— Все-таки идешь?
Семин глядел на него. Это был низенький человек, и свой маленький рост он забыть не мог. Разговаривая с Жогиным, Семин всегда бессознательно вытягивался.
Он был рожден администратором — быстрый и расчетливый в делах, заботливый к людям.
Он долго отговаривал Жогина.
— Пойду, — упрямился тот.
— Подожди вертолет.
— Не буду я ждать эту мельницу! — твердил Жогин. — Надоели вы мне.
— Не понимаю я тебя, — вздыхал Семин. — Если мы тебе не нравимся, тяготим и прочее, иди в другой отряд. Рекомендацию дам хорошую, топограф ты классный. Идешь… А если с тобой случится несчастье? Все заняты, одного тебя посылать приходится. Это нарушение инструкций.
Жогин молчал: знал — молчание злит Семина.
— Жди вертолет!
— Так я пойду, — сказал Жогин. — Вертолет когда еще прибудет, а я за пару дней дойду до места, отдешифрирую, от вас отдохну.
— Эх ты, рак-отшельник, — вздохнул Семин. — Ладно, иди. Сэкономим на вызове вертолета. Почему ты такой, Жогин?
Тот мог сказать одним словом: «Отец…» Из-за него Жогин рано полюбил одиночество и отгороженность от людей. Даже Петр, брат Петруха, исхлопотавшийся о нем, рано постаревший, злил его. Все злили — Жогин рос пакостным мальчишкой.
Это он порвал электропровод, когда был вечер в школе и Надежда нацепила первые серьги. Жогин подал идею взрыва школьной уборной и сделал из бинта, пропитав его селитрой, длинный фитиль.
Все на него косятся из-за отца. Так пусть уж не зря косятся!
Но была у него чистая мальчишеская радость.
Он сламывал тополевую ветку, упирал ее в ребра штакетника и бежал с пулеметным треском. Тогда солнце, глядевшее на него в каждую щель, вспыхивало красными вспышками в уголке глаза. А все, что лежало по ту сторону палисадника, ощущалось радостной страной. Там он впервые заподозрил зеленую страну бабочек и птиц, в которую и ушел, став взрослым.
Блистающий Шар все чаще уносился куда-то.
Летел он без видимых приборов и казался Жогину пущенным из соломинки красивым пузырем.
Сегодня, смотря ему вслед, Жогин прислушался: гри распевали что-то на мотив «Катюши». Это вчера он пел ее, гуляя…
Пел ее и раньше. Он влезал в чей-нибудь палисадник и лежал в прохладной его траве. И тихонько напевал, гоняя травинкой жука-бронзовку. Но со славой огородного пакостника долго не полежишь — выгоняли.