— Тут не спорю.

За поворотом показалась отвесная скала. На берегу между деревьями мелькнули стропила крыши.



— Устье Среднекана! На вёсла! — Космачёв навалился на руль.— Правым табань! Нажми левым! Сильней! Сильней! — пронзительно командовал он, покачивая в такт бородой.— Суши! — Кунгас пересёк бурный вал воды и вошёл в тихий плёс берега.

На скале раздался пронзительный свист, и сразу же на берегу показались бородатые люди. Они с разных сторон бежали к спуску и, не останавливаясь, прыгали с крутого берега.



— Давай конец! Шевелись! — размахивал руками могучий бородач.

Дождавшись, когда кунгас поравнялся с ним, бородач вбежал в воду, схватил на лету брошенную Космачёвым верёвку и так же быстро выбрался на скалистую кромку берега. Подхватили канат и остальные. С криком и улюлюканьем вытащили кунгас на берег.


Один за другим выскакивали из-за скалы кунгасы и, подхваченные сильными руками, неохотно причаливали к берегу.


Шум, крик и громкое «взяли» звучало со всех сторон. Всё население посёлка вышло встречать сплав, даже собаки.


На обрыве скалы показалась сгорбленная фигура человека в меховой куртке, с трубкой в зубах. Он был недвижим, как и нависшие над водой серые камни скалы. Только частые струйки дыма, всплывавшие над меховой шапкой, выдавали его волнение.



— Догор, привет! Гермоген, здравствуй! Чай найдётся? Зайду, кээпсэ вести будем! — прокричал ему снизу Космачёв, размахивая шляпой. Но Гермоген не пошевелился.

Когда причалил последний кунгас, широкоплечий бородач поднялся на выступ берега, заглушая шум и говор, распорЯдился:



— Мужики, за мной! Ты, Митяй,— кивнул он тоже заросшему бородой плотному человеку,— отведи семейных и женщин к Буневичу. А вы разгружайте кунгасы да раскиньте палатку,, работы тут до утра,— приказал он толпе мужчин, сбившихся в кучку. И, подхватив подвЕрнувшийся узел, стал подниматься на берег. За ним один за другим, обросшие и усталые, с узлами и Ящиками потЯнулись прибывшие сплавом.

Женщины ушли с Митяем. Шулин и Космачёв обходили кунгасы и передавали кладовщику привезённые грузы.


Колосову не хотелось показывать усталость, и он принЯлся убирать вёсла, выбрасывать доски и выкладывать на борт Ящики.



— Жарь в барак, управимся и без тебя! — хлопнул его по загривку вернувшийся Митяй. Колосов скривился от боли. Митяй посмотрел на свОю руку.— Ты уж извини, хотел легонько, да не так вышло,— виновато проговорил он.— Ничего, только здоровей будешь,— И, взяв Колосова за плечи, вывел на берег.— Вон барак! Топчан слева мой. Иди и отдыхай.— Он показал на небольшой дом из неошкуренных брёвен с оконцем, затянутым белым ситцем, а сам вернулся к кунгасам.

Вот оно устье Среднекана, отсюда начинаются тропинки на все прииски. Здесь начинается и его жизненный путь. Колосов шёл и смотрел вокруг.


На небольшой площадке, отвоёванной у леса, три барака таёжного типа. С остовом голых стропил столовая-клуб. Один рубленый чистенький домик, пара землянок и Якутская юрта.


Ниже, через пролесок,— контора, а дальше, на крутом берегу Среднекана, почти у самого устья,— незаконченный сруб химлаборатории. На берегу Колымы, в береговом откосе,— выложенная из булыжника печь-пекарня, а рядом с ней баня по-чёрному. У спуска к реке деревянный склад. Ближе к сопке маленький приплюснутый домик с навесом, прикрытый с боков ветками стланика. Это поселковая конебаза.


По рассказам Юрий знал расположение посёлка и назначение каждой постройки, и всё же в его воображении он был привлекательней.


Здесь, очевидно, никто и никогда не убирал. Кругом валялись консервные банки, обрывки оленьих шкур, старые торбаса и ичиги. Рядом с постройками серели пушистые комочки дремавших собак.


Прямо от берега убегала избитая подковами лошадей узкая тропа, теряясь в лесу. Это была дорога на прииск «Среднекан».


Моросил дождь, отчего посёлок казался ещё более убогим.



— Ты чего это? Голодным хочешь остаться? НаглЯдишься ещё. Иди в барак, а то мужики умнут и уху и рыбу,— крикнули из барака.

Против двери над костром висел артельный котёл, прикрытый листом жести. Жарко горела печь. В противне подогревалась жареная нельма. На столе рядом с открытыми консервами закопчённые чайники в клубах пара. На газете — комки сахара и гора нарезанного свежеиспечённого белого хлеба.


Люди сидели на топчанах и ели. Николай и Анатолий в одних трусах, раскрасневшись, хлебали уху из солдатского котелка.



— Чего ты, Юрка, бродишь? Садись, пока не поздно. Ты только посмотри, какой закатили нам пир таёжники. Ну кто бы мог подумать? — отдуваясь от перца, бормотал Белоглазов.

Перед Колосовым поставили котелок. Старожилы вышли.



— Ничего не скажешь — таёжная деликатность. Смотри, даже не заходят покурить или хотя бы спросить о новостях. Не думаю, что их не интересует Большая земля,— сказал Николай и стал расстилать оленьи шкуры.


— Вот это настоящие мужчины. Ни одного красивого слова, а сколько простой душевности и теплоты! — восторженно произнёс Колосов.


— Действительно, нужно хорошо выспаться,— заметил Толька, потягиваясь на топчане.

Колосов выглянул в дверь. На берегу жгли костры. Таёжники молча носили к складу Ящики и тюки. В зареве огня их плотные, бородатые фигуры с заросшими лицами казались Ещё более суровыми…




ГЛАВА 11



Погода менялась. Из тайги потЯнуло запахом леса. Серая хмурь поползла к морю. ПоЯвились


просветы чистого неба. Наконец прорвалась и полоса золотого тепла.


Петров лежал на койке и дремал. В бараке было ещё несколько человек, освобождённых от работы. Луч солнца ласково лёг на его лицо. Петров прикрыл ладонью глаза и повернул голову.


Солнце согрело щёку, шею, плечо. Он чувствовал его свет через зажмуренные веки. Какое-то смутное воспоминание сжало сердце. Забытые ласки матери? Нет, что-то другое.


Тревога обогнала мысли. Он сжал виски и задумался. Что же это такое? Да, да. Опять этот воспитатель!


С того дня, как он чуть не попался с баяном и Фомин с такой решительностью выручил его, в душе Петрова словно что-то надломилось. Он избегал встреч с воспитателем, стал задумчив и молчалив. Какого чёрта этот человек своей добротой и постоянным вмешательством в его судьбу вносит в душу смЯтение?


Петров был зол на себя, на Фомина, на всё и вся на свете. Он старался убедить себя, что воспитатель не сделал ничего хорошего. Но где-то в душе теплилось доброе.



Фомин стоял у проходной и смотрел на бригады, возвращающиеся с работы. Они подходили колоннами, перебрасываясь репликами и шутками.



— Как, начальник, сводочка? — спрашивали ещё у ворот. Фомин утвердительно махал рукой и улыбался.

Пропустив колонну, он пошёл сзади. С тех пор как поставили доску показателей и наладили ежедневный учёт выполнения норм, заключённые сразу подходили к доске. Тут же разгорались споры.



— Смотри, братва! Никак, рахитики нас опять переплюнули? Придётся им завтра подсыпать.


— Ты уж раз «отсыпал», вот тебе и «подсыпали». Так что не твоя это специальность.


— Велика беда, наклепаем?


— Не выйдет! Наклепала Матрёна на своего старика, а его за бока да в тюрьму…


— Всё выйдет!

Фомин с жадностью вслушивался в эти грубоватые реплики и шутливую перебранку. Доска была его детищем. Он сам разработал все формы показателей. Здесь вывешивались «молнии» о достижениях отдельных бригад и поощрениях. Давались и сведения о нарушителях режима и отказчиках. Эти цифры, фамилии будоражили людей, крепили надежду на освобождение, будили гордость.


Фомин дождался последнюю бригаду и только тогда заглЯнул в санитарную часть. Нина, как всегда, встретила его приветливо. Теперь он часто заходил сюда. Тут сглаживались все шероховатости дня. С ней было легко, просто.


В накрахмаленном халате она была особенно мила. За время работы в лагере она похудела и выглядела совсем молоденькой.


Когда вошел Фомин, она куда-то собиралась, укладывая в чемоданчик медицинские принадлежности, пузырьки, коробочки, вату, марлю.



— Нина Ивановна, куда вы собрались? — удивлённо спросил он, здороваясь.

Она пригласила садиться и, положив руку на чемоданчик, улыбнулась уголками губ. Пальцы беспокойно поглаживали никелированную застёжку.



— К больному. А почему вас это так удивило?


— Что-нибудь случилось?


— Нет, всё благополучно. Просто некоторые больные не всегда аккуратно являются на приём, да и надо посмотреть, как они живут. Кроме всего, необходимо навестить Шайхулу. Больничных коек у нас мало, и его выписали досрочно.


— В лагерь? Одна? Нет, Нина, я вам этого не позволю.

На его лице отразилось такое искреннее беспокойство, что она растроганно улыбнулась. Действительно, ещё несколько минут назад она волновалась. Шайхула просил её зайти и посмотреть, можно ли снимать швы, заЯвив, что другому врачу он не доверяет.


Она благодарно пожала руку Фомина.



— Вы и не представляете, Сергей, как мне ценна и приятна ваша забота.— Она впервые назвала его по имени.— Спасибо вам, мой добрый друг, но у меня есть одно правило: выполнять всё добросовестно. К тому же я врач и обязана бывать в бараках.


— Я не пущу вас одну, не могу и не имею права.


— Вы смотрите на меня как на слабую женщину, трусиху. Не следует меня опекать. Верно, я немножко боюсь, но пойду одна. У меня желание серьёзно работать, и потому не хочу показывать свОю слабость.

Фомин понял, что она права. Милая, славная женщина. Слабая и решительная. Нежная и отважная… Он привлёк её и поцеловал,


Нина порывисто прижалась к нему, но тут же отстранилась.



— Нина, вы мне так дороги,— прошептал он, чувствуя, как бьётся его сердце…


На крылечке клуба раздался звонок. Фомин посмотрел на часы. Было ровно восемь. Значит, они разговаривали уже два часа. Надо было встретить Нину, но он уже опоздал. С Петровым они переговорили о многом. Может быть, и не совсем гладко, но ему удалось найти непринуждённый тон, да и беседа их была откровенной. Он чувствовал, что парень, хотя и ершится, но постепенно сдаётся.


Петров сидел в уголочке на стуле и рассеянно мял козырёк фуражки. Под окном простучали громкие и торопливые шаги, донеслись голоса.



— Что там сегодня в клубе? Кино?


— Картина, но сначала лекция врача о цинге.


— Пойдём?


— А кто читает лекцию, Нина Ивановна?


— Ага!


— Тогда пошли. Попадём на трассу — пригодится, да и докторша опять кого-нибудь из наших зацепит.— Тон говорящего не вызывал сомнения не только в добром расположении, но и в симпатии к лагерному врачу.

Фомин улыбнулся, закрыл форточку и вынул вторую пачку папирос.



— Кури. Может быть, хочешь на лекцию или в кино, а я задерживаю?

Петров как-то расслабленно поднялся, закурил и сел на самый кончик стула.



— Нет. У нас в бараке бесплатное «кино и лекции», насмотришься и наслушаешься за день до чёртиков.


— Ну смотри. Только потом не говори опять, что делаю тебе одно зло.


— А разве не так? Вот вы все взЯлись за перевоспитание нашего брата трудом. А тот, кто знает, что из лагерей ему не вылезать, разве он будет «пахать»? Остаётся одно — топором по пальцам или бритвой по сухожилию. А инвалида попробуйте заставьте работать. Это вы называете добром? — Он поднялся, взял новую папиросу и закурил.— Вон в третьем бараке Карнаухов решил покантоваться, растравил пятку и получил заражение,— продолжал Петров хмуро.— Сделали три операции, а что толку? Ноги нет выше колена, а воспаление продолжается. Нина Ивановна замучилась, а сколько вытерпел парень? Куда он сейчас без ноги? Он вор, и ничего другого не умеет. Зачем его нужно было лечить! Так и вы. Чего вы меня мучаете? Пусть я на плохих, но на своих ногах.


— Ну, это неудачное сравнение. А Карнаухова вылечат, пошлют на курсы, дадут специальность. Управление лагерей создаёт промкомбинат со всякими мастерскими для инвалидов. Он будет жить и работать. И «саморубам» подыщем работу, хотя того, что они потеряли, им не найти. А вот что мы с тобою будем делать, Иван? Хорошо, что ты решил больше не «болеть». Но плохо, что ты отказался от работы.


— Что дальше? — Петров на секунду задумался.— А дальше дорожка одна. Сначала в изолятор сунут, как отказчика, а там близко и до штрафной. Да и зачем мне думать об этом? Пусть думает начальство.


— Эх, Иван, Иван! Я болею за тебя душой. Ну получишь ты новую судимость, значит, шесть месяцев без зачётов. Жизнь уходит, не вернёшь. Ожидаются ещё интересные новшества. Не торопись себя хоронить. Не отчаивайся. Всё может сложиться хорошо, только к этому надо стремиться.


— А я и стремлюсь сохранить «свои ноги» — свой престиж в глазах воров.— Он закрыл глаза.— На что мне надеяться, на мой календарь? Остаётся идти или в «саморубы», или на всё что угодно, лишь бы не думать о воле, не тосковать. Оставьте меня в покое, я отрезанный ломоть.

Фомин подошёл к Петрову и положил ему руку на плечо.



— А если бы твоя мать узнала, что ты жив и можешь скоро вернуться?..


— Вы написали матери? Да вы с ума сошли?


— Успокойся, Иван, успокойся,— сдержанно проговорил Фомин и открыл Ящик стола.— Прочитай эти письма.— Он протЯнул пачку конвертов.— Тут копии моих писем к твоей матери. Я взял на себя большую смелость. Прочитай, а после подумаем вместе, как не омрачить её радость.

Петров схватил письма.


Фомин закурил, не замечая, что не потухла Ещё старая папироса. Он волновался не меньше Петрова. В кабинете стало тихо. Только шелестели страницы писем и слышались тЯжёлые вздохи.



— Ну зачем эта ложь?—заговорил уже несколько спокойней Петров.— Она как будто помолодела, но разве я могу быть таким, каким вы меня расписали. Правда её убьёт.


— Я уверен в тебе, Иван. Ты можешь быть таким и будешь. Помогу.

Петров быстро подошёл к столу, молча положил письма на уголок и, резко повернувшись, выбежал.



— Подумай, Иван. Мы ещё обо всем поговорим! — крикнул Фомин вдогонку. А в голове стучало: неужели ошибся, просчитался? Не велика ли ставка, на которую он решился?


Матвеева случайно получила комнату в бараке гидрологической экспедиции. Маленькая прихожая, кухня и две комнаты, разгороженные фанерой. Большую комнату занимала супруга инженера-гидролога. Сам инженер Левченко находился в экспедиции и должен был возвратиться только зимой.


Заполучить такую комнатушку было пределом мечтаний. Нина, не теряя времени, переехала вместе с Валей.


Левченко как хозяйка дома встретила их любезно, но несколько высокомерно.



— Вы врач? Очень хорошо. Мне так хотелось иметь своей соседкой интеллигентную женщину. Надеюсь, мы с вами прекрасно уживёмся. Вот ваша комната.— Она распахнула дверь и пропустила Нину.— Для Магадана это отлично.

Нина поставила чемодан.



— И это все ваши вещи? Не понимаю, как культурный человек может жить по-солдатски.— Она пренебрежительно кивнула головой и вышла.

С первого дня Нина стала избегать близкого знакомства со своей соседкой.


Вечерами за фанерной перегородкой собирались гости. Постоянно играл патефон, неслись мелодии западных танцев. В перерывах звенела гитара. Соседка не скучала.


Вскоре после переезда Левченко зашла и пригласила на чашку чая. Нина отказалась. Алла Васильевна с сожалением кивнула головой.



— Дорогая моя, цветами любуются, пока они не завяли. У женщины только три времени года. До двадцати — весна, в тридцать кончается лето, а там уже только зима.

Нина не ответила, и соседка оставила её в покое.


На день рождения Нина пригласила только своих друзей. Должен был прийти и Сергей. Смущало, что не было посуды.



— Может быть, сходить в столовую попросить? Я сбегаю,— предложила Валя.

В дверь постучали. Вошла Левченко.



— Простите, дорогая, но я не виновата, что тут всё слышно. Никуда ходить не следует. Мой буфет к вашим услугам. Есть всё на двенадцать персон.— Она окинула глазами маленькую комнатушку и сочувственно улыбнулась:— Прошу не стесняться.

Матвеева смутилась.



— Неудобно, но у нас действительно ничего нет.


— Ради бога, зачем эти разговоры. Мы добрые соседки, можем по-разному смотреть на некоторые стороны жизни, но есть вещи, одинаково полезные обеим.— Она мило засмеялась и вышла.

Нина и Валя накрывали на стол. Рыба жареная, фаршированная по-польски. Икра, сыр, консервы, нашлась Ещё и московская колбаса. Нина старательно вырезала цветочки из лука и маринованных огурцов.



— Ну как, Валюша, не стыдно? — спросила она, заботливо расставляя посуду и приборы.


— Ниночка, да ты просто неузнаваема! Вот уж никогда не предполагала, что ты такая хозяйка,— воскликнула Валя лукаво и посмотрела в глаза.— А кто, собственно, он?

Матвеева вспыхнула.



— Что значит «он»? Будут Краевский, Миша, две девушки из нашего вагона и наш сотрудник, Фомин. Очень милый человек,— тихо добавила она.


— Ниночка, родная, я не маленькая и понимаю, что всё это не для наших ребят. Если нравится человек, зачем же скрывать? Это так хорошо, и я за тебя рада.


— Не знаю, не знаю, Валюша, насколько Ещё всё это серьёзно. Но я дорожу своим чувством. Может, и ко мне пришло то, чего я так долго искала. Прошу, не говори со мной об этом.

Они только успели переодеться, как на кухне хлопнула дверь.



— Нина Ивановна, забыл, которая ваша дверь?

Из тёмного коридора слышался голос Фомина.


Нина вышла навстречу.



— Тоже мне пограничник,— улыбнулась она, пропуская его в комнату. Нина была в чёрном, облегающем платье, в модных туфлях, счастливая и сияющая.


— Доктор, вы очаровательны!


— Знакомьтесь! Это моя подруга Валя, о которой я вам так много говорила,— представила она Нови-кову.


— У вас, я вижу, затевается пир, а я даже не переоделся,— смутился Фомин, оглядывая себя.


— Я же говорила, что будут только свои ребята. А кроме того вы и в рабочем костюме безукоризненны. Даже удивительно, как это вам удается? — одобрительно заметила Нина.


— Ну, это вы уж слишком, доктор,— оживился Фомин.— Если я в какой-то мере аккуратен, то не моя тут заслуга.


— Какой-нибудь женщины? — хитровато спросила Валя.


— Да, Красная Армия — очень требовательная невеста,— улыбнулся он, одёргивая гимнастерку.


— Вот бы меня туда, хотя бы на годик. А то, знаете, никак не приведу в порядок волосы,— пожаловалась Валя.


— Вашему горю не поможет и армия. Могу дать вам хороший совет. Хотите?


— Ещё бы, я просто замучилась с ними. Вымоешь, а они ещё хуже.


— Подстричься под мальчишку. Какой залихватский и симпатичный получится из вас парень.— Фомин сказал это в шутку, но Вале понравилось:


— Нина, ты знаешь? Я завтра же подстригусь.




— Обрезать такие косы? Я никогда бы этого не сделала.

Нина укоризненно посмотрела на Фомина.


Сергей стал уговаривать Валю.



— Я же пошутил. Волосы у вас редкостной красоты и цвета. Не делайте этого,


— Всё, решено. Завтра иду к парикмахеру.

В коридоре раздался шум. Ребята ещё за порогом затЯнули: «Нине Ивановне долгие лета…» — и с шумом ввалились в комнату.



— Ребята! Сколько же добра киснет! Нина Ивановна, не мучайте! — взмолился Могилевский, разглядывая накрытый стол.— Дело прошлое, с утра ни крошки. А тут ещё и моя любимая — московская копчёная.


— Ты, Мишка, однако, не дома. Какой ни на есть, а все же гость,— перебила его Валя.


— С твоими этикетами, Валька, умрёшь с голоду за праздничным столом.

Нина пригласила рассаживаться.



— Сразу бы так! — обрадовался Мишка и забрался в самый угол.


— Сергей Константинович, возьмите на себя обязанности тамады,— кивнула Нина на бутылку со спиртом,— А для девочек кое-что тоже найдётся.


— А вы думаете, у нас нет? — закричал Могилевский и вытащил две бутылки портвейна,

Фомин неуверенно разбавлял спирт. Девушки шептались с Валей. Краевский сосредоточенно наблюдал.



— Как, покрепче, послабей? — спросил Сергей.

Игорь безразлично пожал плечами, а Миша храбро заЯвил:



— Давай покрепче! Пить так пить!

Валя засмеялась:



— Откуда только эти хвастунишки берутся? Не успел уехать один, второй поЯвился.


— Валечка, не подрывай авторитет! — закричал Миша, потирая руки,— Я уже старый колымчанин. Пробовал чистоган. Ничего, получается.


— Выпьем за нашу именинницу,—поднялся Фомин,— Пусть её жизнь будет такой же чистой, такой же веселой, такой же крепкой, как этот напиток!

Все чокнулись. Валя раскраснелась, глаза заблестели. Она внимательно посмотрела на Сергея. А когда снова наполнили рюмки, первой поднЯлась.



— Предлагаю выпить за желание каждого. Пусть каждый найдёт своё счастье на Колыме, и в первую очередь наша Нина. Наша именинница.


— И не только счастье, но и свое место в жизни!— добавил Краевский.

Стукнула входная дверь, пришла соседка. Нина извинилась и пошла её пригласить. Они почти сразу же вернулись вместе.


Левченко была в вечернем платье, красиво причёсанная. Браслетки и серьги горели и переливались в отблеске света. Она умела быть заметной и блистательной. Увидев Фомина, мило заулыбалась.



— Сергей Константинович! Вот мы и встретились. Я рада, а вы? — Вся строгость сбежала с её лица. Она казалась очаровательной. Не выпуская его руки, уселась рядом и весело заговорила:— А ведь мы старые знакомые. Не так ли?

Фомин высвободил руку, отодвинулся.



— Вижу, вы не особенно рады встрече? — И она начала весело рассказывать:— Этот строгий молодой человек оказался моим попутчиком в поезде. На меня ни малейшего внимания. Я наконец рассердилась и сыграла с ним небольшую шутку. Скажите по-честному, Сергей Константинович, удалось мне испортить вам настроение? — наклонилась она к Сергею.


— Когда шутка портит настроение, то её следовало бы назвать по-другому,— холодно ответил он.


— Не сердитесь. Если женщина кается, она заслуживает прощения.


— Что такое? — вздрогнула Нина.— Если не секрет, расскажите!

Левченко рассказала, как Фомин возился с её багажом, но в её устах всё это выглядело невинной и весёлой шуткой.


Сергей только краснел. В этой истории он выглядел наивным простаком. В голове немного шумело. Выпили Ещё по рюмке, было весело.


Алла Васильевна пригласила всех к себе в комнату танцевать. У неё было очень уютно. Во всём чувствовалось умение и тонкий вкус. Смеясь, она подошла к Фомину и пригласила его на вальс.



— Сергей, не сердитесь! — шептала она.— Вы такой большой и наивно смешной. Не смотрите на меня испуганными глазами. Ну, не сердитесь же.

Фомин молчал.



— Не надо, дорогой мой, не надо. Мне очень хотелось попугать вас,— продолжала ворковать она, наклоняясь ещё ближе.— Я не боюсь молвы, я выше её.— Она прижалась к его щеке.

Её близость туманила мысли, кружила голову. Он чувствовал её дыхание, её тело, волосы её касались его лица. Он дышал ароматом её духов. Он больше уже ни о чём не думал…


Краевский танцевал с Валей, Миша — с девушками, Нина сиротливо наблюдала за танцующими парами. Первой это заметила Валя.


Она усадила Игоря на диван и подошла к Алле Васильевне.



— Нельзя же захватывать кавалера на целый вечер. Поделитесь с другими.— Валя шутливо забрала Сергея. Пройдя с ним круг, она остановилась у двери, чтобы заставить покружиться и Нину, но той уже не было. На кухне звенела посуда, да и было уже поздно. Наступило время расходиться по домам.

…Когда прозвучал в коридоре звонок, Валя убрала планшет и вышла. Под впечатлением вчерашнего вечера она и не заметила, как повернула к Колымскому шоссе.


Валя натолкнулась на толпу и остановилась. Паровой кран перегородил дорогу и создал пробку. Вокруг него уже бегал Могилевский, размахивая руками. Кран выбросил струю пара, толкнулся вперёд и заскрежетал башмаками, подпрыгивая по камням.


Мишка отбежал в сторону и увидел Валю.



— Знаешь, Валька? Ну ты и раздобрела на магаданских харчах. Как французская булка. Сильна! Не Валька, а мадам фу-фу! Честное комсомольское,— хохотал он, продолжая оглядывать девушку,


— Вот дурень. Чего ты кричишь на всю улицу? — метнула она рассерженный взгляд.


— Но ведь это правда,— не растерялся Миша и, подхватив её под руку, спросил: — Ты домой? Пойдём, я тебя провожу. Знаешь, с утра ни макового зернышка. У вас там много осталось?

Валя шла молча.



— Да, был в экспедиторской, видел вернувшихся из тайги конюхов, с которыми ушли ребята,— вспомнил Миша.— Юрка вёл себя молодцом. И знаешь? Втрескался в одну девушку. Помнишь, такая заметная. Всё танцевала с каким-то пижоном на палубе.


— Вот ещё!


— Честное комсомольское. Вместе с ними ехал бухгалтер, который пробовал поухаживать, Так Юрка приревновал и чуть не утопил его в озере. Хорошо, отняли, а то, говорят, утопил бы. Да ты ведь и сама знаешь, какой он чумовой.

Валя смотрела в сторону.



— А Ещё чуть не поколотил начальника сплава, – продолжал болтать Миша,— и только за то, что тот заставил ее смолить кунгасы. Вот тебе и телёнок. Это же настоящий Отелло.

Мишка не видел, как вспыхнули Валины большие глаза, и беспечно врал дальше.



— Ты не говори Нине Ивановне: она огорчится. Это же её кумир. «Хороший мальчишка» и всё такое. Этот мальчишка Ещё себя покажет. Ты знаешь, Валька, хотя он мне и друг, но я тебе честно скажу: у него какие-то звериные инстинкты. Я его всё время побаивался…


— До свиданья, Миша! Мне нужно вон туда,— показала она на тропинку и, сбежав с насыпи, повернула в обратном направлении.


— Валька, но ты же хотела домой? Я-то, дурень, тащился,— крикнул он вдогонку и пошёл назад.

В парикмахерской было свободное кресло. Валя решительно прошла и села.



— Вам что? — спросил её удивленно пожилой мастер, вытирая о салфетку руки.


— Под польку,— вздохнула девушка.


— Вы хотите лишиться таких кос? Вы что, милая? За такие волосы любая женщина отдала бы всё что угодно. Подумайте?! — говорил он, перебирая золотистые пряди.


— Режьте! — крикнула она, кусая от жалости и обиды губы.


— Мне-то что, я могу, но, поверьте, вам не пойдёт полька. У вас круглая голова,— бормотал он.


— Дайте мне ваши ножницы.— Валя в отчаяньи отхватила половину косы и бросила на пол.— Вот и всё. Теперь вам не придётся раздумывать.

Тот покачал головой и молча взялся за стрижку.



— ВзглЯните! — поднёс он зеркало, но Валя, положив деньги на тумбочку, выбежала из двери.


— Возьмите, возможно, ещё пригодятся,— проговорил мастер, собрав волосы, но Валя уже бежала к своей ольхе. Села на берегу. Вода лопотала что-то грустное и непонятное. Под воронками и серебристой гривой перекатов мелькали быстрые тени рыб. На тихом плёсе резвились мальки горбуши, открывали большие рты, пытаясь что-то схватить.

Но вот набежала тучка, и в зеркале воды исчезли все краски. Дохнуло прохладой. Валя схватилась за голову, волосы распушились. Юрка, Юрка, да неужели это правда? Нет, этого не может быть. Ей вспомнилось: «Буду ждать хоть целую жизнь…» По существу, не было ни объЯснений, ни обЯзательств. Да и было ли всё это любовью? Пожалуй, нет. Разве она не сделала всё, чтобы он остался? Но он даже и слушать не хотел. А целовался? Кто бы отказался, если девушка сама висла на шее.


Она наклонилась над водой и увидела своё отражение. Голова казалась большой и круглой, как шар. Что она представляет собой? Ровным счётом ничего. Дурнушка. Никому не нужная дурнушка. Ей стало жаль себя, и она расплакалась. Она сумеет отрезать от своего сердца Юрку, как остригла свои косы. Пусть ничего не останется старого.



— Валя! Да никак вы плачете? — услышала Валя за спиной знакомый голос. Смахнув слёзы и накинув платок, оглЯнулась, К ней подходил Фомин. Позади, что-то оживлённо обсуждая, шли ещё двое незнакомых военных и Нина.


— Заплачешь, когда глаза полны пыли. Сижу и промываю,— ответила она, стараясь говорить непринуждённо.


— Валюша! Да что с тобой! — бросилась к ней Нина, опустилась рядом и посмотрела в лицо.— Засорила? Сейчас этому горю поможем.— Она вытащила, из сумочки платочек.— А вот и соринка. Давай посмотрим второй,— Она улыбнулась,— Ну и всё.


— Спасибо! Куда это вы?—улыбаясь сквозь слёзы, спросила Валя.


— Совещание. Сейчас перерыв. Вышли немного пройтись.

Военные, продолжая разговор, уселись недалеко, Сергей сел между женщинами и военными.



— Я согласен. Решительная борьба с тюремными традициями и влиянием уголовной среды возможна только при новых формах работы,— говорил военный с тонкими усами и бледным лицом.

Второй трЯхнул энергично головой и поправил длинные волосы.



— Нет, Эдуард Петрович прав. Нужно сначала мобилизовать всю здоровую часть лагеря. Пусть они повседневно занимаются перевоспитанием уголовников. Рецидивисты растворятся в коллективе.

Фомин не выдержал и вмешался в разговор.



— Важно сохранить принцип добровольности и самостоятельность правления коллективов. Пускай они решают, кого следует принимать. А мы постараемся подсказать.

Вале надоело слушать о проблемах лагерных преобразований, да и Нина не принимала участия в разговоре. Она рассеянно водила по воде прутиком. Новикова обнЯла её и посмотрела на Фомина.



— Сергей Константинович, дамы скучают.


— Простите, просто увлёкся. Это наш животрепещущий вопрос. Скоро продолжится совещание, нужно обменяться мнениями.


— Вам же хочется туда. Идите, а мы посидим. А то вы ни нашим, ни вашим,— издевательски усмехнулась Валя, покосившись на мужчин.

Сергей не знал, как и быть. Ему хотелось принять участие в разговоре, но он боялся обидеть женщин.



— Зачем же так, Валюша. Люди занимаются нужным и полезным делом.


— А вчера? Это тоже полезное дело? — перебила она Нину.— Эх вы, мужчина, тряпка вы!


— Идите, Сергей. Валя просто не в духе.

Он подсел к военным.



— Ты его простила?


— Прощают и преступников, а он ничего не сделал. Просто не решился по своей мягкости огорчить даму,


— А я бы нет.


— У тебя что-нибудь случилось?


— Остригла волосы и злюсь.


— Только?


— Да, и всё прежнее тоже. Я не твой Сергей — и туда и сюда. Вот найду себе кавалера. Пусть знает.


— Валюша, что ты говоришь? Успокойся.


— Ты, Нина, не волнуйся. У меня всё в порядке. Мне просто уже исполнилось девЯтнадцать лет.



ГЛАВА 12




— Таёжники! Пора вставать, так и до зимы проспать можно!

Колосов вскочил и протёр глаза. Проснулись и ребята. В дверях барака стоял секретарь парткома Краснов.



—– Михаил Степанович! Вы уже тут?


— А где же ещё? — засмеялся Краснов.— Комсомолия? Юрка! Значит, и ты здесь. Вот это хорошо! — Глаза его заискрились.


— Здесь, а где же ещё? — задорно ответил Юрка и радостно засмеялся.


— Что, и самому не верится?


— Верится, но всё это здорово.

Краснов пожал всем руки.



— Вот что, молодежь, идите в контору технического сектора. Сегодня уходят транспорты на прииски и на стан Среднекана — это в двадцати километрах от Усть-Среднекана на Утинку через Оротукан. Времени терять нельзя. Разберитесь с назначениями.


— Михаил Степанович, а где же радиостанция? Не хотелось бы терять время впустую,— забеспокоился Колосов.


— Как где? Хотя бы на той площадке,— блеснул лукаво глазами Краснов.


— Но там же ничего нет?


— Нет — будет. Плотничать не приходилось?


— Нет, но если покажут, осилим.

Краснов обнял Колосова за плечи.



— Дадим пару плотников, и дело пойдёт. Главное, не бояться.


— Факт! А как с радиостанцией? Мне сказали, что она отказала.


— Ничего, получена новая. Пока будете сплавлять лес и разбирать кунгасы на доски, мы подготовим помещение. Ну ладно, ещё встретимся.— Он поправил ружьё и пошёл к другому бараку.

К вечеру устье Среднекана опустело. Белоглазов ушёл на горный участок Среднекана — ключ Борискин. Космачёв — в старательскую артель. Женя осталась в техническом секторе, а Шулин был назначен управляющим прииска «Таёжник» в оротуканской группе приисков. Разошлись по таёжным участкам и остальные. Только небольшая бригада достраивала химлабораторию.


Вечером на Оротукан уходил последний транспорт. Вместе с ними и Шулин, Он зашёл в барак попрощаться с товарищами.



— Посошок на дорогу! — Николай и Юрка хотели выйти, но он сделал страшное лицо и грозно крикнул:— Молодцы, обратно! — И, повернувшись к Митяю, тихо добавил: — Давай повеселей, дорога, сам знаешь…

Вошли и остальные провожающие.



— Покажите, молодцы, на что вы годитесь? — Шулин придвинул парням кружки.


— Не пью! — решительно заЯвил Николай. Юрка промолчал.


— А девок любишь?

Николай покраснел и не ответил.



— Тогда два раза дурак! Наверное, и не куришь? — ещё громче рявкнул он, пряча под лохматые брови добрые глаза.

Николай совсем смутился.



— И не курю.

Шулин добродушно потрепал его по спине.



— Три раза молодец! — Он засмеялся.— Всё это кураж и одно баловство.— Он выпил спирт, крякнув.— Ну, мне пора! — Шулин со всеми попрощался, а Митяя обнял и расцеловал.

ОглЯнулся у самой опушки леса, три раза пронзительно свистнул, а потом вскинул ружьё, выстрелил и сразу же затерялся за деревьями. ,


Митяй долго стоял и смотрел ему вслед тёплым и преданным взглядом.



— Ну что же, хлопцы, и мы начнём собираться,— не оборачиваясь проговорил Митяй, укладывая в мешок хлеб, консервы и кружки.


— Куда? — удивился Николай.


— Вверх по Колыме. Леса нет, а на обвязку надо. Лошади все в транспортах, а время не терпит. Мы с вами навалим брёвна поближе к воде, свяжем в плоты и доставим.


— Значит, это нас прикрепили к вам? — догадался Колосов.


— Может, и не совсем так,— ухмыльнулся Митяй.— Я-то из старательской артели, мне бы вроде и не до этого. Да вот Михайло Степанович попросил, значит надо. Людей нет, вот и приходится помогать, да и поторопиться следует.

Погода прояснилась. Тайга искрилась свежестью, уровень воды ещё повышался. Деревья рубили в распадке у самого берега. Привязывали их верёвками за комель и, прыгая по щебёнке, стаскивали прямо в воду.



— Как, хлопцы, не выдохлись?— заботливо спрашивал Митяй и, посмеиваясь, поднимался за новым бревном.

Человек он был сильный и смекалистый, чувствовалось, что он многое умел. Поздно вечером, когда свЯзали плоты, Митяй вырубил шесты и предупредил:



— Плыть будем с утра. У скалы отбивает, может отбросить к середине, тогда не причалишь. А утром мужики помогут, я договорился.

После дождя комары были особенно злы. Парни не могли заснуть, а Митяй и не ложился. Он сидел у костра, то и дело подбрасывая хворостины и зелёные ветки, отгоняя гнус дымом.


Николай поднялся и сел ближе к дыму. ,



— Интересно, зачем все таёжники отращивают бороды?

Митяй поднял голову.



— Как зачем? Зимой теплей, летом гнус меньше тревожит, да и хлопотно с этим бритьём.

Колосова давно интересовал Шулин, он улавливал в нём, кроме грубоватой суровости, что-то чистое, простое и даже душевное. Юрий придвинулся ближе к костру и осторожно заметил:



— А какой странный человек Шулин. Вы давно с ним знакомы?

Митяй ответил не сразу. Он набил трубку, разжёг, закрыл глаза и тихо проговорил:



— Да.:, когда-то Шулина знал весь Алдан.


— Значит, вы знакомы с ним ещё по алданским приискам?


— Быть знакомым и знать — это, брат, разное дело. Чтобы знать таёжную речку, по ней не только проплыть надо. Да и золотую россыпь не сразу разглЯдишь.— Он подбросил в костёр, придвинул чайник к огню и добавил:— Что говорить, редчайшего характера человек, а как товарищ — лучшего не ищи.— Он замолчал. Николай стал упрашивать.


— Всё равно не уснуть, расскажите подробней. Мы с ним было поскандалили на Молтане.


— Немудрено. С того же началось и наше знакомство.— Митяй устроился поудобней.— Я ведь давненько за золотишком гоняюсь. Бывало, и в пятиминутных миллионерах хаживал. С лентами да бубенцами на тройках раскатывал. Приходилось радоваться и сухой горбушке. Работал, как каторжник, и гулял, как купец. Всё острых ощущений искал. Кроме того, любил и на кулачках сой-тись, силу показать, душу отвести.— Он посмотрел на здоровенные, как гири, кулаки и усмехнулся.— Скажу прямо, мало кто со мной связываться хотел. Если плотно прикладывался — никто не выдерживал. Вот как-то, «промыв» сбережения, околачивался по кабакам, подыскивая попутчиков на прииска. Сидел злой, вино не брало, на душе, как в пургу,— мутно, холодно, горько и противно. Вот тут-то и вваливается Шулин со своим Сакжоем — волкодав у него был. От Шулина ни на шаг. Вместе они по тайге и бродили. Я и раньше слыхал об этой примечательной паре, но встречаться как-то не приходилось.

Шулин развязно подошёл к большому столу, с шумом раздвинул стулья и сел. Собака проскочила рядом, замерла. К нему уже бежали официанты. Они-то знали, с кем дело имеют. Меня злил этот пёс, да и сам Шулин мало походил на старателя. Так и хотелось затеять скандал. Стол его мигом накрыли. Он поднялся и сказал:



— Граждане, все, кто тут есть, прошу к столу. Выпейте, сколько душа примет, за здоровье Володьки Шулина, если слыхали про такого, а нет, то посмотрите, да ещё раз выпейте. И за моего Сакжоя. Прошу извинить: мы с ним всегда вместе.

Все потЯнулись к столу. Я слыхал про его причуды, но был не в духе. Думаю, ну его к чёрту, не пойду. Когда все собрались за столом, он посмотрел в мою сторону, а я нарочно отвернулся и не слышал, как он оказался у моего стола.



— Ты что же, приятель, ломаешься? — улыбнулся он.— Тебя просят за стол, уважь.— В голосе звучала требовательность и насмешка, а глаза говорили: скажи спасибо, дурак, что тебя приглашают. Я грубовато ответил. Он разозлился, но сразу же взял себя в руки и шутливо проговорил:


— Ты что же, хочешь поставить меня на колени? — И он опустился на одно колено.

Я понял уже, что довёл его до предела. За столом посмеивались, и я сам чувствовал себя довольно глупо. Это меня Ещё больше взбесило, и я ничего лучше не придумал, как пренебрежительно отвернуться.



— Ну, я тебя заставлю уважать людей, осёл,— тихо выдавил он.

Я думал, что он тут же ударит меня, и насторожился. Но он уже снова улыбнулся и, наклонившись к столу, тихо шепнул:



— Если ты не трус, выйдем на двор и там объЯснимся.

Я встал. Он подошёл к столу и со спокойной любезностью предупредил:



— Вы начинайте, друзья, у нас небольшое дело, и мы вернёмся через десять минут.

…Словом, скоро я заЯвил: «Пожалуй хватит. Теперь я заработал право на угощение…»



— Ну, вот и добро, давно бы так! — засмеялся он без всякого зла. Помог мне привести себя в порядок. Вот так мы познакомились, а потом и крепко подружились с Володькой.

Митяй принёс дров, поправил костёр и снова набил трубку. Пламя затрепетало, и теперь казалось, что он беззвучно смеётся, потряхивая бородой.


Колосову не терпелось узнать, как они оказались на Колыме, но он сдерживал своё любопытство. Однако Николай не выдержал.



— А как же вы попали на Колыму?

Митяй почесал бороду и скосил глаза на чёрные пятна плотов.



— Может, посмотреть? — поднялся Колосов.


— Я слышу, не нужно,— проговорил тот и продолжал свой рассказ: — Про колымское золото проведал Володька у Поликарпова. Тот ещё с Бориской и Сафи Гайфуллиным разведывали Среднеканскую долину. А когда Бориска, натолкнувшись на хорошее золото, погиб, Поликарпов застолбил тот участок и махнул в Москву с заявкой, да порядки уже стали другие. У него, конечно, ничего не получилось, тогда он загулял в Якутске. Там они с Шулиным и встретились. Меня и уговорил Володька. Собрались мы только в двадцать седьмом году, махнули через Якутск напрЯмик. Тогда ведь многие подались в эти края, да не все дошли.


— Вдвоём рискнули?


— Почему вдвоём, втроём пошли. Володька с Сакжоем и я.


— Где эта собака?


— Сакжой — это был пёс! Не собака, а чудо, под стать хозяину. Не Сакжой — не добрались бы мы никогда. Шулин горяч и самонадеян. Стали сплавляться по реке на плоту, неожиданно нарвались на пороги, а ниже ещё хуже — сплошные камни да буруны. Плот разнесло, думали, конец. Снесло бы нас, если бы не Сакжой. Вытащил. Когда оказались на берегу, то не успели и сообразить, как он снова бросился в самый водоворот и пропал из виду. Отдышались, решили разыскать и похоронить.


— Погиб? — ужаснулся Николай.


— Нет. В верстах трёх ниже порогов нашли. Лежал на песке рядом с сидором. Ободранный и измятый о камни, Володька даже прослезился и давай его целовать в нос, в глаза, а тот очнулся, застонал, взвизгнул, рванулся было встать, но не мог. Помяло его здорово. А ведь он вытащил из воды наш сидор с продуктами, будто понимал. Думали, подохнет, но нет, через три дня уже ковылял. Пошли дальше.

Володька оставался почти голодным, всё пса подкармливал, да и я, чего греха таить, тоже хитрил. И надо же было так заблудиться в распадках! Дошли до того, что не приведи господь. Хотели поближе, а вышло куда хуже.



— Ну а где же Сакжой? — не унимался Николай.


— Съел я его.


— Как съел? — вскрикнули оба.

Митяй снова помолчал, было видно, что ему неприятно вспоминать об этой истории. Он выбил трубку, сунул в мешочек у пояса и виновато пожевал усы.



— Как едят? Сварил и съел. А что оставалось мне делать? Повредил ногу. А тут захватила осень, идти невозможно. Устроили шалаш, а жрать нечего, рыба уже скатилась из ключей. Так терпели, маялись дней пять, а тут пошёл снег. Не пропадать же обоим, я и заикнулся Володьке, чтобы уходил. Так он меня чуть не пришиб и пообещал выбить дух, если ещё раз заикнусь. Да я знал, что это бесполезно, пришлось молчать. А тут ещё какая-то лихоманка прицепилась, и я так расклеился и ослаб, что стал порой забываться.

Как-то прихожу в себя, Володьки нет. У шалаша запас дров, в котелке вода, а над головой висят куски мяса. Я сразу догадался — Сакжой. На мясе записка: «Пока тЯни. Пойду разыщу Якутов и вернусь…» — Митяй улыбнулся:— Вот теперь и судите, что за человек Шулин. Дней через семь пригнал он пару оленей и привёз Ещё мяса. Вот так-то.


Он больше не проронил ни слова.


Уровень воды за ночь ещё больше повысился. Плоты натягивали верёвки, как бы торопя с отплытием. Митяй нарубил кустов, набросал их на брёвна, а сверху завалил травой и отвЯзал канат. Быстрое течение понесло плоты к устью Среднекана.


Лежать было мягко. Запах зелени приятно щекотал и располагал ко сну. На изгибах реки, разворачивая плоты, Митяй громко кричал: «Взяли!» Парни вскакивали, брались за шесты и, выправив плоты, снова бросались на мягкую подстилку. Рядом садился и Митяй.


Впереди показался среднеканский берег и скала.



— А ну, хлопцы, за шесты, как бы не удариться. Ты, Юрка, становись впереди и за скалой сразу подашь выкидку. Там кто-нибудь из мужиков примет. А ты, Николай, становись рядом, может, придётся рулевым выгребать.

РаспорЯдившись, Митяй намотал через локоть тонкую бечеву, привязанную к длинной верёвке, и подал моток Колосову.


Быстрое течение переката. Митяй всеми силами старался развернуть плот, но всё же их ударило углом о скалу. За выступом берега показался галечный откос, но там никого не было. Плоты относило, а на тропинке к спуску только показалось три человека. Скатываясь с обрыва, двое кинулись к лодке, а один бежал навстречу плотам. Было понятно, что люди прозевали.



— Пропало дело! — махнул безнадёжно рукой Митяй и бросил кормовое весло.

Берег близко, доплыву,— мелькнула у Колосова мысль. Он бросил несколько колец выкидки и, не задумываясь, плюхнулся в воду.



— Варнак! Полоумный! С ума спятил,– заорал напуганный Митяй и бросился к канату. Но Колосов уже приближался к берегу.


— Выбирай канат! Подтягивай! Держись! — кричал Митяй, сбрасывая с плота кольца веревки.

Колосов уже бежал по берегу, выбирая конец каната, пытаясь удержать плоты, но течение относило и тЯнуло за собой парня.


Человек, спешивший на помощь, был ещё далеко, а Юрка уже по пояс в воде.



— Чёрт с ним, отпускай! Стянет, сукин сын, стянет! — надрывался взволнованно Митяй, стараясь перекричать рокот воды, и грозил кулаками.

Но Колосов не хотел так просто сдаваться. Ниже он приметил выступающий из воды большой камень. Рванувшись, забросил канат вокруг камня и начал стягивать петлями выброски, набрасывая их одна на другую. Канат натЯнулся, заскрипели кольца петель. Камень вздрогнул, сдвинулся с места, но удержался. Оставшийся конец Колосов намотал через плечо, придавил кольца ногой и решил во что бы то ни было удержать. Позади плота взметнулись барашки воды, он остановился, вы-ровнялся и стал медленно прибиваться к берегу.


Подбежал мужчина, но вместо того, чтобы как-то помочь, резко оттолкнул Колосова, наступил на конец выброски и содрал верёвку с его плеча.



— Дурак, могилу ищешь? — орал он, в Ярости срывая петли.

Юрка опешил, не понимая, в чём дело. Мужчина вырвал у него конец выброски и сказал уже спокойно:



— Да разве так можно? Соскользни по камню петля или совсем сорвись?.. Не задавило у камня, утЯнуло бы под плоты. Приятеля моего так… Не чета тебе.

Колосов только сейчас сообразил, что так действительно могло случиться. Плоты уже прибило к берегу. Подбежал Митяй.



– Ты что, парень, обалдел? А не успел бы доплыть? Значит, сразу под брёвна. Ты эту лихость брось. В тайге учить всему некогда, да и жаловаться некому.


– За такое наломают бока и правильно сделают, – вмешался мужчина.

Но Юрка понял, что они, хоть и ругаются, но довольны.


Митяй пригнал с конебазы волокушу и начал перевозить брёвна на площадку. Парни пошли в барак, поужинали, а Митяй так и не приходил.



— Они, наверное, работают. Пойдём, поможем,— предложил Колосов.

На площадке были люди. Оказалось, плотницкая бригада с лаборатории пришла помогать Митяю.



— Что же, у вас никакого режима нет? — заворчал Колосов.— Хорошо ещё догадались не завалиться спать. Нам тоже учиться плотничать нужно.


— Режим такой: не сделаешь — значит, и не будет,— скосился на него пожилой мужчина, не прекращая кантовать бревно.— А вот учиться учись — это никогда не помешает.— Он воткнул топор и посмотрел на Митяя.— Отбей парням черту, дай топоры и покажи. Пусть привыкают.

Через час парни уже уверенно взмахивали топорами, покрякивали, подражая мастерам, и так увлеклись делом, что не заметили прихода Жени,



— Когда это вы научились?


— А что? Здорово? — посмотрел на неё с гордостью Колосов и лихо воткнул топор.


— Шабашим, мужики,— распорЯдился старший и начал собирать инструмент.


— Да, я начинаю завидовать мужчинам,— весело проговорила девушка и села на бревно. Она была в простом льнЯном платье, с косами на груди, и казалась совсем ещё девочкой.


— Как вы устроились, Женя? Есть ли ещё тут женщины? — спросил Николай.


— Живу пока у Буневича. Он начальник транспорта и постоянно в разъездах. Жена его очень милая и заботливая женщина. Кроме нас, сейчас других женщин в посёлке нет. Но в полевых партиях есть несколько человек. Трушкова — жена геолога Билибина, геологи Шаталова, Рабинович.— И она назвала ещё несколько фамилий.— Как видите, я всё уже разузнала и даже знаю, где вы будете жить.


— Вот это интересно!


— А вот и не скажу.


— Мы спим на чужих топчанах, ждём не дождёмся своего угла, а некоторым лишь бы загадки загадывать,— насупился Колосов.


— Хорошо, скажу,— сразу же согласилась она.— Это я случайно слышала в конторе. Краснов договорился с якутом Гермогеном, чтобы он поместил у себя Юрия. А вы, Николай, пойдёте в землянку геологов.


— Я пойду с Юркой,— надулся Николай.

Женя засмеялась:



— Во-первых, там нет места для второго топчана, во-вторых, Якут только ради Краснова согласился пустить Юру. Да вы не огорчайтесь, ждут ещё один сплав. С ним приедут строительные рабочие.


— Какая разница, где переспать. Всё устроится. На днях придётся ехать на стан Среднекана. Пока мы будем работать там, здесь уже что-нибудь выстроят,— махнул равнодушно Колосов и тут же направился к юрте Гермогена.

В юрту он вбежал с характерной для него непосредственностью. С шумом захлопнул дверь, уронил пустое ведро, покатившееся с грохотом по полу, и остановился, когда уже проскочил до маленького стола у другой стенки юрты.



— Здравствуй, батя! Вроде бы жить тут придётся? Говорят, договорился с вами Краснов? — спросил он, поднимая ведро.— Разрешите устраиваться?

Старый Якут сидел в углу, склонившись над трубкой. Он даже не пошевелился. Такой приём смутил Колосова.



— Ну, если нельзя, то я могу и уйти,— пожал он плечами и встал.

Старик, не поднимая головы, махнул рукой в сторону нар у другой стены.



— Здесь, что ли?

Старик снова не ответил. Не глядя, сунул руку под нары, вытащил свёрток оленьих шкур и выбросил их на пол.


Колосов так и не понял, сердится он или нет, доволен или злится. Якут был совершенно безразличен и удивительно спокоен. Если бы не попыхивающая трубка, можно было подумать, что старик спит. Колосов постоял ещё минуту, посмотрел, а потом улыбнулся и пошёл за вещами.



…………………………………………………………




— Колька! Старатели уже моют, будем вставать? — выглянул из-под одеяла Колосов.


— Ага,— сонно протЯнул Николай и, повернувшись на другой бок, засопел ещё слаще. .

Пусть хоть в воскресенье отоспится…— подумал Колосов и стал одеваться. Было ещё тЕмно, но уже доносилось хлюпанье ручной помпы, шуршал и постукивал скребок проб уторщика. Глухо журчала вода, падая со шлюза бутары. Эти монотонные звуки заглушались грохотом тачек и стуком падающих в бункер промывочного устройства песков.


Колосов набросил на приятеля своё одеяло и распахнул дверь. В помещение радиостанции хлынул поток свежего воздуха, разгоняя пары бензина, кислоты и нашатыря.


Первый иней сахарной пудрой присыпал зелёную травку. Над пролеском курились туманом озёрца, болота и лужи. Казалось, кто-то разжигал в тайге десятки костров, чтобы продлить лето.


Колосов сдёрнул с гвоздя полотенце и направился к речке.


Стан Среднекана стоял на сухом берегу. Посёлок был меньше, чем Усть-Среднекан. Здесь было три таёжных барака, пекарня и склад. За поворотом речки домик руководителей среднеканской группы приисков и золотоскупка. Радиостанция и избушка уполномоченного ИСО Фалько стояли ниже по течению, в лесочке. Конебаза и баня, как и в большинстве таёжных поселков, размещались в пойменной части.


Колосов только сбежал с крылечка, как открылась в избушке дверь. Показался Фалько. Его мясистое, румяное лицо казалось бы добродушным, но лохматые брови делали его суровым.



— Механик, как там у вас? — потЯнулся он и, сладко зевая, начал растирать волосатую грудь.


— Как сказать, Михаил Михайлович, всё подмочено, побито. Кунгас с установками был в аварии. Из двух не соберём и одной, измучились, но вроде уже к концу.


— Вы там как хотите, а связь давайте. Нужна вот так! — Фалько провёл ладонью по горлу.— Понятно? —Он снова потЯнулся и нахмурил брови. — Это волнует и секретаря парткома,


— А когда вернётся Краснов? — беспокойно спросил Колосов,


— До прииска «Геологический» сорок километров. До «Таёжника» — восемьдесят, а до Утинки — и все сто пятьдесят. Вот и попробуй быстро объехать, когда они ещё и в разных направлениях.— Он потёр коленки и поморщился.— После такой поездки, как на ходулях. А во-обще-то, Михаил Степанович вот-вот вернётся, так что поторапливайтесь.

Колосов умылся, растопил печь, поставил чайник и, когда он закипел, разбудил Николая.



— Приехал Фалько. Должен скоро вернуться Краснов, а у нас и конца не видно. Будем нажимать.


— Чего ты меня не разбудил сразу? Я в одну минуту.

После обеда пошёл дождь. Ребята, не разгибая спины, возились с монтажом. Юрий центровал движок и умформер. Николай занимался схемой передатчика. Уполномоченный сидел то в одной, то в другой комнате и с нетерпением ждал.


Из барака донеслись трели гармошки и громкие голоса.



— Разговорились таёжники — значит, выпили,—улыбнулся уполномоченный.— А так и голоса не услышишь. Посмотрите, не пройдёт и часа, как Петруху Каранина приволокут. Вот человек! Трезвый — ангел, а как выпьет, не успокоится, пока не переспит в каталажке.


— Есть и такая? — удивился Николай.


— А как же? Баня. Посадил, припёр дверь доской, вот и тюрьма. Ещё не было случая побега,— засмеялся Фалько.

Несколько человек из барака направились к радиостанции. Впереди маленький, костлявый. Он размахивал руками и кричал во весь голос:



— Фалько; Ш-то м-не ваш Фалько. В-виды-вал не таких.


— Брось, Петруха, иди проспись,— успокаивали провожатые.


— Я? Спать? Н-ни в жисть! Под-дать упол-но-мочен-ного. Пусть кар-раулит.


— Каранин уже готов. Идёт проситься на ночлег,— засмеялся Фалько и пошёл им навстречу.

Петруха, увидев уполномоченного, остановился, выпятил грудь.



— Ты что мне, нач-чальник? Не признаю! Боров ты, и в-сё! Вопросы буд-дут? Н-нет? Тогда ид-ди к чёрту!— закричал он исступлённо, колотя себя в грудь.

Фалько пытался его уговорить, хотя и знал, что это бесполезно, и, когда уже надоело, попросил Космачёва:



— Пойди, Прохор. Посади да плотней подопри доской, а то мужики тоже на взводе, не закроют, так он спьяна ещё вылезет да свалится в речку.


— В каталажку? За м-милую душу! — сразу успокоился Петруха и поправил рубаху.— Т-только не з-забудь, как прошлый р-раз. Под-дохну с гол-лода, ответишь. Хр-ряк поросячий,—уже довольно мирно добавил он и, затЯнув во весь голос: «Бродяга хочет отдохнуть…», направился к бане.


— Помните, как-то Космачёв по части шурфа намекнул? — спросил уполномоченного Юрий.


— Было такое. Я и верно просидел у двадцать седьмого шурфа целую ночь. Был я на устье, а мне говорят: ночами Прошка в шурфе выбирает спай. Золотишко там, верно, хорошее. Решил взять его с поличным, и, не заезжая в посёлок, прямо на разведочную линию. И что ты думаешь? Оказалось всё это подстроенным. Пока я ждал его на двадцать седьмом, он спокойно мыл у меня под самым окном на тринадцатом,— он показал на шурф рядом с его домиком.— Ну не сукин ли сын? Разве его золото интересовало? Ничего подобного. Всё это только для того, чтобы позабавить таёжников.

Вернулся Космачёв и начал подсмеиваться над парнями.



— Передадите вы мою телеграммку, или пустить по торбасному радио?


— Тут передашь,— простонал Николай и швырнул головку заломанного болта.— Ни сверла, ни метчиков. Чем делать? Так можно возиться ещё год,— И он схватился за голову.


— Чудак, ну чего же ты молчал? Давно бы свёл вас с Соллогубом. У него не только инструменты, а даже запасные части…


— Соллогуб? А кто это такой?



— На участке «Борискин» экскаватор видал? Там он и работает машинистом.

Юрий услышал об экскаваторе и заглЯнул в комнату.



— Кстати, я давно хотел расспросить, откуда он тут поЯвился, когда простой движок не доставишь?


— С Аляски. Его привёз Соллогуб. Пока по северному побережью торговали американцы, отдельные шхуны поднимались по Колыме до Сеймчана. Там и сейчас ещё стоит закрытый склад торговой фирмы «Свенсон». Соллогуб как-то проведал про колымское золото и решил попытать счастья. До этого он лет десять бродяжничал по Аляске и горное дело знал. Он купил экскаватор, котлы, движок, динамо, палатки и всевозможные инструменты. Нашёл себе напарника, тоже поляка. Тот, что работает у него теперь кочегаром,— Адам. Видели: усатый как таракан. Вот они договорились с капитаном какой-то шхуны и прикатили на Усть-Среднекан. Там собрали машину и своим ходом до «Борискина». Так и остались.


— Предлагали им выехать, отказались тут же,— вставил Фалько.


— Верно, выезжать не захотели,— подтвердил Космачёв,— Чего, мол, нам ещё искать? Есть постоянная работа, платят хорошо, есть уже и приятели, да и родина Польша отсюда куда ближе, чем от Аляски.


— Что, Юрка? Давай познакомимся, глЯдишь, чем чёрт не шутит,— помогут! — Николай сразу повеселел.


— Познакомиться можно, а просить помочь? Как-нибудь управимся сами,— упрямо заЯвил Юрий и вышел.


Голубое небо выцвело. Лес пожелтел, а сопки запестрели красочными клиньями. Только пушистый стланик вечнозелёным венчиком опоясывал их голые вершины.


Наутро намечался пуск радиостанции. Парни волновались. Это была их первая самостоятельная работа, да и для беспокойства было достаточно оснований. Подмоченные приборы вызывали недоверие. Проверить отремонтированную аппаратуру не представлялось возможным.


Рассвет едва пробивался на востоке, когда Колосов подготовил к пуску движок. Оставалось заполнить систему охлаждения. Он взял ведро и пошёл к речке. Над головой скользнула большая тень птицы и слилась с тёмным берегом. Сразу же надрывно загорланила кряква. На болотах откликнулся клоктун, жалобно свистнула шилохвость, и тайга наполнилась волнующими звуками томительного ожидания восхода.


Колосов спустился с берега. Высоко в небе, беспокойно перекликаясь, летела к Колыме стая гусей. Над кустарником то и дело, свистя крыльями, проносились утки.


Юрию взгрустнулось. Захотелось полететь за этими птицами в родные места. Валя. Где она? Что с ней? Помнит или забыла? Он закрыл глаза, вспомнилось прощание.


В верховьях реки затрубил сохатый. Казалось, что одинокий путник зовёт на помощь, и сопки, издеваясь над его несчастьем, с хохотом разбрасывают по тайге эти призывные грустные звуки.


Колосов с грохотом опустил в речку ведро. На конебазе хлопнули двери, донеслись голоса. Посёлок просыпался, нужно было спешить. Он зачерпнул воду и вернулся на станцию.


Николай нервничал. Пока Юрий заливал в радиатор воду, он уже дёргал за пусковой ремешок.



— Не могу! Когда надо спешить, ты, как нарочно, ковыряешься. Пока никто не пришёл, надо опробовать,— ворчливо бормотал он, оглядываясь на двери.


— Спокойно, Колька, сейчас торопиться уже поздно. Увидишь, всё будет хорошо,— Юрий подкачал насосом горючее.


— Легко сказать, спокойно. А не пойдёт?


— Куда денется? Давай!

Николай закрыл глаза и дёрнул за кольцо. Движок чихнул и сразу же завёлся, рассыпая по тайге ровные звуки выхлопа.



— Симфония! — заорал радостно Колосов,— А ты — не пойдёт! Заставим.— Он отрегулировал обороты.— А теперь включай умформер и следи за напрЯжением!

Генератор дрогнул, загудел, набирая обороты. Они не спускали глаз с приборов щитка и контрольной лампы, но стрелки вольтметров были равнодушны к их радости, а колба лампы холодно и безразлично отражала только свет сальных свечей. Они снова и снова проверили контакты.


За дверью послышался знакомый кашель.



— Краснов! — прошептал Николай и, вскочив, заметался по аппаратной. – Что скажем? Как быть?


— Замолчи же ты, чёрт тебя возьми! — взревел Юрка,— Никаких признаков растерянности,— уже спокойно продолжал он.— Открути какую-нибудь гайку, шпильку. Найди любое дело, занимайся, возись, улыбайся, пока не уйдёт. Говори, что хочешь, но никакого вида. Понял?


— Да разве так можно?


— Можно! А ты что хочешь? Не получилось — и руки вверх? Ну, нет. Всё равно будет работать.

Краснов вошёл.



— Без меня нельзя. Это же первый удар пульса. Первые звуки жизни. А вы без меня? Не пойдёт! — шутливо проговорил он и посмотрел смеющимися глазами.— А признаться, я сомневался, что удастся собрать из всех этих обломков что-нибудь путное. В общем, молодцы! Спасибо!

Николаев вспыхнул от похвалы и, пряча глаза, что-то невнятно пробормотал, а потом решительно посмотрел на Юрия, бросил отвёртку и с отчаянием развёл руками. Но Юрий, угадав его намерение, предусмотрительно, загородил его спиной.



— Ещё не сделали, Михаил Степанович. Не знаю, сколько провозимся. Закончим — позовём.


— С удовольствием посижу с вами. Теперь уже не уснуть,— улыбнулся Краснов и, сбросив куртку, уселся в сторонке.


— Что вы? Тут ещё столько дела. Зачем вам мучить себя?


— Значит, домой? Чтобы не висел над душой, так что ли? — Краснов пристально посмотрел на парней.


— Вот что, механики. Вижу, что не совсем у вас ладится и вы стесняетесь. Нужно в книжках порыться, кое-что вспомнить, подумать, а вам неудобно при посторонних, да Ещё руководителе. Кто знает, что может подумать. Ведь так? — И он рассмеялся.— Да если всё будет получаться легко и гладко, вы быстро обрастёте жирком и покроетесь плесенью, как в болоте вода.

Ребята снова взЯлись за проверку всей установки. Краснов придвинул скамейку и сел рядом.



— Нам нужна связь, а вы нужны для другого дела,— снова заговорил он.— Скоро приходит сплав, прибудут радист и механик. Вам тут будет нечего делать. Вот и хотел посоветоваться.


— С нами? — Николай покраснел.


— Ас кем же? Есть у меня такая мысль. На Усть-Среднекане разворачивается строительство. Осенью возвратятся полевые партии, начнётся обработка топографических и поисковых материалов. Нужна электроэнергия. У нас есть экскаватор — вот вам котёл и паровая машина. На Усть-Среднекане валяется динамка киловатт на шестьдесят. Соллогуб уверяет, что исправна. Если что и попортилось, отремонтируем. Как ты, Юрка, находишь моё предложение?


— Попробуем, — неуверенно буркнул Юрий и снова завёл движок.


— Не попробуем, а сделаем,— поправил Краснов Колосова.—Сколотим сани, запрЯжём десяток оленей, по первому льду отвезём котёл и машину в посёлок.


— Кроме силовой установки, Ещё многое надо,— напомнил Юрий.


— Кое-что имеется. Есть проволока: завезли для увязки сена. Будут лампы. Всё остальное должно быть изыскано на месте, изготовлено, изобретено. А свет должен быть,— Он засмеялся.— Вижу, вы тоже загорелись идеей освещения посёлка. Значит, будет свет.

Снова проверили установку. Почему же нет напрЯжения? Вдруг Юрий стукнул себя по лбу.



— Мы же не ввели сопротивления в обмотку возбуждения. Ну не шляпы? А ну, Колька, передвинь реостат.— Николай переместил ручку с клеммами по нихромовой катушке, и сразу комнату радиостанции залил ослепительный свет.



ГЛАВА 13



Фомин высыпал в урну третью пепельницу окурков и открыл форточку. Чистый воздух про-бил синий махорочный заслон и прозрачным ковром разостлался по полу. Прижатый к потолку дым, обтекая переплёт рамы, тонкой полоской пополз наружу и скоро рассеялся вовсе.



— Пока дымим, проще,— продолжил он разговор, усаживаясь за стол.— От вас, как от правления первого трудового коллектива, управление лагерей ждёт не дыма, а света. Вы должны осветить путь и другим.


— Оно, конечно, коллектив — дело подходящее, чего и говорить,— почесал лысину плотный с хитровато-насторожённым лицом растратчик Горохов.— Вот если бы Ещё подбирать людей с оглядкой, что-то и получилось бы. Нас-то больше не потянет, хватит. А эта шпана? Оно понятно, что нужно. Да разве горбатого исправишь?


— Вы ошибаетесь,— прервал его Фомин.— Товарищ Берзин назвал уголовников дотлевающими головешками прошлого, дым от которых щиплет глаза. Разъединённые, они затухнут, а коллектив, как этот чистый воздух, рассеет и дым.

Горохов покрутил ус, шумно вздохнул.



— Оно, конечно, так. Получая, надо чего-то и давать. Но жулик жулику рознь. Уж если никуда не денешься, то позвольте подбирать их нам самим. А этого Петрова, слава господу, знаем. Да его не возьмёт ни один коллектив. Чего и говорить, мазурик. Провозишься с ним, а перед зачётами он отколет какой-нибудь номер, и полетит всё прахом. Тут не только повышенные льготы и все при-вилегии, не получишь и того, что заработаешь и без коллектива.— Он отвернулся и снова вздохнул.— Вам-то что? Ну не вышло, и всё. А у меня на воле жена дожидается и дочь.

Фомин вытащил папиросу, хотел размять и разорвал гильзу. Бросил. Петров, Петров… Ещё один замкнутый круг?


Он вспомнил свой последний разговор. Обвёл глазами членов правления. Неужели не поймут? Принудить нет права, а как уговорить? Вот председатель правления Вагин, когда-то удержавший его от вмешательства в избиение Петрова. Вагин, облокотившись на колени и обхватив руками седые виски, смотрел в пол. А Кац — такой сердобольный и душевный — сейчас только ёрзал на стуле и облизывал губы.



— Да поймите же вы! Это человек. Вы, может быть, сейчас выносите ему приговор.

И Фомин стал рассказывать о Петрове всё, что он думал, знал.


Стремление помочь ему, очевидно, растрогало собеседников. Первым не выдержал Кац.



— Если у Горохова одна дочь, то у меня их пять, Но не в этом дело. Если каждый будет думать только о себе, то что получится. Я не хочу больше думать только о себе и как член правления считаю, что мы должны принять в коллектив этого босЯка.

Фомин готов был сейчас расцеловать этого человека. Вагин молчал, Фомин, сдерживаясь, спросил осторожно:



— Что думает председатель?

Вагин разгладил на лбу морщинки.



— Все мы смертны и не без греха, воры тоже люди. А к Петрову я приглядываюсь давно. Он сохранил, пусть воровскую, но честь. Думаю, следует взять. Я всё прикидываю, как это воспримет ворьё. В коллективы потянутся многие…


— Да, будет борьба,— Фомин поднялся.— Может быть, пригласим Петрова?


— Стоит ли? Мы переговорим с ним так на так. Это будет лучше для него,— предусмотрительно подсказал Вагин и встал.— Мы ещё у себя посоветуемся. Надо будет познакомиться с проектом note 15 устава трудового коллектива. А в общем, договорились, Сергей Константинович,— всем коллективом на дорогу.


— Счастливо. Спасибо за Петрова. Посмотрите там уж за ним,— провожая их, говорил Фомин.— Я верю, что он исправится.

Вагин остановился.



— Вы скажите ему: главное, пусть не таится. Если начистоту, тогда всё пойдёт глаже. А то, знаете, ниточек много, не сразу их увидишь и разорвёшь.


Общее собрание заключённых обсудило только первый вопрос повестки дня — проект (э) устава трудового коллектива. В сушильном же отделении барака рецидивистов собралось человек пять верховодов и главарей уголовного мира.


Пар от мокрой одежды и синяя муть табачного дыма скрывали лица собравшихся. В бараке было пусто: все ушли на собрание, только на крайней койке у перегородки сушильного отделения сидел Лёнчик, лениво перебирая струны гитары.


Уголовники решали воровские дела. Здесь были Копчёный, Колюха, Крамелюк-Культяпый, прибывший с Соловков вор-рецидивист Сашка-бог, человек около сорока лет, заросший почти до самых глаз волосами, с непропорционально длинными руками и устрашающей внешностью. Главенствовал старый преступник с большим воровским стажем, видавший виды и тюрьмы, по кличке Волк.


Кличка Волк не соответствовала его внешности. Ему было уже за пятьдесят. Кряжистый, сутулый и кривоногий, он больше напоминал старого медведя. Маленькие злые глазки прятались под лохматыми бровями и поблёскивали зелёным огнём.



— Какие у вас «пироги»? — мрачно спросил Волк.


— На втором прорабстве выручка из каптёрки сдаётся раз в неделю. Набирается косых до пЯти. Каптёр — «чёрт». Деньги прячет на ночь в деревянном дровЯном Ящике под щепу,— перечислял возможные ограбления Копчёный.


— Кто там есть из своих? — не поднимая головы, пробурчал Волк.

Копчёный назвал клички воров.



— Пускать на дело молодняк, самых ненадёжных. Пусть закручиваются. Красюка раскололи? Выкладывай.


— Как арбузик, во всю корочку,— заговорил Колюха добреньким голосом.— Проваленное дело Прыгуна и проданная складская одежда,— начал перечислять он ряд изобличающих Красюка обвинений.


— Это правда с Красюком? Верно толкует жиган?— поднял голову Волк и обвёл воров глазами.


— Верно!


— Где он кантуется?


— В цирюльне лагерной бани.


— Кто ещё с ним?


— Ещё один. Скоро выходит на волю. Начал нашим и вашим. Видно, в лесочек поглядывает.


— Точка! — крякнул Волк и повернулся к Колюхе:—Ты художник по мокрой. Дело за тобой. Но так, чтобы чисто. А это ты дело сказал — навести тень на его корешка и помочь ему освободиться.— Он оскалился и закончил:— Освободиться от всякой думки о воле.

Колюха скрутил козью ножку и заговорил об угрозе, что нависла над уголовниками и над их влиянием в лагерях.— Если, не задумываясь, удрал в первый же коллектив такой жиган, как Петров,— говоря это, он покосился на Копчёного,— то что говорить о мелкой шпане. А ведь он ещё и корешок Копчёного, за которого тот ручался могилой.



— Что же ты предлагаешь? — поднял брови Волк.


— Останется Петров в коллективе, не удержишь и других. Значит, ему следует заделать такую мулечку, чтобы он подавился и другие поперхнулись.— Он блеснул глазами и хихикнул.— А вот в коллективы следует посылать нам самых надёжных. Пусть они там пошуруют, чтобы зачётики и всё остальное как корова Языком.


— Как, Копчёный, дело толкует Колюха? — буркнул Волк.


— Не пойдёт! — поднялся Копчёный.— Настоящий вор не контра. Можно карты, спирт, деньги. Заваривать покрепче дела, узелочки затягивать. Но честно, а не из подворотни. Надо шевелить мозгами. Каждый должен решать, но решать сам. Понятно?

Культяпый быстро что-то писал.



— За Петровым должок… картёжный,— сказал он.— Отдаю для дела. Вот ксива на полторы косых. Денег у него нет, и взять их там негде. Дать ему строгий срок и потребовать расчёта. А раз нечем, пусть идёт на дело.— Он протЯнул записку Копчёному,


— Зачем мне? Твой куш — и получай сам. Только учти, грубая работа не пойдёт.— Он резко отстранил руку.


— Дело толкует парень;— заворочался в своём углу Волк.—Тебе под стать и рассчитаться со своим дружком. Да Культяпый и не может. На большое дело идёт.

Копчёный взял бумажку, пробежал глазами и положил в бумажник. Он пожалел, что напрасно тогда, на пароходе, втЯнул парня в игру.



— Есть ещё дельце,— сказал Волк.— Останутся Колюха и Копчёный.— Волк почесал голову пятернёй и спросил Копченого:— Ты помнишь по Соловкам Графа?


— Да.


— А по Вишере Дипломата?


— Авантюрист. Но какое нам до него дело? Это не свой и не чужой!


— Напрасно. Это большой деляга. А кроме того, Граф ему лично многим обязан, и это его кореш.


— И что же?


— Получил цидулю от Графа. Пишет, что скоро с этапом прибудет Дипломат. Он хотя и по липе, но большими делами ворочал. Вот ему и готовят полёт. Узелок с побегом завязан ещё на Вишере. Жена его здесь. Пришлось для этого выдать её за одного инженера-гидролога. Баба высокого полёта и ловка. Словом, ша!


— Будет порядок.

За стеной громко запел Лёнчик. Воры встали и по одному вышли. В барак входила санитарная комиссия и помощник прокурора по лагерному надзору с очередным обходом лагерных отделений,,.


На собрании заключённые решили в первый же выходной выйти на заготовку дров для зимы. Фомин ещё с вечера вывесил списки бригад. Утром, к его удивлению, даже самые злостные отказчики из барака рецидивистов организовали свОю бригаду. Остались только больные, и среди них Колюха.



— Что с вами? — подошёл к нему Фомин.


— Зубы! Не могу! — охал он, держась за щеку.


— Что же, оставайтесь, если больны. Дело это добровольное.

Как только последняя колонна скрылась за поворотом, Колюха поднялся с постели, вытащил из-под половицы две бутылки спирта. В одну из них всыпал белый порошок и, засунув бутылки во внутренние карманы пиджака, обвЯзав щёку полотенцем, направился в баню.


Как и во всех лагерных банях, с одной стороны моечного отделения была прачечная

note 16

с другой — парикмахерская. Помещения были связаны внутренними дверями.


Колюха нашёл банщика в прачечном

note 17

отделении. Тот комплектовал бельё.



— Пропадаю, милаха, зубы! Дай в парную жарку, попарю ноги. Вот тебе ксива начальства,— И он протЯнул ему записку.

Банщик развернул бумажку, взглЯнул и приколол на гвоздь.



— Надолго тебе? — спросил он безразлично.


— Минут сорок, дорогуша. Да ты не хлопочи, скажу тебе сам,— простонал Колюха.


— Добро, иди. Сейчас открою.

Колюха, не раздеваясь, прошёл в парилку и открыл вентиль, а когда пар с шумом стал наполнять помещение, быстро вышел и постучал в дверь парикмахерской.



— Красюк, открой! Это я — Колюха! — тихо прошептал он,


— Чего тебе? — недовольно спросил тот и сбросил крючок.


— Зубы замаяли. Погреться пришёл и лекарство раздобыл. Дай, милаха, стаканчик, попробую пополоскать.

Через плохо прикрытую наружную дверь яркая полоса солнечного света падала на курносое лицо второго мастера — Лыкова, светловолосого парня лет двадцати четырёх с наколотой мушкой на щеке. Он правил бритву и при каждом взмахе выставлял кончик языка и морщил нос.


Колюха ещё раз покосился на щель в двери и, вынув из бокового кармана газету с нарезанной ветчиной, разложил её на тумбочке. Красюк понял его взгляд, закрыл дверь на крючок и достал стакан. Выпили.


Когда парикмахеров развезло, налил по второй.



— Дай пёрышко, нарежем ещё закуски, — протЯнул он руку к Красюку. Тот вытащил нож и положил на тумбочку. Колюха нарезал ветчины. Выпили по второй.

Колюха немного подождал и, когда парни совсем захмелели, насмешливо и тихо спросил Красюка:



— Ты знаешь, милаха, что Санька Лыков вчера стучал на тебя Волку?


— Волку? Не знаю, а что? — мотнул тот пьяно головой и, сразу очнувшись, настороженно поднялся.— Что ты сказал?


— Вроде ты Прыгуна засыпал и ещё кое-что,— усмехнулся Колюха и спрятал в рукав его ножик.


— Что ты обо мне говорил?! — Красюк притЯнул к себе Саньку.


— Я? Ничего. Зачем врёшь?


— Врёшь?! — взревел Красюк и ударил Лыкова. Тот упал.


— Не сказал? Так это я тебе расскажу, милейший, –услышал Красюк шепоток за спиной. Почувствовав недоброе, он обернулся и хотел оттолкнуть от себя Колюху, но тот взмахнул ножом и вогнал его по рукоятку в переносицу. Красюк сразу осел.

Колюха спокойно собрал остатки ветчины. Слил в бутылку недопитый спирт и внимательно оглЯделся. Красюк и Лыков лежали в одной лужи крови. Он поправил ногой тело Красюка и беззвучно засмеялся.


Потом поставил стоймя крючок на косЯке и захлопнул за собой дверь. Убедившись, что крючок попал в петлю, пошёл в парилку, быстро разделся и начал париться.



— Ты что там, парень, не уснул? — заглЯнул к нему банщик.


— Спасибо, батя, сейчас одеваюсь. Можешь перекрыть парок! — крикнул он с полка и, тяжело отдуваясь, стал одеваться.— Вот бы закурить, старина. Надо же? Забыл в бараке,— похлопал он себя по карманам и, вытирая лицо полотенцем, присел к столу, рядом с банщиком.


— Не курю, сынок. Нету.


— Уважь, папаша. Дойди до парикмахерской. Возьми одну гарочку.

Банщик поморщился, но всё же пошёл.



— Нашлось что-нибудь? — равнодушно спросил Колюха вернувшегося старика и сладко зевнул.


— Закрыто. Стучал, не открывают. Спят, наверное, клиентов нет, вот и отсыпаются. Слышно, как кто-то храпит.


— Ну и бог с ними, пусть спят, а я пошёл. В бараке у меня есть.



ГЛАВА 14




— Милая моя! Да вы просто не знаете себе цены! — Алла Васильевна повернула к себе Валю, отступила на шаг и приподнЯла пальцами подбородок.— Голову следует держать выше, прЯмей! Вот так! От такой осанки фигура делается стройней.— Она провела по груди и талии девушки.

Валя вспыхнула от прикосновения холодных и подвижных пальцев.



— Валечка! Вы краснеете? Я же не мужчина, а если бы и так? — Она засмеялась и с покровительственной нежностью взЯла её за руку.— Глупенькая! Растение распускает цветы, чтобы привлекать. К сожалению, женщина цветёт только один раз. Её не украшают капли росы. Но что делать? Зато природа дала ей ум и ещё кое-что.— Она обнЯла девушку за плечи и посмотрела в глаза.— У вас прелестное лицо. Если придать более строгие очертания губам, чуть-чуть оттенить брови… Вы, родная,— алмаз. Но его нужно отшлифовать и поставить в оправу. Тогда можно блистать и покорять.


— Покорять? Уж не в тайге ли медведей? — расхохоталась Валя.— Всё это буза! — Она поправила рассыпающиеся волосы и взглЯнула в зеркало.— Какая там красивая. Просто молодая, здоровая девка.


— Валенька! Что за выражения? — Алла Васильевна болезненно поморщилась.— Вам, дорогая, нужно избавиться от ваших грубых манер. Выработать мягкую непринуждённость и изящество не только в разговоре, но и во всех движениях и постоянно следить за собой.— Она вкрадчиво спросила: — Неужели вам не приятно внимание,— она на миг запнулась и, спрятав улыбку, осторожно закончила,— ну, восхищение мужчин?


— Всё это мещанство и гниль! — осуждающе воскликнула девушка, и на её щеках и даже шее проступил стыдливый румянец.


— Миленькая! Пора научиться смотреть на жизнь открытыми глазами.— Алла Васильевна обнЯла её и усадила рядом с собой на тахту.


— Вы что-нибудь любите? — задумчиво поднЯла она глаза и стала перечислять:— Красивую посуду, хорошо обставленную комнату…


— Конечно! Всё это создает уют и делает нашу жизнь радостней, — не задумываясь, ответила девушка.


— На вас я вижу шёлковую косынку, Тонкие чулки и модные туфли,— продолжала Левченко, улыбаясь.— Наверное, жмут?— сочувственно спросила она.— Удобного мало, но красиво, и вы терпеливо носите. Значит, вам не чужд интерес не только к уюту, но и что-то другое. Не так ли?


— Пожалуй, да! — согласилась девушка.


— Дорогая моя! Кто может сказать, за какой чертой начинается это страшное понятие «гнилое мещанство»? За вашими модными туфлями или губной помадой? Но вы и я — обе делаем всё, что умеем, чтобы нравиться, и не кому-то, а именно мужчинам. Что же вы возмущаетесь и краснеете? Может быть потому, что я откровенно высказываю эту истину? Так-то, дружок. Меняются об-щественные формации и мировоззрения, а женщина продолжает оставаться женщиной. Её привлекательность не теряет значения, и любовь остаётся любовью.

Алла Васильевна встала, поправила платье, вынула папиросу и, закурив, села на край кушетки. Аромат пропитанных духами папирос наполнил комнату. Синее облачко дыма, расплываясь, набежало на Валю, и она сразу почувствовала приятное головокружение. Казалось, что Алла Васильевна отдалялась, черты её лица расплывались и голос звучал издалека.



— …Не теряйте лучшие годы, не обманывайте себя, живите, дитя моё.


— Что вы сказали? — не уловив её фразы, переспросила Валя, разгоняя рукой ажурные колечки дыма.


— Мне хочется наглядно показать вам, что значит оправа для хорошего бриллианта! — засмеялась она и открыла гардероб.


— Зачем?! Не нужно! — смущённо прошептала Валя, посматривая на вещи, но ей так хотелось увидеть себя нарядной.


— Вы блондинка, вам подойдёт это голубое, с тёмной отделкой. Оно гармонирует с вашим румянцем и подчеркнёт белизну плеч,— говорила Левченко.— Да вы не смущайтесь открытых линий. Вам нечего скрывать. Ну зачем прятать то, что недостает у многих дам? Бюст и ноги — это флаг женщины,— расправляя складки платья, продолжала говорить она шутливо.— Строго следите за правильностью шва. Пятка чулка должна являться как бы отражением каблука. Вот так, правильно! Да не подгибайте колени! И не так! Вы не солдат и не на параде! Смотрите, как надо!


— Но я и не кукла и не хочу, чтобы вы меня нарЯжали! — запротестовала Валя и сбросила туфли.


— Милая девочка! Ведь это вас ни к чему не обязывает! Какие мы колючие, сердитые,— обнЯла её ласково Алла Васильевна и стала уговаривать:— Разве умение одеваться помешает вам в жизни?

Девушка покосилась на нежную округлость своего плеча и весело засмеялась.



— Ну вот и хорошо! — снова улыбнулась Левченко и принЯлась за голову.— Причёска придаёт величавость. Испортить такие волосы — безумие. Женщина без причёски — это храм без купола,— ворчала она, стараясь как-то привести в порядок волосы Вали.— Вам нужно научиться с достоинством держаться. Правильно и красиво ходить. Мило и загадочно улыбаться.— Она отошла в сторонку, посмотрела на Валю и подвела ее к зеркалу.— Ну, каково?

Валя ахнула. На неё смотрела изящная, красивая, но совсем незнакомая девушка.



— Нравится?


— Хорошо! — восторженно проговорила Валя и принЯлась разглядывать себя с удивлением.

После именин Нины Алла Васильевна часто забегала «на минутку» поболтать с Валей, рассказать городскую новость или анекдот и засиживалась. Постепенно их отношения наладились. Нина приходила поздно, Валя скучала и была рада своей соседке, хотя не старалась вникать в её образ жизни.


Левченко не напрасно тратила время. Валя постепенно привыкала. Если на первых порах рассуждения Аллы Васильевны вызывали резкий протест, то сейчас уже более интимные темы проходили гладко.


Левченко спрятала довольную улыбку и, чтобы не смущать девушку и дать возможность полюбоваться собой, вышла на кухню и занЯлась ужином.


Она уже варила кофе, когда в коридоре тихонько открылась дверь.



— Алла, можно? — спросил тихий голос, Она обернулась,


— А, Павлик! Заходите! — кивнула она и показала глазами на свОю комнату,


— Кто?


— Серночка, которую приручаю,— улыбнулась она многозначительно.


— Ну и как ваши успехи?


— Отлично. Меня это даже увлекло. Я нашла интересное занятие.


— Я не одобряю! Это жестоко! — Красивое его лицо дрогнуло.


— Жизнь со всеми нами поступает жестоко. Чем она раньше узнает её горечь и сладость, тем меньше совершит ошибок.— Голос её зазвучал насмешливо.— Что, собственно, вы не одобряете? То что я хочу обтесать эту овечку и ввести в наш круг?


— Наш круг? — повторил он с горькой усмешкой.— Я вас, Аллочка, уже знаю. Вы так просто ничего не делаете. А если и так, то постараетесь привить и зло,— проговорил он и отвёл глаза,


— Что вы подразумеваете?


— Вам это известно не меньше, чем мне,


— 0-о!„—протЯнула она насмешливо,—Когда надоедают сливки, переходят на простоквашу.


— Не забавляйтесь. Оставьте девушку.


— Может быть, вы этого не допустите? Влюбитесь и женитесь? Вам давно уже пора, мой дружок!— Она неприязненно засмеялась и посмотрела на него с циничной откровенностью.— Вы слишком изнежены для холостЯка и… сыроваты для любовника.

Он смутился и прикусил губу. Алла Васильевна неожиданно принЯла какое-то решение, положила ему руки на плечи и поцеловала в губы.



— Я не бросаю своих друзей, а устраиваю. Хотите, я помогу вам, вы этого заслужили. Да и муж скоро приезжает,— шептала она, зарываясь лицом в шёлковую ткань белоснежной рубашки. Отстранилась и серьёзно сказала:


— Павлик, женитесь на Вале. Она будет для вас хорошей женой. А пробелы в воспитании можно исправить. Я беру на себя всё это устроить.— И, не ожидая согласия, она схватила за рукав,— Идёмте, идёмте. Я сейчас же вас с ней познакомлю.

Валя уже переоделась и старательно причёсывалась у зеркала.



— Вы уже? Ну и чудесно! Можно принимать гостей, — улыбнулась Левченко и повернулась к двери.— Павел Алексеевич, входите.

Валя хотела выйти, но Алла Васильевна встала на пути.



— Что за дикость? Это просто неприлично. Культурный, воспитанный молодой человек. Познакомлю, посидите и можете уходить. Ну не съест он вас, милая,— прошептала она с упрёком.

Павел вошёл непринуждённо. Всё в нем было безупречно: от вьющихся русых волос до носков лакированных туфель.


Он назвал себя Корзиным. Знакомясь, Валя прищурилась, вспоминая, где она его видела. Она узнала в нём молодого человека, постоянно танцевавшего с Женей на палубе «Совета». Стало неприятно.



— Я видела вас на пароходе. Вы танцевали с одной интересной девушкой. Где же она сейчас? — Тут же ей стало стыдно: ещё что-нибудь подумает.


— Я, положим, знаю вас ещё с Владивостока,— в свОю очередь сообщил он просто. Улыбнулся и поцеловал ей руку.

Валя почувствовала, как у неё даже спина покраснела. Она хотела сказать дерзость, но тут же вспомнила, что он уклонился от ответа на её вопрос. Ну, значит, тоже…— подумала она, и ей стало жалко этого красивого, изысканного молодого человека: он не сумел удержать Женю. С ласковым сочувствием тихо спросила:



— Как вы могли меня знать Ещё с Владивостока?


— Ваши глаза, пушистые косы нельзя не заметить. Я видел их не раз во сие,— заговорил он игриво и, подняв глаза, ахнул:— Где же они? Куда вы их девали? Неужели взамен эти милые завитушки?

Его огорчение казалось настолько искренним, что Валя расхохоталась.



— Зачем они? С ними только одна волынка.,.

Алла Васильевна закашляла. Валя понЯла и сразу поправилась:



— Вы простите, я всё ещё по студенчески, С ними столько хлопот. Нужно мыть, сушить, а где? Я собираюсь ехать в полевую партию,


— Вы решительная девушка. Как же я завидую вам! Мне предлагают поехать в тайгу, а я боюсь. Не верите? Честное слово.— Он заговорил просто, доверительно.

Левченко, извинившись, вышла на кухню. Корзин начал рассказывать о себе, не щадя самолюбия. Вале это нравилось. Она чувствовала себя сильной и нужной ему.


Приятная мягкость в голосе, движениях располагали. С ним было просто и весело. Валя с удовольствием слушала его.


Вот в коридоре стукнула дверь.



— Валюша, ты дома? — услышала она голос Нины и стала прощаться.

Нина с Сергеем уже вошли в комнату. Сергей избегал заходить к ней, но сегодня он был в приподнятом настроении. С удовольствием принял приглашение и, снимая шинель, оживлённо говорил:



— У меня наконец праздник. Петров не обманул наших надежд. Молодец! И он, конечно, не один. Таких уже много, но его я считаю, если можно так сказать, творением своих рук.— Он радостно засмеялся и полез в карман шинели за папиросами.

Валя побежала на кухню ставить чайник. Фомин присел у стола. Матовый свет настольной лампы освещал его задумчиво-радостное лицо, и оно казалось ещё приятней. Нина посмотрела на него счастливыми глазами и, доставая из шкафчика стаканы, спросила:



— А убийство Красюка не является одной из ответных мер уголовников?


— Обвиняется Лыков. Обоюдная драка. Нож Красюка. В парикмахерскую никто не заходил. Это утверждает стрелок, дежуривший на вышке. Всё это произошло, очевидно, с утра. Часов около десЯти в бане парился заключённый Гайдукевич, по кличке Колюха. У него не оказалось папирос, и он попросил банщика взять в парикмахерской. Тот так и не достучался и утверждает, что там кто-то уже храпел, хотя он и не придал этому значения.


— А что показывает сам Лыков?


— Был пьяный и не помнит. Поскольку избит сам, возможности драки не отрицает, хотя и клЯнётся, что никаких счётов с Красюком не имел. Единственное, что отказался сказать — откуда получили спирт. Да и не скажет: это значит кого-то предать. Улики против него, но мы ведём тщательное расследование.

Пришла Валя и села на кровать, поджав под себя ноги. Со стороны донёсся гул, будто тяжко ахнула земля. Горы раскатили по тайге грохот, похожий на далёкие раскаты грома. Валя вскочила и бросилась к окну. Над вершиной сопки выплывал жёлтый край луны. По чистому небу бежали тонкие облака.



— Что же это могло быть?! — воскликнула она.


— Первый массовый взрыв. В порту отвоёвывают у скал площадку для сооружений,— разъЯснил Фомин, посматривая с улыбкой на испуганную девушку.— Наш заключённый, инженер Доминов, предложил разрушить скалу, оставив взорванную породу на месте, чтобы не загромождать дна бухты.


— Нина Ивановна, кипит чайник,— постучала соседка в дверь.

Валя взЯла стаканы и вышла. Нина, накрывая на стол и проходя мимо Сергея, прижалась на миг щекой к его лицу.



— Милый ты мой! Может стоит рассказать всё Вале, а то мне кажется, что я постоянно ей лгу..,


— Может быть, когда вернёмся с трассы? — Он ласково притЯнул её к себе.

За дверью загрохотала крышка чайника.



— Обварилась?! — схватилась Нина и побежала на кухню.— Валюша, что случилось?


— Ничего. Уронила крышку, и всё,


— Ты сегодня очень рассеянная. Что-нибудь тебя беспокоит?


— Нет. Просто задумалась, а что?


— Беспокоюсь, родная. Ты последнее время постоянно одна,— проговорила виновато Нина и робко сообщила:—Завтра мы, Валюша, уезжаем на строительство дороги, в командировку. Может быть, на неделю, а то и на две. Будь осторожна, осмотрительна,— и она принЯлась разливать в стаканы чай.


— Верхом?


— Да. До двадцать третьего километра на лошадях, а дальше в тайгу на тракторе.


— С Фоминым?


— Не только, Нас выезжает несколько человек обследовать состояние лагеря.— Нина увидела на углу плиты голубой конверт.— Мне! — схватив письмо, побежала в комнату и принЯлась читать.

Валя молча принесла стаканы и расставила на столе.



— Ну, молодец! Умница! — шептала Нина, пробегая глазами по страницам письма.— Милый мой человечек! Умница! — повторяла она с нежностью.


— От Татьяны?


— Да. От Маландиной. Какая молодчина, поступила на краткосрочные курсы топографов. Собирается закончить их к весне и приехать, как она считает, с нужной специальностью. Чудесная девушка! — добавила она задумчиво и придвинула к себе стакан.


— Что это за необыкновенная особа, сумевшая «нас» так глубоко и радостно взволновать? — спросил шутливо Фомин.


— Разве я не рассказывала? Удивительно! Вот мы всё так. Чуть что — и забываем всё на свете,— вздохнула она и тут же испуганно покосилась на Валю. Но Валя как будто не слышала.

Догадывается и осуждает…—огорчённо подумала Нина и повернулась к Сергею.– Маландина – моя подруга, и не просто подруга – она сосредоточенно наморщила лоб,— это больше, чем подруга, это моя совесть.


Она отодвинула лампу. Комната как будто стала больше. Сергей от Яркого света зажмурился и прикрыл глаза ладонью.


Нина поправила абажур.



— Можно ли не удивиться, встретив среди крепких уборщиц молоденькую и хрупкую девушку с нежным лицом и с огромными глазами цвета васильков?

Фомин неопределённо трЯхнул головой.



— Вот такая девушка поЯвилась в клубе медработников Как-то случайно встретились взглядами, и с тех пор, встречаясь, мы улыбались друг другу. Мне было её жаль. Такой она казалось беспомощной и боЯзливой. И какое же было у меня лицо, когда на концерте художественной самодеятельности на сцене поЯвляется она и садится за рояль. Играла она удивительно хорошо и хорошо пела.


— Злые Языки утверждают, что и Нина…— начал было Сергей, но она его перебила:


— Разве я пою? Короче, эта странная уборщица меня покорила. А познакомились мы с ней позднее в отделении милиции.


– Ого! — протЯнул удивлённо Сергей.— Как же вы туда угодили?

Нина засмеялась:



— Уже зимой мне пришлось задержаться на работе, и я возвращалась поздно. Ленинград затих. Уличные фонари еле просвечивали через стену снегопада. Было тихо, тЕмно и как-то жутко. Я ведь ужасная трусиха.


— Что-то не особенно заметно,— вставил, улыбаясь, Сергей.


— Нет, серьёзно. Мне было страшно, я хотела уже возвратиться и в поликлинике дождаться утра, когда увидела впереди женщину. Она шла в том же направлении. Я решила её нагнать. Мы уже почти поравнялись, как увидели в воротах двора группу людей, услышали приглушённые голоса и возню. Я окаменела от ужаса. Женщина сразу же бросилась к воротам. Она поднЯла такой шум, что двое бросились в переулок, а один скрылся во дворе, оставив на снегу стонущего человека.

В комнате Левченко скрипнула дверь. Она кого-то провожала и задержалась на кухне. Донёсся шёпот и смех. Валя повернула голову и прислушалась. На миг замолчала и Нина, но тут же продолжила:



— Женщина уже барабанила в окно. Показался заспанный дворник. Она что-то сказала, он побежал за сарай, а она принЯлась возиться с человеком, помогая ему подняться. «Да что вы стоите, гражданка?! — закричала она гневно.—Человеку нужна помощь!» Я всё ещё не могла прийти в себя. Она схватила меня за руку, и я молча последовала за ней. Она посмотрела на меня внимательно и сказала: «Ах, это вы? Простите, но нельзя же быть такой безразличной…» Я узнала синеглазую де-вушку.

Валя украдкой покосилась на часы, Нина заторопилась.



— Вот так и познакомились. Дворник одного задержал, пришлось пойти в милицию.


— Надо полагать, что девушка была не только уборщицей?


— Да. Она работала на заводе лаборанткой, Занималась в вечерней музыкальной школе. Комсомольцы решили собрать деньги на путёвку одной девушке. Вот Татьяна и стала уборщицей. Это устраивало её и потому, что в клубе был рояль.

Сергей собрался уходить.



— У Вали будет хорошая подруга,—мягко проговорил он и пошёл к двери.

Нина набросила на плечи платок и вышла за ним в коридор. Там их встретила Алла Васильевна.



— Вы, голубчик мой, где пропадаете? Бываете рядом, и ко мне ни ногой,— погрозила она лукаво пальцем и игриво нахмурила брови.— Сейчас не приглашаю: вы уже из гостей, но в наказание проводите меня к подруге. Теперь уже поздно, и я боюсь. Думаю, вы не решитесь отказать даме в таком пустЯке.—Она бросила на него смеющийся взгляд и начала одеваться.

Сергей пожал плечами и покосился на Нину: ничего, мол, не поделаешь, придётся…



Трактора, груженные мостовым лесом, тяжело тащились по избитой колее болотистой дороги. Колонна растЯнулась по берегу речки. Глушков постоянно вставал, опираясь рукой на спинку сиденья, и прислушивался: все ли машины идут. Дорога была плохой: кому-нибудь могла потребоваться помощь. И только когда показались белые сваи строящегося моста, прибавил газ и включил третью скорость.


У штабеля леса он соскочил с площадки. К нему подошёл прораб с высоким чернявым человеком в замасленной гимнастерке с чёрными петлицами и фуражке танкиста.



— Знакомьтесь. Вот это и есть товарищ Глушков — начальник колонны. Поговорите с ним, он скажет, кто лучше подойдёт.

Голос у прораба был тусклый, лицо кислое. Представив Глушкова, он натЯнул шляпу на самые уши и отошёл от них.


Глушков сразу понял, что разговор будет касаться передачи тракторов. Без боя прорабы на другие участки трактора не отдавали.



— Линевич! — отрекомендовался человек и добавил:— Бывший танкист-механик, совсем ещё недавний тракторист, а теперь механик дорожного прорабства. Пойдём на бревна, есть небольшой разговорец.— Не отпуская Глушкова, подвёл его к штабелю и сел рядом с прорабом.

Глушков покосился на работающий мотор. Линевич понял его беспокойство и по-приятельски хлопнул по спине.



— Глушить не надо. Торговаться не придётся. Посоветуемся, решим — и исполнять.— Он вытащил из кармана гимнастёрки распорЯжение и, разворачивая листок, стал разъЯснять:— На семьдесят восьмом километре строители дороги вышли на трЯсину. Что не сыпят — как в воду. Сунули шесты — и с концом. Начали промерять, да куда там! Церковь уйдёт, и креста не увидишь. Решено гатить брёвнами, а зыбуны тянутся на восемнадцать километров. Там уже прикинули — брёвен потребуется около миллиона штук. Вот распорЯжение: три лучших трактора и самых опытных трактористов. За бесперебойную работу машин отвечает начальник колонны. Он подал Глушкову листок приказа.

Тот внимательно прочитал, задумчиво поправил волосы и задержал на затылке руку.



— А как же тут? Лесу заготовлено изрядно, ещё на месяц хватит возить машинами, да и мост нужен,


— Мост всё равно достраивать будут зимой, к весне успеют,— сказал Линевич,— А там необходимо закрепить, пока не замёрзло. Работает уже тысяча человек.

Было видно, что работа участка его уже захватила.


Глушков смотрел на его оживлённое лицо.



— Ну и дела! — продолжал тот.— Дорожники обЯзались дать временный проезд до Элекчана к Январю. Легко сказать: а ведь это более двухсот километров. Кровь из носу — дадут! Хотя эту «пилюлю» и никто не предвидел.


— Да, ребята работают подходяще, Куда ни глянь, везде копошатся, видно, жмут,— одобрительно покачал головой начальник колонны.


— Жмут? Тут не жимом пахнет, а чёрт знает чем! — сверкнул зубами Линевич.— По меньшей мере, отчаянный штурм. Одиннадцать тысяч человек уже работает на дороге, и как? Любо-дорого смотреть! Хочется всё бросить и схватиться за лопату. Что успел сделать — твоё. Потом поедешь, посмотришь — вот он твой труд ощутимый. Не то что наше дело. Единственная видимость — какая-нибудь заросшая в тайге глубокая тракторная колея. И то кто-нибудь не разглЯдит, споткнётся, ещё запустит по нашему адресу в три этажа. Вот, мол, подлецы, наковыряли!


— Ну, это ты напрасно,— перебил его Глушков,— У нас, трактористов, так говорят: машина как баба, будешь косить на другую, свОя хвост покажет.


— Это я так, к слову,— засмеялся Линевич.— Своё дело я, брат, тоже люблю. Но меня всегда подмывает, когда увижу, что работа кипит. Ладно об этом. Кто поедет, говори? Время не терпит. Сегодня ремонт, профилактика, а утром в дорогу.

Глушков свистнул и помахал Тыличенко и Прохорову.



— Парни работящие, а третьим поеду сам. Машины у нас добрые. Остальные трактора оставим прорабу. Смотри, как мужик затосковал,— тронул он за плечо молчаливого прораба и засмеялся.


— Тебя в мою шкуру, пожалуй, белугой завыл бы,— пробурчал тот под нос.

РаспорЯжение было подписано Берзиным, и всякие попытки что-либо изменить были напрасны.



— Значит, договорились! — Линевич поднялся с бревна, поправил гимнастёрку. Подошли трактористы, Глушков показал распорЯжение,


— Хотите ехать или останетесь тут? — спросил он с хитрецой.


— Да що мы, дурни? Вот трошки сдилаем прохфилактику и зараз. Заодно и к дяде Исааку! — Вася шмыгнул радостно носом.

Было уже тЕмно, когда Прохоров закончил смазку машины. К нему подошли двое. Высокий рЯбой парень, дымя папиросой, легонько толкнул его в бок.



— Псих? Это ты?..


— Я Прохоров, Чего тебе? — не оборачиваясь, ответил он, продолжая отвинчивать гайку.


— Получи передачку и ещё кое-что! — РЯбой бросил на сиденье трактора обшитый тканью узелок, а пачку червонцев сунул в боковой карман Прохорова,— Тоже тебе, землЯчок! — шепнул он и отошёл. Второй уже сидел на корточках и выбирал хворостинку для прикурки.


— Мне? Деньги?! — удивился Прохоров.

В последнее время через разных людей он получил несколько почтовых посылок на своё имя с ненужными для себя вещами, которые пришлось продать. Кто беспокоился о его судьбе, он не знал. Может быть, товарищи по воле. Посылки от неизвестных получали многие, это было как-то принято и не вызывало недоумения. Но деньги? И через чужие руки? Прохоров вытащил пакет и посмотрел на рЯбого, но тот безразлично смотрел на огонь.



— Это, наверное, не мне! — протЯнул он пачку рЯбому.


— Бери, дурак, тебе. Скажи спасибо, если дают,— прошептал рЯбой.


— За что?


— Твоя доля! — рЯбой подморгнул и приложил палец к губам.

Второй поднялся и подошёл к Прохорову.



— С этим после, а теперь слушай,— заговорил он быстро,— Пассажиры поедут на твоих санях. Чемоданишко докторши уложи вот тут, не забудь вытащить гвозди из обшивной доски,— показал он на передний угол саней.— Она везёт медикаменты. Смекаешь, дело какое? Так вот, за поворотом будет брод, берег крутой. Ниже по течению яма. Будешь переезжать — пробуксуй и сдай назад, чтобы подмочить фраеров. Начнёшь подниматься на берег, возьми вплотную к кустам и заглуши машину, ну там радиатор, карбюратор, я знаю? Они все бросятся на берег, как тараканы. Ты с трактора не сходи: не будет никаких подозрений. Понял? — проговорил он и снова отошел к костру.

Прохоров обозлился.



— Может, ещё что? — спросил он с насмешкой, но голос его дрогнул. Отмолчаться? Пожалуй, будет хуже. Отрезать сразу, а там будь что будет,— решил он.


— Сделай, что велят,— ухмыльнулся второй. РЯбой настороженно покосился,


— Так вот что, землЯчки. Не хочу я вас знать! Лучше не трогайте меня! А с этими подачками катитесь на лёгком катере.— Прохоров швырнул пачку к ногам рЯбого. Тут же взял ключ и крикнул:— Аркадий, подойди, поможешь натЯнуть гусеницу.


— Дур-р-ак! — поднял деньги рЯбой.— Чего же не бросаешь посылку, там же начинка. Да и старые передачки поторопился продать, милок. Барахлишко было из квартиры прокурора. Тут заделано, и шва не найдёшь. Учти. Вот так-то, браток. А теперь валяй, я поглЯжу, как потянется ниточка…

Трактора двигались медленно. Они ломали деревья, кустарник, вырывали санями кочки и дёрн. Ползли по каменистому руслу, вытаскивали друг друга тросами, попадали в болото и сдавали назад, собирая полозьями траву, торф, перемешанные с грязью. А когда попадались сухие участки пути, трактористы оставляли за рычагами помощников И шли на сани, оборудованные для пассажиров из досок. На санях были сделаны предохранительные загородки, пол застлан свежей травой.


То справа, то слева виднелись вырубленные просеки с чёрными пятнами снятого верхнего слоя грунта и полосами насыпи. И по всей просеке люди. Порой синел над лесочком дымок, виднелись неошкуренные срубы бараков или белые низенькие палатки.


День был тихий. Солнце пряталось за чешуйчатыми облаками, рассыпая желтоватый свет. В такие дни кажутся задумчивыми и сопки, и тайга, и лица людей.


Где-то за пролеском прогремели гулкие раскаты взрывов, и сразу же на вершипах деревьев загорланили, захлопали крыльями кедровки.


Нина открыла глаза. Она дремала в уголочке саней, положив голову на плечо Сергея. Нина уже знала всех. Рядом несколько сотрудников управления и ещё какие-то пассажиры с чемоданами и узлами, очевидно, направленные для работы на дорогу. На задке саней лежали замасленные телогрейки и тулупы трактористов. Это была их постель. Сейчас на санях отдыхали Глушков, Ты-личенко и Линевич.


Под полозьями саней заскрежетали камни. Трактора весело застрекотали моторами и, постукивая башмаками, побежали.


Линевич вдруг пристально вглЯделся в лесок и восторженно заорал:



— Так это же наши следы! Вон они, наломанные гусеницами деревья! Видали?

Действительно, трактора шли по уже измятому гусеницами леску с пожелтевшими следами башмаков. Глушков подложил под голову телогрейку и повернулся к Линевичу.



— Чудак человек. Болтал о чём попало, а о том, что ходил с колонной Геренштейна зимой,— ни слова. А ну, рассказывай всё по порядку, как приехали и всё такое.

Нина прислушалась к разговору. Линевич скрутил козью ножку и живо заговорил:



— Демобилизовались когда, нас пригласило Союз-золото. Колыма так Колыма. Народ мы негордый. У них пять тракторов. Нас двенадцать танкистов-механиков. Главный заправила Абрам Геренштейн. Он коммунист, толковей всех нас. Да и чего греха таить, он нас и уговорил. Так в ноЯбре тридцать первого года мы оказались в Нагаево.


— Какой-нибудь был гаражишко? — спросил Глушков.


— Гаражишко?! — засмеялся Линевич.—И самим-то негде было приткнуться, а он— гаражишко.


— А как же?


— А вот так. ВзЯлись, да и построили две халабудки, а потом и небольшой гараж, даже складик для запчастей. Абрам оказался человеком предприимчивым, не давал покоя ни нам, ни начальству. Да что было толку.


— Почему? Пять машин — это сила! — пробурчал удивлённо Глушков.


— Сила-то сила, но если в эту силу не верил никто: тут лошади замерзают, а вы с тракторами.

Санями зацепило молодую лиственницу. Она дрогнула, ударила ветками по спине тракториста и, жалобно треснув, легла под полозья. Нина прижалась к руке Сергея. Он обнял её за плечо. Линевич прислушался, как прошуршала под санями лиственница, и продолжил:



— Абрам предложил пробиться в тайгу и забросить тракторами продовольствие для приисков. Это бы облегчило работу гужевого транспорта. Но нужна была и какая-то помощь. Проводники, рабочие и всё такое. А мы одни умаялись насмерть, а пробились всего до пятьдесят девятого километра.

Глушков спросил:



— Парни рассказывали, вы вроде всю зиму промаялись, в тайге на морозе?


— Делали ещё три попытки. Двумя машинами всё же добрались до восемьдесят второго километра. Один трактор провалился в наледь на Хасыне. Двадцать три дня как проклятые вымораживали, вырубали, окаянного. Потом едва доползли до Нагаево. Поморозили радиаторы, да и подшипникам досталось. Вот тебе и вся сила.

Сани накренились и, судорожно вздрагивая, поползли по болоту, разгоняя волну жидкой грязи. Глушков вскочил, махнул предупреждающе трактористам, что ехали сзади, и ловко перелез на площадку трактора. Грязная вода уже покрывала гусеницы.


Глушков управлял стоя. Мотор задыхался, чихал, захлёбывался, но всё же тЯнул. Остановиться нельзя, машина сядет. Заглохнет мотор, скоро не заведёшь. Но вот трактор вышел из низины.


Когда прошли через болото остальные машины, на санях поЯвился Глушков. Он неторопливо раскурил папиросу и посмотрел на Линевича.



— Но вы доходили и до сплавной базы?


— Это поздней, когда приехал Дальстрой. Мы уже махнули на всё рукой, отремонтировали машины и решили ждать лета.— Глаза Линевича вспыхнули, и он с удовольствием продолжал:— Помню, как-то поздно лежим в бараке, изводимся от тоски. Приходят двое и спрашивают Геренштейна. Он был в другом бараке. А мне что, долго — сбегал и позвал.

Высокий человек с прЯмой бородкой и очень уж хорошими глазами сел на топчан и начал рассказывать. На приисках пятьсот человек осталось без продовольствия. Гужевой транспорт не способен обеспечить завоз. Потом обвёл нас взглядом и тихо спросил: «А вы представляете себе, что может произойти, если напуганные голодом люди в такие морозы двинутся пешком в Нагаево?»



— Да, хорошего маловато,— трЯхнул головой Глушков.


— Хорошего? Да тут были бы дела,— блеснул глазами рассказчик,— Наш Абрам предложил использовать трактора и рассказал, почему у нас с осени всё плохо получалось. Человек спросил и наше мнение. А мы что? «Давайте приказ, и всё будет. Только, конечно, людей, проводника…» Он засмеялся облегчённо. А после сказал, что он директор Дальстроя — Берзин. И тут же представил второго: «Бывший управляющий приисков — товарищ Борисенко. Знает тайгу, человек опытный, вот вам и начальник». Мы тут же обсудили всё что надо, «А когда вы сможете выехать?» — спросил он озабоченно. Мы в один голос: «Хоть завтра!»


— Ну и как?


— Восемьдесят километров дороги уже знали, была Ещё колея до Карамкенского перевала, это значит сто семнадцатый километр. Кое-как проковырялись.


— Чего же в первый-то раз не двинули дальше? Наладились, так жарь одним махом,— вмешался в разговор Прохоров.


— Дальше хуже,— тяжело вздохнул Линевич.— Пока на перевале трактористы отдыхали, Абрам и Борисенко сходили на лыжах за перевал. А там четырёхметровый снег, лопатами не разбросаешь. Решили времени не терять, выгрузились и вернулись в Нагаево.

Тракторов не было видно. Глушков беспокойно прислушался. Линевич поднялся на загородку и успокаивающе кивнул головой. Трактора двигались. Из зелени молодого леска виднелись только концы выхлопных труб.



— Вот второй наш рейс другое дело,— продолжал Линевич,— Эдуард Петрович собрал нас всех, расспросил так душевно. Попросил нас попробовать добраться до Элекчана. К саням приспособили отвал. Дали нам хороших рабочих. Эдуард Петрович проводил нас в дорогу.


— Як же вы через ти горы снега проперлы? Гарно подывитися,— нетерпеливо заёрзал Тыличенко.


— Семнадцать километров расчищали траншею в снегу, мостили обрывы, расщелины, овраги. Леса порубили — страсть, пока выбрались на Донышко, место так называется,— объЯснил он.— А на Донышке нас встретил ад: метёт, ревёт, сбивает с ног. В общем, света белого не видать. А там Ещё новая беда: под снегом здоровенные булыжники и наледь. Одни сани четыре трактора еле-еле тащили. И вы думаете, это всё? — Он засмеялся, словно вспоминал увеселительную прогулку.—Слышим, что-то трах — и саней как не бывало. Пришлось по такому ветру перетаскивать два километра весь груз на себе. Да разве всё перескажешь. Это запомнится на всю жизнь. Знали, что Эдуард Петрович надеялся на нас. Иначе, наверное, и не выдержали. Герепштейн вымотался вконец, но старался улыбаться. Мы понимали, чего стоили ему эти улыбки. Досталось тут всем. Борисенко поморозил руки, но тоже не унывал. Двигались по два километра в сутки. Как, подходяще?


— А где же вы грилися? — снова спросил Тыличенко.


— Костёр да тулупы. Были ещё теплые капоты — закрывать трактора. Поздней сколотоли и будку, да что в ней толку? Нас было человек сорок, а сколько в неё влезет?


— Да, без привычки трудновато,— вздохнул Глушков.


— Сколько ни привыкай, а песни петь всё равно не будешь. Но это ещё не всё,— оживился рассказчик.— Только доехали до речки Олы — и трактор с трубой под лёд. Ну, думаем — аминь. Пропал тракторист, и пузырей не увидим. Мы туда, а он встал на мотор и хохочет во всю рожу. Что за чертовщина? Смотрим, а там сухо и пусто: вода ушла. Мы все туда. Настоящий ледЯной дом. Разожгли костёр, теплынь, как в раю, а тишина — в ушах больно. Перекусили и спать, так двое суток и проспали.


— Да, мужик ты, видно, бывалый,— уважительно пробормотал Глушков.


— Бывалый не бывалый, а вот видишь, пришлось. Но всё это ещё были цветочки, Ягодки оказались на Яблоновом перевале.

Линевич посмотрел на чернеющий впереди лесок и закрыл задумчиво глаза,— Вот так пройдёт год-два, будешь рассказывать, и не поверят, да и самому сном покажется. А перевал нас вымотал. Нарвались ещё и на пургу. За много километров до подъёма оставили за собой просеку. Сколько вырубили наледей, построили переездов, переворочали снега! Одни сани поднимали пЯ-тью машинами. На вершине хребта, по местному обычаю, повесили цветные лоскутки да скорей к Элекчану,— он засмеялся,— А забавно, на деревьях трепещутся разноцветные тряпки. Не зря Якуты, переваливая вершину, приносят эти подарки, чтобы задобрить «дух леса». Вот и всё. Дошли до Элекчана, а там до сплава чепуха, добрались. Первый рейс длился с двадцать восьмого февраля до девЯтнадцатого марта в один конец, а когда мы построили зимник, то до пятого мая сделали Ещё четыре рейса.


Рассказ этого весёлого, простодушного парня вызвал у Нины восторг. Сколько таких же скромных героев с улыбкой совершают подвиги. Кругом зеленели высокие деревья. Скрытая кустарником, журчала речка. В распадках на склонах чернел лес. Тайга казалась тихой и добродушной. Зима, пурга, трескучие морозы — даже не верилось.


Трактористы и пассажиры разошлись по баракам. Прохоров побродил по посёлку дорожников и вернулся к тракторам. Ночь давила. Силуэты тракторов слились с чёрной полосой леса. Костёр затухал. Последние угли то лениво открывали огоньки глаз, то прятали их под белёсыми ресницами пепла. Пахло тлеющим лознЯком и серым мхом.


Прохоров задумчиво грыз стебелёк. Его ошеломил разговор с жуликами на мостовом прорабстве, он всё ещё не мог опомниться. Несмотря на решительность, с которой он отмежёвывался от уголовников, он неожиданно оказался втянутым в воровские дела. Как серьёзно, Прохоров не знал, но, судя по словам рЯбого, всё делалось преднамеренно. Мысль оказаться в изоляторе даже на время расследования вызывала чувство содрогания.


Прохоров забрался в сани, натЯнул на спину угол палатки и закрыл глаза. Пойти и рассказать? Но кому? Поверят ли на слово? Действительно, он распродал кое-какие вещи, но как доказать, что получил он их в посылке?

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги