ГЛАВА 4

Соклей с удовольствием смотрел, как Кос все больше поднимался из моря по мере того, как к нему приближалась «Афродита»: это был один из самых красивых островов, славящийся всевозможными фруктами, но особенно своими винами. Совсем близко от города, так что можно дойти пешком, зеленели яркой молодой весенней листвой тутовые сады. Чуть дальше в глубь острова, на возвышенности, стоял величественный мраморный Асклепион. Когда акатос проплыл мимо святилища бога-целителя — его с трудом можно было рассмотреть с юга, — Менедем заметил:

— В храме есть всевозможные подношения от людей, исцеленных этим богом.

— И я знаю, о каком именно подношении ты думаешь, — ответил Соклей.

— Да неужели? — Менедем говорил таким невинным голосом, что Соклей уверился в своей правоте.

— Знаю наверняка. О встающей из моря Афродите работы Апелла.

Двоюродный брат Соклея бесстыдно ухмыльнулся.

— Картина с изображением красивой девушки… красивой богини, к тому же обнаженной, — куда интересней, чем все эти статуэтки колен и ног людей, благодаря богу исцелившихся от мозолей и болезней суставов.

— Однако картина заставляет гадать, а от чего же исцелился Алелл, — сказал Соклей. — От триппера, может быть?

— Зубоскал, — ответил Менедем. — Портрет Антигона его работы тоже есть в Асклепии.

— Верно, — согласился Соклей. — Вот если бы весь эллинский мир можно было вылечить не только от Одноглазого Старика, но и от всех генералов.

Менедем засмеялся и хлопнул в ладоши.

— А вот это мудрое замечание, мой дорогой. Боюсь, слишком мудрое, чтобы надеяться, что такое случится.

Соклей кивнул в знак согласия, он и сам подумал, что на подобную удачу рассчитывать нечего. И он любил историю за то, чему она его научила, а именно: полисам не нужны соперничающие генералы, чтобы оправдать междоусобные свары. Нынче, однако, войны приняли куда более грандиозный размах. Фукидид, считавший, что Пелопоннесская война была самой грандиозной войной из всех, которые когда-либо вели эллины, изумился бы и пришел в ужас, узнав, что творили преемники Александра.

Несколько пятиярусников Птолемея патрулировали воды за пределами гавани города Коса — он назывался так же, как и остров, на котором он лежал. Соклея бы удивило, если бы у Птолемея не оказалось в море судов, готовых в любой момент вступить в сражение.

Город был обращен на северо-восток, туда, где всего в сотне стадий лежал на материке Галикарнас. Там Антигон наверняка держал свой флот, и, без сомнения, его суда тоже патрулировали воды близ тамошней гавани. Ни один из генералов не стал бы рисковать, позволяя другому застигнуть его врасплох.

Одна из патрульных галер заметила «Афродиту» и устремилась к ней, словно бегущая по воде водомерка. Ряды длинных весел поднимались и опускались с безупречной слаженностью, которая свидетельствовала о хорошо вымуштрованной команде.

Пятиярусник был с полной палубой, его порты для весел были обшиты брусьями, защищавшими гребцов от стрел, на носу судна виднелась катапульта, рядом с которой стояли воины, готовые послать дротики дальше, чем мог бы выстрелить любой лучник. Туда-сюда расхаживали моряки в доспехах, в шлемах с развевающимися под ветром плюмажами.

— Ни за какие деньги я не стал бы носить корселет на борту судна, — сказал Менедем. — Один неверный шаг, и — плюх! — ты идешь на дно.

— У пловца иногда есть шанс спастись, — ответил Соклей.

Прежде чем двоюродный брат успел ему ответить, офицер на борту галеры приставил руки ко рту и проорал:

— Вы, там! Лечь в дрейф!

Диоклей вопросительно посмотрел на Менедема, тот кивнул.

— Стой! — выкрикнул келевст, и гребцы сложили весла.

«Афродита» постепенно остановилась, покачиваясь на легкой зыби. Желудок Соклея попытался запротестовать, но Соклей не обратил внимания на его протесты.

И вот пятиярусник приблизился, поднявшись из моря деревянным утесом. Его борт был вдвое выше борта «Афродиты», палуба возвышалась над водой на шесть или семь локтей.

Офицер уставился вниз, на палубу торговой галеры. Так же поступили и его моряки, которые были вооружены кто луками, кто дротиками, а кто и метательными копьями.

— Кто вы такие и откуда? — вопросил офицер.

— «Афродита», с Родоса, — ответил Соклей.

Это не произвело ожидаемого впечатления.

— Все вонючие шпионы и пираты говорят, что они родосцы, — заявил офицер. — Кому принадлежит судно?

— Моим отцу и дяде, — объяснил Соклей. — Их зовут Лисистрат и Филодем.

Судя по акценту офицера, тот не был родосцем. Он повернулся и тихо заговорил с моряками. Один из них кивнул.

«Спрашивает, не слышал ли кто-нибудь из них о наших отцах», — догадался Соклей.

Офицер, должно быть, остался доволен полученным ответом, потому что следующий его вопрос прозвучал уже не так враждебно:

— Что везете?

— Пурпурную краску. Папирус. Чернила. Прекрасные родосские благовония, — ответил Соклей.

— Бальзам из Энгеди. Пару львиных шкур. Шкуру тигра из далекой Индии, — добавил Менедем.

Он ни словом не упомянул о тринадцати изумрудах, которые хранил в кошельке на своем поясе. Соклей удивился бы, если бы Менедем о них упомянул. Поскольку драгоценные камни были привезены контрабандой из Египта, здешние слуги правителя Египта скорее всего реквизировали бы их.

Соклей и сам ничего не сказал о черепе грифона, но по иной причине — он просто не мог вообразить, чтобы морского офицера заботили старые кости или чтобы тот усмотрел в черепе какую-либо ценность.

— Тигровая шкура? — переспросил офицер. — Покажи мне ее, и я дам тебе разрешение войти в гавань.

— Как скажешь, несравненнейший, — ответил Менедем.

Соклей не стал бы использовать столь саркастичное обращение по отношению к парню на борту военной галеры, способной раздавить «Афродиту» так же легко, как человек давит мышь, но его двоюродный брат всегда любил рисковать.

Менедем помахал тойкарху.

— Покажи шкуру, Соклей.

— Конечно, — ответил тот.

Менедем был уверен, что его двоюродный брат точно знает, где лежит шкура, и не ошибся. Соклей вытащил огромный мешок из промасленной кожи, который защищал тигровую шкуру от морской воды, и развязал сыромятные ремни. Пахнуло прогорклым запахом не очень хорошо обработанной кожи и, как полагал Соклей, самого тигра.

Пара моряков помогли ему развернуть огромную полосатую шкуру. Офицер наклонился, всматриваясь так пристально, что чуть не упал в море. И все моряки на борту галеры тоже разинули рты.

Наконец офицер пару раз моргнул и, казалось, пришел в себя.

— Я человек слова, — сказал он и махнул в сторону гавани Коса, лежащей в нескольких стадиях отсюда, — Вы можете продолжать путь.

— Риппапай! Риппапай! — выкрикнул Диоклей, выбивая удары своей колотушкой по бронзовому квадрату.

Когда гребцы принялись за работу, келевст на борту военной галеры также начал бесконечный напев. Три ряда ее длинных весел врезались в воду Эгейского моря. Галера Птолемея возобновила патрулирование, а «Афродита» заскользила к гавани.

* * *

Поиски места для швартовки заняли много времени и сопровождались громкими криками.

Здешняя гавань оказалась куда меньше родосской, и в ней было слишком мало навесов для судов, чтобы принять все триеры и еще большие по размерам галеры флота Птолемея; примерно половине военных судов пришлось пришвартоваться у набережной, как и множеству торговых. Из-за этого на места для торговых судов был большой спрос.

Менедем почти врезался в крутобокое судно, спеша захватить место в конце пирса. Стоявшие на палубе моряки этого судна, выкрикивая проклятия, приготовились отталкивать «Афродиту» шестами. Гребцы акатоса не остались в долгу, вопя еще громче и забористей. Поскольку команда «Афродиты» была раз в пять или шесть больше, она легко перекричала чужих моряков.

Как и в Книде, по пирсу к «Афродите» поспешил офицер, чтобы спросить, откуда пришла галера, где уже побывала, куда направляется и какой груз у нее на борту.

Терпение Соклея готово было лопнуть.

— Никто не травил нас так, когда мы были здесь год назад, — пожаловался он.

Офицер Птолемея пожал плечами.

— Тогда война еще не пришла в эти края.

Что было отчасти правдой, но лишь отчасти.

Соклей ответил ему так, как отвечал и в Книде:

— Эта война нас не касается. Мы, родосцы, свободны, независимы и нейтральны.

— Кос тоже свободен и независим, — ответил офицер.

Соклей едва не рассмеялся ему в лицо.

«У Коса есть свобода слушаться Птолемея, — подумал он. — Он может быть независимым до тех пор, пока Птолемей того желает».

К тому же офицер ничего не сказал о нейтральности Коса.

Менедем, некоторое время нетерпеливо барабанивший пальцами по рукоятям рулевых весел, которые теперь отличались друг от друга, осведомился:

— Так мы можем быть свободны?

— Полагаю, можете, — нехотя сказал офицер Птолемея. И задал тот же вопрос, что и человек на борту военной галеры: — У вас и вправду есть тигровая шкура?

— Клянусь египетской собакой — да, — ответил Менедем. — Ты не мог бы показать ее, Соклей?

— Почему бы и нет? — отозвался Соклей.

А он-то думал, что ему больше не придется трудиться, разворачивая шкуру и снова запихивая ее обратно в мешок. Как и в прошлый раз, когда он демонстрировал ее тому морскому офицеру, Соклей кликнул на помощь пару моряков, и вскоре они развернули шкуру тигра.

Не только офицер, но и его спутники, а также обычная толпа портовых зевак сгрудились на краю пирса, чтобы хорошенько ее рассмотреть.

«Мы должны брать халк или два за просмотр, как брали в прошлом году за просмотр павлинов», — подумал Соклей.

Офицер все смотрел и смотрел.

— Это… очень большой зверь, не правда ли? — наконец сказал он.

Судя по расстеленной шкуре, зверь казался даже больше, чем был на самом деле, но Соклей с серьезным видом кивнул и ответил:

— Он больше и свирепей льва.

Вообще-то он понятия не имел, и вправду ли тигр свирепей льва. Он только знал, что его шкура больше, чем любая из львиных шкур, хранящихся на борту «Афродиты». Когда Соклей начал запихивать шкуру обратно в мешок, офицер вздохнул, будто сожалея, что приходится возвращаться в обыденный мир.

— Хорошо, родосцы, — сказал он. — Удачной торговли на Косе.

Он повернулся и пошел обратно по пирсу, а его спутники последовали за ним. Некоторые из зевак тоже побрели прочь. Другие остались, надеясь увидеть еще что-нибудь, о чем интересно будет посплетничать. Их постигло разочарование. Благовония, бальзам, папирус и краска оказались куда менее интересны, чем тигровые шкуры.

И снова ни слова не было сказано об изумрудах — Соклей надеялся, что это и не выплывет наружу, пока они здесь, — и о плотно завернутом черепе грифона. Здесь не стоило его доставать.

— По крайней мере, нам пока еще не запрещают здесь торговать, — сказал Соклей.

— После уговоров позволить нам торговать — да, не запрещают, — ответил Менедем. — Но хотел бы я знать, как долго еще это продлится. Не знаю, что хуже: пираты, рыскающие повсюду, или война между генералами.

Соклей посмотрел на двоюродного брата с легким удивлением. Обычно Менедем не задумывался о таких вещах.

— Все взаимосвязано, — проговорил Соклей. — Если бы генералы не воевали, кто-нибудь из них мог бы расправиться с пиратами. Однако пока что генералы пользуются услугами пиратов, поэтому те совсем обнаглели.

— Ты, наверное, прав. — Менедем махнул в сторону переполненной гавани. — Птолемей смог бы с ними расправиться, если бы захотел. У него здесь флот. И Антигон тоже смог бы, хотя его суда и рассыпаны повсюду. Но кто охотится за пиратами в этих краях? Только наш маленький Родос, и всё.

— Если один из генералов победит, то, возможно, он станет больше заботиться о надлежащем управлении своими владениями, — вздохнул Соклей. — Однако они дерутся друг с другом с тех пор, как умер Александр, и даже их перемирие закончилось так быстро, что никто не успел и глазом моргнуть.

— И войне не видно конца, — добавил Менедем.

Соклею очень хотелось бы возразить двоюродному брату, но он лишь кивнул в знак согласия.

* * *

Побеленные стены, мрамор, яркая черепица крыш на фоне буйной весенней зелени делали Кос одним из самых красивых городов на побережье Эгейского — а то и всего Внутреннего моря.

Менедем быстро зашагал по пирсу, возле которого стояла «Афродита», Соклей следовал за ним по пятам.

— Я даже помню, как найти дом старого Ксенофана, — сказал Менедем. — Пройти две улицы, повернуть направо, миновать еще три улицы, и вот он — прямо напротив борделя для мальчиков.

Кос был таким же молодым городом, как и Родос, даже моложе, и он был построен по четкому плану. На этом же острове некогда находился еще один город, более древний, под названием Меропы, он лежал далеко на юго-западе, но землетрясение и грабительский рейд спартанцев во время Пелопоннесской войны покончили с ним. Новый полис был обращен лицом к Анатолии, а не к Элладе.

Менедем и Соклей прошли две улицы, потом еще три, но не увидели никакого дома торговца шелком и никакого борделя для мальчиков.

Менедем зарылся пальцами ног в грязь узкой улицы.

— Я уверен, что в прошлом году мы шли именно так, — пробормотал он. — Помнишь? Нам еще пришлось дать прохожему пару оболов, чтобы разузнать дорогу.

— Помню, — ответил Соклей. — Вообще-то мне кажется, что вроде тот парень говорил — две улицы прямо и три в сторону. Если бы мы прошли еще одну улицу и свернули налево…

— Я уверен, мы прошли две улицы прямо, затем повернули и миновали еще три. — Менедем огляделся, потом пожал плечами. — Но этого не может быть, верно? — Он посмотрел на двоюродного брата уважительно, но грустно. — Хорошо, мой дорогой, попытаемся сделать, как говоришь ты. Я знаю, у тебя такой же нюх на детали, как у лисицы, охотящейся на цыплят.

Еще один квартал вперед, потом еще один — влево, и они оказались у борделя для мальчиков. Дверь на улицу была приоткрыта, и в передней борделя слонялись рабы, поджидавшие тех, кто их возжелает.

Соклей не сказал: «А что я тебе говорил!» — и Менедем пожалел об этом: он предпочел бы такое заявление самодовольному выражению, которое появилось на лице его двоюродного брата.

Дом напротив борделя тоже был знакомым.

Менедем постучал в дверь, и вскоре ее открыл пухлый кариец, улыбнувшийся посетителям.

— О, да это господа с Родоса! Радуйтесь! Добро пожаловать, заходите. — Он почти безупречно говорил по-эллински.

— Радуйся. — Менедем шагнул к рабу, и тот отступил в сторону, чтобы пропустить его и Соклея.

— Как поживаешь, Пиксодар? — спросил Соклей.

Менедем улыбнулся. Да уж, его двоюродный брат не упускал ни одной мелочи. В прошлом году он тоже помнил имя этого раба. А Менедем услышал его и вскоре забыл.

— А как поживает Ксенофан? — продолжал Соклей.

Выразительные черные брови Пиксодара сошлись у переносицы.

— А разве вы не слышали? — Он покачал головой, доказав тем самым, что он — варвар, хоть и прожил невесть сколько среди эллинов. — Нет, конечно же, не слышали, потому что это случилось спустя пару месяцев после окончания сезона навигации. Ксенофан заболел воспалением легких и умер. У него не осталось детей, как вы знаете. Он был так добр, что в своем завещании дал мне вольную и оставил мне свое дело.

— А… Понимаю, — медленно проговорил Менедем.

Такое нередко случалось. Если бы его отец или отец Соклея умерли бездетными… Менедем не хотел об этом даже думать. Зато подумал: «Вот теперь я уже точно не забуду имя Пиксодара».

— Пожалуйте в дом! — И раб — нет, теперь свободный человек — провел их в комнату, где они в прошлом году торговались с Ксенофаном.

Кариец указал на стулья.

— Садитесь, почтеннейшие.

Потом он кликнул раба, чтобы тот принес вина. Год назад он приносил вино сам.

Когда раб появился с вином, Пиксодар выплеснул немного из своей чаши, совершая либатий.

— Мой господин умер в возрасте семидесяти с лишним лет от роду. Нам повезет, если мы проживем столько.

— Это верно. — Менедем тоже плеснул на пол немного вина в память о Ксенофане. Так же поступил и Соклей.

Менедем посмотрел на двоюродного брата. Их отцам было за пятьдесят. Сколько еще проживут Филодем с Лисистратом? Сколько проживут они сами? Менедему стало не по себе, как будто он услышал крик совы среди бела дня, и юноша сделал большой глоток вина. И вновь Соклей последовал примеру брата. Может, он думал о том же самом, Менедем не удивился бы этому. Подобные мысли были для Соклея гораздо типичнее, чем для него самого.

«Я не создан для того, чтобы вникать в суть вещей», — подумал он и отхлебнул еще вина.

Некоторое время спустя Пиксодар спросил:

— И что нового в мире?

Менедем засмеялся.

— Живя на Косе, ты должен знать новости лучше, чем мы, потому что большая часть новостей — дело рук Птолемея.

— Верно. — Пиксодара явно это не радовало, и мгновение спустя он объяснил почему: — Теперь еще больше пьяных воинов буянят на улицах в любое время дня и ночи. — Он пожал плечами. — Спрашивается, как жить мирному человеку?

Потом кариец указал на Менедема и поинтересовался:

— В прошлом году ты ходил далеко на запад. Как прошло путешествие? Какие новости ты привез из тамошних мест?

Поскольку сезон мореплавания только что начался, скорее всего, корабли из Великой Эллады пока еще не приходили в эти воды.

Менедем рассказал о войне римлян с самнитами и о куда более важной и грандиозной войне Сиракуз с Карфагеном. Он также поведал Пиксодару о путешествии «Афродиты» с флотом, везущим зерно, в осажденные Сиракузы, и о том, как Агафокл, вырвавшись из Сиракуз, вторгся в Африку.

— А когда мы были в Сиракузах, там случилось затмение солнца, — добавил Соклей.

Пиксодар широко распахнул глаза.

— Я слышал о затмениях, но никогда их не видел. Значит, они и вправду бывают?

— Еще как, — серьезно ответил Соклей, — и впечатляют куда сильней, чем можно подумать, судя по рассказам.

Менедем, чуть помедлив, кивнул в знак согласия.

— Так-так, — проговорил Пиксодар. И снова повторил: — Так-так.

Он засмеялся.

— А я-то думал, что путешествую, когда покидаю город, чтобы проверить поля и сады, которые теперь принадлежат мне. Вы же заставили меня почувствовать себя просто младенцем в колыбели.

— Каждому свое, — пожал плечами Менедем. — Я рад, что Ксенофан передал свое дело в такие хорошие руки.

— Спасибо. — Вольноотпущенник Ксенофана перевел взгляд с Менедема на Соклея и обратно. — Но, полагаю, вы ведь явились на Кос не просто для того, чтобы поболтать?

— Верно, — ответил Соклей. — Нас интересует твой шелк. В прошлом году он хорошо продавался. Мы бы хотели заработать на нем снова.

— Что вы привезли? — спросил Пиксодар.

— Пурпурную краску из Библа, которая так нравилась Ксенофану, — ответил Менедем.

Пиксодар по-эллински наклонил голову в знак согласия — слегка смущенно, будто напоминая себе, что должен держаться, как эллин.

Соклей добавил:

— А еще у нас есть прекрасные родосские благовония. Я помню, что ты, в отличие от Ксенофана, интересовался ими в прошлом году.

Менедем этого не помнил. Тогда он обращал внимание только на Ксенофана, а не на человека, бывшего в ту пору рабом.

Пиксодар снова склонил голову.

— Да, интересовался. И все еще интересуюсь… Вернее, мог бы заинтересоваться, если бы цена оказалась сходной. Мы более или менее договорились, сколько будет стоить шелк по отношению к стоимости краски. Но вот по отношению к стоимости благовоний? — Он подался вперед с жадным нетерпением в глазах. — Тут нужно торговаться заново, друг мой.

Пиксодар позвал раба, который принес еще вина, а к нему — оливки и лук.

«Да уж, в полном смысле слова заново, — подумал Менедем. — И этот торг, должно быть, будет его первым большим торгом с тех пор, как он стал свободным человеком».

Менедему не терпелось начать. Он наполнил свою чашу из сосуда со смесью вина и воды и разгрыз луковицу.

— Когда ты покупаешь наши благовония, то в точности знаешь, что получаешь, — сказал он. — Что же касается шелка… Мне бы хотелось посмотреть, что ты собираешься нам продать.

— Как пожелаешь. — Пиксодар хлопнул в ладоши.

Раб со слегка раздраженным видом снова вошел в комнату. Пиксодар сказал, что от него требуется, раб кивнул и поспешил прочь. Он вернулся со штукой редкой ткани, и Пиксодар поднял ее так, чтобы гости могли разглядеть.

— Высшего качества, о почтеннейшие, как видите. Ксенофан научил меня всему, что знал.

Шелк и вправду казался очень хорошим — тоньше прозрачного льна; Менедем видел сквозь него Пиксодара. Но в отличие от льна эта ткань еще и сияла и переливалась.

Хозяева борделей заплатят хорошие деньги, чтобы нарядить своих красоток в одежду из этой ткани. Гетеры сами купят ее. Да и просто представители зажиточных слоев, жаждущие заиметь то, что есть лишь у немногих в их полисе, тоже отдадут свое серебро за шелк.

— Из чего ты это ткешь? — пробормотал Соклей.

Он не ожидал ответа, в нем говорило лишь любопытство. На мгновение лицо Пиксодара за прозрачной тканью стало твердым и враждебным.

— Это секрет Коса, — сказал он. — Самое большее, что я могу сказать: когда мне его раскрыли, я безмерно удивился. Ты мог бы строить догадки от времен падения Трои вплоть до нынешних дней и никогда бы не приблизился к разгадке.

— Должно быть, так и есть, — не стал спорить Соклей. — Впрочем, мне не нужно знать секрет производства этой ткани, чтобы желать ее приобрести.

Он повернулся к Менедему.

— Мы можем взять сотню штук шелка, как и в прошлом году?

— Меня бы это устроило, — сказал Менедем. — На сей раз мы не пойдем на запад, но в Афинах большой спрос на шелк.

Приподняв брови, он посмотрел на Пиксодара.

— У тебя найдется такое количество шелка?

— Конечно. — Кариец хотел кивнуть так, как это делали варвары, но спохватился и склонил голову, подражая эллинам.

— Тогда отлично, — проговорил Соклей. — Обменяем краску на половину шелка, а за вторую половину дадим благовония. Краска пойдет по той же цене, что мы дали Ксенофану в прошлом году?

— Думаю, старик мог бы провернуть сделку чуть-чуть получше, — ответил Пиксодар, — но пусть будет, как ты говоришь. А теперь насчет благовоний…

— Они высшего качества, как и шелк, — заверил карийца Менедем. — Акатос не может позволить себе перевозить что-либо, кроме самого лучшего. Мы делаем деньги на качестве. Капитан крутобокого судна с грузом оливкового масла может взять какой-нибудь хлам, чтобы торговать им вразнос, потому что главную прибыль получает на другом. Мы же не осмеливаемся продавать хлам. Нам всегда нужны лишь самые красивые и качественные товары.

Тут Соклей слегка изумленно шевельнулся — его брат рассуждал совсем как философ, — но промолчал.

— И сколько вы хотите за один кувшин благовоний по отношению к цене одного кувшина краски? — спросил Пиксодар.

Менедем улыбнулся.

— Вот теперь и начинается торг, верно?

Пиксодар тоже улыбнулся. Масло и пшеница, может, и имели твердую цену, за исключением голодных времен, но предметы роскоши? О, эти товары приносили тот доход, который мог извлечь из них продавец, и шли по цене, которую мог позволить себе покупатель.

Время тянулось. Все трое пили, ели и торговались. Пиксодар гонял камешки по счетной доске. Он ни разу не предложил, чтобы ею воспользовались родосцы. Соклей изредка с отсутствующим видом смотрел на потолок, почти беззвучно шевеля губами. Менедем не знал никого, кто умел бы лучше его делать вычисления в уме. Соклей медленней, чем Пиксодар, управлялся со счетной доской, но результаты его подсчетов всегда оказывались верными.

Наконец, когда уже близился вечер, Пиксодар протянул руку Менедему и Соклею.

— Договорились, — сказал он, и Менедем кивнул.

Кивнул и его двоюродный брат.

Пиксодар с улыбкой добавил:

— Ксенофан обычно жаловался, как с вами трудно торговаться. Вижу, он был прав.

— Могу сказать о тебе то же самое, — ответил лестью на лесть Менедем.

Пиксодар просиял.

— Что бы вы хотели — остаться здесь на ужин? — спросил он. — Или дать вам провожатого до дома родосского проксена?

— Наверное, нам лучше повидать проксена, — ответил Соклей. — А то он будет гадать, не обидел ли нас чем-нибудь, если мы его не посетим. Но не будешь ли ты так любезен послать кого-нибудь на «Афродиту», чтобы дать знать нашим людям, где мы?

Если Менедем и испытывал искушение остаться и отведать кухни вольноотпущенника, то, с точки зрения формальной вежливости, Соклей был прав, и Менедем прекрасно понимал это.

Сознавал это и Пиксодар — он склонил голову, снова подражая эллинам.

— Как пожелаете, разумеется.

Он кликнул пару рабов. Год назад они были его товарищами, теперь Пиксодар стал их господином. Менедем гадал — что они об этом думают. Надеется ли кто-нибудь из них со временем унаследовать хозяйское дело, как это удалось сделать Пиксодару?

Что бы они ни думали, они повиновались. Один из рабов отправился в гавань, второй отвел Менедема и Соклея к дому торговца вином Клейтелия, сына Екдикоса, представлявшего интересы Родоса на Косе.

Менедем дал рабу несколько оболов и отослал его обратно.

Клейтелий оказался пухлым добродушным человеком лет сорока. Он явно был в восторге от того, что к нему пожаловали гости.

— Рад видеть вас, друзья мои, — сказал он. — Я слышал, что вы явились в порт, и приказал повару приготовить побольше еды.

— Большое спасибо, — разом ответили Соклей и Менедем.

— Это мне в радость, поверьте, — гостеприимно проговорил Клейтелий. — Не стойте же в передней… Пройдемте со мной в андрон. Пойдемте, пойдемте.

Он погнал их вперед, как непослушных детей. В таких делах у него явно имелся опыт: в саду в тускнеющем вечернем свете играли два мальчика — приблизительно лет восьми и пяти.

— Бегите наверх, — велел им Клейтелий. — Сегодня вечером вы поужинаете в женских комнатах. У меня гости.

— Твои сыновья? — спросил Менедем — мальчики выглядели типичными уроженцами Коса.

Клейтелий кивнул.

— Красивые и смышленые ребятишки, — заметил Менедем.

— Ты слишком любезен, почтеннейший. — Клейтелий махнул в сторону андрона. — Входите, оба. Пусть мой дом станет вашим домом.

Раб зажигал лампы и факелы в андроне, в одном из углов которого стояла плетеная клетка с галкой. Серо-черная птица прыгала вверх-вниз по маленькой лестнице, зажав в клюве крошечный бронзовый квадратик в виде щита. Клейтелий засмеялся и насыпал ей семян. Птица со звоном выронила квадратик и начала клевать.

Такие диковинки всегда зачаровывали Соклея, и, само собой, он не удержался от вопроса:

— Много времени у тебя ушло, чтобы выдрессировать птицу?

— Меньше, чем ты думаешь, всего пара месяцев, — ответил Клейтелий. — Они удивительно умные — к тому же бронзовый квадрат сверкает, а галки любят такие штуки.

— Как интересно, — сказал Соклей.

Менедем подумал, уж не собирается ли его двоюродный брат тоже купить галку по возвращении на Родос.

Они ели, возлежа на кушетках. Поскольку в андроне было всего трое мужчин, у каждого было отдельное ложе. Ситос состоял из ячменной каши с луком, грибами и фенхелем. На опсон повар принес запеканку из креветок, сыра и оливок. Хотя в блюдах не было ничего особенного, приготовлены они были вкусно.

И вино, поданное после того, как блюда унесли прочь, тоже оказалось очень хорошим.

Менедем и Соклей поделились с Клейтелием новостями, и тот сказал:

— О, так вы видели проплывающий мимо флот Птолемея, вот как? Не знаю, долго ли он тут пробудет, но, пока корабли здесь, все будет прекрасно. Говорят, что с Птолемеем его жена и что она беременна.

— Об этом я не слышал, — сказал Менедем.

Соклей покачал головой, чтобы показать, что и он не слышал ничего подобного.

— Имейте в виду, я не знаю, правда ли это, — проговорил Клейтелий. — Если Береника и здесь, она не ходит сама за покупками на агору. — Он засмеялся.

Менедем тоже засмеялся, но Соклей сказал:

— А, Береника. Она не жена Птолемея, а его наложница. Птолемей женат на Эвридике, дочери старого Антипатра.

Он отслеживал подобные вещи так же тщательно, как отслеживал относительную стоимость шелка и благовоний.

— Вот как? — слегка упавшим голосом переспросил Клейтелий.

Его новости оказались не то чтобы ложными, но слегка недостоверными. Немного подумав, Менедем и сам припомнил, на ком был женат Птолемей. Только вряд ли он вот так об этом бы заявил. С безжалостно точным человеком бывает труднее ладить.

Но проксен вроде бы не оскорбился — к счастью. После нескольких глотков вина улыбка его вернулась на лицо, подобно солнцу, вновь выглянувшему из-за маленького облачка. Он кликнул раба, коротко переговорил с ним и отослал прочь. Вскоре парень вернулся со словами:

— Все готово, господин.

— Хорошо, хорошо. Тогда ступай спать, ты нам больше не понадобишься этой ночью, — сказал Клейтелий.

Раб кивнул и исчез.

Клейтелий повернулся к родосцам.

— Я знаю, у вас был хлопотливый день. Ваши комнаты готовы.

— Спасибо за доброту, — ответил Менедем и осушил свою чашу.

Он бы не отказался выпить еще, но хорошо умел понимать намеки. Соклей, может, и не понял бы, но у него хватило ума встать, когда поднялся Менедем. Соклей бросил последний взгляд на галку перед тем, как Клейтелий вывел их из андрона во двор.

Пара мерцающих факелов давала достаточно света, чтобы проксен смог провести гостей в их комнаты.

— Приятного вечера, — проговорил он, — и увидимся утром.

С этими словами он ушел, насвистывая непристойную песенку.

— Спокойной ночи, — сказал Соклей и вошел в одну из комнат.

— Спокойной ночи, — ответил Менедем и вошел в другую.

В комнате он увидел стул со стоящей на нем маленькой глиняной лампой и кровать. На кровати лежала женщина, примерно ровесница Менедема — без сомнения, одна из рабынь Клейтелия. Она улыбнулась вошедшему и сказала:

— Радуйся.

— Радуйся, — ответил Менедем, тоже улыбнувшись.

Интересно, у Соклея в спальне тоже есть компания? Вероятно. Клейтелий был воистину заботливым хозяином.

— Как тебя зовут, милая?

— Меня зовут Эвноя, — ответила женщина.

— Что ж, Эвноя, снимай хитон, и мы позабавимся. — Менедем стянул через голову тунику.

Как только женщина тоже обнажилась, он лег на кровать с ней рядом, взял ее руку и положил на свой член, целуя и лаская груди Эвнои и гладя ее между ног. Как и большинство женщин, она опаляла растущие там волосы; ее тело было мягким и очень гладким.

Спустя некоторое время Менедем приподнял рабыню и прислонил к спинке кровати, наклонив вперед, а сам занял позицию сзади. Он уже готов был воткнуть, когда Эвноя оглянулась через плечо и сказала:

— Я бы не хотела беспокоиться о том, что у меня будет ребенок.

Юноша мог бы не обращать внимания на ее слова. Она была здесь для того, чтобы выполнять его желания, а не наоборот. Но, пожав плечами, Менедем ответил:

— Тогда наклонись еще немножко. — И, поплевав на себя, чтобы было легче, вошел в другую «дверь». — Вот. Так лучше?

— Ну… вроде да, — отозвалась Эвноя. — Только немножко больно.

— Ты сама так захотела, — сказал Менедем, не задумываясь — хотела ли она вообще отправляться к нему в постель.

И продолжил: ему-то было вовсе не больно, наоборот. Закончив, Менедем похлопал любовницу по круглому заду.

— Вот, дорогая, это тебе. — Он дал ей пару оболов. — И вовсе не обязательно говорить Клейтелию, что ты их от меня получила.

— Спасибо, — сказала Эвноя. — Все было не так уж плохо. Маленькие серебряные монеты явно многое ей возместили. Менедем на это и рассчитывал.

Он лег со словами:

— Поспи со мной. Мы повторим утром, тем способом, каким ты захочешь.

Он не сказал, что даст ей за это еще денег, но не сказал и обратного. Женщина легла с ним довольно охотно. Кровать была узка для двоих, но они прижались друг к другу, и стало вполне сносно. Обняв рабыню, Менедем уснул.

* * *

Соклей проснулся, когда женщина, которую Клейтелий одолжил ему на ночь, почти вышибла его из постели. Ему пришлось вцепиться в кровать, чтобы не упасть на пол, и его резкое движение разбудило рабыню. Оба они не сразу поняли, почему лежат тут рядом друг с другом. Соклею понадобилось еще мгновение, чтобы припомнить имя женщины.

— Доброе утро, Фестилис, — сказал он, все-таки вспомнив, как ее зовут.

— Доброе утро, господин, — ответила рабыня, усевшись и зевнув.

Ее груди слегка свисали, соски были большими и темными. Соклей догадывался, что она уже успела родить ребенка. Может быть, тот не выжил. Когда он протянул руку и лениво погладил женщину, та сказала:

— Погоди немножко, господин. Дай мне сперва воспользоваться горшком, если не возражаешь.

До того как она это сказала, Соклей не был уверен, что хочет ее снова, теперь же решил, что то был бы неплохой способ начать день.

— Давай, — кивнул он. — И когда закончишь, я воспользуюсь им сам. А потом…

Но едва он успел поставить горшок, как во дворе раздались быстрые шаги. Кто-то постучал кулаком в их дверь, а потом в дверь соседней комнаты, где ночевал Менедем.

Фестилис испуганно пискнула. Она явно не ожидала, что кто-то побеспокоит их так рано; свет, пробивающийся сквозь ставни, был еще серым, предрассветным.

— Кто там? — спросил Соклей.

Он взглянул на нож, который обычно носил на поясе, теперь лежавший на полу, — то был скорее инструмент, чем оружие. Соклей услышал, как Менедем задает тот же вопрос с таким же беспокойством в голосе. После того что случилось в Кавне, кто мог бы поручиться, что оставаться в доме проксена безопасно?

— Это я, Клейтелий, — раздался голос. — Вы, господа, должны немедленно одеться и выйти.

— Почему? — спросил Соклей с некоторым раздражением. Он оглянулся на Фестилис, которая в ожидании лежала голая на постели. Упустить шанс перепихнуться с ней после того, как он решил так поступить, — вот что его раздражало.

— Потому что рядом со мной стоят слуги Птолемея, — ответил Клейтелий. — Птолемей желает как можно быстрее с вами поговорить.

Соклей похолодел.

«Великий Зевс! Неужели Птолемей проведал об изумрудах? Как он мог о них узнать? Но о чем еще он может желать с нами поговорить?»

Соклей не знал ответов на эти вопросы, но понял, что вскоре все так или иначе выяснится.

Фестилис изумленно распахнула глаза.

Пока Соклей надевал хитон, из другой комнаты донесся голос Менедема:

— Ты сказал, Птолемей хочет с нами поговорить?

Двоюродный брат Соклея говорил необычно подавленно.

«Ничто не может заставить тебя испугаться богов — кроме страха, что твои секреты раскроются или уже раскрыты», — подумал Соклей.

Менедем определенно боялся если не богов, то человека куда более могущественного, чем он сам.

— Правильно, — ответили Клейтелий и еще кто-то: вероятно, слуга Птолемея.

Соклей дотронулся до своего небольшого ножа. Что проку от этой штуки против одного из самых великих военачальников эллинского мира?

— Еще увидимся, — сказал Соклей Фестилис, пытаясь уверовать в свои слова.

Затем открыл дверь и шагнул во двор.

Человек, стоявший рядом с Клейтелием, смахивал на Эвксенида из Фазелиса: крепко сбитый, с хорошей выправкой, по-военному настороженный. Соклей подумал, что человек этот похож на воина, каковым он, без сомнения, и являлся.

— Радуйся, — сказал незнакомец. — Я — Алипет, сын Леона.

Соклей тоже назвался, а тут вышел и Менедем. Алипет снова представился и жестом указал на дверь дома Клейтелия.

— Пойдемте со мной, почтеннейшие.

— Не мог бы ты сказать, зачем Птолемей хочет нас видеть? — спросил Соклей, когда они вышли на улицу.

— Точно не знаю, хотя и догадываюсь, — ответил Алипет. — Но я могу ошибаться, и, в любом случае, человеку, занимающему мой пост, лучше помалкивать.

Тут Соклею пришла в голову одна мысль.

— Мы только что заключили сделку с Пиксодаром, торговцем шелком. Он, вероятно, принесет этим утром ткань на «Афродиту», чтобы взамен забрать краску и благовония. Не мог бы ты послать кого-нибудь в его дом и попросить Пиксодара подождать до тех пор, пока мы не вернемся и не проследим лично за обменом?

— Я об этом позабочусь, — пообещал Алипет.

Судя по его тону, Птолемей не собирался сделать с родосцами ничего ужасного. Это слегка успокоило Соклея, но лишь слегка.

«Он ведь не собирается нас казнить, правда? А то, может, лучше попытаться сбежать».

Кос просыпался. Женщины с кувшинами уже собрались у фонтана и обсуждали последние новости. Крестьянин из пригорода топал на рыночную площадь с большой корзиной лука. Каменотес обрабатывал с помощью молота и долота надгробие. Маленький голый мальчик — его член болтался на бегу — гонялся за мышью до тех пор, пока зверек не юркнул в трещину в камне и не исчез из виду. Ребенок ударился в слезы.

Как любое другое здание в городе, дом, который занял Птолемей, демонстрировал миру только голую побеленную стену. Но в отличие от любого другого виденного Соклеем жилища этот охраняли два гоплита в полном вооружении — шлемы с гребнем, бронзовые корселеты, наголенники, щиты, копья, мечи у бедра. Воины стояли перед входом, вытянувшись во фронт.

— Радуйтесь, — сказал им Алипет. — Вот родосцы, которых хотел видеть Птолемей.

— Радуйтесь, — в один голос ответили часовые.

Потом один из них добавил что-то на непонятном языке, который, однако, очень напоминал по звучанию эллинский. И тогда Соклей сообразил, что перед ним македонцы. Не приходилось удивляться, что Птолемей использует в качестве телохранителей своих соотечественников. Для того, кто не привык к македонскому говору, он звучал как чужой язык, но Алипет понял воина без труда.

— Он говорит, чтобы вас немедленно провели в дом, — сказал он Соклею и Менедему.

* * *

Внутри дом оказался большим и просторным, с фонтаном и бронзовой статуей Артемиды, вооруженной луком, в саду. Алипет, пригнувшись, вошел в андрон. Соклей гадал — чей это дом и куда переехал хозяин, освободив место для Птолемея.

«На этот вопрос мы едва ли узнаем ответ», — подумал он.

Снова появился Алипет.

— Птолемей завтракает. Хлеба, оливок и вина с лихвой хватит и на вас. Входите.

— Спасибо, — сказал Менедем.

Соклей кивнул. Вот теперь он понял, что такое чувство истинного облегчения. Птолемей, по всеобщим отзывам, не был из числа тех тиранов, что преломляют хлеб с человеком, а в следующий миг велят отдать этого человека палачу.

— Пойдемте, пойдемте. — Алипет настойчиво вел их к андрону.

Менедем напустил на себя отважный вид и вошел. Соклей последовал за ним, на сей раз вполне довольный тем, что двоюродный брат взял на себя инициативу.

Птолемей, макавший кусок хлеба в чашу с оливковым маслом, поднял глаза.

— А, вы, должно быть, родосцы, — сказал он на аттическом эллинском с легким акцентом, напомнившим Соклею выговор телохранителей перед домом (в андроне с невозмутимым видом стояли еще два стражника). — Радуйтесь, оба. Садитесь, поешьте.

— Радуйся, господин, — ответил Менедем.

— Радуйся, — добавил Соклей.

Сев и потянувшись за хлебом, он уголком глаза рассматривал правителя Египта. Птолемею было под шестьдесят, но он был силен и энергичен для своих лет. Волосы его поседели, но ничуть не поредели; довольно длинные локоны прикрывали уши. Лицо его было притягательно-некрасивым, с крупным носом и выступающим подбородком, с большими мясистыми губами и темными настороженными глазами под кустистыми бровями.

С точки зрения Соклея он смахивал скорее на крестьянина, чем на генерала.

Раб налил родосцам вина.

— Оно не очень крепкое, боюсь, — извиняющимся тоном проговорил Птолемей. — Не люблю напиваться с утра пораньше.

Менедем имел репутацию гуляки и любил крепкое вино. Но когда Соклей пригубил вино, он понял, что Птолемей не разделяет вкусов его двоюродного брата: вино было разбавлено водой в соотношении один к трем или к четырем — и в самом деле слабая смесь. И все же то было хорошее вино, и Соклей так и сказал.

— Благодарю за любезность. — Улыбка Птолемея тоже была притягательно-уродлива, потому что демонстрировала два сломанных зуба.

«Он далеко не юноша, — подумал Соклей. — Этот человек с боями прошел через Персию и добрался до Индии вместе с Александром Великим».

Множество шрамов, старых, белых, неровных, пересекали руки Птолемея.

Хлеб оказался таким же хорошим, как и вино: из белой муки, мягкий и отлично выпеченный. И масло имело острый привкус, говоривший о том, что его выжали из первых оливок, собранных осенью. Все это не удивило Соклея. Если повелитель Египта не может позволить себе самое лучшее, то кто же тогда может?

Птолемей позволил Соклею и Менедему поесть, а потом, отхлебнув вина из своей чаши и поставив ее на стол, сказал:

— Вы, ребята, небось гадаете, почему я послал за вами этим утром.

Соклей кивнул, а его двоюродный брат ответил:

— Да, господин.

— Тогда мне лучше рассказать вам об этом, верно? — засмеялся Птолемей. — У вас был слегка позеленевший вид, когда вы сюда вошли, но не беспокойтесь. У вас не будет никаких неприятностей, по крайней мере связанных со мной. Прошлой ночью я поговорил с офицером с «Ники», и он сказал, что вы показывали ему шкуру тигра. Это верно?

— Да, господин, — ответили разом Соклей и Менедем.

В голосе Менедема прозвучало огромное облегчение; Соклей полагал, что и в его собственном голосе слышалось то же самое. Теперь они знали, что неожиданное приглашение никак не связано с контрабандными изумрудами из Египта.

— Где, во имя неба, вы ее откопали? — спросил Птолемей.

— На рыночной площади в Кавне, — ответил Соклей.

— Мы попали туда чуть раньше тебя, — добавил Менедем, осмелившись улыбнуться.

— Да, этот город теперь мой, — согласился Птолемей. — Одна из его крепостей сама нам сдалась; другую пришлось брать штурмом. Но найти тигровую шкуру — там? Разве это не удивительно? — Он почесал нос и спросил: — Что вы собирались с ней делать?

— Считается, что Дионис пришел из Индии, господин, — сказал Менедем. — Мы думали, что сможем продать ее в святилище Диониса, чтобы в нее облачили культовую статую.

— А что, неплохая идея, — кивнул Птолемей. Когда он снова поднял глаза, взгляд его был отсутствующим. — В Индии я пару раз охотился на тигров. Грозные звери — рядом с ними большинство львов кажутся маленькими египетскими кошками. По правде говоря, никогда не думал, что увижу тигровую шкуру так далеко на западе.

— Мы и сами удивились, господин, — проговорил Соклей. — Наверное, удивились даже больше тебя — мы ведь, в конце концов, никогда не были в Индии.

— Это верно. — Птолемей снова засмеялся. — У вас еще даже не было волос в паху, когда Александр повел нас в Индию.

У Соклея возникло чувство, что его сверстники всегда будут жить в тени славы поколения Птолемея — поколения, вершившего великие дела. Прежде чем он что-либо сказал, даже прежде, чем эта мысль полностью оформилась в его голове, правитель Египта продолжал:

— Вот что, ребята, а не продадите ли вы шкуру мне, вместо того чтобы продать ее в храм?

Соклей подался вперед в своем кресле.

«Так вот зачем нас сюда пригласили», — подумал он.

Голос Менедема тоже звучал настороженно, когда тот ответил:

— Мы могли бы ее продать, владыка, если бы цена оказалась сходной.

— О да. Понимаю. — Птолемей по-прежнему больше смахивал на крестьянина, чем на генерала, но на очень здравомыслящего крестьянина. — Что ж, и какая цена представляется вам сходной?

— Ты ведь сам сказал: такие вещи уникальны, — проговорил Менедем.

— Что означает — вы собираетесь вытягивать из меня деньги. — Кустистые брови Птолемея сошлись к переносице. — Вам следует помнить — я хотел бы приобрести эту шкуру, но это вовсе не обязательно. Так что, если вы станете слишком завышать цену, я скажу: «Рад был с вами познакомиться» — и отошлю вас прочь. А теперь давайте попробуем еще раз — сколько вы хотите за шкуру?

Соклей быстро подсчитал в уме.

Менедем купил шкуру тигра вместе с двумя львиными шкурами и черепом грифона. Поскольку череп был куплен для себя, а не на продажу, шкура будет стоить примерно… стало быть…

— Восемь мин, повелитель. Птолемей покачал головой.

— Рад был с вами познакомиться, — сказал он. — Поешьте еще хлеба, выпейте вина, и мой человек проводит вас до дома проксена.

Он окунул еще один кусок хлеба в оливковое масло, потом медленно и неторопливо съел. Только проглотив хлеб, Птолемей нехотя добавил:

— Я мог бы дать вам половину запрошенной цены.

— Очень рад был познакомиться с тобой, господин, — сказал Менедем. — Ты же понимаешь, мы должны получить какую-то прибыль.

Один из стражников прорычал в адрес Менедема нечто очень нелестное и потянулся к эфесу меча.

— Спокойно, Лисаний, — проговорил Птолемей на чистом эллинском. — Это всего лишь торг, а не битва.

— Еще один вопрос: о каких именно минах мы говорим? — уточнил Соклей.

Птолемей ткнул себя большим пальцем в грудь.

— О моих, само собой.

— Хорошо, — кивнул Соклей. — Всегда не мешает заблаговременно внести ясность.

Пятьсот драхм Птолемея — или, если разделить на сто, пять его мин — равнялись четырем аттическим, самым известным среди эллинов. Но родосская драхма была чуть легче драхмы Птолемея, поэтому Соклею было не на что пожаловаться.

Правителя Египта, казалось, не рассердил вопрос.

— Ты из тех парней, которые предпочитают держать все в полном порядке, расставив по алфавиту — альфа-бета-гамма, так? Это неплохое качество, особенно для молодого человека. Полагаю, я мог бы дать вам четыре мины пятьдесят драхм.

— Я уверен, что в другом месте мы бы выручили больше.

Соклей встал.

Так же поступил и Менедем.

Соклей повернулся к Алипету.

— Не будешь ли ты так добр проводить нас обратно к Клейтелию?

Они успели сделать пару шагов к выходу из андрона, но тут Птолемей окликнул их:

— Подождите.

Когда братья вернулись, он улыбался.

— Вам нравится ходить по лезвию ножа, так ведь?

Соклею это не нравилось, но он знал, что Менедем любит играть с огнем.

Однако его двоюродный брат очень уверенно ответил:

— Соклей прав. Мы выручим за шкуру больше в Афинах, господин.

Птолемей перестал улыбаться.

— Тогда ладно. Вы говорите, что хотите восемь мин, и думаете, что четырех с половиной недостаточно. Где-то между этими цифрами есть сумма, которая сделает вас счастливыми. Давайте выясним, что же это за сумма.

И он принялся выяснять.

Впоследствии, мысленно оглядываясь назад, Соклей сознавал, как это было забавно. Вот он сидит лицом к лицу с самым богатым человеком мира — и Птолемей торгуется, как бедная домохозяйка, пытающаяся сбить на пару халков цену мешка ячменя.

Птолемей нелепо жестикулировал. Он кричал и топал ногами. Его брови подергивались. Он ругался на эллинском, а потом, окончательно выйдя из себя — хотя не исключено, что это было лишь игрой, — на македонском. Он торговался так, будто доставал каждую лишнюю пару драхм из своего живота.

Соклей делал все, что мог, чтобы торговаться не хуже, а Менедем великолепно его прикрывал. Конечно, Птолемей правильно понял — Менедем и впрямь любил рисковать, и его, казалось, не беспокоило, что взбешенный правитель Египта мог оказаться куда опасней взбешенного мужа молоденькой красотки.

Торг продолжался все утро.

Наконец Соклей сказал:

— Что ж, почтеннейший, поделим разницу пополам?

Птолемей посчитал на пальцах. Он отлично считал. «Почти так же хорошо, как я», — без ложной скромности подумал Соклей.

— Стало быть, сойдемся на — сколько это будет? — шести минах и сорока пяти драхмах, верно?

— Да, повелитель, — кивнул Соклей.

— А теперь я скажу, что еще из этого следует, — проворчал Птолемей. — Из этого следует, что вы, мальчики, — два самых отпетых разбойника из тех, что еще не распяты на крестах.

Он приподнял мохнатую гусеницу брови.

— И между прочим, я мог бы исправить это упущение, знаете ли.

— О да, — ровным голосом проговорил Соклей. — Если ты хочешь, чтобы Родос склонился на сторону Антигона, нет лучшего способа добиться такого результата.

Птолемей фыркнул.

— Я просто пошутил.

Может, он и вправду шутил, а может, и нет.

— Мне было бы легче, если бы вы оба были дураками. Хорошо: шесть мин и тридцать пять драхм. Договорились?

— Договорились! — согласился Соклей.

Он протянул руку, то же самое сделал Менедем. Птолемей по очереди пожал им руки. Хватка его была твердой и теплой — то была хватка человека, который проводит много времени с оружием в руках.

— Я уверен, что сам могу вернуться в гавань, — сказал Соклей. — Если ты будешь так любезен послать со мной человека, чтобы он проводил меня обратно с тигровой шкурой…

— Хорошо. — Птолемей указал толстым пальцем с коротким ногтем на воина, явившегося в дом Клейтелия за Соклеем и Менедемом. — Алипет, присмотри за этим лично.

— Как прикажете, господин, — ответил Алипет и встал. — Скажи, когда будешь готов, почтеннейший, — обратился он к Соклею.

— Пошли прямо сейчас, — откликнулся тот.

Он бы предпочел, чтоб за шкурой отправился Менедем: Соклею очень хотелось еще посидеть и поболтать с Птолемеем.

«Однако ничего не поделаешь, — сказал он себе. — В конце концов, мы получили неплохую прибыль».

Но, шагая к гавани, он не мог избавиться от чувства сожаления. Шансы покупать и продавать подворачиваются каждый день, но когда еще он сможет поговорить с правителем Египта? Да и сможет ли вообще когда-нибудь? Соклей в этом сомневался.

Когда тойкарх появился на «Афродите», Диоклей с любопытством посмотрел на него.

— Этим утром многое случилось, верно, молодой хозяин? — спросил начальник гребцов.

— О, можно сказать и так. — Соклей очень старался говорить небрежно.

Судя по выражению лица Диоклея, его стараний оказалось недостаточно.

— Во-первых, пришел раб Клейтелия и объявил, что вас с Менедемом вызвал к себе Птолемей, — продолжал келевст. — Потом появился раб Пиксодара, сказав, что тот знает — ему придется отложить сделку с шелком из-за вашего визита к Птолемею. Похоже, Пиксодар хотел обидеться, но не осмелился.

— На это я и надеялся, — сказал Соклей: куда уж бывшему рабу против генерала Александра Великого. — Оказывается, Птолемей услышал о тигровой шкуре от офицера с военного судна, который заставил «Афродиту» лечь в дрейф, и захотел ее купить.

— А. Так вот что происходит. — Диоклей медленно кивнул. — А я-то, честно говоря, гадал, в чем дело. Но это хорошие новости, очень хорошие новости.

— Несомненно. А сейчас я собираюсь взять шкуру и пойти получить за нее плату. — Соклей поднялся на борт «Афродиты», нашел кожаный мешок со шкурой и спустился обратно на пирс.

Алипет ничего не сказал, но, судя по его виду, готов был лопнуть от любопытства. Сжалившись над ним — а также рассудив, что знакомство с этим человеком может оказаться полезным, — Соклей развязал сыромятные ремешки, стягивавшие мешок, и дал своему спутнику взглянуть на тигровую шкуру.

— Ну разве это не удивительно? — негромко сказал человек Птолемея. Он погладил мех. — И что, этот зверь такой же большой, как лев?

— У нас на борту есть две львиные шкуры, и эта больше любой из них, — ответил Соклей. — Но тигр, похоже, в отличие от льва не имеет гривы.

— Ну разве это не удивительно? — повторил Алипет.

Ему понадобилось некоторое время, чтобы прийти в себя.

— Что ж, пошли обратно. Теперь я понимаю, почему Птолемей столько платит за шкуру, очень даже понимаю.

* * *

В андроне дома, который забрал себе правитель Египта, уже лежали на столе кожаные мешки, набитые серебром.

Двое слуг вытащили шкуру и расстелили ее, чтобы Птолемей мог хорошенько рассмотреть. Тот вздохнул.

— Тигровая шкура, без сомнений. Прошло пятнадцать лет с тех пор, как я видел одного из таких зверей, но я вряд ли когда-нибудь об этом забуду.

— Есть ли у вас весы, повелитель, чтобы я мог взвесить монеты? — спросил Соклей. — Так будет куда быстрее, чем если я буду их считать.

Менедем в ужасе уставился на него. Соклей чуть-чуть не угодил в беду с подобной просьбой прошлым летом в Сиракузах, а ведь тамошний правитель Агафокл не мог и мечтать сравниться в могуществе с Птолемеем.

Но генерал спросил по-прежнему мягким тоном:

— Ты мне не доверяешь, вот как?

— Я этого не говорил, повелитель, — ответил Соклей. — Кто угодно может ошибиться или иметь слуг, совершающих ошибки, а я во всем люблю точность.

— Да, я уже заметил, — сказал Птолемей. — Посмотрим, что тут можно сделать.

Его люди отыскали на кухне весы, но гири оказались нестандартными.

— Пересчитай драхмы в одном мешке, — предложил Птолемей. — А потом используй его как гирю для взвешивания остальных.

— Как скажете, господин, — согласился Соклей.

В мешке оказалась сотня драхм.

Судя по показаниям весов, в остальных было столько же — кроме одного, показавшегося Соклею странным; содержимое этого мешка он тоже пересчитал.

— Благодарю за терпение, господин. Все в порядке.

— Рад, что ты все одобрил, — сухо проговорил Птолемей. Но потом добавил: — Если бы мои люди так же ревностно относились к своим обязанностям, как ты к своим…

«У меня в услужении не так уж много людей, — подумал Соклей. — Мне приходится надеяться лишь на себя самого. Кто же еще это сделает, если не я?»

Но он ничего не сказал, даже такому добродушному правителю, каким оказался Птолемей.

* * *

Когда братья возвращались на «Афродиту», Менедем заметил:

— Я чуть не ударил тебя, когда ты решил пересчитать деньги.

— Мне и вправду нравится во всем точность, и теперь я знаю, что все и в самом деле в порядке, — ответил Соклей. — О чем говорил Птолемей, пока я ходил за шкурой?

— Так… О том о сем, — ответил Менедем, и теперь уже Соклею захотелось его стукнуть.

Менедем почувствовал это и очень постарался выразиться точнее:

— Немного рассказывал об охоте в Индии, а еще о том, как забавно там пахнет воздух.

— А. Это любопытно, но не слишком интересно с исторической точки зрения.

— А почему это должно быть интересно с исторической точки зрения? — спросил Менедем.

Вообще-то в этом был резон. Птолемей мог говорить обо всем, что ему в голову взбредет, в том числе и о тиграх и далекой Индии. Но…

— Да потому, что люди, наверное, будут помнить Птолемея даже через сто лет, как мы сейчас помним спартанца Лисандра.

— А кто это? — поинтересовался Менедем.

Сперва Соклей подумал, что его двоюродный брат шутит, и засмеялся. Потом понял, что вопрос был задан всерьез, и всю дорогу до торговой галеры помалкивал.

* * *

Утром Менедем вовсю расточал улыбки Клейтелию.

— Нет-нет, мой дорогой, — говорил он родосскому проксену за ужином (ячменный хлеб, сыр и мелкая жареная рыбешка — довольно хороший ситос, но не слишком роскошный опсон). — Просто Птолемей узнал, что у нас есть тигровая шкура, и захотел ее приобрести. Он и вправду купил ее по хорошей цене.

— Рад слышать, — ответил Клейтелий. — Считай, вам обоим повезло. У нас ведь тут бывали случаи, что люди исчезали. Когда вас потребовали привести к Птолемею, я, честно говоря, боялся худшего. Подумал, вдруг он застукал одного из вас в постели со своей женой… Эй, что с тобой, почтеннейший?

— Просто попало не в то горло, — ответил Соклей, который и впрямь подавился рыбой.

Менедем бросил на брата злобный взгляд. Соклей ответил невинной улыбкой — слишком невинной, чтобы Менедем почувствовал себя спокойно.

— Ваша сделка с Пиксодаром прошла удачно? — спросил Клейтелий.

— О да, — кивнул Менедем. — Жаль старого Ксенофана, наконец переправившегося через Стикс, но его дело, кажется, в надежных руках.

— Пиксодар — умный парень, — согласился Соклей.

— Без сомнения, но он чужеземец, — сказал Клейтелий. — Слишком много вольноотпущенников получают дела, которые раньше принадлежали гражданам полиса. Я рад, что у меня двое сыновей, и каждый день воскуряю фимиам, чтобы боги их хранили. — Он вздохнул. — С детьми может столько всего случиться, пока они растут, даже в мирное время. А уж когда разгорается война… — Клейтелий поморщился и снова вздохнул.

— Воскурение не повредит, — серьезно проговорил Соклей.

Менедем знал, что его двоюродный брат имеет в виду — оно, скорее всего, и не поможет, — но проксен этого не понял.

— Мы недавно выторговали в Книде бальзам у двух финикийцев, — продолжал Соклей. — Я был бы рад дать тебе завтра на драхму этого бальзама, чтобы отплатить за доброту.

— Спасибо большое, — ответил Клейтелий с широкой улыбкой. — Я жег мирру, но уверен, что богам полюбится новый запах, когда он коснется их ноздрей.

— Напомни мне завтра, почтеннейший, прежде чем мы вернемся на «Афродиту», и я позабочусь об этом, — сказал Соклей. — Боюсь, я слегка рассеян.

Так оно и было на самом деле, но лишь в вопросах, имевших отношение к истории, философии или там зоологии, но никогда это не касалось торговли.

Менедем кивнул с откровенным одобрением: с бальзамом хорошо придумано.

«И почему мне самому это не пришло в голову?»

Раб родосского проксена принес вино: сегодня Клейтелий заказал более крепкую смесь, чем прошлым вечером. Осушив пару чаш, он сильным, уверенным баритоном завел непристойную песню. То не был симпосий в точном смысле этого слова, но нечто вроде.

Клейтелий выжидательно взглянул на Менедема.

Мысль о Ксенофане, переправившемся через Стикс, дала толчок вдохновению Менедема, и он процитировал слова Харона, перевозчика душ умерших, из «Лягушек» Аристофана:

— Кому в места блаженного успокоения?

Кому в долину Леты, к Церберу,

В юдоль печалей, к воронам, на мыс Тенар?

Менедем и сам был на мысе Тенар в прошлом году. В нынешние времена из ничтожного места, о котором не стоило и говорить, мыс этот превратился в центр поселения наемников.

Менедем продолжал цитировать «Лягушек», нелепый спор Диониса с хором квакающих созданий.

Клейтелий от души рассмеялся.

— Это хорошая вещь, — сказал он, салютуя своей чашей Менедему, а может, и Дионису. — Ква-ква.

Проксен снова засмеялся, потом взглянул на Соклея.

— А ты что приготовил для нас, почтеннейший?

Менедем гадал, уж не прочтет ли его двоюродный брат лекцию, как частенько делал, — например, о некоем Лисандре из Спарты, который, очевидно, был важной персоной сто лет тому назад. Но у Соклея на уме было другое.

— Я? — переспросил он. — Я собираюсь рассказать о грифонах.

И он довольно подробно изложил все, что знал: о сторожащих золото грифонах севера и одноглазых аримаспах, которые, как считалось, расхищали их запасы; о том, как художники-эллины по заказу скифов изображали грифонов («Он чаще прислушивался к россказням Телефа, чем я думал», — промелькнуло в голове Менедема), и о том, как же эти самые грифоны выглядели, если и впрямь были такими тварями ужасными, какими их описывают. Однако при всем том Соклей и словом не обмолвился, что на «Афродите» среди прочего имеется череп грифона.

Кое-что из этих рассказов Менедем слышал и раньше, но он никогда не слышал столько сведений о грифонах сразу — и это невольно впечатлило его. Когда Соклей толковал о том, что его интересовало, слушать его было весьма увлекательно.

Клейтелия он, несомненно, заинтересовал.

— Браво! — воскликнул родосский проксен. — Но вот интересно, как ты можешь рассказывать об этих зверях, словно только на днях видел одного из них, если они, по твоим же собственным словам, выдумка?

— Неужели я рассказывал именно так?

По мнению Менедема, Соклей ответил слишком вкрадчиво, а оттого неубедительно. Но Клейтелий, который уже порядком выпил, не был склонен к критике. Он только кивнул, чтобы показать — да, родосец рассказывал именно так.

Соклей слегка улыбнулся загадочной улыбкой.

— Говорят, Гомер был слеп. Он никогда не видел того, о чем пел, но заставил видеть это всех остальных, и люди видят это до сих пор.

— За последнее время ты уже дважды удостаиваешь поэта похвалы, — сказал Менедем. — К чему бы это?

Соклей показал двоюродному брату язык, высунув его как можно дальше. При этом оба юноши засмеялись.

Засмеялся и Клейтелий, хотя и не понял, что имел в виду Менедем. Он выпил достаточно и доказал это, обратившись к Соклею:

— У тебя есть дар все объяснять. Ты ведь умеешь писать? Такой умный парень наверняка должен знать грамоту.

Соклей не отрицал своего умения, и родосский проксен продолжил:

— Ты должен записать то, что только что рассказал, чтобы сохранить для потомства.

— Может, однажды и запишу, — ответил Соклей. — Я уже думал об этом.

— И правильно делал. — Клейтелий отпил из чаши большой глоток. — Ну, чем займемся дальше?

— Если ты приготовил девушек, ожидающих нас в наших комнатах, я был бы не прочь прямо сейчас туда отправиться, — ответил Менедем.

— Приготовил, — засмеялся проксен. — Хорошо вам, ребята. Вы двое можете трахаться с ними до одурения, но если я возьму рабыню к себе в постель, жена будет до бесконечности меня этим попрекать. Пойдемте.

Он взял со стола лампу.

— Я отведу вас.

* * *

Войдя в комнату, Менедем кивнул рабыне, ожидающей его в постели.

— Радуйся, Эвноя.

— Радуйся, — ответила она. — Нам так и не дали заняться этим утром.

Она, без сомнения, подразумевала: «Тебе не дали заплатить мне утром».

Менедем кивнул, подумав, что, родись Эвноя мужчиной, она давно уже была бы на мысе Тенар. В ней было много качеств, присущих наемнику.

— Птолемей и впрямь хотел вас видеть? — спросила она.

— Да, — ответил Менедем.

Это, казалось, произвело впечатление на Эвною. Она приняла горделивый вид — будто, отдаваясь мужчине, встречавшемуся с великим человеком, и сама становилась более значительной персоной. Рабы часто грелись в отраженных лучах славы своих господ; в данном случае, похоже, происходило то же самое.

Менедем сорвал хитон и лег на кровать рядом с любовницей.

Как и прошлой ночью, Эвноя застенчиво возразила против того, чтобы он просто овладел ею.

— Я не хочу иметь ребенка, — повторила рабыня.

Менедем нахмурился. Считалось, что она здесь ради его удовольствия, а не наоборот. Но он ублажил ее, сев на край кровати и широко раскинув ноги. Эвноя помрачнела; это нравилось ей еще меньше, чем подставлять зад. Однако в конце концов рабыня присела на корточках между его ног и наклонилась к члену. Пальцы Менедема запутались в ее волосах, направляя и торопя любовницу.

Прошло немного времени, и она отодвинулась, слегка кашляя и давясь, нашла под кроватью горшок и сплюнула в него.

Пресытившийся и ленивый, Менедем дал ей полдрахмы. В борделе ему бы пришлось заплатить за подобное удовольствие куда больше.

Они вытянулись на кровати бок о бок. Менедем пробежал рукой по изгибу обнаженного тела женщины, потом задул лампу. Комната погрузилась во тьму, и он почти сразу уснул.

* * *

Когда Соклея разбудил резкий стук, юноше на мгновение показалось, что все случившееся прошлым утром ему просто приснилось. Как и вчера, он лежал в обнимку с рабыней Клейтелия, Фестилис, и, как и накануне, они вместе сонно и удивленно огляделись вокруг. Рассвет пробивался сквозь ставни.

Раздался еще один стук, в соседнюю дверь.

— Алипет снова здесь, — сказал Клейтелий, и Соклей убедился, что и впрямь не спит. — Птолемей хочет видеть вас обоих, немедленно.

— Но хочу ли я видеть Птолемея? — пробормотал Соклей.

Он раздраженно помотал головой. Какая разница, хочет он или нет? Даже свободный эллин понимал, что его свобода имеет свои пределы, когда имел дело с генералом Александра.

Соклей похлопал Фестилис со словами:

— Поспи еще, если можешь. Это не имеет к тебе никакого отношения.

Затем набросил хитон и вышел по двор. В тот же миг из смежной комнаты появился Менедем; он тоже не выглядел счастливым.

— Что теперь? — вопросил он Алипета.

Приближенный Птолемея только пожал плечами и сказал:

— Пойдемте со мной.

Ворча и зевая, Соклей и Менедем последовали за ним.

Как и вчера, они застали Птолемея за завтраком. В это утро, однако, он не предложил им поесть, а уставился на родосцев таким взглядом, который заставил их вспомнить все грехи и испугаться возможного наказания. Соклей очень старался сохранить бесстрастное выражение лица.

«Знает ли Птолемей об изумрудах?» — нервно гадал он.

Он бросил взгляд на Менедема. Его двоюродный брат, к счастью, был не таким человеком, чтобы выглядеть виноватым, даже если ощущал свою вину.

Птолемей выпятил крутой подбородок и прорычал:

— Почему вы не сказали мне, что, когда плыли на Книд, у вас на борту был офицер одноглазого ублюдка?

Он, без сомнения, собирался их запугать. Но, так как его прямой вопрос не имел никакого отношения к изумрудам, братья испытали скорее облегчение, чем страх.

— А почему мы должны были об этом говорить? — отозвался Соклей. — Родос свободен, независим и нейтрален. Мы можем перевозить любого, кто платит за проезд.

— Он заплатил десять драхм, господин, — добавил Менедем.

— Десять драхм за проезд от Родоса до Книда? Вы хорошо его ободрали, — сказал Птолемей.

Его гнев, казалось, испарился; возможно, он облачался в него, как человек облачается в гиматий прохладным утром — чтобы сбросить, когда солнце поднимется выше.

Птолемей смотрел на двух торговцев.

— Стало быть, вы свободные и нейтральные родосцы, вот как?

— Да, господин, — храбро сказал Соклей.

— Ну что ж, — проговорил Птолемей. — Если вы действительно послужили Антигону и заработали на этом, не послужите ли вы также и мне?

— Если мы заработаем на этом, — ответил Менедем.

— Заработаете, — заявил Птолемей тоном, не допускающим возражений. — Я заплачу талант серебра: двадцать мин — вперед, чтобы вы в пути не нуждались в деньгах, а остальные сорок будут ждать вас по возвращении на Кос.

— Талант? — прошептали Соклей и Менедем.

Шестьдесят мин, шесть тысяч драхм… Это были огромные деньги. Соклей медленно сказал:

— Ты бы не предложил нам столько серебра просто так, господин. Что у тебя на уме?

— Ты смышленый парень, верно? Я понял это еще раньше, глядя, как ты торгуешься, — сказал Птолемей. — Да, ты прав: я не заплатил бы так много за выполнение легкого поручения. Ты знаешь, что племянник Антигона Полемей в прошлом году порвал со своим дядей и перешел к Кассандру?

Менедем кивнул, в то время как Соклей ответил:

— Да, мы это знаем.

— Вот и хорошо, — быстро проговорил Птолемей. — Сейчас он отсиживается в городе Халкида на острове Эвбея. Он решил, что Кассандр ему нравится не больше, чем нравился родной дядя. Полемей ревнует к сыновьям Антигона. Понятия не имею, в чем суть его размолвки с Кассандром — я просто знаю, что она произошла. Думаю, Полемей пригодился бы мне в качестве союзника.

«Ты имеешь в виду — он пригодился бы тебе в качестве орудия», — подумал Соклей, гадая, насколько мудр правитель Египта. Если Полемей в течение года успел разругаться и с Антигоном, и с Кассандром, он вполне мог продаться любому, кто попытался бы его заполучить. Но какое их дело, пусть Птолемей сам об этом беспокоится.

— Ты хочешь, чтобы мы отправились в Халкиду?

— Верно. И доставили Полемея сюда, ко мне, — кивнул Птолемей. — Ему нужно ускользнуть с острова так, чтобы никто об этом не узнал — у Полемея нет флота, чтобы просто взять и уплыть.

— Да, у него нет судов, — согласился Соклей. — И по пути на юг ему бы пришлось пройти мимо берега Аттики. Афины уже не те, что были во времена Перикла, но все еще имеют солидный флот, а Деметрий Фалерский — ставленник Кассандра.

— Именно. Признаться, далеко не все мои офицеры соображают так быстро, — сказал Птолемей. — Воины Полемея смогут постепенно выбраться с острова на небольших судах, как только он покинет Эвбею. Кого-то он потеряет, но большинство присоединится к нему здесь. Сам Полемей — вот кто по-настоящему мне нужен. Что скажете, родосцы?

Соклею очень хотелось сказать «нет», ибо поручение Птолемея задержит их прибытие в Афины с черепом грифона. И эта отсрочка будет еще невыносимее оттого, что «Афродита» пройдет мимо берега Аттики по пути в Халкиду и обратно. Но Птолемей предоставил им с Менедемом вескую причину сказать «да» или, если посмотреть под другим углом, целых шесть тысяч маленьких причин.

Эта мысль вряд ли пришла Соклею в голову раньше, чем Менедему, который как капитан акатоса имел право решающего голоса. Он и воспользовался этим правом, ответив:

— Господин, мы согласны.

— Хорошо. Я так и думал, что вы согласитесь, как только убедился, что на самом деле вы не на стороне Антигона, — заявил Птолемей.

Он щелкнул пальцами и окликнул раба, который поспешил прочь и вернулся с хлебом, оливковым маслом и вином для Соклея и Менедема.

«Мало того что Птолемей пытался запугать нас, пока выяснял наше отношение к Эвксениду, так он еще и не хочет завтракать с нами», — понял Соклей.

— Господин, нельзя ли нам перед отплытием сделать новое рулевое весло? — спросил Менедем. — Сейчас у нас самодельное, из зеленого дерева. Мы добрались с ним досюда, но…

— Я пошлю на ваше судно плотника прямо сейчас, — ответил Птолемей и отправил с посланием еще одного раба. — Могу я еще что-нибудь для вас сделать? Я хочу, чтобы Полемей очутился здесь как можно быстрей. Вы в чем-нибудь нуждаетесь?

— В деньгах, — сказал Соклей.

Птолемей улыбнулся.

— Ах да, деньги. Не беспокойтесь. Они будут на борту вашего судна до наступления вечера.

Соклей ему верил. Множество людей, даже те, что заключают крупные сделки, солгали бы, назначив такую сумму. Другие бы бесконечно торговались. Сам Птолемей ожесточенно торговался из-за тигровой шкуры. Однако шкуру он хотел заполучить, но это было вовсе не обязательно. Тогда как привезти племянника Антигона на Кос — это совсем другое дело.

Соклею пришло на ум еще кое-что:

— А как Полемей узнает, что мы работаем на тебя, господин? Как мы убедим его, что не состоим на жалованье у его дяди или у Кассандра?

— Я уже сказал, что ты смышленый парень, верно? — просиял Птолемей. — Я дам вам письмо, запечатанное моим орлом.

Он протянул правую руку, сжатую в кулак. На одном из толстых пальцев сверкало золотое кольцо с печаткой, выполненной в виде орла — наподобие тех орлов, что изображались на его монетах.

— Письмо доставят на борт вашего судна вместе с деньгами, которые я плачу вам вперед. Что-нибудь еще?

Взглянув на Менедема, Соклей покачал головой.

— Нет, господин. Думаю, все.

— Тогда хорошо. — Птолемей был сама деловитость. — Вы хотели бы еще что-нибудь съесть или выпить? Нет? Вам понадобится Алипет, чтобы проводить вас обратно в гавань? Нет? Очень хорошо, очень хорошо. Рад был с вами побеседовать.

И спустя несколько мгновений два родосца уже очутились на улице перед резиденцией Птолемея.

— Талант серебра! — выдохнул Менедем.

— Мы его честно заслужим, — ответил Соклей. — Ради таких денег мы пройдем сквозь строй.

— Мы справимся. — Его двоюродный брат говорил уверенным тоном; впрочем, он всегда так говорил. — Вот что нам надо сделать — зайти в дом Пиксодара по дороге в порт. Нужно убедиться, что шелк будет на борту раньше, чем люди Птолемея доставят нам обещанное.

— Верно, — ответил Соклей. — И лучше поторопиться, потому что вряд ли они будут медлить.

— Я тоже так думаю, — согласился Менедем.

Братья двинулись к гавани.

— А теперь скажи, — продолжал Менедем, — когда мы шли от моря, мы прошли две улицы вперед и три в сторону, или наоборот?

— Три вперед и две в сторону, — ответил Соклей. — Почему ты не запоминаешь таких вещей?

— Не знаю, дорогой. Но мне и не нужно их помнить, когда ты рядом.

То был своеобразный комплимент — насколько Соклей вообще удостаивался похвал от своего двоюродного брата.

Они зашагали к морю.

Загрузка...