?

Я покачал головой.

Он все равно забежал внутрь, посмотреть, не получится ли потушить огонь. Но было уже поздно. Оставалось только смотреть на пожар. Все гости уже высыпали на газон и смотрели.

И Гейб Найт тоже. Только смотрел он не на пожар, а на меня.

Приехали пожарные машины — как раз вовремя, чтобы не дать огню перекинуться на деревья и дом, но с гостевым домиком было покончено, как и с моей одеждой. Пожарные дали Лулу подышать кислородом и мне тоже. Кашлять, как и смеяться, с треснутым ребром довольно неприятно. Ванда, убедившись, что я жив, сбегала в дом и принесла мне фланелевый халат Вика. От него пахло согревающей мазью «Бенгей», но он был теплый.

Пожарные еще заливали обугленные остатки домика, когда за спиной у меня кто-то произнес:

— Опять курили в постели?

Это был Лэмп, одетый в ветровку.

— А ваша мама знает, что вы ночью гуляете? — спросил я.

— Она мне разрешила. Что случилось?

— Кто-то устроил костер из моих бумаг.

— Есть соображения, кто именно?

Я покачал головой.

— У нас теперь каждый считает себя литературным критиком. — Я глянул на него. — Похоже, ваша теория верна.

— И кто-то явно очень хочет вас напугать, — спокойно согласился он. — У вас была закрыта дверь?

— Да. А толку-то.

— Ладно, утром мы изучим то, что осталось после пожара. Может, что-нибудь найдем. Значит ли это, что книжке конец?

— Нет. Я скопировал пленки, когда был в Нью-Йорке, и отправил их издателю. Очевидно, поджог мог устроить любой из тех, кто здесь находился.

— Или нет.

— Или нет?

— Еще его мог устроить человек, который знает здешнюю систему безопасности и знает, как незаметно пробраться на территорию и как выбраться.

— Кто бы это мог быть?

— Вик Эрли. Он на обратном пути с похорон сбежал. Сейчас он на свободе и, боюсь, является основным подозреваемым. Идите спать. Я приеду утром.

Лэмп направился к своей машине. Рядом со мной возникла Ванда.

— Похоже, — сказала она, — придется искать тебе кровать.

Меньше всего на свете я хотел спать в комнате Санни.

Там слишком много было его самого. Пожелтевшее фото над камином — Санни и его брат Мел стоят, обнимая друг друга за плечи, перед озером Пайн Три. Огромная гардеробная с пятью сотнями пар новой обуви на сделанных под заказ полках. Ванная, где возле раковины все еще были расставлены его одеколоны и тоники.

Я предпочел бы другую комнату — какую угодно. Но Ванда настояла на этой. Она сказала, что не сможет уснуть, если не будет знать, что- я рядом, прямо через коридор от нее. Пришлось уступить. Я слишком устал, чтобы спорить.

Я открыл дверь на маленькую террасу и впустил в комнату свежий воздух. Ветерок принес с собой запах пожара. На воротах и у передней двери стояли полицейские. Хармон отвез Конни домой. Сотрудники кейтеринга прибрались и уехали. Было очень тихо. В темноте я осторожно залез в большую кровать Санни и улегся на спину, а Лулу устроилась рядом. Я продолжал думать.

Это не мог быть Вик. Ну да, на данный момент обстоятельства не в его пользу, но он не мог хотеть смерти Санни. Или моей. Это все Гейб. Именно Гейб велел мне бросить это дело. Гейб мне угрожал. Но почему? Боялся за свою посольскую должность? Это вряд ли. Ну да, переспал с женой партнера, и что? Тридцать лет прошло. Древняя история, как сказала Ванда. Кому сейчас какое дело?

Где-то в глубине сознания у меня что-то засвербело. Что-то, что однажды упомянул Санни. Странный факт, который никуда не укладывался. Что это было? Почему я об этом вспомнил?

Я второй раз за эту ночь крепко уснул — и второй раз меня разбудили.

На этот раз меня разбудило шуршание простыней и ощущение, что со мной в постели гладкое теплое тело, стройное, гибкое тело надо мной, верхом на мне…

— Что…

— Тс-с-с.

Это была ее знаменитая сцена из фильма «Рай». Она опять жила в своем фильме. Опять играла роль.

Я чувствовал ее теплое дыхание на своем лице, ее руки на своей груди. И еще кое-что я почувствовал.

Я вошел в роль.

Какая разница, если она чокнутая. Какая разница, если все это не вполне реально. Меня это уж точно не беспокоило. Если такое у нее кино, я хотел в нем играть, пусть даже с треснутым ребром. Очень хотел.

Только к рассвету силы у нас закончились, и мы наконец утихли. С террасы пришла Лулу и неодобрительно фыркнула. Ревновала. Я похлопал по кровати, она вскочила на нее и улеглась между нами, тычась мне в руку и требуя внимания.

— Я была неправа, — прошептала Ванда.

— Насчет чего?

— Я все-таки хотела бы быть той женщиной в первую ночь.