Человек, который умер смеясь

Дэй: В чем дело, приятель? У тебя усталый вид.

Хог: Я просто не привык проплывать сто кругов до завтрака.

Дэй: Ничего, тебе это на пользу. Где мне сесть?

Хог: Где вам удобнее.

Дэй: Ничего, если я лягу?

Хог: Если вы не ляжете, тогда лягу я.

Дэй: Я велел Вику не принимать звонков. Нам никто не помешает. Я в полном твоем распоряжении. С чего начнем?

Хог: Давайте сначала.

Дэй: Ну ладно… Я мало что помню — кажется, я много плакал.

Хог: Почему?

Дэй: Какой-то парень в маске шлепнул меня по попе. (Смеется.) Да ты, похоже, считаешь, что я не смешной.

Хог: Почему это?

Дэй: Ты никогда не смеешься моим шуткам.

Хог: А вы никогда не смеетесь моим.

Дэй: Комики над чужими шутками не смеются. Мы слишком не уверены в себе.

Хог: Может, поговорим о вашем детстве?

Дэй: Давай. Слушай, да это прямо как психотерапия!

Хог: Только нам за это платят.

Дэй: О, тогда это даже лучше, чем терапия, правда?

Хог: Меня интересует…

Дэй: Может, я пластинку поставлю? Тебе нравится Нат Коул?

Хог: Музыка попадет на пленку. Санни, давайте сразу установим правила. Когда мы тут с вами работаем, я главный. Так что никаких шуточек, не надо тянуть резину и играть роли. Работа — значит работа. Понятно?

Дэй: Да. Извини, мне надо было размяться.

Хог: Ну так какое у вас было детство?

Дэй: Паршивое.

Хог: Вы родились…

Дэй: Двадцать третьего февраля 1922 года. На самом деле меня зовут Артур Сеймур Рабинович. Я вырос в Бруклине, в США. В районе Бедфорд-Стайвесант. Та еще трущоба. Мы жили на Гейтс-авеню, между Самнер и Льюис. Я, мой старик — Сол его звали, моя мать Эстер и мой брат Мел. Мел был на четыре года меня старше.

Хог: Не знал, что у вас был брат.

Дэй: Мел умер перед войной. Лучший парень в мире. Я его обожал. Высокий, сильный, красивый. Хорошо учился. Хороший музыкант. Девочки его обожали. Я во всем ему подражал. Во время Депрессии он мне был почти как отец… Он стафилококк подцепил. Зараза попала к нему в кровь, р-раз — и его нет. Тогда чудо-лекарств не было. Я до сих пор скучаю по Мелу. Иногда… а, неважно.

Хог: Расскажите.

Дэй: Иногда я просыпаюсь ночью и хочу ему что-то сказать, и я… не сразу вспоминаю, что он умер.

Хог: Интересно. Спасибо, что рассказали. Вы в многоквартирном доме жили?

Дэй: Что? А, да. Третий этаж без лифта, окна на улицу. Две спальни. Одна родительская, одна наша с Мелом. Гостиных в том районе ни у кого не было. Вся жизнь проходила за обеденным столом. Или у раковины в кухне. В кухне мы и умывались, и брились. В ван ной-то раковины не было, только ванна и унитаз. (Смеется.) А люди еще гадают, почему в семьях тогда были гораздо более тесные отношения. Зимой мы обычно зажигали духовку, чтобы согреться. А летом мы с Мелом вытаскивали матрасы на пожарную лестницу и спали там. Слушали, как по Гейтс едут троллейбусы.

Хог: Что за люди были ваши родители?

Дэй: Ты точно никогда психотерапевтом не работал?

Хог: Точно.

Дэй: Мой старик был из России. Приплыл, кажется, в 1906 году. С английским у него всю жизнь было не очень. А мамаша родилась и выросла в Нижнем Истсайде, угол Вест-Бродвей и Спринг. Ее отец был меховщик, поставлял меха для еврейских театров. У него лавка была как раз напротив театра на Второй авеню. Ее семья всегда считала, что брак неравный, потому что она вышла за иммигранта.

Хог: А чем занимался ваш отец?

Дэй: У него был магазинчик на Ностранд-авеню — газеты, напитки, сигареты. Магазинчик раньше принадлежал ирландцу по фамилии Дэй. Когда мой старик его заполучил, денег на новую вывеску не хватило, и он оставил старую.

Хог: Отсюда и ваш сценический псевдоним?

Дэй: Ну да. В нашем районе все равно каждый второй считал, что наша фамилия Дэй. Магазинчик был длинный и узкий. На одной стене кино-журналы и комиксы. Отдельная стойка с сигаретами. Конфеты. Еще там был сифон с газировкой. Папа продавал молоко с содовой, солодовые напитки, кофе и пышки. Мы с Мелом там подрабатывали после школы и по выходным. Тогда я и придумал номер с выдачей заказов, который мы с Гейбом вставили в «Продавцов содовой». Мы его с Мелом в детстве исполняли. Ну знаешь, когда один садится на корточки за спиной у другого и высовывает руки, а первый обслуживает клиентов, только пользуется при этом не своими руками, так что вечно опрокидывает чей-нибудь кофе.

Хог: Мы в школьной столовой это разыгрывали.

Дэй: Ты смотрел мои фильмы?

Хог: Я их обожал.

Дэй: Я не знал. Я как-то даже хуже о тебе стал думать. (Смеется.) Мы с Мелом вечно так валяли дурака, чтобы как-то развлечься. Понимаешь, Мел был моим первым партнером. И лучшим.

Хог: В каком смысле лучшим? Самым талантливым?

Дэй: Ну наверное.

Хог: Этого мало. Можно поподробнее?

Дэй: (Долго молчит.) Мы правда друг друга очень любили и полностью друг другу доверяли. Наверное, это было главное. В глубине души я всегда ждал от Гейба того же, а с ним такого доверия не было.

Хог: Отлично. Такие ответы мне и нужны.

Дэй: Тогда мне приз полагается.

Хог: А друзья у вас были?

Дэй: Друзья? Слушай, приятель, у меня была целая банда. Тогда Бед-Стай был крутым районом — половина евреи, половина черные. Мы вечно друг друга колотили. Конечно, пушек или ножей тогда ни у кого не было, только кулаки. И ноги. Без банды было не обойтись, в банде все защищали друг друга. Я учился в бруклинской школе для мальчиков, там считалось круто, если у тебя к выпуску все зубы целы. Да, я много дрался. Иногда даже побеждал. Я не позволял никому собой командовать. Там-то я и научился отбрехиваться.

Хог: Отбрехиваться?

Дэй: Ну, когда мне было лет двенадцать, был такой здоровый черный парень, он каждое утро ждал на углу, когда я пойду в школу, чтобы меня поколотить. «Эй, еврейчик, — говорил он обычно, — чего ты такой толстый?» А я, допустим, отвечал: «Да мне твоя мама дает, вот я и наедаюсь». Что-нибудь такое, не слишком в лоб. Смех у нас там был как оружие. Пока ты отбрехиваешься, ты не дерешься. Поэтому так много ребят из трущоб стали хорошими комиками. Это им помогало выжить.

Хог: А у вашей банды было название?

Дэй: Ага, мы были Стейги, это Гейтс наоборот, только слегка буквы переставлены для благозвучия.

Хог: А куртки с этим названием у вас были?

Дэй: Что мы, по-твоему, богатеи с Парк-авеню? Правда, в конце концов мы добрались до Парк-авеню. Знаешь, кто у нас в банде был? Кроме нас с Мелом, еще Гарри Селвин, он теперь глава отделения нейрохирургии больницы Маунт-Синай, а его брат Натан скрипач в Нью-Йоркском филармоническом. Потом еще Иззи Сапперстейн, Длинный Иззи — он был капитаном баскетбольной команды университета Лонг-Айленд. И Хеши Рот. Хеши был из нас из всех самый умный, и он единственный влип в настоящие неприятности. Его старик был связан с еврейской мафией в Нижнем Истсайде, с Мейером Лански, а Хеши вроде как немного подрабатывал в семейном бизнесе. И его взяли за участие в рэкете в Швейном квартале. Но его боссы занесли, дали кому надо и отмазали его. И позаботились о нем, потому что он никого не сдал. Оплатили ему учебу на юридическом, проследили, чтоб сдал адвокатский экзамен.

Хог: И что с ним стало после всего этого?

Дэй: С Хеши? Он стал моим менеджером. Моим и Гейба. И связи его пригодились. Всеми клубами заправляла мафия. Он нас довольно рано пристроил в Вегас, мы были среди первых, кто там выступал. Он до сих пор мной занимается. По старой дружбе и в память о родном квартале.

Хог: Я бы хотел с ним поговорить.

Дэй: Да, разумеется. Хеши самый крупный юрист в американском шоу-бизнесе. У него своя империя. Его теперь зовут Хармон Райт.

Хог: Агентство Хармона Райта? Вы шутите!

Дэй: Ни капельки.

Хог: Да я сам у них числюсь, в Нью-Йоркском филиале.

Дэй: Значит, ему придется быть с тобой повежливее.

Хог: Я не знал, что он до сих пор кем-то занимается лично.

Дэй: Кем-то он и не занимается. Он занимается Санни Дэем. Смотри-ка, Мария сделала нам салат с курицей. Давай передохнем? Поедим на улице, почитаем газеты. Ну если ты, конечно, не скомандуешь работать дальше… босс.

(Конец записи).

Хог: Вчера мы разговаривали про ваше детство. Пока все звучит довольно…

Дэй: Позитивно? Я ничем не отличался от остальных ребят в квартале. Но все это было до Великой депрессии.

Хог: А что случилось потом?

Дэй: А потом, приятель, были потери и стыд. У психотерапевта я во многом занимался тем, что снимал блок с этого периода моей жизни. Терапевты говорят, изрядная часть моих проблем — моя неуверенность в себе, мои страхи — именно с ним связана. Много лет я вообще не мог обо всем этом говорить. Никому не рассказывал, кроме Конни. Мне до сих пор трудно.

Хог: Понимаю. И хочу вам напомнить, что я не репортер, я здесь, чтобы помочь вам как можно честнее рассказать вашу собственную историю.

Дэй: Спасибо, я рад это слышать. Я тебе доверяю. Ну, наверное, доверяю. Я ведь тебя совсем не знаю… (Пауза.)

Хог: Когда все это было?

Дэй: В тридцать третьем, тридцать четвергом. До моей бар-мицвы, это точно, потому что на бар-мицве мой старик валялся пьяный в стельку. Я с тех пор ни разу больше к синагоге не подходил. Пятьдесят лет там не был. Честное слово.

Хог: А до этого он пил?

Дэй: Ни капельки. Это все потеря магазина. Этот чертов магазин был его мечтой. Когда отец разорился, он сломался. Начал пить. Стал агрессивным, вечно злился. Бил маму, бил нас с Мелом. Когда я начал слишком много пить, когда все пошло к чертям и я начал срываться на тех, кого люблю, я часто вспоминал своего старика. Думал, что я прямо как он, и меня настоящий ужас охватывал. Тошно на душе было. На углу Гейтс и Самнер была старая бильярдная. Хорошим еврейским мальчикам всегда говорили держаться от нее подальше. Отец всегда говорил, что там одни бродяги болтаются. Я никогда не забуду тот день, когда я проходил мимо, заглянул в зал и увидел, как те самые бродяги средь бела дня пьют пиво и играют в бильярд — и один из бродяг мой старик.

Хог: И что вы почувствовали?

Дэй: Это была шонда[30], мне было стыдно.

Хог: Он работал?

Дэй: Нет.

Хог: И как вы жили?

Дэй: Мать нас тянула. Она просто героиня. Она его не бросила. Не дала семье развалиться. Никогда не жаловалась. Брала белье в стирку. Гладила. Какое-то время работала экономкой у богатой семьи на Сентрал-Парк-Уэст. Они один раз отдали ей старую поношенную беличью шубку. Шубка совсем паршивая. Мать это знала — ее старик был меховщик, помнишь? Но она носила эту чертову шубку, и носила ее с гордостью. Я поклялся ей, что когда-нибудь куплю ей самую красивую соболиную шубу в Нью-Йорке. И я так и сделал, с первых же больших денег, которые заработал.

Хог: Я думал, вы с первых серьезных денег купили красный «кадиллак» с открытым верхом.

Дэй: Это вранье! Я купил матери соболиную шубу. Десять тысяч и ни пенсом меньше. Старика тогда уже не было. Помер дряхлым стариком, когда я в армии служил. Сорок пять ему было.

Знаешь, я хотел снять фильм про мать после того, как мы с Гейбом… когда начал один работать. Казалось бы, после всех денег, которые я заработал этим сукиным детям… но они мне отказали. Сказали, слишком реальная история. Как это вообще понимать?

Хог: Она кормила семью?

Дэй: Мы все кормили семью. Мел после школы работал в бакалейной лавке. Я продавал газеты и чистил ботинки. Очень много ботинок.

Хог: Вы поэтому всегда отдаете обувь после того, как ее разносите?

Дэй: Когда через твои руки проходит столько грязных потрескавшихся старых ботинок, поношенных ботинок, и какой-нибудь тип плюет тебе на голову из-за вшивых пяти центов… Мне нравится новая обувь. Ничего не могу с собой поделать. У тебя какой размер?

Хог: А ваш отец тем временем целый день пил в бильярдной?

Дэй: Нет, когда было холодно, он целый день пил в банях «Луксор» на Грэм-стрит. Он сидел в парной, играл в пинокль и целыми ведрами пил пиво и шнапс. Бани были из тех старомодных, где банщики тебя колотят вениками из эвкалиптовых листьев. Мне обычно приходилось забирать его и отводить домой. Запах эвкалипта до сих пор… меня от него тошнит. Когда я тут построил дом, весь участок зарос эвкалиптами. Я их велел выкорчевать и вывезти. На моей земле эвкалиптов нет. Может, когда-нибудь у меня хватит сил выносить этот запах…

Хог: Вы тогда уже знали, кем хотите стать?

Дэй: Кем-то, кто… кем-то другим. Хоги, я… я больше не могу об этом. Можно мы…

Хог: Извините. Не хотел доводить вас до слез. Вы отлично справляетесь. Пойдемте, угощу вас соком.

(Конец записи).

Дэй: У тебя сегодня хороший цвет лица. Избавляешься от нью-йоркской бледности. И вообще ты как-то по-другому выглядишь. Почему… а, я понял! Ты усы сбрил, вот оно что!

Хог: Они мне загорать мешали. (Пауза.) Как вам?

Дэй: Помолодел.

Хог: Это я только выгляжу так. Я тут шел по Коламбус-авеню, и мимо спешили бодрые деловитые МГП…

Дэй: Что такое МГП?

Хог: Молодые городские придурки. В общем, мне пришло в голову, что я к ним не отношусь. Уже не в том возрасте.

Дэй: И что ты при этом почувствовал?

Хог: Я уже давно попросил свои чувства куда-нибудь слинять.

Дэй: И?

Хог: И они слиняли.

Дэй: А ты не думал о том, чтобы их вернуть?

Хог: Я думал, это я тут интервью беру.

Дэй: Ты забыл, что у меня когда-то было свое ток-шоу. Не то чтобы из меня вышел конкурент Карсону. Или Джои Бишопу.

Хог: Как у вас шли дела в школе, пока с вашим отцом такое творилось?

Дэй: Неплохо. У меня были друзья. И учился я неплохо.

Хог: Вы уже знали, что хотите стать комиком?

Дэй: Типичным школьным клоуном я не был — наверное, слишком боялся учителя. Мне нравились математика и точные науки. Вот Мел всегда был талантливым. Хорошо играл на трубе. Когда для уроков музыки созрел и я, денег уже не осталось.

Хог: А как же вы начали выступать?

Дэй: Это все из-за курортов в Кэтскилле[31], приятель. Мы там все начинали. Мел каждое лето играл на трубе в танцевальном оркестре в «Пайн Три Мэнор». Во всех курортных отелях были танцевальные оркестры — «Катчерс», «Эйвон Лодж», «Вакейшнленд», «Паркстон». И комики тоже были — ветераны, которые выступали в бурлеске с 1903 года. Мел устроил меня работать помощником официанта — кажется, это было лето тридцать восьмого. Да, мне было шестнадцать. Вытащил меня из города, подальше от старика. Там было озеро и гребные лодки. Я накрывал столы и убирал их. Тем первым летом я каждое утро вставал в пять и выжимал свежий апельсиновый сок для трехсот человек. У меня до сих пор пальцы сморщенные. Мы все жили на верхнем этаже главного здания, по двенадцать человек в комнате. Девушки жили на другой стороне коридора. Они работали горничными и нянями. Конечно, у нас там были сплошные шуры-муры. Правда, без меня — я тогда еще был толстый и очень застенчивый. Но мне там нравилось. Я же был с Мелом.

Хог: И как вы начали выступать?

Дэй: Я в это дело влетел. (Пауза.) Это шутка.

Хог: Расскажите.

Дэй: Ну ладно. Вот как все было. Как я уже сказал, у них там в гостиницах были довольно вшивые комики. Парня, который работал в «Пайн Три», звали Фрэнки Фэй. Типчик был просто супер — пиджак в яркую клетку, аккордеон, дурная подделка под Эла Джолсона[32], пот с него лил в три ручья, Джек Картер[33] рядом с этим парнем смотрелся бы как Рикардо Монтальбан[34], ну, можешь себе представить. И вот как-то вечером он торчит на сцене, мозолит всем глаза. Честное слово, если б тогда в аудитории у кого была заряженная пушка, ему бы пришел конец. А я тем временем убираю со столов и разношу десерт. Я несу — прикинь — поднос, на котором двенадцать порций клубники со взбитыми сливками. Нарочно не придумаешь. И вот я иду к столу… в руке большой поднос… я ровно в центре столовой — и веришь ли, кто-то уронил на пол вилку. Я такой полет совершил, Хоги, ты не представляешь себе. Как в кино. Вжух — я взлетаю в воздух. Бух — и приземляюсь… а тарелки, ложки и двенадцать порций клубники со сливками валятся сверху, прямо на меня. Фрэнки от неожиданности замолкает. И тут он впервые за весь курортный сезон слышит в ресторане смех. Ну, Фрэнки был не тупой. Он выжал из ситуации все что возможно. Он начал издеваться над тем, какой я толстый и неуклюжий. Я сижу на полу весь красный, в сливках и клубнике, а он: «Знаешь, сынок, тебе бы в балет. Отлично будешь смотреться в пачке, только размер побольше бери». Зрители в восторге. Фрэнки столько смеха не вызывал с начала века. Он меня прямо-таки отпустить не мог. Пять минут я все это слушал. Ужасно унизительно было. А после шоу он пришел ко мне в кухню. Я начал было извиняться, но не успел толком ничего сказать, как Фрэнки сунул мне пару баксов и спросил, не против ли я так падать каждый вечер посередине его выступления. Ну я и согласился.

Хог: Но это же унизительно.

Дэй: Если тебе за это платят, то не унизительно. Так что я стал каждый вечер выходить с большим подносом, а он меня спрашивал: «Эй, сынок, что у тебя за десерт?» или «Эй, сынок, который час?», я падал, а он надо мной издевался. Так я и начал карьеру в шоу-бизнесе. Я был помощником Фрэнки Фэя. Отсюда у меня прозвище Санни — «Сынок». Хорошо звучит с фамилией Дэй. Санни Дэй.

Хог: И сколько вам было?

Дэй: Шестнадцать. Тем временем мы с Мелом продолжали показывать наши старые совместные номера. Просто так, у себя в комнате, чтоб повеселить остальных ребят. Мел был простаком, а я неуклюжим младшим братишкой, все как в жизни. Мы делали наш старый номер с продавцами содовой. И с креслом стоматолога. И кое-какие штуки, которые подглядели в «Пайн Три». У нас был номер, где Мел, такой очень аристократичный гость отеля с большой сигарой, а я нервный официант-новичок и пытаюсь ему зажечь сигару, только в итоге зажигаю ее в середине, а не с кончика. Его у нас потом Джерри Льюис украл, только добавил гротеска. Не, ну если б я был такой здоровый лось, как Льюис, у меня бы тоже везде было больше гротеска. Он вечно разъезжал на роликах и кидался тортами. Знаешь, я никогда не кинул ни одного торта. Ни разу.

Хог: А в «Пригороде»? На свадьбе, когда в пунш подлили крепкого алкоголя, а Гейб сказал: «Дай мне»?

Дэй: Ну, кроме «Пригорода». И там это не я, там это номер такой.

Хог: А в чем разница?

Дэй: Там этого требовал сценарий.

Хог: Не морочьте мне голову, Санни. Вы снялись в фильме, в котором вы кинули торт. Это факт. Не надо врать, ладно? Это же не статья для журнала вашего фан-клуба.

Дэй: Ты прав. Извини. Я за много лет столько раз это повторял, что уже сам поверил. Забудь, что я вообще что-то говорил про торты.

Хог: ОК, я это вычеркнул.

Дэй: Так, на чем я остановился? Ах да, мы с Мелом. У нас еще был номер, где я боюсь пригласить красивую девушку на танец, и он мне показывает, как это сделать, при этом я за девушку. Помнишь ту сцену в фильме «С корабля на берег», где я никак не могу решиться пригласить Лоис Максвелл потанцевать, иду к себе в каюту и танцую с воображаемой девушкой? Люди до сих пор плачут на этом месте. Это как раз наш с Мелом старый номер из «Пайн Три». Ну в общем, развлечениями в «Пайн Три» заведовал такой коротышка по имени Лен Файн. Ему нравился Мел, и он считал, что я хорошо подыгрываю Фрэнки. Так что он стал выпускать нас после ланча валять дурака перед гостями. Никакой оплаты, ничего официального. Если зрители желали тебя игнорировать, то могли не смотреть. Они и не смотрели. А потом как-то раз нам повезло — у Фрэнки сломалась машина на пути из города. Так что мистер Файн вывесил афишу, и оказалось, что в «Пайн Три Мэнор» сегодня Ежегодный Вечер Новых Звезд. Мы назвались «Дэй да Дэй» и после обеда вышли на подгибающихся ногах на сцену.

Хог: И как, публика умерла со смеху?

Дэй: Скорее умерли мы. Мы провалились, приятель. Жутко выступили. Настоящие любители. Мы даже хихикали над собственными шутками. Понимаешь, шутить перед своими приятелями и шутить перед полным залом незнакомой публики — это совсем разные вещи. Публика тебя пока не знает и не любит. Половина даже и не хочет тебя полюбить. Так что надо их заставить. Поэтому каждая мелочь, которую ты делаешь на сцене, должна работать на тебя. Слабых мест быть не должно, иначе ты проиграешь. Выступление стендап-комика — это как бой профессионалов. Одна ошибка — и ты сбит с ног. Мы в тот вечер быстро повзрослели. Поняли, что надо выкидывать неудачные моменты, придумывать вместо них что поудачнее, снова и снова совершенствовать наши номера, работать над темпом, подачей, над тем, как мы держимся. На сцене происходит представление, в котором нельзя оставаться просто самим собой. Нужно найти свой сценический характер, свою…

Хог: Свою маску?

Дэй: Именно. И как только ты ее наденешь, снимать ее уже нельзя. Это сложнее, чем кажется, особенно когда твои шутки терпят провал. Существует большое искушение сломать четвертую стену, подмигнуть аудитории и заявить: «Я сейчас какую-то хрень отмочил, но на самом деле это вовсе не я». Вон, посмотри на ребят из «Субботнего вечера в прямом эфире»[35]. Они так все время делают — отказываются от собственных шуток. Или переходят на непристойности, это легкий способ справиться с ситуацией. Работа профессионального комика — очень тяжелый труд. Но этот труд нельзя показывать аудитории. Иначе ты становишься…

Хог:…Фрэнки Фэем.

Дэй: Ты начинаешь соображать, что к чему. В общем, в тот первый вечер мы провалились. Но мистер Файн что-то в нас такое увидел. Он посоветовал нам зимой продолжать практиковаться. И мы так и сделали. Добавили новые шутки. Отработали их. К следующему лету у нас были довольно смешные номера для парочки ребят, которые толком не знали, что они делают. У нас хорошо получалось. Мы и не догадывались, насколько хорошо, но как-то раз директор по развлечениям в «Вакейшнленд», парень по имени Дон Эппел, увидел наше выступление и предложил нам пятьдесят долларов в неделю за то, чтобы мы выступали у него. Тогда это были хорошие деньги. Мы пошли к мистеру Файну и сказали, что или он нам предложит столько же, или мы уходим. И он нам стал платить пятьдесят.

Хог: Вам нравилось заставлять людей смеяться? Нравилось внимание?

Дэй: Это лучше, чем работать помощником официанта или чистить ботинки. Было весело. Люди к нам подходили, хлопали нас по спине. Советовали обратиться к ним, если вдруг надумаем заняться сантехникой.

Хог: А у вас было ощущение, что именно этим вы всю жизнь и хотите заниматься?

Дэй: Нет, ни капельки. Мел учился в Городском колледже и копил деньги, чтобы пойти учиться на стоматолога. Я был в том возрасте, когда по-настоящему интересуешься только тем, когда у тебя пройдут прыщи. Мы были просто мальчишки, мы развлекались. Таких там тогда было много — Ред Баттоне выступал со стендапом в «Паркстоне», Сид Сизар играл на саксофоне в «Вакейшнленд». Мел Брукс тоже там работал. Он родом из Бруклина. Настоящий зануда. Заноза в одном месте.

Хог: И вы правда ни разу себе не сказали: «О, я нашел себя! Я комик!»?

Дэй: Нет. Я не представлял, что в этом мое будущее. И потом, не забывай, Мел взял и умер в 1940 году. Я очень тяжело это переживал. Для меня его смерть стала страшной потерей. Мел был для меня всем — отец, старший брат, лучший друг, напарник. Когда он умер… Я правда не знал, что мне делать, но выступать я больше не мог. Это точно. Комические номера слишком напоминали мне про Мела.

Хог: И что вы делали дальше?

Дэй: Закончил школу и сдал экзамен для поступления на государственную службу. Нашел работу в Вашингтоне, клерком у одного из важных рузвельтовских шишек. Жил в меблированных комнатах. Как-то раз у Потомака познакомился с милой девушкой из Индианы. Джуди Монро ее звали. Стенографистка. У нее были рыжие волосы и самая белая кожа, какую я только видел. Моя первая настоящая девушка. Мы ходили в кино, ели в китайских ресторанчиках. Я чуть на ней не женился. А потом японцы разбомбили Перл-Харбор. Я пошел в армию. Меня отправили на начальную подготовку в Хеттисберг, штат Миссисипи. Там было жарко и влажно, а кормили такой жирной и отвратительной едой, что я за первый же месяц скинул больше десятка кило. Плюс ко всему не лучшее место для парня из Бруклина по фамилии Рабинович. Я в учебном лагере был единственный еврей. Белая беднота с Юга, как правило, считала, что это из-за нас США влезли в войну. Так что мне часто приходилось драться — прямо как когда-то на Гейтс-авеню. Только теперь я был совсем один — без Мела, без Стейгов. Во всей казарме ко мне нормально относился только один высокий тощий парнишка из Небраски. Койки у нас там были двухэтажные, и он спал как раз подо мной.

Хог: Как его звали?

Дэй: Гэбриел Найт. А остальное — это уже история шоу-бизнеса.

(Конец записи).