Черная жемчужина

V.

Фута на три над секретером, почти на равном расстоянии от пола и от потолка, в стену было воткнуто что-то в роде ножа; по проверке оказалось, что это не что иное, как принадлежащий Бальтазару нож. Это было оружие очень оригинальной формы, подарок одного из друзей, и обыкновенно он лежал в секретере. В данном случае особенно поражало то странное употребление, которое сделали из него. «Для какой цели мог быть воткнут этот нож в стену?..»

В тоже время Трикамп заметил, что железная проволока от звонка, проведенная вдоль карниза, была оборвана, скручена, и оба обрывка висели как раз над ножом. Он с легкостью вскочил на стул, потом на секретер и стал исследовать все это вблизи. Но едва он взобрался на эту импровизированную лестницу, как тотчас издал торжествующий крик. И в самом деле, едва он протянул руку к стене между ножом и карнизом, как тотчас же приподнял отделенный с трех сторон кусок обой. Под ним оказалось круглое отверстие в перегородке, которое обои прикрывали до тех пор наподобие клапана.

Это неожиданное открытие так поразило молодых людей, что они оба остолбенели. Удивление их, впрочем, прошло очень скоро; Бальтазар вспомнил, что это давно всеми забытое отверстие служило сначала для освещения соседней комнаты, в которой прежде помещалась уборная. Впоследствии, при перестройке дома, г. Ван-дер-Лис переделал эту уборную в спальню и осветил ее новым окном с улицы. Ставшее после этого бесполезным отверстие было затянуто с обеих сторон полотном и заклеено обоями под цвет бывших уже в обеих комнатах.

Г. Трикамп обратил внимание молодых людей на то, что четырехугольный кусок обоев вырезан очень искусно, так что можно было предположить, что вырезавший собирался со временем вновь заклеить его. Приподнявшись немного, Трикампу удалось просунуть руку в отверстие, причем он убедился, что с другой стороны над обоями соседней комнаты также была произведена эта операция, с такою же осторожностью и очевидно с тою же целью.

После этого всякие сомнения исчезли: конечно, надо было предположить, что вор пробрался отсюда, тем более, что отверстие было совершенно достаточно для того, чтоб он мог пролезть в него.

— Воткнутый между секретером и отверстием нож, — сказал он, — очевидно, должен был послужить приступком, когда вор взбирался на обратном пути, что гораздо труднее, чем спуститься. Проволока у звонка была оборвана в самом начале, когда он мог достать ее рукой, и послужила ему опорой вместо веревки, не с того, конечно, конца, где мог бы зазвонить звонок, а с другого, где только заколебался бы шнурок от звонка. И действительно, только со стороны шнурка обрывок проволоки был скручен, так как им пользовались, по-видимому, для этой цели. Что же касается опрокинутых на ковре картонов, опустошение которых ничем не оправдывается, то легко понять, что, взбираясь при уходе, вор легко мог сделать неверное движение и потерять равновесие. При этом он оперся о первый попавшийся предмет. Стойка с картонами была выше секретера и как раз помогла ему удержаться. Стоя правою ногой на ноже, левою он на минуту оперся на стойку с картонами, она заколебалась… и два картона упали па пол… два верхние, как вы видите, которые непременно должны были упасть прежде других. Этой легкой поддержки было совершенно достаточно вору, чтобы беспрепятственно влезть в отверстие, а оставленная в покое стойка естественно приняла прежнее положение. Я объясняю себе смущением вора, вследствие падения картонов, что он не подклеил снова обоев, которые он не стал бы так старательно подрезывать, если бы не намеревался привести потом все в прежний вид. Не правда ли, все это справедливо, очевидно и ясно, как белый день?

Бальтазар и Корнелиус не без удивления выслушали это остроумное расследование. Первый, впрочем, не был способен долго восторгаться; он не был в состоянии думать о чем-либо, кроме своего медальона, и зная теперь, каким путем вор забрался в комнату, он стремился только узнать, куда он ушел.

— Потерпите немного, — отвечал г. Трикамп с торжествующим видом, понюхав табаку, — теперь, зная, как попал вор, определим его характер.

— Его характер, — воскликнул Бальтазар, — есть нам время!..

— Виноват, — возразил Трикамп, — это самое лучшее, что мы можем сделать, и г. Корнелиус, как ученый, сейчас же поймет меня. Приложение психологических познаний к юридическим следствиям, изысканиям и исследованиям стало теперь совершившимся фактом, милостивый государь, и вдребезги опрокинуло прежний рутинный эмпиризм…

— Но, — сказал Бальтазар, — пока вы рассуждаете, мой вор убегает.

— Пускай его, — отвечал г. Трикамп, — мы его догоним! Итак, я говорю, что вам не удастся добраться до источника преступления, если вы добровольно откажетесь от изучения характеристических признаков, которыми преступник заявляет о своей личности и как бы сам на себя делает донос. А какой признак, какая метка или клеймо может быть вернее характера, целиком обнаруживающегося в оттенках преступления? Между двумя отдельными случаями воровства бывает огромная разница, так же как и между двумя отдельными случаями убийства. Будьте уверены, что посредством способа совершения преступления и большего или меньшего количества ума, таланта, грубости или изящества проявленного при этом, совершивший его как бы полностью обозначает свое имя. Остается только дешифрировать его… Например, вчера утром я с первого взгляда определил, кто виноват из двух служанок, которые обе были в равной мере заподозрены в покраже шали у своей хозяйки. Воровке представился выбор между двумя шалями: голубою и желтою, она выбрала голубую! Одна из служанок была блондинка, другая брюнетка. Я был уверен, что не ошибусь, арестуй блондинку, брюнетка очевидно выбрала бы желтую шаль!

— Это удивительно! — сказал Корнелиус.

— В таком случае, — прибавил Бальтазар, — назовите мне моего вора… и поскорее, — меня просто лихорадка бьет..

— Я не могу сейчас же назвать его, — возразил г. Трикамп, — но я утверждаю прежде всего, что преступник еще впервые выступает на этом поприще. Ловкость, с которою отняты обои от стены, могла бы заставить нас временно преувеличить его способности, но обои, которые сохнут уже лет пять на одном и том же месте, отделяются так легко, что тут в сущности не требуется большого таланта. Отверстие это было прежде, стало быть, заслуга только в открытии его, да и то подклеенная бумага служила более чем достаточным указанием. Я уже не говорю ни о так грубо опорожненном портфеле, ни о так зверски и дико взломанном секретере!.. Только и остается что пожать плечами, до того это неизящно и безвкусно обработано. Ну, взгляните на этот замок! Жалости достойно, право!.. Он даже не сумел отщелкнуть язычок. Надо полагать, что и орудия-то у него были прескверные, и это тем более непростительно в настоящее время, когда английская промышленность доставляет нам такие легкие, изящные и удобные инструменты. Да я, когда вам угодно, познакомлю вас, господа, с артистами, которые так взломают вам ваши секретеры, что вы придете в истинный восторг!

— Стало быть, по-вашему, это новичок? — сказал Корнелиус.

— Очевидно… и потом он какой-то мужик. Мало-мальски уважающий себя вор ни за что не оставил бы комнату в таком беспорядке: он постарался бы придать всему более кокетливый вид… Сандерсен, которого казнили на днях, предпочел бы еще раз вернуться сюда, чтобы привести все в порядок. Вот это был настоящий артист! Я прибавлю еще, что вор должен быть ни очень высок, ни очень силен. Мне не нужно большого доказательства как то, что он воспользовался ножом и шнурком от звонка там, где довольно сильный и высокий человек сумел бы легко вскарабкаться только силой своих рук. Мало того, сильный человек воткнул бы нож одним ударом, между тем как нашему вору пришлось долго колотить по ножу, чтобы вогнать его в перегородку: взгляните-ка на эту совершенно свежую выбоину на рукоятке ножа.

— Это верно! — сказал Бальтазар, пораженный такою глубиной взгляда.

— Однако, — заметил Корнелиус, — дерево-то в секретере обращено в щенки.

— Да в этом-то, милостивый государь, и обнаруживается его слабость! — воскликнул Трикамп. — Истинно сильный человек действует тихо и спокойно, так как он уверен в себе самом, он только раз ударит по секретеру, который так легко взломать, только один раз, и секретер взломан! А это дело рук слабого, потерявшего голову человека. Секретер не поддавался ему, он и стал колотить вкривь и вкось; он обратил его в щепки, искрошил ого… Никаких мускулов, одни нервы!.. Это работа ребенка или женщины.

— Женщины!?.. — воскликнул Бальтазар.

— С тех пор как я вошел сюда, милостивый государь, — отвечал Трикамп, — я ни минуты не сомневался в этом.

Бальтазар и Корнелиус переглянулись.

— В заключение, — добавил Трикамп, в последний раз понюхав табаку, — это молодая женщина… так как она может лазить… небольшого роста… так как ей понадобилась лестница… брюнетка… так как она чуть не бесновалась… хорошо знакомая с вашими привычками, так как она воспользовалась тем временем, когда вас не было, чтобы действовать на свободе, и так как она прямо направилась к ящику с деньгами, пренебрегая остальными. Словом, если у вас есть молоденькая служанка, то нечего больше и искать: это она!

— Христиана!.. — воскликнули оба молодые человека сразу.

— А! Так тут есть Христиана, — сказал г. Трикамп. — Ну, в таком случае это Христиана!