Черная богиня

Глава 14 КАК ГОВОРИТЬ С БОГИНЯМИ

— Ну, что, вы готовы взяться за эту операцию? — спросил Домбоно. Он вплотную подошел к Холодову, и его ровное, спокойное дыхание билось Алексею в затылок. То, что происходило здесь и сейчас, никак не вписывалось в древние традиции Мерое, но верховный жрец был готов смириться с этим.

— Да, готов. Но на сегодня — все! — Холодов осторожно накрыл мальчика золотой пеленой. Восхищенный и пораженный красотой ребенка, блеском его поразительных глаз.

Белокур, голубоглаз… да что же это такое? И кем была та самая женщина, которую называли здесь богиней? Кто отец ребенка? И что здесь произошло много лет назад? Где теперь отец ребенка?

— Я все понял, — произнес Холодов. — Мой долг врача прояснить ситуацию родителям. — И он испытующе глянул на Домбоно. — Прежде всего мне нужно согласие отца на операцию мальчика.

— Да нет никакого отца! — зло отмахнулся от чужеземца Домбоно.

— Что? — Холодов глядел, как жрецы уносят Мин-Ра. — У вас в Мерое все дети на деревьях вместо яблок произрастают?

— Ваше любопытство когда-нибудь прикончит вас!

— Мое любопытство уже не раз выручало меня, Домбоно, — Алексей задиристо улыбнулся. — Иначе как бы я здесь оказался? Так что, отец мальчика убит, что ли?

Домбоно так и не ответил. В стене вновь приоткрылась таинственная дверь, они вышли из зала, в котором только что осматривали Мин-Ра, прошли длинным коридором до тронного зала. Сикиника уже сидела на троне, неподвижная, великолепная статуя богини немыслимой красоты. У Алексея перехватило дыхание. Так с кем ему сейчас предстоит разговор — с матерью больного ребенка или с неземной богиней? Богиней, помочь которой способен лишь простой смертный. Как он.

Холодов украдкой огляделся по сторонам. Домбоно ушел. Теперь он остался один на один с Сикиникой.

— И не ждите, что один лишь ваш взгляд способен вызвать у меня священную дрожь в поджилках, мадам, — заявил Алексей, восхищенный своей собственной смелостью. Или наглостью? — Мы здесь одни, надеюсь, нас никто не подслушивает. «Жучков»- микрофонов четыре тысячи лет назад еще не изобретали. Поэтому мы можем поговорить спокойно, как нормальные люди… а вашу божественность оставьте для официальных приемов, — Холодов шутливо раскланялся. — Я — доктор. Хирург из Петербурга. Я только что осмотрел вашего сына и готов оперировать его. Но при одном условии. Вернее, условий будет несколько.

— Мне не ставят условий!

Голос из морозильной камеры новейшего холодильника «Индезит», который он так и не удосужился купить в «Альтернативе синицы». И все-таки этот голос способен очаровать любого мужчину. Когда она говорит, ни единая черточка не шелохнется на ее лице, даже губы и то не двигаются. «Может, она чревовещательница, а?» — подумал Алексей… Совершенно безумная мысль! И Холодов повернулся к царице:

— Если мы сейчас твердо обо всем договоримся, потом вам ни к чему будет утруждать себя встречами со мной. У вашего сына остеома. Нужна операция…

— Говорите яснее! — сердито потребовала женщина из золота. — Мой сын будет ходить? Без болей, что мучают его сейчас? Он поправится?

— Это зависит от многих обстоятельств. Ваши врачи способны заряжать скальпели неким подобием электроэнергии, но вот могут ли они работать чисто, стерильно — вот в чем вопрос. Опасность проникновения бактерий и микробов очень велика, моих антибиотиков может не хватить. И это — только одна проблема.

— Что, есть еще и вторая?

— Подготовительный этап перед операцией. Анализ крови, наркоз, если нужно, переливание крови. Я должен рассказать вам об этом прямо сейчас! Не так-то просто — взять и разрезать человеку ногу, удалить опухоль и так далее. Во время операции на голову врача могут свалиться сотни непредусмотренных заранее неприятностей.

— Ничего, мы — люди мужественные! — гордо произнесла Сикиника. — И мой сын — тоже человек мужественный. Да и вы, как я погляжу, тоже.

— Мужество нам в данном случае вовсе ни к чему. Я должен знать о моем пациенте все.

— Но вы же видели Мин-Ра, чего еще?

— Да, видел. У него светлые волосы и голубые глаза. Просто замечательные голубые глаза.

Каменное лицо даже не дрогнуло. «Какое же у нее самообладание, ничего себе выдержка! — мелькнуло в голове у восхищенного Холодова. — Но лет двенадцать-тринадцать назад она все-таки их потеряла. Да, конечно, черные овечки в стаде белых барашков встречаются, но голубых глаз у цветных быть не может, если кто-то не подметался к темнокожей расе».

— Вам предстоит оперировать мальчику ногу, а не глаза! — холодно парировала Сикиника. — Все-таки прав, тысячу раз прав Домбоно! Вы опасно любопытны.

— Просто поразительно! Значит, здесь тоже подслушивают и подглядывают, как и во всем прочем мире! Вы подслушивали!

— Я слышу и вижу все.

— Что ж, таково преимущество богов. Но мне-то, врачу, важно знать, что ваш сын зачат и рожден нормальным образом, по-человечески, так сказать. Что он не какая-то там капелька солнца, как его наверняка представляют доверчивому народу!

— Да что вы хотите, в конце концов? — презрительно поинтересовалась Сикиника.

И маска куда-то пропала с лица богини. Даже пальцы и то вдруг ожили, побежали по обшитому золотыми нитями платью. «Э-э, да она нервничает, — ухмыльнулся Холодов. — Ага, богиня, да ты такая же женщина, как и все остальные Евины дочки».

— Я хочу больше знать о вас.

— Больше? Да вы вообще ничего не знаете! — ее пальцы становились все беспокойнее, а глаза, переливавшиеся то пронзительно-зеленым, то черным светом в зависимости от того, как падали блики ламп, яростно сверкнули.

«Не перегибай палку, — приказал себе Холодов. — Ты и так здорово достал их. Завтра она будет разговорчивее… и с каждым днем будет становиться все приветливее и приветливее… Она оттает под пламенем страха за сына. Я ведь не сразу же оперировать его буду… Сначала надо посмотреть, что там Савельев называет местной «операционной», в каких условиях придется работать, насколько велик риск. Нет, мне даже жаль этого Домбоно, ведь доведу его до белого каления, беднягу».

— Ваше предложение освободить пленников, если операция будет удачной, все еще остается в силе? — спросил он наконец.

— Я никогда не нарушаю данного слова! — гордо вскинулась Сикиника.

— И мы действительно вернемся в наш мир?

— Да.

— Все?

— Все, — Сикиника пристально глянула на него. «Нет, все-таки у нее зеленые глаза, — улыбнулся Холодов. — Зеленые, как изумруды». — А вы… любите ту белокурую женщину?

— Она — моя невеста, царица. Именно ей вы должны быть благодарны… Если бы не она, меня бы здесь не было. И никто бы не смог прооперировать вашего сына, — он подошел к трону. Холодов не знал, следят ли за ними, подслушивают ли. Вроде бы никто не мешал их разговору. Теперь он мог рассматривать Сикинику вблизи, приходя во все больший восторг. Черты лица богини были просто само совершенство. Их взгляды встретились, высекая искры, словно клинки скрестились.

И Алексей не выдержал. Не выдержал взгляда Сикиники… Опустил голову и закусил губу в досаде на себя. «Все это неспроста, — испуганно подумал он. — Царица, богиня, мать, тайная возлюбленная и кто ты там еще… не сходи с ума, пожалуйста! Я всего лишь врач, всего лишь лекарь и более никто! Я Нику люблю и буду бороться со всеми, кто способен разрушить мою любовь. Сикиника, все это напрасно! Черт побери, знаю я такие взгляды! Женщина глазками и поцеловать способна… она взглядом и отдаться может… Сикиника, это — безумие!»

— У меня есть еще одно условие! — нарочно грубо выпалил он. Прекрасно понимая, что именно сейчас причинит страшную боль женщине, не богине. Он делал это принципиально. — Я требую, чтобы со стены были срочно сняты клетки. Я не буду оперировать, пока клетки будут по-прежнему висеть на стене храма!

Сикиника вздрогнула всем телом, как от удара. Единственная реакция, последовавшая с ее стороны на его слова. Она все прекрасно поняла… он выбирал другую, Веронику, ту, что в клетке. И возненавидела белокурую женщину так же сильно, как тринадцать лет тому назад она ненавидела… Глаза царицы почернели от гнева. Как будто угас в них блеск человеческий, и вместо живой женщины на троне сидела статуя.

— Нет! — холодно произнесла она.

— Бог дождя способен радоваться от всего сердца, видя милосердие людское на земле…

— Мужчин я освобожу. А женщина пусть повисит.

— Так я и думал, — Холодов отвернулся. Его голос эхом отскакивал от стен тронного зала, камешками ссыпался на Сикинику. — Позволить мальчику страдать и дальше… поступок конечно же героический. Поступок настоящей матери, которая ненавидит другую женщину больше, чем любит собственного сына…

И тут из груди царицы вырвался крик такой мощи, что еще немного, и Холодов рухнул бы на колени.

— Я не желаю вас больше видеть! Никогда! Никогда! Никогда!

В стене тут же распахнулась дверца. Холодов выскочил из тронного зала и тут же нос к носу столкнулся с Домбоно. На губах верховного жреца сияла торжествующая улыбка.

— Вам отвели комнату при больнице, чужеземец, — сказал он почти дружески, тепло.

Для Домбоно Холодов уже был мертвецом, трупом, подарком богу дождя, а поэтому почему бы и не стать более человечным…

— Вам дана свобода передвижений, вы сами все увидите.

— Спасибо! Обязательно воспользуюсь благами такой свободы. — «Я вам сейчас устрою, — про себя подумал Алексей. — Я не собираюсь проигрывать». — Прикажите принести еще одну свободную клетку, Домбоно. Я хочу к своим, на стену.

«… Летом 1839 года в Риме творились не совсем обычные дела. В столицу Италии инкогнито прибыл король Людвиг Баварский, страстный коллекционер золота и ювелирных украшений, еще не виданных просвещенным миром. Продавцом таковых являлся сорокатрехлетний выходец из Болоньи, доктор Джузеппе Ферлини. А продавал он ни больше ни меньше, как драгоценные украшения мероит-ской царицы Аманисхахето. Сказочные сокровища нубийской владычицы были его личной находкой — сенсационной и фантастической.

А начиналось все так. В марте 1829 года Ферлини — майор-адъюнкт санитарной службы египетской армии. В это же время турецкий вице-король Мохаммед Али делает Нубию египетской провинцией, вспомнив о добрых старых египетских традициях. И пошла-поехала торговля с черным континентом: слоновая кость, эбеновое дерево, страусиные перья, экзотические животные и рабы — арабов-то рабами делать нельзя, зато нубийцев еще как можно. Да еще золото нубийской пустыни. Представляете, что творилось тогда? По пустыне носятся охотники за рабами и… искатели сокровищ эпохи Древнего Египта. И кто-то находит мероитские руины, причем совсем не под контролем паши.

И этот кто-то — наш любезный Джузеппе Ферлини. Ему принадлежит открытие забытого царства Мерое. Его жадность и любопытство проснулись очень даже вовремя. Он бросает военную службу и 10 августа 1834 года наталкивается в пустыне на заброшенные, занесенные песком развалины великой цивилизации. И посвящает себя далеко не самым порядочным сделкам и разграблению гробниц. В Нага и Вад-Бан-Нага, городах-резиденциях черных фараонов, он быстро понимает, что руины храмов и дворцов для него не так интересны, как подземные камеры-гробницы. И пока его друг Антонио Стефани, греко-албанский купец, возится со статуями священных тельцов перед разоренным храмом Амуна в Мерое, Ферлини отправляется на четыре километра восточнее, к долине захоронений черных фараонов. И здесь начинает свои невероятные поиски золота и сокровищ Аманисхахето.

В первый же день его «раскопок» в одной из великих царских пирамид работники Ферлини наталкиваются на бесценные сокровища.

Эта пирамида, куда первым делом сунулся Ферлини, сохранилась к тому времени лучше всего. Двадцативосьмиметровой высоты сооружение лихо противостояло ветрам Хроноса: с ее верхушки осыпалось несколько каменных плит — и все.

Ферлини велит работникам, нанятым им из близлежащих деревень, вынести сокровища наверх под присмотр его надежного слуги. Сам он ждет вместе со Стефани в тени соседней пирамиды. Но вот они не выдерживают и бросаются за находкой. И что же видят? По словам Ферлини, его слуга лежал «на земле подле отверстия, ведущего в гробницу. Черные из-за своей жадности чуть не убили его. Мы с оружием в руках погнали их продолжать работы». А сами полезли «в прямоугольное помещение». Именно здесь Ферлини «ждали» амулеты, и статуи богов, а также бронзовые чаши. «Я упаковал мои находки в кожаные мешки, как следует спрятав золото от арабов… А вечером, когда черные укрылись в своих хижинах, мы перенесли нашу находку в палатку, чтобы ночью, когда все наши слуги и рабы заснут, как следует все разглядеть… Я был поражен количеством и красотой золотых украшений».

Они и в самом деле были таинственно прекрасны, эти украшения. Удивительные, неподражаемые. Жемчуг, стекло, фаянс и золото, чистое золото. Сказочные фигурки; боги, шакалы, львы. Шестьдесят шесть колец-печаток с изображениями богов и фараонов, браслеты с лунным богом Хоном и четырехкрылой богиней Мут на цветке лотоса; серьги и диадемы царицы; скарабеи, амулеты для сердца, цепочки с анкхом, семь головок богини Хатхор, цветы лотоса из золота и голубого стекляруса, стилизованные ракушки и колокольчики; золотые наплечники с изображениями бога Амона или бога с человеческой головой Себиумекера в двойной короне Египта, а еще — бог с львиной головой Апедемак из золота.

Джузеппе Ферлини был опьянен. Он приказывает прочесать всю пирамиду. А потом… что было потом, ученые до сих пор не знают. Но каким-то чудом Ферлини и Стефани все-таки удается спастись, прихватив с собой уже найденные сокровища. Пирамида царицы Аманисхахето была разрушена».

И теперь Павел Савельев знал, почему. И даже догадывался, кем…

В клетку его так и не посадили. Холодова вели длинными коридорами и переходами, доставили совсем в другое здание, в котором он тотчас же узнал «больницу». Здесь для Алексея была приготовлена комната без окон. И только в потолке было прорублено круглое отверстие, через которое и падал в помещение свет дня.

Более чем скромная обстановка… кровать, два стула, стол, пара железных крюков в стене для одежды. Скорее уж тюремная камера, чем жилое помещение. Холодов присел на кровать, и мысли привычно завертелись каруселью вокруг Вероники.

Что происходит, господи? Или эта комната — предбанник иных событий, куда более страшных и мрачных? За ним придут, чтобы отвести в клетку или… сразу уж к жертвеннику?

Он пробудил нежеланную, невысказанную любовь богини и проигнорировал ее чувство… так разве ж такое прощают?

Шорох за массивной дверью насторожил Алексея. Инстинктивно он вжался в стену, готовый к бессмысленному, но отчаянному сопротивлению. Они пришли за ним. Быстро же! Видимо, запас клеток у них здесь просто не ограничен. Интересно, а чего он еще мог ожидать?

Жалость к маленькому принцу Мин-Ра внезапно захлестнула его с головой. Он знал, что будет с мальчиком, знал, что в один из дней боль доведет того до безумия. И никто не сможет помочь ему, пока смерть не освободит Мин-Ра из пут бесконечно жестокого мира. От остеомы он не умрет, потому что добренький боженька превратит ее в остеомиелит, а тот — если не лечить, конечно, — закончится сепсисом.

И мальчик с головенкой ангела умрет, потому что его мать ненавидела из любви к мужчине. Ребенок с длинными белокурыми локонами и голубыми глазенками…

Дверь подскочила в петлях и распахнулась настежь, ударившись о каменную стену. Солдаты в чешуйчатых одеяниях выстроились вдоль стен, как на параде.

«С какой же помпой они все здесь делают, — мелькнула в голове Холодова горькая мысль. — Как на казни какой-то, только вот барабанного боя не хватает. Хотя, может, барабанщики на улице ждут…»

Он даже не понял, кого видит на пороге. Его захлестнуло нечто небывалое, огромное. Захлебнулись слова, дыхание, сердце и рассудок. В комнату вбежали люди… они протягивали к нему руки, похлопывали по спине, чьи-то губы касались его лица, чьи-то глаза глядели на него счастливо… чьи-то голоса, которые он никак не мог узнать, в отчаянии бились в его уши… и вновь эти губы… поцелуи… слезы… его лицо совсем намокло от этих слез… кто-то висел у него на шее… и вновь этот голос… этот голос… Такой живой.

— Лешик! Лешик! Дорогой мой! Лешик… — и губы… и поцелуи… и слезы… и лицо, видное, как в тумане…

Алексей пошатнулся, понимая, что сейчас умрет, что его сердце сейчас остановится уже навсегда, что горло сдавило и не хватает воздуха. Что он ослеп, что он нем, как мир в первые дни творения.

И Холодов сказал:

— Ника! О, господи, о, господи… Ника!

А потом умерли и эти слова. Потому что ее губы нежно прижались к его губам.