Череп грифона

ГЛАВА 2

Соклей стоял на крошечном баке «Афродиты», вглядываясь в том направлении, где лежал город Кавн.

— Где же Киссид? — проворчал Соклей.

Надвигался рассвет, бледнел серп убывающей Луны, рядом с которым виднелась блуждающая звезда Крона, а яркая блуждающая звезда Зевса висела теперь низко на западе.

— Понятия не имею, — ответил Менедем с юта; голос Соклея, должно быть, разносился дальше, чем тот думал. — Да мне, в общем-то, на это и плевать, — продолжал капитан «Афродиты». — Если он не появится здесь к тому времени, как солнце встанет над морем, мы все равно отплывем. Пусть меня заберут эринии, если я буду рисковать судном в этой глупой войне.

«Ты ведь рисковал в прошлом году в войне между Сиракузами и Карфагеном», — подумал Соклей. Тогда он счел Менедема совершенно безумным, но его двоюродному брату не только все сошло с рук, но он в придачу также получил большую прибыль. Не исключено, что с тех пор Менедем кое-чему научился. А может — скорее всего — он просто не видел возможности заработать деньги, оставаясь в Кавне.

Аристид выбросил вперед руку.

— Кто-то сюда идет!

— Внимание, приготовьтесь отдать швартовы! — хрипло выдохнул Диоклей. — Гребцы, приготовиться!

Если к торговой галере приближаются воины Гиппарха, а не Киссид и его спутники, «Афродита» сможет быстро уйти.

Как и Аристид и все остальные на борту акатоса, Соклей пытался разглядеть — кто же идет. Он не жаловался на зрение, но ему все-таки было далеко до остроглазого впередсмотрящего.

— Кто бы там ни был, с ними женщины, — сказал Аристид. — Видите длинные хитоны?

Спустя мгновение Соклей и сам их увидел.

— Если только Антигон не нанимает на службу амазонок, это, должно быть, проксен и его семья, — пошутил он.

Двое гребцов засмеялись.

Но не успел Соклей договорить про амазонок, как подумал: а может, такое и впрямь возможно? Теперь, когда среди груза «Афродиты» имелся череп грифона, то, что раньше казалось чистой воды мифом, внезапно приобрело совершенно другой оттенок.

Трое мужчин, три женщины, маленький мальчик, ребенок на руках одной из женщин — неясно, мальчик или девочка. Самый высокий и плотный мужчина в этой группе был, без сомнения, Киссидом. Одна из женщин могла быть его женой, вторая — дочерью. Третья почти наверняка была невесткой — очень редко в семье росли две дочери.

Свет стал ярче, женщины подошли ближе, и Соклей увидел, что лица их прикрыты покрывалами, защищающими от жадных взглядов чужих мужчин.

— Спасибо, что подождали нас, мои друзья и гости! — окликнул Киссид.

— Поднимайтесь на борт, да побыстрее, — сказал Менедем с кормы. — Мы не можем попусту терять время!

— Ты, вероятно, прав, — со вздохом согласился Киссид. — Скорее всего, один из наших рабов уже отправился на холм к Гиппарху.

Он и его спутники поспешили по причалу к судну.

Когда все поднялись на борт, торговец оливками представил мужчин:

— Мой сын Гипермений, мой внук Киссид, мой зять Ликомед, сын Ликофона.

Он всеми силами пытался сделать вид, что женщин тут нет вообще.

Менедем тоже, согласно обычаю, очень старался не смотреть на них так, будто пытался разглядеть что-то сквозь покрывала. Но Соклей видел, что его двоюродному брату подобное не по силам. Он просто не мог не смотреть — чем сильнее женщины прикрывались, тем сильнее Менедему хотелось знать, что же они прячут. Множество эллинов поступали точно так же, но капитан «Афродиты» мог перещеголять в этом большинство других мужчин.

— Почему бы вам всем не подняться на бак? — спросил Менедем. Как и Киссид, он не проронил ни слова насчет женщин. Самое большее, что он себе позволил, это короткое замечание: — Никто вас там не побеспокоит.

— Спасибо, — сказал Киссид.

Соклей торопливо спустился с бака и пробрался на ют, в то время как проксен Родоса в сопровождении своих близких направился на нос. По меньшей мере одна из женщин пользовалась духами; сладкий запах заставил Соклея быстро обернуться. Но он даже не был уверен, от какой именно женщины этот аромат исходит.

— Отдать швартовы! — крикнул Диоклей, и канаты, удерживавшие «Афродиту» у пирса, упали на дно акатоса.

Почти в тот же миг Аристид сказал:

— Вижу еще людей, идущих к гавани!

Соклей тоже их увидел.

Благодаря плюмажам из конского волоса, венчающим бронзовые шлемы, эти люди казались более грозными и высокими, чем были на самом деле.

— Они идут сюда не затем, чтобы пригласить нас на симпосий, — проговорил Менедем с достойным уважения спокойствием. — Уходим.

— Весла на воду! — скомандовал Диоклей и начал бить колотушкой в бронзовый квадрат, выкликая: — Риппапай! Риппапай! Давайте, лентяи! Напрягите спины!

Медленно, будто скользя по клею, «Афродита» начала отходить от пирса. Каждый новый гребок, казалось, заставлял ее двигаться чуть быстрей, чем предыдущий; ей понадобилось немного времени, чтобы набрать скорость.

Сын Киссида — а может, его зять — сказал взволнованный тенором:

— Они перешли на бег.

— Риппапай! Риппапай! — выкликал Диоклей.

— Эй, вы! — закричали с берега.

— Кто? Мы? — отозвался Соклей, в то время как «Афродита» отошла от пирса еще на несколько локтей.

— Да, вы! — заорал их преследователь, наверняка воин, ибо никто другой не смог бы вложить столько властности в свой голос. — Вы — грязные родосцы?

Другие воины добежали до конца пирса. Большинство из них держали копья, от которых сейчас не было толку, но некоторые прихватили луки, а торговая галера еще не ушла так далеко, чтобы до нее не могла долететь стрела.

— Родосцы? — изумился Соклей. — Ты что, слабоумный? Наше судно называется «Фетида», мы с Коса! Хочешь купить у нас шелк?

Это заставило громкоголосого парня помедлить, чтобы переговорить с одним из товарищей. Потом он завопил снова:

— Лжец! Мы знаем, что у тебя на борту проклятый богами Киссид! Верни его, или ты пожалеешь!

— Что? — Соклей выразительно приложил руку к уху. — Повтори! Я не расслышал!

Это представление принесло бы ему аплодисменты на комических подмостках, но не произвело впечатления на воинов Антигона. Теперь они не тратили времени на совещания. Одно слово донеслось очень ясно через расширяющуюся полосу воды между пирсом и судном:

— Стреляйте!

Несколько лучников на берегу натянули луки и показали, на что они способны. Соклей подумал, что «Афродита» уже отошла на безопасное расстояние, — и в самом деле, большинство стрел плюхнулись в море недалеко от акатоса. Но одна стрела — то ли ее выпустили, изо всех сил натянув лук, то ли ей помог порыв ветра — все-таки ударила в доски судна в нескольких локтях от Соклея.

«Она могла бы меня убить», — подумал он. Подложечной засосало, к горлу подступила тошнота, и Соклей не сразу понял, как он испугался.

Менедем потянул за рукоять одного из рулевых весел и толкнул рукоять другого, направляя «Афродиту» к северу.

— Гребите, как всегда! — скомандовал Диоклей, и гребцы перешли на ровную обычную греблю, действуя слаженно, как будто работали вместе годами.

Лучники продолжали стрелять, но теперь ни одна стрела не долетала до акатоса.

— Спустить парус! — выкрикнул Менедем, и моряки торопливо послушались.

Огромный льняной квадрат упал с рея, как только были отпущены удерживавшие его гитовы.

Парус не был сделан из одного-единственного куска ткани; для большей прочности его сшили из нескольких квадратов. Спереди парус пересекали светлые линии швов, перпендикулярные гитовам, что придавало ему некоторое сходство с вымощенной квадратной плиткой мостовой. Ветер дул с севера, как обычно в это время года. Когда парус наполнился бризом, швы загудели, а мачта скрипнула в гнезде, подавшись вперед под напором ветра.

Соклей спустился с юта.

Менедем ухмыльнулся ему и сказал:

— Ты хорошо разговаривал с теми воинами. Морочил им головы до тех пор, пока мы не оказались слишком далеко. — Он захихикал: — «Хотите купить у нас шелка?»

— Я вел себя довольно глупо. — Соклей никогда не был доволен своими поступками. — Надо было сказать, что мы с Галикарнаса или с Книда. Антигон держит в подчинении все материковые города, но Кос принадлежит Птолемею.

— Не беспокойся. Теперь это уже не важно, — ответил его двоюродный брат.

Соклею в голову пришла новая неприятная мысль.

— Ты ведь не думаешь, что они пошлют за нами триеру?

— Надеюсь, нет! — воскликнул Менедем и сплюнул в подол хитона, чтобы отвратить беду.

Соклей был современным человеком, гордящимся своим рационализмом, но сейчас поступил точно так же.

«Это не помешает», — подумал он слегка пристыжено.

— Я не видел в гавани никаких триер, — сказал начальник гребцов. Но не успел Соклей успокоиться, как келевст продолжил: — Правда, боюсь, это не имеет особого значения. Пентеконтор или гемолия с воинами на борту прекрасно могут с нами покончить. Все зависит от того, насколько сильно желает нас заполучить тот командир.

Соклей сразу понял — Диоклей прав. Судя по расстроенному лицу Менедема, тот тоже это понял. Уж кто-кто, а келевст разбирался в таких вещах.

Менедем окликнул проксена:

— Эй, Киссид!

— В чем дело? — отозвался торговец оливками.

— Как сильно Гиппарх желает твоей смерти? Как ты считаешь, погрузит ли он нескольких своих наемников на борт какого-нибудь судна, чтобы послать за нами погоню?

Этот прямой вопрос заставил женщин на баке разразиться причитаниями. Но Киссид покачал головой.

— Не думаю. Теперь, когда я убрался из Кавна, Гиппарх займется другими делами. Он подозревал меня из-за того, что я родосский проксен, а не из-за меня самого, если ты понимаешь, что я имею в виду.

Помолчав, торговец выругался и воскликнул:

— Но готов поспорить, что этот шлюхин сын заграбастает все мои прессы для отжима оливкового масла!

— Если Птолемей и в самом деле идет на восток через Ликию, никто, держащий сторону Антигона, не будет слишком долго наслаждаться обладанием твоими прессами, — утешил его Соклей.

— Это верно, — приободрился Киссид. — Долго ли плыть до Родоса? — спросил он. — Вы знаете, я ни разу еще не бывал в вашем полисе, хотя и представляю его интересы в Кавне много лет. Я никогда не уходил дальше края своих оливковых рощ.

— Если ветер продержится, мы должны достичь гавани к полудню, — ответил Менедем. — Но даже если не продержится, к ночи доберемся. Я посажу людей на весла, чтобы позаботиться об этом — на тот случай, если ты ошибся и Гиппарх все-таки попытается послать за нами погоню.

Родосский проксен — нет, теперь изгнанник — поклонился.

— Из самых недр моей души благодарю тебя за то, что спас меня и мою семью.

— Это было для меня удовольствием, — ответил Менедем. В его глазах засветилось озорство. — От самой души моих недр — не за что!

Диоклей откровенно заржал.

Соклей фыркнул и кинул на двоюродного брата суровый взгляд.

— Ты и в самом деле слишком много читаешь Аристофана!

— Нельзя читать Аристофана слишком много, — парировал Менедем.

Прежде чем Соклей успел клюнуть на это замечание — а он бы попался наверняка, так тунец клюет на анчоуса, нанизанного на рыболовный крючок, — Киссид жалобно окликнул их с носа:

— Извините, господа, но это ваше судно всегда так дергается и качается?

Вслед за этим вопросом последовал звук судорожного сглатывания — настолько громкий, что его можно было явственно расслышать на корме.

— У этого парня нет никакой морской закалки, верно? — пробормотал Менедем.

— Верно, — ответил Соклей.

Иногда его самого начинало тошнить при качке, которую большинство моряков считали умеренной, но теперешняя, совсем легкая, ничуть его не беспокоила.

— Хорошо, что впереди всего один день плавания. Для страдающего морской болезнью это было, конечно, слабым утешением: такому человеку однодневное путешествие покажется вечностью.

Менедем, должно быть, подумал о том же, потому что торопливо сказал Киссиду:

— Если ты собираешься блевать, о почтеннейший, то, во имя богов, перегнись сперва через борт!

— Хорошо, что ветер попутный, — заметил Диоклей с кривой улыбкой. — В противном случае тебе пришлось бы объяснять ему разницу между подветренной и наветренной сторонами — если бы Киссид не выяснил это сам, после того как всю блевотину сдуло бы ему прямо в лицо.

Менедем рассмеялся бессердечным смехом человека, которого никогда не мутит.

— Один такой урок — и ты запомнишь разницу навсегда.

Задолго до полудня Киссид и одна из женщин перегнулись через борт.

Стоя на своем посту у рулевых весел, Менедем жадно глядел на нос.

— Пытаешься разглядеть, какая она без покрывала? — сухо поинтересовался Соклей.

— Ну, конечно, — ответил его двоюродный брат. — Разве часто выпадает случай увидеть уважаемую женщину без покрывала? Распакованной, так сказать?

— Да уж, так сказать, — проговорил Соклей, когда женщину сотряс еще один рвотный спазм. — Но признайся, дорогой, если бы она сейчас пришла сюда и захотела тебя поцеловать, как бы тебе это понравилось?

Менедем слегка смутился.

— Мм, я бы, пожалуй, попросил ее зайти чуть попозже.

Однако он упорно продолжал смотреть вперед. И спустя мгновение резко пожал плечами.

— Кроме того, она не такая уж и хорошенькая. За нее обязаны дать большое приданое.

Знакомые очертания Родоса появились на юге, прямо по курсу.

Соклей сказал:

— Мы будем там вскоре после полудня.

— Угу, — ответил Менедем без всякого энтузиазма.

Соклей посмотрел на него с любопытством.

— Разве ты не рад провести дома пару лишних дней?

— Нет, — честно признался Менедем.

«Боги, — подумал Соклей, когда его двоюродный брат с окаменевшим лицом направил акатос на юг, не добавив больше ни слова. — Да его отношения с отцом, должно быть, еще хуже, чем я думал».

— Стой! — крикнул Диоклей, и гребцы сложили весла.

Моряки кинули канаты двум портовым рабочим, которые быстро пришвартовали «Афродиту» к одной из пристаней Великой гавани Родоса.

— Что вы здесь делаете? — удивился рабочий, забрасывая грубый льняной канат вокруг столба. — Никто не думал, что вы вернетесь раньше осени. Попали в беду в Кавне? — Он с хитрой усмешкой оглядел торговую галеру и ее капитана.

— Да, нам и вправду пришлось спешно оттуда уйти, — ответил Менедем, и рабочий ухмыльнулся еще шире.

«Значит, ты еще не слышал новостей», — подумал Менедем.

Он тоже улыбнулся — про себя — и, выдержав приличествующую случаю драматическую паузу, продолжал:

— Птолемей вторгся в Ликию и с армией, и с флотом. Он взял Фазелис, двинулся на запад и, вероятно, скоро захватит всю страну. Командующий гарнизоном Антигона в Кавне собирался схватить тамошнего родосского проксена, поэтому мы взяли с собой Киссида и его семью и убрались оттуда.

— Птолемей в Ликии?

Это спросил не только один рабочий — почти все, находившиеся в пределах слышимости, произнесли это хором. Все головы повернулись на северо-восток, как будто люди собирались увидеть отсюда Птолемея. Стал нарастать возбужденный говор.

— К закату весь полис только и будет говорить, что об этих новостях, — заметил Соклей.

— Наверное. Новости и впрямь важные, — ответил Менедем. — А теперь мы должны отвести Киссида и его родню к здешнему проксену Кавна. Ты знаешь, кто представляет интересы Кавна на Родосе?

— Не тот ли меняла, которого зовут Хагесидам? Его легко найти — за столом на агоре, где чужестранцы могут обменять серебро на родосские деньги.

— И где он может хорошенько заработать, — добавил Менедем. — Менялы никогда не голодают.

Он возвысил голос:

— Киссид! Эй, Киссид! Бери своих родственников и пошли с нами. Мы отведем тебя к проксену Кавна. Он устроит все твои дела.

— Перекинь сходни на пирс, — отозвался Киссид. — Когда я снова окажусь на суше, я поцелую землю.

Менедем отдал соответствующий приказ.

Сияя на солнце лысиной, Киссид поспешил на причал, за ним следовали его родные. Он суетливо дошел до конца сходней, ступил на родосскую грязь и выполнил свое обещание.

Соклей вынул изо рта обол и дал монетку парню, стоявшему на пристани.

— Ступай в дом моего отца — это рядом с храмом Деметры в северном конце города. Дай знать, что мы вернулись и что скоро появимся. Отец Менедема живет в соседнем доме, загляни и к нему тоже.

— Да, скажи моему отцу, что мы вернулись, — кивнул Менедем без малейшего энтузиазма.

Желая оттянуть момент, когда он снова увидит Филодема, он продолжил:

— Пошли напугаем старого Хагесидама. — И сам двинулся по сходням на причал.

Его двоюродный брат последовал за ним, то и дело оглядываясь через плечо.

— А ты уверен… что здесь все будет в порядке?

— Я тебя знаю, — открыто рассмеялся Менедем. — Ты имеешь в виду не «все», а свой драгоценный череп грифона. Скажи, дорогой: найдется ли настолько безумный вор, чтобы его украсть?

У Соклея побагровели уши.

— Думаю, череп кое-что стоит, — с достоинством произнес он. — И полагаю, философы в Афинах со мной согласятся.

— А кто-нибудь еще согласится? — спросил Менедем.

Соклей доказал свою непоколебимую честность, покачав головой.

Менедем снова засмеялся. Он и сам прекрасно понимал, что другой ответ на его вопрос маловероятен.

— Пойдем с нами! — помахал он Киссиду. — Мы с братом отведем тебя к проксену.

Ну а когда с этим будет покончено, у него не останется иного выбора, кроме как пойти домой, — Менедем это знал.

Отец ждал его во внутреннем дворе.

— Я слышал, ты вернулся домой, — сказал Филодем вошедшему сыну, — но еще не слышал — почему.

— Сейчас я тебе объясню, — ответил Менедем.

Оба направились к андрону, и сын по дороге, не останавливаясь, рассказал отцу всю историю.

— …В общем, — закончил он, — у меня не было иного выхода, кроме как привезти Киссида и его семью на Родос.

Отец внимательно смотрел на него.

«Он смотрит не на меня, а сквозь меня», — нервно подумал Менедем.

Где-то снаружи дятел забарабанил по древесному стволу, и этот звук заставил юношу вздрогнуть.

— Не нужно подпрыгивать, сын, — проговорил Филодем. — Я тоже не вижу, что еще ты мог бы сделать. Если человек принимает тебя как друг, ты не можешь бросить его на поживу врагам.

Менедем постарался ничем не выказать своего облегчения.

— Именно так я и подумал. Он взял нас в свой дом, хотя и знал, что это может разозлить капитана Антигона. А потом пришли новости насчет Птолемея…

— Да. — Филодем кивнул. — Это тоже вписывается в картину. Если Птолемей движется через Ликию, война у самого нашего порога. Я хотел бы, чтобы она была где-нибудь подальше. Если Птолемей и Антигон начнут колошматить друг друга по соседству, то один из генералов обязательно заметит, какие у нас прекрасные гавани и какие из нас выйдут ценные подданные.

Хотелось бы мне ответить, что ты ошибаешься, господин.

Менедему хотелось бы так ответить по разным причинам. Не только из-за того, что он беспокоился о родном полисе, но и потому, что он не привык соглашаться с отцом.

Чтобы не думать об этом, Менедем сменил тему разговора:

— Какой опсон Сикон приготовит для нас нынче вечером?

— Не знаю, — ответил Филодем. — Он побежал на рынок, как только парень из порта явился сюда, крича, что «Афродита» вошла в гавань. Когда Сикон уходил, он еще возмущался, что ему никто ничего заранее не сказал. — Филодем возвел глаза к потолку. — Ты же знаешь, какие они — повара.

— Да уж, это все знают, — ответил Менедем.

Как и любой домашний повар, Сикон был рабом, но, поскольку был мастером своего дела и единолично правил кухней, частенько держал себя словно хозяин дома. Менедем поднялся с кресла.

— С твоего позволения, отец, я пойду на кухню и выясню, что он затевает.

— Удачи. — Даже обладавший железной волей Филодем часто терялся в перепалках с Сиконом.

Повар был человеком средних лет, со склонностью к полноте — а кому нужен повар, который не интересуется кушаньями, которые сам готовит?

— Подглядываем, так? — спросил он, когда Менедем сунул голову в дверь.

— Я вообще-то здесь живу — время от времени, — снисходительно ответил Менедем.

Он тоже не хотел ссориться с поваром. Человек, который часто ссорится с поваром, скоро об этом пожалеет.

— А, это ты, молодой хозяин, — с облегчением заметил Сикон. — Я думал, это твоя мачеха. — Произнося последнее слово, он насмешливо фыркнул, удивительно напомнив дурного нрава осла.

Вторая жена Филодема была на десять лет моложе своего пасынка.

— Уж ты-то не будешь биться в припадке, если я потрачу пару лишних оболов, чтобы угостить вас на опсон чем-нибудь повкуснее кильки или селедки.

— Бавкида просто серьезно относится к своим обязанностям. — Менедем не хотел ругать молодую хозяйку. Она вызывала в нем совсем иные желания…

Будь Бавкида женой другого, любого другого мужчины, Менедем бы уже давно ухлестывал за ней. Он знал себя достаточно хорошо, чтобы в этом не сомневаться. Но даже он избегал прелюбодеяния с новой супругой отца.

— Да ну! — Сикон воздел руки к потолку. — Можно подумать, если я сегодня куплю что-нибудь вкусное, то следующие десять лет мы будем есть одну овсяную кашу! Не мог бы ты хоть немного вразумить ее, молодой хозяин? Твой отец не хочет этого делать, и очень жаль. Бавкида просто презирает меня, как свободные люди иногда презирают рабов, но, может, тебя она послушает.

— Может быть, — неловко проговорил Менедем.

Меньше всего ему требовался повод, чтобы поговорить с Бавкидой; напротив, ему нужны были причины, чтобы не приближаться к ней. Поэтому он сменил тему разговора.

— И что именно вкусного ты сегодня нашел?

— Симпатичных креветок, совсем свежих — они еще шевелились, когда я их выбирал, — ответил Сикон. — Я собираюсь глазировать их медом и ореганом, как любит твой отец. И еще на рынке мне попался замечательный угорь. Как насчет пирога с угрем, запеченным с капустой, грибами и сильфием из Кирены? А еще — сырный пирог, хочу израсходовать остаток меда, который я купил для глазировки. Ну, что скажешь?

— Что я скажу? Я скажу — поскорей приготовь все это и перестань впустую тратить время на разговоры со мной. Пирог с угрем! — Менедем старательно облизал губы, словно голодная собака.

Он не спросил, сколько стоили дары моря. Ему хотелось лишь побыстрее съесть их.

И вскоре Менедем их съел, возлежа в андроне рядом с отцом. Он подозревал, что Сикон послал часть великолепного ужина Бавкиде в женские комнаты. Она все равно наверняка узнает у Филодема, что именно купил повар; уделить хозяйке часть вкуснейших деликатесов значило расположить ее к себе. Если вообще что-то могло расположить Бавкиду к повару, так только это.

На следующее утро Менедем по своему обыкновению проснулся перед рассветом. Он пошел на кухню за ячменными булочками — остатками вчерашнего опсона — и оливковым маслом, а также прихватил вино, чтобы позавтракать. Вынеся припасы во двор, он сел на каменную скамью и стал наблюдать, как светлеет небо. Менедем занимался бы этим и лежа на палубе юта «Афродиты» после ночи, проведенной в море.

Двое рабов склонили перед ним головы, нырнув в кухню за утренней едой. Они ели на завтрак то же самое, что и Менедем; Филодем был не из тех хозяев, которые выдают рабам каждый день точно выверенные порции муки и беспокоятся, как бы те не прокрались на кухню, чтобы пополнить скудный рацион. Дабы возместить подобную щедрость, он заставлял рабов усердно трудиться.

Когда во двор слетел воркующий голубь, Менедем бросил ему маленький кусочек хлеба. Голубь подошел, кивая головкой, исследовал крошку и съел ее. Голуби были совсем ручными птицами. Сикон мог запросто накрошить голубю хлеба, чтобы поймать его и приготовить.

Кто-то спустился по лестнице во двор, и, ручной или нет, голубь вспорхнул, зашумев крыльями.

— Добрый день, Менедем, — сказала Бавкида.

— Добрый день, — без улыбки ответил Менедем.

— Как поживаешь? — спросила мачеха.

Смешно было именовать мачехой девушку, которой едва исполнилось шестнадцать лет. Недаром Сикон накануне насмешливо фыркнул, употребив это слово.

Бавкида не была красавицей, и даже в шестнадцать лет ее груди были ненамного больше, чем у мальчика.

— Все хорошо, спасибо, — официальным тоном ответил Менедем.

Он понимал, что привлекло в ней отца: приданое, семейные связи, надежда на то, что молодая жена родит ему еще сына или двух. Однако Менедем не знал, что сам он нашел в Бавкиде. Может, ничего, кроме возможности оскорбить отца, отомстив ему самым ужасным из всех возможных способов.

Отчаянно стараясь об этом не думать, Менедем спросил:

— А как поживаешь ты?

Она подумала, прежде чем ответить:

— Неплохо.

Бавкида не была дурой; то, как она говорила даже общепринятые вещи и банальности, доказывало это.

«И что с того? — иронически обратился к себе самому Менедем. — Разве ты Соклей, которого интересует не только, что у женщины между ног, но и что у нее в голове?»

— Я не ожидала, что ты так скоро вернешься на Родос, — продолжала Бавкида.

— Я и сам не ожидал, что окажусь в одном из городов Антигона так близко к тому месту, откуда Птолемей начал свою военную кампанию, — ответил Менедем.

— Эта бесконечная война может погубить торговлю, — сказала она. — То будет настоящей бедой для Родоса, и особенно для нашей семьи.

— Верно, — согласился Менедем.

Нет, Бавкида отнюдь не была глупой; множество мужчин, которые вставали и разглагольствовали на ассамблее, не могли судить так ясно, как она.

Выражение лица Бавкиды стало жестче.

— Ты удивил Сикона, когда вернулся домой. Знаешь, сколько он заплатил за вчерашних креветок и угрей?

Менедем покачал головой.

— Понятия не имею. Все, что я знаю, — это что они были невероятно вкусными.

— И в придачу дорогими, — проговорила Бавкида. — Если из-за войны мы будем зарабатывать меньше, как долго мы сможем позволять себе такие роскошные ужины?

— Еще некоторое время, — отозвался Менедем с легкой тревогой.

Как ни молода была вторая жена его отца, она очень серьезно относилась к обязанностям хозяйки дома. Бавкида успела уже несколько раз поссориться с поваром.

— Вообще-то нам пока еще очень далеко до бедности, — заверил ее Менедем.

— Сейчас — да, — ответила Бавкида. — Но сколько еще продлится подобное положение вещей, если мы будем зарабатывать меньше, а тратить больше? Мне лучше поговорить с Сиконом. Рано или поздно ему придется прислушаться к моим словам.

И она зашагала к кухне.

Менедем проводил Бавкиду взглядом: бедра и зад у нее были вовсе не мальчишеские, отнюдь. И здесь, дома, она не закрывалась вуалью от жадных глаз мужчин. Это было почти то же самое, что все время видеть ее голой.

Менедем невольно почувствовал возбуждение.

Бавкида вышла из кухни с негодующим выражением лица, держа в руках хлеб и вино.

— Сикона там до сих пор еще нет, — пожаловалась она. — Он не только тратит слишком много хозяйских денег, он еще и ленив!

Бавкида села на скамью не больше чем в локте от Менедема и приступила к завтраку.

«Знает ли она, что я чувствую?» — гадал Менедем, он задавался этим вопросом еще с прошлой осени.

Менедем сомневался, что Бавкида догадывается, но вдруг…

«Уж не села ли она здесь для того, чтобы поддразнить меня? А может, она уселась рядышком потому, что у нее тоже что-то на уме?»

У Менедема была обширная практика в обольщении чужих жен. Но на этот раз он не желал пускать в ход свои навыки. Как бы ему хотелось сейчас очутиться на борту «Афродиты», в каждой руке по рулевому веслу, и чтобы нужно было беспокоиться только о волнах, ветре и пиратах, которые в данный момент казались куда менее опасными, чем женщина, сидящая с ним рядом.

Выпив последний глоток вина, Менедем встал и сказал:

— Я пошел. Пока я на Родосе, мне нужно повидаться кое с кем.

— Хорошо. — Бавкида продолжала есть.

Менедем почувствовал неловкость — как будто он позорно сбежал.

Одной из привилегий свободного эллина было то, что рабы выполняли за него работу, которую он не хотел делать сам. Соклей воспринимал это как должное. Его раб, кариец по имени Арлисс, смотрел на дело иначе.

— Еще далеко, хозяин? — проскулил раб на почти чистом эллинском. — Эта проклятая штуковина становится с каждым шагом все тяжелей!

Ему не стоило приводить такой нелогичный довод в разговоре с Соклеем.

— Это невозможно, — ответил Соклей и для пущей важности добавил: — И поскольку от одной городской стены Родоса до другой не больше десяти стадий, ты прошел не так уж много.

— Держу пари, мне путь кажется длинней, чем тебе, — хмуро заметил Арлисс.

Соклей не соизволил на это ответить. В душе он порадовался, что заставил Арлисса завернуть череп грифона в кусок парусины, прежде чем выйти на улицу. В противном случае любопытные останавливали бы их через каждый плетр — а скорее всего, через каждые несколько локтей — и приставали бы с расспросами.

Вместо этого Арлисс, казалось, решил докучать хозяину жалобами:

— А потом, небось, мне придется волочь эту проклятую штуку еще и обратно.

«Не придется, если я сейчас проломлю тебе этой штукой голову», — раздраженно подумал Соклей.

Однако, как ни заманчива была подобная перспектива, он бы все-таки так не поступил. Насколько Соклею было известно, раб нес единственный череп грифона, который когда-либо видели эллины. Соклей не стал бы рисковать такой ценной вещью. Поэтому он постарался утешить Арлисса.

— У тебя будет много времени, чтобы отдохнуть и побездельничать, когда мы доберемся до места. Ну а если ты проскользнешь на кухню, то наверняка сможешь выпросить у повара вино, а может, фиги или орехи в придачу.

Раб просиял, хотя, похоже, не хотел показать Соклею, что почувствовал себя хоть немного счастливей.

— У меня руки вот-вот оторвутся, — вновь заныл он.

— Да уймись ты наконец, — проворчал Соклей и добавил: — А вот и маленький храм Гефеста, так что осталась всего пара кварталов.

Они пришли в западную часть города, миновав больше половины пути от дома Соклея к гимнасию. Но Соклей не собирался раздеваться, чтобы побегать или побороться. Он крайне редко занимался спортом, и Менедем легко одерживал над ним верх, когда они вдвоем приходили в гимнасий. Соклей был крупнее двоюродного брата, но Менедем был быстрее и грациознее.

— Похоже, вот нужный дом, — сказал Соклей.

Он не был до конца в этом уверен; уж очень один слепой фасад походил на другой.

«Если я ошибся, — подумал он, постучав в переднюю дверь, — то хозяин наверняка подскажет мне дорогу».

Где-то в доме залаяла собака.

Арлисс положил на землю череп грифона, чтобы потянуться и показать, как ему было тяжело. Он едва успел снова поднять свою ношу, как кто-то спросил из-за двери:

— Да? В чем дело?

— Это дом Дамонакса, сына Полидора? — спросил, в свою очередь, Соклей.

— Да. Что вам надо?

Дверь все еще не открылась.

Соклей назвал свое имя и добавил:

— Я принес вещь, на которую твоему хозяину, возможно, будет интересно взглянуть.

— Подождите, — ответил человек по другую сторону двери.

Соклей принялся ждать, как и было велено. Ждал и Арлисс, всем видом своим излучая молчаливый упрек.

Прошло немного времени, и дверь широко распахнулась, насколько позволял штырь, вставленный в паз в полу и в косяке.

— Мой господин примет тебя, — доложил раб Дамонакса.

Судя по гортанному акценту и узкому смуглому лицу, он был, вероятно, персом.

— Он во дворе. Пойдемте со мной.

— Радуйся, Соклей, — сказал Дамонакс, когда привратник ввел во двор вновь прибывших.

Дамонакс был красивым мужчиной лет на десять старше Соклея, с волосами, уже начавшими редеть на висках.

— Что ты принес? — спросил он, указав на завернутый в ткань предмет в руках Арлисса.

Как и у Соклея, его дорийский родосский выговор имел налет аттического произношения; Дамонакс тоже несколько лет учился в афинском Лицее и вернулся в родной полис годом позже.

Словно фокусник, дающий представление на симпосии, Соклей сорвал квадратный кусок ткани.

— Вот! — сказал он. — Череп грифона!

— Настоящий? Ты шутишь! — Дамонакс встал со скамьи и подошел, чтобы взглянуть поближе. Он постучал по черепу ногтем указательного пальца. — Нет, клянусь египетской собакой, я вижу, ты не шутишь. Где, во имя неба, ты его раздобыл?

— В Кавне, — ответил Соклей и объяснил, как они с Менедемом наткнулись на эту диковинку. — Я принес его сюда, потому что ты тоже учился у Теофраста. Что ты думаешь об этом черепе?

— Хотел бы я, чтобы ты принес также и шкуру тигра, о которой упомянул, — печально сказал Дамонакс. — Если выяснится, что торговля может помочь человеку встретиться с такими чудесами, эллины, взирающие на торговлю сверху вниз, могут переменить свое мнение.

Большинство эллинов из высших классов и вправду сверху вниз смотрели на торговцев. Их идеалом была жизнь богатого землевладельца, когда всю работу выполняли рабы и надсмотрщик, предоставляя господину деньги и досуг, чтобы тот мог жить, как ему вздумается.

Дамонакс носил на пальцах два тяжелых золотых кольца; застежки его сандалий также были золотыми, а кожа была умащена пахнущим розами оливковым маслом. Воплощенный идеал.

Соклей, понимавший это и слегка завидовавший Дамонаксу, ответил:

— Благодарю, о почтеннейший.

— Спасибо, что позволил мне это увидеть. — Дамонакс указал на скамью, на которой только что сидел, и обратился к Арлиссу: — Положи-ка череп сюда, чтобы мы с твоим хозяином могли как следует его рассмотреть.

— С радостью, господин. — Кариец со вздохом облегчения положил череп.

Своему рабу Дамонакс велел:

— Принеси нам вина, Феллий, и оливок, или что там еще найдется на кухне.

Кивнув головой вверх-вниз, как делают варвары в знак согласия, перс поспешил прочь.

Дамонакс наклонился над черепом грифона и снова по нему постучал.

— Это больше похоже на камень, чем на кость, — заметил он.

— Я тоже обратил на это внимание, — ответил Соклей. — Не знаю, что это может означать, кроме того, что череп старый и долго пролежал в земле.

— Не такой уж и старый, — пробормотал Арлисс. — Он тяжелый.

— Как звали философа, нашедшего окаменевшие раковины на горном склоне и сообразившего, что когда-то давным-давно этот склон был океанским дном? — спросил Дамонакс.

— Я должен был догадаться! — Соклей стукнул себя по лбу ладонью. — Мор и чума! Я ведь знаю это! — Он щелкнул пальцами и внезапно ухмыльнулся. — Ксенофан Колофнский, вот как звали того философа.

— Браво! — воскликнул Дамонакс. — У тебя и в самом деле отличная память. Я не смог бы припомнить имя, даже если бы меня отдали на растерзание самому ужасному палачу Антигона.

Феллий вернулся с деревянным подносом, на котором были миска с оливками и две чаши вина, и поставил его на скамью рядом с черепом грифона. Увидев, что ему не принесли вина, Арлисс взял поднос из рук испуганного Феллия.

— Дай, мой друг, я отнесу это на кухню за тебя, — сказал раб Соклея.

Этот хитрец мигом сообразил, каким образом можно раздобыть угощение.

Дамонакс показал на рог, торчавший из основания черепа.

— Жаль, что он, похоже, обломан. Хотел бы я знать, как выглядела эта тварь, когда была живой.

— Я полагаю, не столь красивой, какими все считают грифонов, — ответил Соклей. — А что ты скажешь о его зубах?

— Я не обратил на них внимания, — признался Дамонакс.

Точно так же, как и в свое время Соклей на рыночной площади Кавна, хозяин дома поднял череп и повернул его, чтобы получше рассмотреть. Когда Дамонакс снова положил диковинку на скамью, его лицо было задумчивым.

— Похвастаться клыками грифон не может, верно?

— И я подумал то же самое, — сказал Соклей. — Каким же образом он мог охранять золото на краю света и бороться с ворами?

— Может, с помощью когтей, — предположил Дамонакс, и Соклей кивнул — то была хорошая идея, которая не пришла в голову ему самому.

Хозяин дома переводил взгляд с гостя на череп грифона и обратно.

— Скажи, о почтеннейший, теперь, когда ты заполучил эту замечательную вещь, что ты собираешься с ней делать? Ты хочешь хранить диковинку у себя в доме и рассказывать о ней истории до конца своих дней?

— Нет, клянусь Зевсом! — воскликнул Соклей.

— Ага, — с мудрым видом отозвался Дамонакс. — Тогда, полагаю, ты хочешь ее продать?

Как он ни старался, он не смог скрыть легкого презрения в голосе, и Соклей понял — что бы Дамонакс ни говорил, он и сам смотрел на торговцев сверху вниз.

— Вообще-то я мог бы предложить тебе за него хорошую цену, — вежливо продолжал Дамонакс. — Я бы с удовольствием его приобрел.

«Чтобы держать череп у себя и рассказывать про него собственные истории», — подумал Соклей.

Он покачал головой.

— Я собирался взять череп грифона в Афины, чтобы показать его философам Лицея и Академии.

Дамонакс продолжал так, будто Соклей не услышал:

— Что скажешь насчет двух мин?

— Двести драхм? — Соклей отчаянно постарался не выказать своего удивления.

Менедем наверняка немедленно продал бы череп и весь следующий год хвастался тем, какую выгоду извлек из никчемных уродливых костей.

Дамонакс, должно быть, принял удивление Соклея за отказ, потому что сказал:

— Что ж, если не хочешь взять две мины, что скажешь насчет трех?

Все-таки Соклей был очень неплохим торговцем, и поэтому его заинтересовало, какую максимальную цену предложит Дамонакс, желая купить череп. Однако другой Соклей, который ценил знания ради знаний, в ужасе содрогнулся.

«Боги сделали мою семью достаточно зажиточной, чтобы мне не пришлось продать эту диковинку в ответ на первое попавшееся выгодное предложение».

— Ты очень добр, — ответил Соклей, подразумевая «ты очень жаден», — но я и впрямь намеревался отвезти череп грифона в Афины. И сейчас я был бы уже на пути туда, если бы нам не пришлось вернуться, чтобы привезти сюда с Кавна родосского проксена и его родных.

— Четыре мины? — с надеждой спросил Дамонакс.

Соклей снова покачал головой.

Дамонакс вздохнул.

— Ты и впрямь собираешься везти его в Афины?

— Разумеется, — ответил Соклей.

— А я-то думал, что настоящий торговец продаст за деньги все, что угодно.

Дамонакс, казалось, даже не понимал, что Соклей может воспринять это как оскорбление. А ведь хозяин дома почти назвал гостя шлюхой.

— Ты, кстати, так и не объяснил, почему тебе пришлось увезти из Кавна родосского проксена, — продолжал Дамонакс.

— Неужели не объяснил? — удивился Соклей. И рассказал о нападении Птолемея на Ликию.

— О, вот это новость! — воскликнул Дамонакс. — Ты уверен, что не хочешь обдумать мое предложение? Я желаю тебе удачно добраться до Афин, но как только эта новость распространится, в Эгейском море будет полно военных галер. Многих ли моряков Птолемея и Антигона будет волновать череп грифона?

Соклей поморщился.

Флот Птолемея базировался на острове Кос, в то время как военные суда Антигона плыли из портов, расположенных на островах Ионического моря дальше к северу или на анатолийском побережье. Дамонакс был прав: столкновений не избежать.

— Но ведь наш полис свободен и независим, — сказал Соклей. — Родос нейтрален. Ничье судно не имеет права чинить нам препятствия.

— Это мы, родосцы, так считаем, — с безукоризненной вежливостью, как и полагается богатому землевладельцу, ответил Дамонакс. Что, однако, не помешало ему задать гостю очевидный вопрос: — Неужели ты думаешь, что капитаны противоборствующих генералов или пираты, которых они наняли для разведки и набегов, согласятся с нами?

— Кто их знает, — заявил Соклей вместо того, чтобы сказать: «Ты прав, нет ни малейшего шанса, что они с нами согласятся». — И все-таки «Афродита» постарается добраться до Афин.

— Ты упрямый парень, верно? — заметил Дамонакс. — Положим, я дам тебе за череп шесть мин?

— Я принес его сюда не для того, чтобы тебе продать. — Соклей громко позвал: — Арлисс! Куда ты запропастился?

Когда раб-кариец явился на зов, щеки его оттопыривались, как у садовой сони.

— Мы уже уходим? — с набитым ртом разочарованно спросил он.

— Боюсь, что да.

Соклей указал на череп грифона.

— Заверни его в ткань и пойдем.

Ему хотелось побыстрей убраться отсюда.

Дамонакс выказал даже больше интереса к черепу, чем ожидал Соклей, но не того интереса, на который он рассчитывал. Если господин-землевладелец вдруг кликнет полдюжины крепких рабов… Даже если подобная идея пока не пришла в голову Дамонаксу, Соклей счел разумным убраться прежде, чем такое случится.

— Ты уверен, что мы так и не договоримся? — спросил Дамонакс. — Я предложил хорошую цену: шесть мин — большие деньги.

— Согласен, почтеннейший, — ответил Соклей. — Но я хочу отвезти череп грифона в Афины. И кто знает? Может, там я смогу получить больше.

Сам он не верил в это ни на одно мгновение. Судя по выражению лица Дамонакса, тот не верил тоже. Так или иначе, но хозяин не попытался удержать Соклея, и никаких дюжих рабов, чтобы отобрать череп грифона, не появилось.

Снова очутившись на улице, Соклей испустил долгий вздох облегчения. Они с Арлиссом сделали всего несколько шагов по направлению к дому, когда раб спросил:

— Я не ослышался — он и вправду сказал, что даст тебе шестьсот драхм за эти несчастные старые кости?

— Да, так оно и есть, — кивнул Соклей.

— И ты отказался! — недоверчиво проговорил Арлисс. Раб не просто удивлялся: он говорил так, словно только что стал свидетелем чуда. — Клянусь Зевсом Лабрандским, хозяин, сомневаюсь, что ты бы отказался, если бы кто-нибудь предложил за меня шестьсот драхм.

Вполне возможно, раб не ошибся. Карийские рабы стоили дешево и во множестве попадали на Родос, тогда как череп грифона был — и, как считал Соклей, будет — здесь единственным в своем роде.

Но не объяснять же все рабу? И Соклей попытался отшутиться:

— Видишь ли, Арлисс, эта вещь не такая прожорливая, как ты.

— Шестьсот драхм, — повторил Арлисс; Соклей усомнился, слышал ли кариец то, что он сейчас сказал. — Шестьсот драхм, и ты отказался!

Раб посмотрел на завернутый в тряпку череп и заговорил с ним так, как будто они были равны не только в цене:

— Эллины просто сумасшедшие! Старая кость, ты со мной согласна?

Соклей начал было возмущенно протестовать, но потом прикинул, как бы отреагировал Менедем, узнай тот, что его двоюродный брат отказался продать череп грифона за шесть мин. Менедем наверняка превратился бы не просто в сумасшедшего эллина, а в буйнопомешанного.

— Нет, — нетерпеливо проговорил Менедем, когда Соклей снова начал приставать к нему с уговорами. — Мы не пойдем в Афины только потому, что тебе приспичило там оказаться.

— Но… — начал было Соклей.

— Нет, — повторил капитан «Афродиты». — Я тоже хочу убраться с Родоса, но сейчас мы не можем этого сделать. Ты видел новомодные драгоценные камни из Египта, которые называют изумрудами?

— Я о них слышал, но пока не видел, — ответил Соклей.

— Так вот, мой дорогой, тебе лучше на них посмотреть, если ты думаешь, что сможешь выманить меня с Родоса раньше, чем я выманю изумруды у их владельца — капитана торгового судна, — объявил Менедем.

— Но череп грифона… — запротестовал Соклей.

— Нет! — покачал головой Менедем.

Его тень тоже покачала головой, спугнув бабочку с цветка в саду возле дома Лисистрата.

Менедем посмотрел, как она улетает, потом продолжил:

— Череп пролежал в земле с тех пор, как началась Троянская война, и даже дольше. Мы уже говорили об этом. Поэтому попадет ли он в Афины сейчас, в следующем месяце или еще на месяц позже — не так уж важно. Зато смогу ли я раздобыть изумруды — очень даже важно.

— Логично, — признал Соклей.

Менедем уже решил было, что его двоюродный брат наконец прислушался к доводам разума, но тут Соклей добавил:

— И все-таки мне это не нравится.

— Очень жаль, — бессердечно сказал Менедем.

Слишком бессердечно: он дал брату повод завестись по новой.

— Да что такого особенного в этих изумрудах? — вопросил Соклей.

— Это прекрасные драгоценные камни, вот что, — ответил Менедем. — Такие же прекрасные, как рубины, только не красного цвета, а зеленого. Они зеленее, чем незрелые гранаты; зеленые, как… как… — Он не мог подобрать сравнения, пока не сорвал лист с одного из растений в саду. — Как это.

— Это мята моей сестры, и она выскажет тебе все, что думает, если увидит, как ты обрываешь побеги, — ответил Соклей.

— Это будет невежливо с ее стороны, — заметил Менедем.

Если не считать дня ее свадьбы, он не видел Эринну без покрывала с тех пор, как она была маленькой девочкой.

— Будь уверен, сестра выскажет тебе все, что думает, — не без гордости повторил Соклей.

Эринна, вероятно, была сейчас в женских комнатах наверху и слышала каждое слово, которое произносилось в саду. Женщины из хороших семей, может, и не часто выходили из дома, но это еще не значило, что у них не было способов выяснять, что происходит вокруг, и влиять на происходящее.

— Тогда дадим ей такую возможность, — сказал Менедем. — Послушай, пока ты не увидишь сам эти драгоценные камни, ты не поймешь, почему я так из-за них волнуюсь. Имей в виду, Фрасилл и понятия не имеет, что я из-за них сам не свой, так что я буду тебе очень признателен, если ты меня не выдашь и не испортишь мою игру.

— Можно подумать, ты недостаточно хорошо меня знаешь, что обращаешься с такими просьбами, — обиженно ответил Соклей. — Фрасилл — это владелец изумрудов?

— Верно. Он только что привел на Родос большое судно, полное египетской пшеницы.

— Тогда зачем ему изумруды?

— На этот вопрос он не отвечает прямо. Думаю, один из его родичей работает на руднике где-то в пустыне к востоку от Нила.

— То есть это могут быть… контрабандные изумруды?

— Да, такое пришло в голову и мне.

Соклей хитро сощурил глаза.

— На Родос является множество эллинов из Египта, которые могут кое-что шепнуть на ухо Птолемею. Не хочешь напомнить об этом загадочному Фрасиллу?

— Ты сущий демон, а? — восхищенно воскликнул Менедем. — Я и сам должен был до такого додуматься!

Они вышли из дома и двинулись к гавани дорогой, по которой Менедем ходил с тех пор, как достаточно подрос, чтобы семенить за своим отцом. Менедем не хотел вспоминать об этом сейчас; ему не хотелось думать ни о чем, связанном с Филодемом. Но все же путь был ему так же знаком, как и любому родосцу.

Вон кузнец Мнесипол стучит молотом, дым от его горнила поднимается в небо. А вон у лавки сапожника Пифиона толпятся, как всегда, пустозвоны и бездельники…

Соклей отпустил свое обычное замечание:

— Сократ учил возле точно такой же лавки сапожника. В Афинах до сих пор показывают эту лавку, которая раньше принадлежала Симону.

— Пифион может научить тебя насчет обуви всему, что ты захочешь узнать, — сказал Менедем.

— А может ли он объяснить мне, что такое правда, что такое добро, что такое красота?

— Конечно — применительно к обуви.

— От тебя никакого толку, как и от Пифиона.

— Неправда, от него есть толк, если, скажем, у моей сандалии оторвется подошва — хотя я нечасто ношу сандалии.

— А как насчет твоей души?

Вместо того чтобы играть с двоюродным братом в словесные игры, Менедем подобрал камень и швырнул его в двух тощих собак, которые грызлись у стены из-за объедков. Камень с резким звуком ударился о стену. Одна собака убежала, а вторая, заглотив то, из-за чего они дрались, тоже потрусила прочь.

Пекарня Агатиппа дымила так же, как и кузница Мнесипола, но сладкий запах свежего хлеба заставил Менедема снисходительно отнестись к этому дыму. Пучеглазый геккон цеплялся за стену пекарни. Его попыталась склюнуть ворона, но он юркнул в трещину в сделанном из ила кирпиче, и птица улетела очень недовольная.

Возле Великой гавани каждый второй дом казался таверной. Около стены одной из них мочился человек; у стены другой спал пьяный.

Соклей неодобрительно хмыкнул.

— Вон тот, кто не умеет владеть собой.

— С этим не поспоришь, — ответил Менедем. — Выпить много вина — это одно, но напиться до бесчувствия утром? — Он покачал головой. — Нет уж, спасибо!

Чайки и крачки носились над головой, вскрикивая и вопя. Пеликан с размахом крыльев в рост человека величественно пролетел мимо. Береговые птицы сновали здесь и там нервными маленькими шажками, время от времени останавливаясь, чтобы склюнуть жучка или маленького краба.

Менедем показал вперед.

— Вон судно Фрасилла «Дуновение».

— Скажите пожалуйста, «Дуновение», а? — Соклей поджал губы. — Лучше бы он назвал его «Пердеж».

Менедем удивленно захохотал, а его двоюродный брат продолжил:

— Ну сам подумай, откуда у капитана судна, которое так выглядит, могут быть настоящие драгоценные камни? Он, наверное, попытается всучить тебе зеленое стекло.

Судно и впрямь было — смотреть не на что. Нарисованные на носу глаза облупились, из-за чего корабль имел печальный, какой-то подслеповатый вид. Украшение на ахтерштевне в виде гусиной головы тоже давно уже никто не подновлял. Неокрашенное дерево корпуса посерело от старости. И все-таки Менедем сказал:

— А вот увидишь.

И возвысил голос:

— Эйя, Фрасилл! Ты там?

— А где же еще мне быть?

Капитан «Дуновения» вышел на палубу. Это был тощий маленький человечек с загорелой кожей моряка. Его узкое лицо выглядело озабоченным.

— Радуйся, Менедем. А кто твой друг?

— Это мой двоюродный брат, — ответил Менедем и представил Соклея. — Он тоже хочет посмотреть на твои камни.

Это показалось ему более подходящей фразой, чем: «Он думает, что ты обманщик».

— Радуйся, — вежливо сказал Соклей, но в его голосе не было тепла.

— Что ж, поднимайтесь на борт, оба. — Фрасилл тоже не казался особенно счастливым — и не постеснялся объяснить почему: — Чем меньше людей знают о таких делах, тем лучше. Давайте, давайте. Моя команда отправилась на берег пьянствовать и развратничать. Мы сможем спокойно поговорить.

«Дуновение», вероятно, было раз в десять вместительней «Афродиты». И все равно Менедем ни за что на свете не обменял бы свой акатос на это торговое судно, называющееся крутобоким. Судно соответствовало своему названию — его ширина составляла почти треть его длины. Даже при попутном ветре «Дуновение» будет двигаться, как тучный старик, а при встречном бризе — еще медленней.

— Амфора с парусом, — пробормотал Менедем, поднимаясь по сходням.

— У амфоры обводы куда красивей, чем у этой плавучей ванны, — ответил Соклей — тоже вполголоса.

Однако у большого, уродливого судна Фрасилла имелись свои преимущества. Оно не нуждалось в столь многочисленной команде, как «Афродита» Менедема, потому что ему требовались не гребцы, а лишь люди, управляющиеся с огромным парусом, взятым теперь на гитовы и подтянутым к рею. Таким образом, расходы были меньше, и судно могло перевозить груз, невыгодный для торговой галеры.

А еще Фрасилл наслаждался большим комфортом, чем Менедем. У него имелась на корме настоящая рубка, и он мог спать в постели, даже когда «Дуновение» проводило ночь в море.

Менедем не возражал против того, чтобы время от времени поспать на голых досках, завернувшись в гиматий, но понимал, что не все капитаны такие аскеты.

— Покажи моему двоюродному брату те изумруды, — попросил он.

— Пойдемте в рубку, — нервно проговорил Фрасилл. — Никогда не знаешь, кто может за тобой наблюдать.

Менедем отнюдь не возражал, но Соклей покачал головой.

— Нет. Даже здесь не очень хорошее освещение. Если я собираюсь посмотреть камни, я хочу разглядеть их как следует.

— А ведь он прав, — сказал Менедем.

— Ну хорошо.

Фрасиллу явно не понравился такой оборот дела. Он все время оглядывал гавань, как будто ожидал, что сам Птолемей появится сейчас из-за лежавшей на боку рыбачьей лодки.

— Вот.

Капитан сунул руку в затягивающийся кожаный мешочек, вынул пару камней и вложил их в ладонь Менедема, словно не доверял Соклею и не хотел, чтобы тот прикоснулся к камням.

— Дай мне посмотреть, — попросил Соклей.

Менедем протянул ему изумруды; что бы там ни думал капитан «Дуновения», он знал, что его двоюродный брат почти патологически надежен.

А еще Менедем понял — ему хватило одного взгляда, — что Фрасилл показал им самые большие и прекрасные драгоценные камни, которые он когда-либо видел. Один камень был величиной с ноготь, другой всего на крупицу меньше. Оба имели удивительно сочный зеленый цвет, который привлек внимание Менедема еще тогда, когда капитан, прибывший из Египта, впервые продемонстрировал ему камни.

— Интересно, — как можно равнодушнее проговорил Соклей. Он был торговцем и хорошо знал, что не следует выказывать энтузиазма, но не смог удержаться и добавил: — Это, без сомнения, драгоценные камни.

— Я же тебе говорил, — сказал Менедем.

— Да. — Соклей оценивающе посмотрел на него. — Но мне известно, что ты… как бы получше выразиться? Слишком легко увлекаешься.

— Потому что я человек эмоциональный. А ты хладнокровен, как лягушка.

Будь они одни, Менедем мог бы высказать куда больше, но сейчас его оппонентом был не Соклей, а Фрасилл. И Менедем ограничился тем, что добавил:

— Теперь ты видишь, почему я ими заинтересовался.

— Во всяком случае, я вижу, почему ты мог бы ими заинтересоваться. — Соклей посмотрел на Фрасилла. — Мой брат не сказал, сколько ты за них просишь.

Фрасилл облизнул губы.

— Мину за каждый.

— Фунт серебра? — Соклей устроил целое представление, возвращая изумруды владельцу. — Прости, о несравненнейший, но вынужден сказать — ты кажешься мне слегка безумным.

Бреке-ке-кекс, — негромко проговорил Менедем: то был хор лягушек из пьесы Аристофана.

Соклей не обратил на него внимания, а Фрасилл явно понятия не имел, что означают эти бессмысленные слова.

Вы бы так не говорили, если бы знали, через что прошел мой племянник, чтобы выкрасть их с рудника. Он засунул их себе в задницу, вот что он сделал, потом напился макового отвара, чтобы не испражняться пару дней, пока не уберется подальше оттуда.

Соклей украдкой вытер ладонь о хитон.

Менедем подавил смех. Его двоюродный брат всегда был чистоплюем. Но сейчас они вместе сражались против Фрасилла, поэтому Менедем сказал:

— Камни интересные, но запрошенная тобой цена непомерно велика.

— Наверняка найдется кто-нибудь, кто заплатит ее, — ответил Фрасилл, однако не слишком уверенно.

— Наверняка найдется кто-нибудь, кто выдаст тебя Птолемею, вот это вернее, — заявил Менедем, и Фрасилл вздрогнул так, как будто его ударили. Воспользовавшись этим, родосец продолжил: — Птолемей сейчас не в Александрии, он совсем неподалеку, в Ликии, с большим флотом. Ты думаешь, что сможешь обогнать его военные галеры на этой неуклюжей посудине? Тогда удачи тебе, почтеннейший.

— А мы с Менедемом — мы оба великолепно умеем хранить тайну, — добавил Соклей, причем, судя по его тону, они были единственными людьми в мире, способными молчать.

Его двоюродный брат серьезно кивнул в знак согласия.

Фрасилл снова облизнул губы, но распрямил плечи. Менедем побился бы об заклад, что капитан «Дуновения» собирается заартачиться, но тут, на их счастье, один из родосских портовых рабочих выбрал именно этот момент, чтобы крикнуть:

— Эйя, Менедем!

— В чем дело, Мойраген? — нетерпеливо отозвался тот.

Оборванный тощий человечек не смог бы сыграть свою роль лучше, даже если бы Менедем заплатил ему мину серебра.

— Ты слышал последние новости? — спросил он. — Птолемей только что отобрал у Одноглазого Старика Ксанф в Ликии и, говорят, собирается двинуться к Кавну.

— Нет, честно говоря, я этого не слышал, — ответил Менедем, наблюдая за Фрасиллом куда пристальней, чем могло показаться.

Новость ударила по капитану торгового судна тяжелей, чем выпущенный из катапульты камень весом в двадцать мин.

— Откуда ты знаешь, что это правда? — спросил Соклей Мойрагена.

Менедем был раздосадован: и приспичило же его двоюродному брату именно сейчас поиграть в историка.

— Новости принес парень по имени Эвксенид из Фазелиса, что в Ликии, — ответил Мойраген. — Он вырвался из Ксанфа буквально за пару мгновений до того, как туда нагрянул Птолемей. Не желая рисковать, оставаясь в Кавне, Эвксенид явился сюда.

Портовый рабочий помахал им и пошел по пирсу, чтобы рассказать новость еще кому-нибудь.

— Так-так, — обратился Менедем к Фрасиллу. — Разве это не интересно?

— Птолемей сюда не придет, — ответил тот.

— Конечно нет, — утешающим тоном проговорил Менедем. — Хвала богам, Родос и впрямь свободный и независимый полис. Но рано или поздно тебе придется отсюда уйти. Ты хочешь иметь дело с торговцами, чьи отцы и деды всю жизнь честно заключали сделки, или же предпочтешь рискнуть получить чуть больше с того, кто запросто может перерезать тебе глотку или донести на тебя, вместо того чтобы заплатить?

— Иди ты к воронам, — прошептал Фрасилл. — Ты не человек, а злой дух!

— Хорошо. Если не хочешь торговаться… — Менедем сделал несколько шагов к сходням. Соклей последовал за ним.

Они не успели еще покинуть палубу «Дуновения», когда услышали слово, которое надеялись услышать.

— Подождите! — прохрипел Фрасилл.

Для пущего драматического эффекта Менедем сделал пару шагов по сходням и лишь потом остановился. Затем выдержал паузу и спросил Соклея:

— Как ты думаешь, он стоит нашего внимания?

— Нет, — ответил Соклей, и Менедем готов был его расцеловать.

Оба еще немного потянули время, прежде чем начать торг с Фрасиллом.

Соклей так хорошо изобразил неохоту, что его двоюродный брат даже усомнился — была ли это только игра. Не важно. Менедем гнул свою линию, как привык делать всегда.

— Ладно, сколько же вы согласны заплатить за каждый камень? — вопросил Фрасилл, когда Менедем и Соклей наконец вернулись к нему.

— А сколько у тебя всего изумрудов? — ответил Менедем вопросом на вопрос.

— Четырнадцать, — сказал Фрасилл. — Как, по-твоему, насколько большая задница у моего племянника?

— Тебе это лучше знать, почтеннейший, — пробормотал Менедем.

Соклей почти преуспел в попытке превратить взрыв хохота в кашель.

Шутка, к счастью, совершенно не задела Фрасилла.

— Между прочим, мы еще не видели все четырнадцать камней, — заметил Менедем. — Я уверен, что те, которые ты нам показал, лучшие, поэтому остальные будут стоить меньше.

— Ничего подобного! — воскликнул Фрасилл, но его напускное возмущение не было убедительным даже для него самого, поэтому он не настаивал.

— Я дам тебе… ммм… две мины за все, — сказал Менедем. — Два фунта серебра целиком и полностью будут твоими, или же вы поделите их с племянником, если ты в настроении проявить щедрость.

— Две мины? — повторил капитан «Дуновения». Насей раз его гнев был совершенно неподдельным. — Ты, никчемный, заслуживающий кнута ублюдок, убирайся с моего корабля и забирай с собой своего родственника! Будь у меня собака, я бы натравил ее на вас обоих!

— Тогда сколько, по-твоему, они стоят?

— Я уже объяснял тебе: мина за штуку. Итого четырнадцать мин.

— А я уже сказал, что не заплачу так много. Итак? Я рискую, помни. Эти камни встречаются очень редко, поэтому я не знаю, сколько смогу на них выручить.

— Да иди ты к воронам — это уже не моя забота. — Фрасилл поколебался, потом продолжил: — Двенадцать мин за всю партию — и ни на халк меньше.

— И все-таки это слишком много. Цена просто непомерная, — сказал Менедем.

Он боялся, что капитан торгового судна вообще не сбавит цену. Тогда Менедему пришлось бы первому повысить свою, тем самым выказав слабость, и ведь он повысил бы — так ему нужны были эти камни.

Зато теперь он мог сказать:

— Я дам тебе три мины, — и ни о чем не беспокоиться.

Фрасилл дрогнул первым.

Менедем получил изумруды за пять мин и пятьдесят драхм.

— Вор, — выдавил Фрасилл даже после того, как пожал Менедему руку, чтобы скрепить сделку.

— Ни в коей мере, — ответил родосец, хотя не сомневался, что извлечет из сделки кругленькую прибыль. — Зато Птолемей не услышит об этом, даже если приведет в нашу гавань весь свой флот.

Эти слова заставили Фрасилла снова занервничать, как и надеялся Менедем.

Потом он повернулся к Соклею.

— Не будешь ли ты так добр принести этому господину серебро, пока я подожду здесь, с ним?

«И позабочусь, чтобы он не передумал», — подразумевалось под такой просьбой.

Соклей все понял. Он понял даже больше, потому что кивнул и ответил:

— Если я принесу серебро, твой отец не скоро услышит о сделке.

— Надеюсь.

Менедем махнул рукой, чтобы двоюродный брат скорее отправлялся, и Соклей, ухмыляясь, ушел. Менедем не любил оставлять за ним последнее слово, но еще меньше любил препираться с братом при посторонних.

Вскоре Соклей вернулся в сопровождении двух дюжих рабов, на бедре его висел меч. Даже в законопослушном Родосе носить с собой пять с половиной мин серебра было довольно опасно.

— Вот, держи, — сказал Соклей, вручая Фрасиллу кожаный мешочек.

Менедем протянул руку, и Фрасилл отдал ему куда меньший мешочек с изумрудами.

Прежде чем покинуть палубу «Дуновения», Менедем открыл мешочек, высыпал камни на ладонь и пересчитал их.

— Ты мне не доверяешь? — спросил Фрасилл обиженно.

— …Двенадцать… тринадцать… четырнадцать… — пробормотал Менедем. Потом, удовлетворенный, ответил: — Разумеется, доверяю, почтеннейший.

«Теперь я тебе доверяю».

— Но все равно лучше подстраховаться, чтобы не было беды.

— Подстраховаться? — повторил капитан крутобокого судна. — Вряд ли я теперь когда-нибудь снова почувствую себя в безопасности. Ну а сейчас вам лучше уйти, прежде чем вернется кто-нибудь из моих моряков и начнет гадать, кто вы такие и что здесь делаете.

— Как скажешь, — ответил Менедем.

Похоже, Фрасилл впервые попытался провезти что-либо контрабандой.

«Интересно, нельзя ли с помощью шантажа заставить его отдать нам изумруды задаром?» — подумал Менедем.

И тут же вздохнул: поздно. Они уже заключили сделку.

— Пойдем, Соклей.

Фрасилл ринулся в рубку со своим серебром, без сомнения, собираясь спрятать его понадежней, в самом потайном месте, какое только можно найти.

Когда двоюродные братья сошли на пирс, Соклей спросил:

— Ты прикидывал, нельзя ли дать ему еще меньше, так ведь? Я видел это по твоим глазам.

— Ну как ты мог обо мне такое подумать? — ответил Менедем самым невинным тоном.

И оба рассмеялись.

Придя домой, Менедем увидел, что отец уже ждет его во дворе.

— Дай мне посмотреть на драгоценные камни, которые ты принес, — потребовал Филодем.

«Вот и надейся сохранить все в тайне», — подумал Менедем.

Соклей, должно быть, сказал своему отцу, зачем ему понадобились деньги, а дядя Лисистрат тут же помчался в соседний дом, чтобы рассказать новости брату.

— Пожалуйста, господин. — И Менедем протянул отцу маленький мешочек, полученный от Фрасилла.

Как и Менедем чуть раньше, Филодем высыпал изумруды на ладонь. Но сын тогда поднес их поближе к глазам, чтобы как следует рассмотреть, а отец держал камни на вытянутой руке и все-таки недовольно ворчал — за последние несколько лет он стал дальнозорким.

Наконец Филодем кивнул.

— Ты заработаешь деньги, продав их ювелирам и богатым людям. Наверняка. Сколько ты заплатил за все? Шесть мин?

— Пять с половиной, отец, — ответил Менедем.

— Ты мог бы справиться и хуже, — соизволил обронить Филодем; в его устах это была высокая похвала.

Под влиянием внезапного вдохновения Менедем сказал:

— Почему бы тебе не оставить себе один из изумрудов, отец, и не вставить его в кольцо или браслет, чтобы подарить Бавкиде? Ей бы такое понравилось; держу пари — немногие родосские женщины тогда смогут с ней сравниться.

И лишь выпалив это, Менедем остановился, чтобы подумать — зачем он такое сказал и не выдал ли случайно себя? Но Филодем, к его огромному облегчению, не заметил ничего необычного.

— Знаешь, а это неплохая идея, — кивнул он. — Женщины любят побрякушки.

Отец посмотрел на Менедема.

— Ты же у нас знаешь все о том, что именно любят женщины, так ведь?

То был обычный сарказм, но сейчас Филодем говорил как никогда довольным тоном.

— Ни один мужчина не знает всего о том, что любят женщины, — с великой убежденностью заявил Менедем. — Хотя кое-чему я тут научился.

Отец фыркнул.

— Ты знаешь достаточно, чтобы это помогало тебе попадать в беду повсюду от Галикарнаса до Тарента.

«И вполне достаточно, чтобы угодить в еще большую беду здесь, дома, если бы только я допустил такое», — подумал Менедем.

— Вот, выбери один для меня. — Отец протянул руку. — Мои глаза теперь уже не подходят для таких дел.

— У этого прекрасный цвет, — сказал Менедем, беря изумруд.

— Да, прекрасный, — согласился Филодем. — Я вижу камень лучше, когда ты его держишь, чем когда он у меня на ладони. Разве это не грустно? Старость — горькая вещь, без сомнения.

— Думаю, Бавкида будет счастлива, — проговорил Менедем.

«Узнает ли она, что подарок был моей инициативой, а вовсе не идеей отца? Сам я не могу ей об этом сказать… И часть меня — благоразумная часть — не хочет, чтобы Бавкида об этом узнала».

Мысли Филодема приняли иное направление.

— Сколько будет одна четырнадцатая часть от пятидесяти пяти драхм? Я не могу сосчитать в уме.

— Я тоже не могу, — сказал Менедем. — Соклей, наверное, смог бы.

— Не важно, в андроне есть счетная доска. Я подсчитаю там.

Отец пошел в мужские покои, где на столе, конечно, лежал абак.

— Тридцать девять драхм — и еще пара оболов сверху. — Филодем погонял бусины взад-вперед по пазам. — Мне придется, дабы возместить стоимость изумруда, переложить серебро из своих собственных денег в те деньги, что предназначены для торговли.

— К чему такие хлопоты? — спросил Менедем.

— Потому что я покупаю камень, изымая его из делового оборота, вот к чему, — ответил Филодем. — Лисистрат будет реветь, как бык, и рычать, как лев, если я этого не сделаю, и он будет совершенно прав. Никогда не жульничай в делах, сын, если хочешь продолжать ими заниматься.

— Понятно, — кивнул Менедем.

«Отец так же суров к самому себе, как и к другим», — подумал он.

Это, бесспорно, вызывало уважение, но не делало общение с Филодемом более легким.

Отец указал на кожаный мешочек с остальными изумрудами.

— Как ты думаешь, где за них дадут лучшую цену?

— Ну, Соклей рвется в Афины из-за черепа грифона.

— А, из-за той штуки. — Филодем снова фыркнул, на этот раз слегка презрительно. — Он должен был заплатить за нее из собственных денег, вместо того чтобы заставлять тебя платить из общих.

— Он думает, что сможет заставить две тамошние школы философов торговаться друг с другом из-за черепа.

Отец фыркнул еще раз.

— Сумасбродные фантазии, только и всего.

— Может, и нет, — ответил Менедем. — С философами никогда не знаешь, чего ждать. Кто может угадать, чего они захотят и сколько за это заплатят?

И он процитировал из «Облаков» Аристофана:

Менедем не мог удержаться от улыбки. Он любил нелепицы Аристофана.

— С капустой? — переспросил отец. — О чем мы говорим — о философах или о салате?

— Наверное, и о том и о другом, — ответил Менедем. — Но в Афинах живут лучшие ювелиры в мире. Не знаю, сколько философы дадут за каменный череп, но думаю, что ювелиры дорого заплатят за изумруды.

Филодем поджал губы.

— Может, ты и прав, — проговорил он. — Разумеется, если только вообще сможешь попасть в Афины.

Менедем хлопнул себя ладонью по лбу.

— Боги, чуть не забыл, отец!

И он пересказал новости, которые услышал в гавани от Мойрагена.

— Птолемей взял Ксанф, ты сказал? — присвистнул Филодем. — Всю Ликию, или почти всю, отобрали у Антигона вот так — просто-запросто. — Он щелкнул пальцами. — Ну и дела…

— А следующий на очереди Кавн, — сказал Менедем. — Враждующие генералы теперь уже так близко, что их драку можно видеть отсюда.

— Это плохо для Родоса, очень плохо, — заметил отец. — Меньше всего нам нужно, чтобы война подобралась к нашему порогу. Чем дольше она будет идти рядом с нами, тем больше вероятность, что кто-нибудь попытается вышибить двери наших домов.

Подобная мысль приходила в голову и Менедему.

Он не любил соглашаться с отцом. Однако, поскольку обычно подобное случалось нечасто, ему редко приходилось об этом беспокоиться. Но сейчас Менедем не мог не сказать:

— Да, это верно. Нелегко оставаться свободным и независимым полисом — по-настоящему свободным и независимым — в наши дни. По правде говоря, начинаешь чувствовать себя килькой посреди косяка голодных тунцов.

— Не спорю, — ответил Филодем.

И снова в его устах это прозвучало немалой уступкой.

«Когда дело касается Родоса, мы начинаем сходиться во взглядах, — подумал Менедем. — Но едва лишь речь заходит о нас самих…»

Он пожалел, что предложил отцу вставить изумруд в оправу и подарить Бавкиде. Отец вполне мог сказать жене, что Менедем якобы поступил так, чтобы доказать: его не заботит возможный дележ наследства с сыновьями, которых она родит. А ведь Бавкида может именно так все и понять и почувствовать облегчение… Или может подумать: «Менедем дал мне этот восхитительный камень». А если Бавкиде такое придет в голову, как она тогда поступит? И как поступить тогда ему самому?