— Надо же было так по-дурацки вляпаться? — прошептал он. Порадовался, что уговорил Глушкова переехать реку в другом месте. Это избавило его от объЯснения с ворьём.

От размышлений отвлёк тихий шорох за углом барака. Он повернул голову. Какие-то тёмные пятна мелькнули и пропали за стеной. Прохоров закрылся палаткой и нащупал ломик.



– Лёнчик, сюда! Вот они, сани!

Над самой головой прохрипел глухой, сиплый голос, через загородку саней свесилась круглая стриженная под машинку голова.



— Брось! Там нечего делать, давай ко мне! Который тут трактор бригадира? Вот он. Магнето нащупал, но как его снять? — донеслось тихое бормотание из тЕмноты. Хриповатый голос раздавался со стороны от трактора,


— Чего там уметь, найди два хомутика, открути барашки — и кончики.— Над мотором закопошились расплывчатые тени.


— Готово. Куда его?


— Хомуты забрось под трактор Психа, а магнето за полозья саней да засыпь землёй.

Под санями послышалась возня. Кто-то подошёл к костру и стал расковыривать груду пепла. Мигнул огонёк и спрятался в ладони.



— Интересно, что задумали, шакалы? — спросил себя Прохоров,— Да чёрт с ними, магнето я знаю где. Лучше не связываться.


— Теперь, считай, до утра. Да и Психу закорюка. Пусть доказывает, что не хотел загнать магнето,— пробрюзжал хрипатый. К нему подошёл и второй. Снова вспыхнул огонёк папиросы.


— Ну что? — буркнул молодой голос.


— Это страховка, А сейчас так,— заговорил хрипатый.— Врачиха спит в углу за простынёй. Чемодан под топчаном. Ты раздеваешься до белья, как бы выходил по нужде, и в барак. Я выведу десяток парней, тоже в белье, и по кустам. У двери барака перевёрнутый Ящик, рядом — пустой баул. Ты хватаешь чемодан врачихи — и в дверь. Очухаются не сразу. Чемодан под Ящик, хватаешь баул — ив кусты. Тут возвращаются остальные в белье, ну с ними и ты. А если и поймают, то о чем раз-говор? У тебя, скажем, мой баул. А мы Ящик с чемоданом врачихи всегда перепрячем. Всё понял?


— Ага.


— Главное — быстрота в бараке. А потом Психу зарядим ещё одну мульку. Поехали,— И они неслышно затерялись в тЕмноте.

Придётся предупредить. Прохоров забрался сначала под сани, чтобы не перепрятали магнето, а потом пошёл к бараку. Он никак не ожидал такой быстроты действия. В кустах уже белели фигуры раздетых людей. Он только открыл в барак дверь, как у порога столкнулся с Лёнчиком. Не раздумывая, чем это кончится, схватил чемодан и заорал во весь голос:



— Куда, ворюга?! Не уйдёшь! Держи, держи его!

Лёнчик, конечно, вырвался — ив кусты. С нар повскакивали сонные пассажиры. Проснулась перепуганная Матвеева. Зажгли свет, на шум к бараку начали сбегаться люди. Искать воров было бесполезно, но самым неприятным было то, что жулики узнали, кто сорвал их замысел и отобрал чемодан.




ГЛАВА 15



В палатке было душно. От спёртого воздуха раскалывалась голова. Дверь не открывали: наби-вались комары, и было Ещё хуже. Да и сосед Петрова по койке храпел, как богатырь. Чувствуя, что не заснёт, Петров поднялся и вышел.


Часть неба Ещё желтела отблеском потухающего заката, но с юга надвигалась тЯжёлая туча, Было тепло и удивительно тихо. Под косогором уныло бормотал перекат. Над головой озверело кружились комары. В их звоне тонули ночные шорохи.


Он сел на скамейку из тонких жердей и посмотрел по сторонам. Свежая насыпь дороги у спуска терялась из виду. Над палаткой замер красный вымпел, недавно завоёванный коллективом за первенство в соревновании по четвёртому прорабству. От угла палатки снежным комком прокатился горностай. И сразу же листы осинника чуть-чуть дрогнули и донёсся тихий шорох. На лицо упала тёплая капля дождя.


Намокнет, занесу,— подумал Петров, взглЯнув на флажок, и встал. Моросил мелкий и тёплый дождь. Он начал осторожно снимать древко и только сейчас почувствовал, как устал. Пальцы распухли и не сгибались. Мышцы и плечи болезненно ныли.


Наверное, и карт не удержать? — Он засмеялся.


Теперь уже в лицо ударили крупные капли. Он зажмурился, стараясь их сбросить на землю, и неосторожно дёрнул за верхнюю часть флажка. Гвоздь скрипнул и вылез из дерева.



— Кто тут? —раздался встревоженный голос Вагина, и его заспанное лицо выглянуло из двери.


— Я, дядя Петя. Начинается дождь. Флажок размокнет, думаю убрать,— откликнулся Петров.


— А, это ты, Иван? Правильно, а я-то и не подумал. Надо снять.— Он вышел, посмотрел на небо, потЯнулся и сел на скамейку.— Дождик совсем не к месту. Скоро осень, а обЯзательства большие.


— Работаем вроде бы как надо, должны управиться.— Петров свернул вымпел и сел рядом.


— Тоскуешь, Иван? Вижу, трудно тебе привыкать к коллективу. Всё ещё как чужой. Ничего не сделаешь, надо ломать себя. А может быть, тяжело без привычки? — спросил Вагин, положив ему на плечо руку. Ему давно хотелось просто побеседовать с парнем, но всё не удавалось. Хотя Петров работал и хорошо, но неровно. Было заметно, как его охватывала тоска, а иногда и беспокойство, и он начинал испуганно озираться.


— Тяжело там или как — стараюсь привыкнуть. А тоска — это верно. Другой раз и места себе не найдёшь. Не знаю, выдержу ли!


— Крепись, парень. Всё перемелется, и мука будет. А сто тридцать пять процентов бригадных уже есть. День за три, считай, в кармане.— Вагин похлопал его ободряюще по спине и, наклонившись, тихо добавил:— Главное, старайся подальше от дружков, а мы их и близко не пустим.

Петров вздохнул и горестно улыбнулся:



— Мать хочется увидеть. Хорошая она у меня.— Он растёр на руке комара, помолчал и глухо проговорил:— А дела мои, дядя Петя, не так просты, как это кажется.


— Хвостики? Может, помочь надо? — встревожился Вагин,


— Ничего особенного. Не было бы хвостиков, не получил бы и срока.

Где-то совсем близко зашумели листья кустарника. Пошёл крупный и частый дождь. Вагин и Петров вбежали в палатку.



— Вот подсыпает,— поднял голову Горохов, сосед Петрова. Стали просыпаться и другие.


— Как бы наши процентики не уплыли,— проговорил из угла сонный голос. .


— А что? Маркшейдерских note 18 замеров не делали давно. Размоет, и концы в воду,— уже с беспокойством заметил второй.

А дождь уже хлестал непрерывным косым ливнем. По тенту

note 19

палатки расплывались тёмные пятна. По стёклам поползли узорчатые потёки. Сразу стало прохладно.



— Сколько времени, дядя Петя? — спросил хриплый мальчишеский голос.

Вагин посмотрел на часы.



— Без четверти час. Давайте спать. Завтра может оказаться много хлопот. Сточные трубы не успели утрамбовать. Боюсь, как бы их не подмыло.— В голосе Вагина прозвучало беспокойство. Заскрипел топчан. Скоро всё стихло.

Петров не спал. Разговор с Вагиным усилил тревогу, мучившую его постоянно. Он прислушивался к дробному стуку ливня о брезент, вглядывался в маленькое окно, ловил шорохи листьев у дороги. Он ждал приближения неотвратимой беды. Долг — это неумолимая и мёртвая петля рабства. От неё нет другого избавления. Или плати, или делай что тебе скажут. Какой же сукин сын этот Культяпый. Он специально оставил за собой его долг, чтобы в любую минуту, взять за горло. Петров понимал, что находится в руках очень жестокого и коварного человека, который держит его в резерве для своих тёмных целей.


Каждый незнакомый голос, каждый новый человек вызывал насторожённость и невольный страх. Да разве он жил? Ни одного светлого пятнышка, с тех пор как стал взрослым. Кому сказать, кто выручит из беды? Дядя Петя? Нет. Вся палатка, очистив карманы, не рассчитается с его долгом. Пойти на последнее дело, и там уже завЯзать? Нет. Он не пойдёт.


Петров повернулся на бок. Дождь бил в окно, казалось, кто-то настойчиво стучит. Он натЯнул на голову одеяло и забылся тЯжёлым сном.


Наступил хмурый рассвет. У конторы прорабства раздались глухие удары о рельс.



— Подъём! Завтракать! — привычно скомандовал Вагин, и первый поднялся.

Кац уже вскипЯтил чай и поставил на стол полный противень жареной свежей кеты.


Дождь не переставал. За стенкой палатки шипели капли, падая на раскалённую печь.


Исаак, как всегда, шумел:



— Вы посмотрите на этих господ! Может быть, вы ждёте жареных рябчиков или заливного поросёнка? Чай, наверное, выкипел,— схватился он и выбежал из палатки, но сразу же вернулся и растерянно остановился у входа.


— Что случилось, Исаак? Уж не комара ли проглотил? — посмотрел насмешливо Вагин.


— Нашу палатку кто-то передвинул за ночь от трассы метра на полтора.


— Когда человеку начинает казаться, то нечего терять время, надо сразу к врачу, Меньше надо тосковать о рябчиках,— не придавая его словам значения, пошутил Вагин, усаживаясь завтракать.


— Наша дорога поплыла вниз по всему косогору. Смотрите! — Кац распахнул дверь.

Их глазам представилась ошеломляющая картина. Вместо ровной полосы насыпи перед ними была извилистая, беспорядочная масса грунта. Всё полотно потрескалось и неравномерно сползало по косогору в размытый кювет, оставляя за собой поблёскивающие беловато-грязные пятна.


Первым пришёл в себя Вагин. Взяв лопату, он пошёл по насыпи.



— Лёд, чёрт его побери! Откуда он на этом косогоре? — удивлённо говорил он, возвращаясь обратно.— Придётся идти в прорабство. Какие-то чудеса! Вот тебе и проезд! Вот они сто тридцать пять процентов!—сетовал он, хлюпая сапогами по разбухшей липкой земле.

Вагин скоро вернулся с десятником и прорабом. Дождь перестал. Над рекой всплывали белые облачка испарений. Хмурые тучи висели над самой землёй, кутая вершины сопок. Снова было тихо. Слышались удары капель, падающих с деревьев,


Рабочие молчаливо бродили по участку, ударяя ломами о звенящий лёд. Сколько напрЯжённого труда таяло и расползалось на глазах, уплывали и надежды.


Прораб, обследуя участок, пожимал плечами.



— Что тут творится, не понимаю. Доживаю век, а не читал, не видывал и даже не слыхал. А ну-ка, хлопцы, тащите инструмент и забьём шурфы.— Он указал места, уселся на сваленное дерево и набил трубку.


— Лёд! Лёд! Лёд! — доносились голоса от разных шурфов.

Прораб поднялся и снова проверил все копуши. Да, везде чистый лёд с небольшими прослойками ила.



— Чудеса! На склоне сопки — и сплошной лёд,— буркнул он растерянно и оглЯдел косогор.— Другим местом не обойдёшь. Внизу заливная пойма. Больше идти некуда. Дела наши дерьмо. Придётся вызывать специалистов.— Он повернулся к Вагину и покачал головой.— Ничего не поделаешь, отдохните, а я пойду в прорабство и свЯжусь по телефону.— Постукивая палочкой по кювету, он ушёл в сторону рубленых бараков.

Вагин посмотрел на потускневшие лица.



— Носы не вешать, своё возьмём, а отдых к месту. Сам хотел говорить с прорабом,


— А проезд?


— А зима? — сразу же ответил Вагин,— Зиму тоже прожить надо. Сейчас грибы, Ягоды, рыба. Разве будет лучшее время для заготовок?


— Это правильно!


— Исаак, где твои бочки и соль? Массовая заготовка продовольствия на зиму! — крикнул он весело.—А вы хлопцы, разбивайтесь на три партии. Не будем терять время.

На Сопливом косогоре, как прозвали этот участок дороги, одна комиссия сменяла другую. Приезжали геологи, гидрогеологи, изыскатели, строители. Провели обследование всего участка. Били шурфы, бурили и пришли к единодушному выводу: молодой геологический район. Попали на «незаросшее темя младенца». Обойти невозможно. А как проложить по сплошной ледЯной линзе полотно трассы, дорожно-строительная практика ответа не давала. Крупный специалист-геолог только пожал плечами.



— Области вечной мерзлоты и геологических льдов наукой почти не освещены. Нужны исследования. Мы незамедлительно займёмся изучением. Подождите.


— Но мы не можем ждать. Нам нужно строить. Дорога нужна сейчас,— требовали возмущённые дорожники.


— Наука не может гадать. Она призвана конкретно отвечать па вопросы. Дерзайте! Ищите решения! Чем сможем, постараемся быть полезными,— уклонился геолог и уехал.

Сопливый косогор оставался шарадой для всего дорожного строительства. На участок выехали руководители Дальстроя, политической части и парткома дороги. Шли совещания, консультации, обсуждения. Всюду висели обращения к рационализаторам. Ломали головы и в коллективе Вагина, а дорога медленно, но упорно сползала по косогору.


Велись безуспешные экспериментальные работы: бутили камнем, сухим грунтом, делали бревенчатую гать настилом. Применяли всевозможные варианты. Но всё превращалось в месиво, подтаивало, деформировалось и неудержимо ползло.


Начальник дороги ходил мрачный и злой. Прораб осунулся и посерел. Даже Вагин приходил в палатку редко, проводя всё время на участке, продолжая проверку и новые опыты. Время уползало так же неумолимо.


Петров не находил себе места, нервничал. Вместе с геологическим льдом таяло выработанное высокое вознаграждение, а на него он возлагал все свои надежды. Грозной тенью постоянно преследовал долг Культяпому. Тревога усилилась.


Измученный таким состоянием, Петров пришёл в палатку, снял гитару и тронул струну. В палатке все притихли. Он импровизировал, изливая свОю тоску, боль, страх, безнадёжность. Он не знал, что играл, и не замечал, что плачет.



— Иван, ты здоров? А может, что случилось? — нарушил молчание Исаак Кац. Он подошёл к Петрову и сел рядом.— Такую игру я слышал только раз в жизни, когда Мойша Ицкович играл на похоронах своей тёщи,— пытался пошутить он, но тут же смущённо замолк.

А Петров бросил гитару на соседнюю койку и уткнулся лицом в подушку. Предчувствие не обмануло его. Не прошло и часа, как в палатку вошёл один из рабочих и крикнул ещё из дверей:



— Иван, какой-то тип просит тебя выйти. Дело, говорит, есть. Ждёт на дороге.

Петров вздрогнул: ну всё, пришли,— и сразу успокоился. Он встал, поправил кровать и молча вышел.


Бритый, плотный парепь сидел за поворотом дороги на откосе кювета и равнодушно курил.



— Я Петров. Тебе что?

Парень поднял бесцветные глаза, сплюнул через зубы и насмешливо сказал:



— Культяпый кланяться просил. Знаешь такого?


— Знавал! — осторожно ответил Петров, внимательно присматриваясь к нему, но тот так же лениво тЯнул самокрутку.


— На киче толкуют — темнишь ты, земеля. Так ли? Может, брехня? — с издёвочкой проговорил он и снова сплюнул сквозь зубы, следя глазами за полётом плевка.


— Брехня, зарабатываю сармАк. Долги квитать надо,— с напускным смешком ответил Петров.


— Культяпому должишко сквитал?


— Нет, думаю через месяц, а что?


— Вот прочти. Дела поведёшь теперь с другим хозяином. Тут не сорвётся! Пять дней сроку — и сармАк на бочку. Учти, без слабины! Сам Волчище глаза косит,— Он подал Петрову записку, написанную карандашом, и, насвистывая под нос, пошёл по трассе.


— Пять дней! Пять дней! — механически повторял Петров, понимая, что воровской мир решил с ним рассчитаться. Невозможный для расчёта срок, намёки на Волка, пренебрежительный тон полностью подтверждали его опасения. Копчёный — зверь! Тут разговора не будет. Не зря Культяпый передал ему свой куш. Задумана живодёрня. Может кончиться мокринкой. Что делать? Куда броситься? Он почувствовал себя беспомощным, одиноким и жалким.

Не отдавая отчёта, свернул с трассы, зашёл в лесок и упал на мох. Один! Во всём свете один. Никому не нужный, отверженный и выброшенный из жизни. Он лежал лицом вниз, раскинув руки, и не пытался сдерживаться. Он так измучился, так устал, что не хватало сил сопротивляться охватившему его отчаянию. Сдерживая рыдания, он только хватал руками мох и выдирал всё, что попадалось под руки.


Успокоившись, он, вставая, упёрся в землю рукой и нащупал что-то твёрдое, гладкое и холодное. Не отнимая руки, посмотрел: под небольшим слоем мха, вырванного руками, белел лёд. А кругом высились лиственницы и густой кустарник.


Он на минуту задумался и вдруг принЯлся поспешно выдирать мох в разных местах. И всюду под ним рука нащупывала скользкий слой льда. Тонкий моховой ковёр предохранял его от таяния. Сверху вырос не только кустарник, но и лес.


Так зачем же снимать растительный слой под полотно дороги? А что если наоборот?



— Сопливый косогор схвачен! — закричал он, обрадованный. Забыв про свОю беду, он бросился искать Вагина.



ГЛАВА 16



В юрте никого не было, но Гермоген разговаривал. Колосов чувствовал, что с ним кто-то был. Старик делился своими мыслями, жаловался.


Юрий осторожно поднял уголок одеяла и замер от удивления. Гермоген завтракал, а напротив горностай обгладывал косточки и управлялся очень ловко. Он то садился на хвостик и забавно чистил мордочку, то подбегал к руке Якута и мило тормошил её лапкой. Когда Гермоген начинал ворчать, он отбегал на старое место, обиженно садился и поднимал одну лапку выше другой, как бы говоря: ну-ну, хватит, молчу. Только зачем же забываться и очищать косточки от мяса до последнего кусочка?..


Когда горностаю попадалась кость побольше и он начинал с ней возиться, старик что-то бормотал, сетовал. Зверёк испуганно посматривал по сторонам.


Странно было смотреть на эту забавную пару и их дружбу. Сейчас Гермоген был совершенно неузнаваем. Он много говорил, добродушно ворчал и даже улыбался.


Колосов неосторожно пошевелился. Зверёк замер, застыл и старик. Больше таиться было неудобно, и он сделал вид, что просыпается. Старик еле слышно чмокнул языком. Горностай метнулся в угол. Гермоген даже не поднял головы, когда вставал Колосов.


Пришёл Николай. В распахнутую дверь хлынула утренняя свежесть первого заморозка и жёлтый свет солнечного сентябрьского дня. Ещё от двери он выложил все новости. Должен подойти последний сплав. Везут журналы и газеты. Краснов в Усть-Среднекане. Вечером собрание о подготовке к зиме. Завхоз Кривобоков пошёл за утками, а убил рядом с посёлком двух медведей…


Гермоген бросил на парней сердитый взгляд, Убрал со стола, оделся и вышел.



— Как старик, смирился или Ещё ворчит? — спросил Николай.


— А ты бы не ругался, если бы у тебя развели такой Ералаш? — Колосов обвёл глазами юрту, напоминающую всё что угодно, только не жилище, и брезгливо сморщился. Рядом с печкой сушился стартёр динамо-машины, поблёскивали чёрными катушками обмотки. Под потолком висел ротор, загораживая выход из юрты. На стенах — связки деревянных зажимов, приготовленных взамен роликов. В углах — груды костылей с одетыми кусками шлангов вместо изоляторов. Куски железа, проволока, болты от кунгасов и другой хлам. Но всё это были материалы, из которых надлежало монтировать электрическое освещение посёлка.


— Ну что, займёмся? — спросил Николай.


— Давай, пока нет старика.— Колосов вытащил Ящик из-под консервов с пустыми стеклянными банками. Николай принёс запасные угольные щётки от коллектора умформера, и они занЯлись изготовлением элементов.


— Ты уверен, что всё получится? Не подведёт динамо-машина? — посмотрел с недоверием Николай.


— Проверял. Потерян остаточный магнетизм. Сделаем элементы, введём постороннее возбуждение. Должно всё получиться. Не боги горшки обжигают.


— Ты решительный, я бы не взялся.— Николай наклонился над паяльником,— Когда Соллогубу сказали, как мы всё собираемся делать, так он, говорят, схватился за бока: «Голым задом забить ежа собираются».

Колосов поднял голову.



— Ты думаешь, Краснов случайно нам поручил это дело? Знает, расшибёмся, а сделаем.


— Это будет видно.


— Ты что, сомневаешься? — посмотрел на него Колосов.— Думаешь, не сделаем?


— Ты, Юрка, не обижайся. Но кроме Михаила Степановича, никто не верит в эту затею. Все только посмеиваются да подшучивают. Главный инженер технического сектора давно хотел запретить, но побаивается Краснова.


— Ну и чёрт с ним,— вспыхнул Колосов.— Пусть! Я не отступлюсь, если даже десять раз не получится.

Видя, что этот разговор злит Юрия, Коля спросил:



— Как же ты уживаешься с Гермогеном?


— А так, уйду — он повыбрасывает моё барахло, что, конечно, под силу. Вернусь, как ни в чём не бывало, затаскиваю обратно. Он почти ни слова по-русски, а я ни звука по-Якутски. Он ругается, а я развожу руками и делаю удивлённое лицо. Порой разойдётся, показывает жестами — поймёт и ребёнок, но я только пожимаю плечами. Он хлопнет дверью и сядет на свОю постель. Си-дит не шелохнётся и пыхтит трубкой — значит сердится. Я ставлю чайник, покрепче заварку. Смотришь, и отойдёт. А что делать?


— Приятного мало, я бы ушёл.


— Зачем? Во-первых, некуда, а во-вторых, мне тут нравится. Я доволен, не знаю, как Гермоген.

К вечеру старую закопчённую юрту осветила маленькая, от карманного фонаря, лампочка. Проверили и выключили. Ещё не успели убрать мусор и грязь, как вошёл Гермоген. Он принёс из тайги приятную прохладу, жёлтые иголки лиственниц и сумку дичи. Старик посмотрел под ноги, поднял глаза на Колосова и покосился на Николаева.


Трубка мигнула несколько раз огоньком и замерла в зубах Якута. Гермоген не стал даже ругаться, а просто распахнул дверь и стоял, поддерживая её. Его решительная поза Ясно говорила: всё! Терпение кончилось. Уходите оба.



— Ты иди, Колька, а я тут попробую договориться,— шепнул Колосов. Он поставил на печку чайник, схватил метлу и с рвением принЯлся за уборку.

Юрий даже смахнул со спины старика иголки хвои. Не помогло. Тогда он пошёл на крайнее средство. Вытащил бутылочку спирта, консервы, балык и поставил на стол.



— Ну что же, батя. Дело к концу, осталось немного. Можно и выпить. Садись, ужинать будем.

Старик покосился, закрыл дверь и начал раздеваться. Когда немного выпили, Колосов завёл разговор:



— Вот пустим электростанцию. В юрте будет и ночью светло как днём.— Он подключил лампочку к батарее. Когда лампочка вспыхнула, старик вздрогнул.

Колосов несколько раз повторил несложные включения, стараясь их делать понятными для Гермогена. А потом, сказав, что уходит к приятелям в барак, вышел из юрты, сделал круг, вернулся обратно и стал наблюдать за окном.


В юрте вспыхнула лампа и осветила старика. Руками он прижимал контакт и с детской восторженностью рассматривал маленькую колбочку. Лицо его подобрело. Колосов тихо подошёл к двери и быстро открыл. Но Гермоген уже привычно дремал над трубкой.


…Юрий на собрание опоздал. Когда он пришёл, Краснов уже заканчивал выступление. Свет догорающей свечи весёлыми огоньками трепетал в его глазах.



— Товарищи правильно поняли задачу. Жить негде, для строительства нужна рабочая сила. Чтобы её принять, нужно подготовить жильё.— Он поправил волосы.— Значит, разорвать этот замкнутый круг можно только так. Надо строить своими силами всё, что возможно. Строить днём, вечерами, ночью. Важно — дело столкнуть с места, а там уже само закрутится.

Колосов увидел Белоглазова. Он сидел на передней скамейке, вытЯнув длинные ноги, и что-то шептал Николаю. Колосов тихо прошёл и сел рядом.



— Ты что, приехал совсем? — спросил он Анатолия.


— Почти. Переводят в технический сектор.

Краснов повысил голос и громко закончил:



— Начнём с заготовки леса. В воскресенье организуем поход на лесоповал. Брёвна можно сплавлять по Колыме и Среднекану. Теперь осталось разбиться на бригады и начинать.


— Давайте, ребята, отгрохаем пристройку к бараку. Одна стена уже есть. Чего там размениваться? — предложил Юрий.


— Один будешь строить? — возразил Николай.— Скоро привезут радиолампы, и рация заработает, Я буду всё время занят, и жить придётся в аппаратной.


— А я не занят? Но раз надо,— вспыхнул Юрий и обнял Анатолия,— Давай, Толька, вдвоём? Чёрт с ним. Начнём, а там помогут. Важно раскрутить.


— Вы собираетесь строить барак? — спросила Женя робко.— Возьмите и меня. Честное слово, буду всё делать. Мне самую маленькую комнатку, чтобы только поставить две койки и стол. Возьмёте?

Николай что-то пролепетал.


Юрий покосился на Белоглазова. Тот тоже мялся и наконец невнятно проговорил:



— Мне-то всё равно. Вон как Юрка,

Да чего это они? Ещё не решили сами, а уже валят на него. Значит, не хотят огорчать и предоставляют это ему,— разозлился Юрка и всё же решил спросить.



— А зачем вам, Женя, две койки?


— Не было бы необходимости, не просила.— Женя уверяла, что гарантирует свОю долю… Даже может нанять, если будет нужно, человека.— Юра, что скажете вы? Они не возражают,— перевела она взгляд на парней и замолчала.


— Так и быть, Женя. Возьмём.


— Почему «так и быть»? Если это одолжение или из жалости, то я откажусь сама. А я-то шла к вам…— Её голос дрогнул.


— Не знаю, что вы там подумали, Женя. Не одолжение и не жалость, а как раз совсем другое имелось в виду. Вы не обижайтесь, я буду откровенным. Хорошо?


— Это меня и привлекает в вас.


— Как вам сказать. На пароходе я вас недолюбливал. В дороге злился. На Молтане жалел, а на сплаве уважать начал. Вот это и даёт вам право на некоторые привилегии. Другую ни за что не взяли бы.

Женя ушла радостная.



— Странная, а помочь надо,— проговорил Юрий и засмеялся:— Придётся начинать строить. Пообещали, ничего не поделаешь.

Белоглазов промолчал, а Николай поднялся и вышел, забыв попрощаться.


Гермоген ещё затЕмно ушёл проверять ловушки. Колосов удивился, найдя на столе кусок сахару и отварную оленину. Трогательна была эта забота. Юрий сидел за столом, нарезая тонкими пластиками кусочки мяса, посыпал солью и с наслаждением подолгу жевал, стараясь продлить удовольствие, Это была первая дань признания. Первый подарок. Добрый старый ворчун. Он, наверное, и не представлял, сколько радости принёс вниманием.



— Юрка! Кунгасы! — крикнул Николай, приоткрыв дверь, и, не входя, умчался на берег.

Не часто приходят кунгасы в этот отдалённый уголок. Люди бросают всё и бегут на берег.


Из-за поворота реки вытЯнулась цепочка чёрных точек. Вот она приблизилась, и уже можно было различить людей. Толпа ожидающих хлынула на галечный откос. Юрий, как старожил, первым бросился в воду, поймал выброску и выбрал причальный конец каната.



— Взяли! Подёрнули! Подхватывай! Давай! — неслись по берегу весёлые крики. С визгом скрипели кунгасы, обдирая днища о камни. Каждый стремился помочь.

Люди выходили на берег грязные, худые, измученные, обросшие. Все ясно представляли, как был тЯжёл осенний сплав. Их подхватывали, брали вещи и заботливо уводили в посёлок.


Скоро поЯвился и Краснов. Его зелёная шляпа показывалась то у одного, то у другого кунгаса, а весёлый, ободряющий голос то и дело прорывался в общем шуме. Когда приехавшие разошлись по посёлку, Краснов подошёл к Колосову и шепнул:



— Дела, брат, плохи. Разгружать некому. Рабочие в лесу рубят бараки. Надо что-то предпринимать.— Он. посмотрел на штабеля груза в кунгасах. Колосов, не долго думая, взвалил на спину тЯжёлый мешок и крикнул на весь берег:


— Ну, по двести пятьдесят килограммов на нос. Кто смелый, за мной!


— Правильно придумал, парень! А ну, подбрось! — громко проговорил Краснов и уже с Ящиком на спине побежал нагонять Колосова. Один за другим потЯнулись люди с Ящиками, мешками, тюками…


— Поберегись! Подкинь!

Пришли люди из посёлка. Непрерывная вереница тюков потЯнулась к складу.



— Михайло Степанович! Брось! Что, не управимся и без тебя? — остановил Краснова бородатый таёжник.


— Чем же я хуже других? Ты это что, Михеич? Думаешь зимой меня не кормить? — засмеялся он и, столкнув на затылок шляпу, подхватил новый Ящик. Таёжник проводил его добрым взглядом.

Люди не расходились, ожидая запоздавшие кунгасы, но вот показался и последний. Юрий заметил что-то знакомое в фигурах двух парней.



— Краевский! Мишка Могилевский! — радостно кинулся он в воду.— Наконец-то! Думал, и не приедете,— говорил он, помогая вытаскивать вещи. Мишка суетился, шумел, метался, собирая узлы. Спокойный и серьёзный Игорь молчаливо оглядывал посёлок.


— А где же лаборатория?— спросил он и спрыгнул на берег.


— Валерку забыли! — спохватился Мишка и принЯлся разбрасывать груду брезента. Под ней оказался громадный человек. Красноармейский шлем сполз с головы, открыв толстые складки на шее. Плащ лопнул по швам, и в прорехи проглядывал серый шерстЯной свитерnote 20. Телогрейка лежала под головой. Человек издавал носом трели и лениво отмахивался пухлой рукой от настойчивых усилий Могилевского.


— Валерка! Среднекан, приехали! Да вставай, чёрт толстокожий! — орал он в самое ухо, встряхивая его что было сил.


— Отстань, Мишка. Могу осерчать,— пробормотал человек, повернулся на другой бок и натЯнул на голову телогрейку.

Колосов замер от удивления.



— Не может быть. Неужели приехал? — бормотал он растерянно, не решаясь сдвинуться с места.


— Не возись, бесполезно. Зачерпни полный и вылей за шею! — Краевский бросил Мише котелок.


— Валерка! Морда! Да ты ли это? Не может быть! — захлебываясь от восторга, встряхивал его Юрий.


— Юрка! Не ждал? А я вот взял и прикатил. Давай чмокнемся.— И, не вставая, облапил Колосова.


— Чего же ты не сказал, что Юрка твой приятель?— набросились на него ребята.


— А куда торопиться? Вот и узнали. Так Ещё интересней,— сказал он невозмутимо и уже с беспокойством спросил:— А как тут по части жратвы? — Порылся в кармане и ловко закинул в рот кусок сахару.


— Голодным не будешь,— неопределённо ответил Колосов.— Отведу я вас, други, на радиостанцию к Николаеву. Я живу у Якута в юрте, и спать там негде.


— Вот это подходящее место. Там можно перехватить и олешка. Учтём! — с завистью вздохнул Самсонов. Взвалил на себя узлы и поплёлся по берегу.

Домой Колосов вернулся довольно поздно. Гермоген дремал в уголочке над трубкой и даже не поднялся. Рядом с динамо-машиной лежали две старые оси от тачки, несколько ржавых костылей, болты и куски медной проволоки, а рядом с элементами Лекланше — три вымытые стеклянные банки. Старый Якут решил помогать. Юрий не знал, как выразить ему свОю признательность. Гермо-ген проснулся и ждал, хотя был всё так же молчалив.


Тогда Юрий тщательно вымыл в керосине старьё, аккуратно сложил, а проволоку приспособил к батареям. Старик сразу посветлел.



Колосов ещё спал, когда в дверь юрты постучала Женя. Он быстро вскочил и выглянул наружу. Женя стояла в лыжном костюме, с огромным топором на плече.



— Женя! Уморила! — схватился Юрий за голову.— Да где вы раздобыли этот топорище? Вот это лесоруб!

Девушка покраснела и, резко повернувшись, побежала. Юрий выскочил из юрты и нагнал её у барака.



— Я же не над вами, а над топором. Ну, честное слово, не хотел обидеть.

Женя посмотрела на его голые ноги и засмеялась.



— Идите оденьтесь! Вы же совсем голый. Можно простудиться.

Колосов только сейчас вспомнил, что выскочил босиком и в одних трусах, но упрямо заЯвил:



— Если сердитесь, то не уйду. Вот так и буду стоять.


— Не сержусь. Одевайтесь, я подожду.

Перепрыгивая через замёрзшие за ночь лужи, он побежал в юрту и быстро оделся. У здания управления уже собирались группы людей. Краснов что-то разъЯснял бригадирам. Заметив Юрия, Могилевский замахал руками и показал на Анатолия, Игоря и Валерия,



— Разве хороший подрядчик спит, когда дармовая рабочая сила простаивает? — встретил его насмешливо Мишка.— И вы с нами? Вот это будет вдохновение для лесорубов,— засмеялся он, глядя на Женю, и вдруг ахнул:— Как, вас заставляют носить топор? А ну, гоните сюда эту тяжесть. Так это же настоящий колун. Кто вам его подсунул? Возьмём, когда будем возвращаться обратно! — И он швырнул его под завалину конторы.— У Юрки хватит совести возить на вас брёвна. С кем вы свЯзались? Это же настоящий варвар. Мы вас в обиду тут не дадим.— Его жизнерадостность передалась и Жене. Она шла рядом и смеялась.

В лесу было хорошо. Ночные заморозки очистили тайгу от гнуса. Воздух казался прозрачным и холодным, как ключевая вода. На пожелтевшей хвое лиственниц и кустарника искрились застывшие капли изморози. Всюду алели рубиновые гроздья брусники. ТЯжёлые ветки чёрной смородины склонялись до самой земли. Сквозь листья, как бы вырезанные из фольги, выглядывали печальные глазки Ягод.



— Красиво и тихо, как в волшебном царстве сна,— прошептала Женя.

Идти было легко. Ноги скользили по мягкой опавшей хвое. Шагов не слышно, иногда, щелкая по сухим листочкам, вдруг осыпалась замёрзшая голубица.


Шли молча, боясь нарушить торжественную тишину леса. Даже Мишка и тот приумолк. Но вот донеслось звонкое журчание ручейка. Женя не выдержала и крикнула.



— Э-э-э! Сюда!—откликнулся зычный голос Краснова.

Заперекликалась тайга, и не разобрать, где эхо, а где голоса людей. Все шли на крик Краснова.


Когда убежала Женя, Юрий задержал Михаила и осторожно спросил:



— Ну как там Нина, Валя?


— А что? Всё как будто хорошо. Матвеева работает, давно не видал, а Валька? Ну, брат, и не подходи. Видал её с кавалером. Да ты его знаешь — Женин партнёр по танцам на «Совете». Парень шикарный, не нам чета.

Колосов поперхнулся и спрашивать дальше не стал.


Участок леса оказался густым и удобным. Деревья стояли на самом берегу речки. Краснов расставил ребят и ушёл с другими бригадами. Глухо ударили топоры. Деревья, падая, ломали кустарник, сбивая хвою и сучья. Всё трещало, ухало и звенело. Потребовала для себя работы и Женя.



— Вы наберите Ягод. Вскипятите чай. Это тоже работа. И не обижайтесь: у вас всё равно нет топора,— сказал Юрий с улыбкой.

Кругом забелела щепа и пни. Стволы поваленных деревьев еле виднелись из пожелтевшей травы. Участок сразу поредел.


Юрий загрустил.



— Разрушили за несколько часов, что природа создавала веками.

Самсонов стаскивал брёвна и укладывал их на берегу, готовя к сплаву. Огромный, неповоротливый, как медведь, он крЯхтел, копошился, выставляя из кустов толстую шею и лохматую голову. Краевский валил деревья на самом берегу. Он и тут был верен себе: работал молча, осмысленно, укладывая лесины рЯдами, чтобы их легко было взять. Белоглазов и Николаев пилили деревья на брёвна, постоянно споря из-за удобной ручки. Только один Михаил метался по участку. Он то очищал деревья, то стаскивал сучья и вершины в костры, а то бежал к Белоглазову поддерживать брёвна при распиловке.


Работы было ещё много. Юрий снова взялся за топор и принЯлся яростно вгонять его лезвие в жёлтый как масло надруб древесины.


Пришёл Краснов с мокрыми волосами и разрумянившимся лицом, весёлый и возбуждённый. Он перевязывал платком руку и улыбался. Шляпа, сдвинутая на затылок, придавала ему озорной вид.



— Эге, брат ты мой! Я-то думал, что вы уже заканчиваете свой участок. Столько грохота и стука, а конца не видно,— проговорил он насмешливо и остановился рядом с Юрием.


— Уж как-нибудь не меньше других. Пусть встанет любой и потягается,— задиристо бросил Юрий, вспыхнув до ушей, и ещё ожесточённее замахал топором, так что щепки полетели в разные стороны.


— А ну-ка дай. Да поучись, Я тебе покажу, как задирать нос. Тоже мне, богатырь,— засмеялся Краснов и протЯнул руку,


— Не дам! Да и где вам драться,— покосился Юрий на его сухощавую фигуру.— Три года занимался боксом, так что бесполезно,— буркнул он и толкнул плечом дерево. Оно плавно наклонилось и вдруг, со свистом разрезая воздух, с треском свалилось в кустарник.— Вот так! По-нятно? — Юра расправил широкие плечи.

Краснов спрятал улыбку, молча прошёл к Краевскому, принёс топор и встал рядом.



— Ну держись, задира. Я ведь сибиряк,— проговорил он тихо.

И, взмахнув топором, ловко вогнал его в ствол дерева. Лиственница вздрогнула. Он вырубил клин, подсёк снизу и сразу же выколол большой треугольник. Колосов, косясь на него, продолжал кромсать щепу так, что стоял треск и гудела вершина. Краснов спокойно перешёл на другую сторону ствола и быстро, точно сделал второй надруб выше. Легко упёрся плечом, и дерево тихо повалилось.



— Берегись! — крикнул он насмешливо и вытер с лица пот.— Ну что? — посмотрел он, посмеиваясь, на Колосова. Тот тоже упёрся плечом, выгнулся так, что побагровела шея. Лиственница только жалобно затрещала.


— Ничего особенного. У вас дерево тоньше, да и гнилое. Давайте снова,— упрямо проговорил тот и, не глядя, ударил по дереву. Начал рубить и Краснов. Но Колосов уже уловил его секрет и делал всё так же. Лиственницы упали почти одновременно.


— Ну что? — заорал он весело.— Мы тоже не лаптем щи хлебаем. А ну, Игорек, засекай время, а потом Ещё замеряем толщину среза.

Подошли и остальные ребята. Краевский вынул часы. Краснов блеснул глазами, сбросил куртку и стЯнул на руке платок.



— Ты что же думаешь? Раз секретарь парткома, так должен тебе уступить? Нет, брат! Тут все равны,— засмеялся он и плюнул на ладони.

Рубили молча, упорно. Краснов оказался настырным, жилистым и не меньше упрямым. Стук топоров то сливался в мягкое похрипывание, то переходил в перестукивание, как у кузнецов, разливаясь дробью по тайге.


ПотЯнуло дымком, донёсся звонкий голос Жени:



— Ребята! Чай!


— Яй! Ай, ай,— откликнулись горы.

Когда два дерева одновременно ухнули, Краевский засёк время. Стук топоров смолк. Слышалось только учащённое дыхание. Колосов вытер лицо и устало сел. Краснов лихо воткнул топор в пень и начал перевязывать руку. На платке оказалось красное пЯтно.



— Что такое? — бросился к нему Колосов.


— Пустяк. Загнал там, у бригады, сучок, пришлось выскабливать ножом. До свадьбы заживёт,— засмеялся он и встал. Рана на ладони кровоточила.


— Зачем же вы стали рубить?


— Так ты бы не понял, что дело не только в одной силе. Надо уметь рубить.


— Результаты Колосова лучше! — объЯвил Краевский.

Краснов обнял Юрку и улыбнулся:



— Люблю за характер и смекалку. Вот так и делай всегда. Ни за что не уступай! Понял?— Он увидел Анатолия и озабоченно спросил: — Как твои опыты с одновременным улавливанием касситерита note 21? Получается?


— Потребуются грохота с большой перфорацией, и надо удлинить шлюз. Пойдёт, Михайло Степанович. Нужны, конечно, ещё опыты.


— Давай, друг, давай. Это государственной важности дело — Краснов кивнул и пошёл к другим бригадам.

Ребята подошли к костру и расселись на шероховатый ствол дерева.



— Чай так чай. Можно и пообедать,— шутили они, вытаскивая консервы.

Тушёнку намазывали на хлеб, а жирный соус Самсонов сливал из всех банок и пил прямо через край.


Юрий торопился, он хотел сплавить лес в этот же день.



— Начнём, что ли? Раньше закончим, скорей будем дома,— поднялся он.


— Брат Юрка! Имей совесть. Не глотать же мне прямо с банками? — взмолился Самсонов.


— Поехали! — кричал Юрий, скатывая брёвна прямо с берега.

Брёвна падали в воду и, отплывая, застревали на мелях. Михаил бродил по ледЯной воде, расталкивая их по берегам, чтобы потом гнать до устья. Всё же образовался затор. Ребята поднялись выше, к другому штабелю.


Журчала вода. Подпёртая затором, речка бурлила, гнала гальку.


Женя сидела на обкатанном водой камне и смотрела на реку. Она представила его большую, милую голову, отдыхающую на подушке. Она сделает всё, чтобы окружить его вниманием, заботой.


Её охватила тревога и радость встречи. Приедет, и кончатся унижения, намёки и вся эта неопределённость. Но как отнесутся ребята к её маленькой тайне? Поймут ли её? Как воспримет это Колосов? Она задумалась и горько улыбнулась.


Ей захотелось сделать что-то хорошее, чем-то помочь. Не быть бесполезной. Она решительно пробралась по брёвнам до середины реки и принЯлась шестом направлять передние брёвна. Пусть ребятам будет меньше работы.


Под напором воды бревно дрогнуло, зашевелилось и неожиданно поползло, сдвигая гальку. А за ним тронулась и вся масса леса.



— Юра! — закричала она и заметалась по брёвнам, чувствуя, как всё колеблется под ногами.


— Ребята! Прорвало затор! — услышал её Миша и кинулся к берегу. Выскочил из леса и Колосов.


— Женя! Назад! — Но она не остановилась, пока не выбралась на противоположный берег.— Что же вы, Женя, сделали? Мы же можем упустить лес. Идите той стороной до устья, там перетащим! — снова крикнул он, но Миша уже брёл по перекату, черпая голенищами воду.

Он подхватил девушку на руки. Течение бурлило и сбивало с ног. Он шёл медленно, балансировал, стараясь сохранить равновесие, но ноги скользили. На середине речки уже не хватало сил двигаться, он остановился, боясь уронить Женю. Юрий понял, что Мише не справиться, и бросился на помощь, не разбирая ни глубины, ни мели. Он подхватил Женю, вынес на берег.



— Вас следовало бы вздуть! Боюсь, что разревётесь! — шепнул он сердито и побежал догонять брёвна, крикнув уже на ходу:— Догадайтесь развести костёр. Пусть высушится Мишка. Чего доброго, ещё простудится.


Земля побелела от ночных заморозков. Ветки кустарника покрылись серебристым пушком. Над посёлком нависло облако серого дыма от непрерывно пылающих печек. Ночами с каждым днём становилось холодней. Колыма стала как-то неожиданно. С вечера, как и раньше, шуршала, ломалась у заберегов шуга. Мелкое густое сало, схватываясь, нарастало к закраинам полуостровками.


Сорванное течением, оно ползло вниз по всё сужающейся полоске воды. Острова росли, смерзались, превращаясь в единое движущееся белое поле, обрывая с треском неровности кромок. Издали казалось, что река стала. Но она продолжала упорно бороться.


Колосов не уходил с электростанции двое суток. Вместе с прибывшими Соллогубом и Адамом занимался монтажом, а вечерами делал внутреннюю проводку в жилых помещениях. Ночами приходилось заниматься деревянными панелями

note 22

щита управления.


Рано утром он распахнул дверь электростанции и радостно закричал.



— Всё. Стала!

Электростанция была построена на самом берегу Колымы, и в открытую дверь был виден поворот реки, забитый буграми ледЯной чешуи. На кромках льда, у полыней, чернели пятна и одинокие точки. Это стаи, уток сидели на закраинах и плавали по чистой воде. :


Он швырнул камень. Табунки поднЯлись и, сделав круг, снова рассыпались по белому полю льда. Солнечная осень, очевидно, обманула уток. По их тЯжёлому полёту было видно, что им уже не улететь. Колосов вернулся и рассказал Соллогубу об оставшейся дичи. Тот вздохнул, посмотрел на Адама и, нахмурившись, принЯлся регулировать парораспределение.


Монтаж электростанции подходил к концу. Колосов спешил и волновался. Как-то он зашёл в контору и услышал разговор Краснова с исполняющим обязанности главного инженера технического сектора.



— С керосиновыми лампами и свечами ни петрографическая лаборатория, ни партбюро работать не могут,— убеждённо говорил секретарь парткома,—Тем более химическая лаборатория, Флотационное и дробильное отделения требуют хотя и незначительной, но электроэнергии. Без неё не обойтись. Экскаватор зимой всё равно простаивает.


— Детская затея! Ничем не оправданный риск! — с нескрываемой насмешкой перебил его главный инженер.— Мы не располагаем ни средствами, ни техническими ресурсами для всяких абсурдных затей.


— Конечно, Пётр Сергеевич, трудно делать из ничего. Но следовало бы выслушать наших специалистов. Они продумали, кажется, всё, и даже технику безопасности.


— Каких специалистов вы имеете в виду? Уж не этого ли вихрастого мальчишку? — донёсся иронический смех.— Нет, батюшка мой, мы приехали сюда работать, а не забавляться. Вы можете делать всё что вам угодно, а меня избавьте от ваших спортсменов и их советов.

Колосов не знал, куда деваться от стыда. С ним не желали разговаривать. «Спортсмен, мальчишка…» — это слышали сотрудники конторы.



— Что же вы предлагаете? — услышал он голос Краснова.— Ждать, когда построят дорогу или придут пароходы? .


— Это не моё дело! Я только специалист. Старый специалист с плохой биографией. Я-то могу сидеть и ждать. Именно сидеть.— Голос инженера перешёл на фальцет, и он старчески закашлял. —Считаю возможным завести мелкие движки и поставить в лабораторию. А для освещения микроскопов и партбюро взять умформер с радиостанции.


— Но это ещё полгода. А связь? А общежития? А клуб? Разве вас это не трогает?


— Ну, батюшка мой! Москва и та не сразу строилась. Будет дорога, придут трактора, будет и всё остальное.


— Ты слышал? — спросил его Краснов, выходя из двери.


— Слышал, а что?


— А то, что этому старому спецу следует показать по всей форме, что значит воля и творчество коллектива. Понятно теперь?


— Понятно! — У Колосова как гора с плеч свалилась.


— Потребуется — оттянем срок, но сделать надо, соблюдая все правила техники безопасности. Тут он прав. Мы не можем рисковать жизнью людей.


— Всё возможное будет сделано,— заверил Колосов.


Теперь Юрий не находил времени для отдыха. Он боялся что-либо забыть, недоглЯдеть. Нужно было найти, продумать, проверить изоляционные материалы, электроматериалы и аппаратуру. Помогать взЯлись геологи, химики и вся молодёжь поселка, кто на что был способен.


Днём в дверях электростанции неожиданно показалась широкая фигура Гермогена. Он нерешительно переступил порог и остановился у двери. Его быстрый взгляд скользнул по комнате, но сразу же потух под опустившимися воспалёнными ресницами. И уже совершенно безразлично Гермоген прошёл к столу, за которым работал Колосов. Вытащил из-за пазухи две отварные куро-патки, алюминиевую миску и, положив их туда, поставил на печь. Потом снова порылся за пазухой, достал свёрток. В нём лежало несколько старых раскрошившихся галет и конфетка. Не глядя, положил на стол и быстро вышел из комнаты.



— Спасибо, догор, спасибо! Вечером буду дома! — опомнившись, крикнул Юрий. Старик как будто и не слышал. Сгорбившись и опираясь на палку, он торопливой походкой удалялся к юрте.

Колосов вернулся и нашёл Соллогуба у стола. Тот, улыбаясь, рассматривал подарки старого Якута.



— Амэрикэн! — показал он на галеты и конфету,—Джанэн! — пробормотал он удивлённо и, покачав головой, вернулся к машине.

Только сейчас понял Колосов, что старый человек принёс лакомства, хранимые им многие годы. Юрий бережно завернул подарок и спрятал в карман.


Домой он вернулся поздно и сразу заснул. Его разбудил звон чайника и грохот ведра. Проснувшись, почувствовал на ногах мех кухлянки. В юрте было жарко. В открытую дверь тЯнула холодная струя воздуха. Гермоген громыхал посудой, выражая крайнее недовольство, бросая злые и косые взгляды на растерянно стоявшего Николая.



— Ну не ругайся. Уйду,— бормотал тот тихо и, заметив, что Колосов проснулся, пожаловался:— Ты понимаешь, ни за что не хотел пускать. Когда я всё же проскользнул, то поднял такой тарарам, хоть мёртвых выноси. Чего это он так на меня?

Юрий опустил ноги с постели и сел.



— Ну, Колька, кажется, дело идёт к концу. Включать будем ночью без предупреждения. Скажем только одному Краснову.


— Правильно. Как ещё всё получится? — кивнул Николай и принЯлся уговаривать Юрия.— Переходи ты в барак. Строили, мучались.— И чтобы не слышал Якут, он наклонился и тихо проговорил:— На черта тебе нужен этот старик? Сидите тут, как кроты, ни слова, ни звука. С ума можно сойти.

Гермоген неожиданно выхватил трубку из зубов и разразился целой речью:



— Звери — люди хоросий много есть. Человек — люди хоросий тоже много есть, Баранчук — худой башка, сапсем думай нету,— показал он трубкой на Николая и повернулся к Юрию.— Чай есть. Очаг тоже есть. Старый человек разговор мало-мало делать будет. Не надо ходи, Юлка,— проговорил мягко и, устыдившись многословия, закрыл глаза.

Колосов обнял его за плечи и твёрдо заЯвил:



— Закончим, Николай, этот разговор. Никуда я не пойду. Буду жить в юрте. Мне тут хорошо.

В пять утра, когда все Ещё спали, Юрий включил рубильник, и жёлтое зарево вспыхнуло над посёлком. Гермоген встрепенулся, вскочил и, неуклюже переваливаясь, бросился к двери электростанции.


Поток света лился из всех окон, пробивался через щели дверей.


Гермоген стоял у двери в смЯтении. Он не замечал, что уронил шапку и наступил на неё ногой.


Соллогуб похлопал машину по чёрному цилиндру и разулыбался:



— А ну, пся крев! Пшёл! Пшёл! — покрикивал он громко.

Гермоген качал головой и что-то шептал. Что думал в эту минуту таёжный человек, не видевший в своей жизни простой керосиновой лампы?


НапрЯжение выровнялось. Юрий отошёл от щита и устало опустился на скамейку рядом с Красновым. Николай побежал в посёлок проверить, везде ли горят лампы.


Колосов неожиданно расхохотался.



— Какое теперь лицо у старой песочницы? — вспомнил он разговор инженера с Красновым.


— Это неплохо, что утёрли нос скептикам и маловерам. Но дело тут в другом,— поднялся Краснов и сдвинул упрямо брови.— Трудности будут на каждом шагу. Нужно приучать людей дерзать. Искать выход даже из безнадёжного на первый взгляд положения. Не уступать, не пасовать перед препятствиями. Ну, я пойду.—Он взял Гермогена под руку и вышел.

Захлопали двери. Со всех концов звучали голоса, слышались шаги. Электрический свет разбудил поселок.


Вечером Гермоген устроил пирушку — глухарь, куропатки. Пришёл его старый приятель Космачёв. В ожидании зимней дороги он жил на конебазе, помогая ремонтировать транспортное снарЯжение. Появился и Фалько. Ему построили домик рядом с юртой, и он как старый знакомый Юрия частенько забегал вечерами. Фалько был хорошим рассказчиком. Тему рассказов он называл «борьбой умов».


Юрий давно заметил, что Фалько внимательно наблюдает за Космачёвым. Но больше всего его удивляло поведение самого старателя. Вёл он себя, по меньшей мере, неразумно, даже нагловато.



— Какой я буду старатель, если не объеду уполномоченного? — посмеивался он в бороду.

Колосов симпатизировал Космачёву и как-то завёл с ним разговор:



— Зачем тебе это нужно?! Чего тебе не хватает? Что ты мудришь, рискуешь, причиняя неприятности себе и другим?

Старатель улыбнулся:



— А зачем ты бегаешь с удочкой на реку, когда за один час бреднем можно взять столько, сколько не наловишь за неделю. Тебе лёгкая удача не по душе? Ну, и мне тоже. Ты стараешься обхитрить рыбу, но это немудрено — она дура! А вот обмануть такого, как Фалько, голову иметь надо, да и тонкую линию вести.

Больше Колосов не касался этой темы.


Теперь уполномоченный и старатель сидели за одним столом. Ели, шутили и насмешливо посматривали друг на друга.


Домик уполномоченного освещал наружный фонарь. К проволоке, протянутой между столбами, была привязана свора собак. Фалько готовил упряжки для служебных разъездов. Разжиревшие за лето псы сейчас были на диете. Их душераздирающий вой, драки и возня вызывали содрогание. Колосов морщился, но молчал. Нужно— значит, нужно. Фалько заказал новые нарты. Они красовались на крыше домика.


Космачёв покосился на свору собак и кисло усмехнулся:



— Замучаешь ты, право, старателей до смерти, пока до Нагаево доберутся. Одно от тебя беспокойство.


— Ничего не поделаешь, служба! — согласился тот и тяжело вздохнул:—Не воровали бы, кто стал бы вас мучить? Ты первый всякую совесть потерял.


— Совесть на совесть, кто кого обскачет.— Старатель вытащил из кармана мешочек с домино, высыпал на стол и, перемешивая, продолжал:—Наше дело—-воду замутить. Твоё — за руку нас схватить. Удастся мне — хорошо! Не удастся — тебе хорошо! — Он добродушно засмеялся и ударил доминошной костью по столу,— Ходи!

Фалько стукнул костяшкой с такой силой, что закачались стены юрты.



— Поймаешь — в обиде не буду. Сумею обмануть — не обессудь,— продолжал дружелюбно Космачёв.— Путь у нас один, да тропинки разные. Ты прямо по дорожке, а я ложбинками да оврагами. Вот мне и любо тебя обойти.— Космачёв бросил кости на стол.— Не золото мне важно — всё равно прахом пойдёт. Умнее тебя хочется оказаться. Ты посмотри на себя — здоров, лапищами ко-го угодно раздавишь! А я? Где мне тЯгаться с тобой? А вот голова моя может оказаться и не хуже твоей, а то и получше. Как ты ни бейся, а не перехитришь ты меня! Вот и любо мне это! И какое-то уважение чувствовать к себе начинаю. Если бы ты дурак был, может, озорство мне бы и в голову не пришло. А ведь умным тебя почитают. Обмануть тебя, может, мне милей, чем пуд золота намыть.— Он поглЯдел на задумавшегося уполномоченного и сочувственно добавил:— Не было бы таких, как я, что бы ты делать-то стал? Спился бы от безделья или бы затосковал.


— Значит, золотишко выносить собираешься? — резко засмеялся Фалько.


— Подумаю ещё. Вот только если ты не поможешь, придётся самому тащить.



ГЛАВА 17




-— Дядя Петя! Век мне свободы не видать! Сопливый косогор схвачен! — ещё издали кричал Петров, подбегая к Вагину. Лицо его сияло, голубые глаза светились, губы расплывались в улыбке. Сейчас он был восторженным мальчишкой.

Вагин сидел за столиком у палатки, подытоживая результаты работы коллектива. Вся его фигура выражала озабоченность и разочарование. Он огорчённо покачивал головой. Достаточно было одного взгляда, чтобы убедиться — с выработкой дела безнадёжны.


Услышав возбуждённый голос Петрова, он закрыл тетрадь и виновато поднял глаза, словно эти малоутешительные цифры были его личной виной.


Напуганный криком человека, бурундук со свистом шарахнулся с дороги и, поглядывая, принЯлся сердито чикать: «Зря-зря-зря!» Под косогором откликнулась кедровка: «Как, ка-сагор? Как, ка-сагор? Зря!..»


Вагин удивлённо смотрел на сияющее лицо парня,



— Что за пожар? Можно было не надрываться за километр.


— Схвачен! Сопливый косогор схвачен, дядя Петя!— твердил Петров. Отдышавшись, рассказал. Лицо Вагина посветлело.


— А ведь дело говоришь, парень. Может быть, большое дело,— задумчиво повторил он.— Иди к начальнику дороги. Они с парторгом на прорабстве. Иди к ним и расскажи всё так, как говорил это мне,— посоветовал он, удивляясь, что такая простая мысль никому не пришла в голову, в том числе и ему.


— Почему должен идти я?


— Твоя догадка, ты и иди.


— Нет, дядя Петя. Коллектив так коллектив, и предложение внесём от всех нас. Собрание кого пошлёт, тот и пойдёт.

Вагин посмотрел на него и тихо заметил:



— Дело-то такое. Может так обернуться, как и сам не думаешь. Так что сначала прикинь.


— Чего мне думать? Есть коллектив. Хорошее пополам и плохое вместе.


— М-да,— дрогнувшим голосом протЯнул Вагин.— Прости, Иван. Человек, как тайга: не сразу узнаешь, что скрывается под торфом и кустарником.


— А что?


— Да так. Всё не доверял и ожидал какой-нибудь пакости.


— Дружки затЯнули. Теперь вся надежда на товарищей. Один не выберусь, глубоко засосало,— помрачнел Петров.


— Ты что-то таишь? Говори, если нужно, выручим,


— Не надо, дядя Петя. Всё в норме. А будет нужно, скажу.— Глаза Петрова снова стали пустыми.

Вагин расспрашивать не стал.


В палатке он рассказал о предложении Петрова и о том, что тот настаивает выступить с ним от имени всего коллектива.



— Если предложенный вариант строительства трассы на геологических льдах будет принят, это не пройдёт бесследно. Тут не только поощрениями пахнет. Так что поступок Петрова — это образец глубокой товарищеской солидарности,— подытожил Вагин.

Одни смотрели на Петрова с уважением и признательностью. Другие, посмеиваясь, перешёптывались. Он уловил насмешливую фразу, и на душе стало скверно. Порыв его был искренним. Потому-то он и не сказал Вагину о личных неприятностях, что боялся вызвать сомнение в своей чистосердечности.



— Дядя Петя, вот вы с ним и ступайте,— предложил угрюмый Медведев.


— Правильно. Пусть вдвоём и идут,— поддержали остальные.

Когда они уже выходили, Кац нагнал Петрова у дороги и сунул ему в карман несколько горячих пирогов с голубицей.



— Таких ты не пробовал. Мармелад,— шепнул он.

В конторе они застали только десятника. Не отрываясь от нарядов, он сочувственно сообщил!



— Проворонили вы начальство. Только что укатили на другое прорабство. А у вас что-нибудь срочное?


— Да как сказать,— замялся Вагин.— А где прораб?


— У начальника участка. Всё обсуждают,—Он отодвинул бумаги.— Извёл всех этот чёртов косогор, чтоб ему пусто было. Одни эксперименты, а работы никакой,— забрюзжал он,—К пЯтнадцатой годовщине ОктЯбря все участки уже взяли обЯзательства, а мы загораем.— Он с грохотом отбросил скамейку и встал.— Вот полный стол нарядов, а что писать? Ещё немного, и людей не удержать.


— Мы-то как раз по этому делу,— заговорил Вагин.—Коллектив наш один вариант предлагает. Может быть, это и не по науке, но кажется, дорога не поплывёт.


— Ну-ну? Что вы такое надумали? — заинтересовался десятник.


— Дело может оказаться и непутёвым, а мыслишки высказать надо. Кто его знает? — неторопливо продолжал Вагин.


— Да не тЯни ты кота за хвост! — крикнул десятник.


— Понимаешь, мха тут много. Надерём, выложим потолще подушку, а сверху насыпь. Только сдаётся нам, землю на косогоре обнажать не нужно. ГлЯдишь, и мы с нашим участком оживём. Вот и вся наша мыслишка.

Десятник морщил лоб. Смущала простота, но, подумав, он решительно поддержал:



— Это, братцы, пожалуй, не мыслишка, а решение всей задачи. Спасибо. Это говорю пока я, а могут сказать и большие люди. Идём к прорабу, там все специалисты.— Он схватил фуражку и повёл их в конторку начальника участка, бормоча что-то под нос.

…Ровной грЯдой возвышалась над землей коричневая моховая подушка. Её утрамбовывали, засыпали камнем, щебёнкой и укладывали ещё один слой мха, по которому вели подсыпку полотна дороги. На участок направили несколько дополнительных бригад. Теперь тут было всегда многолюдно и шумно.


Вагинцы, навёрстывая время, задерживались по вечерам. Другие бригады, возвращаясь с работы, останавливались на косогоре. Знакомые парни дружелюбно кричали Петрову:



— Эй, Иван! Как твоя постелька?


— Стелем, братцы, стелем,— весело отшучивался он, не прекращая работы.

За укладкой изоляционного слоя он наблюдал сам, оставаясь и со второй сменой. Ему всё казалось, что небрежная работа может вызвать подтаивание и деформацию насыпи, и он не только старался всё делать на совесть, но требовал внимательности и от других. Когда не было бригадира, все задания по ведению работы десятник и прораб стали поручать ему. Так незаметно он стал первым помощником бригадира.


Но вот готовы первые метры насыпи. Ночью прошёл тёплый дождь. Днём Петров осматривал участок дороги. Всё было хорошо. К концу смены пришёл прораб.



— Добренько, добренько,— покашливал он,, прощупывая слой мха, Проверив обе стороны, крикнул:


— Иван! Чёрт полосатый! Никакой подтайки! Держится!


— Держится-ся-я-я,— глухо откликнулись горы, далеко разнося радость строителя.

Петров расправил онемевшую спину. Волосы прилипли ко лбу и щекотали ресницы. Он вытер рукавом, лицо и засмеялся.


Солнце спряталось за сопками, становилось тЕмно. У насыпи стояла толпа, и он услышал простуженный, хриплый голос: :.



— Иван че-ло-век. Тут волей пахло, а он…— шум голосов заглушил конец фразы, да он и без того понимал, о чем они говорили. В тЕмноте он не разглЯдел людей и, чтобы не кричать, подошёл к прорабу.


— Всё время смотрю. Держится.


— Вот так-то, Иван. Говоришь, схвачен? — засмеялся прораб, задорно подморгнул и распорЯдился:— Заканчивайте! Пораньше начать да поздней кончить, оно получится нисколько не хуже,— пошутил он и ушёл с участка.

Выплывшая луна осветила тайгу. Тени деревьев легли на насыпь. Петров вздрогнул. Ему показалось, косогор снова ползёт. Он пробежал по краю полотна и, убедившись, что это просто тени, облегчённо вздохнул, но настроение испортилось.


Рабочие собрали инструмент и стали расходиться. Петров ещё раз прошёлся по насыпи. Закурил и задумчиво побрёл к палатке.


Голоса постепенно смолкли. По небу ползли тонкие быстрые облака, меняя оттенки и Яркость света. Стало тихо и жутко. Тоненький лес казался таинственным и дремучим. Тайга вздрагивала.


Но вот луну закрыла набежавшая тучка. Петров пошёл быстрее и, чтобы подбодрить себя, запел.



— Хорошо, земеля, поешь, где только сядешь? — услышал он насмешливый голос из тЕмноты.

Снова выглянула луна, и он увидел на дороге Копчёного. Холодный пот выступил на лице Петрова.



— Надо бы поздороваться. Вроде давно не виделись,— ухмыльнулся Копчёный, сошёл с насыпи и сел на сваленную лиственницу.


— Здравствуй, Саша,— буркнул Петров и сел рядом.— Денег у меня нет и долго не будет. На дело не пойду — завязано. Знаю, чем это пахнет, но что делать? Я готов,— твёрдо проговорил он и встал.


— Не торопись, сосунок. Успеешь. Пока садись,— прикрикнул на него тот, не поворачивая головы.

Петров не думал о себе. Ему вспомнилась старенькая женщина с заплаканными глазами и начатая на косогоре полоска дороги.


Копчёный не торопился. Он сидел и смотрел под ноги. Молчание становилось нестерпимым,



— Ну, не мучь же. Сколько можно? — взмолился Петров.

Тот молчал. Петров схватил его за куртку и крикнул в лицо:



— Что ты Ещё хочешь? — И так рванул, что затрещали швы.


— Садись, дурень. Надо бы тебя проучить, да нет охоты,— проговорил Копчёный миролюбиво.— Почему не перехватил денег у бригады? Зачем заставляешь марать о тебя руки?


— Полторы косых не набрать и во всём лагере. На руки дают мелочь. Думал подработать и перевести на твой лицевой счёт. Да всё уплыло вместе с дорогой. А работать только начинаем.


— Пошёл бы к начальству. Дунул. Смотришь — и дали. Ты же нынче герой. Вся трасса знает.


— Что я, легавый? Да и просить ни за что не пойду, лучше подохну.


— Зачем просить? Пойди и возьми. Это твоё воровское право,— затрясся в беззвучном смешке Копчёный, косясь на Петрова.


— С этим всё. Если так, то лучше не жить. Устал от всего этого. Разве это житуха? А ты разве живёшь? Ты же себе в тягость!


— Ну это не твоего ума дело,— жёстко оборвал его Копченый;— Почему не принял мер для расчёта? На черта я должен с тобой валандаться?


— Я с этим косогором даже забыл. А потом всё равно взять было негде.

Поведение Копчёного было непонятным. Петрова поразило его безразличие. До сих пор Петров не пытался напомнить, что этот долг — его долг. Копчёный тогда просто насильно заставил его играть в карты. Сейчас он посчитал возможным намекнуть.



— Ты, наверное, не забыл, как сам подзавёл меня с этим должком?


— Волки не носят костей в зубах,— захохотал он.— Не новичок. Теперь толковать поздно. Должок стал особенный, и его я обязан получить сполна.


— Знаю. И я готов,— безнадёжно и устало пробормотал Петров.


— Тут другое дело,— заговорил Копчёный.— Шикарно ты обставил этих учёных с Сопливым косогором. Простой ворюга, а утёр им носы. Да и с парнями красиво поступил. По-жигански, с размахом. Это надо ценить.

Петров не понимал, шутит он или говорит серьёзно. Лицо Копчёного казалось серьёзным. Над их головами метнулась тень ночного луня и, спланировав над насыпью, птица схватила мышонка. Было слышно, как, пискнув несколько раз, он смолк, а хищник неслышно уселся где-то в лесочке. Петров, проводив его взглядом, горестно усмехнулся.


Копчёный встал. Вытащил из кармана свёрток и сунул в руки Петрова.



— Завтра утром приду, отдашь при народе, чтобы видели все. Понял? Тут как раз столько, сколько нужно. Будем квиты — и могила…

Он повернулся и пошёл по насыпи дороги.


Петров с недоумением посмотрел на свёрток, ещё не понимая, что произошло. Не веря, решил ждать, но Копчёный не возвращался,


Загоралась утренняя заря. Над рекой закурился туман. Стало прохладно. Копчёный не возвращался. Петров развернул сверток, Там лежали деньги и записка Культяпого.



— Утро! Утро нового дня! — обрадовался Петров.

Перед ним чернела свежая насыпь дороги, а у палатки Исаак Кац гремел кастрюлями.



— Где ты был, Иван? — встретил Петрова взволнованный Вагин.


— А что?


— Как что? Приходил надзиратель, делал поверку, а тебя нет. Пришлось сказать, что послали тебя на карьер проверить, хватит ли щебня. Всё ли с тобой ладно? Я, правда, в тебе не сомневаюсь, но всё же.– Сам знаешь, отлучка — дело недозволенное. Пришлось выгораживать тебя, ребята тоже подтвердили. Рискнули. Мы тут не спали, беспокоились, не случилось ли что. Хорошо, что вернулся,— тревожно выговорился он и, вздохнув, уже спокойно спросил:— Где ты пропадал всю ночь, Петров?


— Порядочек, дядя Петя, порядочек и Ещё какой.. Только не спрашивай, не надо,— таинственно улыбнулся он и добавил:— Вороне где-то бог послал кусочек сыра.

Его поведение было довольно странным. Он то нетерпеливо вставал, то снова садился. Глаза горели, лицо светилось. Всегда сосредоточенный и задумчивый, а то и печальный, сейчас он излучал радость.



— Да что с тобой, Иван? Ты на себя не похож. Может, анаши накурился?


— Что ты, дядя Петя? Только подожди, не спрашивай, вечером всё узнаешь,— ответил он и, схватив гитару, стал напевать что-то весёлое.

Вдруг Петров бросил гитару и наклонился над травинкой, зеленеющей на полу.



— Смотрите, ребята! Честное слово, живёт,— заговорил он с нежностью,—Росла она мирно, но пришли люди, содрали дёрн, а она как-то осталась. Привезли накатник, доски, стебельки втоптали в землю. А она снова пробилась. Не хочет сдаваться. Тянется к свету. И будет жить, заслужила такое право.— Он вырыл травинку вместе с землёй и посадил за палаткой. Вернулся взволнованный.

Петрову отчаянно хотелось рассчитаться с долгом. Это была последняя нить, связывающая его с воровским миром. Но всё сложилось так неожиданно, что он не верил ни себе, ни пачке денег. Только уплатив долг, он мог удостовериться, что всё это не сон. Он готов был и прыгать от радости, и плакать от одной мысли, что всё может в последнюю минуту расстроиться.


Скорей бы, скорей туда, к каменному карьеру, где будет ждать Копчёный. Скорей сжечь все мосты к прошлому. Он выдержит, он заслужил это право, как та травинка, вставшая из грязи. Он теперь не один; Есть коллектив, друзья, и они поддержат.


Из-за сопок выглянуло солнце, и бригада направилась па работу. Прозрачные капли росы падали с веток на лицо, руки. Показался дым костров. Петров почувствовал, что дрожит. С новыми бригадами прибыл опасный рецидив. Он увидел Лёнчика, Колюху и других. Копчёный ходил с метром, замеряя кубаж.



— А-а, землЯчок? Ну здравствуй, здравствуй! — холодно проговорил Копчёный,— Ты, наверное, помнишь, о чем сегодня пойдёт разговор? Если забыл, пеняй на себя.— Он угрожающе скрестил руки.


— Получи, браток! Тут чисто, проверь. Пусть видят все —Петров торопливо полез в карман, вытащил пачку денег и передал её Копчёному.

Тот удивился и громко спросил: . , ,



— Откуда у тебя этот куш? Молодчага. По-жигански. Не придерёшься.— Он пересчитал деньги и, засмеявшись, сунул пачку в карман.— Думал, не выкрутишься. Значит, квиты. Заглядывай.— Он отвернулся.


— Откуда деньги?—жёстко спросил Вагин, глядя в упор на Петрова.


— Не спрашивай. Не скажу, дал слово.


— Тут что-то неладно?


— Всё хорошо,—засмеялся Петров и покосился на Копчёного.

Вагин поймал этот взгляд.



— Ты что-то никогда не говорил о таких долгах. Да и денег таких, пожалуй, тут ни у кого не найдётся. Всё это подозрительно, Иван.


— Всё, дядя Петя! На этом крест, сквитался.


— Играл?


— Да, было когда-то, а рассчитаться не смог.


— Почему молчал?


— Не хотел говорить, дело старое.


— Где пропадал ночь? Откуда эти деньги, говори?!— Вагин смотрел с нескрываемым недоверием.

Он ещё больше забеспокоился, вспомнив неожиданную утреннюю поверку. Как он мог солгать? Выгораживая Петрова, он возложил всю ответственность за его поступки на коллектив. А если он что-нибудь натворил?



— Где взял, сказать не имею права, да и какое это имеет значение? — снова повторил Петров.

Вагин постоял, помолчал и расстроенный пошёл к своему участку.


Лёнчик сидел рядом с Колюхой на выброшенных взрывом глыбах и посматривал надменно на Петрова.


Лицо Колюхи исказилось от злости. Он наклонился и что-то шепнул Лёнчику. Тот злорадно усмехнулся.


Петров заметил их недружелюбные улыбки. Пусть. Теперь надо сжечь мосты, связывающие его с ворами. Пусть знают, что со старым всё покончено. Он порвал окончательно и скажет об этом открыто. Сейчас самое подходящее время.



— Ну что? Не вышло? Теперь всё. Мы друг друга не знаем. Квиты — и точка! — крикнул он.


— Торопишься, жиган! Придёшь, на коленях ползать будешь. Землю зубами грызть станешь. Смотри, а то и под нарами местечка для тебя может не оказаться,— пробормотал Колюха сквозь зубы.

Петрову сразу стало не по себе. Стоило ли заводить этот разговор? — подумал он с сожалением. Угроза испугала. Но ничего, он не один: за него закон, коллектив.


Он в стороне снял куртку, повесил на лиственницу и принЯлся за работу. Теперь работать, работать. Всё забудется, пройдёт и встанет на своё место,— успокаивал он себя, но тревожное предчувствие опережало мысли, вызывая беспокойство.


Друзья Колюхи, пригоняя вагонетки, с ненавистью косили глаза. Особенно неприятной была улыбка Лёнчика, который, как назло, приезжал чаще всех, подолгу крутился и, останавливаясь, впивался в него глазами.


Вечером Петров не стал задерживаться на участке и первым пришёл в общежитие. Он видел, как оперуполномоченный подошёл к Вагину, отозвал его в сторону и о чем-то долго разговаривал. Хорошо, что я ушёл, а то бы подумали: вот, мол, сразу свЯзался с легашами,— мелькнула мысль.


В палатке ещё никого не было. Он ожидал товарищей. Нужно было рассеять их сомнения и рассказать всё. Но как это сделать? Рассказать о встрече с Копчёным? Нет, он не мог назвать его фамилию и сообщить о полученных от него деньгах.


Сейчас всё будущее связано с коллективом. У него было такое ощущение, словно он оторвался от сучка, за который держался столько лет, и ещё не чувствовал под ногами земли. Но он верил, что его подхватят сильные и крепкие руки друзей.


Первым вошёл Вагин и молча сел напротив Петрова. За ним показались и остальные. Они угрюмо расселись вокруг стола. Петров удивлённо посмотрел на товарищей. Вагин, опустив на руки голову, морщил лоб и что-то напрЯжённо обдумывал. Наконец Вагин поднял глаза.


Петров вздрогнул. Он прочёл в них упрёк, осуждение и даже ненависть. Не понимая, в чём дело, он растерянно смотрел на всех. Он привык видеть участие, дружескую теплоту, а в последнее время и уважение. Сейчас он натолкнулся на неприязнь.


Щемящая боль сжала сердце и комом подкатила к горлу. Как он ждал этого дня! Он только что порвал со своим прошлым, рассчитывая на поддержку товарищей.



— Что вы так смотрите на меня? Что произошло? — еле выдавил он.

Молчание. Глухой, заикающийся голос Ивана они восприняли как подтверждение своих подозрений. Петров с надеждой посмотрел на Вагина, но тот отвернулся и хмуро глЯдел куда-то в угол палатки.



— Довольно ломать дурака, артист,— вскочил озлобленно Медведев.— Он не знает, в чём дело. Говори по-хорошему. Где ты взял эти деньги?

Вскочил и Петров. За что его оскорбляют? Он побледнел и бросился на Медведева. Драку сразу разняли. Петрова посадили на место.


Когда успокоились, заговорил Вагин. Он начал с доверия, которое оказало управление лагерей. Потом он перешёл к истории Петрова. Рассказал о его работе в бригаде. Говорил о том уважении, какого он добился. Коснулся и предложения, внесённого им для строительства дороги. Петров слушал и не понимал. Молчали и все остальные. Вагин подошёл к событиям последней ночи. Петров насторожился.



— Один поступок опозорил весь коллектив. Мы слишком доверились Петрову, скрыли его самовольную отлучку, и за это будем наказаны. Я не сразу понял причину утренней внезапной поверки. Но когда Петров вручил пачку денег Копчёному… Такую пачку не заработаешь честным трудом. У меня укрепилось подозрение. Он не сказал, откуда он взял деныи, но сейчас всё выяс-нилось. Сегодня ночью был ограблен ларёк, похищено три тысячи рублей, и это сделал ты, Петров.


— Враньё. Денег не брал. Ни на какое не ходил дело,— рванулся Петров.— Ложь. Чистейшая ложь.


— Откуда деньги? — резко оборвал его Вагин.


— Дал один человек,— задыхаясь, выкрикнул он.


— Не говори чушь, Петров. Может, тот человек обворовал ларёк, чтобы выручить тебя?..


— Не знаю. Может быть и так, но деньги мне дали.


— Странно? Да и кто тебе поверит, Петров? Почему ты был так взволнован утром? Почему тебе эти деньги дали именно в эту ночь? И кто? Воры, с которыми ты почти порвал? Они могли дать тебе нож в бок, но не деньги! Кого ты обманываешь? Имел бы хотя мужество признаться,— продолжал уличать его бригадир. ; !

Петров стоял оглушённый и уничтоженный.



— Ну что же ты молчишь? Может быть, признаешься или расскажешь, откуда взЯлись у тебя деньги? Может, решишься назвать фамилию благодетеля? За благородные поступки не осуждают. Это же не предательство, не фискальство. Говори, пока слушаем.— Голос Вагина вибрировал от волнения. Он был убеждён в виновности Петрова.

Петров заговорил. Он рассказал, как оказался в тюрьме. Как всё больше опускался, пока окончательно не засосал его преступный мир. Не упустил он и последнюю игру на пароходе. Но он отказался назвать человека, давшего ему деньги.



— КлЯнусь свободой, жизнью! Чем хотите. Не брал,— горЯчо закончил он и обвёл всех искренним взглядом чистых глаз.

Он видел, как потеплели лица людей. Он видел, что ему поверили.



— Нужно было сразу прийти и всё рассказать. Не было бы этого разговора,— улыбнулся Вагин.


— Не верилось до последней минуты. Всё думал, что это какой-то фортель,— признался Петров.


— А что это за фортель? —Медведев подошёл к столу и бросил на него куртку Петрова. Из бокового кармана выпала пачка денег, обёрнутая бумажкой.

Петров замер от изумления. Замолчали и все остальные. Новая улика отметала правдивость его рассказа. Она вызвала возмущение. И не столько факт преступления, сколько ловкое враньё.


Тишина взорвалась. Все повскакали из-за стола. Щёку Вагина исказила нервная судорога.



— Может быть, ты и про эти деньги придумаешь какую-нибудь небылицу, негодяй?


— Нет, нет,— Петров бессильно опустился на скамейку.— Это не мои деньги,— бормотал он про себя,

Вагин развернул пачку и дал считать Кацу, а сам стал рассматривать бумажку, в которую они были завёрнуты.



— Тебе не следует больше врать нам, Петров, никто не поверит, а ведь мы было расчувствовались,— горько усмехнулся Вагин.—Да вот и фактура на полученные ларьком товары,— прочитал он и сложил бумажку.— Теперь всё Ясно. Эти деньги из тех же, украденных в ларьке. Фактура, в которую они завёрнуты, не вызывает сомнений.

Только теперь до сознания Петрова дошло всё. Он снова начал уверять, что не имеет никакого понятия о деньгах. Куртка висела на дереве у дороги, могли подложить. Он её не надевал, а принёс и бросил на койку. Он умолял поверить. Клялся, уверял. Но теперь вызывал этим только гнев.



— Куда же мне? Что будет? Я не могу в изолятор. За что же? За что? Не брал я этих денег! Не брал! — выкрикивал он в отчаянии, и метались его глаза по лицам людей, ища хоть сочувствия, но всюду наталкивались на враждебные взгляды. Он был здесь чужой.


— Вопрос Ясен! Петров должен быть исключён из коллектива общим собранием, А потом я сообщу начальнику лагеря и отведу Петрова,— решительно заключил Вагин,


— Исключить! — поддержали остальные.


— Вот, Петров, и всё. Вопрос твой решён. Скрываться не пытайся, не советую, да и ребята тут присмотрят за тобой. Эх, Иван, Иван, как обманул ты нас всех. Поверь, мне жаль тебя,— уже мягко проговорил Вагин.

Мысли Петрова уже были далеко. Он видел перед собой злорадные лица Лёнчика, Колюхи, Копчёного,


Предчувствие не обмануло. Это была заранее продуманная расправа. А здорово они всё обставили. Он вспомнил угрозу Колюхи: «Будешь грызть землю зубами. Не найдётся места и под нарами». Чем доказать правоту? Сказать, что деньги дал Копчёный? Кто поверит, да и Копчёный откажется. Умереть где угодно, но только не под нарами. Жил мерзко, так хоть умереть как следует. Всё, пора кончать. Он вспомнил, что в семь часов начинаются взрывы в карьере.



— Дядя Петя,— проговорил он глухо.— Пойдём сразу, чего там тЯнуть. Сколько сейчас времени?

Вагина удивило решение Петрова. Он посмотрел на него и не узнал. За эти полчаса парень постарел на десяток лет, сгорбился. Лицо его, бледное и осунувшееся, нервно вздрагивало. Он тяжело дышал.


А что если действительно провокация? — мелькнула невольная мысль.— Слишком уж естественным было горе парня. Нет, нет, нужно пойти в лагерь,– пускай там разберутся. Больше ошибаться я не имею права…— решил Вагин и посмотрел на часы.



— Половина седьмого, Иван.


— Подожди несколько минут, пока я соберусь.— Он медленно перекладывал вещи.— Сколько сейчас, дядя Петя? — снова спросил он, завязывая всё в узел.


— Без четверти.


— Ну, пошли.— Он остановился и обвёл всех глазами,— Вы не поверили мне? Не поверили? — вдруг снова спросил он со слезами на глазах.— Скажите, чем я могу доказать, что не грабил ларька? Хотите, поставлю на карту свОю жизнь? Хотите?

Все молча переглядывались. Столько горечи и боли звучало в его голосе.



— Не хотите и этому поверить? Ну и не надо!..— Он резко махнул рукой и выбежал из палатки.

Постараюсь успокоить его в дороге,— решил Вагин.— Пожалуй, всё могли и подстроить.— Он старался догнать Петрова, но тот шёл быстро. Тропинка поворачивала к карьеру. Он посмотрел на часы, было ровно семь.— Сейчас начнутся взрывы,— вспомнил он и решил переждать.



— Иван, стой! Сейчас будут взрывать! — закричал Вагин.

Раздались предупредительные свистки. Видно было, как струйки дыма поползли по запалам и в укрытие побежали взрывники.


Петров шёл к карьеру.



— Иван! С ума сошёл! Убьёт! — закричал он, но Петров, бросив узел, побежал к дымящимся шнурам.

Только сейчас понял Вагин, зачем Петров спрашивал время. Он бросился вдогонку. Но не успел сделать и нескольких шагов, как метнулись столбы земли и один за другим загрохотали взрывы. Он видел, как фигура Петрова подпрыгнула и скрылась в клубах жёлтого дыма и пыли.


Когда он подбежал к отвалу, Петров лежал лицом вниз, засыпанный щебёнкой.



— Иван! Ванюшка! Что ты наделал? Что? — тряс его Вагин, стараясь привести в чувство.

Петров очнулся и поднял голову.



— Дядя Петя, вы не поверили мне. Как же я надеялся на вас, как верил вам… Как верил…— шептал он побелевшими губами.


— Ванюша, я верю тебе. Знаю, что ты не виноват, но ведь такое дело… надо было разобраться,— бормотал Вагин, помогая ему подняться.

Губы Петрова были разбиты, и к ним прилипла земля. Он ещё улыбнулся, глаза радостно блеснули, но сразу же стали тускнеть.



— Спасибо и за это. Напишите матери: мол, случилось несчастье. Приехать собирался, но не успел, а умер честным. Смотри сам, чтобы мох укладывали плотней. Не доверяй Колюхе.— Он задыхался. Хотел вытереть губы, взмахнул обрубком. Собрав последние силы, он еле слышно прошептал:—Деньги? Это дело Колюхи и Лёнчика. Они, они подложили. А для расчёта мне дал К-Ко…— Он вытЯнулся и затих…



ГЛАВА 18



Вечер. Соседки не было дома. Валя сидела у окна и грустила. Куда-то исчез Корзин. Он был так внимателен к Вале. А тут ещё Нина прислала телефонограмму. Она задерживалась на трассе ещё на неделю и туманно намекала на благоразумие и осмотрительность.


Ещё учит! А сама?..— усмехнулась она осуждающе и, облокотившись на подоконник, стала смотреть в окно. Уличный фонарь бросал жёлтый свет на проходящие мимо влюблённые пары, на весело разгуливающую группами молодёжь и торопливо пробегающих одиночек. Широкоплечий, похожий на Колосова паренёк притЯнул к себе девушку и, обняв её за талию, пошёл улыбающийся и счастливый.



— Тоска! — прошептала Валя и, включив свет, начала одеваться. В коридоре скрипнула дверь, скользнули лёгкие шаги и раздался стук в стенку.


— Валюша, к вам можно?

Новикова сбросила крючок, вошла улыбающаяся Левченко. Она поправила узел причёски, разгладила брови и, покосившись на зеркало, села.



— Скучаешь, милая? Я тоже. Сегодня видела жёлтые листья, скоро осень! Боже мой! Как быстро уходит время,— заговорила она уныло.— Вот так и не заметишь, как опадут лепестки — и прощай молодость.

Валя почти не слушала. Она только ловила: «грусть… холодная осень… одиночество…» Слова беспорядочно кружились в сознании, вызывая в голове тупую боль. Да, кончается лето, и она снова одна. Корзин и тот…


Она сейчас злилась на Юрку, Корзина, на Матвееву, на себя. Ей захотелось спросить о Корзине. Ни за что! Алла Васильевна сама завела разговор.



— Напрасно вы, Валюша, отвергаете внимание Павла Алексеевича. Это достойный молодой человек. Ему двадцать семь лет. С ним так нельзя, он не мальчик.


— Откуда вы взяли?


— Он находит, что вы дурачитесь, играя, как подросток, в любовь. Взяли на себя роль воспитательницы. Это же, по меньшей мере, смешно. А он, бедняга, увлёкся. Считая вас неспособной ни на что серьёзное, он как будто собирается уехать в тайгу,— сочувственно вздохнула Левченко и, бросив на девушку быстрый взгляд, опустила ресницы.


— Значит, он больше не придёт? — спросила девушка, и голос ее чуть-чуть дрогнул.


— Нет, должен Ещё зайти. Всё дальнейшее будет зависеть от этой встречи.


— Пусть уезжает! — надулась Валя.

Левченко вышла и почти сразу же вернулась с Корзиным. Он пришёл со свёртками в руках, задумчивый и грустный. Алла Васильевна отправилась к себе приготовить кое-что к столу. Корзин взял руку Вали и начал целовать её жадно и долго, говоря что-то ласковое и страстное. Валя зажмурилась. Ей было приятно и страшно.


Пришла Левченко с тарелками, на них была уже приготовлена закуска. Валя даже не обратила на это внимания. В ней что-то возмущалось, протестовало, и в то же время ныло и сладко замирало сердце от ожидания.



— Давайте выпьем! Сегодня, возможно, день моего рождения, а может быть, и похороны всех моих чувств, всего свЯтого, что родилось в моей душе. Выпьем за мимолетную сладость общения с вами, Валюша, и за горечь разлуки. Так не может продолжаться,— горестно улыбаясь, проговорил Корзин и посмотрел в глаза девушки.— Неужели откажетесь и выпить? Не бойтесь, это сладкое.


— Я не боюсь. Можете налить. Я значительно храбрей, чем вы думаете! — решительно заЯвила она и выпила залпом большой бокал. Корзин пил медленно и косил глазами на девушку.

Вале сразу стало легко. Теперь Корзин снова казался милым и бесконечно грустным. Ласковые слова, которыми он сыпал, пьЯнили и кружили голову не меньше, чем вино. Резвый котёнок в её душе прятал коготки. Тепло слов и их нежность, как добрая рука, приглаживали упрямую шёрстку. Левченко принесла гитару. Они пели, смеялись, было чудесно.


Никто и не слышал, как вошла Нина. Корзин, что-то напевая, ласкал губами волосы Вали.


Нина стояла у порога усталая, измученная и потрЯсённая. Её Валя сидела в этой компании и радостно смеялась.


Неприязнь к соседке вызвала приступ гнева. Она не выдержала и резко проговорила:



— Вам не хватает своих развлечений? Зачем вы трогаете эту девочку? Она не для вас! Я не позволю! Я не позволю превращать мою комнату…— Она не договорила и распахнула дверь.

Корзин смущённо поднялся и молча стал одеваться. Алла Васильевна усмехнулась. В её глазах вспыхнули зелёные огоньки. Она обнЯла девушку.



— Напрасно волнуетесь. «Синие чулки» оставьте для себя. А кроме всего, Валюша имеет право распорЯжаться своей судьбой, как и комнатой.

Нина не обратила внимания на её слова. Она торопливо раздевалась.



— Я устала и хочу отдохнуть. Оставьте меня и Валю. Оставьте! — воскликнула она и сразу же замолчала.

Неожиданно для всех Валя поднЯлась, побледнела, губы её упрямо сжались, глаза гневно блеснули.



— Довольно, Нина! — отчуждённо проговорила она и закусила губу.— Можно меня считать кем угодно. Пусть ребёнок, девчонка. Но я считаю позорным прятаться по углам и лгать. Как мне поступать, разберусь сама. Если я не могу принимать у себя друзей, то могу пойти к ним сама. Думаю, там меня не попросят.— Она набросила полушалок и вышла за Корзиным.


— Валя! Валюша! Ты меня не понЯла! Постой, поговорим, объЯснимся! — выбежала за ней Матвеева. Но Валя даже не откликнулась. Она нагнала Корзина, взЯла его под руку и ушла.

Матвеева стояла растерянная и опустошённая.



— Что я наделала, что?..


Погода испортилась неожиданно. С утра было тепло и тихо. Фомин встал рано. Происшествия последних месяцев вызывали тревогу. После гибели Петрова он уже не сомневался, что и эта смерть, и убийство Красюка было делом одних и тех же опытных, безжалостных рук. Пре-ступный мир ожесточённо боролся за сохранение своего влияния, беспощадно расправлялся с людьми, пытавшимися порвать со своим прошлым. Он вспомнил свой разговор с Васьковым и задумался. Да, каждый вырванный из стана преступников давался нелегко. Шла постоянная битва за людей.


Фомин вышел из барака задолго до начала работы и задумчиво бродил по пролеску, оглядывая осенний наряд тайги. В утренних лучах солнца не только склоны сопок, долина и лес, но и струганые брёвна построек, и загорелые лица уходящих на работу людей, и даже глинистая насыпь дороги — всё было жёлтым и золотым.


На строительстве авторемонтного завода Фомин вместе с прорабом просмотрел сменные задания бригадам и встретил развод у проходной. На пятиминутке он рассказал о работе дорожников, о Сопливом косогоре, о зыбунах восемьдесят седьмого километра. Назвал фамилии лучших. РазъЯсняя исправительно-трудовую политику, не забыл сказать о лентяях и нарушителях лагерного режима…


С моря побежали отдельные вихорьки, подхватывая сухие листья, хвою и пыль. Пока он дошёл до лагеря, они уже переросли в целые стремительные волны. На глади бухты заметались белые буруны. Рваные облака, перегоняя друг друга, помчались в тайгу. Ветер уже с шумом вздымал жёлтую пыль трассы и с озлоблением швырял её в стёкла рам и в деревянные стены конторки. К вечеру море бушевало. ТЯжёлые волны бились о срубы пирсов, размывали насыпи порта и дороги. Порывы ветра срывали толь с крыш, обдирали листы железа, с грохотом раскидывая их рядом с незаконченными постройками. В кабинете стало холодно. Колючий ветер проникал в щели. Фомин закрыл форточку и накинул шинель.


Пришёл курьер и вместе с корреспонденцией принёс свежую газету.



— СвОя! — радостно схватился Фомин, разворачивая первый номер печатного органа политической части. Вот и газета. Смотришь, пройдёт несколько лет и будут свои журналы, возможно, и своё издательство.

Он вынул записную книжку. В ней Сергей отмечал все знаменательные даты. Он записал: «Октябрь, 1932 год. Первый номер газеты «Дальстрой» — и начал просматривать ещё пахнущие краской столбцы.


Дорога. Все силы сосредоточены там. В бухту Амбарчик с Лены пришли первые речные пароходы ««Якут», «Партизан». Североморская экспедиция Пхакадзе — в районе Певека. СвЯзисты натЯнули провода — девяносто километров. Магаданские строители заканчивают первую тысячу метров водопровода. Готовят к сдаче первые двухэтажные, щитовой конструкции, дома. В небольшом газетном листке весь размах работы Дальстроя — от берегов Охотского моря до Северного Ледовитого океана. Фомин отложил газету.


За окном свистел и выл ветер, рассыпая сухую снежную крупу. Белая полоска снега, проникая в щели плохо подогнанной рамы, выросла на подоконнике маленьким сугробом. Вот и зима! Первая, пугающая всех колымская зима.


Затрещал телефон.



— Да. Это я, Фомин! Алла Васильевна? Билеты? Нет, благодарю, да и какой я для вас кавалер? Неучтиво? Но что делать — я солдат! Извините, не могу! Нет, нет, до свидания! — Он повесил трубку и прошёлся по кабинету.

Чем объЯснить её внимание? Что у них общего? — спрашивал он себя и невольно возвращался к тому вечеру. Он закрыл глаза и сразу увидел её зовущий взгляд, почувствовал аромат духов и услышал ласковый шёпот. Сергей смущённо улыбнулся. Вот же змея, чёрт бы её забрал! Как она может?..



Вечером зашла Нина. Она стрЯхнула снежную пыль, набившуюся в складки пальто, и удивилась:



— Как у тебя холодно! Почему не заставишь заклеить раму и затопить печь? Тут немудрено и простудиться. Пойдём, заодно и проводишь меня. Такой ветер, одной, пожалуй, и не добраться.

Было уже тЕмно. Порыв ветра вырвал из рук дверь.



— Сергей, держи, уносит! — крикнула Нина. Сергей нагнал ее, подхватил под руку.


— Вот он, Север! Начинает показывать зубы,— крикнул ей на ухо Сергей, но она только покачала головой, давая понять, что не слышит.

Казалось, ветер решил разметать, снести и уничтожить всё, что построили люди. Зазвенела разбитыми стёклами рама, заскрежетал и с гулом упал с крыши оборванный лист. Набежавший порыв ветра, подметая всё на своем пути, с шумом погнал по обледеневшей трассе листы фанеры.



— Наконец-то! — вздохнул Фомин, когда за ними захлопнулась дверь…

Нина Ивановна ещё сбрасывала с ресниц намёрзшие ледЯные крупинки, как из комнаты открылась дверь и вышла Валя с Корзиным.



— «А он, мЯтежный, просит бури, как будто в бурях есть покой»,— пропела она и, взяв под руку Корзина, вышла.

Нина поставила чайник на примус и провела Сергея в комнату.



— Удалось с ней поладить? — спросил Сергей.


— Разбитое плохо склеивается, Я извинилась. Внешне всё по-старому, но… — она наклонила голову,— но уже того доверия нет и не будет. Валя права: порой молчание хуже лжи. Достаточно обмануть один раз.


— Ты обманула? В чем жё? — забеспокоился Сергей.


— Мне не хотелось подавать плохой пример, и я молчала, надеясь, что ты сам догадаешься вызволить меня.


— Но я же предлагаю. Пойдем и распишемся хоть сейчас,— горЯчо возразил он.

Нина задумчиво покачала головой.



— Сейчас? — повторила она.— А раньше? Это всё равно заплатка правды на старой прорехе лжи. Какая разница, когда её поставить.— Она открыла дверь и прислушалась.— Кипит.


— О чём ты говоришь? — воскликнул он запальчиво.


— Не надо, родной мой. Я думаю, что всё хорошее бывает раз, а тем более, доверие,— перебила она его мягко и вышла на кухню.

Сергей пил маленькими глотками и смотрел на её лицо. Нина о чём-то сосредоточенно думала, даже брови сошлись у переносицы.


Ого! Да тут кое-что есть, кроме нежности,— невольно подумал он и сразу почувствовал себя маленьким перед этой всегда спокойной и милой женщиной. За окном бесновался ветер. Фонарь на столбе раскачивался.


Валя вернулась возбуждённая и с порога начала рассказывать:



— Что-то страшное. Всё ломает, корёжит, несёт,

Устоять невозможно. Из Нагаево доносятся тревожные гудки. Туда прошло несколько тракторов и с ними группа рабочих. Там, наверное, что-то неладно.


Матвеева молча поднЯлась и стала торопливо одеваться.



— Ты куда? — встрепенулся Сергей. Валя промолчала.


— У каждого человека есть долг, тем более, я врач. А разве ты не считаешь нужным пойти в Нагаево?


— Почему же? — неопределённо протЯнул он. — Только, знаешь ли, есть вещи, осмысленные, оправданные, но есть и безрассудство,— бормотал он, но Нина его не слушала, она разговаривала с Валей.

Фомин замолчал: «Не хочет и слушать…» Он вышел в коридор. Из своей комнаты выглянула нарядная Левченко.



— О, это вы, целомудренный молодой человек?., — поднЯла она брови, В это время вышла и Нина. Алла Васильевна пожаловалась:— Одинокая, скучающая женщина пригласила вашего знакомого в кино. Такой ветер, одной страшно. И вы думаете, он любезен? Сергей Константинович, вы меня обидели. Женщин не следует оскорблять пренебрежением, Имейте в виду, это опасно. Они злопамятны!

Фомин оправдывался:



— Да что вы! Я совсем не это имел в виду. Какой я для вас спутник?


— Почему вы считаете, что вас приглашают обЯзательно как кавалера? — со смехом перебила она.— Почему вы не находите возможным пойти как знакомый. Разве это предосудительно?


— Постараюсь исправиться!

Он пропустил Нину вперёд и закрыл входную дверь.


Особенно ожесточённый, шквальный порыв подхватил их и швырнул в сугроб. Перекатываясь, они остановились, когда их прижало к столбу. Над головами раскачивалась лампа. Провода рыдающе гудели. Столб пьяно покачивался, захлёбываясь в глухих стонах. ЛедЯная крупа, как горох, щёлкала о твёрдую корку снега, покрывшую дерево, и разбивала до крови лицо. Тускло перемигивались наружные фонари.



— Это безумие! Вернёмся, пока не поздно! Пойдём ко мне, тут рядом,— крикнул Сергей, но ветер относил его голос.

Нина вытерла рукавичкой лицо.



— Как ты можешь так говорить?! Там, возможно, люди! Люди, говорю.— Она закашлялась.— А впрочем, если хочешь, можешь вернуться, но один!

Он увидел её громадные зрачки.


Он выждал, пока прокатились белые валы, схватил Нину за руку и бросился к следующему столбу. Снова порыв ветра сбил их с ног, и они лежали, ожидая, когда можно будет подняться.


Прошло несколько секунд. На них уже нанесло целый сугроб. У Нины только чернела пола шубки и кусок шерстЯного платка.



— Это неоправданная глупость, вернёмся!—настойчиво повторил Фомин и сжал её руку.

Нина решительно освободила пальцы.



— Нина, разве я о себе? — с отчаянием выкрикнул он и снова схватил её руку.

Так, перебегая от столба к столбу, от сугроба к сугробу, они выбрались на вершину Нагаевского перевала. Леском пробираться стало значительно легче. Когда налетала снежная волна, они хватались за деревья и пережидали.


Новый порыв, казалось, потряс землю. Над Магаданом блеснули яркие голубые огни. Ветер подхватил и рассыпал искры. Всё погрузилось в чёрную мглу.



— Кажется, приехали. Замыкание на линиях. Без света можно и не дойти,— холодно сказал Фомин.

Она мягко прижалась к его руке.



— Милый ты мой! С тобой не страшно, дойдём! Кто же останавливается на половине дороги?

Но вот в тЕмноте моргнул красный свет и погас. Машина! Побежали на спасительный огонёк. Ещё несколько перебежек, и показалась чёрная тень. Рубиновый свет заднего фонарика проглядывал через чёрные выхлопы мотора и провалы пурги. Последний бросок, и Нина уже прижимала окоченевшие руки к тёплому радиатору, а Сергей барабанил по закрытой кабине. К их удивлению, никто не отозвался.


Машину уже наполовину занесло снегом. Дверки обледенели. На капоте, закрывая стекло, лежал целый сугроб, но мотор работал и чадил едким дымом.



— Пожалуй, нужно разбить стекло? — нерешительно проговорил Фомин. Нина подала ему камень. Он разбил стекло, нащупал ручку и нажал. В распахнутую дверь головой вниз вывалился человек и, скатившись с подножки, продолжал крепко спать.


— Что такое? — Нина наклонилась к лицу.— В кабину! С ним плохо! — Она открыла дверку и всё понЯла. В кабине стоял едкий угар. Значит, что-то неисправно. Заснул и угорел,


— Выключи мотор! Давай его сюда! Голову ближе к дверке, а теперь массаж. Виски! Грудь! Правильно! — распорЯжалась она, и Фомин старался делать так, как ему говорят.— Дела плохи! Нужны горячие компрессы. Что же делать? Шире открой ему рот! Сжал зубы? Ничего, раскрывай. Теперь бы воды, но где её взять? Давай снег!

Сергей не узнавал Нины. Голос её окреп. Она приказывала, хлопотала. Парень не приходил в себя. Нина сбросила шубку, снЯла шерстЯную кофточку и заботливо закутала ему голову и плечи.



— Тут мы ничего не сделаем. Нужна помощь, и немедленно. Иди!


— Куда? Да ты что? Один? А потом, как же ты?


— В Нагаево, иди против ветра на шум волн. Там в экспедиционной всегда люди. Упряжку, лошадь — всё что угодно. Только быстрее. От этого зависит жизнь. Я буду здесь. Нужно, следить за его дыханием.

Фомин нерешительно молчал.



— Возьми его голову, массируй виски и разжимай зубы,— приказала она, уступая своё место. Когда Сергей сел, она соскочила с подножки и, крикнув:— Следи, я сама! — скрылась в тЕмноте.

Всё это было так неожиданно, что Сергей не сразу пришёл в себя. Пока он уложил больного и выскочил из кабины, её уже не было видно. Он бросился вниз, кричал, звал, но его голос сразу же тонул в рёве ветра. Он упал и потерял ориентировку. Мотор они выключили сразу, и рубиновый огонёк погас.


Сергей остановился. Снизу доносился грохот волн.



— Мерзавец! — выругался он.

Впервые в жизни он чувствовал к себе такое отвращение. Он ещё долго бродил и едва разыскал машину. Парень снова сжал зубы и тяжело дышал. Сергей решительно раздвинул ему челюсти и начал делать всё, что говорила Нина.


Не прошло и часа, как чёрную мглу пронзили два огненных глаза, и почти тут же, громыхая гусеницами, у машины остановился вездеход.



— Где тут больной? — из кабины высунулось круглое румяное лицо.

Фомин вскочил на гусеницу и, задыхаясь от волнения, спросил:



— Скажите, как доктор? Доктор Матвеева? Она ушла одна.


— Чернявенькая? В шубке? — улыбнулся человек и махнул в сторону моря.— Она там, с начальством. Что там творится! Разметало все катера, баржи. Вытаскивают, что возможно, тракторами. Есть пострадавшие.— Он вдруг спохватился и строго крикнул:— Давай больного. Эту машину директор Дальстроя послал лично. Мне ведь снова на берег.

…Снежный буран бушевал трое суток. Штормовые волны исковеркали и вывели из строя все буксиры, моторки и катера. Ветром повыбивало рамы, оборвало кровлю. Землянки и бараки забило сугробами до крыш, только трубы указывали их местонахождение.


Нина, скользя по обледеневшим сугробам, проваливаясь по пояс, пробиралась на работу. После пурги было тихо, шёл густой снег. Снежинки падали на лицо, таяли, и капли стекали на воротник. Она смахивала их уголком платка и улыбалась.


Ей было приятно вспомнить тот вечер. Пусть боялась, но пересилила страх и пошла. И всё это было не напрасно. Кто знал, что это тот, самый водитель Горшков, с которым она натягивала палатки. Какая всё же удача. Опоздай на полчаса — и погиб бы хороший парнишка.


Она стала думать о Фомине. Чудак, зачем он так переживает? Разве он мог оценить состояние больного? Только в зависимости от обстановки можно было правильно решить, что следует предпринимать. Смешной,— снова улыбнулась она и открыла дверь в амбулаторию.


В палате жарко горела печь. Нина набросила халат и позвонила Фомину.



— Сергей! Передай мои конспекты руководителю партшколы. Я не могу. Сегодня и завтра заседание первой врачебной ассоциации по борьбе с цингой. Вернусь, очевидно, поздно. Можешь взять сейчас. Жду!

Сергей пришёл сразу,



— Мне так всё это неприятно,— заговорил он. Но Нина только засмеялась.


— Не нужно, родной. Всё хорошо. Да если бы не ты, разве бы я решилась?

…Ещё у дверей своего кабинета его встретил настойчивый телефонный звонок, Сергей поднял трубку и узнал голос Аллы Васильевны,



— Дорогой мой. Я очень нуждаюсь в вашем совете,—щебетала она вкрадчиво — Мне нужно поговорить с вами. Скажите, когда вы освободитесь?


— Не раньше десЯти,— буркнул он не совсем любезно.


— Не бойтесь, дорогой. Я вас не задержу,— засмеялась она и уже серьёзно добавила: — В девять я подожду вас у гостиницы.— И, не ожидая ответа, повесила трубку.

Аллу Васильевну он увидел издалека. Сергей узнал её по беличьей шубке и походке, отличающей её от остальных женщин. Она почувствовала его взгляд и поднЯла голову.



— О! Я так признательна вам! — воскликнула она растроганно и, улыбнувшись, пошла рядом.


— Я слушаю вас… — покосился несколько смущённо Фомин, сбавив шаг,


— Не здесь же, дорогой мой! Переговорим у меня,— бойко ответила она,— Да возьмите меня под руку, здесь очень скользко.

Сергей почувствовал себя неловко, словно вместо армейской фуражки он надел старомодный цилиндр. Левченко, очевидно, понимала его состояние. Лукаво подшучивала:



— Да не бегите же вы, ради бога. Никто за нами не гонится.

Дверь была на замке. Алла Васильевна быстро открыла её и включила свет.



— Теперь раздевайтесь. Сегодня вы мой гость и советчик.

На столе стоял графин с коньяком, нарезанные, посыпанные сахаром лимоны, две рюмки.



— Как это понять? — усмехнулся он, бросив насторожённый взгляд на комнату Матвеевой.


— Да вы не бойтесь. Никого там нет и долго не будет,— сказала она нарочно громко и расхохоталась,— Мужчина, а ведёте себя, как гимназист. Стыдитесь, друг мой, стыдитесь! — Она сбросила шубку и осталась в домашнем зелёном платье в горошек, с белым воротником. Платье ей очень шло.


— А теперь садитесь, и мы выпьем по рюмке коньЯка. Врачи утверждают, что повышает тонус. Прошу вас— Она наполнила рюмки.


— Мне, право, неудобно. Всё это неожиданно… И Ещё коньяк.,.


— Не заставляйте меня и здесь ждать. У меня сегодня хорошее настроение и хочется выпить.

Она пила медленно, поглядывая на него из-под ресниц. Голубой свет абажура нежными звёздочками искрился в хрустале графина и отражался в весело поблёскивающих глазах.


Фомин посмотрел на неё, давая понять, что время начинать разговор. Но она совсем не торопилась и снова наполнила рюмки,


Фомин пил, не имея мужества отказаться. Голова немного кружилась. Алла Васильевна сидела совсем близко, посмеивалась и не переставала мило и весело болтать.



— Нет, нет! Сегодня никаких деловых тем. Мне так хорошо и не хочется скучными note 23 разговорами нарушать очарование вечера. Да и вам следует развлечься и отдохнуть,— лениво проговорила она и наклонилась совсем близко, протягивая руку к графину.

Уходить! Уходить, и немедленно! — подсказывал внутренний голос. Но его уже опутала её близость. Её тепло захватывало дыхание. Он боялся пошевелиться. Выпьем, и сейчас же уйду,— решил он и посмотрел украдкой на часы.


Алла Васильевна ахнула и схватилась за сердце.



— Сергей! Дружочек! В буфете валерьянка. Плохо с сердцем. Дайте скорей! — зашептала она, задыхаясь.

Он бросился к буфету.



— Уложите меня на кровать. Какой, право, бестолковый,— прошептала она, протягивая к нему руки…

Когда Сергей вышел, в кухне он натолкнулся на Нину. Он видел, как она вздрогнула и побледнела, но не повернулась.


Зачем всё это, зачем? Как всё могло получиться? — думал он.— Мерзко, глупо! — Он побежал, боясь оглЯнуться. Хлопья снега кружились, засыпали следы и падали на лицо, смывая аромат духов, но чем смыть в сердце эту горькую сладость? Чем?



Нина вернулась домой и, не раздеваясь, прилегла на кровать. Она тЯжело вздохнула и закрыла глаза.


Всё было решено. Направление заведующей Среднеканским медицинским пунктом лежало в сумке. Формировался этап заключённых. Оставалось дождаться выхода автоколонны, В Элекчан она должна отправиться в ближайшие дни. За стеной прозвучал беззаботный смех соседки. Острое чувство боли сдавило сердце. По телу разлилась пустота.


В коридор кто-то вошёл. Нина прислушалась — Валя. Но девушка не заходила — значит, не одна. Слышно было, как она тихо смеялась и что-то говорила. Нина села к столу и стала ждать. Маленькая комнатка показалась удивительно уютной. Сколько же прошло времени, как они с Валей переехали сюда? Уже полгода. А сколько изменений!


Наконец вошла Валя, румяная от мороза, внеся с собой прохладу зимы и жизнерадостность молодости.



— Нина, у меня новость! — Она обнЯла Нину и прижалась щекой. Это была снова её Валя.


— Если известие хорошее, я рада за тебя,— Нина ласково поправила её локоны.


— Выхожу замуж! — Нина увидела, как блеснули в ее глазах слёзы.


— Что же, родная моя, поздравляю. Желаю тебе счастья. Но зачем же эти слёзы? — Нина встала.— Я не имею права учить тебя, но всё же. В общем, главное, не ошибись и старайся делать всё прочным.— Она вздохнула и нежно обнЯла Валю.


— «Не ошибись… прочным»,— повторила машинально Валя,— Теперь уже на всё наплевать. Сделано, и думать уже поздно.

Матвеева смотрела на неё изумленно. Она никогда не видела Валю в таком смЯтении.


Но Валя вдруг как ни в чём не бывало расхохоталась.



— Не обращай на меня внимания, Ниночка. Просто стало жаль своей свободы. Не думай ничего, всё хорошо. Я счастлива и рада!


— Ну, вот и отлично. А я уже подумала, что у тебя не совсем всё ладно,— улыбнулась Нина и тихо сказала:— У меня тоже новость.


— Наконец-то! — хлопнула в ладоши девушка и принЯлась её обнимать.


— Не то, родная моя, нет! Уезжаю на Среднекан с первой автоколонной. Получила туда назначение.


— А Сергей?


— Не нужно об этом. Я не задавала тебе подобных вопросов. Если уезжаю, значит, так нужно.

В комнате соседки послышался чей-то неприятный, незнакомый бас. Фальшивя и путая, он затЯнул арию Ленского.



— Там всё притворно и фальшиво. Прошу, берегись их всех. А теперь давай ложиться. А там видно будет, что приготовит нам грЯдущий день,—дрогнувшим голосом проговорила Нина и стала готовить постель.


Было ясно. С румяного неба хлынули солнечные лучи и тихо легли на вершины сопок. Скинувший хвою лиственный лес засветился кружевными узорами. В тайгу тЯнулось полотно дороги. У головной машины, рядом с диспетчерской, не переставая гремел оркестр.


Нина, закутавшись в тулуп, сидела в кабине, нетерпеливо ожидая, когда тронется колонна. Валя смотрела на неё мокрыми от слёз глазами. Окна в кабине затЯнул тонкий рисунок льда, только в узкую щёлочку рамки виднелись проходящие фигуры людей.



— Опять прошёл,— тихо прошептала Валя.


— Не надо, милая, ни к чему. Так будет лучше для нас обоих.— Нина поднЯла воротник тулупа и закуталась с головой.


— Это уже четвёртый раз. Он настойчиво ищет. Разреши, Ниночка, я выгляну.


— Нет, нет, не нужно.

Между машинами заскрипели торопливые шаги бегущих людей. Водители спешили к своим машинам.



— До свиданья, Валюша. Сейчас прибежит и мой шофёр. Не хочу прощаться в открытую дверь. Будь здорова и счастлива. Думаю, ещё встретимся.— Матвеева привлекла девушку и поцеловала.— Может быть, что-нибудь передать? — тихо спросила она.

Прибежал водитель и открыл дверку, ожидая, когда освободится сиденье. Впереди уже трогалась колонна, Валя соскочила с подножки.



— Передай всё как есть. И ещё скажи, Валька — набитая дура.

Шофёр включил скорость, и машина покатилась, коптя выхлопом. Валя бежала рядом и махала рукой.



— Ещё скажи… скажи… Нет, ничего не надо,— махнула она в последний раз и отстала.

Головная машина медленно и тяжело поползла на подъём. Ветер трепал красные флажки, украшающие колонну. Чёрные фигурки провожающих далеко растЯнулись вдоль дороги. Они что-то кричали, махали шапками. Холодный ветер пахнул в лицо. Нина оглянулась в последний раз на Магадан, закрыла дверку и стала вытирать глаза.



— Да, доктор. Не вы, лежать бы мне тысячи лет в мерзлоте, усмехнулся водитель, забавно наморщив нос— Когда мне сказали, что вы спрашиваете меня, я даже оробел.


— В рубашке вы родились, Горшков,— откинула воротник тулупа Нина.— Но почему вдруг оробели? Мне просто хотелось ехать именно с вами, вроде бы уже свой человек.


— Как вам сказать, Ещё не болел, а тут сразу вон было куда,— он поскоблил ветровое стекло и заговорил о другом:— Дороги плохие, постоянно обрываем трубы глушителя. Прокладок нет, да и с заявочным ремонтом только-только,— Он замолчал, облизал губы и, не скрывая зависти, спросил:—Значит, Юрка на приисках?


— Да.


— Везёт же людям. А мы когда ещё доберёмся.

Начался спуск, дорога стала хуже. Горшков замолчал и сосредоточенно крутил руль, объезжая глыбы грунта. Стало холодней. Нина поднЯла воротник и закрыла глаза.



— Доктор, разомнитесь. Придётся постоять: наледь,— тронул её осторожно Горшков и, хлопнув дверкой, побежал к головным машинам. Нина вышла и стала ходить по обочине дороги.

Смеркалось. Тайга показалась совсем непривлекательной. Внизу, в пойменной части распадка, курилась наледь и блестело зеленоватое зеркало льда. Впереди колонны у спуска ревели моторы и слышались голоса водителей:



— Давай! Давай! По-ошла! Наж-жи-май!..

Вернулся Горшков.



— Садитесь, будем переезжать.

Передняя машина уже тронулась. Заскрежетал скоростями и Горшков. Не доезжая до воды, он остановился и выглянул в дверку. Передний автомобиль, переваливаясь по ухабам, сползал вниз.


Переехал и Горшков. Поставив машину на бровку дороги, он сразу же вернулся к переправе. В кабине стало холодно. Нина задремала.


Проснулась от вспыхнувшего рядом костра. Горшков бегал и что-то ворчал. Под кузовом трепетало пламя.



— Что случилось? — высунулась она из кабины, оглядывая дорогу.


— Масла в голове маловато, вот и ковыряемся,— залезая под машину, пробурчал водитель и начал колотить по барабанам колёс.


— Надолго? — Её пугала мысль остановиться на дороге.


— Ничего особенного. Просто приморозили колодки. Надо было прогреть торможением,— крикнул он из-под кузова и ещё с большим озлоблением загрохотал по колёсам.

Такая же участь, очевидно, постигла большинство автомобилей. Всюду горели костры и доносились звуки ударов по металлу.


Горшков поспешно вскочил в кабину и включил скорость. Мотор заревел и стал грохотать. Тогда он переключил рычаг, машина рванулась и сдала назад.



— То-то! — ухмыльнулся он и вынул папиросу.


— Ну что?


— Теперь всё, скоро поедем.— Он растёр руки и зажёг спичку.— Поди узнай, что прихватит. В такие морозы ездить не приходилось. Но ничего, теперь будем умней,— как бы оправдываясь, говорил он, с жадностью дымя папиросой.

Колонна двинулась дальше. Становилось всё холодней и холодней. Нина сжалась в комочек, стараясь уснуть. Водитель скоблил стекло, открывал дверку, без конца останавливался и куда-то убегал. Нину то подбрасывало под потолок кабины, то болтало по сторонам. На дороге попадались наледи, выбоины. В конце концов Нина уснула. Разбудил её холод. Замёрзли ноги, и мороз уже пробрался под тулуп. Колонна опять стояла, Горшкова в кабине не было. В замёрзшее стекло проглядывал серый рассвет. Она открыла дверку. Внизу белым озером лежал туман. Водители окружили большой костёр.


Первым отошёл от костра Горшков. Он стремительно подбежал к машине, поднял капот и, уткнувшись в мотор головой, начал что-то крутить, согревая руки у губ.



— Опять поломалось? — вздохнула Матвеева.


— Подачка, доктор, подачка. Век живи, век учись. Нужно было поставить дополнительные фильтры. Приходится начинать с азбуки.— Доносилось из-под капота. Он быстро захлопнул его и вскочил на сиденье, подул на замасленные руки и начал заводить мотор.


— Припухнешь, тогда прикуривай,— нахмурился он, прислушиваясь к вспышке. Мотор чихнул, выстрелил несколько раз и завёлся.— Успели!

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги