Человек— гармония— природа

1. Овладеть легче, чем любить

Вспомним рассказ Джека Лондона «Белый Клык». Каким свирепым стал Белый Клык под влиянием людей, которые в угоду своим жестоким умыслам стравливали его с другими животными, и как постепенно к нему возвращались и развивались под влиянием новых хозяев заложенные в нем природой положительные качества. Идею этого рассказа вполне можно распространить и на взаимоотношения человека с природой в целом. Если поставить на место Белого Клыка биосферу Земли, а на место его хозяев все человечество, то на кого из хозяев оно больше походит и на кого должно походить?

Удерживаясь от мысли об отождествлении современного человека со Счастливчиком Смитом, нельзя все же не признать, что первая из моделей поведения встречается чаще и цепочка от Счастливчика Смита к современному человеку тянется через участившиеся случаи превращения охоты в поголовное истребление животных, а собирания растений — в их массовое уничтожение. Сбрасывание в водоемы загрязняющих веществ, от которых гибнет рыба, кажется менее жестоким, чем непосредственное убийство, по той же причине, по которой сбрасывание бомбы с самолета кажется менее жестоким, чем закалывание противника штыком. И там и здесь действует иллюзия опосредования времени и места преступления. Но в обоих случаях ответственность, конечно, одинакова. Названная нами первой модель поведения реализуется в наше время гораздо полнее, чем вторая, хотя редко в явной и непосредственно наблюдаемой форме, как у Джека Лондона.

Один из важных вопросов, которые порождает современная экологическая ситуация, о том, в какой степени экологические трудности обусловлены господствующими в настоящее время системами ценностей. Вопрос вполне уместный. Кризисные моменты во взаимоотношении человека с окружающей его природной средой, шедшие, как ни парадоксально, в ногу с усилением технической мощи человека, во многом определили перенесение внимания с вопроса о средствах переустройства мира для удовлетворения человеческих желаний и целей на характер самих человеческих ценностей. Маркс писал, что, преобразовывая природу, «…человек удваивает себя уже не только интеллектуально, как это имеет место в сознании, но и реально, деятельно и созерцает самого себя в созданном им мире»^{32}. Общество проецирует на природу свои положительные и отрицательные стороны и тем самым во многом определяет состояние преобразуемой природы. Современный экологический кризис — в определенной мере симптом душевного и духовного неблагополучия человека.

В литературе прослеживается связь между экологическими трудностями и потребительской ориентацией. Последнее не следует путать с потреблением — удовлетворением потребностей, которые соответствуют внутренней природе человека и без которых сама жизнь человека невозможна. Потребительство — это преимущественная направленность на потребление в ущерб духу и душе, причем часто связанная с удовлетворением псевдопотребностей. Последние могут быть двух родов: превышающие действительные потребности и замещающие их (часто при невозможности удовлетворить действительные), и имеют свою внутреннюю и внешнюю детерминанты. Первая связана с искусственным формированием потребностей, вторая — преимущественно психологического свойства, однако обе они коренятся в социальной дисгармонии. Таким образом, это дополнительный социальный груз, накладываемый на природу.

Часто приходится слышать суждения о том, что рост материальных потребностей необходим для развития человека. Это верно в пределах, в которых речь идет об удовлетворении основных (мы не рассматриваем подробно слово «основные», потому что спорить о том, какие потребности относятся к основным, а какие нет, можно до бесконечности) потребностей человека. Сверх этого слово «рост», как характеризующее чисто количественные показатели, оказывается неадекватным. У семьи есть один телевизор, нужно ли ей приобретать второй, третий? Ведь это тоже рост материальных потребностей. Удовлетворение потребностей может не только способствовать развитию человека, но и препятствовать (если, скажем, человек все свободное время проводит под личной автомашиной или в поисках запчастей к ней). Правильнее говорить не просто о росте, а о развитии, совершенствовании, «возвышении» (В. И. Ленин) потребностей, гармоничном сочетании материальных и духовных потребностей как условии гармонии человека с природой.

В одних странах — «развитых» капиталистических — потребительство выражено сильнее и имеет свою традицию (по Марку Твену, цивилизация — это общество, формирующее потребности, в которых нет потребности), в других — так называемых развивающихся — только входит в моду.

В СССР потребительство, или, как его у нас чаще называют, вещизм, особенно разрослось в последние 20 лет. Сюда входит и чрезмерное потребление пищевых продуктов при ухудшении их качества (по данным медицинской статистики, 45 % советских людей страдают от излишнего веса) и стремление любой ценой заполучить в личное пользование различные товары, включая такое материальное выражение духовной культуры, как книги.

Качественные и количественные различия в проявлении потребительства зависят от места и образа жизни: у работников сферы обслуживания оно выражено сильнее, чем у рабочих, у горожан больше, чем у сельских жителей, и т. д. Это шкала градации при общей тенденции. Такое отношение проецируется и на природу. Подавляющее большинство людей ходит в лес не слушать пение птиц и любоваться цветами, а за ягодами, грибами, на охоту. Могут возразить, что это, мол, необходимо, так как существуют трудности с продовольствием. Но такое объяснение далеко недостаточно, поскольку потребительство распространено и в обществе, в котором продуктов в избытке. В принципе, сколько бы человек не имел, он всегда может хотеть больше и так до бесконечности, что показал еще Пушкин в «Сказке о рыбаке и рыбке». Может и не всегда верно, как полагал М. Зощенко, что человеку надо больше, чем он имеет, но уж точно меньше, чем он хочет.

Актуальной остается в нашей стране борьба с мещанством, для которого потребительство становится единственной целью и основным смыслом жизни. Мещане только потребляют культуру в ущерб истинно человеческой потребности ее производить. Социальный прогресс стимулирует изменение ценностей, однако этот процесс не происходит автоматически, и сами ценностные стереотипы не полностью детерминируются социальной обстановкой.

Каковы экологические следствия этого? Ориентация на потребительство ведет к истощению и деградации природы и опасна с экологической точки зрения как потому, что природа не в состоянии из-за конечности ее ресурсов в каждый данный момент времени удовлетворить бесконечные материальные потребности человека, так и потому, что, нацеленный на потребительство модных, престижных вещей, человек теряет понимание целостности природы, целостность отношения к ней и вслед за тем целостность самого себя как личности. Герой Чехова, лежа на диване, рассуждал так: «Кислород — химиками выдуманный дух. Говорят, что без него жить невозможно. Ерунда. Без денег жить невозможно». В этой фразе Чехов ярко раскрыл суть примитивного потребительского подхода к жизни и природе. Конечно, можно (экономисты пытаются это делать) и потребление кислорода представить в денежном выражении, что практически в западных странах воплощается в жизнь, когда предоставляется возможность за определенную плату подышать на загрязненной улице чистым воздухом из автомата. Но вряд ли попытки все обсчитать и выразить количественно (что, кстати сказать, и невозможно) решат экологическую проблему. Необходимо изменение ценностей, прежде всего тех, которые регулируют отношение человека к природе.

Природу нельзя воспринимать как кладовую, из которой человек черпает в неограниченном количестве то, что ему необходимо, а возвращает отходы своей деятельности, до которых ему нет дела. Природа, конечно, не храм, которым остается лишь восторгаться, но и не только мастерская, а источник физической и духовной жизни человека, непреходящая ценность, имеющая для человеческого существования решающее значение.

Воздействие человека на природу ни в коем случае не должно быть односторонним, если он не хочет лишиться природных стимулов своего душевного и духовного развития. Бездумное потребительство, как и узко понятая рационализация природы, оборачиваются злом для природы и человека. Подкладкой стремления к власти над природой оказывается бесчувственность, а рационализации — голая рассудочность.

Напротив, чем более мудро будет действовать человек (человечество), в том числе и по отношению к своим потребностям, тем скорее он будет находиться в «царстве свободы» (К. Маркс). В конце концов люди начинают понимать это на собственном горьком опыте, когда безудержная тяга к потребительству начинает вредно отражаться на их собственном здоровье. Через некоторое время после того, как они осознают, что излишний вес не признак здоровья и благополучия, а причина болезней, преждевременной старости и сокращения продолжительности жизни, они переоцени-ют свое отношение к питанию и начинают его более строго регулировать. В моду входят лечебные и профилактические голодания, распространенные сейчас среди обеспеченных слоев населения развитых стран. Можно предположить, что определенной переоценке будут подвергаться материальные ценности в целом по мере облегчения доступа к ним и люди будут все больше осознавать, что сам по себе рост материального благосостояния не делает их счастливыми, и больше внимания будут уделять ценностям духовным.

Определенный смысл в таких рассуждениях имеется. Но данный процесс не протекает автоматически и требует соответствующих социальных предпосылок. Необходимо наличие культурной среды, которая способствовала бы опережающему росту духовных потребностей по мере удовлетворения основных материальных, росту, препятствующему отмеченной выше утилитарно-потребительской тенденции и приводящему к расширению сферы духовного производства и совершенствованию творческих способностей человека. В этом можно искать выход из лабиринта современных экологических противоречий. Вообще одна из основных задач культуры в целом состоит, по-видимому, в том, чтобы способствовать разрешению противоречий между человеком и природой, так же, как и противоречий внутрисоциальных. То, насколько это удается, служит показателем ее развития.

Материальные потребности не могут исчезнуть, они могут только модифицироваться по мере своего удовлетворения и замещаться потребностями духовными. В человеке как разумно-чувственном существе высшие духовные ценности должны определять материальные потребности, а не наоборот. При этом рост потребностей должен уравновешиваться ростом производства — не для последующего потребления, а производства природы и человека.

Второй прискорбный момент в современном отношении к природе состоит в агрессивности. Социобиологи утверждают, что при недостатке ресурсов на ограниченной территории соревнование между особями, сопровождающееся агрессивным поведением, усиливается. Агрессия и понимается как одна из форм конкурентного поведения в условиях ограниченных ресурсов. Хотя агрессивность в человеческом обществе может и не иметь потребительского смысла и вообще не иметь отношения к материальным ресурсам («немотивированная» жестокость и т. п.), агрессивное и потребительское отношение к природе и у человека тесно связаны. Чисто агрессивное отношение, т. е. разрушение ради разрушения, при достаточно большой активности и возможностях ведет к быстрой гибели и разрушающего и разрушаемого, а стало быть и отношения между ними. Потребительское же отношение склонно сочетаться с агрессивным, поскольку потребительство не имеет границ и в своем распространении ведет к уничтожению природной среды. Агрессивно-потребительское отношение может в течение какого-то периода времени иметь место, поскольку за счет разрушения среды человек удовлетворяет собственные потребности. Это относительно устойчивое состояние длится до того момента, пока человек не разрушит природную среду основательно и не переродится сам.

В целом можно сказать, что ограниченность ресурсов есть результат определенных социальных и культурных причин.

Западная культура развивалась в направлении агрессивности по отношению к природе, усилившейся в эпоху капитализма. Она ищет противников вовне и пытается их покорить, не обращена внутрь себя и источники существования тоже находит вовне — в других людях, природе, истощая и их и ее. При большой интенсивности и масштабах это приводит к гибели всех.

Главная трудность — осознать, что агрессивно-потребительское отношение к природе — зло дня нее и самого человека. Человек вынужден бороться с природой и обречен на борьбу при всех возможных способах производства, и не правы те, кто забывает, что единство человека и природы противоречиво. Но отсюда отнюдь не следует вывод, что надо противоречие еще и еще обострять, приближая экологическую катастрофу и надеясь, что человек сможет адаптироваться к любым изменениям. Ведь победа над природой не то, что победа в футбольном матче, когда после финального свистка судьи победители и побежденные уходят отдыхать. Борьба с природой никогда не кончается, но победа над нею оборачивается для человека поражением, поскольку сам человек — часть природы, а природа — порождающее его начало.

Отношение общества к природе в нашей стране выражалось словами И. В. Мичурина: «Мы не можем ждать милостей от природы, взять их у нее — наша задача». Как будто милости можно взять силой! Именно стремление взять как можно больше, часто безрассудное, хотя и вполне рациональное, привело к тому состоянию, которое хорошо описывается современной модификацией знаменитого афоризма «Мы не можем ждать милостей от природы, мы у нее слишком много взяли».

В эпоху НТР понятие борьбы с природой нуждается в уточнении, с тем, чтобы им не оправдывалось уничтожение природы. Когда шли с рогатиной на медведя — это была борьба; когда же безжалостно убивают, часто потехи ради, животных с вертолета, язык не поворачивается назвать это борьбой. Веками человек был вынужден бороться с природой, и вот теперь впервые он может ее уничтожить. Говорят о том, что борьбу с природой надо усиливать, поскольку грозят стихийные бедствия и т. п. Но никакие стихийные бедствия не оправдывают уничтожения многих видов жизни на Земле, и сейчас главным «стихийным бедствием» для природы и человека является он сам.

Даже наука под видом исследования вносит свою лепту в подобную «борьбу». В периодической печати приводится немало примеров жестокого обращения с предметом изучения (например, подсчет морских котиков на Дальнем Востоке, приведший к их массовой гибели). Ясно, что подобная «научная» деятельность оказывается ответственной за экологические трудности уже не только в моральном, но и в правовом смысле. Уничтожение животных под предлогом их изучения и социально и экологически преступно и, конечно, не приносит ничего, кроме вреда, самой науке.

Современная экологическая ситуация требует коренного пересмотра сложившихся, в том числе в нашей литературе 30—50-х годов, стереотипов мышления и поведения, ориентированных на дальнейшее ожесточение того, что называют «борьбой с природой». На деле подобная «борьба» часто превращается в средство безжалостного уничтожения природной среды. Борьба может иметь место и в рамках единства человека и природы, и в рамках их разрыва. В последнем случае это не борьба как источник развития, а способ деструкции. Движущая сила прогресса — своевременное разрешение противоречий, но этого не добьешься на путях борьбы, превысившей свою меру, подрывающей основы существования активной части саморазвивающей системы и ее в целом и ведущей поэтому к гибели системы и ее отдельных частей.

Это не значит, что отныне понятие борьбы в применении к отношению человека и природы следует исключить, а означает только, что объективно и опасно сдвинулась граница между противоречием и гармонией человека и природы и надо что-то делать с целью возвращения к тому устойчивому сущностному единству, которое обеспечивает целостное функционирование системы «человек — природная среда».

Человек, поскольку он является человеком, должен относиться к природе душевно-духовно, и адекватное выражение такого отношения — любовь к природе и творческое отношение к ней. Чтобы быть способным к целостной эволюции своих душевных и духовных потенций, человек должен стремиться к постижению природы во всем ее богатстве, творческому преобразованию ее. Стремление к этому лежит в самой природе человека, поскольку одна из высших, присущих ему по природе его потребностей — потребность в творчестве. Напомним, что К. Маркс понимал творчество как средство формирования богатого и всестороннего, глубокого во всех его чувствах и восприятиях человека.

Крупнейший советский психолог А. И. Леонтьев подчеркивал, что «…личность не может развиваться в рамках потребления, ее развитие необходимо предполагает смещение потребностей на созидание, которое одно не знает границ»^{33}. Говорят также о творческой сущности человека. При этом творчество как созидание нового («самодовлеющей предметности», по А. Ф. Лосеву) проявляется не только в сфере искусства, науки и техники, но и в более широком плане отношений человека и природы.

Применительно к науке вопрос о роли творчества как будто не возникает. Творчество является здесь чем-то само собой разумеющимся, поскольку без него прогресс науки был бы невозможен. Очевидно, что чем более творческий характер носят исследования взаимоотношений человека и среды, тем выше экологическое значение науки. Однако если наука и техника рассматривают природу только как объект и основаны на противопоставлении человека и природы, то они тем самым также становятся источником и следствием потребительства. Н. С. Коноплев справедливо рассматривает понимание природы как объекта и последующую отстраненность человека от природы как условие потребительского отношения к ней^{34}.

В то же время подлинно творческий продукт «…не есть ни субъект, ни объект, но субъектно-объектное творчество, которое только при том необходимом условии и может быть творческим продуктом и, конечно, продуктом творческого акта, если мы в таком художественном произведении уже не различаем ни субъекта, ни объекта»^{35}. Выше говорилось об экологическом значении понимания взаимодействия человека и природы как субъект-объектного единства. В свете только что отмеченной характеристики творчества становится ясно, что именно оно является адекватной формой взаимодействия человека и природы, а также целостного развития самого человека.

Творчество обладает также в отличие от потребительства ярко выраженными эстетическими параметрами, которые необходимы, как будет показано дальше, для гармонизации взаимоотношений человека и природы. Это следует хотя бы из того, что творчество увеличивает разнообразие в природе и культуре, а таковое неразрывно связано с красотой, так что можно даже сказать, что красота есть гармоничное разнообразие. Но разнообразие необходимо также для устойчивости жизни (стало быть, есть закон ее) и играет важную роль в этических построениях. Творчество связано, таким образом, со становлением единства истины, добра и красоты. Сохранение и творение разнообразия в природе предстает в качестве важной задачи современной культуры.

О важности творческого ответа на экологический кризис для дальнейшего существования цивилизации говорилось в первой главе. Творчество выступает как объективная возможность встречи человека и природы, их целостного общения и, стало быть, утверждения гармонии человека и природы. При этом ценностная установка приобретает онтологический смысл. Но для того чтобы эта встреча стала возможной, необходимо преодоление натурализма, сводящего человека к природе, и социологизма, сводящего природу к человеку.

Природа в своей иррациональной глубине всегда была источником человеческих прозрений, импульсом его интуиции и должна сохранить эту позицию в дальнейшем. Аналогично сказкам и загадкам, она развивает фантазию человека. Она способна переродить его, когда он открывается ей, доказывая этим, что творит его. Само раскрытие творческих способностей человека зависит от состояния природы и отношения человека к ней.

Испокон веков природа, прежде всего дикая и сельская, давала импульс творчеству человека, тогда как город выполнял функции места творческой встречи людей и созидания культуры. Первобытный человек, устраивая магические обряды и приурочивая их к сельскохозяйственным работам, соединял художественно-творческий и преобразовательный моменты в единое целое. Сейчас нетронутой человеком природы становится все меньше, сельская местность и труд урбанизируются и индустриализируются, а город зачастую предлагает монотонность конвейера и канцелярского труда рабочим и служащим, да скуку праздным слоям.

Учитывая роль природы в раскрытии творческих потенций человека, один из главных вопросов, который должен быть выяснен, — вопрос о том, как нынешняя вещественно, энергетически и информационно загрязненная среда обитания влияет на творческие потенции человека. Сейчас начали подсчитывать экологически обусловленную заболеваемость, и это важно не только в смысле обеспечения физического здоровья. Не исключено, что человек должен сначала очистить себя от всего чуждого его природе, а затем окажется способным в большей мере творить и любить. Как бы то ни было, критерий развития (и его частной характеристики — роста) должен определяться степенью улучшения условий для полного выражения созидательных способностей человека.

Экологически наилучшая стратегия оказывается соответствующей высшему желанию и высшей цели человеческого развития.

Поднятие себя до духовно-душевного состояния есть самотворение. Последующее распространение этого состояния на природу в раскрытии ей себя есть творческое преобразование природы — один из необходимых шагов в преодолении экологического кризиса.

Творчество целостно и универсально и составляет предпосылку обретения целостности, в то время как потребительство одномерно, ориентировано на отдельные стороны природы. Человек не откажется от гетеротрофного потребления окружающей природы, но главным результатом его должно быть не производство, направленное на еще большее потребление (в этом случае попадаем в заколдованный круг, из которого нет выхода), а реализация душевно-духовных потребностей. Творчество противостоит потребительской ориентации, поскольку оно самоотдача, самораскрытие человека и в своей высшей форме представляет собой сотворческое общение с природой.

О творчестве можно сказать и еще сильнее, представив его в качестве фундаментального атрибута бытия, как это, например, делается в «Махабхарате».

Впрочем, самого по себе творческого подхода к природе еще недостаточно, и творческое преобразование не должно рассматриваться как самоцель, иначе оно будет напоминать поведение ученого Сарториуса из лемовского «Соляриса», который все порывался подействовать на исследуемый «океан» жестким излучением.

Историк Л. Н. Гумилев делает вывод, что интенсивное антропогенное изменение природы возможно только в творческие, динамические фазы процесса этногенеза^{36}. Главная причина опасности современной экологической ситуации заключается в том, что человек переходит от изменения природы «то тут, то там, своего рода толчками» к постоянному повсеместному изменению всей биосферы. Творческий момент здесь налицо, но при своей абсолютизации он может вести и к обострению экологической ситуации.

В предыдущей главе мы говорили о том, какое большое значение для науки имеет ее связь с ценностями, господствующими в обществе. В более общем плане это справедливо и для творчества в целом. Оно только тогда может полностью выполнить свою позитивную социальную и экологическую миссию, когда регулируется определенными этическими нормативами. В отношении творческого преобразования природной среды таким важнейшим регулятором, на наш взгляд, выступает этика любви к природе.

Конечно, творчество можно понимать не только в самом общем плане как создание качественно нового, а подходить к нему более дифференцированно, рассматривая его различные уровни. Тогда на определенных уровнях ему окажутся неотъемлемо присущи нравственные аспекты. В современной философской литературе подчеркивается, что творчество не надо понимать как всецело индивидуальное, а именно как вовлеченное в космогенез и человеческую культуру. Но каков механизм этого вовлечения? Им, возможно, и является любовь.

Разрушительные потенции, которые присутствуют в творчестве, на наш взгляд, имеют место потому, что творчество не сопровождается любовью к миру и человеку. Тогда если разрушение, вопреки М. А. Бакунину, и не является творчеством, то творчество становится разрушением. Все новое находится, конечно, в определенном взаимодействии с устаревшим, и созидание нового есть определенная форма борьбы со старым. Но если к имеющемуся налицо миру творец не испытывает любви, то он способен, по-видимому, лишь на бездушное его разрушение, а собственные созидательные потенции остаются недостаточно развиты. Это творчество самозамкнуто на себя и, следовательно, не гармонирует с миром. Мы имеем в виду совершенно иное понимание творчества.

Потребители стремятся получать, не творя, забывая, что в принципе нельзя приобретать, не отдавая, иначе откуда возьмется приобретаемое. Потребительской ориентации противоречат хорошо известные законы природы, в частности, второе начало термодинамики. Экологический кризис доказывает, что природа не терпит потребителя и разрушителя, ей нужны любящие творцы. Чтобы копилка природы была полна, о природе надо заботиться, жалея ее и отдавая ей себя. Жалость и желание отдавать идут от любви (недаром в русском языке любовь отождествлялась с жалостью, чем подчеркивался ее высокий нравственный смысл).

О любви к природе много сказано писателями, но не учеными. Правда, можно вспомнить ученого-революционера П. А. Кропоткина, отдавшего много сил изучению имеющей к нашей теме близкое отношение проблеме взаимопомощи в природе. Идеи эти, казалось давно забытые, в последнее время получают развитие в науке. Обращение к ним, а также оценка результатов бережного, любовного отношения к природе весьма важны. Чаще надо вспоминать и слова Ленина о том, что без дружбы с природой социализм невозможен.

Любовь к природе и творческое преобразование ее — два момента, позволяющие гармонизировать систему взаимоотношений человека с природой. Важно, чтобы они находились в системном единстве, поскольку творчество без любви ущербно и ориентировано только на внешнее оперирование объектом, а любовь без творчества духовно бесплодна. Само по себе любовное отношение к природной среде ограничивается поддерживанием ее в существующем состоянии и не обеспечивает возможность развития. Исключительная ориентация на создание нового опасна, так как возможны модификации, губительные для природной среды. Любовно-творческое отношение обеспечивает устойчивую гармоничную форму развития системы «человек — природная среда».

Ситуация, которую мы здесь рассматриваем в более широком плане, аналогична положению в науке. Как и в науке, прогресс в сфере взаимоотношений человека и природы в их целостности определяется скоординированным ростом разнообразия и интеграции, причем за первое в наибольшей мере отвечает творчество, за второе — любовь. Любовно-творческое отношение — это содержательное выражение мысли об интегративном разнообразии.

Конечно, и любовь можно понимать по-разному. Часто приходится слышать такое возражение: человек, мол, любит цветы и рвет их. Конечно, можно рвать цветы и думать, что любишь их. Но любовь, учитывая многовековую разработку этой темы в философской литературе, совсем не обязательно понимать в ее неопределенно-бытовом значении. Одним из первый Достаточно подробно исследовал данный вопрос древнекитайский философ Mo-Цзы, который разделил любовь на всеобщую (ко всему) и отдельную (к себе, своей семье и т. д.) и писал о необходимости отдельную любовь и корыстную выгоду заменить всеобщей любовью, взаимной выгодой.

Известна в философии и точка зрения, что любовь по сути своей есть самоотдача, преодоление себя и поэтому эгоистичной любви вообще быть не может. Ощущение и создание родства со всем живым и вызывают в человеке нравственные чувства — сострадание, любовь и т. п. Напомним здесь интересную мысль Гегеля о том, что любовь дополняет добродетель подобно тому, как добродетель дополняет подчинение закону, и если бы любовь не была единственным принципом добродетели, то всякая добродетель была бы вместе с тем не-добродетелью.

Если человек рвет цветы, то его «любовь» к ним остается в рамках вожделения. На этом уровне человек хочет, не дожидаясь милостей, взять их, т. е. относится к окружающему потребительски. Для подлинной любви характерно прежде всего душевное влечение к другому, стремление понять и помочь, не взять, а дать.

В любви, как справедливо заметил А. Мерсье, я тем более имею, чем более отдаю, и даже точнее: «Чем больше я люблю, тем больше я есть я»^{37}. Теряя себя в любви, человек остается и даже становится собой (диалектика я и не-я). Сравним с замечанием современного философа слова из письма А. Блока: «Только влюбленный имеет право на звание человека».

Современные западные психологи постфрейдистской эпохи все чаще обращаются к этому понятию. По мнению В. Франкла, «любовь является единственным способом понять другого человека в глубочайшей сути его личности. Никто не может осознать суть другого человека до того, как полюбил его»^{38}.

Если это относится к другому человеку, существу, то с тем же правом и к природе в целом. Чтобы обрести гармонию с природой, человеку необходимо понять ее душу, свободу, язык, любовь. Мало разумом понять, что природе плохо, надо еще и пережить ее состояние вместе с ней, как свое собственное, т. е. проникнуть в природу, и сделать это можно только в любви к ней. Смысл любви — отдать себя, тем самым создав себя же, а это именно то, что необходимо сейчас по отношению к природе.

Писатели, призывавшие любить природу (традиционная тема русской литературы, которую продолжает литература советская), конечно же, тонко чувствовали, что имеется в виду. Очень точно передал это понимание американский поэт и философ Р. Эмерсон, по существу, отвечая на возражение о «любовном» срывании цветов. Мы путаем любовь с эгоистическим стремлением к обладанию и власти, а поэт еще в прошлом веке четко выразил, что следует иметь в виду: «Ты птиц назвать всех можешь, не охотясь? Ты любишь розы, но не рвешь с куста?»

Такое понимание, по-видимому, исчезает у современного человека, и вопрос Эмерсона задевает за живое. Он особенно актуален сейчас, когда человек рвет цветы часто и не за их красоту (желая иметь в своем пользовании прекрасное), а за их редкость, создавая тем самым экологически опасный контур «положительной» (в кибернетическом смысле) обратной связи. На одной из конференций отмечалось, что люди порой собирают растения только потому, что они занесены в Красную книгу, чтобы похвастаться редкостной находкой. Тут уж ни о какой любви (даже в ее эгоистической трактовке) нет речи.

Поистине любить можно только то, с чем равен. В любви, как и в творчестве, снимается дилемма субъекта и объекта, природа начинает пониматься как свое другое, да фактически и становится такой. На высокомерную же попытку поставить себя выше природы она отвечает экологическим кризисом.

Пишущих на экологические темы можно условно разделить на тех, кто в качестве высшего критерия берет человека либо природу. В противоположность тем и другим любовь к природе подразумевает становление единства, доходящего до взаимопроникновения и взаимопомощи. Человека, любящего и заботящегося о природе, равно как и человека равнодушно загрязняющего и уничтожающего ее, всегда можно объединить с природой в системы, формально близкие, но диаметрально противоположные по существу. Для решения же экологической проблемы необходимо, чтобы отношение человека к человеку и природе стало дружеским, братским, любовным. В эпоху, когда человек способен сделать с природой все, что угодно (скорее в разрушительном, чем созидательном плане), любовь к ней необходима для предотвращения катастрофы.

Цели человека и природы различны, если человек делает ставку на покорение природы и использование ее, и тогда преодоление экологических трудностей выступает как определенная тактика борьбы с временными отступлениями и последующими атаками. В этом случае можно говорить лишь о вынужденных компромиссах, которые неизбежно сопровождаются провалами, потому что предвидеть все ответные ходы природы в полном объеме невозможно, но никак не о согласии. Противоречия между человеком и природой будут возникать и впредь, но способы их разрешения во многом зависят от того, с какими чувствами и желаниями человек подходит к природе. Борьба не выступает в качестве идеала взаимоотношений человека и природы и должна дополняться любовью к природе и стремлением к ее творческому улучшению.

Противостоит любви к природе и потребительский подход. Страсть к приобретению вещей заслоняет любовь к дающей человеку жизнь природе. Создание техносферы вместо биосферы опасно не только потому, что под угрозой оказывается физическое существование человека. Дело в том, что тенденция абиотизации живого, характерная для процесса формирования техносферы, означает редукцию чувства любви, поскольку от вещей труднее требовать взаимности, чем от живой природы. Уменьшение возможности взаимно любить ведет к моральной и духовной деградации человека. Впрочем, сама не ведающая своей экологичности народная мудрость выступает против потребительства. Люди, которые берегут старые вещи, потому что с ними связана память о близких и прошлом, тем самым заботятся о своем будущем. Так любовь к вещам, если она истинна, также приобретает позитивный экосмысл.

На любовь к природе ориентирует экологическая точка зрения, если не понимать под нею подчинение человека природе. Последний взгляд — один из полюсов решения проблемы взаимоотношений человека и природы, который противопоставляется концепции покорения природы. Однако он слишком узок и отрицателен. Не ждать милостей от природы, но и не пытаться взять их у нее во что бы то ни стало, а любить и творить природу, следуя истинно человеческим (они же истинно природные) целям и стремлениям — вот способ подлинного решения экологической проблемы.

Иногда спрашивают и так: как можно любить всю природу, ведь в ней имеются вредные для человека виды, мешающие ему. Само возражение достаточно обличает и эгоистический подход к проблеме, и неспособность подняться до целостного взгляда на природу. Говорить, что нельзя любить всю природу, равносильно тому, чтобы сказать, что нельзя любить родину, народ.

Истинная любовь к природе повышает и соответствующую отдачу. В настоящее время накоплено много данных, свидетельствующих о том, что растения чувствуют человеческое отношение к ним и посаженные и ухоженные с любовью лучше растут и дают больший урожай.

Нельзя сказать, что современный человек так уж равнодушен к затронутой теме. В душе его, как полагают психологи, живет, пусть неосознанно, желание любви (прежде всего со стороны других), однако оно порой находится в непримиримом противоречии со стремлением к первенству. «Этот конфликт между притязаниями и желанием любви и привязанности со стороны других людей является одной из наиболее типичных и тяжелых дилемм невротика наших дней»^{39}. Речь идет о больном человеке. Но ведь всю современную западную цивилизацию называют невротической. Стало быть этот конфликт имеет значение и для обычных, «здоровых» людей. «Возникает вопрос о том, какие особые свойства нашей культуры (западной. — А. Г.) ответственны за частое проявление описанных невротических культур. Мы живем в культуре соперничества и индивидуалистичности. Основаны ли грандиозные экономические и технические достижения нашей культуры на принципе соперничества, возможны ли они только на этой основе — этот вопрос должны решать экономисты или социологи. Психолог же может оценить ту личную цену, которую мы вынуждены за это платить»^{40}. Добавим еще — и экологическую цену.

Человек — часть природы, и любовь к природе в глубинном своем измерении не что иное, как любовь к самому себе. Любовь к природе не означает, что человек готов полностью подчиниться ей. Ее главной характеристикой является стремление понять природу вплоть до взаимопроникновения с ней, а очеловечение, гуманизация природы выражаются в любви стремлением улучшить ее, тем самым улучшая и себя как ее часть. Слово «часть» берется здесь не только в формально-логическом (человек как телесное существо — часть природы), но и в диалектическом смысле как проникновение человека — целостного существа — в природу.

Развитие любовно-творческого отношения к природе необходимо для решения экологической проблемы и совершенствования самого человека. Отметим, что в отличие от дилеммы желания любви и первенства, обострение которой чревато неврозами, любовь и творчество внутренне гармоничны. Недаром А. Ф. Лосев пишет о продукте творчества как предмете самодовлеющего любования.

Истинное творчество есть сотворчество, встреча, диалог, субъект-объектное единство, что предполагает понимание и переживание, невозможное без любви. Творчество же, отрывающееся от своих корней и заботящееся прежде всего о результате, сводится к антропоцентричному обожествлению человека. Оно способно на величайшее усиление за счет того, что питается корнями прежних веков, но постепенно скудеет, поскольку слабеют возможности диалога.

Подлинное творчество есть творение для всех и сопоставимо со всеобщей любовью. Нельзя творить для себя без опасения потерять импульс творчества, потому что в законченном произведении не содержится потенций творчества для самого автора. Писатели говорят, что лучшее их произведение то, которое еще не написано или пишется в данный момент. Для самого автора творчество существует лишь в виде процесса созидания, а написанное имеет творческие потенции для других. Таким образом, подлинный творец, пока он остается творцом, радикально ориентирован на других, а не на собственные результаты. С этой точки зрения можно и восточную концепцию непривязанности к результатам трактовать как ориентированную на творчество как процесс. Такое понимание творчества, конечно же, находится в нерасторжимой связи со всеобщей любовью и противостоит своекорыстному стремлению господствовать над природой, потреблять ее. Так выявляется фундаментальная противоположность агрессивно-потребительского и любовно-творческого отношения к миру.

Творчество и любовь могут быть редуцированы, и тогда, встретясь, они оказывают друг на друга снижающее воздействие. Наоборот, выступая на своей зафиксированной в философии высоте, они образуют подлинно гармоничное целое, способное к плодотворному сотрудничеству. Создать это целое, как справедливо заметил Р. Тагор, нелегко: «Внешне овладеть природой гораздо легче, чем любовно проникнуть в нее, ибо на это способен лишь истинно творческий гений»^{41}. В то же время психологами подмечено: если нет любви в детстве, творчество переходит в деструктивную агрессивность. Итак, между творчеством и любовью существует отношение взаимодополнительности и взаимопроникновения.

Любовь и творчество неразрывно связаны между собой также и посредством соотнесения с целостностью человеческого сознания и познания. Творчество способствует целостному восприятию природы, и наоборот. Но для целостного восприятия необходима любовь (в ее философском значении всеобщей любви), способствующая постижению природы.

Менее очевидна связь между процессом творчества и любовным отношением к предмету исследования в науке. Можно думать, что ученый исследует реальность совершенно бесстрастно, познавая объективные, действующие независимо от воли и желания людей законы природы. Такой взгляд, однако, результат весьма поверхностного следования модным некогда позитивистским догмам. Даже открывая объективные, действующие независимо от воли и желания людей законы природы, ученый не остается бесстрастным. Об этом можно судить по высказываниям самих творцов науки, которые соглашались приоткрыть дверь в лабораторию своей деятельности., с трудом получающей строго рациональное обоснование, и глубоко задумывались над психологическими причинами их исследовательского успеха. Так, по мнению Эйнштейна, универсальные законы науки могут быть получены только при помощи интуиции, основанной на феномене, схожем с интеллектуальной любовью (Эйнштейн использует здесь термин Спинозы) к объекту опыта. На наш взгляд, речь здесь идет о состоянии душевно-духовного единства, в котором творческий и любовный моменты существенным образом переплетены. Можно предположить, что любовь к объекту исследования, как и творчество, лежит в основании познания мира и благодаря образующемуся любовно-творческому единству приносимые наукой знания имеют экологически и социально благотворный смысл. Творчество и любовь — способы понять и проникнуть в гармонию природы.

Стремиться познать живую душу природы, а не мертвые ее слепки, и не для того, чтобы удачнее ее использовать, а чтобы предугадывать ее желания и исполнять их — таково истинное познание, достигаемое через любовь к природе.

Встречается следующее возражение: нужно не любовно-творческое отношение, а научно обоснованное. Что можно сказать по этому поводу? Во-первых, когда мы говорим о любовно-творческом отношении, то имеем в виду отношение каждого человека (к природе имеет отношение каждый), а не только ученого. Всегда ли отношение обычного человека является научно обоснованным и возможно ли это? Какими должны быть направленность сознания и практическое отношение к природе, чтобы человек принял и следовал научно обоснованным нормам — вот о чем собственно речь. Во-вторых, нельзя забывать об относительности научных знаний, а стало быть и научного обоснования, которое отнюдь не следует сциентистски абсолютизировать. В-третьих, само направление научных исследований и результаты его определяются некоими ценностными нормами; стало быть, искомые принципы сами лежат в основе научных исследований и обоснований, и поэтому их нельзя заменить принципами специфически научными. В-четвертых, познание взаимоотношений человека и природы, столь необходимое для решения экологической проблемы, отнюдь не сводится к научному. Наконец, любовно-творческое отношение никак не противоречит научно обоснованному, наоборот, способствует его становлению.

Любовно-творческое отношение к природе как познавательно-преобразовательный принцип приложимо ко всем сферам взаимоотношений человека и природы, и его распространение на все области человеческой деятельности является конкретным способом гармонизации взаимоотношений природы и общества.

Связь между гармонией, творчеством и любовью показал еще Платон, который писал, что «гармония — это созвучие, а созвучие — это своего рода согласие, а из начал различных, покуда они различны между собой, согласия не получится. И опять-таки раздваивающее и несогласное нельзя привести в гармонию, что видно и на примере ритма, который создается согласованием расходящихся сначала замедлений и ускорений. А согласие во все это вносит музыкальное искусство, которое устанавливает любовь и единодушие… Впрочем, в самом строении гармонии и ритма нетрудно заметить любовное начало, и любовь здесь не двойственна»^{42}.

Вспомним, что Лейбниц называл гармонией такую последовательность состояний того или иного объекта, в которой получают свое выражение наиболее существенные черты последнего. К таковым и относятся любовь и творчество. В какой-то степени эта мысль Лейбница продолжает идеи античных философов о гармоничном поведении как соответствии своей природе.

Адекватная форма гармонии человека с природой не охота или зоопарк, а свободное любовно-творческое общение свободных целостных личностей с остальной природой. «Они указывали мне на деревья свои, и я не мог понять той степени любви, с которой они смотрели на них: точно они говорили с себе подобными существами. И знаете, может быть, я не ошибусь, если скажу, что они говорили с ними! Да, они нашли их язык, и убежден, что те понимали их. Так смотрели они и на всю природу — на животных, которые жили с ними мирно, не нападали на них и любили их, побежденные их же любовью. Они указывали мне на звезды и говорили о них со мною о чем-то, чего я не мог понять, но я убежден, что они как бы чем-то соприкасались с небесными звездами, не мыслию только, а каким-то живым путем»^{43}.

Будучи по природе своей целостным и в отличие от агрессивно-потребительского отношения фундаментально устойчивым, любовно-творческое отношение формирует внутриличностную и социальную гармонию, которая отвечает необходимости гармонизации взаимоотношений природы и общества. Тема экологического значения целостности и внутренней гармонии человека будет продолжена в следующем разделе.

2. «Все во мне, и я во всем»

Рассмотрение человека в его взаимодействии с природной средой можно вести на трех уровнях. Первый — количественный, обычно применяемый в демографии. Здесь интересует прежде всего обеспечение населения планеты продовольствием и жизненным пространством. Растущее быстрыми темпами население Земли оказывает все большее давление на биосферу, обостряя экологическое положение. Темпы роста таковы, что для обеспечения даже тех условий существования, каковы на Земле сейчас, каждое вновь появляющееся поколение обязано построить (и, стало быть, потребить соответствующее количество ресурсов биосферы) техноструктуру, равную той, которая в настоящий момент существует на Земле. Задачи беспрецедентные. Насколько они выполнимы? Тревога, которую испытывают в связи с этим, вполне обоснована, если, скажем, рациональный предел расширения земледелия оценить в 2,7 млрд га. Встречаются и весьма оптимистические оценки, обещающие, что Земля может прокормить до 700 млрд человек.

Как бы то ни было, проблема небывалого увеличения давления на биосферу растущего населения планеты становится все более острой. Особенно сложна и печальна картина в отдельных регионах и странах, в которых ежегодно умирают с голоду миллионы человек. Подъем жизненного уровня населения этих районов, для которых зачастую характерны самые высокие темпы роста населения, составляет одну из основных задач человечества, трудность решения которой объясняется хотя бы тем, что даже при сохранении нынешней численности населения планеты для равного обеспечения всех на уровне высокоразвитых районов необходимо стократное увеличение получаемых материальных благ и многократное увеличение производства продуктов питания. В то же время в других районах Земли, характеризующихся высоким уровнем давления на биосферу, беспокойство вызывает стремительный рост городского населения, связанный, прежде всего, с таким процессом, как урбанизация; снижение общих темпов роста народонаселения, тенденция к его постарению и т. д. Демографическое положение в целом определяется как общими демографическими закономерностями, так и специфическими особенностями развития каждого региона.

В СССР нет проблемы пере- или недонаселения, однако существуют диспропорции в размещении по различным зонам, например, недостаточность заселения Сцбири и Дальнего Востока, что особенно сказывается в настоящее время в связи с интенсивной эксплуатацией природных богатств данного района и решением других природопреобразовательных задач.

Интенсивно протекающий, особенно в послевоенные годы, процесс урбанизации ведет к скученности населения в городах, росту числа городов-миллионеров и, соответственно, к уменьшению количества сельских жителей особенно в центральных районах страны. Снижение темпов роста народонаселения в центральных районах и Прибалтике и тенденция к его постарению обостряют проблему трудовых ресурсов. Последняя тесно связана с неравномерностью распределения населения СССР по различным районам страны, объясняющуюся во многом причинами экологического характера — тем, что территория СССР располагается в различных климатических зонах, в разной степени приспособленных к жизнедеятельности человека. Ситуация осложняется тем, что наибольшее количество природных ресурсов, как воспроизводимых, так и невоспроизводимых, находится в северных и восточных районах страны, т. е. в местах недостаточной численности населения.

Привлечение трудовых ресурсов из других районов порождает проблему адаптации человека к новым для него и порой экстремальным условиям существования. Проблема адаптации человека к природной среде вообще в настоящее время стоит весьма остро в связи с изменением экологической ситуации на планете, но в некоторых районах она достигает максимальной остроты. Использование одних только политических и экономических механизмов для заселения районов с суровыми климатическими условиями явно недостаточно. Неподготовленное переселение приводит к резкому возрастанию заболеваемости и другим неблагоприятным последствиям, к тому, что В. П. Казначеев называет «экологическим напряжением»^{44}. Речь должна идти о создании комплекса социально-экономических и экологических условий, способствующих скорейшей адаптации прибывающего населения к новым условиям; подборе для мигрантов аналогичных по экологическим условиям мест жизни; создании системы компенсаторных услуг и т. д. Все эти вопросы входят в компетенцию науки экологии человека, которая и получает развитие в нашей стране прежде всего в экологически сложных районах.

Одним из обстоятельств, облегчающих адаптацию человека к новым для него природным условиям, служит изменение самой природной среды в направлении ее большего соответствия возможностям и способностям человека. Преобразование природной среды может снизить остроту проблемы адаптации. Следует, однако, отметить, что практика природопреобразовательной деятельности человека в эпоху НТР подтверждает мысли Энгельса о «мести природы» за «победы» человека над ней и о вторичных непредвиденных последствиях. В связи с этим осуществление крупных природопреобразовательных проектов должно проводиться достаточно осторожно и осмотрительно.

Второй уровень рассмотрения — качественный. На нем имеют дело не просто с человеком как действующей единицей, а берут его с точки зрения присущих ему свойств, т. е. считают важным не только то, сколько людей живет и способно прокормиться на Земле, но и каковы их человеческие качества (собственно, проблема трудовых ресурсов, миграции и адаптации населения, особенно последняя, также имеют дело и с качеством людей). Общеизвестны данные о влиянии природной среды на здоровье человека. При этом для обсуждения проблемы в позитивном плане требуется предварительно выяснить, что такое здоровье. Как нам представляется, здоровье можно определить как способность к целостному функционированию. В человеческом организме каждый орган содействует осуществлению целостных функций всего организма. По степени содействия проявлению этих целостных функций судят о здоровье и болезни того или иного органа. Но сам человек как целое функционирует в контексте социума, что должно, на наш взгляд, фиксироваться в определении здоровья. Социально здоровым индивидуумом можно считать того, кто содействует развитию общества. В свою очередь, человеческое общество в целом функционирует как подсистема биосферы. Поэтому в определение термина «здоровье» должно входить и представление о целостном развитии биосферы. Здоровье предстает при таком подходе не только как биологическое, но и эколого-социальное понятие.

Социальное здоровье, таким образом, не просто здоровье представителей общества, но также здоровье самого общества и связей между людьми. Иногда говорят: «Общество больно». Что имеется в виду? Прежде всего болезнь социальных механизмов, которые начинают воздействовать на здоровье людей, подтверждая связь между здоровьем общественной системы и физическим и психическим состоянием индивидов. Само распространение понятия «социальное здоровье», по-видимому, свидетельствует о неблагополучии со здоровьем населения.

В числе причин, отрицательно влияющих на качественный состав населения, в последнее время называют его постарение, сокращение рождаемости, рост числа разводов, неполных и неблагополучных семей, а также высокую миграцию населения. Есть в числе таких причин и экологические, поскольку в районах, неблагополучных в экологическом отношении, обнаружена повышенная заболеваемость, а также рост числа детей, рождающихся с различными генетическими дефектами. Общее улучшение экологической ситуации способно, таким образом, оказать благоприятное воздействие на качество населения. С другой стороны, именно человеческие качества, а не просто количество населения Земли — главный фактор решения глобальных проблем современности, в том числе экологической.

Проблему человека можно рассматривать и на философском уровне, который отличается от специфически демографического, экологического или медицинского тем, что обращает внимание не столько на количество населения, его здоровье или на показатели состояния природной среды, но рассматривает количественный аспект в единстве с качественным. Отмеченное единство устанавливается не на основе рядоположенности количественных и качественных аспектов, а путем углубления в сущностные характеристики человека, прежде всего с позиции его внутренней целостности и целостности отношения к миру.

В современной экологической литературе широко проводится точка зрения обязательности целостного подхода к природной среде. В обыденном же сознании преобладает фрагментированное постижение мира и человеческой деятельности. В определенной мере это детерминируется тем, что сама практика современного индивидуума не целостна. Человеку, который не занимается проблемой ликвидации отходов, нет дела до того, что на каждого городского жителя приходится по 1–3 кг отходов в день. Он выбрасывает ведро с мусором в мусоропровод и забывает об этом. То, что потом кто-то будет эти отходы вывозить на свалку, его не касается. Он избавлен от необходимости что-то делать в этом плане и поэтому не склонен особенно задумываться, а то, что потом в результате ликвидации отходов, скажем, загрязняется атмосфера и гидросфера, его мало волнует, так же, как и то, что воды в домах с централизованной системой водоснабжения потребляется во много раз больше, чем при отсутствии водопровода — ведь не ему же решать проблему истощения ресурсов пресных вод.

То, что обычный человек лишен необходимости и возможности наблюдать за всеми даже очевидными последствиями своих действий, приводит к тому, что он не очень-то склонен задумываться над тем, насколько взаимосвязаны его действия и какие последствия влекут за собой. Он не прослеживает, как правило, связь между собственным вкладом в загрязнение природной среды и такими его результатами, как заболевание хроническим бронхитом, катаром верхних дыхательных путей, пневмонией и раком легких.

На работе обычный человек занят прежде всего своими непосредственным обязанностями, за выполнение которых получает соответствующую плату. Производственнику, который озабочен выполнением плана, некогда думать об охране природной среды. Наука тоже разомкнута, разделена на отдельные дисциплины, часто мало связанные друг с другом. У ученого, который изобретает новое вещество, нет необходимых знаний о воздействии его изобретения на природную среду. Биологи могут предупреждать об экологическом кризисе, но их не послушают, так как приоритет имеют представители наук физико-химического цикла, которые обещают в будущем решить и пищевую и энергетическую проблемы. Физика, химия и техника «давят» на другие дисциплины. Нет душевного и духовного равновесия в самом человеке и нет его в науке. Преобладает узкая специализация людей, наук и проблем. Человек не целостен, поэтому его деятельность и подход к природе преимущественно аналитичны. Верно и противоположное: расчленение объекта познания ведет к расчленению самого познающего субъекта.

Расщепленность вызывает внутреннюю тревогу, заглушаемую стремлением к осуществлению внешних целей — приобретательству, господству и т. д. Человек не целостен, поэтому и цели его не находятся в единстве. Стремясь к противоположным целям, он не достигает ни одной.

Разрыв целостности человеческого бытия приводит к тому, что человек недостаточно оценивает последствия своих действий. В результате желание улучшить условия жизни, понимаемое в виде культивируемого в современном мире стремления к большему удобству, оборачивается тяжестью болезней, как непосредственных, так и опосредованных загрязнением природной среды, и другими экологически негативными последствиями.

Обманчивое ощущение легкости современной цивилизованной жизни складывается от того, что, акцентируя внимание на видимых удобствах (телевизор, бытовая техника и т. п.), человек склонен не замечать скрытых от обычного глаза неудобств (чрезмерное потребление энергии и других ресурсов, загрязнение природной среды как следствие бурного промышленного развития и т. п.). Можно сказать, что современный человек видимые (в обыденном смысле) удобства предпочитает невидимым неудобствам, а то, что последние становятся невидимыми (загрязнение атмосферы вследствие производства энергии, работающей за человека, и развития автотранспорта, который освобождает от необходимости ходить пешком), и создает ощущение, что жизнь стала более легкой и удобной.

Разрыв целостности бытия человека препятствует осознанию остроты экологической проблемы. В век узкой специализации, стандартизации и централизации, когда человек лишен необходимости выполнять весь круг хозяйственных действий (круг его бытия разомкнут), его отражающее бытие сознания не позволяет в отсутствии непосредственной целостности деятельности осознавать целостность природы в ее взаимодействии с обществом. Фрагментарность деятельности губит и человека и природу, в то, время, как экология утверждает, что поистине устойчива та система, в которой господствует целостное разнообразие. В расщепленности человека один из главных корней экологического кризиса, как, впрочем, и кризиса самого человека.

Много разговоров ведется сейчас о формировании так называемого «глобального сознания». Существовало ли оно раньше? По-видимому, отдельные люди всегда мыслили глобально (например, в геополитическом смысле); что же касается масс, то глобальность их сознания не шла дальше представления о неисчерпаемости природы. Сейчас понятие глобальности связывают, напротив, с осознанием конечности, ограниченности Земли и возникающими отсюда проблемами. Однако данный уровень рассмотрения человека и природы еще не адекватен философскому. Последнему присуща глобальность, продвинутая до универсальной целостности.

Понимание природы как целостности и отношение к ней как к таковой возможны только со стороны целостной, гармонически развитой личности, а необходимой предпосылкой гармонии с природой является внутренняя гармония человека. В свою очередь, чем больше человек будет осознавать себя как часть природы, лишь относительно противопоставленную ей, и самое природу осознавать как целостность, тем более целостным будет становиться он сам. В этом пункте прослеживается важнейшая линия связи между высшими социальными идеалами и экологическими ценностями. Расхождения преодолеваются в рамках целостных действий. Конечно, сущность деятельности как таковой требует, чтобы чему-либо отдавалось предпочтение. Но специализация может стать чрезмерной, и сегодняшний экологический кризис — сигнал человеку со стороны природы, что это так.

О человеке и природе как едином целом написано много. «Все во мне, и я во всем», — писал Ф. И. Тютчев, которого Достоевский назвал поэтом-философом. Но проблема осознать целостность природы, другими словами, увидеть за деревьями лес, остается. Главный пункт экологической проблемы — целостность системы «человек — природная среда», в то время как главный пункт проблемы человека — обретение им внутренней целостности. Обе проблемы тесно связаны. Если человек не обретет целостности, он не сможет достичь целостности своего взаимоотношения с природой, и наоборот.

Производительные силы резко возросли в эпоху НТР, но труд остался преимущественно частичным, а бытие человека разорванным. Необходимо изменение характера труда, который должен в качестве предпосылки становления целостной личности стать всеобщим, универсальным. Целостность человека ведет к сознанию им единства с природой и решению экологической проблемы, Чтобы не было отходов веществ, находящихся не на своем месте, не устроенных как следует, чтобы, таким образом, замкнулся круг природы, о котором писал Б. Коммонер^{45}, надо замкнуть круг человеческой жизни.

Здесь вполне уместно спросить, что же такое человек? Каково его состояние и поведение в данных исторических условиях?..

Мы часто слышим и утверждаем: все во имя и для блага человека. К тому же сводятся разговоры о гуманизации науки, техники, всех отраслей человеческой деятельности. Но что действительно нужно человеку? Без глубокой философской концепции человека все хорошие слова о гуманизме могут оказаться просто фразой и даже принести вред. Именно философия решает проблему человека, без чего нельзя определить, что же такое его благо и, стало быть, как относиться к окружающей природной среде.

Что есть человек — один из главных философских вопросов, и недаром столько сил было потрачено на попытки найти соответствующее определение. Они носили отпечаток конкретно-исторических условий, и большинство из них сейчас рассматривается как курьез. Известные определения человека Аристотелем как «политического существа» или Франклином как «животного, делающего орудия», выглядят ныне довольно нелепыми и не отражающими суть определяемого. Они для нас интересны скорее как отражение значения, которое придавали в Древней Греции государственным делам, или как выражение американского прагматизма, приобретшего большую ценность в эпоху обживания Северной Америки и борьбы ее народа за независимость.

В данных определениях фиксируются важные черты человека, но их нельзя рассматривать как его полную характеристику. Это ясно в отношении Аристотеля и Франклина, но менее заметно в отношении к общеизвестному, часто повторяемому и ставшему само собой разумеющимся определению человека как существа разумного. На самом деле такое определение столь же ограниченно, если вдуматься, как и приведенные выше, и несет на себе отпечаток западной рационалистической традиции, идущей от эпохи Просвещения. За этим последним определением скрывается просветительская идея о величии разума, и отражение ее в стиле западной и, в более широком смысле, всей современной жизни. Неполнота этого определения видна из того, что человек не только разумное существо; он не только мыслит, но и чувствует. В век господства рационализма можно считать разум чем-то настолько из ряда вон выходящим, что довлеет и определяет все поведение человека, но не ясно ли, что в основе мышления очень часто лежат чувственные побуждения.

На одном из заседаний общественного совета Института человека, проведенном журналом «Знание — сила», Г. А. Зеленко задал вполне оправданный вопрос: «Не впадаем ли мы в некую односторонность, сделав как бы самодостаточной формулу «Гомо сапиенс — человек разумный». По мнению Б. Б. Прохорова, «творческое научное мышление… соседствует с эмоционально художественным настроем». В. С. Ротенберг назвал эмоции «недремлющей памятью разума, ориентирующегося на творческий поиск», а С. А. Арутюнов подвел итог: «То есть мы потому и разумны, что эмоциональны»^{46}.

В последнее столетие позиции рационализма были поколеблены, и под влиянием дарвиновской теории эволюции в моду стали входить определения противоположного порядка, вроде биологического человека, супергетеротрофа (если перевести с жаргона биологической науки, оно совпадет с тем, которое дал человеку Гете в «Фаусте»). Можно сказать, что оба основных современных определения человека строятся на подчеркивании двух относительно обособленных его характеристик и в этом смысле продолжают традицию определения человека через его сопоставление с другими существами по принципу «что есть в человеке, что отличает его от других». Определения «животное, делающее орудия», «разумное существо» и другие выделяют какую-либо одну специфическую черту человека, главную, по мнению тех, кто определяет; но ни одно из них не охватывает человека во всей его эмпирической представляемости, не учитывает его природу, раскрывающуюся в процессе функционирования, другими словами, не определяет человека в единстве его сущности и существования, внутренней природы и внешней феноменальности.

Однако и природа человека (под ней в отличие от сущности можно понимать совокупность внутренних конституциональных предпосылок его существования, в то время как сущность есть важнейшая специфическая характеристика становящегося и ставшего человека) определяется теми, кто ее вообще признает, по-разному. Природу человека определяли и как добрую, и как злую, как божественную и как животную и отрицали ее наличие, считая рождающегося человека «табула раса». Такие определения часто несли на себе отпечаток склонностей их создателя: пессимисты и мизантропы находили природу человека злой, оптимисты — доброй, а убежденный эмпирик Локк вполне логично считал ее «чистой доской». Не углубляясь в этот вопрос, скажем только, что данные определения, как и определения природы человека как разумной (так определяли ее стоики) или животной, представляются неудовлетворительными, поскольку строятся на экстраполяции некоей эмпирической черты человека на область, которая не поддается эмпирической верификации. Чаще всего подходы эти — абстракция, исходящая из определенных представлений о происхождении человека, которые сами по себе нуждаются в тщательном анализе, поскольку связь их с современными им проблемами человечества и его состоянием слишком очевидна. Поэтому оставим в стороне генетические концепции природы человека и будем определять ее исходя из доступной осмыслению истории развития человечества.

Несомненно, что в человеке определенным образом связаны телесный, чувственный и разумный компоненты. Отсутствие одного из них, скажем, состояние безумия или полной бесчувственности, а также явная несогласованность действий телесной, чувственной и разумной составляющих есть состояние, всеми признаваемое болезненным, ненормальным. А если так, и человек может считаться таковым лишь постольку, поскольку разумное сочетается в нем с чувственным и телесным, есть основания определить его природу как потенциальную телесно-чувственно-разумную целостность, а его самого как реальную разумно-чувственно-телесную индивидуальность. Определение это противостоит как разрыву и противопоставлению чувственного и рационального компонента человека, так и его нивелировке как родового существа.

Теперь уточним уровни его взаимодействия с природой. Человек взаимодействует со средой обитания не только разумно, но и чувственно. Конечно, чувственное не следует отрывать от разумного — оба компонента сложным образом переплетены — и чувства, могут быть как осознаны, так и нет. Тем не менее проведение определенных различий, по нашему мнению, вполне уместно и предохраняет от односторонних трактовок. Ни само по себе разумное, ни чувственное отношение к природе нельзя понимать как некий экологический идеал, поскольку не всегда с экологической точки зрения хорошо то, что односторонне рационально или односторонне чувственно, а само понятие разумного исторически изменчиво. Так, к примеру, все современные технологические схемы, конечно же, по своему разумны и рациональны в традиционном смысле слова, но часто имеют отрицательный экологический эффект. В то же время чувство любви к природе не всегда может быть рационально интерпретировано и тем не менее способно весьма положительно повлиять на общую экологическую обстановку.

Цель данного раздела — показать, какое значение имеет для решения экологической проблемы становление целостной, гармонически развитой личности. Что такое личность? Среди неотъемлемых присущих личности черт называют «уникальность», «единичность», «неповторимость», подчеркивают, что личность — «невоспроизводимо-индивидуальное образование». Отмеченные признаки необходимо присущи личности, но сами по себе недостаточны. Уникально, вообще говоря, любое образование. На каждом уровне организации материи присутствует особая форма специфичности, наличие которой позволяет считать данное образование обладающим статусом уникальности. Уникальность человека как такового определяется особыми свойствами его телесного, душевного и духовного склада. Личность имеет нечто личное, индивидуальное, и, поскольку это человеческая личность, ее индивидуальное должно иметь человеческую специфику и природу.

Здесь возникает вопрос, достаточно ли наличия индивидуальных свойств человека для того, чтобы говорить о нем как о личности? Каждого ли человека можно считать личностью? Справедливо отмечается, что младенец является личностью потенциально, но не актуально. А взрослый человек? «Личность и возникает тогда, когда индивид начинает самостоятельно, как субъект, осуществлять внешнюю деятельность по нормам и эталонам, заданным ему извне — той культурой, в лоне которой он просыпается к человеческой жизни, к человеческой деятельности»^{47}. К этому утверждению можно сделать следующее примечание. Личностью человек становится тогда, когда на основе норм данной культуры действует душевно и духовно как уникальная индивидуальность. Иными словами, личностью человек становится постольку, поскольку внутри его имеется как бы ядро кристаллизации, дающее ему возможность на основе восприятия внешней информации творить себя и окружающий мир. Личность создается, саморазвивается, и хотя потенциально каждый человек — личность, это не всегда реализуется. В «Буранном полустанке» Ч. Айтматов описал «шапку Манкурта», с помощью которой в былые времена добивались вытравливания из человека личностного начала, превращая его в послушное орудие. Того же сейчас можно добиться использованием менее явных, но столь же эффективных прямых и косвенных способов манипуляции сознанием. Человек остается человеком, но не является личностью, поскольку в этом случае он только исполнитель, а не творец себя и мира.

Личность в своем развитии может достичь уровня целостной гармоничности. Что под этим понимать? Отмечено, что личность представляет собой целостность, которая не сводима к мозгу, разуму, сознанию и самосознанию. То же самое можно сказать о соотношении чувств человека и его личности. Первые — предпосылка становления второй. Итак, личность представляет собой реальную телесно-чувственно-разумную целостность. Тогда целостную, гармонически развитую личность можно образно представить как становление на основе ядра личности гармоничного целого, характеризующегося соразмерностью своих частей.

Природа человека была определена нами как потенциальная телесно-чувственно-разумная целостность. Эта природа и есть ядро кристаллизации личности. Целостность личности предстает как соответствие человека своей внутренней природе. Это не совмещение нескольких или даже многих ролей, а целостность каждого рода деятельности. Целостная, гармонически развитая личность совсем не обязательно должна быть способна к любым видам деятельности, но в ней гармоничное развитие получают телесная, чувственная и разумная составляющие человека. Именно гармоничное сочетание этих трех сторон человека, потенций и видов деятельности делает его целостным и гармонически развитым.

Поэтому, когда характеризуют целостную, гармонически развитую личность, подчеркивают, что она сочетает в себе духовное богатство, нравственную чистоту и физическое совершенство. Это сочетание — вещь далеко не простая. Отчуждение интеллектуально-духовного от чувственного, по утверждению С. Л. Рубинштейна, тесно связано с отчуждением человека от природы. В основе его лежит то обстоятельство, что само происхождение сознания ставит проблему соединения чувственного и рационального в человеке. Отметим, что обретение гармонии между чувствами и разумом само по себе еще не решает задачи гармонии человека с природой опять-таки потому, что его я, будучи человеческим сознанием, не совпадает с не-я — окружающим миром, хотя и создает предпосылку последующего сознательного единения человека с внешней природой, в основе которого лежат целостный подход к природе и природным потребностям человека и понимание природы как субъекта деятельности и общения.

Гармонию чувства и разума как предпосылку гармонии человека с природой, по-видимому, имел в виду Маркс, когда писал, что будущая ассоциация свободных производителей восстановит разумным путем эмоциональное отношение к земле^{48}. Сейчас речь должна идти об эмоциональном отношении ко всей природе, отнюдь не препятствующем разумному, т. е. об экологической гармонии разума и чувства. Столь же необходима гармония деятельности и нравственности. О целостной личности как идеале говорилось в «Ведах», произведениях древнегреческих и западных философов. В марксизме представление о целостной, гармонически развитой личности и развитии ею своих сущностных сил как самоцели исторического процесса получило глубокое социально-экономическое обоснование.

Сущность целостной личности представляет собой не только совокупность общественных отношений, но включает в себя природу в ее целом, иными словами, осуществленную природу человека. Эта сущность социально-природна, космически-универсальна.

Двумя неотъемлемыми атрибутами целостной личности являются любовь и творчество, которые сами по себе целостности, имеющие дело с целостностями. Первый позволяет личности адекватно включиться в социальное целое и сформировать устойчивые связи в нем. Второй обеспечивает возможность потребной модификации социального целого. В качестве идеала целостной личности предстает творец культуры, общественный деятель, в котором любовь к человеку, к народу, человечеству сочетается с творческим горением.

Все характеристики личности связаны в определенной мере с состоянием природной среды. О том, как влияет последняя на здоровье человека, сказано выше. При этом социально здоровым может считаться не только тот, кто не болен физически и психически, но прежде всего тот, кто способен реализовать в обществе свои сущностные, природные потенции и помочь созданию такой социальной среды, которая обеспечивает развитие сущностных сил другими людьми. Это именно целостная, гармонически развитая личность, и, таким образом, формирование последней предстает как важный фактор социального здоровья (не случайно слова исцеление и целостность однокоренные).

Тезис о том, что именно целостная, гармонически развитая личность является подлинно здоровой, как будто опровергается тем фактом, что подобная личность может заболеть и умереть в раннем возрасте. Однако это возражение не учитывает, в частности, того, что личность не есть обособленный индивид, а «ансамбль социальных отношений», чутко отзывающийся на все социальные беды. Более того, чем больше человек личность, тем более глубоко он задействован в социальном целом. Подлинная личность не может спрятаться в скорлупу своих личных интересов именно потому, что сущность человека — совокупность общественных отношений. Доброе здравие на фоне общественного упадка, которое возможно, видимо, только на основе тупого равнодушия к общественным нуждам и потребностям, есть тоже своего рода болезнь, вытекающая из отчуждения человека не только от общества, но и от своей сущности (разве отчуждение от собственной сущности не есть болезнь, хотя человек может и не чувствовать никакой боли?). Из понимания личности как «ансамбля социальных отношений» (из этого, впрочем, отнюдь не следует, что личность только отношение к другим, а не она сама — не следует противопоставлять личность как отношение и как субстрат отношения) вытекает, что о здоровой личности можно говорить с полным основанием в том случае, если общество здорово.

С этой точки зрения физическое и психическое состояние человека следует связывать именно с социальным здоровьем, со здоровьем социальных связей в обществе в их целом. Конечно, связь эта не жестко детерминирована, но ее все же, по-видимому, можно проследить и до некоторой степени выявить. На наш взгляд, здесь имеют место два противоположных процесса. Целостная, гармонически развитая личность стремится преодолеть дисгармонии в социальном целом и следствием этого может быть как повышение гармоничности социального целого, так и упадок гармоничности самой преобразующей социальное целое личности. Здесь неизбежна борьба, которая определяет поведение и состояние личности. Коль скоро личность исчерпывает свои преобразовательные потенции (это зависит, конечно, и от степени сопротивления среды и от особенностей самой личности), она сама заражается дисгармоничностью социального целого и погибает. Заметим, что мы рассматриваем здесь, считая ее определяющей, только социальную, но не биологическую детерминанту человека, хотя вторая несомненно очень важна сама по себе.

Между формированием целостной, гармонически развитой личности и социальным здоровьем существует, по нашему мнению, определенная связь. Если в обществе много болеют, значит оно дисгармонично и дисгармоничен сам человек, живущий в нем. И наоборот: если общество состоит из целостных, здоровых индивидов, оно само гармонично устроено. Данное положение нуждается в последовательном развертывании и подробном обосновании, но это выходит за рамки нашей темы.

Второй вопрос, который предстоит выяснить, — экологическое значение духовной составляющей человека. Выше шла речь об односторонности стремления к рационализации человеческой деятельности, что, во-первых, мешает целостности самого духа, а во-вторых, чревато разрывом между чувствами и разумом человека, а стало быть его душевно-духовной целостности.

Рационализация, как, впрочем, и чувственность, связана с творчеством, однако далеко не однозначно. Будучи оторвана от душевно-духовной целостности, она превращается в рассудочность, в слугу агрессивно-потребительского отношения к людям и природе, объективно-вещного понимания бытия как «заправочной станции», и в этом случае творческой гармоничной встречи с бытием не происходит. Творчество есть единство рационального и иррационального, сознательного и бессознательного. Истину постигает творческий разум, и субъект-объектное единство как плод его работы предохраняет разум от впадения в рассудочность.

В свое время Ф. Шлейермахер развил теорию последовательных этапов создания произведения: от медитации, как он называл осознание идеи, через отбор материала в композицию к определенной его концепции (воплощению идеи). То, что творческий процесс требует духовной целостности, для него и для многих других мыслителей не было тайной.

В последние годы все больший интерес вызывает исследование бессознательного в человеке. Эксперименты показывают, например, что при дзен-медитации возрастает альфа-ритм, который обычно увеличивается при творческом мышлении и целостном восприятии реальности. Целостность восприятия, по-видимому, достигает максимума в особых состояниях самадхи, к которым относится и знаменитая нирвана. В этом состоянии сознание снижается до минимума, и наступает «пустота» сознания при максимальной образности и целостности восприятия мира, не искаженной вербальным мышлением. Нирвана есть нечто кардинально противоположное рациональной деятельности и вербальному мышлению. Это состояние сообщает чувство блаженства в отсутствие критической функции сознания, ответственной за восприятие противоречий, выявляемых и создаваемых вербальным мышлением.

Как сочетать слитность с природой и сохранение собственного Я как личностного начала? Возможно, для этого необходим синтез в целостном духовном процессе медитации и рационализации, каковой и имеет место в творчестве.

Здесь мы возвращаемся к необходимости и экологического синтеза различных культур. Восточная культура, которая внесла большой вклад в практическое исследование бессознательных аспектов функционирования человеческого духа, не могла прийти к их научному пониманию, так как в ней не была развита критически рациональная направленность мышления, чем сильна культура западная. Синтез традиций восточной и западной культур оказывается полезен и в плане изучения и обретения целостности человеческого духа.

Приведенные выше рассуждения объясняют, почему односторонняя рационализация природы и человеческой деятельности таит в себе опасность. Экологически более позитивно говорить об одухотворении природы, т. е. введении в разнообразие природы тех элементов, которые возвышают человека не в психологическом или узкорациональном плане, а в духовно-ценностном. Одухотворение природы представляет собой часть процесса ее очеловечения, под которым не следует иметь в виду исключительно процесс рационализации, коль скоро человек понимается как телесно-чувственно-разумная индивидуальность. Природа же для человека не только объект потребления, но источник вдохновения.

Идея одухотворения природы выдвигает определенные требования к научному познанию. Цель последнего — не приобретение информации для обеспечения господства над природой (в этом случае познание может быть отвлеченным, обезличенным, и примеры тому известны), а помощь природе, облагораживание ее. Два типа отношения к природе представлены Дж. Лондоном в «Белом клыке», и, соответственно, два типа познания отражены в лемовском «Солярисе»: познание объективистское, неочеловеченное, и познание, удовлетворяющее основным этическим ценностям.

Здесь мы переходим к экологическому значению еще одной из основных составляющих целостной личности — нравственной. В соответствующей литературе много говорится о необходимости разработки особой, экологической этики, которая могла бы служить регулятором отношений человека с природной средой. Представляется, что для прояснения этого вопроса небесполезно обратить внимание на ряд моментов, сопряженных с этикой врачебной.

Пожалуй, ни в одной области нет таких исключительных отношений между людьми, какие складываются между врачом и больным. Объясняется это тем, что медику приходится глубоко вникать в жизнь пациента, включая ее интимные стороны. Кроме того, медицинский работник чаще всего встречается с человеком тогда, когда того постигло несчастье — болезнь, физическое страдание и т. п. Важной особенностью труда врача является то, что допущенная им небрежность и тем более ошибки могут иметь роковое значение для больного.

Сказанное обусловливает существование специфической врачебной этики (деонтологии), т. е. некоторой совокупности моральных правил и норм поведения врача в связи с его профессиональными обязанностями и деятельностью. По мнению некоторых авторов, современный научно-технический прогресс вызывает кризис такой этики из-за излишней популяризации медицинских знаний и глазным образом из-за широкого внедрения медицинской техники. Доля истины в этом утверждении есть. Однако если говорить по сути дела, то в эпоху научно-технической революции значение врачебной этики должно не только не уменьшаться, но, напротив, возрасти.

Также неправильно говорить о неизбежности полной утраты человеком понимания ценности природы по причине ее интенсивного преобразования. Ценностные представления не следует рассматривать как нечто неизменное; они меняются, усложняются по мере прогресса человеческой деятельности. До появления той же медицины не было и врачебной этики.

Этика регулирует отношение человека к окружающему. Современная экологическая ситуация требует пересмотра взгляда на природу как на объект, с которым человек не связан на душевно-духовном уровне. Нравственная сфера — сфера внутреннего отношения к другому, и в ней, в частности, совершается данный пересмотр. Не может строить человек своего счастья на несчастьи природы — вот высший нравственный принцип отношения к природе, и экологические трудности доказывают, что он имеет и онтологический статус.

В человеке, по мнению А. Швейцера, воплощается стремление природы стать универсальной жизнью^{49}. Полностью она становится таковой в универсальном человеке. Пока же человек не стал совершенным и универсальным, будет иметь место только частичное воспроизведение целостного и «универсального» бытия человека.

Стремление к совершенствованию личности достигается, по А. Швейцеру, в этике. Без экологической этики, как выясняется, нет целостной личности. Личность — нечто уникальное, имеющее свой лик. Целостность личности создается из ее сгармонизированности с бытием, и одно из ее измерений — природное. Вот почему экологическая этика не может не быть внутренне присуща целостной личности.

Следует признать, что рассуждения об экологической этике стимулируются прежде всего экологически негативной практикой современного человека. Экологический подход к этике так же, как экологический подход в более широком плане, основывается зачастую на разделении и противопоставлении человека и природы. Призвать или заставить современного человека поступать нравственно по отношению к природной среде — вот пафос экологической этики. Однако само по себе это вряд ли будет возможно, если человек не будет следовать внутрисоциальным нравственным принципам.

Экологическая этика требует прежде всего изменения не представления о природе, а отношения к ней. В основе ее лежит новый ценностный подход не только к природе как таковой, а к природе как сфере человеческой активности. А это означает и новый ценностный подход к человеку, новое представление о ценности человека и вытекающие отсюда представления о ценности природы-для-человека. Нужно не обожествление природы, а предъявление к человеку требований как к целостному душевно-духовному существу.

Мы называем нравственным такое отношение к природе, которое определяется потребностями целостной личности, а не стремлением взять у природы все, что возможно. В соответствии с экологической этикой человек должен вести себя не как существо, имеющее исключительно материальные потребности, а как целостная личность. Технологически гетеротрофное отношение к природе должно замениться отношением, в котором утилитарно-техническая компонента составляет подчиненный момент.

Смысл новой экологической этики заключается в том, чтобы поставить над ценностью природопреобразовательной деятельности как таковой, не отвергая ее значения, высшие нравственные ценности человека. Экологическая точка зрения выступает, таким образом, в качестве противовеса узкоутилитарного понимания НТР, которое, как ни парадоксально, не приносит пользы. Наоборот, стремление к чисто материальной выгоде, как показывает современная экологическая ситуация, влечет за собой вред и человеку и природе.

Техника — очеловеченная природа. Между ней и природой нет разрыва, если очеловечение подлинно, т. е. техника гуманна. Решать нравственные вопросы взаимоотношения человека и природы в плане экологической этики и экологического сознания нужно исходя из философских представлений об опережающем росте духовной сферы, реализации творческих потенций человека.

При этом принцип ценностного равноправия всего живого (равноценности) предстает как основание экологической этики. Как отмечал писатель Пришвин, «может быть, это самое трудное, приучить себя к доверию, в котором скрывается уважение к внешнему миру в том смысле, что он на тех же правах существует, как я». Этого основания вполне достаточно, и совсем необязательно, чтобы человек и природа были еще и юридически равны.

В качестве еще одного базиса предлагается так называемый «принцип выживания». Однако главным для человека, по-видимому, должно быть не просто выживание, а достойное существование, обеспечивающее прогресс. Потребность выживания не самая высшая на иерархической лестнице потребностей человека. Тайна бытия человеческого, по Достоевскому, не в том, чтобы только жить, а в том, для чего жить.

Суть ошибки, которую часто совершают сторонники экологического подхода, заключается, как и во многих других случаях, в экстраполяции на поведение человека результатов, полученных при исследовании в области экологии животных и растений. Последнее, впрочем, не должно ставить под сомнение необходимость формирования экологической этики, заключающей в себе нравственные принципы взаимоотношения человека с природной средой.

Крупным шагом на пути становления экологической этики стала этика «благоговения пред жизнью», разработанная и, что особенно важно, практически воплощенная в жизнь А. Швейцером. Как справедливо отметили И. Т. Фролов и В. В. Загладин, этика «благоговения перед жизнью» должна стать составной частью коммунистической морали, отличающейся гуманизмом и коллективизмом^{50}. Отправной точкой для размышлений Швейцера служила первая мировая война. Он не жил в эпоху экологического кризиса. Современная экологическая ситуация требует дальнейшего расширения сферы приложения этики с включением в нее неживой природы.

Отметим, что, если бы Швейцер не понимал любовь слишком узко психологично, он, по-видимому, признал бы, что именно любовь лежит в основе благоговения перед жизнью. По крайней мере он вплотную подходит к этому в своем труде «Культура и этика».

В заключение данного раздела остановимся на одном очень существенном моменте современных исканий в области экологической этики. Стремление к покорению природы сейчас в литературе порой вуализируется тем, что можно назвать «относительной этикой», в соответствии с которой человек морально вправе уничтожать природу в том случае и в такой степени, в какой это для него необходимо. Надо сказать, что само рассуждение об относительности нравственных принципов губительно для этики, поскольку она зиждется на моральных абсолютах. Вместо того, чтобы распространить этику Швейцера на всю природу, порой как бы снисходительно похлопывают его по плечу: мол, конечно, хороший был человек, но уж очень наивен, да и принципы его утопичны — человеку, чтобы существовать, нужно питаться, бороться с природой и т. д., а не благоговеть перед ней. Это возражение только на первый взгляд убедительно. Если совесть человека будет спокойна, то как определить, что необходимо, а что нет? В этом смысле афоризм «Чистая совесть — изобретение дьявола» очень к месту. Сугубо рациональное понимание меры необходимости может подвести. Абсолютным знанием человек не обладает, в то время как мораль действует как система абсолютов.

Человек остается переживающим существом, какими бы знаниями он ни обладал. Зачем это нужно? Сопереживание и сочувствие — один из механизмов, регулирующих воздействие на природу. Не всегда можно рационально определить, до какой степени можно разрушить природу, и совесть, заставляющая мучиться и переживать, останавливает руку человека. Четкой границы между тем, что можно и что нельзя, нет, и каждый эту границу устанавливает для себя. Один убьет животное просто так, другой нет. Переживания сдвигают границу в экологически полезном направлении, хотя с виду и излишни. В них проявляется экологическая мудрость. Поэтому нужны и экологическое сознание и экологическая совесть (что, впрочем, этимологически одно и то же), и совесть может быть основой для знания.

Помимо разумной, существует и моральная необходимость, и эти вещи не обязательно совпадают. Имеется в виду моральная необходимость мучиться, даже если то, что делаешь, необходимо с точки зрения разума. Это нужно для нравственного здоровья самого человека. Современные писатели (например, В. Крупин) правильно говорят о нравственной ответственности любого вторжения в природу. Понять, что уничтожение природы — абсолютное зло, а ее частичное уничтожение, причинение вреда другим жизням, какими бы при этом соображениями ни руководствовались, — зло относительное, и оно должно быть меньше добра по отношению к природе — главное в этических аспектах экологической проблемы. Если знание есть категория гносеологическая, то совесть — категория нравственная, и без взаимной вести невозможна гармония человека с природой. Этим определяется нравственное условие гармонизации взаимоотношений природы и общества.

В подтверждение концепции «относительной этики» приводятся, в частности, экспериментальная деятельность И. П. Павлова и даже его подлинные слова из дневников об испытанных им внутренних переживаниях, что, однако, противоречит данной концепции. Утверждают, что поставленный Павловым памятник собаке — нравственный образец отношения к подопытным животным, упуская из виду, что сооружение этого памятника никакой необходимостью, помимо моральной, не вызвано.

Конечно, чтобы соответствующее отношение стало составной частью мировоззрения человека, самих по себе разговоров об экологической этике мало. Должен произойти мировоззренческий сдвиг внутри человека, а он не следует автоматически после прочитанной книги или прослушанной лекции. Так было всегда, но если раньше формирование мировоззрения у многих людей происходило через отношение к другим людям, то теперь побудительным мотивом может стать осознание ценности природы. Подобный процесс показывает художественная литература, демонстрируя связь экологической проблемы с эстетическими аспектами культуры.

3. «Также и по законам красоты»

Рассуждения о гармонии познания и преобразования природы вызывают возражения такого порядка, что гармония это-де скорее что-то, имеющее отношение к поэзии, искусству. Исторический обзор, проведенный в первой главе, показывает, что некогда понятие гармонии играло важнейшую роль и в практической и в познавательной сферах различных культур. По словам архитектора И. Жолтовского, тема гармонии — единственная, которой жива человеческая культура. На примере античного мира это прекрасно показывает А. Ф. Лосев в своей многотомной «Истории античной эстетики». Космос для древних греков по самой этимологии слова означал прекрасное, гармоническое устройство мира, а не просто все то, что находится за пределами земной атмосферы.

Собственно сама эстетика как особая дисциплина сформировалась тогда, когда прекрасное ушло из наиболее важных практических и познавательных отраслей культуры и понадобилось отвести ему особый совсем не «красный» угол. А ушло оно потому, что при внутренней противоречивости человека и его отчуждении от природы трудно стало воспринимать красоту. Маркс писал, что торговец минералами «видит только меркантильную стоимость, а не красоту и не своеобразную природу минерала», и только гармонически настроенная душа, по словам Шеллинга, по-настоящему способна к восприятию искусства (добавим, и красоты вообще).

Плоды разделения практики и эстетики ощущаются до сих пор в требованиях специалистов, занимающихся конкретными областями преобразования природы, что не следует в их дела вмешиваться, скажем, писателям, т. е. людям, работающим в наиболее эстетически значимых в настоящее время отраслях культуры. Подобные требования, вполне исторически объяснимые, по сути своей не правомерны, поскольку эстетические, как и этические, соображения не нечто постороннее по отношению к практическим и познавательным целям, а, напротив, представляют собой их существеннейший аспект.

Говоря об эстетическом, вспоминают прежде всего произведения искусства, которые творят и оформляют художественно значимые переживания человеком окружающей действительности и его внутреннего мира. Прекрасное в произведениях искусства отражает красоту природы и человека, вместе с тем оставаясь, конечно, творением качественно нового мира, причем внутренняя его гармоничность соответствует гармонической направленности души художника. Шеллинг различал органическое произведение природы как представляющее собой первозданную нерасчлененную гармонию и произведение искусства — гармонию, воссозданную художником после ее расчленения. Художник воссоздает и творит мир как художественное произведение.

Искусство всегда чутко отзывалось на все новые ситуации в мире человека и мире природы, отражая и познавая их (как и наука) и создавая в то же время новые ситуации. Надо со всей четкостью уяснить, что искусство есть тоже форма познания, и когда, скажем, писатели выступают в защиту природы, то они руководствуются не только эмоциями, но и знаниями, как приобретенными извне, так и полученными ими самими. В некотором смысле искусство всегда в точке глубинного знания, там, где познается душа, свобода, язык и любовь природы, но знание это интуитивное, и его невозможно выразить в строгих научных терминах, а порой трудно передать и обычной мыслью (отсюда утверждение поэта «мысль изреченная есть ложь»). Чем глубже познание художника, тем сложнее это сделать. В этом смысле наука продвигается пусть медленно, но верно, и ее знание очевидно и общечеловечно (впрочем, данные особенности не следует абсолютизировать). Наука и техника относительны, поэтому в них и наличествует прогресс; красота и мораль абсолютны, поэтому их достижения вечны.

Искусство всегда уделяло большое внимание изображению природы (вспомним хотя бы великолепное описание природы Тургеневым, творения художников-пейзажистов и т. д.). В фольклоре, как справедливо замечает М. А. Некрасова^{51}, природа всегда выразитель Красоты, Добра, она слита с нравственным миром и поэтому выступает как критерий человеческих ценностей. Внутренняя гармония естественного и искусственного в художественном произведении обеспечивает гармонию экологии и эстетики. То, что последовательнее всего встало на экологические рельсы искусство, подтверждает, что эстетика (а в искусстве эстетическое выражено полнее, чем в других отраслях культуры) внутренне близка экологии.

Можно ли в таком случае утверждать, что искусство, как и наука и техника, должно на современном этапе взаимоотношений человека и природы внутренне перестроиться в плане экологизации? Что это может означать? Появление нового, экологического жанра или изменение содержания традиционных жанров? На наш взгляд, и то и другое.

Писатель Ю. Трифонов отрицал необходимость специфической экологической литературы на том основании, что природа всегда присутствовала в художественных произведениях. Конечно, в определенной мере это так, но само по себе изображение природы не основное для экологической литературы, поскольку последняя ориентируется на изображение и познание именно взаимоотношений человека и природы, что особенно важно в эпоху, когда эти взаимоотношения приняли глобальный, интенсивный и подчас кризисный характер. Можно возразить, что любое изображение природы есть, в сущности, изображение взаимоотношений человека и природы, поскольку для того, чтобы стать интересным для читателя и живым, описание природы, как любое другое, должно пройти через душу писателя и обрести отпечаток его личности. Однако в этом случае взаимоотношение человека и природы выражено в неявной форме, тогда как для создания экологически значимого произведения оно должно присутствовать в таком произведении, как это часто бывает в фольклоре, действующим лицом, а не фоном.

В современной художественной литературе, как отмечал С. П. Залыгин, говоря о «Царь-рыбе» В. П. Астафьева, природа начинает выступать в роли действующего активного начала (как тут не вспомнить о соответствующем понимании природы современной наукой). Интересно, что это издавна было характерно для искусства, но в последние века подзабылось. Природа в сказке — активное действующее лицо сюжета, а не просто место действия и окружающая среда; она помогает герою, сочувствует ему, сопереживает вместе с ним или, наоборот, активно противодействует.

В программной статье «Литература и природа», отмечая, что отношение человека к природе — это сам человек, С. П. Залыгин переворачивает привычный установившийся в литературе порядок вещей и берет в качестве первичного не отношение человека к человеку, а отношение человека к природе. Подчеркивая, что герои экологически передовой литературы относятся к природе совестливо, С. П. Залыгин утверждает, что литература обязана быть более, чем прежде, «природной».

Важная особенность экологической художественной литературы и заключается в том, что если в традиционных произведениях искусства (опять-таки чаще в тех, которые следуют западной традиции) отношение героя к природе было второстепенным придатком и порой представало как следствие его социального поведения (хороший человек, значит хорошо относится и к природе), то в экологической художественной литературе дело обстоит наоборот: первичным оказывается отношение человека к природе, а его специфические индивидуальные характеристики определяются из экологического поведения (хорошо относится к природе, значит хороший человек в других отношениях).

Яркие примеры экологической художественной литературы: «Не стреляйте в белых лебедей» Б. Васильева, «Белый пароход» Ч. Айтматова, «Белый Бим Черное Ухо» Г. Троепольского, «Трава» Вл. Солоухина. Предтечей подобной литературы можно считать произведения М. М. Пришвина. Недаром в последнее время так возрос интерес к его дневникам и вообще к его творчеству. Из зарубежной литературы напомним хотя бы последние романы К. Оэ и о том внимании, которое вызывает сейчас творчество Г. Торо.

Впрочем, и традиционные жанры литературы модифицируются в содержательном плане под влиянием современной экологической ситуации. Сопоставим, например, содержание «Старика и моря» Э. Хемингуэя и центральный эпизод «Царь-рыбы» В. П. Астафьева. Сюжет примерно одинаков в обоих произведениях: единоборство человека и рыбы. Однако если Хемингуэй целиком на стороне старика, которому противостоят не вызывающие какой-либо симпатии кровожадные акулы, губящие в конце концов надежды человека на удачный улов, что придает всему рассказу трагическую ноту, то в эпизоде, переданном В. П. Астафьевым, тот же сюжет экологически переосмыслен до наоборот. Рыбак предстает перед читателем в качестве хищного браконьера, а рыба (даже не конкретизированная по виду) — как символ уничтожаемой им природы. Все симпатии автора и читателей здесь на стороне рыбы (природы), и ее избавление от человека предстает как заключительная мажорная нота и кульминация всей повести.

Другой, еще более убедительный пример: сопоставление фильма А. Довженко «Поэма о море» с повестью В. Распутина «Прощание с Матерой». В фильме создание искусственного моря максимально поэтизируется; жители районов, отводимых под будущее водохранилище, с радостью покидают насиженные места. Пафос преобразовательных усилий человека выражен как нельзя более романтично и приподнято. Для контраста даны образы двух стариков, сожалеющих о родных местах и не рвущихся переселяться. Однако к концу фильма и они подхватываются общей радостной волной и признают свои ошибки и отсталость. В итоге все довольны.

Тот же сюжет у В. Распутина, но содержание экологически перевернуто на 180 градусов. Теперь уже подавляющее большинство жителей деревни, в основном стариков и старух (молодежи почти нет), не хотят покидать обжитых мест, где находится возделанная ими земля и останки предков. На их стороне полностью симпатии автора, и их нравственная сила и правота выражены необычайно энергично. Среди отрицательных персонажей фигурирует начальство, которому поручено организовать переезд, да несколько пришлых людей, вместе с местным оторвавшимся от корней пьяницей рубящих и сжигающих деревню, уничтожающих жизнь и память Матеры. Коренные жители и сама природа что есть силы сопротивляются все той же преобразовательной мощи человека и терпят поражение, повергая читателей в скорбь и раздумья.

Можно также вспомнить, что в фильмах 50-х годов было штампом, давая на экране панораму завода, показывать густые клубы черного дыма (чем гуще и чернее, тем лучше, так как свидетельствует о масштабах предприятия). Так называемые производственные поэты воспевали трубы и дым, валящий из них. Весьма красочно описал «симфонию дымов» в незаконченном романе «Черная металлургия» А. Фадеев. В современных фильмах, поэзии и прозе такого уже не встретишь. Скорее наоборот.

Конечно, экологическое переосмысление взаимоотношений человека и природы возникло не на пустом месте. За ним стоит мощная традиция классической русской литературы. В поэзии та же тенденция тянется к Брюсову и Есенину, который в период восхищения «стальной конницей» и «обузданием» сил природы тонко подметил обостряющееся противоречие между человеком и природой («как в смирительную рубашку одеваем природу в бетон») и призвал к заботе о «братьях наших меньших».

Современная поэзия подводит неутешительные итоги неумеренному вторжению в природу: охоте, превращающейся в поголовное истребление дикой природы: «Страсть к убийству, как страсть к зачатию, ослепленная и извечная. Она нынче вопит: зайчатины! Завтра взвоет о человечине» (А. Вознесенский); оскуднению и загрязнению природной среды: «И тоскуют о человеке лес редеющий, черный снег, дождь отравленный, мертвые реки, да и сам человек» (Е. Евтушенко). Здесь почти неожиданно звучит признание в том, что уничтожение природы ведет к уничтожению самого человека, к гибели человечного в нем. И не надо понимать эти стихи как некое поэтическое преувеличение, вольность фантазии. В них интуитивное «схватывание» сути вещей, которое, по-видимому, в столь острой форме присуще только поэтам. Лучше воспринимать эти строки буквально и делать соответствующие выводы. Современная экологическая ситуация, возможно, не была бы столь трагична, если бы сто с лишним лет назад с большим доверием и серьезностью отнеслись к вопросам поэта Тютчева: «Откуда, как разлад возник? И отчего же в общем хоре душа не то поет, что море, и ропщет мыслящий тростник?»

Тенденция экологизации проникает и в литературную публицистику, причем, часто в очень острой форме. В. Солоухин как бы недоумевает: как можно, называя природу матерью, тут же говорить об ее успешном покорении. Недвусмысленно выражают свою экологическую позицию Ю. Бондарев, Ф. Абрамов и многие другие. Передовая литература выполняет сейчас важную миссию авангарда экологического движения.

А. Мицкевичу принадлежат такие строки, посвященные поздней осени: «Дни миновали счастливые, нет их. Было цветов, сколько сердце захочет. Легче сорвать было сотни букетов, нежели ныне цветочек… Будь же доволен последним листочком. Дружеским был он в руках, хоть не ярок. Будь ему рад, наконец, и за то, что это последний подарок». Звучит очень экологично и наталкивает на грустную мысль, что мы переживаем ныне «позднюю осень» цивилизации, когда вокруг «все меньше окружающей природы, все больше окружающей среды». Не наступит ли вслед за этим нечто подобное экологической «ядерной зиме», которую предсказали ученые, рассчитавшие последствия атомной войны? Или все же человечество найдет в себе силы воспрепятствовать такой «смене времен года»? Ответ на этот вопрос заключается в теоретической и практической человеческой деятельности.

Конечно, для успешного разрешения противоречия между человеком и природой недостаточно того, что экологизации подвергается сфера художественной литературы и искусства. Экологичность должна стать органично присуща культуре в целом, как духовной, так и материальной. Нас в этом разделе интересуют прежде всего перспективы утверждения экологической гармонии в самой жизни. Поэтому основное внимание будет уделено эстетически значимым материальным произведениям, в которых хармония оказалась воплощенной. Здесь на первом месте несомненно стоит архитектура. Ее экологизация особенно важна, поскольку архитектура изначально является одним из способов предметно-пространственной организации внешней для человека среды, его Дома в широком смысле слова. Архитектура — одна из основных форм творения очеловеченной природы, и этим определяется ее значение для гармонизации взаимоотношений человека и природной среды. По буквальному смыслу слова (первосозидание) архитектура призвана осуществлять синтез различных видов искусств, связывать воедино искусство, науку, технику и утилитарную функцию и, утверждая целостность культуры, способствовать формированию целостной личности в ее целостном отношении к окружающему миру^{52}. В этом своем качестве архитектура выступает как прообраз гармонии человека и природы.

В различные эпохи архитектура по-разному выполняла свою синтезирующую задачу. Было время, когда «строили в единений с природой, не чертили предварительно планы на пергамене или бумаге, а делали чертеж прямо на земле и потом уже вносили поправки и уточнения при самом строительстве, присматриваясь к окружающему пейзажу»^{53}. Однако ныне архитектура как центр искусств перестала существовать, превратившись в инженерное конструирование.

В настоящее время выяснение соотношения экологии и архитектуры приобретает все большую актуальность. В русло экологических размышлений попадают вопросы взаимоотношения человека не только с природной, но также культурной средой. В этом смысле говорят об экологии культуры. Несомненно, что архитектура, формирующая искусственную среду существования человека, так же, как и естественная среда, ответственная за телесное, душевное и духовное состояние человека. Поэтому среда, создаваемая архитектурой, может подвергаться оценке с экологической точки зрения.

В плане нашей темы особый интерес вызывает новое направление в архитектуре — архитектурная бионика. Совершенная форма гармонии создана природой. Архитектура, отражающая эту гармонию, может быть названа гармоничной архитектурой. Архитектурная бионика — ее научная основа и составляющая. Экологическое значение архитектурной бионики в ее современном виде двояко: с одной стороны, она теснейшим образом связана с различными аспектами функционирования живой природы, ищет пути применения ее законов в архитектурном деле, увеличивает разнообразие архитектурных возможностей; с другой стороны, в соответствии с общей направленностью развития архитектуры архитектурная бионика использует знания живого преимущественно для последующего создания неживого подобия живого, некоего музея восковых фигур, что выглядит особенно парадоксально на фоне исчезновения многих видов животных и растений. Специалистам подобное сопоставление может показаться натяжкой. Однако все разделы человеческой деятельности следует рассматривать в контексте социально-природного целого. Для того чтобы полнее осознать истинное значение любой дисциплины, необходимо учитывать ситуацию во взаимоотношении человека и природы и общее состояние культуры. Впрочем, строящееся по подобию живого неживое может выполнять и функцию практической помощи живому, например, в строительстве оранжерей и т. п.

Отмеченная экологическая двоякость архитектурной бионики коренится в особенностях архитектуры в целом, которая является и искусством, и наукой, и технической отраслью человеческой деятельности. Как искусство архитектура не может не признавать эстетическое в качестве своего основополагающего критерия, не стремиться к красоте по преимуществу; как наука должна открывать законы природы, следовать им и использовать их в своей практике; как техника должна решать определенные утилитарные задачи. Здесь возникает проблема соотношения в архитектуре искусства, техники и науки, и мы видим на разных этапах развития архитектуры превалирование какой-нибудь одной из составляющих. На современном этапе развития культуры в архитектуре явно господствует техническая доминанта.

С этой точки зрения развитие архитектурной бионики является реакцией, даже в какой-то степени противовесом, правда, слабым и неадекватным, на гипертрофированное развитие утилитарно-технической составляющей архитектуры. Такая реакция не может не иметь положительного экологического и эстетического значения.

Данный вопрос не только сугубо прикладной. Архитектура выражает душу народа и его культуры и формирует ее. Стандартные дома, как заметил писатель Ю. Бондарев, порождают стандартное мышление. Есть данные, говорящие о том, что однообразные современные постройки оказывают угнетающее психологическое и, возможно, физиологическое воздействие на людей.

Главные причины неудачной архитектурной практики — узость мышления, его линейность и примитивизм, распад эстетического чувства. Можно возразить, что однообразие современной застройки объясняется экономическими соображениями и производственными возможностями. Однако экономические соображения в данном случае вторичны (что считать более дешевым, определяется ценностными критериями, в конечном счете методикой экономических расчетов). Строить некрасиво и стандартно стало возможно потому, что город удалился от красоты природы. Поэтому форма стала определяться только функцией, и в итоге возобладал примитивный рационализм и функционализм.

В строительстве, как и в любой отрасли человеческой деятельности, следует руководствоваться более высокими мотивами, чем узкоэкономические и функциональные, и последние не должны противоречить соображениям экологическим. Типология и стандартизация деталей, если учесть тысячелетний опыт строительства и успешные современные образцы, не столь фатально ведут к удручающему однообразию застройки.

Очевидно, что развитие архитектурной бионики имеет важное гуманистическое значение и в плане решения проблемы социального здоровья, поскольку способствует формированию адекватной целостному человеческому существованию пространственной среды (в этом пункте, как, впрочем, и в других, налицо стыковка экологического и социального).

Смещение акцента с утилитарно-технического на естественнонаучный имеет несомненное положительное значение в плане обретения гармонии в архитектуре всех ее составляющих. Для утверждения искомой гармонии необходимо достижение нового, более высокого этапа развития культуры в целом. Тогда и архитектура как одна из отраслей культуры сможет преодолеть ограничения, накладываемые общим утилитарно-техническим направлением. Подлинный расцвет архитектуры, да и культуры в целом, наступит при осуществлении возможности творения человеком жизни. На смену умерщвлению живого и созданию его неживого подобия должно прийти взаимоутверждение различных форм жизни.

Этот путь представляется единственно перспективным для культуры, каким бы фантастическим ныне он ни казался. Впрочем, не исключено, что современный прогресс исследований в области термодинамики открытых систем, существенно приближающий к разгадке тайн живого, способен сделать соответствующие направления более близкими к реальной практике. Достижения в области исследования самоорганизации неживых систем столь убедительны, что большие ожидания могут оправдаться гораздо раньше, чем казалось еще несколько десятилетий тому назад. По крайней мере, трудно сомневаться в том, что механизмы самоорганизации неживых систем (самоорганизации в буквальном, физическом смысле слова, а не в том переносном, в котором говорят, например, о самоорганизации города, имея в виду его развитие, или о самоорганизации систем зданий, которые могут достраиваться и перестраиваться) будут применены в архитектуре. В этом плане большое значение приобретает ее контакт с таким новым научным направлением, как синергетика.

Некоторые проекты, которые в соответствии с сегодняшними ценностными установками, когда имеет место склонность к утилитарному подходу, акценту лишь на количественные, экономические показатели, а не на действительное богатство и качество жизни, представляются нереальными и невыгодными, могут стать перспективными с точки зрения новых экологических ценностей. Это возможно в рамках экологичной культуры, не только учитывающей важность живого, но сохраняющей и способствующей развитию его.

Многое здесь будет зависеть от общего прогресса архитектуры в направлении ее гармонии с природной средой. При этом следует учитывать многовековой опыт, дающий немало примеров удачного вписывания построек в окружающий пейзаж и рельеф. Ныне технические средства позволили кардинально менять ландшафт, результатом чего стали неуважение к нему и, как следствие, нивелировка местности. Технические средства используются зачастую не для увеличения разнообразия природной среды, а для уменьшения его, что имеет отрицательные эстетические и экологические последствия. Преодоление их — важная задача современной архитектуры, в чем ей могла бы оказать помощь архитектурная бионика, нацеленная на решение конкретных задач сочетания «дикой» и очеловеченной природы, сотворчества человека и природы (создавать не вместо живой природы, а вместе с ней — то, что Пришвин называл согласованием творчества сознания человека и творчества бытия^{54}).

Сторонники концепции «органичной архитектуры» обратили внимание на необходимость внутренней целостности архитектурного сооружения. Ф. Райт писал о единстве формы и функции. Другими словами, речь должна идти о диалектическом взаимодействии формы и функции, пользы и красоты как взаимозависимых, но не тождественных и не противопоставленных друг другу сущностей, каждая из которых по-своему важна. Такое понимание противостоит как заземленному функционализму, основанному на отвлеченном рационализме, так и эстетствующему украшательству, базирующемуся на отвлеченной чувственности. Методологически важно довести идею целостности архитектурного сооружения до ее логического завершения. Здание должно быть не только подобно живому существу, как писал Л. Альберти, но и быть живым. В этом аспекте гармоничность есть то, что Райт назвал органичностью. Хотя Ф. Райт прав, говоря, что органичность не надо понимать как отнесенность к растительному и животному миру, все же в понятие органичности органично входит представление о жизненности. Эта жизненность (не только в переносном, но и в прямом смысле) должна быть результатом сознательных усилий архитекторов и ученых.

Помимо названных выше существует еще по крайней мере два важных аспекта «гармоничной архитектуры». Это внутренняя гармоничность архитектуры в культурологическом плане и гармония архитектуры и человека. Представляется, что идея «гармоничной архитектуры» отчасти находит свое воплощение в том направлении современной архитектуры, которое получило название постмодернизма — в его попытках утвердить определенные способы сосуществования традиционных и новых архитектурных форм.

С другой стороны, в современной архитектуре Японии находим удачные попытки соединения восточных и западных культурных традиций, стремление к гармонии между этими двумя фундаментальными типами культуры.

О гармонии в культурологическом плане можно говорить не только во временном и пространственном смысле, но также в аспекте гармонии в архитектурном сооружении различных отраслей культуры. Достижение ее — вещь не простая и не тривиальная, хотя возможности, открывающиеся здесь перед архитектурой, очень благоприятны, коль скоро она по самой свой сути является определенным синтезом искусств, а также синтезом искусства, науки и техники. В этом смысле «гармоничная архитектура» представляет гармонию указанных компонентов в рамках единого целого, и тем самым в данном аспекте возвращает архитектуре значение целостного «первосозидания», объединяющего начала, которое она имела особенно в доренессансные времена.

Наконец, скажем несколько слов о социальном значении гармоничной архитектуры. Порой социальную функцию архитектуры видят только в обеспечении населения жильем. На самом деле задачи архитектуры гораздо шире. В этом смысле «гармоничная архитектура» есть адекватный способ самосозидания целостной, гармонически развитой личности, и ее значение определяется не только тем, что она способствует созданию вещественно и энергетически благоприятной для человека среды, но также развитию его духовных потенций, творческих способностей.

Архитектура выражает душу эпохи в камне (или ее бездушие). Это ее зримый символ. Мы судим о прошедших эпохах по тому, что от них остается. Следует ли стремиться к тому, чтобы образ нашей жизни, выраженный в архитектуре, был реконструирован потомками как серая однообразная прямолинейность заземленной утилитарности, слегка подкрашенной парадной монументальностью официальных зданий. Грядущая архитектура призвана отразить все многообразие внутреннего мира целостной, гармонически развитой личности в ее гармоничном взаимодействии с природой, культурой и другими людьми, т. е. должна быть в полном смысле слова гармоничной.

Проникновение тенденции экологизации в искусство и архитектуру, которые отражают и в определенной мере творят систему взаимоотношений человека и природы, создает предпосылки для сближения эстетики и экологии. Но для решения проблемы гармонизации взаимоотношений человека и природы в целом требуется, чтобы эстетические моменты стали значимыми для всей системы экологических взаимоотношений, и прежде всего для производства, которое связывает функционально человека и природу. Один из путей к этому — эстетизация техники как способ разрешения противоречия между техникой («очеловеченной природой») и естественной средой.

Гармония — категория эстетическая, и как «нет ничего прекрасного без гармонии» (Платон), так нет и гармонии без прекрасного. Вот почему гармонизация означает внедрение в отношения человека и природы эстетического начала, а стало быть и в технику как составляющую сейчас наиболее существенную, определяющую часть экологических отношений.

Как конкретно это может происходить? Для ответа на данный вопрос рассмотрим особенности современной техники и то, как она влияет на духовное освоение природы с эстетической стороны. При этом сущность техники, которую можно определить как форму материализации потенции человека и природы во всем их многообразии, будем отличать от ее реального современного содержания, т. е. совокупности потенций, которые получают реализацию. Важно также учитывать не только что и как производит человек, но и для чего он производит, чего хочет добиться в процессе преобразования. Техника в этой связи выступает и как средство становления сущностных сил человека, и как средство подавления природы, в качестве «эксплуататора» природы (недаром слово эксплуатация в ходу и поныне).

В настоящее время налицо обострение противоречий между созданной человеком техникой и природной средой. «Стратегия» природной среды определяется стремлением к устойчивости, достигаемой через увеличение разнообразия; стратегия сознательной человеческой природопреобразовательной деятельности на сегодня — рост производительности, достигаемый через стандартизацию среды. Первая стратегия эстетически более перспективна, вторая часто губит красоту природы. В этом контексте современная техника, уменьшающая качественное разнообразие природной среды для целей управления ею, оказывается чужда искусству и эстетике. Выступая как средство обеспечения внеэстетических по преимуществу преобразовательных целей, техника способствует становлению прежде всего производственно-потребительских потенций человека и влияет соответствующим образом на духовное освоение действительности, порождая в силу своей нецелостности и стандартизации однотипное мышление и вещизм. Возникает производство ради потребительства — ущербная цель, которая, конечно, тоже влияет на человека, но скорее негативным образом. Ощущение тягостности и неприемлемости одинаковости растет с ростом масштабов и значимости техники. Одинаковость лопат еще можно вынести, но однообразие машин уже неприятно, а однообразие зданий явно отталкивает. В обострение противоречий между человеком и природой техника вносит внушительный вклад, поскольку если раньше человек поневоле был вынужден приноравливаться к природной среде, не обладая достаточной силой для борьбы с ней, то ныне появилась техническая возможность игнорировать многие ее особенности (ландшафт, разнообразие видов и т. п.) и человек пользуется этим в ущерб природе и эстетике.

На современном этапе развития техники реализация цели приближения ее к природе и к ее исконному смыслу искусства, в чем заключается объективная сторона ее эстетизации, представляется сомнительной. Для Маркса, впрочем, было очевидно, что в условиях коммунистического общества человек будет творить «также и по законам красоты». Действительно, спрашивает Г. И. Куницын, если в качестве высокого искусства люди признали, к примеру, архитектуру, то почему «не все признают деятельностью ей под стать созидание не менее необходимых для человека других атрибутов предметного мира — скажем, сложнейших и «умнейших» машин, также мебели, одежды и т. п., а тем паче очеловеченного облика страны и планеты? Причина видимо в том, что названные сферы приложения человеческих сил не так часто достигают эстетического уровня великих творений зодчества»^{55}. Дело не в принципиальной невозможности, а в том моменте, убедительно разобранном Д. Лукачем, что эстетическое отношение к действительности как отношение преимущественно благожелательно-созерцательное и незаинтересованное в утилитарном смысле (хотя социально и экологически важное не только теоретически, но и практически) требует определенной отстраненности от непосредственно практического преобразования. Категория эстетического, так же, как и категория художественного, имеет всеобщий характер и применима ко всем сферам человеческой деятельности, хотя в каждой из них имеет свое своеобразие и неодинаковые трудности актуализации. Эти трудности для современной техники больше, чем для современного искусства, именно из-за большей ее утилитарности.

Иногда ссылаются на то, что современная техника не может удовлетворять эстетическим требованиям, потому что функционирует с использованием типовых конструкций и в ней преобладают экономические соображения. Однако ведь и раньше экономические соображения учитывались и типовые конструкции применялись. Тем не менее на вопрос, какой высоты предполагается здание, строители отвечали: «Как мера и красота велят». Не правильнее ли считать, что экономические соображения должны гармонировать с эстетическими, что, по-видимому, оптимально даже с точки зрения экономики.

Принципиальных различий между искусством и другими формами человеческой деятельности, очевидно, нет. Аналогично тому, как различные виды искусства отражают и творят жизнь, процесс творчества в сфере формирования человеком материи состоит в изучении объекта, выработке идеального плана преобразования и воплощения его в жизнь. Поэтому для древних греков, скажем, положительный ответ на вопрос, имеет ли эстетическую значимость деятельность, связанная с созданием предметно-материального окружения человека, был столь же очевиден, как и ответ на вопрос об эстетической значимости самого мира. Не случайно по-гречески ремесло и искусство неразличимы даже терминологически. Отсутствовало в античности и принципиальное разделение искусства и природы.

Лишь в новое время в западной культуре произошло разведение вещи и прекрасного (благодаря чему появился сам термин «наука эстетика»), что символизировало разрыв между бытием и красотой, который увеличивался, причем творение красоты становится уделом отдельных достаточно замкнутых отраслей духовной культуры, а бытие само по себе рассматривается как эстетически амбивалентное. Данное обстоятельство представляется одним из корней современных экологических трудностей, и его преодоление имеет существенно важное значение. Заметим в скобках, что еще в античности утилитарно-потребительские потенции в технике подвергались эстетизации, прежде чем они полностью реализовались в западной культуре.

Чтобы гармонизировать отношения между человеком и природой, техника может и должна стать эстетичной. С этим связан и этический момент. Кант в «Критике способности суждения» писал, что «у того, кого непосредственно интересует красота природы, имеются по крайней мере задатки морально доброго образа мыслей»^{56}. Истина требуется, чтобы знать мир; добро, чтобы сохранить его; красота, чтобы восхищаться им. Эти три вещи тесно связаны между собой — если не сохранять красоту, то чем восхищаться, и если не осознать красоту, то как восхищаться ею? Л. Толстой называл природу непосредственным выражением Добра и Красоты. Таковой должна быть и техника, чтобы прийти в гармонию с природой.

Экологически необходима гармония человека и природы. Реальный путь к этому — подлинное творчество как гармонизирующий фактор в человеке и в его отношении с природой. Существеннейший момент подлинного творчества — созидание красоты природы. Отсюда роль эстетики в качестве критерия творчества, в том числе технического, и посредством этого гармонии человека и природы. Важный аспект обретения гармоничности — синтез истинного, благого и прекрасного в творчестве природы человеком.

Учет эстетических моментов важен для целостности самого человека и целостности его отношения к природе. Красота, впрочем, имеет также и онтологический смысл сама по себе, поскольку она коррелят полноты и разнообразия мира, необходимый для его устойчивости, что так же верно, как и то, что гармония создается разнообразием (о чем писал еще Августин). Красота и есть гармония, «видный лад», по Вл. Соловьеву. Гете так выразил онтологичность и вместе с тем гносеологическое значение прекрасного: «Прекрасное — манифестация сокровенных законов природы; без его возникновения они навсегда остались бы сокрытыми»^{57}. Эстетическое прозрение открывает в реальности новые возможности, которые оно актуализирует, придавая им конкретные формы. Прекрасное — и свободное творение художника, и атрибут объективного мира. Присутствуя в этих двух сферах, оно несомненно возможно и в сфере отношений между человеком и природой.

Творя прекрасное, художник творит устойчивое, т. е. гармоничное. В этом экологическое значение искусства как модели преобразования природы. Понять, что красота представляет собой существенный аспект преобразования природы и что она является одной из сторон разнообразия, — главное в эстетических моментах экологической проблемы.

Исходя из анализа социологических представлений Маркса, Г. И. Куницын подчеркивает, «что всякая конкретно-чувствительная деятельность по созданию материальных предметов, а не только произведений, которые принято называть искусством, — в идеале может (и будет со временем) осуществляться по единым законам и научного и художественного творчества»^{58}. Налицо определенный подход к синтезу науки, техники и искусства. Очевидно, что воплощение в жизнь данного идеала имеет важное социальное и экологическое значение. Здесь прослеживается еще одна линия связи между социально-позитивным и экологически благоприятным, которая противостоит метафизическому разрыву человека и природы.

Искусство в целом можно рассматривать как творение нового живого целостного мира (человеческого и человечного). Тогда искусство в ныне превалирующем узком смысле слова предстает как творение идеального мира, а искусство в широком смысле — как творение не только духовной, но и материальной действительности. Эту роль может и экологически должна взять на себя техника, становящаяся искусством. При этом не столь важно, что в искусстве, как оно сейчас понимается, объективная реальность возводится в идеальное, а в искусстве в широком смысле идеальное материализуется. В процессе синтеза науки, техники и искусства ученый становится одновременно конструктором и художником, так сказать, режиссером действительности.

Такая постановка проблемы не нова, и мы можем вспомнить из недавней истории интересные попытки развития прикладного искусства, например, в мастерских Абрамцева. Одна из целей, которую ставил их основатель С. И. Мамонтов, — добиться, чтобы обычные бытовые предметы, окружающие человека, были красивы и посредством их человек приобщался к прекрасному.

По существу, это одна из попыток возрождения того, что существовало в Древней Греции, где общественный статус скульптора немногим отличался от статуса гончара или ювелира.

В настоящее время дизайн, художественное конструирование демонстрируют примеры расширения границ эстетического. Термин «дизайн» пришел из английского языка (хотя он имеется и в других европейских языках) и «обозначает совокупность художественных черт, образующих внешнюю форму вещи, здания, иначе говоря… замысел внешнего вида, воплощенный в конкретно-материальной форме»^{59}. Дизайн — вещь важная, но хотелось бы подчеркнуть, что художественность должна быть не Только во внешней форме, но и внутри вещи. То, о чем мы говорим, не сводится к технической эстетике. Последняя часто подчеркивает преимущественно субъективную сторону потребности в прекрасном, а именно то, что людям приятнее иметь дело с красивыми предметами, хотя через субъективное имеется переход к вещам объективным — работа с более красивыми предметами и в более красивой обстановке, поскольку таковые соответствуют целостной природе человека, как показали соответствующие эксперименты, повышает эффективность труда. Так или иначе, вопросы эстетики занимают здесь подчиненное место по отношению к производственным. Хочется подчеркнуть объективную сторону эстетизации техники, заключающуюся в том, что техника, чтобы стать средством гармонизации отношений человека и природы, должна вспомнить свое исконное значение искусства, а производство — смысл и значение поэмы (лоера). При этом красота не присовокупляется к уже созданной технике, а создается вместе с ней, является ее изначальным, а не привходящим моментом, определяя ее вид и цели. Другими словами, требуется не внешнее украшение техники, а ее внутренняя красота.

Экологизация техники (приведение ее в гармонию с природой) и гуманизация ее в широком плане соответствия интересам целостной личности — две стороны создания гармоничной техники. Подобно науке, техника должна развиваться как целостная интегративно-разнообразная система. Тогда эстетика средств преобразования соединяется с эстетикой целей — имея в виду самое преобразуемую природу. Иными словами, уместно говорить об искусстве преобразования природы, подразумевая не только умение (искусность) преобразования, а красоту того мира, который создает человек.

Необходимость преодоления экологических трудностей настоятельно требует разрешения противоречив между человеком и природной средой, а одно из условий этого — преодоление внутренней противоречивости самого человека, чему способствует подлинное искусство, живущее красотой. Где первое, там и второе, и оба нужны для утверждения внутренней гармонии человека, гармонии техники и природы, человека и природы. Искусство — посредник не только между людьми, но и между человеком и природой. Некрасивое отталкивает и мешает гармонической встрече с бытием. Необходимо, стало быть, творение красоты, чувствование и понимание ее. Если имеем целью гармонизацию взаимодействия человека и природы, таковое должно стать искусством. Прекрасное в системе взаимоотношений между человеком и природой есть свободное творчество художника, умножающего красоту природы (можно полагать, что в этом и заключается одна из основных задач человеческой культуры). В идеале это коллективное художественное творчество, сотворчество с природой, яркие образцы которого находим в архитектуре.

В своих лучших образцах архитектура как синтез утилитарной функции техники, науки и искусства предстает в качестве модели (прообраза) сотворчества человека и природы. То, что в качестве модели выступает архитектура, не случайно, поскольку именно синтез различных областей культуры обеспечивает единство истины, добра и красоты.

Несмотря на свой преимущественно субъективный характер, прообразом эстетизации взаимоотношений человека и природы, имеющим гораздо более широкую содержательную базу, чем архитектура, может быть также дизайн. Интересно, хотя и недостаточно критически осмысленно, новое направление в искусстве — лэнд-арт.

В истории взаимоотношения человека и природы реально сохраняются линии гармоничного (стало быть, имеющего результатом прекрасное) взаимодействия. Д. С. Лихачев замечает, что «русский крестьянин своим многовековым трудом создавал красоту родной природы», «эстетику параллельных линий, идущих в унисон друг с другом и с природой, точно голоса в древнерусских песнопениях»^{60}. Речь идет о красоте взаимоотношений между человеком и природой. Ее должны воплощать в жизнь наука, техника и искусство будущего, созидаемые человеком, ответственным за гармонию истины, добра и красоты.

Ф. М. Достоевский писал, что «красота спасет мир», и это утверждение имеет первостепенное экологическое значение. Н. К. Рерих прибавил к данной фразе одно слово: «Осознание красоты спасет мир». Если попытаться дать экологическую интерпретацию слов Достоевского, то можно сказать: «Творение красоты спасет мир», творение не только в идеальном плане создания собственно произведений искусства, а материальное творение мира «по законам красоты». Спасет в силу своих онтологических потенций, а также потому, что творение красоты неразрывно связано с истиной, добром, любовью к человеку и миру, становлением целостной личности и утверждением гарми-нии человека и природы.

Правда, чтобы красота спасла мир, необходимы постоянные усилия для того, чтобы прекрасное занимало подобающее ему место и не покидало технизированный мир, чтобы человек как производитель и как потребитель не становился все менее эстетичен. Целостная, гармонически развитая личность включает в себя и экологическое и эстетическое измерение. Этот идеал как высшую цель должно. постоянно учитывать современное производство, обозначаемое словом, однокоренным со словом, имеющим ярко выраженное эстетическое звучание, — произведение. Реальное творение красоты должно стать его важнейшей задачей.