Человек с рублем (ноябрь 2008)

Есть в Питере у меня знакомая семья, к нашим взаимоотношениям применима лицемерная формула «дружим домами». В основном эта дружба сводится к телефонным вопросам: «А как мама? А как дочка?» И мама, и дочка неплохо, особенно мама - 90 лет, блокаду пережила. Живут в центре, на Таврической, в треснувшем доме. Свободную комнату сдают студентам из «капстран», как мама до сих пор выражается. Да что там, блокаду пережила. Один студент из капстраны, а точнее, из Канады, привез из дому, с каникул, большую банку кленового сиропа. Мама банку - хвать! - и на антресоли. Студент улыбался застенчиво - в Канаде, конечно, небо синее и сквозь берез дожди косые, так похоже на Россию, и климат такой же, как у нас, только все же не Россия.

Собственно, с мамы этой, бывшей советской работницы торговли, все и пошло. Полуграмотная, выбилась она в люди, в товароведы. В 1991 году, когда страна не располагала ничем, кроме стратегических запасов морской капусты, у мамы на антресолях скопилось зубной пасты «Чебурашка» на три года вперед. Неплохое выходное пособие - мама на пенсию собралась, говорила потом, что «выпихнули», а тут как раз и Гайдар цены отпустил. Такую страну развалили. Впрочем, мамино ворчанье слушали не очень-то - дочь ее была уже более чем грамотная, «Литературная газета», журнал «Смена», даже «Московские новости». Егор Яковлев стал руководить ЦТ - ура. Дзержинского вон! Ура. Работница НИИ, в разводе, сыну 20 лет. Обрыдла, обрыдла ей советская действительность, видите ли. Она свободная женщина, и в свои сорок находит себе нового супруга - интеллигентного библиотекаря с квартирой на Фонтанке, забитой книгами. Переселяется к нему со своей Таврической. Еще неизвестно, где интеллигентнее, правда? Правда. Через пару месяцев я получаю от дочери письмо, написанное аккуратным, как у первокурсницы, почерком: «Агитирую Женечку (так звали библиотекаря. - Л. С.) продать все книги и покупать автомобиль. Обращает все в шутку».

Впрочем, без автомобиля как-то обошлись, выжили в разваленной стране с отпущенными ценами. Книги как-то распихали по углам, выволокли полукресло-полукровать из чулана, проходную комнату сдали иностранцам. Bedbreakfast. Или как по-нашему - полупансион, что ли? Вот именно. Но bedbreakfast звучит красивее. «А чем вы их кормите?» - «Только завтраком, вот еще!» - «Это понятно, но чем?» - «Я жарю им сою. Это мой жест доброй воли. Весь мир перешел на сою». Культурная жизнь иностранцев также была обеспечена - билеты на приставные стулья в питерской филармонии ценою в 25 деноминированных рублей продавались по 50. На разницу покупался хлеб. И соя.

Дочь с Женечкой были уверены, что они не занимаются бизнесом, - всего лишь, как говорят в Одессе, немного шьют, а в большей степени все же делают добрые, богоугодные дела - помогают выжить в суровой российской действительности волею судеб попавшим сюда «мумбам-юмбам». Не совсем безвозмездно, конечно, но почти, почти.

Скромная маржа становилась неплохим средством расширения кругозора: сначала автобусные экскурсии в Европу, затем - путешествие на пароме Silja Line в самую что ни на есть Финляндию. «Мой сын называет Финляндию „Финка“. Фи, какой дурной тон!» Женечка-библиотекарь называл эти поездки «командировками»: «Для интеллигентного человека каждая поездка за рубеж, особенно в Европу, - командировка духа».

Сын от первого брака меж тем не только вырос, но и заматерел, закончил институт и устроился работать в иностранную компанию мерчандайзером. Обрел семью - женился на однокурснице и обрюхатил ее. Родился ребенок мужского пола. Молодая семья переехала на проспект Ветеранов. «В жопу», - говорил мерчандайзер. Работа в центре. Мерчандайзер ходил на работу в черном дешевом костюме и при галстуке. «У меня офисный стиль одежды», - говорил он. Первое время он не мог позволить себе ездить в «Финку», а потом его повысили в должности, сделав старшим мерчандайзером. Он стал покупать журнал с названием из двух букв. Там было много мужской моды. Там мерчандайзер прочел, что носки у джентльмена должны быть цветными, потому что черные носки - это носки водителя джентльмена. И начались цветные носки - просто удержу нет. Без водителя, правда, но это мелочи жизни. Вместо водителей старший мерчандайзер менял сначала любовниц, а потом жен. Одна жена была привезена из московской командировки, но через полгода выяснилось, что она злой человек. И 90-летняя мама назвала ее прилюдно «шалавой», после чего брак был расторгнут. Другая работала в конкурирующей фирме, но не смогла удовлетворить мерчандайзера, как выяснилось, «во всех планах», и тоже была отставлена. Последняя и пока что действующая жена взялась из кино - не в смысле звездной внешности, а в смысле локализации - пятнадцатый ряд, место у прохода. Познакомился, как тинейджер, и женился, как тинейджер, - через неделю. Никто не осуждал его, не было в их семье этого ханжества и, как выражался мерчандайзер, «моралитэ» - добродетельная мать и добродетельная бабушка считали, что дитя еще не натешилось, кроме того, алименты платятся исправно, с детьми мерчандайзер видится, все чин по чину. Цветные носки только собака порвала - предыдущая жена завела щеночка, теперь вся квартира провоняла собачьим дерьмом, потому что он еще маленький, ну надо же, а еще говорят, что собак заводят добрые люди, а кошек злые.

Редко семья собиралась вместе, но все же собиралась, несмотря на то, что - мегаполис, как называл Петербург библиотекарь Женечка. Однажды собралась по неприятному поводу: у 90-летней мамы врачи стали подозревать раковую опухоль. Мама вызвала всех к себе прощаться и подолгу смотрела студенистыми голубыми глазами, почти бесцветными. Молчали, молчали, потом сил недостало молчать - разошлись. Через две недели выяснилось, что раковой опухолью прикидывалась вульгарнейшая язва двенадцатиперстной кишки. В 90-то лет! Даже досадно. «Все хорошо, что хорошо кончается», - сказал тогда мерчандайзер. А потом наступил Новый год. И я съездила в Питер. И зашла к ним первого или второго, точно теперь не помню, января. Меня накормили свежими еще салатами и свининой. Вся семья была в сборе, конечно же. 90-летняя мама говорила что-то, вспоминала молодость, впадала в детство. За окном клубилось белое вихревое облако, бросаясь на хрупкие итальянские фасады. «Давайте же пить чай», - предложил библиотекарь. И 90-летняя мама принялась втыкать вилку электрочайника в розетку. Тычет, но никак не может попасть: старческий тремор, пляска святого Витта, добрый знакомец Паркинсон толкают ее под руку. «Мамма!» - со сжатыми зубами вскипает дочь и, почему-то уверенная, что никто не видит, вырывает у старухи из рук вилку и втыкает с силой в штепсель. А потом, после чая, все фотографируются на фоне грязных тарелок. У меня и сейчас валяется в ящике стола эта фотография: сидит семейство вокруг стола, каждый положил руки на колени, смотрят в камеру, глаза красные (пленка Kodak, плохой фотоаппарат) и на шторах, за спинами - вырезанное из газетной бумаги, прикнопленное слово «ДОБРО». Чтобы всем видно было. Есть на этой фотографии еще один персонаж, без которого рассказ был бы неполным - Виктор Иваныч, муж 90-летней мамы, с которым она разошлась вскоре после рождения дочери, сразу после войны, потом никакой связи не было, а в последний год он объявился почему-то. Его на празднование Нового года пригласили, но уже после праздника мерчандайзер доступно ему объяснил, чтоб он «в наш дом не совался больше», потому что это «несовместимо с моральными принципами». Через год он умер, кажется.