Черная богиня

Глава 6 ОТПЕЧАТКИ ПАЛЬЦЕВ БОГОВ

Скрипнула решетчатая дверь, и Савельев даже подскочил от неожиданности. Солдат в черном кожаном одеянии стоял на верхней ступени приставной лестницы. Он открыл дверь клетки, молча кивнул узнику, а потом ткнул пальцем в лестницу. И Павел все понял.

Они пришли за ним!

Он глубоко вздохнул и зажмурил глаза. Наверху на жертвенном алтаре храма все курился дымок, все еще неслось над загадочным городом печально-торжественное пение жрецов. Темная-темная ночь, хоть глаз выколи, какое на фиг жертвоприношение в такое время?! Город внизу крепко спал, и только несколько сиротливых огоньков мерцали в черной бездне. У стоявшего на лестнице солдата в руках было подобие масляной лампы — странный сосуд из бронзы, на который был нацеплен гладко отшлифованный стеклянный шар.

«Моя последняя прогулка», — подумал Павел. Чувство безграничного отчаяния, немыслимой покинутости чуть не удушило его в этот момент. Страха, желания сопротивляться — пускай бессмысленно, но сопротивляться, — он не испытывал… Только пустоту. Пустота была вокруг, пустота была в нем самом, словно душа его уже отлетела, покинула тело и теперь наблюдала без волнения и печали за тем, что происходило с ним, Павлом Савельевым, на земле.

Он кивнул, смахнул капли холодного пота со лба и сделал маленький шажок к открытой двери. Голос Вероники заставил его остановиться на полпути в черное никуда. Этот голос был подобен удару кулака в лицо, он возвращал в реальность.

— Не ходи, Пашка… — крикнула девушка. Ее голос звенел, раскалывался на мелкие осколки от страха. — Останься с нами! Ты не должен оставлять нас одних…

Савельев вжался в холодную решетку клетки.

— Я думаю, у меня нет выбора, Ника! — севшим от мучительного возвращения души голосом проговорил он.

— Останься, пожалуйста!

— Никто не сможет заставить вас выйти из клетки! — крикнул Шелученко.

— Конечно, они просто убьют меня здесь!

— А сейчас они, интересно, что собираются сделать? — проворчал Ларин. — Поиграть с тобой в шахматы? Тебя сейчас в жертву принесут на фиг, академик, и все!

— Это мне и без тебя понятно, — Савельев оглянулся на солдата. Тот вновь кивнул ему головой, на этот раз куда нетерпеливее. Снизу, от подножия высокой стены раздался крик. Крик нетерпения.

— Ника, одно лишь слово на прощание: прости.

— За что? — ее голос дрожал.

— Ну, это же я тебя уговорил покататься вместе с нами по пустыне.

— Кто ж мог знать, что все вот так кончится? — она громко всхлипнула.

— Ты будешь жить. Местным богам по вкусу только кровь девственниц. Повезло тебе, как видишь. Молодец, Ника, ты у нас, конечно, хороший ученый, но не старая дева!

— Пашка, как ты можешь вот сейчас быть таким циничным?

— Тогда прощаться легче, Никусь. Прощай.

— Останься! — вновь закричал Шелученко. — Пожалуйста, пожалуйста, — Алик заплакал как младенец, а потом начал биться головой о решетку.

Ваня Ларин молчал. Только смотрел все время вниз, туда, где у стены трепетало с десяток ярких огоньков. Солдаты, присланные за Савельевым.

«А завтра, быть может, моя очередь наступит, — подумал он. — Но уж тут они обломятся… ни на какой жертвенник я не лягу и сердца себе вырезать не позволю. Я сброшусь с лестницы, и когда упаду вниз, я хоть немного да обману их проклятых богов. Да-да, именно так я и поступлю. Я сброшусь с лестницы…»

Он сидел на полу, смотрел на Савельева и судорожно размышлял о том, а не подсказать ли Пашке такой вариант побега из действительности Мерое.

Павел выбрался из клетки, нащупал рукой перильца лестницы и начал спускаться. Солдат как мог помогал ему, освещая путь.

Ларин бессильно ударил рукой по полу клетки. «Я не смогу…» — подумал он. И закрыл глаза. Видеть, как Савельев ступенька за ступенькой спускается навстречу собственной смерти, было просто невыносимо…

Внизу его ждал Домбоно. Павел удивленно глянул на него.

— Вы и здесь? — спросил он. — А я, дурак, думал, что вы стоите в храме и под пристальным взглядом вашего бога дождя точите ножи булатные.

Его сердце захлебывалось, словно хотело как можно скорее выскочить из груди. «Говори, — подумал он. Приказ — гипноз, приказ — спасение. — Говори! Говори, не переставая! Пусть слова станут твоим личным наркозом, не позволяй себе думать о чем бы то ни было! Говори любые глупости, издевайся над ними… но только говори…. говори… обезболь словами свой путь к концу… Пусть в начале было Слово и в конце будет оно же».

— Вы нас не понимаете! — с серьезной грустью отозвался Домбоно.

— Ну, нельзя же требовать от меня невозможного. Ваша царица-богиня пожелала принести меня в жертву, а я должен ей еще и спасибо за это сказать? — Павел торопливо огляделся по сторонам. Со всех сторон их окружали солдаты. У всех в руках были ярко горящие лампы причудливой формы. Савельев опустил голову.

Стена. Огромная, теряющаяся в ночи. Клеток в темноте отсюда совсем не видно, их поглотил непроницаемый мрак. И только где-то высоко-высоко, словно звезда, подрагивал беспокойный огонек, оповещавший ночь: здесь вершина пирамиды, здесь вершина Мерое, здесь последний храм, конец мира. Здесь ждут боги.

— Вполне возможно, что все вы останетесь в живых, — мрачно оповестил Павла Домбоно.

Савельев вздрогнул.

— Возможно? Что значит ваше «возможно»? Если вы оставите висеть их там наверху, доставать вам придется сумасшедших. Да-да, через пару дней они сойдут с ума. Кто ж такое выдержит?

— Идемте! — почти вежливо ответил Домбоно. — Все зависит только от вас. У вас мало времени: всего лишь до восхода солнца, — и жрец махнул рукой в сторону дворца. — Очень мало времени…

— Тогда хватит болтать! Что я должен делать?

— Царица хочет видеть вас.

— Опять? Но я не могу наколдовать ей дождь! — Я — геофизик, я все знаю про лед, увлекаюсь древними черными фараонами, немного соображаю в медицине и все!

Домбоно резко обернулся к пленнику.

— Вы сами тоже слишком много говорите! — в его темных глазах отражались огоньки масляных ламп. — А что можете-то? Или вы умнее, чем мы?

Савельев даже растерялся. На лице Домбоно читалась неприкрытая угроза. Она, словно маска, облепила его лицо.

— Кто это «мы»? — спросил Савельев.

— Мы — жрецы-целители.

— Я ж не знаю, как вы лечите людей. Вы ж ничего не рассказываете. Только сказали, что Филиппс лежит в вашей «больнице» и у него спал жар. Благодаря соку какого-то ледяного цветка.

— Дня через три он окончательно поправится… а вы смогли бы вылечить его так быстро?

— Голыми руками, без лекарств — нет. А лекарств у меня нет. Даже вашего ледяного цветка. Так что у вас — фора!

— Вы издеваетесь над нами, — процедил сквозь зубы Домбоно. — А зря. Не думаю, что вам удастся выжить…

— Стоп! — Павел рассерженно махнул рукой. — Вам прекрасно известно мое положение, сеньор наиверховнейший жрец Домбоно. Вы что ж, вызываете меня на медицинскую дуэль? Так я ведь медик-недоучка, бросил в свое время питерский Первый медицинский на последнем курсе…

— Да, возможно, это — дуэль…

— Сразу можно было догадаться. Но что за дуэль! У вас есть все, а у меня ничего.

— Нам нужна только помощь нашей собственной души на самом деле. И этого более чем достаточно. Вам же необходимо поставить диагноз.

— Ничего не понимаю, — Савельев медленно шел за Домбоно. Солдаты освещали дорогу ко дворцу. — Мои друзья висят в клетках в ожидании ужасной смерти, а вы со мной тут невесть о чем спорите!

— Вот именно, невесть о чем.

— Вы что, держите меня за существо, у которого не нервы, а канаты, Домбоно?! — Савельев встал как вкопанный. — Или вы собираетесь уничтожить меня уж совсем изысканным, дьявольским способом?

— Нет! В Мерое никогда не лгут.

— Тогда ваша Мерое — рай земной, — и Савельев оглянулся на стену, где наверху в черной перине ночи висели клетки… Вновь завыл Шелученко, вновь молился и умолял кого-то, кто был еще выше них, Ларин. — Их жизнь в награду за мой диагноз?

— Да. Так хочет царица.

— Если мой диагноз окажется верным, нас оставят в живых? — задохнулся Савельев. — Но нам никогда не позволят покинуть Мерое, да?

— Если вы поможете, — сдержанно улыбнулся Домбоно. Его удивительное лицо, в котором причудливо смешались восточные и европейские черты, на мгновение стало мягким, добрым, умиротворенным. — Рискните, чужак. Вы и ваши друзья будут живы до тех пор, пока будет жить ваш пациент.

— Но я же врач-недоучка! Я давно не врач! Я — геофизик, специалист по снегу, ненавидящий зиму и влюбленный, как дурак, в историю черных фараонов. Вот именно, как дурак! — Савельев вновь спасался бегством в сарказме. Медицинская дуэль в городе, на который не оказали никакого влияния три-четыре бесконечно долгих тысячелетия… До чего же абсурден этот мир! Павел вновь остановился, оглядываясь на гигантскую стену. В почти совершенной, удивительно прекрасной тишине едва был слышен пронизанный иголочками страха голос Алика.

— Да идем же быстрее к этому вашему пациенту! — закричал Савельев. — Чего на месте-то топчемся?!

Больной лежал на широком красивом ложе. Прошитое золотом одеяло укрывало его почти с головой, на которую была накинута золотая пелена, один в один похожая на ту, что видел Савельев на царице Мерое.

Холодные, высокие стены были украшены золотым причудливым орнаментом, в котором преломлялся свет сотен масляных светилен. Вероника бы могла много чего порассказать об этих орнаментах, а для Савельева они были лишь немым образцом красоты.

По сравнению с объемами самого дворца, комнатка больного казалась даже маленькой. И совершенно пустой — только кровать из слоновой кости. Больной лежал совершенно неподвижно, и на мгновение в голове Савельева даже мелькнуло страшное подозрение, что пациент скорее мертв, чем жив, и что Домбоно, едва он прикоснется к нему, обвинит его в смерти бедняги. Мол, дотронулся чужеземец до честного мероита, и от ужаса у того душа — ка, ба или как там еще — от тела и отлетела в небеса, да к богам…

— Ну, и чего вы от меня хотите? — грубо хмыкнул Савельев, останавливаясь на пороге. — У меня же глаза, а не рентген.

— Что такое рентген? — недоверчиво спросил Домбоно.

Савельев только отмахнулся от него. Что толку объяснять? Да и что именно? Что существуют лучи, с помощью которых можно заглянуть в человеческое тело? Как это объяснить людям, живущим на расстоянии в три тысячи лет от остального мира?

— Кто это? — спросил Павел вместо ненужных объяснений.

— Мой сын… — холодный, но все равно волшебный женский голос!

Павел торопливо обернулся. У стены, словно статуя, сидела богиня Мерое. Золото на золоте… и только овал ее лица и ее руки, скрещенные на груди, отливали белизной снежной пустыни в фантастическом свете комнаты.

— Ваш сын… — повторил Савельев, едва шевеля пересохшими от волнения губами. Внезапно он все понял. Жертва для бога дождя… Господи, как смешно! Это был только предлог, бегство в достойную религиозную ложь-угрозу. Истина лежала здесь под золотым покрывалом: больной сын богини, матери, ищущей поддержки и сострадания. Но сострадания тайного, ибо если божество не способно помочь себе самому, что ж в нем тогда божественного-то? Непостижимая, ужасная трагедия человека, приговоренного быть способным на все.

— Мой единственный сын… — добавила она. В ее отдающем металлом голосе появились мрачные нотки.

Домбоно подошел к кровати и откинул одеяло. Детское тельце было обнажено — какая светлая, необычная для Мерое кожа… Почти белое тело, всего лишь загорелое, словно мальчик долго валялся на солнце. Дышал он спокойно, чуть приподнималась на голове золотая пелена. Видел ли он сквозь золотую ткань такого не похожего на его собственный народ незнакомца, неведомо. Мальчик не шелохнулся даже тогда, когда Савельев подошел к его ложу.

— Расскажите же мне все, — спокойно произнес он. — Сколько лет мальчику?

— Двенадцать зим, — Домбоно устало присел на стул возле кровати. — А его болезни уже две зимы…

…Две зимы назад охота была единственным развлечением царственного супруга богини Сикиники. Он не знал себе равных в умении обращаться с колесницами и лошадьми. Сопровождавшие царя восторгались его отвагой в езде по самым крутым дорогам и бесстрашием, когда он выходил на опасного хищника.

С некоторых пор царственный супруг богини Мерое стал брать с собой сына Солнца. И это безумно тревожило Домбоно.

В тот раз он отправился на охоту вместе с ними. И как оказалось, не зря…

Верная Нефру-Ра как раз заплетала царице-богине волосы, когда в комнату без предупреждения ворвался принц Раненсет.

— Царь упал! Он мертв! — крикнул он женщинам, даже не скрывая торжества. — И сын Солнца, и верховный жрец…

Гребень выпал из рук Нефру-Ра, девушка схватилась за сердце.

— Вся Мерое оденется в траур! — весело распорядился Раненсет. — Как же, наследник престола! — при этих словах он сделал какой-то странный жест рукой, а Сикиника пронзительно закричала.

И тут в комнату царицы ворвался в изорванной одежде Домбоно с мальчиком на руках. Все уставились на него так, как будто перед ними было Ка покойного. Раненсет умоляюще вскинул руки, словно обороняясь от призрака.

— Произошло несчастье! — глухо прошептал Домбоно. — Колесница царя разбилась. Он упал, испуганные лошади потащили его за собой, о, богиня. Мальчик бы тоже погиб, но мне удалось схватить лошадей за поводья и остановить. Слишком поздно, твой царственный супруг был мертв. А сын Солнца, кажется, сильно ушибся. Когда я осмотрел пострадавшую колесницу, то нашел вот это! — и Домбоно швырнул на стол отломившийся кусок дерева. — Излом удивительно ровный, — он глянул на Раненсета, и тот отвел глаза. — Этот кусок был надпилен, а несчастье — на самом деле преступление!

— Мы это выясним, — заикаясь, произнес Раненсет.

— И накажем виновных, — добавила Сикиника, хлопоча над мальчиком. От ужаса у нее побелели даже губы.

— Лицо царя было так изуродовано, — сглотнул комок в горле Домбоно и отвернулся, пытаясь скрыть слезы.

— Какое счастье, — невыразительно произнес Раненсет, — что ты поехал на проклятую охоту! Ты предчувствовал беду, да? Или кто-то подсказал тебе?

— Змея в твоей короне! — с ненавистью огрызнулся верховный жрец и бросил на Раненсета взгляд, пронзивший принца насквозь.

С тех пор во дворце царицы-богини Сикиники за золотыми колоннами притаилась беда…

Дорога становилась все хуже и хуже, все больше были валуны, все глубже выбоины. В конце концов, Алексей был вынужден остановить старенький джип и «спешиться». Перед ним вздымались Лунные горы, иглами своих пиков сшивая прореху неба и земли.

Здесь на машине уже не проедешь. Тропинка терялась меж скал — та самая дорога, что ведет прямо в распахнутую глотку преисподней.

Алексей захватил с собой фонарь и сейчас направил его луч на тропу. Что он ищет, Холодов и сам не мог бы объяснить толком; дорога звала его и все тут.

— Наверное, здесь их и вели, — пробормотал он негромко. — Других вариантов не вижу, — Алексей вновь склонился над дорогой, чуть ли не обнюхивая каждый камешек.

Метров через четыре-пять фонарик пришлось выключить, чтобы не села батарейка. Да это и не беда. Алексей и так нашел большой камень, на котором отчетливо виднелся след железного колеса, чиркнувшего по валуну.

Холодов задумчиво потрогал пальцем отпечаток. А потом также задумчиво потер щеку.

— Людей везли на телеге, — прошептал он, опасаясь вспугнуть ночь со всеми ее неожиданными откровениями, исполненными смертельных опасностей. — Там за перевалом есть люди! Зуб даю, что есть!

Холодов поднялся, бросился к джипу и начал готовиться к марш-броску в опасную тайну.