Чем звезды обязаны ночи

3

– Итак, вы знали мою мать?

Гостьи ушли, в доме тишина и покой. Роза кивает и протягивает мне дымящуюся чашку с чаем.

– И твою мать, и бабушку тоже. Колетт была мне как сестра. Мне так жаль, что она не видит тебя сейчас! Она бы гордилась тобой.

Колетт? Это имя мне ничего не говорит. Взгляд Розы затуманивается. Я молчу и внимательно ее слушаю. За окном непроглядная ночь, различаются только причудливые очертания больших деревьев.

Роза выросла в этом доме. В окружении женщин ярких, свободных и увлеченных, любивших мужчин почти так же, как шампанское. Когда-то она была хозяйкой мастерской по изготовлению эспадрилий, известной в весьма взыскательном мире парижской моды. Там работали женщины, которым она помогала найти свою дорогу в жизни. С той поры дело перешло в другие руки. Но сохранилась традиция принимать тех, кто нуждается в убежище, тепле, очаге – на несколько дней, а порой и лет.

– Бедняжки, – грустно улыбается Роза. – Женщины, которых жизнь не щадила.

Таких набралось немало, и они обосновались в деревне, как и те сестры-близняшки, чей дом располагался через дорогу. Маленькая дружная женская община, время от времени собиравшаяся на совместный ужин. Иногда в честь дня рождения одной из них дамы принаряжались – в память о лучших временах. Роза, конечно, постарела, но на сердце у нее не было ни морщинки.

Она прерывает свой рассказ, боясь, что утомила меня. Рядом с нами прикорнула на диванчике Нана, свернувшись под старой шалью, словно маленький ребенок.

– Среди этих женщин, – продолжает Роза, – росла твоя мать.

Она берет фоторамку с круглого столика и протягивает мне. На снимке девочка-подросток с беспокойным взглядом позирует, стоя у рояля.

– Ты так на нее похожа, – добавляет она.

Я отвожу глаза.

– Ей едва исполнилось двадцать лет, когда она уехала, – продолжает Роза. – Она хотела стать певицей. И попросила нас позаботиться о тебе.

Оторопь.

– Она оставила меня здесь?

Роза кивает. Поверить не могу. Я же была еще совсем маленькой! Как она могла меня бросить? Желудок сводит судорогой.

– Тебе было четыре годика, когда она вернулась за тобой. И больше мы тебя никогда не видели.

Пауза. По взволнованному голосу Розы я понимаю, что сердце у нее просто разрывалось в тот день, когда наши дороги разошлись.

В последние годы Роми постоянно тревожилась за нас. Твердила, что за ней следят, что кто-то хочет навредить нам. Откуда у нее взялись эти мысли? Понятия не имею. Но она никогда не говорила со мной о Стране Басков, о Розе и уж тем более о том, кто был мой отец или моя бабушка. «Наша семья»? – презрительно восклицала она всякий раз, когда я осмеливалась затронуть эту тему. – Кому вообще нужна семья? Ты и я – это уже много».

– Мы сбились с ног, пытаясь тебя отыскать. Безуспешно. Вы с Роми словно испарились. И так оставалось до тех пор, пока два года назад я не наткнулась на твою фотографию в одном журнале. Тогда я тебе и написала, хоть и без особой надежды.

Она улыбается. Ее лицо светится искренней радостью. Доброжелательность, лучащаяся в ее глазах, располагает к доверию. И я рассказываю о своем детстве в Париже рядом с Роми. Мы вдвоем против всего мира. Дни, полные то смеха, то уныния.

Роза удрученно качает головой. Мать была больна, она всегда это знала.

– Однажды осенним утром она покинула меня. Мне было восемнадцать лет, я только-только поступила в кулинарную школу. Мне кажется, это было только вчера.

К глазам подступают слезы. Мать покончила с собой двадцать лет назад. Но моя рана так и не затянулась.

– Теперь я с тобой… – тихонько говорит Роза.

Наши взаимные исповеди длятся до рассвета. Вдали раздается крик петуха.

Я долго не выпускаю Розу из объятий, прежде чем расстаться. Когда мы с Наной пускаемся в обратный путь к нашей гостинице, солнце уже поднялось. Повсюду сверкает роса. Долгое время мы идем в молчании. Рассказ Розы потряс меня. Передо мной теперь предстал неизвестный пласт моего прошлого, но никакой радости по этому поводу я не ощущала. Слишком всего много, слишком все это абстрактно. А главное, приехала я слишком поздно. Роза подарила мне родственников – но все они уже мертвы. И в первую очередь моя мать. И как это называется, «генеалогическое древо»? Нет, старый пень, вот всё, что от него осталось! Сухие ломкие ветви, которые никогда больше не зацветут. Я утратила свои корни.