Человек, который умер смеясь

(Записано в его кабинете на 12-м этаже «Агентства Хармона Райта» 25 февраля. Кабинет обставлен антикварной мебелью во французском провинциальном стиле, похоже, настоящей. Райт высокий, худощавый, загорелый. Волосы седые. Носит очки в золотой оправе и серый фланелевый костюм от «Брукс Бразерс»).

Хог: Спасибо, что уделили мне время.

Райт: Арти я всегда готов помочь. Кстати, он звонил. Просил ничего не утаивать.

Хог: Отлично. Он уже рассказал мне про район, где вы жили раньше, про Стейгов…

Райт: Про что? А, наш старый клуб, точно.

Хог: И про ваши прежние связи…

Райт: Связи? Он что, вспомнил ту старую историю с Бенни Сигелом?

Хог: Да.

Райт: Рассказы Арти надо воспринимать критически. Я никогда не сидел в тюрьме и, строго говоря, не работал на Бенни Сигела. Я его знал — но его многие знали.

Хог: А что насчет денег?

Райт: Денег?

Хог: Он мне рассказал про деньги, которые вы присвоили, чтобы открыть это агентство. К этой истории тоже относиться критически?

Райт: (Пауза.) А когда эта книга вообще выходит?

Хог: Скорее всего, следующей осенью. Я так понимаю, ответ — да. Вы были здесь в Лос-Анджелесе, когда они снимали «Вольно!»?

Райт: Я тогда только закончил юридический факультет и хотел заняться агентской деятельностью. Мы с Арти столкнулись на съемочной площадке. Я, конечно, сильно удивился. Толстый братишка Мела Рабиновича — надо же, куда его занесло! Но я посмотрел съемки, и они произвели на меня сильное впечатление. Что-то в них такое было, в этих ребятах. Они были как Эббот и Костелло[46], только стильнее. У Гейба был стиль. А Арти… Арти был гением комедии. Вы знаете, что они ни разу не провалились? Все их совместные фильмы принесли доход.

Хог: А что произошло, когда они демобилизовались?

Райт: Я взял Джека Уорнера за глотку и не отпускал, пока своего не добился. Он хотел заключить с ними контракт на три картины, каждая по двадцать пять тысяч долларов. Я сказал, что мы хотим одну картину за пятьдесят тысяч, а потом новый контракт. Он несколько раз обозвал меня гнусным еврейским пронырой, потом повесил трубку. Я стал ждать, пока он приползет обратно договариваться. Я ждал день. Два. Три. Я, конечно, рисковал их будущим, но решил, что, если ничего не выйдет, устрою им выступления в ночных клубах. И я уже собирался так и поступить, но вдруг Уорнер-таки приполз договариваться. Гейб и Лоррейн сняли домик в Студио-Сити[47]. Милая была девушка. Но для жизни в шоу-бизнесе совершенно не подходила. У Арти была квартира в Энсино. И они сделали «Первый парень университета», свой фильм про студентов. Там-то они с Конни и познакомились. Хороший был фильм. Там первый раз использовалась их песня-лейтмотив. Как только они закончили съемки, я свел их с лучшими авторами, и они разработали новый материал. Уже про гражданскую жизнь. Они выступили на мероприятиях по продвижению фильма, а потом покатили по ночным клубам — и каждый раз числились главным номером программы. Только самые лучшие клубы: «Чейз» в Сент-Луисе, «Ше Пари» в Чикаго, «Латин Казино» в Филадельфии. Везде аншлаг. Получали три с половиной тысячи в неделю. К тому времени, как они доехали до Нью-Йорка, уже официально объявили, что «Первый парень» обходит «Вольно!» по выручке. Людям нравились эти ребята. Я договорился, что они будут две недели выступать в «Копа», по пять тысяч за вечер. В итоге они выступали там восемь недель. К клубу было не протолкнуться. Даже важным особам приходилось задействовать связи, чтобы получить билетик. У Джека Уорнера уже слюна капала. Он хотел подписать их на три картины за сто семьдесят пять тысяч. Я ему сказал, что теперь это стоит полмиллиона. Он в очередной раз обозвал меня еврейским пронырой. Ну, я отправил ребят во «Фламинго»[48]. Из знаменитостей они там одними из первых выступали — помогли сделать этот клуб респектабельным. Выступали они четыре недели, по десять тысяч за выступление. Только Арти больше проигрывал в казино. Ну я повез их обратно в Лос-Анджелес и договорился, что они выступят в «Слапси Макси». Там каждый вечер было битком киношников. Теперь каждая студия в городе хотела с ними контракт. Я получил столько, сколько хотел. Джек Уорнер раскошелился. Третий фильм, который они с ним сняли, «Продавцы содовой», тоже стал хитом. После этого следующие десять лет им удавалось все. Деньги текли такой рекой, что они, думаю, совсем охренели. Не забывайте, что они были еще совсем мальчишки. Как сегодняшние рок-звезды и теннисисты. Вчерашние сопляки с улицы, которые внезапно стали зарабатывать по двадцать миллионов в год на нынешние деньги. Арти все обожали, в рот ему смотрели. Он начал сходить с ума от раздутого чувства собственной значимости, от желания вечно быть победителем. Ему же твердили, что он Чарли Чаплин. Что бы ни делал Гейб, Арти надо было его обставить. Если Гейб строил дом с шестью ванными, Арти немедленно требовался дом с семью.

Хог: А они общались? Дружили?

Райт: Нет. Гейбу нравилось общаться со знаменитостями. Арти предпочитал, чтобы его окружали прихлебатели, которые смеются над каждой его шуткой. Он их называл «мои ребята». А после первой серьезной ссоры изжить неприязнь уже не вышло. Дальше отношения были исключительно деловые.

Хог: Первой серьезной ссоры?

Райт: Вы не знаете? Да, это было, наверное, в сорок девятом году. Ну может, в пятидесятом. У Арти начались серьезные проблемы с деньгами. Большой дом. Автомобили. Азартные игры, я уже говорил. Еще он содержал маму, свою свиту, плюс он вообще был добрый. Если кому требовалась помощь с оплатой счетов за лечение — пожалуйста. Только вот налоги он не платил. Налоговая потребовала с него под полмиллиона. И знаете, что он придумал? Попросил, чтобы ему шло шестьдесят процентов выручки. Ему же все говорили, что он везет на себе Гейба. Ну он и решил, что ему полагается больше. Гейб его послал. У Гейба была собственная гордость. Он был профессионалом. Думаете, ему нравилось читать в газете, что он дерево? И что Арти ему об этом постоянно напоминал? Неделю они не разговаривали. Потом Арти отступил и извинился. После чего подумал еще и заявил, что, если уж денег ему не прибавят, пусть тогда его имя идет первым. Дэй и Найт. Гейб опять его послал. И с тех пор у них вот такие были отношения. Всегда. Пока снимали телепередачу, они то и дело грызлись. Помню, мы как-то обедали — мне пришлось прилететь в Нью-Йорк, чтобы попробовать их помирить, — Арти заказал стейк, и официант спрашивает: «А картофель?» Арти и говорит: «Ему то же самое принесите». Гейб встал и вышел из ресторана.

Хог: Они так себя и во время работы вели?

Райт: На съемочной площадке Арти был просто чудовищем. Вечно всех гонял и сводил с ума. Гейб был вежливый, не заносился, а Арти страшно бесило, что Гейб популярнее у съемочной группы, чем он. Поэтому он требовал дополнительного признания. Захотел, чтобы его указали главным сценаристом телепередачи — и добился своего, кстати. А Гейбу он все время вставлял палки в колеса. Если у них в гостях был какой-нибудь музыкант или певец и они с Гейбом исполняли какой-нибудь симпатичный дуэт, Арти выходил на сцену и начинал им мешать. Портил номер. Ради шутки, конечно, но Гейб прямо кипел. Помню, он мне повторял, что не станет опускаться до этого уровня. Наконец он записал собственный альбом песен, чтобы не сойти с ума. Альбом получился очень успешный, и Арти от этого прямо на стенку полез. С тех пор они общались только через продюсеров или через меня. Оба жаловались мне на жизнь, и так много лет. Считаю, я вполне заработал свои комиссионные.

Хог: Но при этом они не расходились?

Райт: У них все-таки оставалась какая-то глубинная связь. Не знаю, наверное, они просто нуждались друг в друге. Скорее Арти, чем Гейб, кстати, — после того, как они разошлись, Арти уже на прежний уровень не поднялся.

Хог: Он считает, что публика просто оказалась не готова.

Райт: И он прав. Не готова к полному дерьму. (Пауза.) Арти пытался доказать, что Гейб ему не нужен. Доказать это всему миру, и себе тоже. Он потерял ощущение своего образа. Потерял уверенность в себе. Комик, не уверенный в себе, — это как канатоходец, который боится высоты. Разругался с авторами текстов. С друзьями. Слишком много пил. Самое печальное, что он разбил Конни сердце ради этой дешевой шлюшки Трейси. В этом городе она переспала со всеми продюсерами и ведущими актерами — а Санни на ней женился. Я помню, как-то раз мы с моей дорогой женой Руги пошли обедать с ними в «Скандию». И за обедом, прямо посреди разговора, он то и дело брал ее лицо в ладони, будто она маленькая девочка, и говорил: «Какое у нас личико!» На тридцатый раз я взял лицо Руги в ладони и говорю: «А это, Арти, что, по-твоему, мешок дерьма?» Он потом еще долго со мной не разговаривал. Пока она его не бросила. Тогда он позвонил мне посреди ночи и плакал в трубку. Мы с Арти… через многое вместе прошли. С Гейбом я никогда не был так близок. С ним сложнее было сойтись. И он ушел из агентства после того, как они разбежались. В итоге все это обернулось для меня финансовыми потерями. Посол, мать его…

Хог: А вы можете рассказать, что вообще случилось? Почему они подрались в «Чейсенс»?

Райт: Нет тут никакой загадки. Они просто достали друг друга. Пятнадцать лет они круглые сутки были вместе, и в конце концов возненавидели друг друга. Так бывает.

Хог: И все? Больше ничего не было?

Райт: А чего еще нужно? Так когда, вы говорите, книжка выходит?

Хог: Следующей осенью, наверное. Знаете, вы, наверное, сами не в курсе, но я тоже ваш клиент.

Райт: Правда? Мир тесен. Как, вы сказали, ваша фамилия?

(Конец записи).

(Записано 26 февраля в гримерной на студии Бербэнк, где она снимается в сериале «Санта-Фе». Она вяжет шарф).

Морган: Это Артуру в подарок на день рождения. Не успела вовремя довязать. Это точная копия шарфа, который он носил в «Первом парне университета».

Хог: Он будет в восторге. А что случилось с оригиналом?

Морган: Костюмерный цех забрал.

Хог: У него, кажется, еще вязаная шапочка в том фильме была.

Морган: Да, была. Ее он оставил себе.

Хог: А вы, случайно, не помните, куда он ее дел?

Морган: Куда? Ну, в какой-то сундук сунул, наверное. Если вам правда интересно, он наверняка знает, где она.

Хог: А вы помните, как у него был манекен, изображавший его самого?

Морган: (Смеется.) Да, конечно, у него в кабинете стоял. Гейб его скинул со скалы. (Пауза.) У вас очень серьезный вид.

Хог: А вы не знаете, что с ним стало?

Морган: А это важно?

Хог: Возможно.

Морган: Кто-то украл его со съемочной площадки. Как вы там вдвоем, сработались?

Хог: Всякое бывает.

Морган: Ну разумеется.

Хог: Он непредсказуемый.

Морган: Артур давно понял, что таким образом он может сбивать людей с толку. Заставлять их подстраиваться под него. Если вы хотите понять, когда докопаетесь до его настоящей сущности…

Хог: Хочу.

Морган: Я его сорок лет знаю и не уверена, что докопалась.

Хог: Вы познакомились на съемках «Первого парня».

Морган: Да. Я до этого сыграла несколько мелких ролей, а эта была первая серьезная. Агент по поиску актеров увидел меня в постановке в Вирджинском университете. Я приехала сюда на пробу, и «Уорнерс» подписала со мной контракт.

Хог: Ваши первые впечатления?

Морган: Помню, Гейб мне показался очень милым. Вежливый молодой человек, очень красивый, явно слегка ошарашенный своим успехом. Он держался довольно скромно. Артур был совсем другой. Он не переставал хвастаться, то и дело подпрыгивал на месте, отпускал шуточки. У него энергии хватало на троих. Как маленький ребенок, ему все время требовалась похвала. В жизни не встречала никого, кто бы больше нуждался в похвале.

Хог: Он вам понравился?

Морган: Ну, скорее… Понимаете, в «Первом парне университета» я по сути играла себя. В Вирджинии я была королевой красоты университета. Парни вечно начинали заикаться, когда со мной заговаривали. Или пытались ко мне подкатить. Или просто стояли и глазели. А Артур с самого начала стал меня дразнить. Доставал меня, обзывал дурацкими кличками вроде Дылды или Глисты. Обращался со мной совершенно по-хамски — но очень обаятельно, конечно. Мне это страшно нравилось. Наконец, где-то через неделю после начала съемок он подошел ко мне на съемочной площадке и сказал: «Слушай, дылда, мы с Гейбом и еще парочка ребят решили, что ты слишком уж нервная и вообще тот еще геморрой, и кому-то надо тебя хорошенько трахнуть, или фильму кранты».

Хог: Вы шутите.

Морган: Честное слово, все так и было. «Так что мы тянули жребий», сказал он. Я спросила: «И ты выиграл?» Он ответил: «Нет, я проиграл». Если б это был кто-то другой, я бы ему залепила по физиономии. Но Артур… Это он таким образом говорил «по-моему, ты потрясающая, хотелось бы мне набраться храбрости и пригласить тебя на свидание».

Хог: И вы пошли с ним на свидание.

Морган: Я слишком мало знала приличных парней. Тут с такими не познакомишься. И на вечеринки не ходила. Он повел меня в Оушен-парк. Мы катались на аттракционах и ели сахарную вату. Мне казалось, будто я снова в школе. Артур так нервничал, что болтал не переставая. Он говорил о том, сколько денег заработает. О том, как перевезет сюда мать. О…

Хог: О своем отце?

Морган: Нет. Это только через много месяцев, когда окончательно удостоверился, что я его люблю. После первого свидания он упал на колени и сделал мне предложение. Он так делал каждый раз, когда мы виделись, — а это случалось все чаще и чаще. Согласилась я примерно через полгода, когда они с Гейбом поехали в турне. Гейб был шафером.

Хог: Вы были счастливы вместе?

Морган: Поначалу да. Он меня обожал. Мне казалось, что он самый милый человек на свете. Плюс рядом с Санни Дэем вообще было веселее жить. Проблема была в том, что не так-то часто он бывал рядом. Они с Гейбом или снимали кино по четырнадцать часов в день, или уезжали в турне. А Артур был очень старомодный. Когда родилась Ванда, он настоял, чтобы я ушла из кино и занималась ею. Так что я торчала дома с его матерью, которая переехала к нам, когда мы купили свой первый дом в Пасифик-Пэлисейдс.

Хог: Вы с ней уживались?

Морган: Насколько это вообще возможно. Она была ужасная, злобная женщина. Мне неприятно это говорить, но это правда.

Хог: По его рассказам у меня такого впечатления не сложилось.

Морган: Неудивительно. Но она вечно его клевала, принижала, твердила, что его отец был бездельником и алкоголиком и он сам ничуть не лучше.

Хог: Когда у вас начались проблемы?

Морган: Довольно рано. Я хотела чего-то большего. Настоящих отношений. Но для Артура я была скорее трофеем. Свободное время он предпочитал проводить со своими ребятами — играть в карты, ходить на скачки. А когда они с Гейбом выступали в Вегасе, они… они спали с женщинами. С разными женщинами. Я один раз его поймала, когда он вернулся. Он оставил пачку презервативов на комоде. Может, специально, чтобы я увидела. Я была в ярости. Он расплакался. Сказал, что он меня не заслуживает, что он родился в грязи, где ему и место. Предложил разъехаться. Даже вещи начал паковать. Вынудил меня умолять его остаться. И я умоляла, хотя пострадавшей стороной была именно я.

Хог: А вы ревновали к этим другим женщинам?

Морган: Конечно, хотя он обычно настаивал на том, что он их вообще не хотел, это они его хотели, а он не смог отказаться. Артур очень комплексует по поводу своей внешности. Завоевательский подход к женщинам — это скорее Гейб. Стоило ему заметить в ресторане красивую девушку — при том что рядом сидит Лорейн, на минуточку, — он извинялся, отходил, перехватывал ее у бара и брал номер телефона. Артур никогда себе такого не позволял. Лорейн хватило ненадолго. Через два года она подала на развод.

Хог: А вы тогда не думали о разводе с Санни?

Морган: Мне с детства внушали, что если в семье неблагополучно — виновата женщина. Прошло много лет, прежде чем я перестала себя винить. И ведь была еще Ванда. Знаете, как он ее хотел назвать? Сторми. Сторми Дэй — «грозовой день». Я, конечно, этого не допустила. Она была такой жизнерадостной малышкой. Такой красивой. Никогда не видела, чтобы мужчина так любил ребенка, как Санни любил Ванду. Когда она научилась ходить, мы переехали в Малибу, чтобы он мог по утрам гулять с ней на пляже перед тем, как ехать на студию. Он спускался на пляж на рассвете и рассыпал по песку ракушки, чтобы Ванда потом их находила, а он мог любоваться тем, как она радуется. Думаю, она была единственной настоящей радостью в его жизни. Когда у нее начались проблемы, он очень тяжело это переживал.

Хог: А это когда случилось?

Морган: Когда мы вернулись из Нью-Йорка. Ей было лет восемь. Она стала мрачной и замкнутой, много плакала. Врачи думали, это потому, что у нас в семье такая беспорядочная жизнь — то на одном конце страны, то на другом, отец вечно в отъезде, а когда дома, то у него часто меняется настроение. Артур считал, что это он виноват, что он каким-то образом это заслужил. Ну конечно, весь мир вращается вокруг него одного.

Хог: Расскажите про переезд в Нью-Йорк.

Морган: Я была за. Думала, если он будет на телевидении сниматься, то станет чаще бывать дома. Хотя бы не понадобится каждый год по тридцать девять недель проводить в разъездах. Для Артура стать звездой телевидения в Нью-Йорке было воплощением всех его мечтаний. Он жил в «Уолдорфе». Ему доставались лучшие столики в ночных клубах. Его имя упоминали в газетах рядом с именами Сизара, Берла, Глисона. Он был на седьмом небе.

Хог: А вы?

Морган: Мне не нравилось жить в гостинице. Он предложил купить дом в Коннектикуте, чтобы было где расслабиться. Я нашла нам чудесный коттедж с большим участком. У нас был план, что он к нам будет приезжать на выходные. Но никаких выходных не вышло. Мы владели этим коттеджем три года, а он его даже не видел. Ни разу. Мы с Вандой жили вдвоем. Там она пошла в школу Артур жил в городе, восемнадцать часов в день работал, а остальные шесть развлекался в ночных клубах. А когда им с Гейбом летом давали тринадцать недель отпуска, они уезжали в Лос-Анджелес сниматься в кино. Я ему говорила: почему бы тебе не расслабиться, куда ты гонишь? А он отвечал, мол, куй железо, пока горячо.

Хог: Так что вы его почти не видели.

Морган: И не разговаривала с ним. Он звонил мне, только чтобы узнать, как дела у Ванды, или пожаловаться на Гейба. Они ругались из-за денег, из-за того, кто будет первым в титрах, из-за всего на свете. Артур никогда не понимал, что у Гейба тоже есть чувства. Прошло четыре сезона, и Гейб решил, что больше не в силах сниматься в шоу. Артур тоже уже не выдерживал. Он так себя загнал, что попал в больницу. Так что они ушли с телевидения. Мы все переехали в Малибу. Вот тогда дела пошли совсем плохо.

Хог: Почему?

Морган: Ну, про проблемы с Вандой я уже говорила. И мать Артура умерла — после этого он как с цепи сорвался. У него появилась новая, сомнительная компания. Он подружился с Фрэнком Синатрой, что еще ни одному мужчине на пользу не пошло. И еще он завел первый серьезный роман — с молодой секс-бомбой Джейн Мэнсфилд. Он с ней еще в Нью-Йорке познакомился, и дело дошло до романа. Такого раньше не было — они встречались несколько месяцев подряд. Я узнала о них из колонки сплетен. Артур не стал отпираться. Он опять начал паковать вещи, но я уже не умоляла его остаться. На какое-то время он переехал в гостиницу. Потом они разошлись, и я приняла его обратно. Ради Ванды. Но от нашего брака к тому времени осталась одна иллюзия. Мы больше двух лет сексом не занимались.

Хог: Он мне говорил.

Морган: Это вы про беседу с ним в Вегасе по поводу ваших сексуальных проблем. Он так радуется и гордится, что вы ему доверились. У него почти не осталось близких друзей.

Хог: Он сказал, что вы ему стали скорее как мать.

Морган: Он стал бунтовать против меня. Начал кутить с совсем уж гулящими девицами. Я это долго терпела. Нас многое связывало. Состояние Ванды. Потом еще его разрыв с Гейбом. После этого он даже больше стал работать — писал, режиссировал. А потом связался с Трейси. Она была самой сексуальной киской того года — кажется, шестьдесят пятого. Артур этим бравировал. В газете опубликовали фотографию, где он в каком-то клубе покусывает ее за ухо. Он взял ее с собой в Вегас. Тут я решила, что с меня хватит. Больше я не собиралась разгребать последствия его выкрутасов. Поселилась отдельно. Предложила и Ванде жить со мной, но мы к тому времени на нее никакого влияния не имели. Она стала жить с тем французским режиссером и зарабатывать на жизнь как модель. Восемнадцать ей как раз исполнилось. Я вернулась к работе. Было до ужаса тяжело, но я выжила. Я люблю свою работу. Наверное, в ней теперь вся моя жизнь. Журнал «Пипл» в прошлом году признал меня любимой мамочкой Америки, знаете? Глупо, наверное, но это самое серьезное признание за всю мою жизнь.

Хог: По поводу Санни и Гейба. Можно поговорить о том, как они расстались?

Морган: О чем именно?

Хог: О той ссоре в «Чейсенс».

Морган: (Помолчав.) Я об этом много думала.

Хог: И?

Морган: Я так считаю: если Артур хочет об этом рассказать в своей книге — дело хозяйское. Но пусть сам об этом рассказывает. Я с вами об этом говорить не буду.

Хог: Почему?

Морган: Потому что я бы предпочла, чтобы это осталось тайной.

Хог: Хармон Райт сказал, что они просто друг другу до смерти надоели.

Морган: Хармону Райту платят за то, чтобы он говорил такие вещи.

(Конец записи).

Дэй: Вик все меня теребит насчет истории, когда он заехал тому парню в клубе «Дэйзи». Как думаешь, вставлять это в книгу?

Хог: Если ему это причинит боль, то лучше не надо. А что? Вы сами-то как считаете?

Дэй: Я хочу про это рассказать. На меня тогда пресса всерьез набросилась. Но и ему делать больно не хочу. Он это знает. Нужно просто знать, как с ним обходиться. А что Хеши и Конни обо мне рассказывают?

Хог: Хотите послушать записи?

Дэй: Нет, подожду издания в мягкой обложке[49].

Хог: Я так понял, вы тогда практически сорвались с катушек.

Дэй: Да какое там практически, именно что сорвался. Работа. Выпивка. Таблетки. Девочки. Но я тебе вот что скажу: знаешь, что тогда больше всего гнало меня вперед? Страх. Страх, что все это исчезнет и я окажусь ровно на том месте, с которого начинал перед войной. Так что я давил и пер вперед. Меня стали называть Маленький Гитлер. Ругали меня последними словами у меня за спиной. Ну да, я стал участвовать в написании сценариев — мне ж все это произносить. И да, я хотел, чтобы мое участие отметили, — а кто бы не хотел? И да, я хотел, чтобы мне платили больше, чем Гейбу, — почему бы и нет? Я сидел целый день на съемках, спорил со сценаристами, добиваясь, чтобы все вышло как следует, а он играл в гольф. Или записывал альбом у меня за спиной. Говорили, что я платил многим своим ребятам. Чушь! Я просто помогал молодым сценаристам. Трое из них потом получили «Эмми». Говорили, что у меня потребность окружать себя шестерками. Чушь! Что, я не имею права сам выбирать себе друзей? Стоит какому-нибудь придурку получить свою колонку в газете, и он уже мнит себя психоаналитиком. Считает, что вправе тебя осудить. Я воплощал американскую мечту. Что в этом плохого? Ну да, я построил огромный дом. У меня было двенадцать машин. И много обуви. И что? Я на них заработал. Я никому не сделал ничего плохого. Я никого не осуждал. А они меня осуждали! Говорили, что у меня раздутое эго. Что я чокнутый. Что я не в состоянии ужиться с Гейбом. Ну да, мы с Гейбом ругались. А кто не ругается? Эббот и Костелло ругались. Братья Риц ругались. Мартин и Льюис, черт возьми, тоже ругались. Если речь о чем-то важном, люди всегда ругаются. Легко уживаться, когда оба в заднице. Никаких проблем! Сидите оба нищие и соглашаетесь по всем вопросам. Каждый сукин… (Пауза.) Извини, Хоги. Похоже, мне не хватает только пары железных яиц.

Хог: Это на следующий день рождения.

Дэй: А эвкалипт отлично смотрится за окном. Мне нравится сидеть и на него смотреть.

Хог: Я рад.

Дэй: Ну и потом, мы с Гейбом не всегда ругались. Особенно поначалу. То наше первое турне, после выхода «Первого парня»… Публика с ума сходила. Они лезли на сцену. Тусили возле отеля, ждали, пока мы выйдем. Приходилось маскироваться, чтобы проскользнуть мимо них. Один раз я оделся как Марлен Дитрих. Какой-то коммивояжер полез ко мне в лифте, я его отлупил сумочкой. Гейб одевался стариком — седой парик, тросточка. Было весело. Но веселее всего было в Вегасе. В Вегасе мы всегда развлекались на всю катушку. Никаких жен. Рулетка, выпивка, девочки. Мы поднимались в номера и отрывались вовсю. Творили все, что только можно и нельзя. А на сцене мы были просто великолепны. Мы придумывали новые номера — про детство, про отцовство. И за что бы мы ни брались, все у нас получалось. Фильмы шли один за другим. «Продавцы содовой». Потом «Воз сена». «С корабля на берег». Все шло как надо. Но только не дома. Лорейн бросила Гейба. Конни жаловалась, что я редко бываю дома, что ей одиноко и она чувствует себя ненужной. И Ванду я редко видел. Я ее обожал, мою золотую малышку. Она была такая хорошенькая, такая хрупкая. Я боялся, что если ее слишком крепко обнять, то она сломается. Мне хотелось чаще с ней бывать.

Хог: Поэтому вы и согласились делать телепередачу в Нью-Йорке?

Дэй: Ну да, чтобы дань заплатить. Я задолжал налоговой службе. Если у меня были деньги, я их сразу тратил, чего уж там. А Лорейн выбила просто фантастические алименты от Гейба. За это шоу нам заплатили целое состояние. Мы при этом и цента этих денег не увидели, ни я, ни Гейб. Но я в глубине души был уверен, что, пока ты не завоюешь Нью-Йорк, это как бы не настоящий успех. А те комики, которые с успехом выступали по телевизору — Сизар, Берл, — их критики гораздо серьезнее воспринимали, чем нас с Гейбом. Мы считались низкопробными. В общем, где-то году в пятьдесят первом нам предложили делать комедийное варьете для «Лаки Страйк»[50] на канале Си-би-эс. Шанс был потрясающий, так что мы вернулись на восток и завоевали Нью-Йорк. Мы с этим шоу невероятные вещи делали. Лучше Бродвея, и каждую неделю что-то новое. Рейтинги были высокие. Только вот критики нас все равно ненавидели.

Хог: Оно вживую шло?

Дэй: Да, никаких пересъемок. Представляешь, какое давление? А знаешь, где мы снимали? В том самом театре на Западной Пятьдесят третьей, куда нас армия послала, когда мы выступали в «Теперь ты в армии». И следующие четыре года этот театр был для нас как дом родной. У нас были номера в «Уолдорфе», мы туда приходили поспать пару часов, но жили мы в театре. Я до сих пор горжусь тем шоу. У нас работали самые лучшие мастера. Главным сценаристом был Гуди Эйс. Мы его сманили от Берла. Потом мы еще наняли Джона Гранта, когда он разошелся с Эбботом и Костелло. Сельма Даймонд тоже для нас писала, упокой, Господи, ее душу. Я купил первый комедийный скетч, который Вуди Аллен продал на телевидение, — про парня, задвинутого на своей мамочке, который ходил к женщине-психотерапевту, да и влюбился в нее. Пегги Касс там обе роли играла. Просто помереть со смеху. У нас была такая труппа! Мы с Гейбом, Пегги, Дик ван Дайк — он тогда был совсем мальчишкой, — Фредди Гвинн, Морти Гаити, упокой, Господи, его душу. И приглашенные звезды тоже потрясающие. Бэзил Рэтбоун. Рональд Коулман. Помню, один раз у нас выступали Чарльз Лоутон и Эльза Ланчестер, и мы их заставили разыграть с нами сценку про детский сад, где все ползали на четвереньках. И певцы у нас тоже выступали. Этель Мерман, Патти Пейдж. Гейб иногда пел с ними дуэты. Если получалось, мы вставляли их в сценки. Что мы творили! Круто было. У нас был заданный формат, но шоу-то шло вживую. Где-то посередине формат отправлялся ко всем чертям. Пару раз у нас заканчивалось время посреди сценки. Митч Миллер, дирижер оркестра, начинал исполнять нашу музыкальную тему, и всё — мы выходили из эфира на полуслове. Я с ног валился от усталости, но был слишком взвинчен, чтобы ложиться спать. Так что я отправлялся в «Линдис» и каждый раз, когда туда приходил, поливал Джеки Глисона газировкой из бутылки. Вскоре он завел себе водяной пистолет, чтобы отвечать мне тем же. Мы это все прямо в ресторане устраивали, как дети. Потом Фил Силверс тоже завел себе такой пистолет. Мы были, как ковбои, мы даже обсуждали, не снять ли нам втроем вестерн — «Последний бой в „Линдис“». После «Линдис» мы все отправлялись в «Копа», в «Трокадеро», в «Сторк», заканчивали стейком в «Дэннис» где-то в пять утра. Я спал часа два, приходил утром во вторник не выспавшийся, с похмелья, и нужно было сразу готовить новое шоу. С чистого листа.

Хог: У вас тогда испортились отношения с Гейбом?

Дэй: Мы не разговаривали. Это нас обоих беспокоило, но по-другому не получалось. Потом он познакомился с Вики, своей второй женой, и вдруг ему надоело так много работать. Как же мы тогда переругались. Персонал и съемочная группа поддержали Гейба, хотя это я их кормил, пока он альбомы записывал. Это было… дай-ка подумать — да, третий сезон это был. Я тогда уже совсем с ума сошел. Пил по бутылке за ночь, принимал таблетки, чтобы заснуть и чтобы проснуться. Очень много ел. Ни в чем не знал меры. В четвертом сезоне это меня добило. Я потерял сознание прямо в эфире. Все очень смеялись, думали, это шутка такая. Меня положили в больницу. Месяц провалялся с двусторонней пневмонией. Гейб каждую неделю выходил в эфир с каким-нибудь новым соведущим на замену — неделю Джимми Дуранте снимался, неделю Ред Скелтон. Когда я выздоровел, то поклялся за собой следить, но сразу же вернулся к прежним привычкам. И нам с Гейбом обоим надоела эта пахота. Мы просто больше не выдерживали. Это было практически единственное, в чем мы сходились. Так что мы ушли с высоко поднятой головой. Вернулись обратно в Калифорнию.

Хог: Если верить Конни, именно тогда ваша жизнь…

Дэй: Моя жизнь превратилась в дерьмо.

(Конец записи).