Черная аура

Cцены из жизни страны слепых

Главным направлением творчества Джона Слейдека была научная фантастика. Но интерес к детективу (особенно к «невозможным» преступлениям!), позволивший ему создать несколько блестящих произведений «на чужом поле», дал знать себя и в этом «пограничном» (как, впрочем, часто у Слейдека) рассказе. «Сцены из жизни Страны слепых» — не чистая фантастика, но их сближает с этим жанром тематика научного поиска и гуманистический подход. Подобное часто писал Герберт Уэллс, к которому отсылает само название рассказа Слейдека. А ещё один знаменитый фантаст, Айзек Азимов (также не чуждый детективному жанру), опубликовал «Сцены» в созданном им престижном научно-фантастическом журнале, аналоге EQMM в своей области.

Нашёл в сюжете отражение и ещё один интерес Слейдека — борьба с мистикой и лженаукой. С этой целью автор и вводит в сюжет, а затем блистательно решает очень оригинальную «невозможную» загадку — каким образом целая деревня может становиться видимой только раз в неделю, по вторникам? Сам Слейдек, по всей видимости, не рассматривал этот рассказ как детективный и поместил его в свой сборник фантастических, пугающих и просто абсурдных историй о странных извивах человеческой психики. А любителям детективов он демонстрирует не только яркую «невозможность», но и пример того, что можно поднимать с помощью таких загадок, ничуть не снижая их интеллектуального уровня, серьёзные и актуальные проблемы.

Переводчик хотел бы выразить благодарность Егору Субботину, без помощи которого в составлении русского аналога анаграммы этот перевод был бы едва ли возможен.

Из окна факультетской гостиной виднеется посреди огромных глухих бетонных кубов факультетских зданий маленький квадратик зеленой лужайки. На безупречных чертежах архитектора он именуется «Двориком», но никто здесь его так не называл, да и никак не использовал. Только однажды «Корки» Коркоран — но об этом позже.

Пока Беддоуз говорил об андоне,¹⁰³ я смотрел в это окно. Со своей привилегированной смотровой площадки я мог разглядеть замысел архитектора — расположение маленьких деревьев. Естественно, мне пришел в голову тот лимерик, но он вовсе не годился: это был не «Дворик», я был не Бог, да и все деревца выглядели мертвыми. В любом случае рано или поздно Беддоуз, конечно, сам его процитирует.

«Нет», — думал я... Собственно, вот что я подумал: «Как глупо сажать деревья там, где нет света. Даже птицы боятся спуститься к ним, в тень философского факультета, или психологического, или какой он там. Я здесь уже два года и до сих пор не могу сориентироваться...»

Розовый носик крысы свернул в последний угол, наткнулся на съедобную приманку и замер. Доктор Смит снял показания электрического таймера.

— Восемь целых и две девятых секунды, — объявил он. — Проверите, Лэтем?

Я изучил цифры и ввел их в базу.

— Очень хорошо, — сказал я. — Лучше, чем можно было ожидать.

— Да, даже Беддоуз не сможет это объяснить. Хотя, несомненно, попытается. Дело за тобой, Горький.¹⁰⁴

Коркоран склонился над лабиринтом, вежливо ожидая, пока крыса закончит поедать награду. Затем он поднял зверька и погладил большим пальцем по животу, напевая: «Умный мальчик, очень умный мальчик. Подожди, пока услышит Беддоуз, ага?» Животное цеплялось лапками за его рыжую бороду.

Смит ухмыльнулся.

— Именно поэтому я и настаивал, чтобы мы приняли все возможные меры предосторожности против ошибок. У нас должны быть четкие записи, трижды проверенные. Ведь если нам трудно в это поверить, как, по-вашему, это сможет зацепить твердо бихевиористический ум¹⁰⁵ доктора Беддоуза?

Уловив намек, Коркоран перевернул крысу и прочитал идентификационный номер. Мы со Смитом оба удостоверились, записали его, и Коркоран отнес зверька в клетку в другом конце комнаты.

— Не забывайте Ариадну, — сказал Смит.

Я открыл черную клетку, подвешенную над лабиринтом, и вытащил ее: крупную самку крысы, выступавшую нашим экспериментальным «передатчиком». Хотя все мы уже знали, как выглядит Ариадна, но все же прочли и записали ее номер.

Вся эта суетливая деятельность мне наскучила. Это была проверка экстрасенсорного восприятия у животных. Спланировал все доктор Смит, оборудование спроектировал Коркоран, так что, конечно, у них была причина возбудиться: все шло хорошо. Поскольку в нашей группе исследований паранормальных явлений, как всегда, не хватало персонала, я был задействован как наблюдатель. Сам принцип был довольно интересен, не в пример кропотливо прорабатываемым нюансам — за исключением того, что я меньше выполнял свою настоящую работу — создание Библиотеки паранормальных явлений. Настоящая работа, каталогизация писем из реального мира за пределами Страны слепых.¹⁰⁶

Тем не менее наш эксперимент мог пролить свет на некоторые моменты. Выглядел он так. Крысе, попадавшей в наш лабиринт «чистой», требовалось в среднем не менее четырнадцати секунд, чтобы преодолеть тупики и отыскать приманку. При втором испытании это время сокращалось, и так далее. После примерно двадцати попыток оно могло уменьшиться до двух секунд.

Чистый бихевиоризм, и все. Но Смит повернул проблему иначе.

Ариадна была крысой, много раз пробежавшей лабиринт. Ей почти никогда не требовалось более двух секунд. Мы поместили ее в клетку, подвешенную в нескольких дюймах выше лабиринта, по которому бегали другие крысы.

Выкрашенная матово-черным клетка имела двойное сетчатое дно, а белый лабиринт ярко подсвечивался. Это позволяло Ариадне незаметно наблюдать за происходящим внизу. Она могла видеть приманки и путь к ним и была достаточно голодна, чтобы захотеть их съесть. Мы надеялись, что она сообщит о своем страстном желании другой крысе, пытающейся преодолеть лабиринт.

Замысел состоял в том, чтобы прогнать по лабиринту двадцать крыс, до сих пор его не видевших, дав каждой только одну попытку. При запуске десяти крыс наверху будет Ариадна, посылающая вниз телепатические сигналы, ускоряющие прохождение лабиринта — как мы надеялись. Остальные десять служили контрольной группой; в их случае клетка наверху была пуста.

Чтобы изолировать возможное экстрасенсорное восприятие, нам следовало устранить любые различия между подопытными и контрольными крысами. Они не должны были ощущать присутствие или отсутствие Ариадны обычными способами. Это означало не только черную клетку-невидимку, но и другие устройства, разработанные изобретательным Коркораном, чтобы скрыть издаваемые ей звуки и запахи и даже тепло ее тело.

Пока что контрольные крысы вели себя, как и ожидалось, преодолевая лабиринт примерно за четырнадцать секунд. Но подопытные крысы, умные маленькие бестии обоего пола, делали это за восемь секунд. После чего Смит сообщал: «Статистически значимо», а Коркоран добавлял: «Ошеломляюще!»

Я только пожимал плечами. Зачем тратить время, пытаясь доказать существование экстрасенсорного восприятия другим ученым, если все доказательства только у нас? Почему бы вместо этого не попытаться узнать больше об экстрасенсорном восприятии и всех этих психических явлениях?

Так что мне было скучно, а Смит и Коркоран, все больше возбуждаясь, дошли уже до предела. Когда мы собрались запереть все на ночь, Коркоран забеспокоился.

— Меняя воду в клетках, я ощутил сквозняк, — сказал он. — Надеюсь, там одинаковая температура.

Смит поднял бровь.

— Ты слишком много беспокоишься, Горький. Если это действительно имеет значение, поставь на дверь заглушку от сквозняков.

— Думаю, это не так уж важно. Просто... и вот еще что. Вы знаете, что за клетками в стене зеркало? Для кого строили эту лабораторию? Для волнистых попугайчиков?

— Давайте все запрем и пойдем, — предложил я. Смит произнес то же самое, вытащив карманный калькулятор и тыкая по его кнопкам. Некоторое время мы ждали. Даже когда Коркоран, наконец, присоединился к нам, он все еще бормотал, что двери не помешала бы полоска войлока.

— Вам нужно выпить, — сказал я.

Теперь я понимаю, что Коркорану действительно надо было избавиться от мертвой хватки материального мира. Он слишком тесно работал с вещами, создавал их и чинил, по дороге теряя связь с людьми. Например, потратил слишком много времени, рисуя лабиринты на белом картоне и вырезая их бритвенными лезвиями. Это и привело к одному из его самых неприятных столкновений с Беддоузом.

Он сказал Беддоузу:

— Я сделал из картона эту маленькую модель пирамиды Хеопса. Знаете, что если каждый день пользоваться бритвенным лезвием, но на ночь убирать его под модель пирамиды, то оно никогда не затупится?

Любой, у кого есть здравый смысл, никогда бы не сказал этого Беддоузу, существу, плававшему в своем собственном море скептицизма. Беддоуз только и проговорил: «В самом деле?» Но Коркоран не мог это просто так оставить.

— Именно, — сказал он. — И что вы на это скажете?

— Звучит как хорошая новость для производителей картонных моделей пирамид и плохая — для производителей бритвенных лезвий. Как вы это объясняете?

Коркоран ухватился за эту возможность.

— Ну, мы знаем, что металлические лезвия сделаны из кристаллов. Если они изнашиваются, то их, вероятно, можно вырастить заново. Мы также знаем, что кристаллы выращиваются при наличии соответствующих магнитных полей...

— Картон — хороший магнетизатор? — проговорил Беддоуз. — Ага. Ну, когда я увижу должным образом произведенный эксперимент, который установит эту «истину», я займусь ей. Тем временем хотел бы напомнить вам об одной бритве, не нуждающейся в заточке с 1350 года, а именно бритве Оккама.¹⁰⁷ Это принцип — не ищите сложных ответов, пока не удалось найти простые.

Мне вновь вспомнился этот разговор.

Доктор Гарри Беддоуз с легкостью мог бы совершить убийство и избежать наказания хотя бы потому, что его невозможно было бы опознать: у него не было лица. Припоминались тяжелая фигура, помятый серый костюм, какие-то глаза, выглядывающие сквозь толстые стекла очков, но не более того. Не было — и тут не подберешь иного слова — не было души.

Каждый вечер его можно было застать в шесть часов сливающимся с одним из углов факультетской гостиной. Он стоял спиной к большому окну, перед ним раскидывался простор бледно-зеленого ковра, а у локтя стояла переполненная пепельница.

Эта гостиная походила на зал ожидания в любом аэропорту: пластиковые столы, хромированные стулья и линии перспективы, не оставляющие глазу места для отдыха. Вместо этого глаз будет бегать и бегать, словно пытаясь отыскать потерянного родственника, но задержится в конечном счете разве что на пятне в углу.

Мы неизбежно вынуждены были выпивать с Беддоузом и страдать от его насмешек. Смит говорил, что нам повезло иметь в качестве адвоката дьявола столь решительного скептика, как Беддоуз, всегда готового проверить наши теории вплоть до полного их уничтожения.

* * *

В тот вечер мы обсуждали последнюю книгу Артура Кестлера¹⁰⁸ а о странных совпадениях.

— Имейте в виду, — сказал доктор Смит, — я не совсем уверен в значимости всех этих случаев. Но, согласитесь, некоторые из них весьма интригуют. Возьмем, например, человека, бросившегося под поезд лондонской подземки. Тот задел его, но не переехал. Ведь в это самое мгновение какой-то пассажир дернул стоп-кран. Поезд останавливается как раз вовремя.

Глаза Беддоуза за толстыми стеклами очков расширились.

— Если бы только Кестлер знал, где остановиться, — проговорил он.

— В каком смысле?

Беддоуз вздохнул.

— В том смысле, что эта история — слух, единственный, по-видимому, источник которого, установленный Кестлером, врач в больнице. Сам он при аварии не присутствовал. Если мы не можем проверить факты в рассказе, зачем его повторять?

— Не понимаю, — сказал я. — Что с ним еще делать?

— Сделать из него еще более глубокомысленную историю. Сказать, что пассажир был братом-близнецом человека, бросившегося под поезд. Или сказать, что предыдущей ночью пассажир предчувствовал катастрофу. Он заснул и...

— Презабавно, — проговорил Смит. — То есть вам кажется, что это случай из разряда «не путайте меня с фактами»?

Беддоуз закурил и бросил спичку на пол.

— Полагаю, что факты могут смущать, когда мы говорим о совпадениях. В конце концов, есть ли хоть что-то несущественное? Самые тривиальные события внезапно обретают «смысл», не так ли? Человек смотрит в зеркало, бреется и говорит: «Сегодня отращу усы». За тысячу миль оттуда в этот же момент другой человек решает сбрить усы. Все это часть единого плана? Закон сохранения?

Я попытался заговорить, но он продолжал:

— Или, предположим, у меня есть гончая, у Коркорана орел, а у вас, Смит, пасека. Пытается ли Вселенная придать некое значение нашей встрече здесь?

Я задумался над странным совпадением — всего несколько минут назад Коркоран упомянул зеркало, а теперь Беддоуз выбрал как пример зеркала и животных. Зеркало и клетки для животных...

— Все возможно, — сказал я.

— Но не все одинаково важно, Лэтем. Будь это так, мы бы с пользой тратили свое время на поиск сообщений в любой тарелке алфавитного супа.¹⁰⁹ — Он постучал сигаретой в сторону пепельницы, и хлопья с окурка поплыли на ковер.

Чистенький ум, неряшливый человечек. Беддоуз, сеятель пепла.

Серия испытаний завершилась, и, к моему разочарованию, Смит предложил подождать неделю, а затем попытаться повторить превосходные результаты. Коркоран занялся чертежной доской, придумывая новые планы лабиринтов. Смит вернулся к своей книге, «Новые горизонты в Пси», а я — к каталогизации.

Наша Библиотека паранормальных явлений состояла примерно из двух тысяч писем, которые следовало прочесть, подшить и, если это было перспективно, заняться ими. Я составлял перекрестные указатели и пытался угнаться за десятком новых писем, получаемых еженедельно.

Некоторые из них были нам явно бесполезны. Время от времени мы получали безумно звучащее письмо, зачастую непонятное и неизменно жалкое: «Я Святой Дух мои вроги скора узнают к своему ужассу что мои лучи силы нельзя отрицать нельзя отрицать...» Они сразу подшивались в папку.

Конечно, встречались и розыгрыши. Один человек описывал предположительную телепатическую связь с братом-близнецом. Рассказ занимал несколько страниц, становясь все более невероятным, и кончался так: ...«и когда его повесили, умер именно я!» Ха-ха и хм. К счастью, обычно такие письма было легко опознать по их беспомощно каламбурным подписям: В. Б. Рируя, О. Хисп, Ури Бестселлер и прочие могли бы отыскать свои письма в моей мусорной корзине. Меня искушала мысль сохранить шуточные письма и проанализировать их, чтобы попытаться выяснить, что заставляет людей насмехаться над психическими явлениями. Но я уже знал ответ: он был так же ясен в каракулях бедной мисс Рируя, как и в колкостях доктора Беддоуза. Страх свободы.

Впрочем, подавляющее большинство наших писем приходило от здравомыслящих, искренних и вполне неглупых людей. Обычно такой человек получает некий загадочный, даже необъяснимый опыт: сбывшийся сон, предчувствие или случайная встреча с приятелем в другом городе. Он знает содержание телеграммы еще до прочтения. Обнаруживает, что думает о ком-то, кого не видел годами и кто как раз звонит ему по телефону. Смутные видения, чувство дежавю... Редко их легко подтвердить, но все это создает фон, свидетельствующий, что нечто происходит.

Но в одном письме излагалась история, одновременно жуткая и несомненная. Я прочитал его дважды, а затем, бросившись по коридору, заколотил в дверь кабинетика доктора Смита.

— О, это вы, да? Что случилось?

— Прочтите это, — сказал я. — Наш эксперимент ничто по сравнению с этим!

Он посмотрел на меня и рассмеялся.

— Видели бы вы свое лицо! Вы выглядите так, словно сами только что испытали некий экстрасенсорный опыт, Лэтем.

— Почти что испытал, читая это. Письмо от мистера Деркелла. Он видел исчезающую деревню — целый городок тюдоровской архитектуры с дымящимися трубами просто растворяется в никуда!

— В самом деле?

— Я знаю, что это звучит безумно, но есть и второй свидетель. Более того, это, похоже, связано с исчезновением третьего лица. Подождите, Беддоуз еще затупит свою бритву Оккама!

Пока Смит читал письмо, я наблюдал за ним: доктор Эфраим Смит, изможденный, аскетичный мужчина лет шестидесяти с небольшим, с копной седых волос и черными, пристально смотрящими глазами. В Голливуде он мог бы сыграть ветхозаветного пророка.

Его облик вкупе с тем фактом, что он предпочитал писать книги от руки, сидя за старым столом с откидывающейся столешницей, делал его своего рода местным чудаком — такая уж там была местность. Он уже стал предметом нескольких полушутливых слухов:

«Доктор Смит — вегетарианец? Правда ли, что он спит всего четыре часа?»

В действительности в нем не было ничего ни фанатичного, ни эксцентричного. Это был упрямый химик-практик, автор известного учебника по полимерам. Десять лет назад умер его брат. Доктор Смит совещался с медиумами, сталкиваясь с обычной смесью разочаровывающей неопределенности и сверхъестественной истины. Он решил сосредоточить свое внимание ученого на психических изысканиях- в свободное время. Но преходящий интерес может стать призванием: теперь он возглавлял нашу группу исследований паранормальных явлений.

Доктор Смит вернул мне письмо.

— Пугающие детали, — сказал он. — Вы займетесь этим?

— Естественно. Если хотя бы половину из них можно подтвердить, это как раз то, что нам нужно. Только представьте: деревня, которая не существует, кроме как...

— Кроме как по вторникам! — Он покачал головой. — Очевидно, это не галлюцинация, а для миража слишком много деталей.

— Возможно, в пространственно-временном поле произошел своего рода разрыв. Может ли он видеть деревню, существующую в каком-то другом времени или месте? Или в некой иной вселенной, движущейся параллельно нашей?

— Возможно, — проговорил он. — В конце концов, наше представление о структуре пространства и времени действительно очень расплывчато. Там хватает вопросов, на которые мы не знаем ответа, не так ли? Те же черные дыры. Некоторые ученые подозревают, что это именно те «разрывы», которые вы упомянули. Если так, то это может помочь в объяснении многих действительно загадочных явлений: беспричинные события, подобные совпадениям у Кестлера, начинают обретать смысл, если удастся отбросить представление, что во временном потоке причины предшествуют следствиям. Конечно, это также сможет объяснить экстрасенсорное восприятие. Почему мы обнаруживаем «два разума с одной мыслью»? Просто потому, что разумы не привязаны к здешнему времени и пространству.

Мы еще немного поговорили. Теория в целом звучала трудно для понимания, но я чувствовал, что могу постичь ее интуитивно: разум — это не мой разум, или ваш разум, или разум Смита, а своего рода энергетический океан, в который и погружены мы, все мыслящие существа.

— Мне лучше начать проверку фактов в этом месте, — сказал я, собираясь уходить. — Кстати, пока я не найду им подтверждение, ни слова Беддоузу, хорошо?

О нашем эксперименте с животными мы Беддоузу тоже не собирались подробно рассказывать, по крайней мере пока не будет завершен второй цикл испытаний. Но однажды, когда мы осуществили его только наполовину, самодовольство Беддоуза нарушило даже обычный запас спокойствия Смита.

Разговор начался довольно невинно, и тут Коркоран упомянул Ури Геллера.¹¹⁰

— Ури Геллер? — спросил Беддоуз. — А, вы имеете в виду израильского десантника.

Коркоран поинтересовался, подразумевается ли здесь шутка.

— Нисколько. Кажется, он был десантником. Удивительно. Не понимаю, как он это делал.

Смит улыбнулся, показав зубы.

— Очень забавно. Подразумевается, что вы вполне понимаете, как ему удалось во время одного телевизионного выступления заставить стоящие часы тикать по всей Британии.

— У меня есть мысль, да. Согласно одному новозеландскому исследованию, если поиграть со стоящими часами, они, скорее всего, начнут тикать. Собственно говоря, есть где-то сорок процентов вероятности, что продолжат тикать они несколько дней. Нет, меня поражают как раз прыжки с парашютом.

Коркоран подмигнул мне.

— Возможно, у доктора Беддоуза есть экстрасенсорное представление, как Ури делает то, что он делает с ложками. Может быть, нам стоит изучить доктора Беддоуза?

Беддоуз попытался изобразить голос Ури Геллера.

— Вы хотите, чтобы я стал предметом обсуждения? Я? Но говорю вам, я не знаю, откуда беру эту силу. Быть может, от Бога. Или от своего агента.

Не засмеялся никто, кроме Беддоуза.

— Почему бы вам однажды не рассказать, во что вы верите? — спросил я. — Если верите во что-нибудь.

— В мысленное общение, — сказал он. — Думаю, это вполне возможно. Конечно, как фокус. Кто-то производит положенные гримасы, звуки и жесты, но не всегда бывает понят.

— Смейтесь, пока можете, Беддоуз, — промолвил Смит и рассказал ему про наш первый цикл экспериментов.

— Ариадна? — спросил Беддоуз. — О да, понимаю. Ведет их через лабиринт. Очень хорошо.

Смит поморщился.

— Думаю, вам придется признать, что и наши результаты смотрятся неплохо. Я немного поработал с ними и считаю, что мы можем исключить случайность. Вероятность случайного совпадения — один шанс против четырехсот с лишним тысяч.

Беддоуз еще сильнее осыпал ковер пеплом.

— Согласен. Такой возможности быть не может.

Коркоран выглядел раздраженным.

— Произнесите это для меня по буквам, а?

— С удовольствием. Если я слышу о крысе, которой нужно четырнадцать секунд, чтобы пробежать лабиринт, но она делает это всего за восемь секунд, я сразу же предполагаю, что эта крыса имеет некоторый опыт лабиринтов. Была ли исключена такая возможность?

— Абсолютно, — сказал Смит.

Коркоран вскочил, опрокинув свой стакан.

— Вы двое можете, если хотите, сидеть здесь и слушать завуалированные обвинения в мошенничестве, — сказал он. — С меня достаточно. Выпустите меня отсюда.

Мошенничество? Тогда я подумал, что Коркоран просто слишком живо отреагировал на глупый вопрос Беддоуза. Потом узнал, что бедняга «Горький» уже сходил с ума.

* * *

Мы завершили вторую серию экспериментов, вновь успешно. Коркоран был странно молчалив и подавлен. Большую часть времени он проводил за чертежной доской, составляя планы все новых лабиринтов — в куда большем количестве, чем мы когда-либо могли использовать. Он мог неистово трудиться по нескольку дней, а затем внезапно отбросить ручку и хлопнуть дверью, бросив пару слов насчет прогулки. И не возвращался часами.

Мы со Смитом не могли этого объяснить.

— Думаю, Беддоуз поверг его в депрессию, — сказал я, — принижая нашу работу. Коркоран много трудился.

— А? — оторвался от своих расчетов Смит. — Нет, не думаю, что это правильный ответ. Полагаю, на него действует сам эксперимент. Понимаете, он работал так упорно, надеялся так страстно — а затем все сработало как положено. Это как оказаться в долгом заточении и, наконец, увидеть, как дверь камеры распахивается. Страх свободы. Будем надеяться, он скоро с ним справится.

Но Коркорану, похоже, делалось только хуже. Рассказывали про случай в столовой, когда Коркоран увидел отражение собственного лица в ложке и принялся кричать. Мне довелось видеть одну из его долгих прогулок — он нарезал круги вокруг одного и того же здания.

Я все еще был убежден, что каким-то образом причиной здесь послужил Беддоуз. Постепенно я начал приходить к мысли, что если смогу однажды сокрушить Беддоуза, разбить его твердую скорлупу еще более твердым доказательством, то Коркоран сумеет увидеть его таким, каков тот на самом деле. Это должно помочь.

Беддоуза невозможно было привлечь комментировать наш эксперимент. Единственным выходом, казалось, было показать ему письмо Деркелла. Историю столь странную и захватывающую нельзя проигнорировать. Я перечитал ее: мистер Деркелл увидел статью о нашей группе в воскресной газете. Он был менеджером по продажам электроники и недавно перебрался в Бленфорд-Ньютаун, откуда ежедневно ездил на работу в Кастервич, примерно в десяти милях оттуда.

По утрам я предпочитаю боковую дорогу, чтобы избежать пробок. Однажды во вторник я, как обычно, выехал из Бленфорда, но ехал медленно. Стоял прекрасный день, у меня хватало времени, а осенняя листва была слишком красивой, чтобы ее не замечать. И тут у меня случилось видение.

Тогда это было не видение, а просто сюрприз. Справа, за рощицей, промелькнула деревня. Я знал, что там не может быть никакой деревни, поэтому не спускал с этого места глаз. За рощицей был большой холм, а потом — никакой деревни! Ничего, кроме пустынных полей, как и всегда.

Я продолжал следить за этим местом. Через неделю — снова во вторник — я взял с собой жену (ей нужно было сделать кое-какие покупки в Кастервиче), и тогда увидел деревню снова. Я нажал на тормоз, сдал назад, и мы оба пригляделись. Ошибиться было невозможно. Мы различали вдалеке несколько фахверковых домов и дымящуюся трубу. Жена достала карту и нашла там то, что, как ей показалось, должно быть местом со странным названием Нопи. „Нопи? В Англии?" — сказал я. — „Дай-ка мне взглянуть". Но она уже убрала карту обратно. Больше мы не смотрели на нее, пока не доехали до Кастервича. Вы не поверите, но никто из нас не смог отыскать эту деревню! Знаю, что моя жена не так уж хорошо читает карты, но мы изучили весь этот район (левый нижний угол карты) и не нашли ничего, что напоминало бы название Нопи.

Я не мог перестать об этом думать. Наконец, я отправился в бленфордскую полицию. Там сказали, что никогда не слышали, чтобы в Британии была деревня под названием Нопи, а на этом месте вообще нет и никогда не было никакой деревни. Думаю, они решили, что я пьян, обкололся или сошел сума!

Я немного исследовал этот вопрос сам. Узнал, что это пастбище принадлежит фермеру по имени Летуорти. Связался с ним и встретился. Он не только не мог мне помочь, но и сам был полон подозрений. Наконец, он поделился ими: его жена исчезла! Он ушел на рынок — во вторник! — и по возвращении обнаружил, что она ушла. Когда я спросил его, есть ли у него какое-то объяснение, он пробормотал что-то вроде того, что ее утащила теплица!

Это было для меня уже слишком; я решил, что мне не следует знать правду вовсе. Исчезнувшая деревня, исчезнувшая женщина, теплицы и все эти дела с картой — я просто сдался. Вскоре мы переехали в Кастервич, и я постарался забыть обо всем этом. Но время от времени меня все еще мучают вопросы. Особенно по вторникам!

Искренне ваш,

Ф. X. Деркелл

— Это ваше доказательство? — спросил Беддоуз, возвращая письмо. — И если так, то доказательство чего?

Мне было трудно выразить это словами.

— Доказательство, что... что Деркеллы видели нечто такое, чего не следовало видеть по вашим законам науки. Это событие выходит за рамки обыденных объяснений. Полагаю, что Деркеллы — экстрасенсы, или что это место временами психически чувствительно. Другого объяснения просто нет.

— Есть множество других возможных объяснений, — проговорил он. — Не все из них, конечно, верные. Тем не менее, я полагаю, что эту проблему можно решить очень быстро — если вы действительно этого хотите. Могу я ей заняться?

— Само собой, — ответил я. — Как много времени вам нужно?

— Зависит от обстоятельств, — сказал он. — Что вы уже сами выяснили?

Я рассказал ему, что написал Деркеллу, в бленфордскую полицию и в местную газету. Миссис Деркелл подтвердила рассказ мужа, а полиция вспомнила его расспросы. «Блен-форд Газетт» была осведомлена об исчезновении миссис Летуорти, но принимала версию полиции, что она просто сбежала с другим мужчиной.

— И никаких экстрасенсорных подводных камней? — спросил Беддоуз. — Любопытно. Но очень полезно. Думаю, я смогу все прояснить за... скажем, за два часа?

— Или не сможете, — возразил я.

— Почему же? Вы же сами говорите, что возможно все.

Но чудес не ждите, если понимаете, о чем я.

Снаружи я заметил Коркорана, вновь обходящего со всех сторон все то же здание.

— Что вы делаете? — спросил я. — Ищете что-то?

Он засмеялся.

— Да. Ищу выход.

Я хотел уйти, но он схватил меня за руку.

— Подождите минутку, Лэтем. Я хочу вам кое-что сказать. Сделать признание.

Мы зашли в пустынный «Дворик» и сели на траву. Коркоран уставился на полумертвое деревце и процитировал это. Лимерик, который я всегда ожидал услышать от Беддоуза:

— Это и есть признание? — сухо проронил я. — Ведь это я уже слышал.

— Ах, но чего все мы не слышали? И не видели? Особенно видели. В зеркале. Мысли при бритье. Бритвой Оккама? Нет, она отрезает оба пути. Лучше начну сначала.

— Лучше начните, — сказал я. — И постарайтесь быть осмысленнее.

— «Позаботься о смысле, звуки позаботятся о себе сами», — процитировал он. — «Алиса в Зазеркалье»?¹¹¹

— Думаю, что так. Но что...

— Но этот заголовок длиннее, не так ли? «И что она там нашла». Истину?

— И какую же истину вы хотите мне поведать? — Внезапно я подумал, что знаю: Коркоран собирается сознаться, что каким-то образом подтасовал наш эксперимент, чтобы тот сработал. — И как она связана с зеркалами и деревьями во «Дворике»?

— Зеркала? Вы все сами увидите. Деревья во «Дворике»? Видите ли, то, что невидимо, то и немыслимо; что немыслимо, то не существует. То, что происходит, когда никого нет, касается только Никого,¹¹² не так ли? Все в порядке, вот моя маленькая история. Корки в Зазеркалье, и что он там нашел. Помните, как я искал кусочек войлока для двери?

Через секунду я вспомнил.

— Вы беспокоились, что в лаборатории сквозняк.

— И продолжал беспокоиться. Однажды вечером по ходу второго цикла экспериментов я был в лаборатории со Смитом и снова подумал про это. Вспомнил про дверь в коридоре, за которой может быть кладовка уборщиц или что-то вроде того, и подумал, что там может найтись кусок тряпки. Извинился и пошел посмотреть. Это была вовсе не кладовка. Это была смотровая. Факультет психологии, должно быть, использовал ее для экспериментов, пока мы не забрали это помещение. Вы помните то настенное зеркало за клетками. Это оно. Одностороннее стекло. К несчастью, я смог заглянуть внутрь лаборатории. Там возился с лабиринтом Смит. — Он потер лицо обеими руками и проговорил: — Господи, прости меня за то, что я смотрел!

— Я не понимаю.

— Он гонял крысу по лабиринту. Ту же самую крысу, два или три раза. Тренировал, чтобы та набрала скорость. Я продолжал смотреть и разглядел, в какую клетку он ее вернул. На следующий день мы взяли именно ту крысу и проверили ее. Естественно, она пробежала лабиринт всего за восемь секунд. Вовсе не экстрасенсорные флюиды — просто чертова махинация Смита.

Я не поверил и так и сказал ему.

— Какая разница, верите ли вы? Скажите, что я свихнулся, назовите меня лжецом — я все равно должен был вам сказать. Должен был признаться, понимаете? Ведь это я все испортил. Я заглянул — а никакого чертова дерева не было! Ничего не было, понимаете? Никакого чертова дерева!

Он вскочил и схватил деревце, пытаясь вырвать его с корнем. После минутной борьбы он сдался.

— Успокойтесь, — сказал я. — Предположим, Смит немного сжульничал, и что с того? Это не конец света. Мы знаем, что у него долгая и успешная карьера ученого, и он сделал ее не обманом. Возможно, он просто немного усилил статистику, чтобы подчеркнуть наш случай. В конце концов, существует множество других свидетельств экстрасенсорного восприятия.

— Да, и теперь я задаюсь вопросом, насколько точны они. Как много там других Смитов? Нет, мы застряли в лабиринте на веки вечные. Во что верить? В доказательство бытия очередного Смита?

— Нет, — сказал я. — В доказательство изнутри. Мы знаем, что есть нечто большее. Мы знаем, что мир больше и глубже, чем кажется.

— В самом деле? А как насчет доктора Эфраима Смита — знает ли он? И если знает, то почему решил, что надо смошенничать!

* * *

В шесть часов я застал Беддоуза одного в факультетской гостиной. Коркоран ушел к себе в комнату. Смит давал интервью на местном телевидении.

— Вы нашли деревню Нопи? — резко начал я.

— Нопи? А, деревня на карте. Да, думаю, что нашел. Но она не имеет ничего общего с тем, что видели Деркеллы. — Беддоуз закурил. — За исключением психологического аспекта.

— Галлюцинация? — Я пристально смотрел на него, пока он не отвел глаза.

— Не думаю, — проговорил он. — Ответ, который я получил, может быть ошибочным, но, похоже, объясняет все. Он зависит от внимательного прочтения письма. Например, «моя жена не так уж хорошо читает карты». Надо также вспомнить, что миссис Деркелл, должно быть, сильно нервничала. Ее муж без предупреждения на безлюдной проселочной дороге внезапно «нажал на тормоз». Затем он показывает ей деревню, которая, по его же словам, не существует. Она нащупывает карту и находит название Нопи. Затем они не могут обнаружить его. Полагаю, что чернила на их печатной карте не исчезают со временем.

— Поскольку это «невозможно»? — спросил я. Он протянул мне клочок бумаги. Я увидел, что это уголок карты, где одно слово жирно обведено кружком: нопи.

— Не в левом нижнем углу, — пояснил он. — В правом верхнем. Заметьте, что все остальные топонимы, кроме Нопи, перевернуты. Деревня называется пион, и она в совсем другой части графства.

Я отдал ему листок обратно.

— Пион. Сразу вспоминаются теплицы. Полагаю, вы каким-нибудь фокусом с картой объясните и исчезновение миссис Летуорти?

Он улыбнулся, если это можно было так назвать.

— Нет, думаю, здесь фокус с календарем. Не кажется ли вам странным вся эта история со вторниками?

— Естественно, кажется.

— Я имею в виду, странной в том смысле, что вторник — базарный день? Когда мистер Летуорти будет, вероятно, отсутствовать на ферме?

Я не ответил, и он продолжал:

— Предположим, что версия полиции правильна. Миссис Летуорти не «исчезала», а просто сбежала с другим мужчиной. Это означает, что она, должно быть, встречалась с ним до того и вполне могла делать это по вторникам. Давайте допустим еще более смелое предположение: профессия этого человека заставляла его водить необычный автомобиль, который нельзя было парковать неподалеку от фермы Летуорти.

— Или это лунный человечек, — сказал я.

— Хватит. Давайте забудем о нем и посмотрим на письмо. «По утрам я предпочитаю боковую дорогу», — пишет мистер Деркелл. И это говорит о том, что есть главная дорога, которую он предпочитает вечером — когда спешит домой с работы.

— Согласен, но что с того?

— Это дает нам два вида на Бленфорд-Нью-Таун, где он живет, — сказал Беддоуз. — Один за его спиной утром и, возможно, совсем другой, предстающий перед его глазами каждый вечер.

— О, так это Бленфорд он видит сквозь деревья, — проговорил я не без сарказма. — Глядя направо, он видит город, который на самом деле позади него. Должно быть, все это сделано с помощью зеркал.

— Я как раз собирался это предложить, — сказал он. — Таинственная деревня едва ли является галлюцинацией, она слишком четко различима для миража. Остается одно естественное объяснение: зеркало или что-то вроде него ставят за этой рощицей каждый вторник.

Мне пришлось громко расхохотаться. Самым прискорбным образом Беддоуз продолжал хвататься за тончайшие соломинки «естественных» явлений, только бы не взглянуть в лицо очевидной истине.

В противоположном углу факультетской гостиной несколько человек столпилось у телевизора. Я расслышал доносящийся до нас голос Смита, но не мог разобрать, что именно он говорит.

Беддоуз продолжал свой фарс:

— Естественно, я задался вопросом, какое огромное зеркало может быть столь легко переносимым, чтобы соответствовать всем условиям. Я послал телеграммы с оплаченным ответом мистеру Летуорти и в местные полицию и газету, поинтересовавшись, известна ли им профессия человека, предположительно сбежавшего с миссис Летуорти. Они подтвердили то, что я и подозревал. Этот человек водил большой фургон...

Телевизор производил слишком много шума, да и, в любом случае, гипотезу Беддоуза я нашел скучной. В каком-то смысле ему отвечал по телевизору Смит, но Беддоуз был слишком глух и слеп, чтобы это заметить. Он бормотал:

— ...с большими листами, закрепленными по его бокам. Что-то такое перевозимое... несомненно припаркованное там, за рощицей. Вот. Соответствует ли эта возможность фактам?

— Простите, — сказал я, — думаю, что упустил суть.

— Я говорю, что все знают — приятель миссис Летуорти был стекольщиком.

Голос Смита внезапно послышался громче и яснее:

— ...как и в области поэтического или художественного опыта, мистик видит все яснее и глубже, хотя бы временами. Проницание — внезапная вспышка чистого понимания. Вот что нас здесь интересует. Психические явления, собственно говоря, лишь малая часть.

Журналист спросил, назовет ли он себя рационалистом.

— Ну, есть рационалисты и рационалисты, понимаете? Возьмем, к примеру, рационалистический ответ на парадокс Рассела:¹¹³ «В деревне есть цирюльник, бреющий всех мужчин, которые не бреются сами. Бреется ли он?» Видите, что получается: если он бреется, то не бреется, и так далее. Рационального ответа нет, кроме как «такой деревни не может быть». Но истинный мистик, человек видения, скажет: «Почему же нет?» В самом деле, почему? Понимаете, Человек — сам по себе парадокс. Он несомненно конечен, но легко может вообразить безбрежные бесконечности...

* * *

Полагаю, в это самое время бедняга Коркоран резал себе бритвенным лезвием запястья.

Все мы несем ответственность за смерть Коркорана. Я, потому что сидел и обсуждал с Беддоузом его бессмысленные теории, вместо того, чтобы побыть с ним. Смит — если то, что Коркоран рассказал мне, правда — за кратковременную утрату им веры. И больше всех Беддоуз за его ненависть к любой красоте тонкого и таинственного, ко всему, что он не способен незамедлительно свести к короткой формуле, всему, что он не может разрезать бритвой Оккама. И, наверняка, именно его безжалостный скептицизм довел «Корки» до безумия и гибели.

Поскольку это так, я, не колеблясь, отверг теорию Бед-доуза насчет исчезающей деревни как еще одну из его деструктивных фантазий. Даже не проверяя, я уверен, что она совершенно безосновательна.

Вследствие разных причин утверждения Коркорана о «мошенничестве» Смита также должны быть отклонены. Иначе пришлось бы противопоставить слово безнадежно безумного человека репутации уважаемого ученого с блестящим послужным списком.

Наша работа продолжалась, хотя сейчас мы видим гораздо меньше, чем Беддоуз. Ну и что? Невозможно объяснить слепому неописуемо прекрасные цвета заката.