Колонна продвигалась в тайгу. Из разбросанных по трассе избушек и палаток выходили строители дороги, махали шапками. На границах участков дежурные бригады разводили костры, ожидая машины, и бежали за ними до следующего костра.


В Элекчан прибыли на вторые сутки. В маленькой экспедиторской жарко горела печь. Можно было отдохнуть и приготовиться к следующему участку пути.


Из Элекчана Нина выехала конным транспортом только семнадцатого Января. В этот день и свЯзисты праздновали свОю победу. Они пришли на Элекчан. Над тайгой застыл плотный серый туман. Морозный воздух захватывал дыхание и белой пудрой ложился на одежду, Лошади пофыркивали и сами начинали бежать. Транспорт остановился на отдых в маленьком зимовье. Коню-хи укрыли лошадей тулупами, дали овса и занЯлись ужином.


Матвеева лежала на нарах, счастливая наступившим отдыхом. Горящие дрова освещали и закопчённые стены зимовья и такие же чёрные от ветра и холода лица конюхов.


Пожилой конюх, пришивая пряжку подпруги, рассказывал:



— Колонна машин не новинка для элекчанцев, а вот когда прошлой зимой пришли первые трактора, то наделали страшный переполох. Никто не ждал. И вдруг ночью над лесом поднЯлись в небо красные лучи и донёсся скрежет, лязг. Первым заметил это сторож и прибежал к нам в барак. «Мужики! Что-то неладно в лесу. Гляньте!»— проикал он, а сам трЯсётся. Человек не в себе. Вышли, и верно. Что-то рычит, звенит, скрежещет, а по небу ползают кровавые полосы. Что это, светопреставленье? Дело прошлое, многие из нас тракторов отроду не видали, а кто и видел, да разве придёт в голову, что они зимой в морозы могут в глухомани поЯвиться? Стоим, переглядываемся, а душа в пятки.


— Небось всех свЯтых вспомнили? — засмеялся молодой парень, артистически нарезая ломтями хлеб на всю артель.


— Чего греха таить, было дело,— простодушно признался рассказчик и невозмутимо продолжал:— На Элекчане жило несколько семейств орочей. Они повыскакивали из юрт, смотрят то на нас, то на красные столбы.

А тут как из леса выглянули два огненных глаза, а за ними ещё и ещё. Из-за тЕмноты ничего больше не видно. Слышно только грохот и визг. Струхнули все насмерть. Первыми бросились в тайгу орочи, подхватив чуть ли не голыми ребЯтишек. Надо признаться, и наши не отстали, только треск пошёл по кустам.


Он засмеялся и почесал лохматую голову.



— А трактористы, оказывается, нарочно обвЯзали фары красной материей, чтобы торжественней въехать в посёлок.


— Сознайся, батя, было дело — тоже подорвал? — захохотал парень.


— Нет, не успел. Может, и не отстал бы, да годы не те. Оторопел, а когда очухался, меня уже обнимали трактористы.


— Ну и долго собирали людей по тайге?


— Своих скоро. А орочи вернулись на другие сутки. Потом их катали на железных олешках. Ничего, привыкли.

Матвеева не заметила, как задремала. На рассвете транспорт двинулся дальше, а на седьмые сутки она увидела серые срубы бараков, засыпанные снегом до крыш. Это был Среднекан.




ГЛАВА 19



В углу барака, отгороженный простынями, лежал с воспалением лёгких Миша. Юра сидел рядом на скамейке, смотрел на его осунувшееся лицо и убеждённо говорил:



— Виноват ты сам, Мишка. Вымок, нет спичек, надо бегом в посёлок. Откуда у тебя взЯлась эта деликатность? Женя пришла бы и одна как миленькая. А вот теперь валяйся.


— Ладно, брось. Не все же такие, как ты. А может быть, мне температура и не особенно мешает. Может быть, мне не так уже и плохо и даже хорошо.— Мишка поднял руку, покрутил пальцами и, не договорив, отпил глоток чая и посмотрел в окно.— Кажется, идёт мой лекарь,— усмехнулся он и поправил рубашку.

В тамбуре хлопнула дверь, и в барак вошёл пожилой мужчина с красным, опухшим лицом, с большим носом, испещрённым синими прожилками. Покачиваясь, он подошёл к загородке и откинул занавеску.



— Ну-с, как себя чувствуем? А ну-ка поднимите рубашку! Отлично-с! Пройдёт, всё это мелочи жизни,— успокаивал он, прикладывая трубку к груди Мишки, второй конец её не попадал в ухо.

Юткин числился заведующим амбулаторией. До революции он был корабельным военным врачом, а сейчас в Среднекане — единственным представителем медицины.



— В лёгких чисто, но полежать надобно,— проговорил он, заканчивая осмотр,— В таких случаях, молодой человек, сразу граммушек двести — никаких последствий. А теперь за пренебрежение к своему здоровью придётся принимать не совсем приятную микстуру.

В это время пришла Женя и принесла утиный бульон, Юткин приосанился, но, посмотрев на свой не совсем чистый костюм, набросил шубу.



— Ну-с, поправляйтесь. Всё в порядке, и никаких опасений,— Он молодецки поклонился и вышел.


— Кажется, наш доктор опять под этим,— засмеялась Женя.


— А когда он бывает под тем? — ответил Мишка.— Моряк, что вы от него хотите?


— Я, Миша, сама вас вылечу,— Женя взЯла его руку и стала слушать пульс, посматривая на часы.


— Тогда я всё время буду болеть. Мне это начинает нравиться. А если вы будете торопиться, я снова залезу в воду,— затараторил было Мишка, но в барак с шумом вошли старатели. Они уходили на зиму в Нагаево и, как это было принято, ходили по баракам и прощались. Пришёл и Космачёв.


— Ну, Миша, поправляйся. Это дело, ей-богу, ни к чему. До свидания, Женя, дай вам бог хорошего жениха. Ну а я ухожу. Не поминайте лихом. Не умрём, так весной увидимся,— говорил он, весело посмеиваясь в бороду и пожимая руки.


— Ты, Юрка, проводишь? — задержал он руку Колосова,


— Конечно, Идём,— Колосов поднялся и вместе со старателями вышел из барака.

Худые лошади, запрЯжённые в сани, понуро жевали, выхватывая рывками клочки сена из передних саней. Позванивали печально удила. Хотелось к зелёным лугам, где не давят голые вершины сопок. Хотелось увидеть серые пятна деревушек, белёные избы, извилистые речушки, заросшие кудрявыми ивами. Услышать задорный крик петуха…



— ПотЯнулись, бедолаги,— толкнул Юрия Космачёв, показывая на небольшие группы людей. Старатели уходили с сидорами за плечами, в телогрейках, перетянутых ремнями, и ичигах, слишком уж налегке. Первым транспортом на поправку в Нагаево отправляли ослабевших лошадей.


— Чего вы торопитесь? Лошадей только запрЯгают,— спросил Колосов.


— Всё это больше для порядка. Придём мы в Нагаево раза в два быстрее. А всё же впереди лошадёнки идтй веселей, да и случись что-нибудь, подберут в зимовье. Как-никак пЯтьсот вёрст.— Он покосился на избушку уполномоченного и усмехнулся.— А ловко он, разбойник, поставил избёнку, хотел бы, да не обойдёшь.

Фалько как раз налаживал нарты, привязывая сзади какие-то меховые узлы.



— Михаил Михалыч, прощай, дорогой! — лихо помахал ему старатель шапкой.— Только зря привязываешь за обшивку: ненадёжно! Крепи за копылки, верней будет! Прощаться не захожу, надеюсь, через денёк нагонишь! Надоест Ещё прощаться да здороваться! Ну, покедова! — Он надел шапку и помахал ещё раз рукой.


— Приведётся и встретимся, крестничек1 Ты ведь без почёта непривычный! Так что будь здоров,— крикнул Фалько.


— Ну, теперь держись! Не успокоится. Проводит до Нагаево. Видел, сколько продуктов на нартах? — Космачёв улыбнулся и крепко пожал Юрию руку.— Задержусь или что случится, барахлишко побереги, пригодится.


— Что так? Перемудрил?


— Всяко бывает. Земля, говорят, вертится, и не заметишь, как вверх ногами можешь очутиться,— ответил он и зашагал по дороге, нагоняя товарищей.

Стихли шаги старателя, Юрий побрёл по дороге. Высились новые срубы жилья. Он увидел и свой барак, приткнувшийся к серому срубу, похожему на зимовье. Его помог закончить Митяй со своей артелью.


Посёлок затих. Не было слышно ни стука топоров, ни голосов, ни смеха. Если бы не дым из труб и не звуки работающей паровой машины на станции, можно было подумать, что устье Среднекана оставлено людьми. Транспорт не приходил. Кроме продовольствия, привезут и почту, значит и письма! Эта мысль вызвала воспоминания о Вале. Колосов остановился. Неужели опять не напишет? Валька, Валька! Ничего не растерял, всё тебе.


С лиственницы посыпалась хрустальная хвоя изморози, Он поднял глаза. Помахивая серым пушистым хвостом, на ветке сидела белка, бойко посматривая на него чёрными пуговками глаз.


Колосов поднял воротник и зашагал в посёлок. Представлялась возможность устроиться с питанием у мамки старательской артели, переехавшей зимовать на устье Среднекана. Артель построила себе барак. В одной половине жила мамка Оленка с мужем, не старым, но болезненным человеком лет сорока пЯти.


Оленка была значительно моложе. Краснощёкая, налитая здоровьем, энергичная сибирячка с крупными и властными чертами лица. Она не только стирала, чинила одежду и готовила пищу для старательской артели, но и держала их всех в своих крепких руках. Про неё говорили: бой-баба. И верно, старатели её побаивались.


Когда пришёл Колосов, она стояла с метлой и отчитывала крепкого Деревцова. Потупившись, он что-то мямлил, пытаясь оправдаться.



— Ты что же, варнак, от дому стал отбиваться? Что я тебе — куфарка, прислуга? Бегать за тобой буду? Не ужинал, не завтракал, ты что себе думаешь!—наступала она на него с такой решительностью, что, казалось, её метла вот-вот будет пущена в дело.

Деревцов виновато переступал с ноги на ногу.



— ЗемлЯков провожал, да и выпил маленько.


— Только ли? А где деньги? А ну, покажи кошелёк! Молчишь, разбойник! Просадил?! — бушевала она, потрЯсая кулаком.— Опять королю под бороду заглядывал, анафема! Баба ждёт, детишки голыми пузами по полу елозят, а он тут себе спирт хлещет да ночами в карты дуется.— Она швырнула в угол метлу, толкнула подвЕрнувшееся полено и подступила вплотную к старателю.

Колосов растерянно топтался. Грозный вид мамки не располагал к разговору.



— Так ты что, всю жизнь в земле ковыряться думаешь? — шумела она.— А я твои портки стирать да зашивать буду? ПоглЯди на себя, на кого похож?


— Всё, всё, мамка. Последний раз.— Чувствовалось, что он переживал свои неудачи и был рад ругани Оленки. Это приносило ему облегчение. По мере того, как она сильней расходилась, сбегали с его лица резкие морщинки, оно понемногу светлело.


— Это который последний раз?

Деревцов покосился на противень с оладьями.



— Вот что, Микола, хочешь оставаться; оставайся, но с условием. Отдавать все деньги мне. Я сохраню. У меня немного разгуляешься. А нет — катись! — Вытерла руки о фартук, ещё покосилась на старателя и поставила на стол тарелку с оладьями и кружку чая.


— Ну а ты, хлопчик, тоже на стол проситься пришёл? Знаю, знаю, мужики уже говорили,— сказала она Юрию, глянув через плечо.— Только у меня строго. Ни на кого не поглЯжу. Смотри, если наше условие не подходит, то и не заводись.


— Ругать меня вроде бы и не за что. Не играю, не пью! — немного смутился Колосов.


— Э-э… да ты совсем Ещё парнишечка,— удивилась она, присмотревшись к Юрке. Он вспыхнул от такого заключения, но промолчал.— Ну что же, сынок, тащи, что у тебя накопилось постирать, поштопать. Своего бог не дал, за тобой как-нибудь доглЯжу.


С пуском электростанции у юрты Гермогена ежедневно останавливалось и ночевало несколько нарт. Приезжали таёжные люди: старики, молодые женщины и подростки. Маленькая юрта забивалась мехами, сумками, чайниками и гостями. Пока варилась оленина, люди, не переставая, рассматривали чудесную лампочку, щурились от света, щупали руками, щёлкали выключателем.


Одни по-детски заразительно смеялись, потирая руки. Другие со страхом смотрели на чёрную коробочку выключателя, опасливо притрагиваясь к белой кнопке, третьи переговаривались, не спуская глаз с золотистого волоска.


Гермоген всё это время был необычно оживлён. Он, важно включая свет, уверенно поглаживал колбу лампочки, что-то объЯснял, показывая на провода. Махал рукой в сторону станции и говорил, говорил, говорил. За это время он, очевидно, наговорил больше, нежели за всю жизнь. Потом он поворачивался в сторону Юрия и, видимо, начинал расхваливать парня. Это было видно по глазам гостей и их отношению, что крайне смущало Колосова. В такое время он старался быть дома как можно меньше.


В этот раз он пришёл с работы и лёг. В юрте никого не было. Проснулся от скрипа нарт, возни и глухих голосов за дверью. Он поспешно вскочил, так как порой, оберегая его сон, старик мог и не впустить гостей в юрту.


Тихо скрипнула дверь, и показалось насторожённое лицо старика. Увидев Колосова у стола, он быстро вошёл.



— Олешка сопках ходи нету. Распадках много ходи есть. Пурга будет,— поделился он своими наблюдениями, взял топор и принЯлся рубить дрова, складывая их у самой двери юрты.

Гости возились с упряжками, угоняли оленей на выпас. Скоро вошли в юрту в расшитых бисером кухлянках и торбасах две молодые девушки и средних лет Якут. Гермоген подбросил в печь дрова. Якут поставил варить мясо и чайник. Сразу стало жарко. Прибывшие сбросили верхнюю одежду и уселись у стола. Гермоген щёлкнул выключателем, стало светло. Якут вздрогнул и зажмурился, старшая девушка ахнула и закрыла руками лицо. Младшая, совсем ещё молоденькая, румяная, с чёрными быстрыми глазами и красивым лицом, отпрянула от стола и, натолкнувшись на Колосова, схватилась за него руками. Увидев его улыбку, громко и заразительно засмеялась.


Мужчина что-то строго сказал. Девушка лукаво покосилась и села. Гермоген принЯлся рассказывать, посасывая трубку. Когда он потрогал лампочку, Якут и старшая девушка осторожно, но тоже прикоснулись к стеклу. Младшая в страхе отдёргивала руку, то и дело поглядывая на Колосова. Когда он ободряюще кивнул головой, она зажмурилась, схватилась обеими руками за горячую колбу, вскрикнула и, потирая ладони, с упрёком посмотрела на парня.


Колосов жестами принЯлся объЯснять, как следует обращаться с лампочкой. Она с улыбкой опускала ресницы, показывая, что всё понимает и не сердится.



— Юрка! Ты что, забыл? Собрание! — стукнул в дверь Николай.

На собрание Юрий опоздал и тихонько пристроился на заднюю скамейку.




— Дорог до сих пор нет: гололедица. Продукты кончаются. Осталось немного крупы, муки и масла. Устанавливается строгая норма — сто граммов гречки и пятьдесят масла на день,— говорил Краснов, внимательно смотря в зал.— До получения продовольствия физические работы отменяются. Я выезжаю ночью навстречу транспортам, а товарищ Фалько поедет по приискам и разведкам. Коммунистам и комсомольцам разъЯснить обстановку в посёлке. Главная задача — сохранить снокойствие и не допустить нездоровых Явлений.— Он не уговаривал, не агитировал, не обещал, а своей прямотой подчёркивал глубокую веру в людей.

Поднялся Фалько.



— Приняты меры и в других направлениях. На Буюнде помощник уполномоченного Михайлов с опытным охотником-якутом Атласовым застрелил медведей. Вот-вот поступит медвежатина;


— Не только медвежатина,— вмешался Краснов.— С Оротукана на Таскан Ещё позавчера выехал на собаках Шулин. Он пригонит оленей и привезёт рыбу.


— Да о чём разговор? Проживём. Знали, куда ехали,:— загудели голоса в зале.


— Хорошо, когда есть вера в свои силы! — продолжал Краснов.— Но можно было избежать затруднений, если бы мы об этом думали. Сколько ушло рыбы из ключей? А какой был богатейший перелёт птицы! Да тут можно было обеспечить себя на всю зиму. Мы не имеем права надеяться только на завоз. — Он лукаво улыбнулся и осторожно намекнул:— Было бы неправильно считать, что среди нас не нашлось достаточно предусмотрительных и хозяйственных товарищей.

Краевский уловил мысль Краснова.



— Нам удалось поймать мало. Когда мы приехали, рыба уже скатывалась. Но мешка три хариусов наберём и завтра сдадим на склад.


— За это спасибо! — одобрительно заметил Краснов.


— Есть с полсотни уток,—предложил Кунарев, и сразу же посыпались сообщения:


— У нас глухари!


— Найдём куропаток!


— Есть брусника!


— Остались консервы!


— Предлагаем немного муки!

Краснов радостно кивал головой,



— Спасибо вам, товарищи!

Валерий толкнул Юрия.



— Предложи-ка, брат Юрка, организовать подлёдный лов рыбы. Снасти есть, чёрт с ним, помёрзнем, но наловим, будь уверен.


— Вот чудак, возьми и выступи!


— Неудобно. Комплекция.

Когда кончилось собрание, уже тЯнула позёмка. Небо заволокло тучами. Порошил мелкий сухой снег. Трубы печей как будто мчались навстречу ветру, распушив трепещущие хвосты серого дыма. У дверей юрты уже лежали полоски сугробов. Прогноз Гермогена оправдался — начиналась пурга.


Старик и гости сидели за столом и ели оленину. Прихватывая зубами кусочки мяса, взмахами ножей они отрезали у самых губ тонкие пластинки и быстро глотали. Гермоген усадил Юрия за стол, Молоденькая девушка вынула из котла большой кусок с мозговой костью и сунула ему в руки.


Он неумело взял мясо, закусил зубами и стал осторожно отрезать. Ему казалось, что он отхватит нос или губы. Ничего не получалось. Отвар капал на грудь рубашки, затёк в рукава, вымазал лицо. Девушка, не выдержав, расхохоталась. Колосов посмотрел на себя и беспомощно развёл руками. Тогда она взЯла у него мясо, ловко прихватывая зубами, нарезала много полосок и вернула обратно.


После ужина они с помощью Гермогена кое-как объЯснились. Оказалось, Якут Александров вёз свОю младшую дочь Машу в школу-интернат, что открывалась в Таскане. За вечер быстро сдружились. Александров подарил Юрке вышитые торбаса. Маша принесла пыжиковые носки, а старшая — Анна — нарядные цветные рукавички.


Колосов долго ломал голову, что бы им подарить. В чемодане у него была только белая шерстЯная рубашка, которую он, не задумываясь, подарил Маше. Подарки для остальных пришлось собирать у приятелей. Расстались тепло.



Первый транспорт пришёл на рассвете. Хруст снега, скрип саней, фырканье лошадей, покрикивание конюхов разбудили и взбудоражили посёлок. Люди вскакивали и бежали к складу посмотреть, узнать новости, раздобыть газету.


Когда проснулся Колосов, со всех концов посёлка раздавались голоса. Гермоген кормил горностая. Старик продолжал скрывать свОю дружбу со зверьком.


Юрий притаился и прислушался. В бормотании старика он уловил слова, которые тот старался выговорить.



— Ве Ке Пе… камчомол… камсямол… калгоз… кала-козы,— твердил он новые слова, стараясь выговорить их правильней, запинался и повторял снова.

Юрий только теперь понял. Гермоген разучивал с горностаем новые русские слова.


Занятие старика прервали закутанные в меха три широкоплечих Якута. Переговорив с Гермогеном, они затащили в помещение мешки, сумки и быстро вышли. Старик захлопотал, загремел вёдрами, чайниками, подбросил дрова в печь, вынул из-под нар топор и стал одеваться.



— Что, много гостей будет? — спросил Юрий, вставая. Глаза старика радостно заблестели.


— Шибко много олешка есть. Много стреляй можно. Хоросо будет.

Колосов не стал ожидать дальнейших поЯснений. Значит, пригнали оленьи стада. Он схватил шубу и, надевая её на ходу, побежал к берегу.


На льду Колымы сбилось в кучу большое оленье стадо. Вокруг на лыжах стояли пастухи. У дороги пожилой Якут продавал патроны. Каждый патрон — олень. Хочешь, стреляй сам. По просьбе покупателя это делает пожилой Якут.


К реке сбегались жители посёлка. Колосов увидел Самсонова, Тот просто сиял.



— Это же калории, брат Юрка! — потирал он от удовольствия руки и прищёлкивал Языком.


— Сколько возьмём? Надо набрать оленины,— захлопотал Колосов, подсчитывая наличность.


— Не меньше расчётной нормы пастуха, а я могу и больше,— заЯвил Самсонов.


— Четыре с половиной килограмма в день? Да ты что? Где хранить, да и надо платить. В заборную книжку не записывают…


— Четыре—и меньше ни грамма. Деньги найдёшь ты, а где хранить, так и быть, останется за мной.


— Вот обжора! — буркнул Колосов сердито и повернулся к Николаеву:— Как вы, ребята?


— Да всё равно.


— Ты что же, выписывал меня голодать? Ну нет, брат Юрка. Не согласен. Протестую! — Самсонов увидел Краевского и протЯнул к нему руки:— Брат Игорёк! Скажи ты свое слово. Зажимают…

Занимаясь организацией пробирного отделения, Краевский редко показывался в посёлке, там и жил, в землянке рядом с лабораторией.



— Что кричит наш ребёнок?— спросил он шутливо.— Валерка! Да на кого ты похож? Шуба сморщилась, грязная! Валенки стоптаны, подпалены! — возмутился он,— Молодой парень с такой импозантной комплекцией — и так опустился.


— Ну вот и опять нехорошо. Один мясо жалеет, другому мой наряд не по душе. Разве я виноват, если такая комплекция? Она и есть больше требует, а на складе ничего из вещей мне не подходит. Собирали по посёлку из поношенного старья. Да что с вами разговаривать, бюрократы.— Он лениво махнул рукой.

На льду уже начинался отстрел. Покупатели указывали на облюбованного оленя. Якут вскидывал ружьё, щелчок — и тот, вздрагивая, тряс рогами. Стадо расступалось, и он падал на колени. Олени поворачивали головы, обнюхивали, и над ним снова смыкалось стадо.


Отстрел продолжался до обеда. Олени падали один за другим. Над убитыми теснились живые, а количество их как будто не уменьшалось. Смирение животных, полное равнодушие к жизни, безразличие к трупам казалось трагическим, а избиение — неоправданно жестоким.


Краевский стоял бледный. Колосов тоже старался смотреть по сторонам. Убить на охоте, где оружию противопоставляется тонкий слух, инстинкт, маскировка, а выстрелу — скорость, он считал закономерным, но здесь?



— Это чёрт знает что! — возмутился он вслух.— Пойти и дать этому чёрту по уху, а винтовку куда-нибудь подальше в кусты. Какое-то свинство.


— А ты, брат Юрка, вырази протест и откажись от мяса в мою пользу! Это было бы гениально с твоей стороны,— пытался было шутить Самсонов, но Игорь посмотрел на него такими глазами, что невозмутимый Валерка растерялся.— Что с тобой, брат Игорёк?

Пастухи погнали стада вверх по реке. На льду остались серые, бесформенные груды, раскиданные по белому снегу.




ГЛАВА 20



Печь быстро прогорела, и стало прохладно. Фомин подложил дрова, набросил на пижаму шинель и снова взялся за письмо Матвеевой.


«…Нина, вспомни тот штормовой ветер, мы преодолевали его только потому, что были вдвоём. Он неожиданно натворил всяких бед и утих. Но ведь морЯки заделали пробоины в катерах. Строители вставили выбитые рамы и починили оборванную кровлю. Люди вычистили пыль и высушили одежду.


Наши поступки, как и мысли, не всегда зависят от наших желаний и воли. Возможно, они, как погода, подчинены законам природы. Муж Вали —– инженер Корзин — объЯснял происхождение ураганного ветра разностью температур и плотности слоёв воздуха. Может, и в нас существует что-то подобное, что вызывает порывы. Во всяком случае, меня подхватила такая волна, как соломинку, не дав ни опомниться, ни подумать. Всё это, конечно, мерзко, но, поверь, произошло помимо осознанного желания. Может быть, ты всё же сочтёшь возможным поправить изломанное, напиши, я приеду. Мне поручили подготовить новую партию специалистов для приисков. Стоит только заикнуться, и я немедленно получу назначение.


Несколько слов о наших магаданских новостях.


Руководство Дальстроя приняло решение начинать дорожные работы и на втором плече — от Элекчана до приисков. На реке Мякит, это около восьмидесяти километров от Элекчана, будет строиться новый посёлок — штаб управления дорожного строительства. Готовятся и к развороту горных работ. В устье Среднекана будет организовано управление по добыче полезных ископаемых. Прибыл соратник директора Дальстроя по Вишере — Пемов, очень приятный товарищ. Он как будто намечается начальником управления.


У нас теперь горячая пора. По отделениям проводится зачёт рабочих дней. Очевидно, в ближайшее время выеду на трассу, одновременно буду заниматься и отбором рабочей силы.


Да, видел Прохорова, он прибыл на несколько дней. Привёз отличные отзывы о работе, но удивила его подавленность. Расспрашивал — не говорит».



За стеной ударили стенные часы — двенадцать раз. Как же закончить письмо? Нина отмалчивалась, хотелось написать ей что-то сердечное. Тихо скрипнула дверь. Он обернулся. У порога стояла Алла Васильевна, Она уже расстегнула шубку и, сбрасывая платок, смело поправляла то самое зелёное платье в белый горошек.



— Да вы с ума сошли, Алла Васильевна? Зачем вы здесь? — вскочил он, вспыхнув до ушей. Первой его мыслью было любыми средствами, как можно быстрей выпроводить гостью.


— Дорогой мой, к сожалению, женщины более склонны к привязанности. Что делать, если гора не идёт к Магомету…—Она не договорила и, распахнув шубку,. крепко-крепко прижалась.

Он хотел отстраниться, но рука, скользнув по тонкой ткани платья, остановилась. Протест и голос рассудка снова утонули в нежности и ласке…



С тЯжёлым чувством Прохоров вошёл в зону. После происшествия с медикаментами Матвеевой ворьё оставило его в покое, возможно, бойкотировало. Его просто не замечали. Всё это напоминало затишье перед грозой.


Подумав, он всё же решил не говорить о полученных им посылках и об отношении к нему уголовников. Это поставило бы перед необходимостью назвать некоторых заключённых, в частности, рЯбого и его товарища. Но это бы ещё больше осложнило его положение. Как-то он намекнул трактористам о столкновении с жуликами. С тех пор кто-нибудь из парней колонны всегда оказывался рядом.


А вот сейчас он был один и чувствовал, что добром это не кончится. Если бы не пропуск, он отказался бы от зачётов, лишь бы скорей туда, в колонну.


Староста поместил его в транзитный барак. Ему всё казалось, что заключённые смотрят на него пустыми взглядами и даже палатки, обнесённые завалинами и обшитые фанерой, косятся на него подслеповатыми, тусклыми глазами окон. К его удивлению, никто за это время к нему не подошёл.


Наконец он закончил дела и утром следующего дня собирался вернуться в колонну. Оставалось взять в старостате пропуск. Он пришёл в общежитие и лёг. Значит, всё обошлось. Был уже вечер, заключённые лежали, переговаривались, курили.


Прохоров почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Он посмотрел по сторонам. Нет, никто на него не обращал внимания, но беспокойство не покидало его. Он случайно бросил взгляд на окно и вздрогнул. На него смотрели бесцветные, немигающие глаза. Прохоров вскочил и прильнул к стеклу. Но там уже никого не было.


Он нащупал в кармане телогрейки гаечный ключ и снова лёг. Пусть только сунутся.


В барак пришёл Фомин, и его сразу же окружила шпана.



— Что, гражданин начальник, на прииски? Возьмите, может потрафит, глЯдишь, и воля,— доносились голоса от стола.

Прохоров поднялся и подошёл к толпе.



— А, Прохоров,— улыбнулся Фомин, заметив тракториста.— Завтра зайди, поговорим. Ну как, оформил всё?


— Да, гражданин начальник, вроде бы всё,— ответил он тихо. Не хотелось напоминать жуликам о своём скором отъезде. Фомин уже снова разговаривал с заключёнными, делая пометки в блокноте.


— За что осуждён? — спрашивал он какого-то паренька.


— Халатность,— спрятал тот глаза.

Прохоров чувствовал себя чужим.


Фомин собирался уже уходить, как вдруг подошёл рослый брюнет лет тридцати трёх, в зелёном френче из тонкой шерсти, с холёным лицом и чёрной бородой. Густые волосы закрывали половину высокого лба. Карие с поволокой глаза смотрели пристально и смело. Он довольно пренебрежительно раздвинул толпившихся людей, попросил разрешения и сел.



— Улусов,— назвал он себя, протёр пенсне note 24 белоснежным платком и ловко нацепил его на тонкий нос. Фомин уловил знакомый волнующий запах духов. Но где его слышал, так и не вспомнил.

Все смолкли, ожидая представления. Сергей обратил внимание на чисто выбритую синеватую кожу лица и белые руки с длинными полированными ногтями.



— Если ваши условия подойдут, то вы можете заполучить нужного и даже ценного для вас работника,— заговорил тот внушительно, разглядывая пальцы рук, как бы давая понять, что о мелкой и грязной работе не может быть и речи.— Знаю снабжение, свободно читаю и анализирую баланс, знаком с вопросами труда и планированием.


— Статья? — поинтересовался Фомин.


— Какое значение имеет статья? Не в кассу банка вы набираете служащих, а если бы даже и в кассу?— Он значительно улыбнулся и скользнул глазами по сторонам.— И тогда, можете быть уверены, всё было бы под надёжным контролем.

Фомин рассказал о предстоящих работах и трудностях, с которыми можно столкнуться.



— Меня интересует один вопрос — могу ли рассчитывать в тайге на пропуск для бесконвойного хождения?— спросил он пытливо.


– Это будет решать режимный отдел.


— Благодарю вас, но мне это не подойдёт,— проговорил он любезно и снова отправился в конец барака, где, очевидно, спал.

На вахте раздались сигналы вечерней поверки. В дверь заглЯнул староста.



— Живей! На поверку становись!

Фомин пошел в учётно-распределительную часть.


Пожилой инспектор раскладывал дела заключённых в отдельные стопки и записывал в ведомости. Очевидно, готовил этап. Фомин передал списки отобранных им людей и поинтересовался заключённым Улусовым. Инспектор открыл шкаф и вынул его личный формуляр.



— «Улусов, он же Политик, он же Миллер, по кличке Дипломат»,—прочёл он надпись на личном деле и положил на стол.— Любопытнейшая персона, аферист особого жанра — руководящий работник. По последнему личному делу числится за ним три судимости и три побега. Знаете, приезжает по липовым документам с назначением из центра в какой-нибудь отдалённый городок, преимущественно среднеазиатский, занимает директорское кресло и действует. А посмотрите отзывы о работе — свЯтой, икону писать можно. Где бы ни работал, с делом справлялся хорошо, и, казалось, всё было чистым. Только поздней стали выЯвляться ловкие аферы с банковскими операциями по расчётным счетам предприятий.

Фомин раскрыл страничку его формуляра и увидел широкую красную полосу с угла на угол.



— Ого! Спецограничение? — протЯнул он удивлённо и пробежал глазами несколько страничек.


— Да, подлежит строгому режиму. Птица хищная и хорошо умеет летать,— вздохнул инспектор и поставил папку на старое место в шкаф.

Нижние две койки в конце бараков считались привилегированными. Тут действительно было много преимуществ. Неожиданный приход начальства не заставал врасплох. Кроме того, если повесить на стойки нар одеяло, получалась кабина, похожая на купе

note 25

вагона, а сплошные верхние нары являлись как бы потолком.


В транзитном бараке пересыльного лагеря эти койки были заправлены полотняным постельным бельём и накрыты ватными одеялами. Здесь спали Волк и Дипломат. Оба они отказались от казённых постельных принадлежностей и пользовались личными. Это отличало их от остальных заключённых и, кроме того, подтверждало, что в лагерях они не новички и рассматривают заключение не как случайное местонахождение.


Над постелью Волка висели на стене всевозможные безделушки. А выше, с картины, написанной маслом, протягивала руки женщина. Она не то о чём-то просила или умоляла, не то бросалась в объятия. Понять было трудно, картина вытерлась от времени.


После поверки заключённые с шумом расходились по лагерю. Дипломат прошёл на свОю койку и лёг, Волк задержался у сушилки. С обеих сторон дверей, прислонившись к стене, остановилось двое, третий пришёл с шубой и стал выколачивать воротник. Какой-то парнишка за-глЯнул в барак и, увидев Волка, тут же выбежал обратно. Через несколько секунд раздался предупреждающий стук в окно, и показалась фигура Прохорова. Но не успел он переступить порог, как на его голову упала шуба и парни, стоявшие по сторонам, придавили его к полу. Подскочило несколько человек, и сразу потух свет.


Поднялся невообразимый галдёж. У входа снаружи собралась толпа. Люди толкали друг друта в тЕмноте и переругивались. Кто-то сдерживал заключённых у наружного тамбура. Сквозь гвалт не было слышно ни стонов Прохорова, ни наносимых ему ударов.



— Что случилось? Пропусти! Включить свет! — донёсся зычный голос старосты.

Тракториста вышвырнули в коридорчик, и сразу вспыхнула лампочка. У двери никого не было. Заключённые укладывались на нарах, как будто ничего не произошло.



— Да тут «тёмная»? Здорово его, кажись, не дышит?


— Нет, шевелится, держи руки – ив больницу.— Послышались тЯжёлые шаги и сдерживаемые стоны. Прохорова увели. Скоро и остальные заключённые разошлись по своим местам.

Свет потух. Дежурные лампочки еле-еле мерцали в табачном дыму, как ночные светлЯчки, освещая только себя. Не спали Волк и Дипломат. Они лениво курили, изредка перебрасываясь короткими фразами.



— За что подбросили парню? — спросил Дипломат.


— Необъезженный. Не хочет идти в упряжке, да и брыкается, жаба.


— М-да! — промычал Дипломат, и снова оба замолчали.


Будильник зазвенел настойчиво и громко, Фомин сбросил одеяло и решительно вскочил. В комнате было холодно, печь прогорела ещё с вечера, а он ни разу не подложил дров.


Сергей вымылся, закинул на спину приготовленный ещё с вечера рюкзак и вышел. Ветер гнал белые космы позёмки, и они скрывали не только тропинку, но и всю дорогу.


Он поднял воротник и вышел на полотно трассы. Здесь уже кружились снежные хороводы. Он повернул в управление.


Вот тут меня ожидала Алла Васильевна…— вспомнилась ему встреча с Левченко.


КоньЯчком соблазнила. На осетринку потЯнуло! Вот теперь и выпутывайся как хочешь! — упрекнул он себя с горечью.


Всё это время он мучительно переживал случившееся. И не только потому, что разрушилась возможность счастья с Ниной. Его связь с Левченко казалась ему до нелепости грязной и случайной. Но несмотря ни на что он, вопреки рассудку, легко поддавался её очарованию.


Вспомнилась их последняя встреча. Он набрался мужества и высказал прямо, что он о ней думает. В ответ она засмеялась, колко, с иронией.


Ему стало жаль её мужа. Столько ждал, как радовался при встрече, а через неделю вынужден был собрать свои вещи и перебраться в общежитие. Не он ли всё же тому причиной?


В управлении горел свет, и тенями серели на крыльце люди.



— Товарищ Фомин! Все собрались, ждём только тебя! — донёсся нетерпеливый голос.

Васьков пришёл напутствовать работников управления.



— Зачёты — это одна из основных форм перевоспитания бывших преступников в исправительной политике нашего государства,— говорил он, энергично расхаживая по кабинету.— Особенно тщательно следует подойти к коллективам. Разобраться с каждым нарушением и обЯзательно найти его корни. Поменьше формальностей, побольше здравого смысла. К трудовым коллективам приковано внимание и всех вражеских элементов. Проверять состояние каждого подразделения от закладки продовольствия в котлы до правильности выписываемых нарядов.

Фомин слушал рассеянно. Мысли продолжали кружиться, вызывая ощущение пустоты.



— Чёрт возьми, да при чём здесь Левченко? — вдруг проговорил он вслух.


— Вы что-то хотите сказать, товарищ Фомин? — посмотрел на него Васьков.


— Нет-нет — смутился он.

Васьков подошёл к вешалке и взялся за шубу. Фомин поднялся и сразу вышел. В коридоре его ждал Прохоров. Он был бледен, угрюм, с отёками на лице.



— Ты что это? Уже выписался? — спросил его Фомин.


— Хватит, оклемаюсь в тайге,— махнул он рукой и робко попросил:— Разрешите с вами на машине. Колонна выходит дальше в тайгу, до Чёрного озера, боюсь остаться.


— Пожалуйста! — Фомин положил ему на плечо руку и, пропуская впереди себя, тихо спросил:— Кто всё же тебя? Может, следует принять какие-то меры? Хотя причина Ясна — медикаменты?


— Не только. А кто, зачем вам? Постараюсь управиться сам.— Он озлобленно блеснул глазами и хлопнул себя по карману.— А самая подходящая мера — гаечный ключ потяжелей.


— Напрасно, Прохоров, напрасно. Получишь Ещё один срок.


— Напрасно содержат всех в одной куче,— перебил его тракторист.— Сядешь бытовиком, а выйдешь уголовником.

Измученный снежной пылью, серый рассвет медленно разгонял тьму. Водитель сигналил: торопил пассажиров. В каркасе горела печь и было жарко. Грузовик рванулся, пламя в печке метнулось и весело загудело.




ГЛАВА 21



Тайгу закутала белая мгла. На окнах бараков причудливые наросты льда. Зарывшись с головой в белые меха, тихо дремал Среднекан. Таких сильных и устойчивых морозов не помнили и старожилы.


Юрий проснулся от ощущения, будто кто-то ледЯным пальцем пробуравливал ему бок и уже подбирался к позвонку. Он подвЕрнул под бок одеяло и приложил руку к стене. Холодные струи проникали в пазы. Топилась печь, но промёрзшие углы юрты не оттаивали вовсе. Горел свет. Гермоген собирался в Сеймчан. По утрам он хлопотал над своими пожитками и тайком чинил зим-ние вещи Колосова.


Что может быть дороже дружбы?


Старик в последние дни был особенно заботлив, хотя постороннему человеку вряд ли удалось бы это заметить.


Гермоген сидел на корточках в своём уголочке, рядом с раскрытым чемоданом Юрия и пришивал к его белой сорочке огромную зелёную пуговицу.


Где он раздобыл это зелёное чудо? Может быть, ещё в молодости выменял для своей невесты на дорогую шкурку у какого-нибудь хитрого купца? Славный, милый старик!


Юрий не выдержал, вскочил и, схватив старика, крепко обнял за плечи.



— Догор! Друг ты мой! Хороший ты человечище! Ты и не знаешь, как дорога мне твоя пуговица!

Гермоген нахмурился.



— Дорогой вещи сопсем нету. Дорогой люди есть, Носи, будет хорошо, пожалуй.— Он вышел. Юрий решил порадовать старика,

Он рассовывал в уголки его поклажи свёртки с подарками так, чтобы тот находил их не сразу, а совсем случайно.


Толька вошёл неожиданно. Юрий отпрянул, зацепился за носик чайника, стоящего на столе, опрокинул на себя воду, рассердился:



— Чего тебя носит чуть свет? — прорычал он, но, разглЯдев на ногах Белоглазова один серый валенок, а другой Могилевского — чёрный с загнутым голенищем, Юрий расхохотался.— Может, так и красиво. Но я представляю, как мечется сейчас Мишка. Ему ведь пора на работу. Вот он тебе уже задаст.

Толя не сразу понял, что случилось, и даже немного обиделся.



— Идешь к тебе с серьёзным делом.


— Да ты посмотри, во что ты обут!

Белоглазов посмотрел на свои ноги и растерянно поморщился.



— И верно! Чёрт его знает, как этот растеряха умудряется где попало разбрасывать своё барахло. Ну кто бы мог подумать? — проворчал он, уселся к столу, забыв сразу же о валенках.— Мучает меня одна мысль,— заговорил он обеспокоенно,— но пока это между нами. В общем, дело такое. Ещё летом на участке в золотоносных песках я обнаружил наличие касситерита note 26. Олово мы пока экспортируем. А почему бы его не промывать вместе с золотом, внеся некоторые конструктивные изменения в промывочные устройства? Я посоветовался с Красновым, и он одобрил мои мысли.


— Ты можешь как-то покороче? — Колосов вытер разлитую воду и сел рядом.


— Да ты послушай до конца.— Толька задумался и снял очки.— Поиски и разведка подтверждают прогнозы Билибина. Золотоносные россыпи тянутся вверх по Колыме и по её левому берегу. Открыты промышленные запасы в Ат-Уряхской долине и по речке Хатыннах. Старатели утверждают, что признаки касситерита note 27 встречаются в районе реки Оротукан. Основные объёмы горных работ будут производиться там. Теперь ты понимаешь, что это значит?


— Ну, положим! — буркнул Юрка.— Если есть олово, значит, его будут мыть.— И он недоуменно спросил:— Но какое я могу иметь к этому делу отношение?


— Всё это надо проверить опытами. Придётся, очевидно, удлинить шлюзы цромприборов. Увеличить количество грохотов и подобрать такую перфорацию, которая улавливала бы металл с меньшим удельным весом, нежели золото. Надо построить свой опытный промприбор.


— Свой прибор? Вот это ты молодчик! — заорал радостно Юрка.— Тут я могу. Мы поднимем ребят и, будь уверен,— отгрохаем!

Юрий сразу загорелся этой мыслью.


Белоглазов усмехнулся.



— Но для опытов нужны грохота с отверстиями в пятьдесят, шестьдесят и сорок миллиметров, а листового железа нет. Ты знаешь, я вчера специально ходил на участок «Борискин», к экскаватору. Там есть площадка в машинном.


— Это нельзя. Там топка, котёл,— обрезал его Юрка.


— Что же делать? Железо может поступить только к весне. Потеряем сезон,— помрачнел Белоглазов.— У меня уже командировка на Оротукан, поеду за пробами песков. Мне это устроил Михаил Степанович. Неужели ничего нельзя придумать?

Колосов задумался. Иметь молодёжный прибор, это же настоящее дело, но где достать железо? Он вдруг весело засмеялся.



— Ты видел у зама главного инженера железный Ящик? Помнишь, в углу? Подойдёт?


— Но ведь это же сейф? Кто позволит? Он ведь там нужен.


— Какой сейф, просто сварной Ящик. Мы его заберём, это точно. Сначала попросим по-хорошему, а не даст — возьмём, и всё. Есть же свЯтая ложь, так почему бы и не быть свЯтому грабежу, если это в интересах государства. Там, кроме двух захудалых папок, ничего нет,— заЯвил Колосов.


— Ну это ты уже хватил,— растерянно заёрзал Белоглазов, но мысль Юрки ему понравилась.— Попробую переговорить, но едва ли.


— Ни в коем случае, только я. Ты можешь всё испортить своей деликатностью. Тут нужна, знаешь, решительность.

Прибежал запыхавшийся Михаил.



— Опять мой валенок? Ну сколько можно? Опаздываю на работу! А ну, снимай! — И он поднял такой гвалт, что Юрка вступился за Белоглазова.


— Ты чего орёшь? Тоже мне валенки, да у Тольки мысли.

Миша стащил с Анатолия валенок и выбежал.



— Вот видел, а Ещё приятель! — улыбнулся Белоглазов.

Вернулся Гермоген, и Анатолий ушёл. Юрий снял с печки чайник и поставил на стол. Старик был чем-то расстроен. Юрий заметил, как он украдкой переложил свой кусок сахару в его кружку.



— Бараке места много есть, а тепла много нету,— проговорил он беспокойно, разглядывая толстый слой льда на стекле.


— Одному плохо будет в юрте, догор.

Гермоген сочувственно кивнул головой и молча сел за стол.



— Придётся привыкать, друг, что же делать? — продолжал успокаивать Колосов.

На дороге проскрипели сани. Гермоген вздрогнул п прислушался.



— Может, Сеймчан старику сопсем ходи не надо? — В глазах печаль.— Плохо, когда старый голова. Думай правильно, пожалуй, нету. Старый люди и молодой дружба есть. Иди барак, Юлка. Там люди и дружба молодой будет. Скучно станет, твоё место тут всегда есть,— показал он рукой на койку Колосова и замолчал.


В углу дверей, на стыках досок и косЯках, белели ледЯные наросты, покрывшиеся за ночь снегом. В плохо прикрытую дверь вползал холод. Стол, железная печь у дверей и чайник побелели от инея. Даже накатник потолка покрылся паутинкой ледЯных кристалликов. Холодно. В маленькое окно барака пробивался тусклый рассвет.


Под грудой из одеял, шуб и тулупа первым от двери спал Могилевский. Рядом с ним в спальном мешке — Белоглазов. За ним устроился Юрий, а у самой стенки похрапывал Самсонов.


Было воскресенье, и никто не торопился вставать. Против стола на стене висел график дежурств, о котором, как правило, именно дежурный забывал. Начинался спор, и, когда уже не было надежды отбиться, дежурный вскакивал и первым делом ставил крестик в свой квадрат, а после начинал заниматься своими обязанностями.


Валерка спал в самом тёплом углу и, когда с вечера становилось жарко, открывал дверь, а чтобы не вставать, он приспособил для этого складное удилище.


В это воскресенье дежурил Самсонов, и все терпеливо ждали. Заставить его подняться — непростое дело.


В посёлке скрипели шаги, доносились голоса людей. Лежать становилось мучительно. Наконец груда одежды над Могилевским дрогнула, и прозвучал его глухой голос.



— Валерка, ты спишь?


— Ага! А разве незаметно?


— Предположим, что спишь, хотя другой бы спорил. Но тебе, наверное, известно, кто сегодня дежурит?— спокойно начал Мишка.


— Как кто? Ты! — с уверенностью ответил Самсонов,


— А не ты, ископаемое?


— Брат Мишульчик! У тебя склероз. Я дежурил позавчера!


— Ты — бессовестная поросятина.


— Друг мой, стыдись. Это крайности. Уже триста лет как один умный человек установил, что ничто не ценится так дорого и не стоит так дёшево, как вежливость.


— Нет, ты не свинтус, ты — ирония природы. Ты даже не ошибка, а непростительный грех. Ты, ты…—у Могилевского что-то забулькало в горле.

Но Валерка уже маневрирует. Колосов с удовольствием слушает, как остриё Мишкиного злословия тупится о гранит Валеркиной невозмутимости.



— Брат Мишуля, а какое сегодня число? Тринадцатое?


— Не тринадцатое, а четырнадцатое, кашалот! —У Мишки поЯвляется какая-то надежда.


— Ну вот видишь, брат Мишель, шумишь, а напрасно. Моё дежурство двенадцатого. Вот у меня тут выписка.


— Четырнадцатого, медведь!


— Двенадцатого, брат Мика! — Валерка использует весь лексикон ласкательных имён и тянет время.


— Налим! Тюлень неповоротливый! Ты, ты…— вновь заводится Мишка, но Самсонов уже искусно отступает.


— Неужели четырнадцатого? Неужели неправильно списал? А ну, покажи график. Чего ради я буду нарушать порядок. Если четырнадцатого, пожалуйста!

Но график висит на противоположной стене, и, чтобы его снять, нужно вылезать из постели.


Могилевский мог бы клюнуть по своей горячности и простоте, но он уже попадался на такую наживу не раз и теперь не встаёт, тогда Самсонов пускается на последнее средство.



— Брат Михаил, где твоя правда? Где эта человечность, которой ты всегда хвалишься? А моя правда, вот она! Вот мой свидетель. Посмотри на руку, я ободрал её позавчера, когда колол дрова и растапливал печь! — Он высунул руку, обвязанную бинтом, и начал трЯсти ею над головой.— Посмотри, чуть-чуть сожму, и выступит кровь. Ты этого хочешь? К тому же ты завтра вместе с Анатолием уезжаешь в Оротукан и весь дом бросаешь на меня.

Миша боится крови, и у него доброе сердце. Валерка на это и бьёт.


Могилевский не выдержал и вскочил. В Самсонова полетели валенки, шапки, рукавицы — всё, что попадало под руку, но он как ни в чём не бывало ласково попросил:



— Мишенька, ну теперь, кажется, в расчёте. Брось пару кусочков сахарку, чего-то ты меня растревожил. Но не мимо…— Он не договорил и прислушался.— Справа шаги! К нам! — торжественно сообщил он,

Мишка сразу же пырнул в постель.



— К нам! Сейчас уговорим затопить. Только тихо, вроде спим,— прошептал он, закрываясь с головой.


— Да это же Краевский,— тревожно завозился Белоглазов и начал нащупывать под головой очки.


— Может, и пронесёт? — с надеждой простонал Валерка.

Но распахнулась дверь, и вошёл Игорь.



— Бесполезно, не разожгу, а ну вылезайте! — Он схватил первого Мишку и стащил на пол вместе с одеждой. Колосов и Толька поднЯлись сами, оставался лежать только Самсонов. Учитывая, что Валерка теперь ни за что не встанет, Краевский сначала бросил на пол шубы Мишки, а потом уже сволок на них и Самсонова.

Могилевский растопил печь, Белоглазов и Колосов нарубили мяса и поставили варить. Самсонов, закутавшись в тулуп, продолжал лежать на полу. В бараке стало тепло, белый иней сбежал, оставив вместо себя капли. Игорь снова подошёл к Самсонову.



— Валерка, вставай! Прогадаешь,— сказал он строго.

Самсонов знал, что Игорь никогда не говорит напрасно, но на всякий случай трогательно простонал:



— Брат Игорёк, что-то знобит. Никак, заболел. Будь хотя ты человеком.


—– Тогда применим крайние меры! — И Краевский полез за водой.

Тут вступились все.



— Ну нет. Ты принеси сначала воду.— Парни подхватили Самсонова, как бревно, и насильно одели.


— А ну показывай, что с рукой? — Михаил развЯзал бинт,— Смотрите, ребята, здоровенная рана. Где этот балбес умудряется уродовать руки. Надо же так? — уже сочувственно говорил он, рассматривая порез.

У Самсонова был какой-то особенный талант рвать одежду, наступать на гвозди, обжигать о печку не только руки, но и лицо, в общем, вечно ходить с какими-нибудь травмами.


На печке закипело мясо. Михаил долил воду и выбежал за снегом на улицу, но сразу же вернулся.



— Что это за железная гробина валяется у барака?— спросил он у Юрия.

Анатолий опрометью бросился в дверь. Он долго грохотал дверкой, что-то измерял и вошёл, улыбаясь во всё лицо.



— Юрка, раздобыл? Ну, ты гений. Кто бы мог подумать? Да как же ты его приволок? — говорил он восторженно, захлёбываясь от радостного смеха.

Колосов хитро потЯнул носом и захохотал:



— Вчера вечером старик был благодушно настроен, ну, я к нему и подкатил,— он сдерживал смех.— Щит, говорю, деревянный, а вдруг замыкание. Листовое железо нужно позарез. Уступите, весной получим железо, сделаем лучше. В общем, принЯлся заливать, но не врал, честное комсомольское, а только нёс всякую чепуху, так, чтобы нельзя было понять что к чему,– Он посмотрел на Ящик и пошутил: «ТЯжёлый, пожалуй, не унести». Да вы что, говорю? В один миг. Вижу, не поверил. Я на руки перчатки, захватил Ящик за края и прямо с бумагами. Он, бедняга, даже вскочил: «Вы что, серьёзно?» Отдал. После этого мог я его бросить? Пришлось тащить, еле управился.— Колосов говорил весело, пощипывая себя за ус, пробившийся на губе.


— Мясо готово! — торжественно объЯвил Мишка и поставил ведро на стол,— Прошу не хватать, по честному! — забеспокоился он, подвигая чайник. За хозяйственными хлопотами он не раз оставался без мяса.

После оленины Игорь ушёл на лыжах.



— Что, Мишка, может быть, начнём собираться? — спросил Белоглазов.


— Успеешь, Толька. Есть предложение: пойдёмте к мамке Оленке, за пышки ручаюсь,— Самсонов облизнул губу и потёр с удовольствием свои большие руки.


— Неудобно. Так нас, пожалуй, скоро не будут пускать ни в один дом,— недовольно проворчал Юрий.


— Ну вот ещё, брат Юрка. Увидишь, она будет рада. Идём,— уверенно заЯвил Самсонов и надел шубу. Стали собираться и парни. Юрий и Николай молча потЯнулись за приятелями.

В бараке старателей несколько человек лежали на топчанах. За столом сидел Деревцов и спорил с невидимым собеседником.



— Не пьёшь? Ну а что у тебя есть? Ничего. И у меня ничего! Дом у тебя есть? Нет. У меня тоже нет! Но ты же не пьёшь!..— И он залился громким смехом, очевидно, довольный своими доводами.

Ребята не стали задерживаться и прошли на половину мамки Оленки. Встретила она их, как всегда,— хлопотливо и строго.



— Чего притащились? Может, что надо зашить? — спросила она, сдвинув брови и пряча улыбку в уголках губ.— Садитесь, касатики, раз пришли. А ты, сынок, что в угол-то поглядываешь? — посмотрела она внимательно на Самсонова и, смахнув фартуком со стола, стала вытирать руки.


— Эх, что там пришивать? Это как-нибудь сами! — Валерка с надрывом в голосе заговорил:—Вот идём мимо, а они пахнут! Да так сладко, ну хоть ложись и помирай!— Он покосился на оладьи и закатил глаза.— Я говорю ребятам, пошли, скажем невмоготу, хоть по одной, душу отвести. Мамка добрый человек, поймёт. А мы ей водички, дровишек.


— Ох вы, сиротинушки разнесчастные! Да кто ещё вас покормит, если не мамка Оленка. Садитесь, милые, а за водой уж как-нибудь сама,— запричитала она растроганно, не дослушав до конца Валеркины вздохи. Она положила горячих пышек на тарелку и поставила на стол, а Самсонова усадила к кухонному столу, рядом с противнем.— Ты, парень, можешь тут, по-свойски, лавку-то унесли мужики. Мало будет, возьмите ещё,— показала она на оладьи и, схватив вёдра, убежала на речку.

Ребята ели быстро, но когда повернулись к противню, там ничего не было. Валерка сидел потный и тяжело отдувался.



— Да ты что? Обалдел? — заорал на него Колосов.


— А что, у меня в норме! — вздохнул Самсонов и вытер губы.

Вернулась мамка Оленка. Она поставила вёдра а, посмотрев на противень, ахнула.



— Да ты что, парень, неужто всё слопал?


— Ага. Я как-то и не заметил. Они же как пух, сожмёшь — и нету,— простодушно улыбнулся Самсонов.


— Пух, пух, а чем я мужиков кормить буду?


— Надо нажарить, я помогу,— с готовностью ответил он.


— Ничего не сделаешь, придётся. Не захворал бы ты,— забеспокоилась мамка.


— Заболею? Что вы, мамаша, в самый раз. Я могу ещё заглЯнуть, тогда посмотрите. А пышки у вас…— Он не договорил, а только закатил глаза и сделал такое довольное лицо, что она расхохоталась.


— Нет, сынок, дальше стола я тебя больше не пущу. Не разорвёт тебя, так артель разбежится. А мне моего старика осенью вывозить надо.

Из отделения старателей донеслись громкие голоса и хохот. Оленка сбросила шубу и заглЯнула туда в дверь.



— Что разгалделись, мужики? — спросила она притворно строго.


— От Прошки письмо! Объехал он Михал Михалыча,– ответил Митяй,— Провёз на его нартах золото и сдал в кассу в Нагаево, а уполномоченному просил передать расписку о сдаче золота.— Старатели смеялись.


— Ну иди, иди. Тебя, кроме постели, ничего не интересует,— подтолкнул Самсонова к выходу Колосов и прошёл в смежную комнату,


— Ты что, заболел? — спросил Колосов, поглядывая на хмурое лицо Николая, когда они вышли из барака.


— Нездоровится,— прохрипел тот и натЯнул шапку на глаза. Только у поворота тропинки к радиостанции шепнул Юрке:—Женя получила телеграмму. Он выехал.


— Пошли к ней. Может, чем-нибудь надо помочь.


— Нет, не могу, занят,— проговорил он глухо и торопливо ушёл.


— Ребята! Женя получила извещение. Он едет,— сообщил Колосов приятелям.— А чем она будет его угощать? Давайте утащим у Валерки налимов и отнесём. Самсонов не похудеет. Может быть, Мишка, ты? — подморгнул он Могилевскому и засмеялся:— Они у него под топчаном. Только надо осторожней. Услышит — умрёт, а не отдаст. Это ему за оладьи, О телеграмме ни звука, это тайна, можно подвести Кольку.

Мишка побежал в барак, а парни не спеша направились к Жене.


Девушка радостно встретила ребят. В комнате было уютно. Вторую кровать она приспособила под кушетку. Повесила занавески, драпировки.


Михаил вывернулся вперёд и вывалил налимов на кушетку.



— Это вам, Женечка. Если поджарить, вполне съедобно,— хлопнул он рукой по мешку.

Женя поблагодарила и, взглЯнув на подарок, весело засмеялась.



— Мне кажется, удобней было бы выколачивать мешок на дворе и совсем не обЯзательно вываливать всё это на чистое покрывало.

Мишка покраснел. Колосов собрал рыбу и выбросил в тамбур.



— О чём разговор, всё на месте. Нечего её баловать, полежала и хватит,— засмеялся он весело и обнял Могилевского.


— Какие вы славные. Спасибо вам за внимание,— сердечно говорила Жепя, помогая им снимать полушубки.

Она угостила ребят голубичным вареньем и домашней настойкой.


Ребята уже отвыкли от чистой скатерти, домашнего уюта и чувствовали себя скованно. А кроме того, тот человек, которого она ждала, как бы уже становился между ними и девушкой. Да и Женя была озабочена и рассеянна.


Колосов смотрел на её руки. Они были белые-белые. Тонкие пальцы просвечивались. Женя за это время сильно похудела и была такой хрупкой, что, думалось, неосторожно тронь — и сломается, как статуэтка.


Мишка сидел с ней рядом и был, как никогда, серьёзен и молчалив. После болезни он резко изменился. В лице поЯвилось что-то вдумчивое, мягкое и даже робкое. Поглядывая на девушку, он глотал слюну, собираясь что-то сказать, но только краснел.


Белоглазов, очевидно, был занят своими мыслями. Казалось, он не слушал ребят и не видел девушки. Он машинально съел всю банку варенья и, когда уже там не оставалось ничего, всё Ещё продолжал звенеть ложкой, щурясь на замёрзшее стекло окошка и забавно хлопая ресницами.


Юрий болтал за всех. Он старался вызвать Женю на откровенный разговор, но она отмалчивалась.



Нарты, как шуга о закраины льда, прошуршали по сухому снегу мимо барака. Белоглазов надел шапку и попросил Юрку заправить шарф под воротник. Могилевский всё Ещё продолжал беспечно болтать с третьим попутчиком, инженером Луниным.



— Какая несёрьезность, Мишка,— проворчал Белоглазов,— нарты уже ушли. Одевайся, надо спешить.


— Одну минуту! — беззаботно улыбнулся Могилевский и стал собираться.

В это же утро уезжал и Гермоген. Он пришёл в барак попрощаться. Колосов, увидев его коренастую фигуру в двери, бросился навстречу.



— Ну что, догор, значит, и ты поехал? Скорей возвращайся. За юртой я посмотрю,— говорил он, заботливо поправляя его кухлянку.

Старик неловко обнял его и наклонился к уху:



— Мясо есть, маленький люди забывай нехорошо, корми надо. Старика тоже помни маленько.


— Дед, а дед! Твоя понимай много есть. Как мороз, шибко сердитый? — подлаживаясь под речь Якута, шутливо спросил Мишка.

Гермоген открыл дверь и долго смотрел вверх и по сторонам, как бы проникая взглядом за пределы тумана. ПотЯнул носом холодный воздух. Внимательно оглЯдел одежду парней, посмотрел на обувь и, вынув из зубов трубку, покачал головой:



— Олешки бежать много есть. Люди бежать столько нету. Пускать нарты вперёд — нехорошо.


— Зато холод будет нас подгонять, а мы нарты нагонять. Вот и будет тепло.— И Могилевский засмеялся.


— Мороз как волк. Впереди олешки ходи нету, позади много броди есть. Плохо смеяться над старым люди,—Старик вышел. За ним Анатолий и Юрий.


— Ты, пожалуйста, займись грохотами, вернусь — помогу, Размеры записаны в твоей тетради, Ну, будь здоров, иди к старику. Смотри, как он ревниво поглядывает.— Белоглазов хлопнул его по плечу и, подтолкнув к старику, пошёл к берегу. У перекрёстка дорог под берегом подождал Мишу и Лунина. Вниз по Колыме уходила малонакатанная колея на Сеймчан, покрывшаяся за ночь кристаллическим ковриком снежинок. Вверх тЯнулся свежий след, пробороздив в рисунках мороза гладкий отпечаток полозьев нарт.

День только занимался. Здесь казалось значительно холодней, да и туман лежал плотнее, чем в посёлке. Из серого мрака донеслись шаги. Голос Могилевского прозвучал глухо:



— Ну и морозец. Да тут, кажется, ещё и тянет.


— Странно, мёртвый туман, а чувствуется течение воздуха,— невнятно отозвался Лунин.

Стужа просочилась через одежду. В неестественно глухих голосах парней и в звенящей тишине мороза было что-то торжественно-жуткое.



— Мы ещё посмотрим, чьи ноги быстрее ходи есть. Рванули! — бесшабашно выкрикнул Могилевский и закрыл лицо шарфом.

Бравирование Мишки обеспокоило Анатолия. Он подошёл к нему, поправил шапку и, перекинув за шею ремешок от рукавиц, прикрикнул:



— Довольно паясничать! Вернись домой или прекрати фиглярство! Старик не болтает напрасно! Нарты придётся нагонять. Не думаю, что они далеко, но договоримся: прислушиваться к шагам. Не отставать и не терять друг друга из виду. В случае чего сразу подавать голос.

Лунин натЯнул рукавицы и двинулся первым.



— Теперь ты, Мишка!


— Нет, я за тобой. Не переношу, когда наступают на пятки.


— Тогда не тЯнись и иди как можно ближе.— Белоглазов поднял воротник, опустил шапку до бровей, оставив только щёлочку для глаз, и тронулся за Луниным.


— Шагай! Шагай! Шагай! — выговаривал под ногами снег, как бы подгоняя.

День так и не наступил. За серым рассветом уже наползали сумерки вечера. Стало Ещё холодней. Дорога повернула круто налево. Значит, уже миновали устье ключа Горелого, а нарт так и не было слышно. За изгибом реки высокие берега раздвинулись, и потЯнуло леденящим холодом. Туман стал ещё гуще, и дорога сразу же терялась из виду, сливаясь с дымчатой мглой,


Под ногами с грохотом разорвало лёд, и тревожный гул разбегающихся трещин предупредил об опасности наледи. Белоглазов остановился и прислушался.


Где-то совсем рядом, за стеной тумана, зычно шагал Лунин, позади, шаркая ногами, плёлся Могилевский.



— Мишка-а! Быстрей. Будет наледь! — крикнул Белоглазов и сразу же захлебнулся в кашле. Холодный воздух обжёг горло, перехватил дыхание и, пощипывая, расплылся по лёгким.


— Иду-у! — глухо отозвался Могилевский.

Анатолий вынул папиросу и, Ещё разминая, почувствовал, как кожа на руке сразу онемела. Пальцы потеряли чувствительность.



— Ну и черт с ней! — буркнул он озлобленпо и швырнул папиросу в снег.

Но где же нарты? — тревожно прислушался он снова.— Ни звука. Странно! А кажется, пора бы нагнать. До зимовья было ещё около десЯти километров. Вместе со стужей закрадывалось и беспокойство. И чего так медленно ползёт Мишка? Белоглазов ждал, что сейчас покажется Могилевский, но доносившиеся звуки были обманчивы.



— Мишка! Давай бегом! Замёрзнем к чертям! — крикнул он и, не ожидая ответа, бросился по колее, стараясь делать как можно больше движений.

Срезая поворот реки, дорога выходила на берег. На застывшей корке наледи верхушки кустов, покрытые пушистыми наростами снега. Под такой белой веткой, у самой дороги, нахохлившись, сидела куропатка. Услышав шаги, открыла чёрные глазки и посмотрела с безразличной обречённостью.


Белоглазов вздрогнул. Замерзающая птица всколыхнула сознание. Ведь Мишка одет плохо. Как он мог это забыть?



— Мишка! Мишка! — закричал он и побежал обратно по дороге. Ему ответил похожий на рыдания кашель, Тогда он остановился и начал звать Лунина.


— Ау…— откликнулся тот.


— Назад! Сюда! — заорал он.


— Иду!..— донеслось издалека.

Тогда Анатолий снова побежал. Он шёл долго, пока не увидел чёрную тень Могилевского. Тот постоянно останавливался, как-то странно волок ноги и задыхался от сдерживаемого кашля.



— Мишка! Да что это с тобой?

Шарф у Могилевского сполз и хомутом повис на шее. Рукавицы обнажили запястья. Он хотел улыбнуться, но лицо только дрогнуло.



— Мишка, Мишка! Да кто бы мог подумать? Как это ты? — шептал Белоглазов, растерявшись.


— Н-нн-не з-нпа-ю…— вздрагивая всем телом, выдавил тот. В глазах блеснул ужас, и хлынули слёзы. Стекая на воротник, они замерзали.

Белоглазов схватил его руку и натолкнулся на твёрдые, как кость, запястья.


Он снова закричал и стал звать Лунина. Нужно было спасать Мишку. Но как? Он надел на него свои рукавицы, свОю шапку и принЯлся оттирать ему руки.


Лунин выскочил из тумана. Он шёл, вытягивая шею, как человек, привыкший к тЯжёлому рюкзаку за плечами и к долгим походам.



— Что тут стрЯслось?


— Мишка замерзает, помогай!


— Давай снег! Растирай! Начинай, где ещё не затвердело! — энергично распорЯжался Лунин, помогая Белоглазову. Но всё было напрасным: белизна кожи только увеличивалась.

Могилевский уже не стучал зубами, а надрывно кашлял, дыша с каким-то хрипящим свистом. Он бессмысленно смотрел в пустоту мглы, не обращая внимания на руки и хлопоты товарищей.



— Давай костёр! — крикнул Лунин, бросившись напрЯмик к берегу, и вернулся.— Наледь, вода.


— Промокли? — покосился Толька на его ноги.


— Немного.

Но торбаса уже покрылись тысячами льдинок и казались сделанными из рыбьей чешуи. Положение становилось отчаянным. С обеих сторон дороги наледь. Подмоченная обувь буровика сулила вторую беду. Что делать? Где берег? Где искать дрова? Чтобы не погибнуть всем, следовало срочно принимать верное решение, но какое?


Лунин метался по колее в поисках дров. Мишка мало что понимал. Он или кашлял или, закрывая глаза, садился на снег. Белоглазов понял, что вся ответственность за три жизни ложится на него, а шансы на спасение очень невелики.



— Товарищ Лунин, нагоните нарты и заверните обратно, а сами добирайтесь до зимовья. Я останусь и поведу Мишку, может быть, где-нибудь удастся разыскать дрова.

Лунин сразу ушёл. Белоглазов взял под руку Могилевского, молча поднял, закутал как можно теплей, и они медленно пошли.


Мишка замерзал. Сначала он что-то мычал, но кашель забивал его голос. Когда стало тЕмно, пошли на ощупь. Вернее, не шли, а Белоглазов тащил его на себе. Могилевский постоянно падал и садился, тогда Толька брал его на плечи и нёс, пока не сваливался с ним вместе. Они лежали и снова поднимались.


Скоро Мишка перестал кашлять и издавал какие-то булькающие звуки. Он уже совсем не стоял на ногах и беспомощно оседал. Белоглазов начал выбиваться из сил, терял равновесие, ноги немели и казались деревянными. Когда не стало больше сил нести Мишку, он, взвалив его себе на спину, пополз на четвереньках.


Белоглазов уже двигался механически. Не тревожила и мысль о возможности гибели. Разум начинал засыпать, его движениями управлял инстинкт.


Вдруг Мишка заговорил. Он назвал имя Жени и зашептал что-то ласковое, нежное и даже рассмеялся. Но тут же неожиданно закричал глухо и страшно. Обхватив шею Тольки, больно ударил застывшими пальцами по щеке.


Белоглазов поднял Мишку и усадил его на обочину дороги. Рукавицы сползли с рук Могилевского и тащились за ним на ремешке. Пальцы уже звенели, как ледЯные, но он тихо и сладко спал.


Костёр… Костёр…— вспомнил Толька и ощупал закраины дороги. Обочины мягкие, наледи не было.— В лес… скорей… скорей…— подсказало сознание. Он потеплее закутал Мишку и, не задумываясь, сошёл с дороги и пополз вперёд.



Проводив Гермогена до берега, Колосов пошёл на станцию. Надо было подумать, как разрезать на грохота сейф. Было ещё тЕмно. Серый рассвет сливался с туманом, и посёлок тонул в пепельной мгле.


На конебазе распрЯгали сани, слышно было, как заскрипели гужи и с жалобным визгом упали оглобли. Конюх похлопал по крупу лошадь и повёл под навес. Чёткость и чистота звуков были поразительными. Казалось, застыло всё живое и продолжали жить только одни звуки.


Где-то совсем низко пролетел глухарь и уселся на дерево. Донеслось сухое шуршание веток и металлический шелест падающего снега.


На станции было тепло. Адам дремал у котла, пожёвывая концы обвисших усов. Соллогуб, низко наклонясь, простукивал анкерные болты.



— Что случилось, старина? — покосился на него Колосов.


— Надо крепить,— буркнул тот и вышел к котлу.


— Ну, крепить так крепить.— Колосов прошёл к машине. Он проверил показания приборов, просмотрел журнал нагрузки и спросил:


— Чем можно разрезать железный ящик на листы шириной в пятьдесят миллиметров?


— Сейчас найдём.— Соллогуб тут же начал подбирать инструмент.

Юрка приволок Ящик и взялся за сверловку листов. За работой он и не заметил, как рассвет сменился вечером. Он выглянул в дверь и удивился. За посёлком поднималась к небу белая стена дыма и пара. Доносилось звонкое посвистывание пил, тЯжёлые вздохи падающих деревьев и частое перестукивание топоров. Всюду горели костры.


Колосов направился к ближайшему огню. Там, подняв воротники, похлопывая рукавицами и приплясывая, стояло несколько человек.



— Стой! — окликнул его человек в тулупе, поднявшись из-за кустов.


— Ты не ори, не дома. Это наш посёлок,— запальчиво отозвался Колосов.


— Стрелять буду. Зона!— закричал тот визгливым голосом и щёлкнул затвором.


— Я тебе как стрельну! Зона,— обозлился Юра, не понимая в чём дело, и погрозил кулаком.

Раздался резкий щелчок, будто треснул сломанный сук. Колосов и не понял, что это выстрел. Приплясывающий у огня парень поднял руку и предупредил:



— Не ходи. Лупанёт. И всё будет по инструкции. Здесь прокажённые,— добавил он и снова затоптался. Но Колосов был уже у костра.


— Ты понимаешь, тут заключённые — штрафники! — продолжал гневно выкрикивать охранник, щёлкая затвором.

Из леса уже бежал какой-то человек, размахивая красным флажком.



— Заключённые? Ну и что? Только ты меня не пугай! Запуган с малого возраста! — оглЯнулся Колосов на охранника и спросил парня:— Чего вы тут делаете?


— Будем строить вам Среднекан.


— Лёнчик! Попроси гарочку! — кричали парню из леса.


— Закурить, что ли? — переспросил Колосов и вытащил пачку. Передав Лёнчику несколько папирос, сунул её в левый карман шубы.

Подбежал человек с флажком, размахивая наганом.



— А ну назад. Кто такой? — захлебываясь от одышки, кричал он, хватая ртом воздух.


— Моя фамилия Колосов. Только убери наган, а то отберу,— пригрозил он обозлённо, отбрасывая воротник. К костру уже подходили и другие заключённые.


— Колосов? — повторил человек и заискивающе улыбнулся.— А я собирался идти разыскивать вас. Как бы тут провести свет?


— Свет? Пожалуйста. Ставьте столбы, провод найдём. Только что же вы? Пришли в чужой дом и знакомство начинаете со стрельбы,— добавил Юрка обиженно.


— Гражданин начальник, возьмите дырки крутить или чего-нибудь включать,— Лёнчик подошёл к Колосову вплотную и заглЯнул в глаза. Юрка почувствовал в кармане шубы руку и, схватив её под полой за запястье, стал со всей силой сжимать.

Лёнчик продолжал смотреть и улыбаться.



— Говоришь, на работу взять? Да ты же и воровать не умеешь,— улыбнулся Юрка, стараясь сделать ему больней. Тот, не шевелясь, стоял рядом, но улыбка сменилась болезненной гримасой.


— Руки замёрзли, начальник,— тихо ответил тот извиняющимся тоном и покосился на стоящего человека с наганом. Потом снова посмотрел в глаза Колосову, продолжавшему сжимать его руку, и, скривившись от боли, закусил губу.


— Нечего курить — попроси. Понял? — Юрка отпустил Лёнчика и протЯнул ему папиросы.— Возьми, разве жалко.

Парень, потирая руку, подошёл к огню и закричал:



— Копчёный! Колюха! Закуривай, пока не растащили!

Колосов повернулся и направился в посёлок.



— Ну и жульё. Не успел подойти, как сразу в карман. Но я его прижал, будет помнить,— рассказывал Юрка приятелям. Они сидели за столом, ужинали, В дверь вползал мороз. Печка потрескивала и гудела. Стены барака слезились от тепла. С реки доносился треск разрываемого морозом льда.

За стеной барака скрипнули шаги.



— К нам? — ахнул Самсонов и стал торопливо натягивать брюки. Краевский убрал со стола ведро с мясом. Николай пригладил непослушные пряди волос. И верно, раскрылась дверь и показалась беличья шапка Краснова.


— Я на огонёк. Целый день на ногах. Думаю, зайду, может, угостят стаканом чая? —улыбнулся он, здороваясь, и сразу сбросил полушубок.


— Не только чай, а даже мясо есть. Хорошо, что Валерка не умял всё,— засмеялся Колосов и поставил чайник.


— Мясо? Совсем хорошо! Это, брат, моя слабость.


— Михаил Степанович, зачем это нам заключённых прислали? — спросил Колосов.


— Будут строить и мыть золото, как и все мы. На стане Среднекана лагерь, тут создаётся отделение. Будем работать с ними.— Краснов задумался и тут же спросил:— Ну, как с прибором? Берётесь?


— Факт, Грохота уже делаем. Немного потеплеет, заготовим лес и начнём строить.


— У меня родилась такая мысль. А что если я вам выхлопочу молодёжную бригадку из рецидивистов. Всё равно они не работают.

К дверям подкатили с визгом нарты, послышалась возня, и тут же вошёл каюр Иглин. Все невольно вскочили.


Это был тот самый каюр, с которым выехали утром на Оротукан ребята. Значит, что-то случилось.


Иглин сбросил шапку и, виновато пряча глаза, положил на топчан рукавицы.



— Вот оно дело-то…—еле слышно прошептал он.


— Где ребята? Где? — дрогнувшим голосом спросил Краснов.


— Поморозились все, на нартах привёз.

Колосов бросился к двери. Белоглазов и Лунин лежали на первых нартах, укрытые тулупами. На вторых — Мишка, закрытый брезентом. Он словно продолжал ползти.



— Толька, да что же это такое? — заметался поражённый Колосов.


— Не говори. Заморозили Мишку,— простонал Белоглазов.— Да и мы едва-едва. Я ещё ничего, оттёрся, а у Лунина дело плохо.

Всё было неожиданно и ужасно. Не верилось. Мишка — болтун, весельчак, и на тебе… Колосов стоял без шапки, не замечая холода, и всхлипывал. Он не слышал гневного голоса Краснова. Не видел у нарт печальной толпы.


Уже занесли ребят, увезли Могилевского, а он всё Ещё продолжал стоять. Волосы его стали белыми от мороза, на ресницах леденели слёзы, а на душе чернела пустота. Как же это так просто… жить, жить — и вдруг сразу? Мысли путались.



— Довольно. Не хватает ещё тебе простудиться. Могилевского не вернёшь, но надо, чтобы этого не повторилось,— услышал он за спиной тихий голос Краснова.— Пойдём! Быть человечным это не значит распускаться и хныкать,— Краснов взял его мягко под руку.


— Такой парень…


— А ты думаешь, мне не жалко? Только сейчас не жалость нужна, а злость…

В бараке уже было полно людей. Игоря Краснов послал за врачом, куда-то рассылал и других парней. Больные лежали на топчанах, с них осторожно снимали обувь. Иглин стоял у печки и рассказывал:



— Случилось, а как, не пойму и сам. Лунин сказал— езжай, нагоним. Ну, я тихонько поехал, останавливался, всё ждал. Оно, конечно, холодно, олени сами бегут. Вижу, нет и нет… Добрался до зимовья, не распрЯгаю, жду. Выйду послушаю: тихо. И вдруг донёсся крик, я развернул нарты и туда. Смотрю, лежит Лунин, обессилел совсем и замерзает. Не дошёл до зимовья с полверсты. Я его первого в избушку. Сказал, чтобы оттирался сам, да и за остальными. Могилевского нашёл я застывшим на дороге, а Белоглазова нет. Что за диво, не мог же он повернуть обратно. Проехал ещё немного, вижу — на дороге рукавицы, а чуть дальше в сторону берега след. Я туда. Снег глубокий, а Белоглазов ползает и обламывает сучья.


— Да как же так? — снова всхлипнул Колосов.


— Да вот так. Белоглазов долго тащил Могилевского на себе, а потом, когда кончилась наледь, решил развести костёр. Укутал его — и к берегу. А Могилевский, видно, уже бессознательно снова пополз и двигался, пока не окостенел. Разве в такой мороз долго. Белоглазов тоже сильно поморозился, но он молодец. Сел на порог, раскрыл дверь и заставил оттирать ноги. Он сам одну, а я вторую. Когда стали отходить, попросил набрать в ведро с водой снега и ноги туда. Видно, сильно ломило, плачет, а трёт. А с Луниным худо, ему бы сразу заняться ногами, а он к печке греть руки. Худо дело-то…



ГЛАВА 22



Лес начал редеть. Показались бурые пятна травы, оголённые от снега, а скоро и сквозь чахлый пролесок блеснули бирюзовые полосы наледи, покрывающей низину Хетинской долины. Прохоров переключил скорость и прибавил газ. Весело зарокотал мотор, радостно зазвенели гусеницы поношенными за лето башмаками. Вентилятор вместе с обжигающим холодным воздухом погнал и колючие крупинки снега. Прохоров поднял воротник и оглЯнулся. Задние машины ещё ползли по снежной траншее, покачивая чёрными радиаторами. Он энергично помахал рукой, давая знак, что показалась речка Хета и где-то близко должна быть палатка, а значит, отдых.


Колонна пересекла зону дорожных работ. Сюда только направлялись первые отряды расконвоированных заключённых. Приятное чувство покоя наполнило Прохорова. Боль в поЯснице и звон в голове, мучившие его после «тёмной», затихли. Да и ворьё до самого отъезда с Элекчана, как бы сговорившись, по отношению к нему вело себя довольно странно. То косились и поглядывали угрожающе, то неожиданно заискивали и даже прислали несколько передач. Он велел отнести их обратно, а покровительственных и угрожающих взглядов как бы не замечал. Но всё это тревожило. Было понятно: жульё не отступилось, и всё должно привести к новому столкновению, только где, когда и чем оно закончится? Это не могло не беспокоить Прохорова.


Трактор увозил его в глубь тайги. Он чувствовал прилив сил и радовался каждому пройденному километру. Но вот на спуске в долину показались последние деревья. Все они стояли, наклонившись в одну сторону.



— Да тут, видно, постоянно метёт,— огорчился Прохоров, сбавив скорость. Спуск в долину был крутым и скользким. Правее белела лощинка, забитая снегом. Лучшего не нужно было искать. Он потЯнул на себя правый рычаг и развернул трактор.

В лесу было тихо. Чистое небо, затянутое белёсой морозной мглой, казалось пасмурным. Прохоров плотнее закутался в тулуп и пожалел, что не предупредил бригадира о трещине по левой гусенице. Тот бы, конечно, остановил колонну и заставил перепрессовать на морозе.


Как-нибудь выдержит. Недалеко до палатки дорожников,— успокоил он себя и прислушался. Гусеница при каждом обороте постукивала и издавала подозрительный скрежет. Трактор, накренившись, остановился.


Прохоров схватился за голову. Глушков развернул свои сани, загораживаясь от ветра, и спустился с машины.



— Тише, не горЯчись. Бери лучше кувалду! — спокойно проговорил он, осматривая ленту.— А ну, ребята, давайте костёр, тут есть ещё несколько подозрительных звеньев, тоже заменим.— И он принЯлся выпрессовывать концевой палец.

Били кувалдами по очереди. Одни возились с лентой, другие лезли в самое пламя, чтобы как-то согреть руки.


Глушков не отходил от ленты. В конечном итоге пришлось выбросить целый кусок в несколько секций. Когда было подготовлено всё к сборке, он посмотрел лопнувшее звено и тихо спросил:



— Ты не знал, что едешь на треснувшем звене?


— Знал,— признался Прохоров.— Устал, скоро палатка дорожников, думал — дотЯну. А оно видишь как?— Он развёл руками.


— Да, вот так! — спокойно пробурчал Глушков.— А их ты тоже видишь? — показал он глазами на трактористов.

Прохоров молчал.



— Будь ты старшим, что бы ты сделал с таким дурнем? — поднял глаза Аркадий.


— Набил бы ему морду.


— Это не дело, а вот показать звено парням стоило бы. Да уж ладно. Хорошо, что не врёшь. Иди собирай, а я маленько отдохну,—с тем же хладнокровием проговорил Глушков и направился к костру.

У тракторов уже белели сугробы. Работы моторов не было слышно, только чёрные колечки выскакивали из выхлопных труб.



— Перепрессовали? — поднялся от костра Глушков,


— Готово! Сиди. Погрею руки, и будем одевать,— поморщился Прохоров, пряча глаза. Помощники ужё растягивали гусеницу и сжимали пружину ползуна. Рокот мотора послышался рядом, и сразу же на подъём выскочили, аэросани.


— Вон оно что? А я всё на небо…— засмеялся Глушков, поднимаясь. Встали и остальные трактористы. Длинная фигура Тыличенко возвышалась над всеми.

Сани остановились. Высокий человек в собачьей дохе вышел из кабины и, держась рукой за поясницу, подошёл к костру,



— Это колонна товарища Глушкова? — спросил он, щуря пристальные серые глаза.


— Вроде бы! — нехотя ответил Аркадий, присматриваясь к человеку.— Никак, товарищ Берзин? — узнал он директора Дальстроя и подтЯнулся.

Берзин слегка кивнул головой, внимательно разглядывая усталых трактористов. На лице мелькнуло неудовольствие.



— Это что же, всё ваше обмундирование?


— Як же усё? Он на машинах тилогрийки, тильки трошки вони некрасиви, та й дирки тоже е,— Вася совсем смутился.

Берзин повернулся к Глушкову.



— Вы находите всё это нормальным?— голос его прозвучал укоризненно.


— Выехали мы одеты, да что сделаешь? То у костра пригоришь, то к выхлопному коллектору прикоснёшься. Всё время в тайге,— виновато поЯснил Глушков.— Да ведь и норма.


— Нормы определяют люди. Вы — начальник, обязаны беспокоиться, требовать,— возразил он.— Ну ладно, это дело придётся поправлять вместе,— улыбнулся Берзин и начал расспрашивать о здоровье, питании и состоянии машин.


— Всё у нас есть, а болеть некогда, да и привыкли на морозе. Вот гусеницы замаяли. Звеньев остался пустяк, и нет ни одного шатуна,— пожаловался Глушков.


— Мы что-то привезли. Ян! — крикнул Берзин, повернувшись к саням. Водитель подтащил два ящика к костру,— Значит, задание ваше — дойти до двести сорокового километра. По пути самый большой мост через реку Мякит, а леса там близко нет. Это может задержать продвижение к приискам,— заговорил он тихо, как бы советуясь.— ГорнЯки ждут дорогу. Золото лежит, мы его не можем брать, а оно так необходимо стране.


— Значит, нужно пробиваться до Мякита? — с готовностью спросил Глушков.


— Очень и очень нужно. Только выдержат ли люди и машины? Знаю, вам нужен отдых, а тракторам большой ремонт.— В глазах его светилась просьба и понимание.— Но что же делать, если жизнь требует?


— А раз требует, доедем! — уверенно заЯвил Глушков и посмотрел на трактористов.

Воспалённые от ветра и бессонницы глаза, чёрные струпья на обмороженных щеках и страшная усталость на лицах. Но как ни трудно, а выдержат.



— Решено, Эдуард Петрович, будем, не останавливаясь, двигаться до Мякита.


— Хватит ли у вас сил? Нужно брать большой перевал — Дедушкину лысину.


— Осилим.


— Что нужно — говорите, доставим первыми транспортами. А ну, Ян, иди запиши! — снова позвал он водителя.— Значит, решено. До Мякита! А теперь подумаем, как вас одеть.— Он улыбнулся и взял за плечо Глушкова.— Пойдём, начальник, посмотрим, что прячет в санях наш хозяйственный Ян. Остальное привезёт встречный транспорт с Мякита.

Сколько ни морщился водитель, а из саней полетели шубы, торбаса, тёплые рукавицы и даже собачий тулуп.


Ян завёл мотор, посмотрел недовольно на выгруженные вещи и захлопнул дверки кабины. Винт махнул крылышками лопастей и погнал тучу снега. Сани прыгнули в серую муть позёмки.



— Вася, как по заказу — для тебя,— засмеялся Глушков, рассматривая доху. Она была огромной и по своим размерам подходила только Тыличенко.


— От це дило! Гарна шуба, ну, як министер,— расплылся Вася, разглаживая тёплый, лоснящийся мех тулупа.

Домик скрипел, покачиваясь на санях. Ветер выдул опилки из стен, и в домике гуляли сквознЯки. Прохоров проснулся от непривычной тишины. Колонна не двигалась, в домике, кроме очередных отдыхающих, никого не было. Пахло горелым автолом и парами бензина. Он поднялся и открыл дверь. Где-то впереди надрывно рычал трактор, пробивал в снегу колею.


Опять заносы,— подумал Прохоров и оглЯдел отдыхающих. Глушкова, как всегда, на своём месте не было. Вот человек,— вздохнул он и подошёл к Тыличенко.


Вася спал с открытым ртом, подложив под обмороженную щёку заскорузлую огромную ручищу. Собачья доха, завёрнутая в мешок, лежала под головой. Он жалел даже укрываться ею и продолжал мёрзнуть в рваном тулупчике. Нос у него заострился, губы потрескались и распухли, лоб покрыли морщины.


Да, этот рейс забрал много сил. Теперь трактора приближались к перевалу Дедушкина лысина. Распадок сужался, снегу становилось всё больше. Приходилось постоянно разбрасывать сугробы.


Трактористы уныло посматривали на Глушкова, ожидая отдыха. Но тот упорно молчал, а когда видел, что кто-либо совсем изнемогает, садился за рычаги сам. Получалось, что он почти не слезал с трактора. Это сдерживало ропот.


Прохоров дёрнул Тыличенко за плечо.



— Вася, вставай! Пойдём поможем!


— Ни! Не можу! — жалобно простонал тот.


— Пошли. Нехорошо! Аркадий и не ложился!

Тыличенко озверело рванул на себя полу грязного тулупа и отвернулся.



— Та що же воно таке? Що? Отчепися, и усе! — зарычал он со злобой.


— Вася? Да что с тобой?— резко встряхнул его Прохоров. Тот вздрогнул и поднял голову.


— Ти що? — спросил он уже спокойно и, свесив длинные ноги с полки, начал спускаться.— Зовсим не можу,— повторил он как-то обречённо, подошёл к печке и подбросил дрова. Пламя осветило его нахмурённое лицо.


— Глушков не сильней нас с тобой, а смотри. Почти не приходит на отдых. Стыдно как-то,— сказал Прохоров и стал надевать ещё пахнувший овчиной тулуп, присланный Берзиным.

Тыличенко с тоскливо-равнодушным выражением посмотрел на свои руки и наморщил лицо. Такие сильные руки, а устали до изнеможения.



— Брось жалеть, не мёрзни, а то Ещё украдут,— покосился Прохоров на его собачью доху и медленно вышел.


— Ни. Це ж одижина, як можно? Вернусь в деревню, пусть хлопцы подивятся.


— Не будь дураком, Вася, отдыхай. Ну их всех! — поднял голову Барановский, тракторист лет двадцати пЯти, влившийся в колонну на Элекчане. Он протёр кулаком глаза и сладко потЯнулся.— Тайга велика, да и срок длинный, успеем наездиться.—Глаза его насмешливо скользнули по Тыличенко, и он едко усмехнулся:— Аркашка — что? Он вольняшка, сегодня в колонне, а завтра послал всех подальше и смотался, а ты? Так что учти. Силёнку и здоровье береги, ещё пригодятся.— Он хитровато подморгнул и снова лёг, натЯнув на голову полушубок.

Вася почесал за ухом, шмыгнул носом, сбросил рукавицы и остановился в раздумье. Взгляд его невольно потЯнулся к постели. Из мешка выглядывал чёрный мех дохи. Он заботливо поправил мешок и выглянул в дверь. Пуржило. Впереди чернели с лопатами трактористы. Глушков стоя управлял рычагами. Трактор, разбегаясь, бил задним мостом высокую стену, зарываясь по сиденье в снегу, и, захлёбываясь в бессильной трескотне выхлопов, отбегал обратно. Люди бросались к белому холмику, взмахивали лопатами.



— Вася! Захвати Аркадию сухие рукавицы! — донёсся голос Прохорова. Тыличенко растерянно потоптался, снял рукавицы с крючка, оглЯнулся ещё раз на изголовье постели и вяло спустился на дорогу.

Ветер, казалось, утих. Впереди показалась блестящая полоса наледи.



— Це дило! — крикнул Тыличенко и остановил трактор. Глушков сразу же пошёл и обследовал возможность проезда.


— Придётся объехать берегом, а там ничего, пойдёт. Наверно, так и тянется до перевала, распадок сужается,— сообщил он и пошёл разыскивать объезд.

Все обрадовались. Оставалось взять перевал, а там уже спуск, снег мельче, да и, как они знали, распадок широкий и ровный.


Решили наскоро перекусить и не останавливаться до перевала. Возможность близкого отдыха прибавила силы.


Полная луна тускло желтела через поредевший туман, и её ленивый свет блестел на глади льда, создавая на неровностях кромок резкие линии и тени.


Надежда на лёгкий путь породила нетерпение. Доедая на ходу куски хлеба, трактористы включили передачи. Радостной музыкой гремели башмаки гусениц. Трактора легко побежали по гладкому льду, не чувствуя груза саней.


Проплывали мимо обрывистые склоны распадка. Разбегались по сторонам хрустальные осколки зеркальной наледи. И мороз не мороз, да и ветер как будто щадит и только игриво скользит по тулупу.


Вася что-то мурлыкал под нос. Глушков дремал. Прохоров, выбирая дорогу, вёл за собой остальных.


Неожиданно лёд рухнул сразу под двумя машинами. Трактористы не успели и ахнуть, как их обдали фонтаны брызг и гусеницы, ломая наслоение льдов, плюхнулись в воду.



— Не буксуй! — кричал что было силы Глушков. Он остановил трактор и бросился по обочине. Но было поздно. Трактора сидели по моторы.


— Кажется, доехали! — проговорил он невозмутимо и начал оглядывать местность.

Прохоров и Тыличенко выбрались на лёд и принЯлись растягивать буксирные тросы. Из домика вылезли заспанные сменщики и, переглЯнувшись, с молчаливым озлоблением начали помогать. Всё делалось слаженно. Люди уже понимали друг друга без слов.


К Глушкову подбежал Прохоров.



— Тросы готовы, подгоняй машины, и будем тЯнуть.


— Подожди, не торопись, тут надо прикинуть,— отмахнулся тот, продолжая пробивать лунки.


— Ты что? Ошалел? — заорал Прохоров.— Замёрзнет лёд, вморозим машины, тогда до весны.— Гусеницы действительно затягивало льдом. Наледь продолжала выступать, и уровень её повышался.

Возмущённый выкрик Прохорова разрушил их терпение. Трактористы переглЯнулись и двинулись к начальнику. Барановский подошёл к нему вплотную и срывающимся голосом пригрозил:



— Обледенеет ходовая часть. Учти, будешь колупаться один, хоть до утра, понял?

Глушков поднял голову и поразился. На него смотрели налитые ненавистью озлобленные глаза. Да что они, одурели? Тяжело, а разве ему легко? Он понимал, что прорвавшееся недовольство вызвано усталостью.


Добряк и увалень Вася, выпятив подбородок, сжал кулаки.


Первым опомнился Прохоров, он, не раздумывая, бросился под ноги Тыличенко. Вася запнулся, упал.



— Вася! Ты что? Опомнись! Ты на кого?


— Що ж вин делае, бисов сын? Нехай знае! — хрипел Вася.

Глушков схватился за ломик, упёрся ногами, согнул его в дугу и бросил в сторону.



— Видали? Кто не хочет послушать, что я скажу, пусть выйдет один и повторит мне в глаза, что я не так делаю,— проговорил он тихо и повернулся к Тыличенко,— Ну, Вася, ты хотел меня даже побить. Ну так что же, иди, если считаешь, что прав!

Трактористы смущённо топтались на месте. Вася сидел на льду и всё ещё растерянно оглядывался. Барановский стоял в стороне.



— На лёд трактора загонять нельзя,— заговорил Глушков, поднял ломик, выправил его и стал пробивать лёд.— Между наслоениями наледи вода, а глубина — вон она! — Ломик свободно опускался.— Тронем неосторожно — машины рухнут с трубой, да и остальные трактора утопим. А потом что? Вот тогда до весны,— Он обвёл всех спокойным взглядом.— Поэтому я и не тороплюсь. А теперь говорите, что я сделал такого, что вы собирались наброситься на меня все?

Трактористы пристыженно мялись, прятали глаза и молчали. К нему подошёл Прохоров и протЯнул руку.



— Прости, Аркадий. Устали все и психанули. А виноват во всём я. Ну, надавай мне по морде, и замнём. На Васю не обижайся, он большой, а такой ещё дурень. Барановский человек случайный, приедем и спишем. Дай руку и прости.


— Ну ладно, ладно, что там толковать,— перебил его Глушков и пожал руку.— Теперь не до разговоров, а надо за дело браться.


— Ну говори, что надо делать.


— Работы много. Тащите топоры и пилы. Двое будут вмораживать ворот, а ты следи за машинами, чтобы не заглохли моторы и не прихватило ходовую часть. Остальные на берег. Будем рубить жердяк и вмораживать в наледь в виде дорожки. Тут надо всё делать навернЯка. Не возьмём тракторами, потащим воротом, может, оно и дольше, да надёжней,— Глушков подтЯнул ремень, хотел что-то добавить, но раздумал, только махнул рукой и пошёл на берег.

К утру сделали настилы, подготовили ворот и вымостили выезд для гусениц. Когда вытаскивали вторую машину, верхний слой льда не выдержал и рухнул вместе с настилом. Теперь все поняли разумную предусмотрительность Глушкова.


Трактористы молча разошлись по своим машинам, а Глушков уже отправился вперёд и простукивал лёд в поисках дороги.


Перевал встретил колонну новыми неприятностями. К утру мороз спал, набежали тучи, начинало мести. Трактора продвигались с большой осторожностью. Впереди колонны шёл Барановский и простукивал лёд, за ним следовал Тыличенко. Глушков возился с маслофильтром и отстал.


Скоро показалась голая вершина перевала. Вася постоянно наклонялся над мотором. Прохоров ехал позади.



— Ну что, Вася? — крикнул он. Тот прислушался и трЯхнул головой. По его губам и расстроенному лицу было понятно, что он ответил: «скрыжит».

Вот-вот развалится подшипник. Что делать? На буксире тащить нельзя и перепрессовать на морозе невозможно. Остаётся одно — бросать машину, но Глушков не из тех людей, которые на это согласятся. Значит, надо делать невозможное. Одна эта мысль вызывала ужас.


Лёд кончился, Тыличенко перешёл на вторую скорость, переключился и Прохоров. Трактор мягко пошлёпал по снегу. Он осмотрел подъём, намечая маршрут. Крутовато, что делать. А там тридцать километров — и их ждёт отдых и баня. Настоящая баня по-чёрному. Мечта! Он улыбнулся и вздрогнул: сани передней машины поползли назад. Он едва успел рвануть трактор, чтобы не разбить радиатор. Прохоров вскочил на ноги и обомлел.


В углублении тракторного следа виднелся вмятый гусеницей тулуп Барановского. Тот пытался подняться, но сразу же уткнулся в снег и затих.



— Наехал на Барановского! — вскрикнул Прохоров и через мгновение уже был с ним рядом.— Митя, да ты что? Нога? Ну, держись за шею, сейчас в домик — и разберёмся!— Он подхватил тракториста на руки. Тот только скрипел зубами.

Положили Барановского на тулуп и разрезали штанину ватных брюк. Три перелома ноги. Ни аптечки, ни бинта, ни чистой тряпки.



— Вася, быстро за Аркадием! Митя, терпи, придёт Глушков, что-нибудь придумаем.


— Что вы тут натворили? — строго спросил Глушков.


— Вот смотри. Вася наехал на полу тулупа Барановского, ну его и затЯнуло под гусеницу.

Барановский лежал с закрытыми глазами, морщил лицо и, кусая губы, смахивал рукой пот. Услышав голос Глушкова, он открыл глаза.



— Вот видишь как. Вчера кулаками махал, а сегодня…— еле слышно прошептал он и покосился на закрытую телогрейкой ногу.— Пропал я, Аркадий. Тайга!

Глушков понимал, нужно оказать помощь и поддержать настроение больного. Но как? Ему не приходилось делать перевязки даже простого пореза. Но было Ясно одно — ему поручены машины и люди. Значит, надо чинить и сломанную ногу Барановского. Он с решительностью отбросил телогрейку.



— Откуда ты взял, что никто не поможет? Да это разве перелом? Вот за Байкалом, на лесоповале, одного парня подмяло. До посёлка сто вёрст. Что делать? Ну и пришлось мне за хирурга. Через шесть месяцев плЯсал. А ты — некому.


— Нет, верно? — обрадовался Барановский.


— А что? Только ты потерпи,— усмехнулся Аркадий и сразу же начал распорЯжаться.— Лишние на улицу. Ты, Прохоров, открой мой чемодан, там в углу бутылка и чистая рубаха. Нашёл? Дай спирт сюда! Теперь оторви от Ящика две доски! Вон те, боковые. Оторви от рубахи рукава и дай сюда!

Он вымыл спиртом руки, протёр осторожно ногу больному, налил полкружки и подал Барановскому.



— На, выпей. Другого лекарства нет.

Дощечки он примерил по ноге, подготовил шнурки.



— А вата? — напомнил Прохоров.


— Да, вата! — спохватился Аркадий.— Дай Васину телогрейку, она чистая.— Он разрезал её на полоски.— Ну как, взяло? — наклонился он к Барановскому и показал глазами Прохорову: мол, готовься.

Нога распухла и посинела. Нужно было поставить всё на свое место. Аркадий волновался, но не показывал виду. Он налил себе спирта, выпил, позвал Тыличенко.



— Вася, ты подержишь Митьку. Ты, Прохоров, будешь тЯнуть осторожно за ступню, а я поставлю на место кости и закреплю лубки. Ну а тебе, Митька, придётся маленько потерпеть.

Наконец нога была в лубках и хорошо забинтована.



— Ну, что же делать будем, Аркадий? — спрашивали трактористы, толпясь у избушки.


— Как что? Ехать! — спокойно отвечал тот.


— На машине Тыличенко стучит бортовая, да и Митька?..


— Пока стучит — поедем. Развалится, тогда будем думать. А Барановскому придётся терпеть. Теперь не так страшно.

На самой вершине перевала рассыпался бортовой подшипник на тракторе Тыличенко. Аркадий долго ходил вокруг машины, слушал вой ветра и смотрел, как бушевала метель. Надо было решить, что делать. Задерживать колонну нельзя: в домике лежал Барановский. Отправить больного с одной машиной опасно: в любой момент могли рассыпаться гусеницы. А вдруг наледь? Пропадёт парень. Бросить трактор, который должен был решать судьбу проезда,— преступление.


Глушков поднялся в домик.



— Трактор будем ремонтировать.


— Как?..


— Чем?..


— Кто?..


— Мы!-бросил жёстко Глушков и открыл Ящик с инструментами.

Трактористы переглЯнулись и замолчали. Прохоров, не поднимая глаз, тихо спросил:



— А Барановский?


— Трактора сейчас же пойдут дальше. Останутся двое. Отремонтируют машину и сразу пригонят её на Мякит.


— Кто это сунется голыми руками в картер note 28 с маслом? — загалдели в один голос трактористы.


— Я! — спокойно ответил Глушков и посмотрел на Тыличенко.— А Вася останется со мной и поможет.— Этого никто не ожидал. Тыличенко потЯнул носом.


— Да ты, Вася, не бойся. Не заморожу,— улыбнулся Аркадий.— Машина твоя, посажу тебя на мотор, там тепло. Давай забирай с тракторов капоты, тулупы, продовольствие и доски, приспособим навес— Он повернулся к Прохорову:— А ты отвечаешь за машины. Барановского доставить в Мякит хоть на себе. Понял? О нас не беспокойся, приедем.— Он открыл дверь и начал выбрасывать инструменты и всё остальное.— Ну, не теряйте время! Пошёл! — распорЯдился он и соскочил на снег.

Трактора легко побежали по спуску, оставив в ревущей метели две чёрные фигуры.


Только на вторые сутки добрались Тыличенко с Глушковым до Мякита. Встречать их вышли все жители посёлка. Пожилой прораб дорожного строительства подошёл к Глушкову.



— Знаешь ли ты, сынок? Это больше, нежели героизм. Это… это…—он не мог подобрать подходящего слова,— это невозможное.


— Да ну…— смутился Аркадий.— Мы просто с Васей отремонтировали машину.— Он повернулся и увидел спину Васи.

Сквозь выжжённую шерсть на спине из собачьего тулупа проглядывали пятна, похожие на смеющееся старческое лицо.



— Вася, тебе больше не придётся мерзнуть и мучить себя. Будь рад тому, если успеешь удивить хлопцев на Среднекане хотя бы своим гарным воротником…


— Да зачим мени вона, та бисова шуба? Трошки потаскаю, а потом рукавицы зшием,— пробурчал смущённо Вася и, разглаживая опалённые края высокого воротника, направился к бараку.



ГЛАВА 23



Дни заметно прибывали. Морозный туман сменила хмарь пороши. А с обеда запуржило. За-топтанные тропинки побелели. Колея дороги наморщилась от сугробов. У конебазы поЯвились табунки куропаток, они паслись там, как домашние птицы.


Мело неделю, потом небо очистилось и выглянуло солнце. Вершины сопок как будто стали ещё выше. ПоЯвились признаки цинги. Всё чаще встречались мундштуки

note 29

папирос с багровыми пятнами, как от губной помады.


Первым в бараке заболел Самсонов. У него кровоточили дёсны. Он совсем обленился.


В воскресенье спали долго. В окна проглядывал голубой чистый свет. Белоглазов поднялся, затопил печь и разбинтовал ногу. Ногти сошли, пальцы затягивались красноватой кожицей, а большой оставался чёрным. Ходить было трудно. Он надевал пыжиковые носки Колосова и с трудом передвигался по бараку. В нём просыпался невольный страх.


Надо было заниматься прибором, провести опыты с промывкой песков, чтобы определить нужный уклон шлюза. Да и весна приближалась. Возможно, предстояло пойти в поисковую партию. А он тут возится с ногой. А если ещё прихватит цинга? С его почти постельным режимом это немудрено.


Резать, и всё. Но кто это сделает? Краснов обещал привезти какого-то врача. Но возьмётся ли ещё? Пропал сон, Анатолий нервничал, подолгу смотрел на ногу и растерянно щурил глаза.


Проснулся Колосов и начал тормошить Самсонова.



— Валерка, вставай! Ты что, действительно хочешь, чтобы тебя скрутила цинга?


— Брат Юрка, ты никогда не догадаешься, чего я хочу,— донёсся из тулупа глухой, безразличный голос.— Никогда. Ты слишком ограничен. Лучше отстань.


— Говори. Так и быть, услужу, только поднимайся.


— Есть услуги, которые не забываются. Сделай любезность, устрой,— проговорил Самсонов с насторожившей всех серьёзностью.


— Не морочь голову, говори.


— Попроси Игорька, пусть он отдубасит тебя так, чтобы я зарыдал от сострадания.


— Положим, попрошу, но что это тебе даст?


— Удовлетворение. Ты больше не потянешь меня за собой, А ещё мне хочется проснуться в Москве.


— Неужели это всё, на что ты способен?

Тот повернулся на другой бок и уже сонно промычал:



— К сожалению, человек способен только брать неограниченно, а даёт не больше того, что имеет.

С Валеркой творилось что-то неладное. Беспечный увалень и добряк начинал задумываться о Москве. Колосов вскочил. Под левой коленкой резанула острая боль и, прокатившись по сухожилию, затихла. Он задрал штанину и посмотрел. Нет, внешне всё было нормально, да и боль быстро прошла.


У барака остановилась подвода, и вошёл разрумянившийся от мороза Краснов.



— Принимайте гостей. Больным приготовиться!— шутливо проговорил он, переступая порог. За ним вошла женщина в собачьей шубе, в шапке, закутанная до глаз шарфом.


— Доктор? — обрадованно поднялся Белоглазов.— Спасибо, Михаил Степанович. А я уже затосковал.


— Ну как же? Обещал, вот и привёз.— Краснов снял полушубок и, лукаво посмеиваясь, сел к столу. Врач, оставшись в одной меховой безрукавке, повернулась к ним лицом.


— Нина Ивановна! — заорал Колосов ошалело.— Не ожидал!


— Ну хватит, хватит меня крутить, я всё же не куль с солью. Дай поздороваться с Толей.


— Юрка, не задуши доктора. А то и верно, облапил, как медведь,— улыбнулся Краснов.

Колосов спохватился.



— Простите, Нина Ивановна, наверное, сделал больно? Это от полноты чувств.— Он виновато замолчал.


— Мальчишка! Всё такой же сумасшедший. Вот и встретились. Ну, дайте на вас посмотреть. Да какие вы взрослые! Совсем мужчины. Встретишь на улице и, пожалуй, не узнаешь.

Колосову не терпелось услышать о Вале, но Нина Ивановна говорила только о себе. Он смотрел на неё вопросительно, а она, как бы не понимая, ни разу не упомЯнула её имя. Тогда Юрий не выдержал и, сделав весёлое лицо, безразлично спросил:



— Как там наша Валька? Собирается приехать на прииск?

Нина сразу стала озабоченной.



— Ну хватит, сейчас я только врач. Показывай, Анатолий, свОю ногу!

Юрку ошеломила её резкость. Он понял, что ей нечего сказать о Вале. К горлу подкатился комок. Чтобы не выдать волнения, он схватил пустое ведро и выбежал за снегом.


Валька! Валька! Неужели всё это было ложью? И прощание, и поцелуи, и слёзы? Тогда для чего это было нужно? Для чего? — спрашивал он себя и снова видел слёзы в её глазах. Нет, эти глаза не могут лгать. Пусть там что-то произошло, но он будет верен своему слову, пока не встретится и не переговорит лично.


Нина осматривала ноги Белоглазова.



— И вы считаете, это надолго? — беспокоился Толька.


— Может затЯнуться на месяц-два и больше.


— А если отнять?


— Две-три недели. Но зачем отнимать?

Белоглазов задумался.



— У меня нет времени и возможности возиться с ногами месяцы. Да и, собственно, зачем мне этот палец? Нет, Нина Ивановна, будем резать. Две недели я могу ещё валяться, пока занимаюсь чертежами и макетом.


— Напрасно. Следовало бы подождать. Да у меня и нет инструментов.


— Я не могу ждать. А кость перепилить можно ножовкой. Вон у Юрки есть.

Нина улыбнулась:



— Толя, я тебя не узнаю. Когда бы ты хотел сделать операцию?


— Сейчас!


— Здесь нельзя, нужно в амбулатории.


— Хорошо, я пойду.— И Белоглазов стал собираться.


— Нина Ивановна, посмотрите заодно и Валерку. У него цинга,— попросил Колосов.

Матвеева подошла к койке Самсонова. Увидев окурки, прикрикнула на него и велела встать. Он поднялся, заспанный и распухший.



— Молодой человек, стыдитесь. Столько солидности и такой неряшливый. А ну, поближе к свету. Не бойтесь, да и поживей,— командовала она. Валерка покорно поднялся и пошёл к столу, щурясь от Яркого света.— Да, вы окончательно больны. Наверное, много спите, не гуляете? Такой могучий. Цинга не считается с телосложением и здоровьем. Откройте рот, повернитесь к свету. Вот так,— она крутила его громадную голову, поднимаясь на носках. Провела пинцетом по дёснам, и сразу же показалась кровь.— Ежедневные прогулки утром и вечером. Пить стланиковый отвар. Есть ежедневно солёную черемшу, сухой лук, сырую оленину.


— Оленину можно, а от прогулок прошу освободить, не подходит,— возразил Самсонов.


— Как? Вы Ещё шутите? — Она повернулась к Краснову:— Михаил Степанович, положение больного серьёзное. Прошу вмешаться.


— Он комсомолец, обяжем подчиняться дисциплине.— Краснов строго посмотрел па Валерку.


— А тебя, Анатолий, доставлю до амбулатории. Молодец,— Михаил Степанович направился к двери,— Транспорт везёт литературу, культинвентарь и реквизит. Давайте раскручивать самодеятельность и культурно-массовую работу. Есть указание политчасти создать единую комсомольскую организацию. Будет легче.


— Давно пора. А то одна неразбериха. Чего только тут нет. И геолком, и гидрологическая экспедиция, и химлаборатория, и технический сектор, и так далее. Все самостоятельные,— проворчал Юрий.


— Всё наладится. В Магадан не зря съездил,— блеснул весёлыми глазами Краснов.— Скоро будет создано горное управление. Хватит сидеть в берлоге, сосать лапу и ждать лета.


— Мы готовы! — посмотрела на него Матвеева и взЯла Белоглазова под руку.— Ну, мальчики, жду вас к себе. Хочется как следует расспросить, да и самой многое рассказать.



— Транспорт! Транспорт! — перекликались голоса по посёлку.

Колосов схватил шубу и выбежал из барака. Лошади ещё не показались, только из леса доносилось покрикивание конюхов, визг и скрип саней, цоканье подков и над кустарником, где проходила дорога, поднимались белые струйки. От жилищ к дороге бежали торопливо люди.


Колосов увидел Женю. У дверей своей комнатки она завязывала пуховый платок и всё никак не могла заправить концы его под воротпик. А когда показалась первая лошадь, бросилась ей навстречу. Не спуская блестевших радостью глаз с подводы, она промчалась мимо Колосова, не заметила и попавшегося ей навстречу Николая. Спросив что-то у конюха, побежала дальше и скрылась в лесочке.



— Ну вот и дождалась Женя эту таинственную персону. Интересно посмотреть, что за тип? — проговорил Николай, подходя к Юрке.


— Почему тип? Женя — серьёзная девушка, значит, и парень чего-нибудь стоит. Я за неё от души рад,— возразил Юрий.

Николай натЯнул до бровей шапку и отвернулся.



— Ну, милаха! Пош-ш-шёл! — крикнул передний возчик, взмахнув кнутом, и вскочил в сани. Лошадь побежала ленивой трусцой мимо толпы, к серому срубу склада.

Но вот Юрий заметил и белый платок Жени. Она сидела на санях, рядом с человеком в тулупе с поднятым воротииком, завязанным сверху красным шарфом. Обнимая его за шею, она заботливо стряхивала снег с шапки, постоянно наклонялась, заглядывала в лицо, что-то говорила и улыбалась. Поравнявшись с парнями, поднЯла светящиеся счастьем глаза, смущённо кивнула и снова наклонилась к человеку.



— В очках, как наш Толька. Наверное, геолог,— прошептал Юрий.


— В очках не в очках, а ты посмотри на её лицо, сияет. А хлыщ сидит как истукан и хоть бы что,— заметил Колька.

Сани остановились у барака. Человек устало поднялся и вошёл в дверь, Женя схватила его чемодан и, сгибаясь под тяжестью, внесла.



— Прямо к себе. Ну зачем же так? Да и этот тип хорош.— Николай побрёл на радиостанцию.

Подъехал на розвальнях Краснов. Он сам был за кучера и, остановив лошадь, стал ждать, когда пройдут все подводы. Юрий подошёл и увидел Нину Ивановну.



— Ну как Толька, готов?


— Уже. Даже не пикнул, такой молодец,— ответил Краснов.

Нина посмотрела вслед Николаю.



— Что с ним?

Юрий доверительно поделился:



— Помните, на «Совете» ехала черноглазая, заметная девушка — Женя Зельцер? К ней приехал не то муж, не то жених, и Кольку это огорчило.

Нина Ивановна расхохоталась:



— Инженер Зельцер. Это крупный специалист-химик. Он будет начальником лаборатории. Осуждён по шахтинскому делу и ещё не отбыл срока наказания. Только не муж и не жених, а просто отец девушки. Я познакомилась с ним в экспедиторской, в Магадане.


— Вот это номер! А мы тут чего не передумали. Но почему же она скрывала?


— Ну это вы у неё спросите.

Прошли последние сани. Краснов взялся за вожжи.



— Садитесь, Нина Ивановна,— показал он головой на передок розвальней и повернулся к Колосову.


— По части бригады из уголовников всё договорено с лагерем. Как потребуется, десять «удальцов» тебе выделят. Так что учти.— Он помахал рукой. Сани жалобно визгнули и поползли по дороге.


— Юра! ОбЯзательно приезжай, следует поговорить! — махнула рукавичкой Нина Ивановна и укуталась тулупом с головой…

Колосов сидел за столом и задумчиво лепил из хлеба какую-то фигурку. Самсонов спал, насвистывая носом. Толька закрылся с головой одеялом и беспокойно крутился, хотя и делал вид, что спит. Очевидно, болела оперированная нога.


Печь прогорела, и становилось прохладно. В оттаявшее окно проглядывала непроницаемая синева вечера, и мороз уже наносил на стекло первые линии рисунков, но Колосов этого не замечал. Приезд Матвеевой и её молчание потрЯсло его.


Он посмотрел на Белоглазова и позавидовал. Вот человек! Заболел палец — поехал и отхватил. Не получилось с Лиденькой — он и не огорчился. По его понятию, можно было любить что-то одно: или девушку или работу. И он считал, что «белых пятен» может не остаться, а девушку всегда найдёшь.



— К вам можно? — донёсся тихий голос Жени. Колосов вскочил.


— Ну что за разговоры? Пожалуйста, Женечка, входите!

Женя робко вошла и остановилась у порога. Она была без шубы. ШерстЯное платье плотно облегало её стройную, удивительно хрупкую фигурку. На бледном лице чёрные глаза казались огромными. Сейчас она была, как никогда, хороша.



— Приехал мой отец. Он осуждён за вредительство, но имеет вольное проживание. Я приготовила ужин и пришла пригласить, но если вас это шокирует, можете не приходить.

Юрий подошёл к ней и взял за плечи.



— Да откуда у тебя такие мысли? Ребята, наверное, не пойдут: больные, а я с удовольствием. Но почему ты не сказала сразу. Мы бы помогли тебе.

Девушка уткнулась ему в грудь и по-детски расплакалась.



— Я думала… Я стыдилась!.. — захлёбывалась слезами она.


— Да успокойся, Женечка! Смешная, милая плакса! — утешал её Юрка.


— Ужасала мысль, что меня начнут презирать как дочь вредителя. Он такой старенький. Да и мама за него волновалась. Вот я и поехала.


— Откуда ты взЯла, что к тебе отнесутся плохо? Вот чудачка.


— А знаешь, когда его арестовали, как отнеслись ко мне в школе? Я видела, как меня возненавидели все ребята. Со мной не хотели играть.


— Ну, если отец заслужил, то и понёс наказание. При чём здесь ты?


— Я не виновата, и я хочу жить, как все. Иметь своё собственное лицо.


— Собственное лицо? Ты это хорошо сказала, Женя. Оно у тебя уже есть, и, честное комсомольское, неплохое. Ты, Женя, молодец, и я тебя больше всех уважаю.


— Нет, верно? — посмотрела она пристально.


— Честно, Женя, и, пожалуй, Ещё Тольку.


— А-а..— протЯнула она еле слышно и принЯлась будить Самсонова.


Нина отложила перо и задумчиво посмотрела в окно. Было пасмурно. Шёл снег. На колючей проволоке зоны клочками ваты висели сцепившиеся снежинки, В посёлке снег сбрасывали с крыш, и казалось, что роют Ямы в сугробах. По дороге тЯнулся обоз.


Мимо амбулатории промелькнули жёлтые полушубки с винтовками через плечо: менялся караул. Тут же прозвенели сигналы на обед. Нина заметила чёрные полоски оттаин. Да, первые признаки близкой весны. Прошёл почти год как она выехала из Лепинграда. Она снова взЯлась за письмо Сергею.


«…Если Валя решила уговорить Корзина перевестись в район реки Колымы, значит, она приедет. Ну, что же, –я только буду рада. Несколько слов о нашей жизни и таёжных новостях. Самое тЯжёлое позади. На Среднекан один за другим приходят транспорты: конные обозы, оленьи нарты и собачьи упряжки. С продовольствием всё наладилось, но трудности осени всё же сказались».

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги