Череп грифона

ГЛАВА 11

«Афродита» скользила на восток по Сароническому заливу прочь от Эгины, а Соклей скорбно смотрел на север, туда, где находилась Аттика. Два главных афинских порта, Пирей и Фалерон, были так близко, что, казалось, до них можно было дотянуться рукой. Дальше на возвышенности лежали сами Афины; издали великолепные здания акрополей выглядели крошечными, но совершенными.

Указав влево, Соклей выпалил:

— Чума побери этих пиратов! Сейчас мы должны были быть там.

— Мы туда еще попадем, — утешил его Менедем.

— Но без черепа грифона.

Соклей хмуро посмотрел на двоюродного брата, хотя Менедем не был виноват в случившемся. Но Соклей не мог выбросить из головы картину: пират (возможно, раненый — на это он очень надеялся) развязывает ремешки кожаного мешка и в ужасе глядит на череп, который взирает на него пустыми глазницами…

А потом с проклятием швыряет череп грифона в море под смех своих товарищей-грабителей.

— Тут уж ничего не попишешь. Нам еще повезло, что мы сохранили свободу и большую часть добра, — сказал Менедем.

Он снова был прав; Соклей хорошо это знал. Но холодное равнодушие двоюродного брата раздражало.

— Столько знаний пропало зря, — произнес Соклей.

— Много или мало — откуда ты можешь знать? — по-прежнему равнодушно откликнулся Менедем. — Ты даже не можешь сказать наверняка, заинтересовались бы твои друзья-философы этим черепом хоть на десятую долю так же, как интересовался им ты.

Услышав это, Соклей сжал зубы, словно ему попался в хлебе камешек. Наверное, ему еще повезло, что он не сломал при этом нижний зуб. Да, он не знал, какие факты философы Лицея и Академии извлекли бы из черепа грифона — и теперь уже никогда не узнает.

— Дамонакс же им заинтересовался, — только и смог ответить он.

— Дамонакс не собирался изучать череп, ему нужно было всего лишь украшение для дома, — сказал Менедем. — Это говорит кое-что о его вкусе, но ничего не говорит о том, что подумал бы о черепе настоящий философ.

Соклей упрямо продолжал:

— Аристотель написал несколько книг о животных, в том числе и о строении их тела. Его преемник Теофраст, у которого я имел честь учиться, написал такие же книги о растениях; уж он-то наверняка захотел бы увидеть череп грифона.

— Зачем? Он что, подумал бы, что череп вырос на дереве, как сосновая шишка?

— Ты просто невозможен! — ответил Соклей, но не мог не рассмеяться.

Не исключено, что двоюродный брат как раз и старался его рассмешить.

Афины за кормой «Афродиты» постепенно становились все меньше. Вместо того чтобы горевать, как любовник о потерянной возлюбленной, Соклей нашел дела, требовавшие его внимания, и когда в конце концов поднял глаза, то увидел, что Афины остались далеко.

«Я обязательно туда вернусь, — подумал он. — Пусть даже и без черепа грифона».

Но сейчас следовало думать о более насущных вещах.

— Ты снова собираешься остановиться на ночь на Сунионе? — спросил он Менедема.

— Верно. А что? — Двоюродный брат подозрительно посмотрел на него. — Ты собираешься спрыгнуть с судна и поплыть обратно в Афины, хоть и без своей драгоценной игрушки?

— Нет, нет, нет, — покачал головой Соклей. И ответил колкостью на колкость: — Я просто подумал — как хорошо, что на побережье Внутреннего моря пока еще осталось несколько мест, где тебя не ждут разъяренные мужья.

— Хе, — сказал Менедем.

Односложная насмешливая реплика. Вообще-то он был не из тех, кто обижается на шутки. Поэтому спустя мгновение Менедем снял руку с рукояти рулевого весла и помахал Соклею.

— Хорошо, мой дорогой, один—один!

Мыс Сунион показался Соклею таким же непривлекательным, как и в прошлый раз, когда «Афродита» останавливалась здесь несколько дней тому назад. Теперь, по крайней мере, судну не надо было очищаться от скверны («Если не считать грехом прелюбодейство капитана», — подумал Соклей) и на борту у них не было мертвых или умирающих.

Когда якоря акатоса плюхнулись в море, заходящее солнце уже послало по воде оранжевую и пурпурную рябь. От берега, на котором стояла деревушка, отчалила лодка и направилась к торговой галере. Соклей уже раньше встречал парня, который сидел на веслах, но вот его пассажира — щегольски одетого человека, казавшегося на Сунионе явно не к месту, — видел впервые. Щеголь окликнул их:

— Ахой, на судне! Кто вы и куда направляетесь?

— «Афродита», с Родоса, возвращаемся домой, — ответил Соклей.

— Я же тебе говорил, — сказал сидевший на веслах.

Щеголь не обратил на него внимания.

— Возьмете пассажира до Коса? — крикнул он.

— Смотря какую предложат плату, — ответил Соклей.

— Ах да. — Щеголь с улыбкой кивнул. — Вечно все упирается в деньги, верно? Ну и какова ваша цена?

Соклей поразмыслил. Этот парень явно был нездешним, а значит, по той или иной причине ему очень нужно было на восток. Оставалось только решить, сколько с него запросить. Соклей подумал об Эвксениде из Фазелиса, о том, сколько из него удалось выжать за такую короткую поездку. Приготовившись к крику ярости или к отчаянному торгу, Соклей назвал самую неслыханную цену, какую только смог придумать:

— Пятьдесят драхм.

Но щеголь в лодке не завопил. Он даже не моргнул. Он просто кивнул и сказал:

— Договорились. Вы отплываете утром, не так ли?

Менедем за спиной Соклея пробормотал:

— Клянусь египетской собакой!

Соклей не мог сказать, была ли то похвала в его адрес или же удивление, что щеголь — а теперь их новый пассажир — не закричал: «Караул!» Может, и то и другое. Что до самого Соклея, он чувствовал, что мог бы запросить и вдвое больше и все равно немедленно получил бы согласие. Да, но пассажир задал ему вопрос.

— Верно, мы отплываем утром, — вынырнув из раздумий, ответил Соклей. — Половину ты заплатишь вперед, а другую половину — когда прибудем на Кос.

— Я знаю правила, — нетерпеливо проговорил щеголь. — И приду с собственными хлебом и вином.

— Хорошо.

Соклей знал, что говорит слегка ошеломленно, но ничего не мог с собой поделать. Он чуть ли не через силу выдавил еще один вопрос:

— И как, э-э… тебя зовут?

— Вы может звать меня Дионисом, сыном Гераклита, — ответил щеголь. — Обещаю, что прибуду на судно рано и не задержу вас.

Потом он заговорил с местным, сидевшим на веслах, и тот принялся грести обратно к Суниону.

Соклей уставился им вслед.

— Ну и ну! — сказал Менедем. — Разве не интересно?

— Хотел бы я знать, от кого этот тип удирает, — отозвался Соклей. — Но явно не от кого-нибудь из этого селения, иначе он бы попросил разрешения провести ночь у нас на баке. Думаю, от кого-то из Афин. Он похож на афинянина, да и разговаривает как афинянин.

— А я бы хотел знать, кто он такой, — заявил Менедем.

— Дионис, сын Герак… — начал было Соклей.

Его двоюродный брат покачал головой.

— Пассажир сказал, что мы можем так его называть, но не сказал, что так его зовут.

Соклей хлопнул себя по лбу ладонью. Он гордился своей способностью замечать подобные вещи, но эту деталь упустил.

— Он назвал два самых обычных, весьма распространенных имени, — продолжал Менедем, — вот что он сделал. Прямо как Одиссей, сказавший циклопу Полифему, что его зовут Никто.

— Не сомневался, что ты так или иначе сумеешь приплести сюда Гомера, — заметил Соклей.

Но он не мог не признать, что сравнение попало в точку. А потом его смекалка, временно парализованная тем, что Дионис так небрежно согласился заплатить неслыханную цену, заработала вновь.

— Этот щеголь хочет попасть на Кос.

— Да, он так сказал, — согласился Менедем и спустя мгновение щелкнул пальцами. — А на Косе сейчас…

— Птолемей, — закончил за брата Соклей, не желая, чтобы его опередили. — Хотел бы я знать, уж не посланец ли он Деметрия Фалерского из Аттики? А может, посланец Кассандра или один из шпионов Птолемея?

— Я лично склоняюсь к последнему варианту, — проговорил Менедем. — Птолемей владеет всеми сокровищами мира, так зачем его шпиону спорить из-за платы за проезд?

— Звучит резонно, — согласился Соклей. — Хотя вовсе не обязательно, что так оно и есть. И я скажу тебе еще кое-что. — Он подождал, пока Менедем вопросительно приподнимет бровь, и продолжил: — Кем бы этот тип ни был, мы у него этого не выясним.

— Что ж, мой дорогой, если думаешь, что я буду с этим спорить, ты безумен, как менада, — ответил Менедем.

Дионис, сын Гераклита, — или как там было его настоящее имя — оказался человеком слова. Он окликнул «Афродиту» на следующее утро так рано, что некоторые из моряков еще спали, и вскоре уже взобрался с лодки местного жителя на торговую галеру. Он захватил с собой кожаный мешок, достаточно большой, чтобы там поместились еда, вино и кое-какие пожитки.

— Радуйся, — сказал пассажир подошедшему Соклею.

— Добрый день, — ответил тот.

— Сомневаюсь, что добрый, — заметил Дионис. — Будет зверски жарко. Надеюсь, вы не ожидали, что вместе с остальными припасами я принесу и свою воду.

— Нет, водой мы поделимся, тем более в жаркий день. А я думаю, ты прав: будет жарко. Воздух уже сухой, а солнце еще даже не поднялось над горизонтом.

Соклей протянул руку.

— А теперь, будь добр, — первую часть платы.

— Само собой. — Дионис полез в мешок за маленьким кожаным кошелем и, вытащив монеты, одну за другой подал Соклею. — Вот, почтеннейший, двадцать пять драхм.

На одной стороне монет был изображен орел, на другой — резко очерченный мужской профиль.

— Это драхмы Птолемея! — огорченно сказал Соклей: они были куда легче аттических, которые он ожидал получить.

— Ты же не говорил, какими именно деньгами хочешь получить плату, — заметил Дионис.

— Что-то не так? — окликнул их Менедем с кормы.

Соклей объяснил, что случилось, и его двоюродный брат спросил:

— Ну и что будем делать? Может, отошлем его обратно на берег, если он не предложит серебряные монеты нужного веса?

— И где же тут справедливость? — вопросил Дионис. — Я ведь заплатил все, что обещал.

— Ну и что? — отозвался Менедем. — Если ты не заплатишь того, что мы хотим, можешь подождать другого судна.

Такое заявление вовсе не обрадовало щеголя, как он ни пытался это скрыть. Но Соклей нехотя покачал головой — замечание насчет справедливости попало в цель.

— Он прав, Менедем. Это я виноват, поскольку не сказал, что нам нужны аттические деньги.

Соклей обычно немало выгадывал, играя на разнице веса денег при каждом удобном случае, в этом его мало кто мог обойти, но на сей раз его все-таки обошли.

— Уж больно ты порядочный, себе в убыток, — недовольно проворчал Менедем.

Дионис, сын Гераклита, поклонился Соклею.

— Ты, мой дорогой, — просто образец добродетели.

— Образец добродетели? Я? Вот уж не подозревал. — Но Соклей был польщен больше, чем ему хотелось признаться. — Я и впрямь надеюсь на честность тех, с кем имею дело, поэтому и сам стараюсь вести себя честно: что даешь, то и получаешь.

— И если это не делает тебя образцом добродетели, то пусть меня склюют вороны, если я знаю, что может тебя таковым сделать, — сказал Дионис.

Солнце, шар расплавленной бронзы, поднялось над маленьким островом Елены, где, по преданию, Елена Прекрасная останавливалась после Троянской войны по пути домой, в Спарту. Почти сразу воздух начал дрожать и танцевать, как над расплавленным металлом в кузне. Первые же его горячие лучи, казалось, опалили все холмы за Сунионом. Соклей знал, что холмы эти и раньше были сухими и коричневыми, но теперь почти видел, как солнце выпаривает из них последнюю влагу. Еще странно, что они не видят, как само море дымится и превращается в пар, словно вода в горшке, слишком долго провисевшем над огнем.

— О-ей! — воскликнул он. — Надеюсь, поднимется хотя бы легкий ветер. Не то грести по такой жаре будет еще труднее, чем в тот последний раз, когда мы шли через Киклады.

Дионис снова порылся в своем мешке, вытащил широкополую шляпу и надел ее.

— Не хочу испечься, спасибо большое, — проговорил он.

— Не мог бы ты пойти на бак, чтобы дать место гребцам? — спросил Соклей.

— О, конечно. Я не собираюсь мешать.

Дионис взял мешок и двинулся на нос, а Соклей вернулся на корму и поднялся по ступенькам на ют. Он ждал, что Менедем поджарит его до угольков; двоюродный брат имел на это полное право. Но Менедем только щелкнул языком и заметил:

— Ну-ну… Попался, который кусался.

— Я никак не ожидал, что он расплатится монетами Птолемея, — проговорил Соклей. — Этот тип самоуверен, как истинный эгинец; он говорил на хорошем аттическом, поэтому я ожидал получить «сов». Да, он, скорее всего, человек Птолемея.

— Потому что расплачивается египетскими монетами? Очень даже может быть.

— Ну и поэтому тоже, но я подумал так еще и потому, что он ведет себя как богатый жмот. Так же держал себя и Птолемей, когда мы с ним торговались из-за тигровой шкуры.

— Богатый жмот. — Менедем некоторое время наслаждался таким парадоксом, потом кивнул, соглашаясь. — Хорошо звучит. Да, человек, который может получить все, что заблагорассудится, заплатить, сколько душа пожелает, — и, зная это, все-таки не хочет переплачивать.

На носу заскрипел кабестан — моряки поднимали якоря. Был ли Дионис, сын Гераклита, богатым жмотом или нет, но он знал о морских путешествиях достаточно, чтобы не путаться у команды под ногами.

Пот и оливковое масло блестели на нагих телах матросов. Соклей вытер лоб рукой, и она сразу стала влажной.

— Я тоже достану шляпу, — сказал он. — Не хочу, чтобы спеклись мозги.

Его двоюродный брат послюнявил палец и попробовал ветер — вернее, попробовал бы, если бы ветер был. Затем тяжело вздохнул.

— Я посажу на весла каждого борта всего по шесть гребцов, — сообщил Диоклей. — И буду менять вахты чаще обычного, не то кого-нибудь, как пить дать, хватит солнечный удар.

— Делай, как сочтешь нужным, — ответил келевсту Менедем.

Под команды, которые выкрикивали капитан и начальник гребцов, «Афродита» оставила маленькую гавань Суниона и двинулась на восток через Эгейское море к Косу, чтобы оттуда отправиться домой, на Родос.

Соклей продолжал смотреть на северо-запад — туда, где остались Афины; туда, где могло столько всего произойти. Он проклинал пирата, укравшего череп грифона, а заодно и всех остальных когда-либо живших на свете пиратов. Но что толку в проклятиях! Череп грифона пропал, и никогда больше Соклей не увидит ничего подобного; он не знал даже, увидит ли когда-нибудь что-либо подобное мир.

Вместо того чтобы попусту ругать пиратов, Менедем приготовился сражаться с ними, раздав команде оружие, так же как сделал по дороге к Аттике. При виде этих приготовлений пассажир «Афродиты» вынул из своего мешка меч гоплита и повесил его на пояс с видом человека, умеющего обращаться с оружием.

Царил мертвый штиль, и Эгейское море лежало гладкое, как отполированный металл, под свирепым, палящим солнцем.

Пот струился с тела Менедема, стоявшего на рулевых веслах; он жадно глотал разбавленное вино, чтобы удержать хоть немного влаги. Так же поступали и гребцы. На такой жаре они не способны были работать с полной отдачей, и Диоклей их за это не бранил: начальник гребцов знал, что люди и без того делают все, что могут.

На полпути между Сунионом и Кеосом «Афродита» прошла мимо остановившегося из-за штиля крутобокого судна. Моряки на бочкообразном паруснике, заметив галеру, тревожно закричали. Окажись «Афродита» пиратским судном, у них не было бы никаких шансов спастись. Потом моряки закричали снова, на этот раз с облегчением, увидев, что акатос не повернул в их сторону.

Далеко за полдень Менедем решил сделать остановку на Кеосе.

— Наполним водой кувшины и передохнем. Очень надеюсь, что завтра будет ветер, — сказал он Соклею. — Я знаю, мы прошли всего около сотни стадий, но…

К его облегчению, двоюродный брат не склонен был спорить.

— Мы все равно не добрались бы до Китноса к закату, и нам нужна пресная вода.

— Верно, — кивнул Менедем. — И вода на Кеосе лучше, чем та гадость, что пьют на Китносе.

Кеос и вправду выглядел более зеленым и гостеприимным, чего его южный сосед, хотя жестокое солнце опалило и этот остров тоже. Когда «Афродита» вошла в гавань Корессии, одного из четырех полисов маленького острова, Соклей заметил:

— Здесь в старину людей заставляли пить цикуту, когда им исполнялось шестьдесят, чтобы не кормить лишние рты.

Менедем щелкнул пальцами.

— Я знал, что это было на одном из кикладских островов, но даже персидский палач не заставил бы меня вспомнить, на каком именно.

— Я помню всякие бесполезные вещи, ты же знаешь. А еще с этого острова вышел поэт Симонид.

— «Путник, весть отнеси всем гражданам воинской Спарты: Их исполняя приказ, здесь мы в могилу легли», — процитировал Менедем эпитафию павшим в битве при Фермопилах.

— Он написал и много других стихов, — заметил Соклей.

— Знаю, но всем приходит на ум именно этот, — ответил Менедем. — Я, разумеется, не имею в виду тебя, мой дорогой. Ты ведь у нас вспоминаешь всякие диковинные вещи, не успеешь уронить шляпу.

Соклей снял с головы шляпу, и Менедем подумал, уж не собирается ли он ее уронить, но Соклей только обмахнулся ею и снова надел. Приподняв бровь, он рассматривал Менедема, как рассматривал череп грифона, — анализируя, классифицируя, находя для него место в более обширной системе вещей. Менедем не знал, понравится ли ему место, которое двоюродный брат для него приготовил. Конечно, он займет в квалификации Соклея место выше грифона, но вот намного ли выше?

Не успел Соклей дать на это ответ — наверное, куда более подробный, чем хотелось бы Менедему, — как на корму явился Дионис.

— Учитывая, сколько я вам плачу, я надеялся добраться до Коса в первый же день, а не приближаться к нему жалкими маленькими рывками, — сказал щеголь.

— Я и сам на такое надеялся, — ответил Менедем, — но ветра нет, и я не собираюсь гробить людей. Может, завтра дела пойдут веселее.

— Лучше бы так оно и было, — мрачно проговорил Дионис.

Растянув губы в еще более холодной и неприятной улыбке, чем та, которой он только что одарил Менедема, Соклей сказал:

— Что ж, несравненнейший, если наша скорость тебе не подходит, я верну тебе деньги, которые ты заплатил, и можешь найти здесь другое судно, отправляющееся на восток.

Дионис налился темно-багровой краской, и вовсе не из-за жары. В гавани Корессии, в которую впадала река Элике, не было других судов, кроме «Афродиты», — лишь маленькие рыбацкие лодки, никогда не уходившие далеко от острова.

Сколько времени путешественнику пришлось бы прождать другое судно, направляющееся на Кос? Менедем понятия не имел, и Дионис тоже.

С двойным всплеском якоря акатоса упали в воду. Моряки погрузили в лодку кувшины и погребли к берегу, чтобы наполнить их пресной водой из реки Элике.

— Может, сходим на рыночную площадь с благовониями и шелком? — предложил Менедем. — Посмотрим, не сумеем ли тут что-нибудь продать?

— Здесь? — Взгляд Соклея был очень красноречив. — Не думаю, что с тех пор, как здешние жители послали пару судов, чтобы сражаться с персами при Саламине, они совершили еще хоть один поступок.

Менедем засмеялся.

— Ты, вероятно, прав. И все равно они должны желать, чтобы их женщины хорошо пахли и выглядели красивыми.

— Полагаю, да, — признал Соклей. — Но вот могут ли они заплатить за это?

— Тут уж никогда не угадаешь наперед, — в свою очередь признал Менедем. — Но, думаю, стоит выяснить.

Почти никто в Корессии не обратил особого внимания на двух родосцев, шагавших к агоре.

Мужчины в такую жару сидели в винных лавочках или лежали, распластавшись, как ящерицы, в любой тени, которую только могли отыскать. Двоюродные братья увидели и пару громко храпевших пьяных, рядом с которыми стояли пустые винные чаши. Соклей приподнял бровь, Менедем только пожал плечами.

На рыночной площади почти не было народу. Кто-то торговал вразнос луком, одна женщина разложила на продажу яйца и сыры, но вот покупателей заметно не было. И казалось, продавцы и не ждали их — они всего лишь делали вид, что торгуют. Менедем видел такое и раньше, и это всегда вызывало у него пренебрежительную усмешку.

— Давай покажем этим людям, что не все спят день напролет, — предложил он Соклею.

Тот зевнул.

— Прости, почтеннейший. Ты что-то сказал?

Менедем фыркнул и начал кричать — все громче, пока его голос не разнесся по всей агоре:

— Благовония с Родоса! Прекрасный косский шелк! Кто хочет купить? Мы не пробудем здесь долго, поэтому лучше поспешите! Кто хочет купить?

Парень, торговавший луком, и крестьянка уставились на приезжих. Соклей присоединился к Менедему, однако родосцам оставалось лишь гадать: а волнует ли вообще это кого-нибудь, кроме двух голубей, склевывавших что-то с земли. Может, Корессия была не сонным городком, а мертвым?

Но наконец на агоре появился человек средних лет, который двигался ленивым шагом.

— 'дравствуйте, — сказал он, опуская звонкие согласные, как делали все говорившие на ионическом диалекте. — Что 'ы привезли на продажу?

«Ничего себе! Двери и черепицу. Разве ты не слышал, как я расхваливал их?» — подумал Менедем.

Но Соклей уже демонстрировал штуку тонкого шелка, и Менедем нехотя объяснил покупателю, что они с двоюродным братом продают также благовония.

— Сколько 'а это? — Местный разинул рот, как будто никогда не слышал вообще ни о каких товарах. — Сколько ты 'а них хочешь?

Менедем назвал цену, добавив:

— В афинских драхмах, конечно.

Кеос входил в Островную лигу, но имел более тесные связи с соседней Аттикой.

— Хорошо, — сказал местный. — 'айте мне пару кувшинчиков 'лаговоний и, может, еще 'ве-три штуки шелка. Похоже, это будет очень неплохая сделка.

— У тебя… есть деньги? — Менедем тщетно попытался скрыть удивление.

— Сейчас 'ернусь, — ответил покупатель. — Никуда отсюда не уходите.

И он ушел — не быстрее, чем явился на площадь, а вернувшись, принялся доставать афинских «сов» и передавать их Соклею.

— 'от, должно быть, и 'се, — сказал он, закончив.

— И вправду все, — отозвался торговец.

Может, местный и не расслышал удивления в голосе Соклея, зато Менедем его расслышал. Но, повинуясь жесту двоюродного брата, отдал покупателю благовония и шелк.

— 'лагодарю любезно, — сказал тот. — У 'ас есть еще что-нибудь?

— Ну… — Менедем поколебался.

— Ладно тебе. Давай выкладывай! Я не смогу у тебя ничего купить, если ты не скажешь, что продаешь, — заявил местный. — Но если уж я чего покупаю, то покупаю. У меня есть деньги. Вы же видели, что есть.

— Да, видели, — ответил Менедем. — Хорошо, о благороднейший: у меня есть еще один-единственный изумруд из Египта.

— 'а, такое попадается не каждый 'ень! — Местный протянул руку. — 'ай посмотреть.

Менедем нехотя вынул камень, почти ожидая, что местный схватит его и убежит. Но тот не убежал, а поднес камень к свету, пробормотав:

— Ну разве не красота?

Потом протянул его обратно Менедему и спросил:

— Сколько?

Не моргнув глазом, торговец ответил:

— Десять мин.

Местный вернул изумруд и проговорил с мягким протестом:

— Это очень много серебра, 'руг.

Но вместо того чтобы развернуться на пятках и уйти, продолжил:

— Я 'ам тебе шесть.

Менедему захотелось завопить от радости. У стоявшего рядом с ним Соклея перехватило дыхание, но вряд ли местный это заметил.

Менедем покачал головой.

— Прости, но я не могу продать камень себе в убыток. Деньги, о которых шла речь, были бы чистой прибылью, но местный этого не знал.

— Что ж, тогда шесть мин 'вадцать драхм, — сказал он.

После непродолжительного торга они сошлись на восьми минах пятнадцати драхмах — это было даже больше, чем заплатил Никодром на Эгине.

«Чем больше я запрашиваю за изумруды, тем больше, похоже, получаю», — ошеломленно подумал Менедем, ругая себя за то, что позволил остальным камням уйти по такой низкой цене.

— Скоро увидимся. — И житель Корессии не спеша зашагал прочь.

Менедему очень не хотелось упускать его из виду. Вернется ли он? По лицу Менедема стекал пот — и отнюдь не только из-за жаркой погоды.

Местный вернулся, теперь уже с кожаным мешочком большего размера, и протянул его Соклею.

— Пересчитай, 'руг. Если там одной или 'вух не хватает, я 'обавлю.

И Соклей пересчитал.

— Вообще-то, почтеннейший, тут на одну драхму больше, — сказал он, возвращая местному «сову».

— 'лагодарю. — Человек отправил монету в рот: она была такой большой, что у него слегка оттопырилась щека. — Приятно иметь 'ело с честными людьми.

«Он добавил лишнюю монету нарочно, чтобы посмотреть, как мы поступим», — понял Менедем, протягивая покупателю изумруд.

Этот парень, может, и был лентяем и говорил как деревенщина, но дураком он точно не был. Никодром пытался играть в ту же самую игру, но лишь после того, как его самого поймали на жульничестве. Другое дело этот человек… Нет, он был все-таки симпатичнее скряги-жреца.

— Нам очень приятно, что тебе понравились наши товары, — заметил Соклей.

— Можно сказать и так. — Кеосец кивнул. — 'а, можно сказать и так. Радуйтесь, оба.

И он без лишней спешки зашагал прочь с рыночной площади.

«А я даже не спросил, как его зовут», — подумал Менедем и окликнул парня, продававшего лук:

— Эй, друг, кто этот человек, с которым мы только что торговались?

Продавец распахнул глаза.

— Ты не знаешь Каллимеда, сына Каллиаса?

Судя по его тону, все на Кеосе знали этого человека.

Так и есть!

— У него огромные поля пшеницы и больше оливковых деревьев, чем у всех остальных на острове, — продолжал торговец луком. — Может, даже больше, чем у всех остальных, вместе взятых… О, Каллимед — настоящий богач!

— Неудивительно, что он смог купить наши товары, — пробормотал Соклей.

— Вовсе не удивительно, — шепнул в ответ Менедем и спросил парня с корзиной лука: — А скажи, он покупал все эти изысканные вещи для жены или для любимой гетеры?

— Каллимед? — Продавец лука снова пораженно уставился на Менедема. — Ты, должно быть, совсем его не знаешь. Это наверняка для хорошенького мальчика. Он сам не свой до мальчиков, Каллимед.

— О, — слегка упавшим голосом отозвался Менедем.

— Ха, — проговорил Соклей.

Менедем попытался наступить брату на ногу, но промахнулся. Соклей засмеялся, а Менедем пробормотал что-то себе под нос. Не то чтобы он рвался завести знакомство с женой Каллимеда, если бы у того была жена. Он спросил просто из любопытства — и получил ответ на свой вопрос.

— Думаю, мы сделали здесь все, что могли, — сказал он Соклею, и тот кивнул в знак согласия.

Они пошли обратно к «Афродите», и Менедем пожалел, что у него нет с собой меча. Он никак не ожидал, что ему придется нести столько серебра. Но, хвала богам, они с Соклеем не попали в беду, хотя пара бродячих псов и решили, что двух незнакомцев стоит облаять.

На борту акатоса их встретил Дионис, сын Гераклита, который по-прежнему пребывал в дурном расположении духа.

— Вы наверняка потратили зря лучшую часть дня.

— Зря? Я бы так не сказал, о несравненнейший. — Менедем поднял два мешочка с монетами, полученными от Каллимеда, сына Каллиаса. — Видишь? И как ты думаешь — что для меня важней: дела, которые я тут провернул, или твоя ничтожная плата за проезд?

— Ничтожная? — повторил Дионис. — И у тебя еще хватает наглости так говорить?

— Еще как хватает, — сказал Менедем. — Ты все равно скоро попадешь на Кос, но ты не в своем уме, если думаешь, что по дороге туда я не буду заниматься торговлей.

— И ты не в своем уме, если думаешь, что нам не нужна свежая вода, — добавил Соклей. — Мы не собираемся заставлять гребцов работать до изнеможения на такой жаре.

Дионис посмотрел туда, где на западе все еще ясно виднелся мыс Сунион.

— Я мог бы добраться и вплавь, — проворчал он.

— Если будешь все время жаловаться, то отсюда ты и вправду пустишься вплавь, — ответил Менедем без тени улыбки на лице.

Пассажир понял и умолк.

На следующий день рассвет был таким же ослепительным и жарким, как и накануне. Ветер, прилетевший с юга, вполне мог дуть из кузнечного горнила. Но какой-никакой, а ветер все-таки был, и Менедем приказал, чтобы парус акатоса спустили с рея. К тому времени, как над восточным горизонтом взошло солнце, «Афродита» оставила Кеос позади.

— Хочешь добраться к вечеру до Сироса? — спросил Соклей.

— Хочу попытаться, — ответил Менедем. — Это будет нетрудно, если ветер продержится.

— И если мы не нарвемся на пиратов, — добавил его двоюродный брат.

Менедем сплюнул в подол хитона. Мгновение спустя Соклей последовал его примеру и предложил:

— Я раздам опять оружие, просто на всякий случай?

— Наверное, так и впрямь будет лучше, — со вздохом сказал Менедем.

Они не увидели в Эгейском море никаких галер, только рыбачьи лодки и одно крутобокое судно, которое приняло «Афродиту» за пиратский корабль и рвануло по ветру прочь. Впереди из моря поднимался Сирос: пропеченный солнцем, вытянутый с севера на юг остров. Единственный тамошний полис, тоже под названием Сирос, лежал у гавани на восточном берегу.

«Афродита» зашла в эту гавань, и, когда якоря акатоса плюхнулись в воды Эгейского моря, Менедем процитировал «Одиссею»:

— Это свинопас Эвмей говорит Одиссею, так? — спросил Соклей.

— Так, — ответил Менедем.

Соклей посмотрел на Сирос долгим взглядом и щелкнул языком.

— Что ж, если Эвмей рассказал ему столько же правды о своих предках, сколько рассказал об этом острове, он, должно быть, на самом деле был потомственным свинопасом.

— Насмешник! — воскликнул шокированный Менедем.

Но чем дольше он смотрел на сухие, бесплодные земли и сонные улицы Сироса, тем больше понимал, что у Соклея были причины такое сказать: здесь едва ли можно было увидеть куст, не то что дерево. И все-таки Менедем проговорил:

— Здесь должно хоть что-то расти, иначе тут никто бы не жил.

— Полагаю, что так, — нехотя ответил Соклей. — И все равно, согласись, это место из «Одиссеи» может служить доказательством того, что Гомер был слеп.

Он указал куда-то вперед.

— Даже здешний полис — несчастная маленькая куча хлама. Геродот не обмолвился о нем ни словом, Фукидид тоже, и я очень хорошо понимаю почему.

— Да почему они вообще должны были что-то о нем написать? — спросил Менедем. — Здесь ведь никогда ничего не случалось.

— Вот и я об этом. Ты мог бы прожить в этом полисе всю жизнь, считаться здесь большим человеком, каким на Кеосе считается Каллимед, сын Каллиаса, но за пределами Сироса никто бы о тебе ничего не услышал. Много мы с тобой слышали о Каллимеде? На Родосе, в Афинах, в Трасе, в Сиракузах или в Александрии у человека по крайней мере есть шанс, что его будут помнить. А здесь? — Соклей покачал головой.

Менедем подумал: а не случалось ли когда-нибудь так, чтобы некий умный, честолюбивый молодой человек покинул Сирос, пересек море и явился в чужой полис, где мог бы исполнить свои сокровенные желания? Такое вполне могло случиться. Но большинство здешних жителей наверняка проводили свой век в нескольких стадиях от того места, где родились. Большинство людей во всем цивилизованном мире именно так и поступали.

Ночью жара пошла на спад. На следующее утро подул северный ветер, в котором отчетливо чувствовалась прохлада — предупреждение о надвигающейся, хотя еще неблизкой осени. Менедем наслаждался этой прохладой, но еще больше наслаждался тем, что ветер был ровным.

— А теперь покажем этому шлюхину сыну, на что способна «Афродита», — пробормотал он, обмакнув ломоть хлеба в оливковое масло и откусив большой кусок.

— Если ветер продержится, мы запросто доберемся до Наксоса, — согласился Диоклей, — а это в добром дне пути отсюда.

Когда Менедем приказал опустить парус, тот быстро надулся, и торговая галера словно подалась вперед, влекомая ветром, гудевшим в снастях.

Наксос лежал в самом сердце Островной лиги.

— Когда мы туда придем, — с деланной небрежностью спросил Менедем Диониса, сына Гераклита, — рассказать тамошним жителям, как тебе не терпится попасть на Кос?

Глаза пассажира стали холодными, как мрамор.

— Рассказывай все, что хочешь, почтеннейший. Мне все равно.

Наверное, он лгал, но ответ прозвучал так весомо, что Менедем перестал его дразнить.

На следующий день переход от Наксоса к Андросу получился еще лучше. Менедем провел судно мимо маленьких островков, на которых жили только несколько овечьих пастухов и рыбаков. Когда они в прошлый раз плыли через Киклады с Полемеем на борту, был дождь и Менедем, заблудившись, почти обошел вокруг одного из этих островков. Теперь, при ярком солнечном свете, ему такое не грозило, но все равно прошло несколько дней, прежде чем последний из кикладских островов остался за кормой.

— Благодаря всем эти кошмарным маленьким скалам Сирос смахивает на Афины, — сказал Соклей.

— Вот ужас-то, забери меня эринии! — ответил Менедем.

На следующий день он снова повел «Афродиту» на северо-запад — к Астипалее, где говорили на дорийском эллинском, скорее похожим на его собственный выговор, чем на ионический. Огромное множество рыбачьих лодок покачивалось на воде близ берега; за полисом, в юго-восточной части острова, тянулась плодородная долина.

— Вот еще одно место, где никто никогда не прославится, — сказал Менедем.

К его удивлению, Соклей покачал головой.

— Ты разве не знаешь историю Клеомеда с Астипалеи? — спросил он.

— Впервые слышу, — признался Менедем. — А кто он такой?

— Панкратист, живший во времена персидских войн, — ответил Соклей. — Он победил на Олимпийских играх, но во время поединка случайно убил своего противника и ему запретили заниматься спортом. Он сошел с ума от горя и, вернувшись на Астипалею, вырвал колонну, которая поддерживала крышу в школе… Пятьдесят или шестьдесят детей погибли, а Клеомед бежал в храм Афины и спрятался там в деревянном сундуке. Но когда жители Астипалеи взломали сундук, то внутри никого не оказалось — ни живого, ни мертвого. Клеомед просто… исчез.

Менедем почувствовал, как волоски на его шее зашевелились от благоговейного ужаса.

— И что было потом? — спросил он.

— Люди послали гонца в Дельфы, чтобы выяснить, что теперь им делать, и вот какой ответ принес гонец: «Астипалеец отсель Клеомед — из героев последний. Жертвами чтите его: непричастен он смертной уж доле».[10]

— Да ну? — изумился Менедем.

— Других версий я не слышал, — ответил Соклей.

— Полубог времен поздних персидских войн, — вслух поразмыслил Менедем. — Это странно… Хотя говорят, что Александр тоже был бессмертен.

— Говорят, а как же, — согласился Соклей. — А сам ты что об этом думаешь?

— Не знаю. Александр совершал такое, что не под силу совершить ни одному смертному — может, это и сделало его бессмертным. Кто знает, где начинается бессмертие? Ведь четкой грани между богами и людьми нет. — Менедем ткнул двоюродного брата под ребра. — А ты что думаешь?

— Я тоже не знаю, — ответил Соклей смущенно, даже с оттенком раздражения: он терпеть не мог в этом признаваться. — Александр был обычным человеком… Птолемей и Полемей были с ним знакомы. Мне неловко называть кого-то из людей богом — но, как ты уже сказал, он и впрямь совершал такое, чего нельзя ожидать от простого смертного. Хотел бы я иметь ответ получше, но у меня его нет. Интересно, что ответил бы Птолемей, если бы мы его об этом спросили.

— Что ж, мы всего в паре дней пути от Коса. Так что можешь задать ему этот вопрос, если осмелишься.

— О, я уверен, что об Александре он бы поговорил… Божественным тот был или нет, но Александр мертв, — заявил Соклей. — Другое дело, если б я собирался поговорить с Птолемеем об Антигоне… Только вряд ли мне этого бы захотелось.

Он посмотрел на Диониса, сына Гераклита, который забросил удочку за борт, чтобы попытаться поймать что-нибудь на опсон в придачу к ситосу, и тихо добавил:

— Никогда не знаешь, кто может тебя подслушать.

Именно в этот миг Дионис подсек и вытащил жирную макрель. Хоть то была не кефаль и не морская собака — украшение опсона, — но все-таки лучше, чем ничего. Дионис выпотрошил рыбу, выбросил требуху в море и вытащил маленькую жаровню на древесных углях, чтобы приготовить добычу.

— Ему сопутствует удача, — заметил Менедем.

— Еще какая, — по-прежнему негромко согласился Соклей. — Интересно, где он ее позаимствовал?

На этот вопрос у Менедема не было ответа.

Переход от Астипалеи к Косу на следующий день занял больше времени и потребовал больших усилий: ветер к утру стих, и гребцам пришлось занять места на веслах. Но даже при хорошем попутном ветре Менедем удивился бы, если бы ему удалось добраться до полиса Коса к закату.

Когда «Афродита» подошла к западной оконечности острова, он вывел ее на широкий открытый берег северного побережья и сказал Соклею:

— Завтра легко будет снова спустить судно на воду. У нас не так уж много тяжелого груза.

— Верно, — ответил тот. — И здесь нам не надо бояться пиратов, раз неподалеку столько судов Птолемея.

— Да, если уж здесь не безопасное место, тогда за пределами Великой гавани Родоса безопасного места вообще не существует.

На берег явились двое крестьян, которые принесли на продажу мед и оливковое масло. Как всегда, делая покупки, Соклей щелкал языком и всячески выражал свое огорчение, но, когда крестьяне ушли, сказал:

— Если здешние жители знают, что можно без опаски подойти к вытащенному на берег судну, это лучший признак того, что тут нечасто рыщут пираты.

Менедем кивнул.

— И завтра мы высадим на берег Диониса, а потом сможем двинуться домой.

— Интересно, пал ли Галикарнас, — заметил Соклей.

— Мне тоже интересно. И я надеюсь, что люди Птолемея его разграбили.

Соклей засмеялся.

— И я догадываюсь почему — ведь в таком случае этот, как его там, ну, в общем, не слишком дружелюбный парень с дружелюбной женой, скорее всего, мертв. А значит, мы снова сможем там торговать, не беспокоясь, что тебя убьют.

Уши у Менедема вспыхнули, и он ответил:

— Что ж, это не единственная причина.

Соклей снова засмеялся, уверенный, что двоюродный брат нагло врет. А поскольку Менедем и вправду врал, он торопливо сменил тему разговора.

Когда «Афродита» вошла в гавань Коса, Соклей заслонил ладонью глаза от солнца и вгляделся в сторону Галикарнаса, лежавшего на севере материка по другую сторону узкого канала.

— Дыма нет. И на море не сражаются суда. Или город пал некоторое время назад, или вообще не пал.

Менедем не ответил.

— Ты слышишь? — спросил Соклей. — Я сказал…

— Я слышу, — отозвался Менедем. — Просто я тебя не слушаю.

— О, — проговорил Соклей. — Ладно.

Гнев, скрывавшийся под спокойными словами Менедема, предупреждал, что Соклей зашел в своих шутках слишком далеко.

«Вот если бы Менедем замечал подобное и за собой… — подумал Соклей. И засмеялся — Желай луну с неба! Мечтать не вредно».

— Гавань битком набита, — заметил Диоклей. — Судов больше, чем оливок в кувшине.

— Возможно, это и есть ответ на наш вопрос, — сказал Соклей. — Если флот Птолемея вернулся, Галикарнас, вероятно, все еще принадлежит Антигону.

— Плохо, — проговорил Менедем. А потом вдруг снял правую руку с рулевого весла и, показав куда-то, возвысил голос до крика: — Вон местечко, куда можно втиснуться! Гребите, ублюдки, пока его кто-нибудь не перехватил!

— Риппапай! Риппапай! — выкрикнул начальник гребцов, задавая ритм.

Торговая галера скользнула на место у пристани.

— Греби назад! — скомандовал Диоклей, а потом, когда судно почти остановилось: — Стой!

Люди сложили весла.

Портовые рабочие поймали брошенные с «Афродиты» канаты и крепко пришвартовали судно к пристани; Дионис, сын Гераклита, с кожаным дорожным мешком на плече тут же поспешил на ют.

— Спустите трап, — рявкнул он Менедему. — Я должен быть уже в пути!

Менедем вскинул голову и сверху вниз глянул на пассажира.

— Поговори еще с капитаном в таком тоне, находясь на борту его судна, — и полетишь в воду. И тогда, клянусь Зевсом, тебе уже не придется беспокоиться насчет трапа.

— И ты никуда не пойдешь, пока не заплатишь нам остальные двадцать пять драхм, — добавил Соклей.

Кипя от возмущения, щеголь отдал ему вторую часть платы за проезд — снова в легких драхмах Птолемея. Но даже после этого Менедем неплохо поразвлекался, как можно медленней спуская трап. Когда наконец все было готово, Дионис рванул на пирс и со всех ног устремился в город.

— Что это он так спешит? — спросил кто-то из портового люда.

Соклей пожал плечами.

— Кто его знает? Некоторые просто рады побыстрей убраться с корабля.

Портовый рабочий засмеялся.

— Как продвигается осада Галикарнаса? — в свою очередь поинтересовался Соклей.

— О, так вы были здесь, когда она началась?

Соклей кивнул. Местный сплюнул в море.

— Армия Птолемея почти взяла город, когда явился Деметрий, сын Антигона, с армией, которую привел с востока — он там сражался с кем-то еще.

— С Селевком? — предположил Соклей.

— Наверное, — ответил местный. — Во всяком случае, Деметрий снял осаду и разместил в городе новый большой гарнизон, поэтому теперь нет смысла пытаться снова завоевать Галикарнас.

Менедем скорчил ужасную гримасу.

— Как плохо, — сказал он.

— Я тоже так считаю, — согласился житель Коса: Галикарнас был давним торговым конкурентом его родного полиса.

— Деметрий вернулся в Анатолию после сражения с Селевком, ты сказал? — переспросил Соклей, и рабочий кивнул. Соклей, по своему обыкновению, тут же задал еще один вопрос: — И ему удалось одержать победу на востоке?

— Ну, обо всех битвах я не знаю, но вряд ли он выиграл войну, — ответил местный.

«Деметрий победил здесь армию Птолемея, но не смог победить армию Селевка на востоке, — подумал Соклей. — Разве это не интересно?»

Птолемей позволил Селевку сбежать, чтобы тот мог досаждать Антигону в другом регионе. Судя по всему, Селевк сполна исполнил пожелание правителя Египта.

— А есть ли какие-нибудь другие новости, кроме Галикарнаса? — спросил Менедем.

— Тебе следовало бы появиться здесь полмесяца назад, — сказал портовый рабочий. — Ох и праздник закатил Птолемей, когда его любовница родила мальчика… — Он улыбнулся при одном только воспоминании об этом. — Я тогда выпил столько вина, что потом два дня болела голова.

— А как назвали ребенка? — заинтересовался Соклей: он хотел знать все детали.

— О, его назвали Птолемеем, как и отца, — ответил местный.

Соклей нахмурился.

— А разве у правителя Египта нет уже сына по имени Птолемей? От жены, я имею в виду, а не от любовницы.

— Думаю, ты прав, — сказал Менедем.

Рабочий пожал плечами.

— Ничего об этом не знаю. Но ведь Птолемей самый богатый человек в мире, так кто осмелится сказать ему, что он не может назвать двух своих сыновей одинаковым именем, если ему вдруг приспичило? Только не я, клянусь Зевсом.

— И не я, — согласился Соклей. — Но хотел бы я знать, как понравится его жене, что у любовницы мужа тоже есть маленький Птолемей?

— Ты слишком молод и пока не женат, верно, почтеннейший? — спросил рабочий, волосы которого уже поредели на макушке и поседели на висках. Не дожидаясь ответа, он продолжал: — Уверен, так и есть — тебе явно нет и тридцати. Но вот что я скажу: надоумила тебя женщина или ты сам догадался, но угадал ты правильно. Жена Птолемея будет вне себя от ярости, уж это точно.

— Конечно, ведь Эвридика в Александрии, а Береника здесь, с Птолемеем… Со взрослым Птолемеем, я имею в виду, — сказал Соклей.

— Рано или поздно он вернется домой и прихватит с собой любовницу… И их отродье. И сколько Птолемей проболтается вне дома, совершенно не важно. Уж поверь мне, его супруга, как бишь ее, найдет тогда что сказать, сколько бы времени ей ни пришлось ждать.

Рабочий говорил со смесью мрачной уверенности и злорадного предвкушения; Соклей гадал, уж не держит ли и его самого жена под каблуком. Хотя догадаться было нетрудно.

Потом Соклея осенила еще одна мысль:

— Ведь Эвридика — сестра Кассандра? Кассандр вряд ли потерпит, чтобы его сестру унижали.

— Может, это одна из причин для драки, — сказал Менедем.

— А разве у македонцев и без того мало причин? — спросил Соклей. — Не похоже, чтобы им нужны были новые.

— Они словно борцы в панкратии, которые сражаются до победного конца, — заявил портовый рабочий. — И не успокоятся, пока не останется один-единственный победитель.

Соклей невольно вспомнил Клеомеда с Астипалеи. Тот случайно убил своего врага во время поединка и был за это жестоко наказан. Но никому и в голову не приходило наказать ни одного македонского генерала, намеренно убившего родственника или наследника Александра Великого. В отличие от атлетов генералы достигали своих целей именно благодаря убийствам.

— Пусть меня склюют вороны! — сказал Менедем. — Теперь, когда мы высадили здесь Диониса, меня так и подмывает двинуться прямо на Родос, я здесь даже ночевать не хочу.

Диоклей укоризненно посмотрел на него.

— Вспомни, как надрывались люди на жаре, капитан, вспомни все те несчастные, заброшенные места, где мы останавливались во время путешествия по Эгейскому морю. Так неужели после всего этого гребцы не заслужили ночь веселья в настоящем полисе?

— Положим, ты прав. — Менедем криво улыбнулся. — Положим, я и сам заслужил ночь веселья в настоящем полисе.

— Это было бы справедливо, — сказал начальник гребцов. — За исключением одного раза на Эгине, в этом году, шкипер, ты вел себя слишком уж примерно.

— Тут только что речь шла о панкратистах, — откликнулся Менедем. — Я и не знал, что кто-то ведет счет моим схваткам.

Соклей и Диоклей серьезно кивнули.

Менедем скорчил им рожу.

Келевст рассмеялся.

— Что ж, мой дорогой, — проговорил Соклей. — Даже если ты и впрямь этим вечером отправишься пить и блудить, я рад, что ты все-таки выразил желание вернуться домой. Когда прошлой весной мы отправлялись в путь, тебя, казалось, не заботило, увидишь ли ты еще когда-нибудь Родос или нет.

Лицо Менедема застыло — и на нем появилось выражение сродни ненависти. Испуганный Соклей невольно сделал шаг назад.

Но спустя мгновение мрачное лицо его двоюродного брата смягчилось… слегка.

— Я почти об этом забыл, а тут ты вылез с напоминаниями. — Менедем со вздохом пожал плечами. — Вряд ли я могу тебя в этом винить. Я бы все равно вспомнил, как только мы вошли бы в Великую гавань.

— Вспомнил бы что?

Соклей знал, что Менедема что-то беспокоит, но понятия не имел — что именно. И он до сих пор этого не выяснил: весь мореходный сезон двоюродный брат вел себя очень скрытно, что было вовсе не в его характере.

И сейчас Менедем тоже не собирался откровенничать.

— Мне жаль тебя огорчать, о несравненнейший, — с улыбкой заявил он Соклею, — но есть кое-что, чего ты никогда не узнаешь, как бы усердно ни старался выяснить.

— Вот как, не узнаю?

Соклей хотел было отпустить шуточку насчет того, что собирается заняться расследованием, но вспомнил о взгляде, который только что бросил на него двоюродный брат, и придержал язык. Какие бы причины ни заставляли Менедема держаться подальше от Родоса, он относился к этим причинам серьезно.

— Голову даю на отсечение, что не узнаешь, — твердо сказал Менедем.

Может, он ожидал, что Соклей начнет над ним шутить, и явно обрадовался, когда тот промолчал, потому что снова обрел былую непринужденность.

— Почему бы тебе тоже не пойти нынче вечером в город выпить и перепихнуться? — предложил двоюродному брату Менедем. — Веселье пошло бы тебе на пользу.

— Мне? — покачал головой Соклей. — Шляться назавтра весь день с тяжелой головой — у меня другое представление о веселье.

Он поднял руку, прежде чем Менедем успел еще что-нибудь сказать.

— О, время от времени — пожалуйста, на симпосии, скажем. Но напиваться в таверне — это не для меня.

— Ну так не напивайся в таверне, а завали в бордель. — Менедем снова улыбнулся — или то была не улыбка, а злобный оскал? Так или иначе, к нему, похоже, вернулось чувство юмора. — А помнишь, как в прошлом году в Трасе ты развлекался с той высоченной девицей — у нее еще волосы были как новая медь? И ты еще осмеливаешься заявлять, что у тебя другое представление о веселье!

— Время от времени я не прочь, — признал Соклей, — но не сегодня вечером.

— Люди вроде тебя вечно портят удовольствие другим.

— Вовсе нет, — сердито сказал Соклей. — Ничего подобного, клянусь Зевсом! Ты и без меня можешь заняться чем пожелаешь. Разве я ною?

— А разве нет?

Поскольку Менедем был прав, по крайней мере отчасти, Соклей попробовал сменить тактику:

— Я разве запрещаю тебе напиваться этой ночью? Запрещаю идти нынче ночью в бордель?

— Пока не запрещаешь, — ответил Менедем. — За что я тебе очень признателен.

— Комедиант, — проворчал Соклей.

Его двоюродный брат поклонился, словно услышал комплимент.

— Спасибо тебе большое.

Этим вечером большинство моряков, в том числе и Менедем, отправились кутить на Кос.

— Во всяком случае, постарайся не пропить все наши накопления, — попросил Соклей, когда Менедем зашагал по трапу.

— Ты говоришь как педагог, который в детстве отводил меня каждый день в школу, — ответил Менедем. — Разве что у тебя нет прута.

Соклей провел вечер на борту. Он поел хлеба, оливок, сыра и рыбы, которую купил у маленького мальчика, поймавшего ее с пирса, и запил ужин вином.

«Если бы я захотел напиться, я вполне мог бы напиться и тут», — подумал он.

А если бы он пожелал женщину… Соклей покачал головой. Ему не хотелось бы заниматься этим на борту судна, хоть оно и называлось «Афродита».

Спал он плохо. Пьяные моряки то и дело, шатаясь, возвращались на акатос. В один прекрасный миг, надо полагать, явился и Менедем, хотя Соклей этого и не помнил. Рассвет уже окрасил восточный горизонт, когда его внезапно разбудила пьяная песня и он обнаружил, что Менедем похрапывает рядом с ним на досках юта.

От удивления Соклей проснулся окончательно и невольно разбудил двоюродного брата, который вовсе не почувствовал себя от этого счастливым.

— Если я прыгну в море, как думаешь, я превращусь в дельфина? — спросил Менедем. — У дельфинов наверняка не бывает похмелья.

— Судя по твоим глазам, я бы сказал, что ты скорей превратишься в медузу, — ответил Соклей. — Ну что, стоило ли вчерашнее веселье сегодняшней головной боли?

— Судя по тому, что я помню, — стоило, — ответил Менедем — на такой вывод Соклей не рассчитывал.

Менедем вгляделся из-под полуопущенных век в двух хорошо одетых мужчин, шагающих по пристани к «Афродите».

— Чего им надо? Вели им уйти, Соклей. Не хочу иметь с ними никаких дел так рано утром.

— Может, это пассажиры, — ответил Соклей.

— Все равно скажи им, чтобы убирались.

Соклей не собирался ничего подобного говорить, но это в любом случае оказалось не важным.

— Менедем, сын Филодема, и Соклей, сын Лисистрата? — осведомился один из мужчин. — Прошу вас немедленно отправиться с нами.

То была неслыханная наглость.

— Это еще почему? — поинтересовался Соклей.

— Да потому, что так приказал Птолемей, властитель Египта. Он считает, что вы пойдете миром. Если же нет, мы примем соответствующие меры.

— Что Птолемею от нас нужно? — удивленно спросил Соклей.

— Это он вам скажет, не я, — ответил незнакомец. — Так вы идете?

Соклей кивнул. Мгновение спустя кивнул и Менедем и пробежал пальцами по волосам, пытаясь хоть немного привести их в порядок.

— Я готов, — сказал он, хотя весь вид капитана «Афродиты» свидетельствовал об обратном.

Судя по всему, прогулка через весь город отнюдь не улучшила настроение Менедема. Один раз он остановился, чтобы задрать подол и помочиться у стены. Вонь города — навоза, немытых тел, сыромятен и тому подобного — была куда отвратительней запаха бриза в гавани.

Чем выше поднималось солнце, тем сильнее щурился Менедем, а когда родосец предстал наконец перед Птолемеем, он отвесил ему всего лишь легкий поклон, пробормотав:

— У меня голова вот-вот отвалится.

— Ты должен был думать об этом прошлой ночью, — сказал Соклей краешком рта.

Менедем кинул на него ужасный взгляд.

— Я слышал, что вы — воры, — без предисловий заявил Птолемей.

— Что ты, почтеннейший, — ответил Соклей.

Менедем ничего не ответил, но осторожно наклонил голову, чтобы показать, что согласен с двоюродным братом.

«Мне придется рассчитывать лишь на свои силы, — подумал Соклей, раздраженный тем, что от Менедема сейчас не было никакого толку. — Но кто же мог подумать, что мы понадобимся Птолемею? Будь справедлив!»

— Значит, нет? — прогремел македонский генерал. — А вот Дионис утверждает другое, и я с ним согласен. Пятьдесят драхм за то, чтобы доплыть от мыса Сунион досюда? Это разбой.

— Разбой? Нет, господин. Клянусь египетской собакой! — горячо воскликнул Соклей.

Птолемей в ответ приподнял мохнатую бровь.

— А я говорю тебе, что это разбой.

— А я говорю, что вы рассуждаете, как дурак… господин, — парировал Соклей.

Обе брови Птолемея одновременно взлетели вверх. Двое его стражников зловеще зарычали. Но Соклею было на это плевать. Сейчас ему вообще было на все плевать. Почти давясь от ярости, он продолжал:

— Я скажу тебе, что такое настоящий разбой. Разбойники — это вообще-то шайка улюлюкающих шлюхиных сынов, которые всем скопом бросаются на твое судно и убивают твоих людей и крадут твое добро… похищают самые драгоценные твои вещи. Уж я-то видел разбойников…

Соклей думал, что боль от потери черепа грифона слегка притупилась, но теперь она вспыхнула вновь.

— Это случилось между Андросом и Эвбеей. Поэтому пусть эринии заберут твоего драгоценного Диониса, раз он называет нас пиратами! Никто не держал нож у его горла, силой заставляя отправиться с нами. Он мог выйти в море на любом другом судне, если бы захотел.

«Пусть эринии заберут тебя, раз ты называешь нас пиратами». Соклей не сказал этого Птолемею, но это повисло в воздухе.

В андроне надолго воцарилась тишина. Некоторые из приближенных Птолемея уставились на Соклея; другие смотрели на правителя Египта.

«Как давно его называли в лицо дураком? — гадал Соклей. — Наверное, с тех пор прошли годы».

Что-то сверкнуло в глазах Птолемея. Удивление или гнев? Соклей не мог угадать.

— Если ты думаешь, что можешь как угодно меня оскорблять, потому что явился из свободного и независимого полиса, то жестоко ошибаешься, — наконец произнес генерал.

Соклей заставил себя встретиться с ним взглядом.

— Если ты думаешь, что можешь как угодно нас оскорблять, потому что владеешь Египтом…

— Я прав, — перебил Птолемей.

— Может быть, ты и прав, господин, но беспристрастен ли ты? — спросил Соклей. — Когда мы в прошлый раз были на Косе, ты сказал, что хотел бы попасть в Афины и встретиться с Платоном. Как ты думаешь, назвал бы Платон твое поведение беспристрастным?

Птолемей поморщился.

Соклей спрятал улыбку.

Множество знатных македонцев жаждали, чтобы их считали культурными эллинами, а Птолемей действительно получил хорошее образование и воспитание.

Внезапно Птолемей резко кивнул.

— Очень хорошо. Беру свои слова назад. Теперь ты счастлив?

— Спасибо, почтеннейший, — ответил Соклей.

Телохранители и придворные расслабились.

— Но я по-прежнему считаю, что плата за проезд была неслыханно высока, — продолжал Птолемей.

— Мы занимаемся своим делом, чтобы получать прибыль, господин, — пожав плечами, ответил Соклей. — И, как я уже сказал, Диониса никто не заставлял с нами плыть, он вполне мог отказаться, если его что-то не устраивало.

— Если бы он не отправился с вами, он мог бы надолго застрять на Сунионе, — возразил Птолемей.

Соклей только снова пожал плечами.

Взгляд правителя Египта стал проницательным.

— Ты сказал, что потерял свой самый драгоценный груз? Я слышал другое.

Соклея прошиб ледяной пот.

— Господин? — Он с огромным трудом выдавил это слово, потому что смертельно боялся того, что Птолемей скажет дальше. Неужели?..

И его худшие опасения подтвердились.

— Я слышал, ты торгуешь изумрудами. Вернее, не ты… а твой двоюродный брат.

Он указал на Менедема.

— Вот этот парень. В прошлый раз, когда я его видел, он был куда разговорчивей. Хотел бы я знать почему. Если вы торгуете изумрудами, они явно были вывезены контрабандой из Египта. Я не люблю контрабандистов. И не люблю тех, кто имеет с ними дело.

К удивлению Соклея — и, наверное, к не меньшему удивлению Птолемея, — Менедем разразился смехом.

— Обыщите меня, господин, — предложил он, поклонившись правителю Египта. — Пусть твои стражники ищут, где хотят. А поскольку твои люди не воры, пусть они явятся на борт «Афродиты» и обыщут акатос тоже, добро пожаловать. Если найдешь хоть один изумруд, можешь сделать со мной что захочешь.

«Он же продал последний камень на Кеосе», — вспомнил Соклей и кивнул.

— Мой двоюродный брат прав, господин. Дионис злится, потому что ему пришлось много заплатить за проезд, вот и пытается втравить нас в беду.

— Возможно, — сказал Птолемей. — Да, это вполне возможно. Но, с другой стороны, ты можешь и блефовать. Кто знает, что ты за мошенник?

И он повернулся к стражникам:

— Родосцы сами предложили — так идите и обыщите их, да получше.

— Да, господин, — хором ответили стражники.

Они увели Соклея и Менедема в отдельные комнаты. Соклей не знал, через что прошел Менедем, но надеялся, что через такие же неприятности, как и он сам.

После того как стражники сняли с Соклея хитон и исследовали его одежду, пояс, маленький нож на поясе, кожаные ножны и кошелек, в котором он носил всякую всячину, они занялись его персоной, причем у них оказалось куда больше практики или воображения, чем можно было ожидать. Начальник стражи шарил пальцем во рту Соклея, пока не нашел оболы, о которых тот и забыл.

— Оставь их себе, — сказал Соклей.

— Да как ты смеешь! — ответил тот. — Я не вор.

Может, он и не был вором, но из него вышел бы неплохой подручный палача.

Пощекотав соломинкой в ноздрях Соклея, стражник не извлек оттуда никаких изумрудов, зато вызвал приступ чихания. Потом залез прутиком в уши Соклея, затем заставил его нагнуться и проверил еще одно отверстие — не ранив родосца, но и не проявив большой осторожности.

Он также велел Соклею оттянуть крайнюю плоть, и, прежде чем стражнику пришли в голову еще какие-нибудь светлые идеи, торговец сказал:

— Дай мне помочиться в горшок — если я что-то там прячу, я это выплесну.

— Ммм… хорошо, — ответил стражник и, к огромному облегчению Соклея, отбросил в сторону еще один прутик. — Подними ноги, одну за другой, чтобы я мог убедиться, что у тебя нет ничего под пальцами.

Соклей повиновался со словами:

— И каковы шансы, что я мог приклеить изумруд к подошвам, особенно учитывая, что я вовсе не собирался идти сюда и подвергаться обыску?

— Сейчас мы это выясним, — заверил его стражник.

Напоследок прислужник Птолемея пустил в ход частый гребень, предназначенный для избавления от вшей и гнид, прочесав им волосы и бороду родосца. Так как волосы Соклея были волнистыми, а борода — курчавой и сам он не слишком тщательно их расчесывал, это оказалось так же больно, как все остальное, через что он прошел.

— Теперь доволен? — спросил Соклей, когда стражник отбросил гребень.

— Еще как доволен, — ответил тот. — Или у тебя и впрямь ничего нет, или ты на редкость изворотливый и скользкий ублюдок, не чета другим.

После этой громкой похвалы он и его товарищи позволили родосцу одеться. Соклей едва успел натянуть через голову хитон, как другая группа стражников, направлявшаяся в сторону андрона, провела мимо дверей Менедема. Соклею было совсем не жалко двоюродного брата, который выглядел точно таким же затюканным, как и он сам. Зато теперь волосы Менедема были тщательно причесаны.

Когда обоих родосцев отвели обратно в андрон, Птолемей рявкнул:

— Ну?

— Никаких изумрудов, господин, — хором ответили те, что обыскивали Менедема; а те, что обыскивали Соклея, кивнули.

— Должны ли мы также перерыть их судно, как предложил этот парень? — спросил властителя Египта один из стражников.

Птолемей немного подумал и покачал головой.

— Нет смысла. Там слишком много мест, где можно спрятать такие маленькие штуки, и вы найдете камни, только если вам случайно повезет.

Он сердито посмотрел на двух родосцев.

— Я не уверен, что вы говорите правду, отнюдь не уверен. Но я не могу доказать, что вы лжете, поэтому собираюсь вас отпустить: раньше вы хорошо мне послужили.

— Спасибо, господин, — ответил Соклей, прежде чем Менедем успел выпалить что-нибудь, что могло бы навлечь на них новые неприятности.

— Скорее всего, не за что, — ответил правитель Египта. — Скорее всего.

Он резко указал большим пальцем на дверь.

— А теперь убирайтесь и впредь не давайте мне повод вызвать вас снова!

— Да, господин, — сказал Соклей. — Спасибо еще раз, господин.

Он поспешил прочь из андрона, Менедем — за ним.

Только очутившись на улице, Соклей наконец остановился, чтобы облегченно вздохнуть.

— Много добрых пожеланий Дионису, — сказал Менедем.

— Да, он сделал все, чтобы нас очернить, — согласился Соклей. — Завтра утром с первыми лучами солнца двинемся домой.

— О? — спросил Менедем. — Это почему?

— По двум причинам. — Соклей огляделся по сторонам, чтобы убедиться, что никто не обращает на них внимания, и поднял вверх большой палец. — Во-первых, хотя Птолемей и не нашел бы на «Афродите» контрабандных изумрудов, он обнаружил бы там счетные книги, в которых о них говорится. А во-вторых, — он поднял указательный палец, — Птолемей запросто может задержать нас здесь до тех пор, пока не пошлет кого-нибудь на Кеос или даже на Эгину. Ты хочешь так рисковать?

— Теперь, когда ты мне все объяснил, уже не хочу, — ответил Менедем.

— Вот и прекрасно. Я тоже.

— Но вообще-то мы купили изумруды на Родосе, — заявил Менедем, — а не в землях, находящихся под властью Птолемея. Чтобы получить камни, мы не нарушили ни одного из его законов. Не вижу причины, по которой он мог бы нас осудить.

— Он — правитель Египта, богатейший человек в мире, один из четырех или пяти самых могущественных людей на свете, — заметил Соклей. — И ему не нужны причины. Он может делать все, что захочет. Именно это и есть настоящее могущество. Если бы Птолемей поймал нас на лжи… — Соклей содрогнулся. — И мы провозили камни через Кос, поэтому на что поспорим, что он повернул бы законы не в нашу пользу?

Его двоюродный брат скорчил кислую мину.

— Ты, вероятно, прав. Нет, ты наверняка прав. Очень хорошо, почтеннейший… ты меня убедил. Мы отплываем завтра утром.

— Отлично, — сказал Соклей.

Менедем засмеялся.

— Кроме того, мне бы хотелось умыкнуть тебя прежде, чем Птолемей укоротит тебя на голову за то, что ты прилюдно назвал его дураком. Ты видел, как он вытаращил глаза?

— Я свободный эллин, клянусь богами, — проговорил Соклей. — Если Птолемей не привык слышать откровенные речи, тем хуже для него.

— Но поскольку, как ты справедливо заметил, он один из самых могущественных в мире людей, то хуже может быть для того, кто говорит откровенно, — ответил Менедем, и Соклей не смог ничего возразить.

Братья уже почти добрались до «Афродиты», когда их вдруг кто-то окликнул. Соклей вздрогнул: уж не решил ли Птолемей все-таки расправиться с ними? Но, оглянувшись через плечо, он узнал человека, который махал им рукой.

— Радуйся, Пиксодар, — сказал Соклей. — Чем мы можем тебе служить?

— Радуйтесь, оба, — ответил торговец шелком. — Когда я услышал, что вы вернулись на Кос, я подумал, что это дар самих богов. У вас еще осталась пурпурная краска?

— Конечно. Сколько тебе нужно?

— А сколько у вас есть? — спросил Пиксодар.

— Дай подумать. — Соклей пощипал бороду. — Думаю, у нас есть еще… Пятьдесят три кувшина. Это если судить по тому, сколько мы продали. Но возможно, осталось и меньше: нам пришлось сражаться с пиратами, и они могли украсть несколько кувшинов, возвращаясь на свое судно.

— Клянусь Зевсом Лабрандским, я рад видеть, что вы целы и невредимы! — воскликнул Пиксодар. — Да распнут всех пиратов на крестах!

— Да уж, туда этим негодяям и дорога!

Вообще-то Соклея трудно было назвать жестоким и агрессивным, но теперь он говорил совершенно серьезно. Всякий раз, вспоминая, как пират схватил мешок с черепом грифона и перепрыгнул с «Афродиты» обратно на гемолию, он чувствовал, как кровь закипает в жилах.

— Как ты умудряешься все время так хорошо знать, что уже продано, а что еще нет? — спросил брата Менедем.

Тот пожал плечами.

— Я все записываю, а в придачу еще и запоминаю.

Это вовсе не казалось Соклею чем-то из ряда вон выходящим.

— А ты как держишь в голове столько стихов из «Илиады» и «Одиссеи»? — в свою очередь спросил он.

— Это другое дело. Во-первых, эти стихи не меняются. Во-вторых, они стоят того, чтобы их помнить. — Менедем повернулся к Пиксодару. — Пожалуйста, извини нас, почтеннейший. Мы с ним все время спорим об одном и том же, знаешь ли.

Кариец улыбнулся.

— Обычное дело для родственников.

— Так сколько краски тебе нужно? — спросил его Соклей.

— Все, что у вас есть. Все пятьдесят три кувшина. Если бы у вас было больше, я бы и это купил. У меня много шелка, который надо покрасить, и мой… э-э-э… клиент хочет как можно скорее получить готовую ткань.

— Но полусотни кувшинов краски хватит, чтобы покрасить очень много шелка, — заметил Соклей.

Пиксодар кивнул, как делают варвары, потом спохватился и наклонил голову на эллинский манер.

— Антигон хочет нарядить своих воинов в шелковые одежды или ткань нужна для женщин его офицеров? — понизив голос, спросил Соклей.

И Менедем, и Пиксодар изумленно уставились на него.

— Это не Антигон… А его сын Деметрий. Но как ты узнал? — вопросил продавец шелка. — Ты колдун?

Пальцы его левой руки сложились в отвращающем беду жесте — Соклей видел, как такой жест делали и другие карийцы.

— Вовсе нет, — покачал головой Соклей. — Но кто, кроме македонского генерала, смог бы позволить себе купить столько окрашенного в пурпур шелка? Если бы речь шла о Птолемее, ты бы прямо об этом сказал. Это могли бы также быть Лисимах или Кассандр, но они теперь в хороших отношениях с Птолемеем, а Одноглазый Старик — нет. Ясно, что любой торговец постарается держать свои дела с ним в секрете.

— А. Понятно, — ответил Пиксодар. — Все верно… Надо же, как все просто оказалось, когда ты мне объяснил.

«Все, что угодно, станет простым, когда тебе объяснят», — кисло подумал Соклей. Но не успел сказать это вслух — а он вполне мог бы так поступить, — ибо Менедем ухитрился, как бы случайно, наступить ему на ногу и, извинившись, спросил Пиксодара:

— Сколько ты дашь нам за краску?

Торговец принял страдальческий вид.

— Ты сдерешь с меня сколько захочешь, я это прекрасно понимаю. Прошу помнить только одно: если сейчас ты плохо со мной обойдешься, впереди у нас еще долгие годы торговых дел, когда я смогу отомстить. — Он отвесил Соклею полупоклон. — У меня тоже хорошая память.

— Не сомневаюсь, — вежливо проговорил родосец. — Что ж, как насчет пятнадцати драхм за кувшин, что ты скажешь о такой цене?

— А что я могу сказать? — воскликнул Пиксодар. — Пиратство. Разбой. Вымогательство. И вряд ли кто-нибудь дал бы вам за краску хотя бы половину этой цены. Только потому, что мне она очень нужна, я предлагаю тебе половину того, что ты просишь.

— Ты заплатил нам шелком больше половины того, что я сейчас запросил, когда мы останавливались здесь весной, — напомнил ему Соклей.

— Шелк — одно, а серебро — другое, — ответил Пиксодар.

Кариец рьяно торговался, однако положение его было незавидным: родосцы прекрасно знали, насколько ему нужна краска. В конце концов Пиксодар вскинул руки вверх.

— Хорошо, двенадцать драхм за кувшин, договорились. Сколько это в итоге будет серебра?

— Давай поглядим, сколько именно кувшинов у нас осталось. — Соклей отдал приказы морякам, и те принесли на пирс сорок девять кувшинов пурпурной краски.

Соклей пробормотал себе под нос:

— Это должно быть… Итого — пятьсот восемьдесят восемь драхм. Полновесных, а не легких драхм Птолемея, — добавил он.

— Понятно. Я сейчас вернусь. — И Пиксодар поспешил в город.

Менедем щелкнул пальцами.

— Я обещал пожертвовать овцу в здешний Асклепион, если после боя с пиратами наши люди поправятся. А теперь я не успею этого сделать.

Соклей подумал и покачал головой.

— Нет, ты пообещал пожертвовать овцу здесь, если получится, а если не получится — то на Родосе. Если, вернувшись домой, ты и вправду принесешь животное в жертву богу, клятва не будет нарушена.

— Ты уверен? — спросил двоюродный брат.

— Абсолютно.

— Хорошо. Тогда ладно. У меня просто камень с души свалился, — сказал Менедем. — Мы ведь хотим уйти отсюда как можно быстрее, стало быть… — Он вздохнул. — Я принесу жертву на Родосе.

Соклей все еще понятия не имел, почему его двоюродному брату так не хочется возвращаться домой, и гадал, узнает ли он это когда-нибудь.