Черная кровь

Глава 2

Его звали Римо, и он ехал вверх — не в лифте, а под лифтом. Он вдыхал запах работающего мотора и спекшейся смазки, ощущал легкую вибрацию длинных тросов, когда кабина останавливалась, и чувствовал, как эта вибрация волной бежит от кабины — сначала вниз, к фундаменту, а потом к пятнадцатому этажу, выше которого шли еще пять этажей пентхауса — роскошного особняка на самом верху здания.

Правая рука Римо надежно охватывала болт в днище кабины. Люди, цепляющиеся за разные предметы, ради сохранения жизни, обычно быстро выбиваются из сил именно потому, что боятся за свою жизнь. Страх увеличивает силу и скорость сокращения мышц, но отнюдь не выносливость.

Если вы вынуждены за что-то держаться, надо стать органичным продолжением этого предмета, самому стать частью выступающего из днища болта, и рука должна не сжимать, а как бы удлинять его собой. Как Римо и учили, он легко соединил пальцы с болтом и напрочь забыл об этом. Так что, когда лифт снова пришел в движение, Римо плавно качнулся и поплыл вверх.

Держался он правой рукой и потому слышал шаги людей у себя над правым ухом.

Он находился здесь с раннего утра, и теперь, когда лифт остановился на уровне пентхауса, Римо понял, что ему осталось висеть под лифтом совсем немного. На этот раз все было не так, как раньше. Римо услышал, как защелкиваются замки — двадцать, по числу этажей под ним. Это запирались двери шахты лифта. Его об этом предупреждали. Потом он услышал напряженное дыхание сильных мужчин. Они проверили кабину лифта сверху. Об этом его тоже предупреждали. Телохранители всегда проверяли крышу лифта, потому что там кто-то мог прятаться.

Потолок кабины был закрыт бронированным стальным листом, пол — тоже.

Таким образом, никто не мог проникнуть в кабину ни сверху, ни снизу.

Лифт — единственное уязвимое место в офисе южнокорейского консула в Лос-Анжелесе. Все остальное, весь пентхаус — самая настоящая крепость.

Римо предупреждали об этом.

Когда его спросили, как он собирается проникнуть туда, он ответил, что ему платят за дела, а не за рассуждения. И это было правдой. Но еще большей правдой было то, что Римо тогда действительно не знал, как собирается проникнуть в офис, более того — он даже и думать об этом не хотел и, самое главное, не желал вести никаких разговоров на эту тему. И потому он отделался каким-то многозначительным замечанием, подобным тем, какие ему самому приходилось выслушивать вот уже более десяти лет, а утром того дня, на который руководство назначило исполнение задания, он просто неторопливо подошел к зданию с роскошной крепостью на крыше и начал действовать, без заранее обдуманного плана.

В последнее время ему и не приходилось почти ничего обдумывать. На первых порах различные защитные ухищрения — запертые двери, труднодоступные места, десятки телохранителей — создавали для него проблемы. И решать эти проблемы вначале было увлекательно.

А этим утром, непонятно почему, он думал о нарциссах. Была весна, и он видел их не так давно, а сегодня утром размышлял об этих желтых цветах и о том, что теперь, нюхая их, он ощущает совсем не то, что прежде, до того как стал тем новым человеком, которым был теперь. В прежние времена он вдыхал нежный аромат цветов. А теперь, когда он нюхал цветок, он вдыхал в себя все его движения. Это была симфония пыльцы, достигавшая апофеоза в его ноздрях. Это был хор и крик самой жизни. Принадлежать к Дому Синанджу, понимать и постоянно продолжать постигать вершины знания, хранящегося в небольшом северокорейском селении на западном побережье Корейского полуострова, означало знать жизнь во всей ее полноте. Теперь одна секунда заключала в себе больше жизни, чем целый час в былые времена.

Разумеется, иногда Римо уставал от такого количества жизни. Он предпочел бы, чтобы ее было поменьше.

И вот, думая о желтых цветочках, он вошел в белое здание из кирпича и алюминия, с окнами от пола до потолка, с великолепным мраморным порталом, с фонтаном, омывающим пластиковые цветы в вестибюле. Вошел и поднялся на лифте до десятого этажа. Там он немного поиграл кнопками «Стоп» и «Ход», пока десятый этаж не оказался у него на уровне пояса, скользнул вниз, нашел в днище кабины выступающий болт и обхватил его правой рукой; потом, после короткой суматохи на разных этажах, кто-то снова привел лифт в движение. А Римо висел под днищем и ждал, пока наконец лифт не поднялся на самый верх здания, в пентхаус.

О чем тут думать? Еще много лет назад его наставник Чиун, нынешний Мастер Синанджу, сказал ему, что люди сами всегда покажут, с какой стороны на них легче всего напасть.

Зная свое слабое место, они именно его защищают рвами, бронированными щитами или телохранителями. И вот Римо, получив задание и узнав о всех мерах безопасности, направился прямиком к лифту, думая о нарциссах, потому что больше ему особо не о чем было думать.

А теперь нужный ему человек вошел в лифт, задавая вопросы по-корейски.

Заперты ли замки на всех дверях шахты, чтобы никто не помешал поездке вниз? Конечно, полковник. Проверили ли верхний люк? Да, полковник. Вход с крыши? Да, полковник. Выход на первом этаже? Да, полковник. И — о, полковник, как великолепно вы смотритесь в этом сером костюме!

Не отличить от американца, да?

Да-да, вылитый бизнесмен.

Наше дело — это и есть бизнес.

Да, полковник!

И все двадцать этажей тросов пришли в движение. И лифт пошел вниз.

Римо начал раскачиваться из стороны в сторону. В такт его движениям медленно опускающийся лифт в двадцатиэтажной шахте тоже начал раскачиваться, как колокол с живым языком. Механизм совершенных человеческих мускулов раскачал лифт до такой степени, что на уровне двенадцатого этажа кабина стала ударяться о стойки и стены шахты, высекая искры и содрогаясь при каждом ударе.

Пассажиры лифта нажали кнопку экстренной остановки. Тросы вздрогнули и замерли. Римо медленно качнулся три раза, на третьем махе подтянулся на руке в щель между полом лифта и полом этажа, потом, просунув левую руку сквозь резину створок кабины, ударил по раздвижной двери и энергично толкнул ее левым плечом.

Дверь разъехалась, хлопнув, как вылетающая из бутылки шампанского пробка. И Римо оказался в кабине.

— Привет! — как можно вежливее произнес он по-корейски, зная, что, несмотря на американский акцент, приветствие его прозвучало так, как звучит оно в северокорейском городке Синанджу: другими диалектами корейского Римо не владел.

Низкорослый кореец с суровым худым лицом выхватил из-под синего пиджака полицейский кольт 38-го калибра. Неплохая реакция, отметил про себя Римо. Одновременно он понял, что человек в сером и есть полковник, тот который ему нужен. Корейцы, имеющие телохранителей, полагают ниже своего достоинства драться самим. И это странно, ибо полковник считался одним из самых великолепных бойцов на Юге страны, одинаково хорошо владеющим приемами рукопашного боя с ножом и без ножа, а если надо — то и неплохо стреляющим.

— Как вы полагаете, это не составит для вас слишком сложной проблемы? — был задан вопрос, когда Римо получил задание вместе с информацией о феноменальном мастерстве полковника.

— Не-а, — ответил Римо.

— У него черный пояс, — напомнили ему.

— А? Ну да, — ответил Римо.

Его это мало интересовало.

— Не хотите ли посмотреть кинопленку, показывающую его в действии?

— Не-а, — ответил Римо.

— Он, наверное, один из самых опасных людей в Азии. Он близкий друг южнокорейского президента. Он нужен нам живым. Он фанатик, так что это будет нелегко.

Так инструктировал Римо доктор Харолд В. Смит, директор санатория Фолкрофт, служившего крышей для особой организации, не соблюдавшей законы страны во имя того, чтобы вся страна их соблюдала. Римо был безымянным исполнителем на службе этой организации, а Чиун — наставником, который дал Римо куда больше, чем можно было купить за все золото Америки.

Ибо наемные убийцы-ассасины из Синанджу продавали свои услуги императорам, королям и фасонам задолго до того, как западный мир начал вести счет времени, но никогда не продавали секреты своего искусства.

Поэтому, когда Чиун за деньги обучил Римо искусству убивать, секретная организация получила то, за что заплатила. Но когда Чиун научил Римо дышать, и жить, и думать, и постигать внутреннюю вселенную своего тела, создав новое существо, способное использовать свой мозг и тело с эффективностью, превосходящей возможности обыкновенного человека по меньшей мере в восемь раз, Чиун дал организации куда больше того, на что она рассчитывала. Нового человека, не имеющего ничего общего с тем, который был послан к нему на обучение.

И объяснить это Римо не мог. Он не мог рассказать Смиту, что дало ему учение Синанджу. Это было все равно что объяснять разницу между мягким и твердым человеку, лишенному чувства осязания, или разницу между белым и красным человеку, слепому от рождения. Объяснять Синанджу и знание и опыт его мастеров человеку, который может вдруг спросить, будет ли вам трудно справиться со знатоком каратэ, — дело совершенно безнадежное. Мешает ли зиме снег? Человек, воображающий, будто Римо нужно смотреть фильм про какого-то каратиста в действии, не сможет понять Синанджу. Никогда.

Но Смит все-таки настоял на том, чтобы показать Римо фильм, демонстрирующий полковника в действии. Фильм был снят ЦРУ, одно время очень плотно работавшим с полковником. А теперь в отношениях между Южной Кореей и США возникла напряженность, и полковник играл не последнюю роль в ее возникновении. Добраться до него не удавалось, потому что он очень хорошо узнал все приемы, которые против него могли применить. Так старый учитель тщетно пытается обмануть ученика, который его превзошел. Именно с таким делом, рассудил Смит, и может справиться его организация.

— Чудесно, — сказал Римо и принялся что-то фальшиво насвистывать.

Дело происходило в гостиничном номере в Денвере, где Римо получил задание, касающееся корейского полковника. Смит, на которого безразличие Римо, переросшее в обильно приправленную зевотой скуку, не произвело ни малейшего впечатления, прокрутил пленку с полковником-каратистом. Полковник проломил несколько досок, дал ногой в челюсть нескольким крепким молодым людям и немного попрыгал на татами. Фильм был черно-белый.

— Фью, — произнес Смит и поднял бровь, что для этого человека с вечно замороженным лицом было выражением крайнего эмоционального возбуждения.

— А? Что? — спросил Римо.

— Его рук совсем не видно, — сказал Смит.

— Да неужели? — удивился Римо.

Время от времени ему приходилось присматриваться и прислушиваться к людям, чтобы уяснить для себя пределы их возможностей, так как порой человек невероятно закрыт для всей полноты жизни. Римо понял, что Смит и вправду полагает, будто полковник очень опасен и двигается чрезвычайно стремительно.

— Его руки просто размазались на пленке, — сказал Смит.

— Не-а, — сказал Римо. — Остановите кадр там, где он молотит руками. Фокус очень четкий.

— Вы хотите сказать, что можете видеть каждый отдельный кадр в фильме? — спросил Смит. — Это невозможно.

— По правде говоря, если только я не заставляю себя расслабиться, то только это и вижу. Просто набор неподвижных картинок.

— Вы и на отдельных кадрах его рук не сможете рассмотреть, — стоял на своем Смит.

— Пусть так, — согласился Римо.

Если Смит хочет так думать, прекрасно. Чего еще угодно мистеру Смиту?

Смит приглушил свет и прокрутил пленку назад. Маленький проектор застрекотал, и изображение на какое-то время смазалось, потом пленка остановилась. На экране был кадр, и в кадре — полковник, наносящий удар рукой. Очертания руки были четкими и ясными. Смит стал кадр за кадром перематывать пленку. Новый кадр, еще один. И на всех кадрах рука полковника имела четкие и ясные очертания — камера вполне успевала зафиксировать руку.

— Но его движения казались такими быстрыми, — сказал Смит.

Столь часто приходилось ему отмечать происшедшие в Римо перемены, что он не отдавал себе отчета в том, насколько велики эти перемены, насколько Римо действительно не похож на себя прежнего.

А Римо сообщил ему, что еще, по его мнению, переменилось:

— Когда я только начал на вас работать, я с уважением относился к тому, что мы делаем. А теперь — нет, — сказал Римо и покинул гостиничный номер, получив указания насчет того, чего Америка хочет от корейского полковника. Он мог бы прослушать многочасовой рассказ о том, как и почему ЦРУ и ФБР не удалось добраться до этого человека, какова у него система безопасности, но ему надо было только общее описание здания, чтобы не слишком долго его искать.

И конечно, Смит упомянул об особых мерах защиты лифта.

И вот Римо в лифте, и человек в синем целится в него из кольта 38-го калибра, а человек в сером делает шаг назад, чтобы дать слуге выполнить работу, и этим они как бы показывают Римо удостоверения личности.

Римо перехватил запястье с револьвером, указательным пальцем раздробив кость. Движения Римо так органично гармонировали с движениями телохранителя, что казалось, будто тот достал револьвер из кобуры только затем, чтобы его выбросить. Рука продолжала свое движение вперед, и револьвер полетел в щель между полом лифта и полом этажа и дальше вниз — в тишину.

А Римо положил руку на затылок телохранителю и слегка пошевелил пальцами. Этому приему его не учили — он просто хотел стереть с руки грязь, накопившуюся за время долгого пребывания под лифтом. Одновременно он наклонил голову телохранителя к своему поднимающемуся колену. Раз — Римо аккуратно подтолкнул голову, и она с легким щелчком стукнулась о стену шахты; два — Римо перехватил обратное движение тела; и три — уложил его навзничь отдыхать на пол кабины. Навеки.

— Привет, дорогуша, — сказал Римо полковнику по-английски. — Мне нужна ваша помощь.

Полковник швырнул Римо в голову свой «дипломат». Он стукнулся о стену и раскрылся, рассыпав пачки зеленых банкнот. Очевидно, полковник направлялся в Вашингтон, чтобы то ли купить, то ли взять напрокат очередного американского конгрессмена.

Полковник встал в стойку «дракон», выдвинув вперед локти и растопырив руки, как клешни. Полковник зашипел. Интересно, думал Римо, нельзя ли купить американского конгрессмена на дешевой распродаже, как любой другой товар? И не бывает ли скидок для оптовых покупателей: может, дюжина голосов конгрессменов оптом обойдутся дешевле, чем если покупать каждого по отдельности? А если еще поторговаться? И сколько стоит член Верховного Суда? А член кабинета министров? Удачная это покупка или нет — элегантно упакованный министр торговли?

Полковник нанес удар ногой.

А может, лучше взять напрокат директора ФБР? А на вице-президента США покупатель найдется? Они ведь недорого стоят. Последний продался за пачку наличности в конверте, покрыв позором Белый дом, и без того погрязший в нем по уши. Представьте себе вице-президента, купленного за пятьдесят тысяч долларов наличными! Какой стыд для аппарата и всей страны! За пятьдесят тысяч должен продаваться, скажем, вице-президент Греции. Но вице-президент Америки за такую ничтожную сумму — это позор!

Римо отразил удар полковника.

Но что еще можно ожидать от человека, написавшего книгу ради гонорара?

Полковник нанес удар другой ногой. Римо поймал ногу и поставил ее на место, на пол. Полковник, целясь в голову Римо, выбросил вперед руку с такой силой, что мог бы расколоть кирпич. Римо отразил удар и вернул руку на место. Потом вперед вылетела другая рука и тоже вернулась на место.

А что, если сделать так, думал Римо: пусть «Америкой Экспресс», или «Мастер Кард», или какая-то другая кредитно-финансовая компания откроет специальный счет. И пусть каждый новоизбранный конгрессмен налепит на двери своего офиса эмблему этой компании; тогда тому, кто желает дать взятку, не нужно будет таскать чемоданы с наличностью по полным опасностей вашингтонским улицам. Он просто предъявил бы свою кредитную карточку, а конгрессмен достанет специальную машинку, которую ему выдают после того, как он вступил в должность и принес присягу на верность конституции, и вставит в нее кредитную карточку взяткодателя, а в конце месяца получит взятку в своем банке. Просто давать взятки наличными — значит унижать достоинство законодателей.

Полковник оскалил зубы и прыгнул, пытаясь укусить Римо за горло.

А может, организовать особую политическую биржу в Вашингтоне, думал Римо, и по утрам объявлять стартовые цены? «Сенаторы поднялись на три пункта, конгрессмены опустились на восемь, курс президента остается устойчивым». И хотя Римо пытался сохранить ироничный тон размышлений, на самом деле ему было очень грустно. Он не хотел, чтобы руководство страны было таким, не хотел, чтобы коррупция пронизала собой все эшелоны власти, он хотел не только верить в свою страну и ее руководство, но и иметь реальные основания для такой веры. Ему недостаточно было и того, что честных людей больше, нет, он хотел, чтобы все были такими. И, сжимая за горло корейского полковника, он всей душой ненавидел деньги, рассыпавшиеся по полу лифта. Ибо деньги предназначались американским политикам, а это означало, что кое-кто из них стоит с протянутой рукой и ждет этих денег.

Поэтому маленькое приключение с полковником доставило Римо некоторое удовольствие. Он перевел противника в горизонтальное положение, уложил на пол лифта лицом вверх и очень медленно — так, чтобы собеседник понял, что это не пустая угроза, — сказал:

— Полковник, я могу сделать пюре из вашего лица. Вы можете спасти лицо, и легкие, которые нетрудно вырвать из вашей груди, и ваши яички, и прочие части тела, которых вам будет очень и очень не хватать. Вы можете все это сохранить, полковник, если согласитесь со мной сотрудничать. Полковник, я человек занятой.

— Кто вы? — задыхаясь, спросил полковник по-корейски.

— Вас устроит, к примеру, врач-психоаналитик? — спросил Римо, воткнул большой палец правой руки глубоко-глубоко под скулу полковнику и нажал на окончание глазного нерва.

— А-а-и-и-и! — завопил полковник.

— Ну так вот, давайте, по методу Зигмунда Фрейда, заглянем глубоко в ваше подсознание и выудим оттуда список американских политиков, которые состоят у вас на содержании. Годится, дорогуша? — сказал Римо.

— А-а-и-и-и!! — продолжал визжать полковник, чувствуя, что глаз его готов выскочить из орбиты.

— Прекрасно, — сказал Римо и ослабил давление.

Глаз вернулся на место и внезапно покрылся красной сеткой полопавшихся сосудов. Краснота в левом глазу пройдет дня через два. К тому времени полковник станет перебежчиком под опекой ФБР. Его объявят важнейшим свидетелем, и газетчики будут твердить, что он дезертировал, так как боится возвращаться в Южную Корею, что, конечно, очень глупо, ибо он — один из ближайших друзей южнокорейского президента. А полковник будет называть все новые и новые имена и суммы, полученные каждым.

И все они, как надеялся Римо, окажутся за решеткой. Его злило, что напомаженная вечно ухмыляющаяся рожа бывшего вице-президента мотается по всему миру, хотя этому человеку давно место в каталажке с такими же обыкновенными ворами, как он сам.

И Римо очень медленно и очень четко растолковал полковнику по-английски и по-корейски, что ему придется назвать все имена и никакая сила его от этого не избавит.

— Потому что, полковник, я лучше вас владею вашими нервами и вашими болевыми ощущениями, — сказал Римо.

Тем временем двери лифта закрылись, и он возобновил свой путь вниз.

— Кто вы? — спросил полковник, у которого порой бывали сложности с английскими глаголами, но который любую цифру выше десяти тысяч долларов произносил безупречно. — Вы работай для меня! Пятьдесят тысяч долларов.

— Вы ошиблись адресом. Я не вице-президент Соединенных Штатов, — сказал Римо со злостью.

— Сто тысяч.

— Приятель, за меня никто не голосовал, — сказал Римо.

— Двести тысяч! Я сделай вас богатый. Вы работай для меня.

— Вы ничего не поняли. Я не директор ФБР. Я никогда не давал клятву на верность конституции и не обещал работать на благо американского народа. А посему я не продаюсь, — сказал Римо, поднял с пола пачку новеньких стодолларовых бумажек и сунул полковнику в рот. — Съешьте. Это пойдет вам на пользу. Поешьте, прошу вас. Ну, хоть маленький кусочек. Попробуйте, вам понравится.

Полковник принялся жевать бумажки, а Римо тем временем объяснил, кто он такой:

— Я — дух Америки, полковник. Тот человек, который первым высадился на Луну, который изобрел электрическую лампочку. Который на своей земле выращивает больше всех продовольствия, потому что обильно поливает землю собственным потом. Если у меня и есть недостаток, так только один — я слишком часто и слишком ко многим бывал слишком добр. Ешьте.

Когда лифт достиг первого этажа и двери открылись, охранники, поджидавшие полковника, увидели только своего шефа, отупело привалившегося к задней стенке лифта и полумертвого телохранителя, правая рука которого превратилась в желе, хотя кожа не была повреждена. По всему лифту валялись деньги, а полковник по какой-то непонятной причине жевал пачку банкнот.

— Доставьте меня в ФБР, немедленно, — распорядился полковник как бы в полусне.

Когда они ушли, Римо выскользнул из-под кабины лифта и протиснулся сквозь узкую щель в гараж.

Он услышал, как на всех двадцати этажах поднялся крик возле запертых дверей лифта. Римо улыбнулся изумленному сотруднику охраны и пошел своей дорогой.

К полудню Римо уже вернулся на стоявшую в бухте Сан-Франциско изящную белую яхту, которую покинул рано утром. Он шел по палубе бесшумно, потому что не хотел беспокоить обитателя каюты. Из каюты доносились странные звуки — было похоже, будто кто-то чугунной сковородкой колотит по классной доске. Римо остановился снаружи и подождал. Звуки не прекращались.

Это Чиун декламировал свои собственные стихи. Обычно декламация сопровождалась рецензиями, тоже собственного сочинения. Стиль рецензий Чиун позаимствовал из американских газет.

Обычно рецензии звучали так: "Изумительно! Ощущается мощь гения...

Блистательное великолепие в передаче сути образа". Образом, суть которого Чиун передавал на этот раз, был образ страдающего цветка из чиуновской поэмы на трех тысячах восьми страницах, уже отвергнутой двадцатью двумя американскими издательствами.

Поэма была написана на древнекорейском языке-диалекте, не испытавшем на себе влияния японцев. Римо заглянул в каюту и увидел малиновое с золотом кимоно, которое Чиун надевал в минуты поэтического вдохновения. Он увидел, как длинные пальцы грациозно сложились в цветок, потом затрепетали, передавая движения крыльев пчелы. Он увидел реденькие пряди белых волос, изящную узкую и длинную бороду и понял, что самый опасный в мире убийца принимает гостя.

Он повнимательнее вгляделся внутрь каюты сквозь маленький иллюминатор в двери и увидел на ковре до блеска начищенные черные ботинки. Гостем был доктор Харолд В. Смит.

Римо позволил директору посидеть и насладиться классической корейской поэзией еще в течение получаса. Смит корейского не знал, поэтому при воем желании не мог бы ничего понять. Но долгое общение с первыми лицами в руководстве страны научило его умению часами слушать любой бред и при этом выглядеть заинтересованным. С такой же пользой по части получения информации он мог бы слушать перечень тарелок, чашек, ложек и прочей посуды, которую надо перемыть. Однако вот он здесь, сидит, изогнув брови, поджав тонкие губы, слегка наклонив голову, как будто ведет конспект лекции университетского профессора.

Дождавшись паузы в чтении, Римо вошел — под аплодисменты Смита.

— Вы прониклись значимостью того, что вам прочитали, Смитти? — поинтересовался Римо.

— Я не знаком с этой поэтической формой, — сказал Смит. — Но то, что я понял, мне понравилось.

— И много вы поняли? — спросил Римо.

— Движения рук. Как я понял, это был цветок, — ответил Смит.

Чиун кивнул:

— Да. Не все люди столь невосприимчивы к культуре, как ты, Римо. Есть и такие, которые обладают чувством прекрасного. Видно, такова моя тяжкая доля, что я приговорен обучать тех, кто меньше всего это ценит. Что я, добывая пропитание для моей родной деревни, как и многие предки до меня, вынужден расточать мудрость Синанджу перед этим неблагодарным, который только что сюда явился. Бросать бриллианты в грязь. Ради этого бледного куска свиного уха, который стоит перед вами.

— Б-р-р-р, — отреагировал Римо, как типичный американец.

— Ну вот, взгляните, такова его благодарность, — удовлетворенно кивнув, сказал Чиун Смиту.

Смит наклонился вперед. Его лимонно-желтое лицо было еще кислее, чем обычно.

— Я думаю, вы удивлены, что я появился тут, неподалеку от того места, где, как я полагаю, вы только что исполнили очередное задание. Как вы оба знаете, никогда раньше я так не поступал. Мы тратим много усилий на то, чтобы скрыть наши действия от глаз общественности. Если общественность узнает о нас, всему конец. Это будет означать, что правительство неспособно действовать, оставаясь в рамках закона.

— О, император Смит, — пропел Чиун. — Тот, чей меч острее, может придать силу закона малейшему своему капризу!

Смит кивнул, всем видом выказывая Чиуну свое уважение. Римо всегда потешался над попытками Смита объяснить Чиуну, что такое демократия. Ибо раньше Дом Синанджу всегда служил только королям и деспотам, так как лишь они могли заплатить ассасинам из Синанджу достаточно денег, чтобы прокормить жителей деревни на скалистом берегу Корейского полуострова.

Римо не подозревал в этот момент, что Смит собирается перекупить Чиуна и разлучить его с Римо, предложив такие деньги, какие и не снились жалким королям и фараонам.

— Итак, я прямо перехожу к делу, — заявил Смит. — В последнее время, Римо, с вами стало трудно работать. Невероятно трудно.

Чиун улыбнулся, его старое, морщинистое лицо медленно поднялось и опустилось — он кивнул. Увы, отметил он, все эти долгие годы он сносил непочтительность Римо молча и терпеливо, не давая никому в мире заподозрить, каково это — расточать великое наследие мудрости Синанджу перед столь недостойным существом. Своим высоким скрипучим голосом Чиун сравнил себя с прекрасным цветком, которому посвящена его поэма, — на него наступают, но он, не ропща, опять выпрямляется, чтобы вновь явить миру свою красоту.

— Прекрасно, — сказал Смит. — Я надеялся найти у вас понимание. Действительно надеялся.

— А мне на это плевать — и тоже действительно, — сказал Римо.

— В присутствии императора Смита ты смеешь говорить такие слова Мастеру Синанджу! — сказал Чиун.

Пергаментное лицо затуманилось глубокой печалью, и Мастер Синанджу опустился на пол каюты. Голова его торчала из малинового с золотом кимоно, как из гигантской шляпки гриба. Римо знал, что под кимоно тонкие пальцы с длинными ногтями тесно сплетены, а ноги скрещены.

— Хорошо, — сказал Смит. — Великолепный Мастер Синанджу, вы сотворили чудо из Римо. Вы, как и я, находите, что с ним трудно иметь дело. Я готов предложить вам вознаграждение, в десять раз превосходящее то, что мы переправляем к вам на родину сейчас, если вы согласитесь обучить вашему искусству других.

Чиун кивнул и улыбнулся. Так улыбается согретое полуденным солнцем озеро, ожидая, пока ночная прохлада остудит его воды. Именно столько и причитается Дому Синанджу! И даже много больше.

— Я готов увеличить плату, — сказал Смит. — В двадцать раз больше, чем мы платим сейчас.

— Послушай, что я тебе скажу, папочка, — сказал Римо Чиуну. — Подводная лодка, которая доставляет золото в твою деревню, стоит больше самого золота. Так что он не так уж много тебе предлагает.

— В пятьдесят раз больше, — набавил Смит.

— Ты видишь. Видишь, чего я стою, — обратился Чиун к Римо. — Сколько платят тебе, белое существо? Твои же собственные белые предлагают увеличить мое вознаграждение в десять раз. В двадцать раз. В сто раз. А ты? Кто тебе что-нибудь предлагает?

— Ладно, — согласился Смит. Ему-то казалось, что он предлагал увеличить вознаграждение всего в пятьдесят раз. — Пусть будет в сто раз. Восемнадцатикаратное золото. Это такое золото, которое...

— Да знает он, знает, — сказал Римо. — Дайте ему бриллиант, и он на ощупь определит все его изъяны. Это же ходячая ювелирная лавка. Он знает наперечет половину самых крупных камней в мире. Рассказывать Чиуну про золото все равно что просвещать папу римского насчет мессы.

— Чтобы позаботиться о своей бедной деревне, мне пришлось кое-что узнать о реальной стоимости некоторых вещей, — скромно заметил Чиун.

— Спросите его, сколько стоит голубоватый бриллиант чистой воды в два карата на рынке в Антверпене, — сказал Римо Смиту. — Ну, давайте. Спросите его.

— От имени нашей организации и от имени американского народа, которому она служит, я выражаю вам благодарность, о Чиун, Мастер Синанджу. А вы, Римо, будете получать хорошее ежегодное пособие до конца вашей жизни. Вы уйдете в отставку. Вы сможете дожить до преклонных лет и умереть в своей постели, зная, что хорошо потрудились на благо нашей страны.

— Я вам не верю, — сказал Римо. — Я получу один чек, может быть — второй, а потом однажды открою дверь, и порог взорвется у меня под ногами. Вот в это я верю.

Римо навис над Смитом и провел левой рукой у него под подбородком, давая понять, что может прямо сейчас голыми руками его убить. Римо хотел подавить Смита телесной силой. Но этот железный человек не испугался.

Недрогнувшим голосом он повторил свое предложение тому, кто составлял самое важное звено всей организации. Римо был ее главным разящим оружием, человеческим существом, у которого все резервы организма использовались на сто процентов. Как Чиун сумел этого добиться от Римо, Смит не знал. Но раз он проделал это с одним человеком, он сможет проделать то же самое и с другими.

— Теперь послушайте, что предлагаю вам я, Смитти, — сказал Римо. — Я выхожу из игры. И если вы не будете пытаться убить меня, я не стану убивать вас. Но если вдруг случайно в радиусе пяти футов от меня кто-то будет отравлен, или вдруг такси потеряет управление на улице, по которой я иду, или неподалеку от меня случится ограбление и кто-то выстрелит в мою сторону, то я расскажу всему миру про секретную организацию под названием КЮРЕ, которая действовала вопреки конституции с согласия правительства, потому что правительство ничего не могло добиться, оставаясь в рамках закона. И как ничто не улучшилось, а все стало хуже и хуже, только то там, то здесь стали исчезать трупы. А потом я ввинчу ваши кислые губы в ваше кислое сердце, и мы будем квиты. А пока — прощайте!

— Сожалею, что вы недовольны результатами нашей деятельности, Римо. Правда, я заметил ваше недовольство уже некоторое время назад. Когда это началось? Если я имею право спросить.

— Началось, когда людям стало небезопасно ходить по улицам, а я продолжал мотаться повсюду по вашим секретным заданиям. Страна катится ко всем чертям. Человек вкалывает по сорок часов в неделю, а потом появляется какой-нибудь сукин сын и говорит ему, что он не имеет право есть мясо и что он должен делиться едой со своего стола с толпой бездельников, которые ни черта не делают, да еще всячески его поносят. Хватит с меня этого. А тот сукин сын, который это говорит, чего доброго, получает тысячу долларов в неделю в каком-нибудь государственном учреждении только за то, что повсюду твердит, какая ужасная у нас страна. Хватит, я сыт по горло!

— Ладно, — печально сказал Смит. — Во всяком случае, спасибо за все, что вы сделали.

— Всегда рад вам услужить, — сказал Римо без всякой радости в голосе.

Он отодвинулся от Смита, а когда обернулся, то увидел, что на бледном лбу Смита в свете полуденного солнца поблескивают капельки пота. Хорошо, подумал Римо. Смит все-таки испугался. Он просто слишком горд, чтобы показать это.

— Ну, а теперь вернемся к вам. Мастер Синанджу, — сказал Смит.

Чиун кивнул и заговорил:

— Что касается увеличения оплаты, мы с благодарностью принимаем ваше милостивое предложение; с остальным же возникает некоторая экономическая неувязка, и это, поверьте, очень нас огорчает. Мы бы рады обучать сотни, тысячи новых учеников, но не можем себе этого позволить. Мы вложили много лет в это. — Чиун кивнул в сторону Римо. — И теперь приходится защищать свое капиталовложение, каким бы ничтожным оно всем ни казалось.

— В пятьсот раз больше того, что получает ваша деревня сейчас, — сказал Смит.

— Вы можете увеличить плату в миллион раз, — подал голос Римо. — Он не станет учить ваших людей. Может, он научит их плясать на татами, но никогда не передаст им учение Синанджу.

— Верно, — радостно подтвердил Чиун. — Я никогда не стану учить больше ни одного белого из-за возмутительной неблагодарности вот этого. И следовательно, мой ответ — нет. Я остаюсь с этим неблагодарным.

— Но вы можете избавиться от него и стать богаче, — сказал Смит. — Я изучил историю Дома Синанджу. Вы занимаетесь этим бизнесом столетия.

— Многие и многие столетия, — поправил Чиун.

— А я даю вам больше денег, — сказал Смит.

— Он не бросит меня, — сказал Римо. — Я лучший из всех его учеников. Лучше даже, чем ученики-корейцы. Если бы ему удалось найти приличного корейца, который смог бы когда-нибудь занять его место, он никогда бы не стал работать на вас.

— Это правда? — спросил Смит.

— Ничто из сказанного белым человеком никогда не являлось правдой — за исключением ваших слов, о славный император.

— Это правда, — сказал Римо. — Он вообще никогда не бросит меня. Он меня любит.

— Ха! — с негодованием произнес Чиун. — Я остаюсь, чтобы защитить свой капитал, вложенный в это недостойное белокожее существо. Вот почему остается Мастер Синанджу.

Смит уставился на свой «дипломат». Римо никогда еще не видел этот живой компьютер таким задумчивым. Наконец он поднял глаза и чуть улыбнулся, почти не разжимая тонких губ.

— Похоже, Римо, нам не отделаться друг от друга, — сказал он.

— Возможно, — сказал Римо.

— Вы — единственный, кто может сделать то, что нам нужно.

— Слушаю, но ничего не обещаю, — сказал Римо.

— Дело довольно неприятное. Мы сами точно не знаем, что мы ищем.

— Ну, и что в этом нового? — сказал Римо.

Смит мрачно кивнул.

— Около недели назад в бедном квартале была замучена до смерти одна старая женщина. Это произошло в Бронксе, и теперь агенты многих иностранных разведок разыскивают какой-то предмет, может быть, техническое устройство, которое, по всей видимости, хранилось в доме этой женщины. Устройство привез из Германии ее муж, умерший незадолго до того.

Багряное солнце склонялось к горизонту над Тихим океаном, а Смит все продолжал свой рассказ. Когда он закончил, на небе высыпали звезды.

И Римо сказал, что возьмется за эту работу, если к утру не передумает.

Смит еще раз кивнул и поднялся.

— До свидания, Римо. Удачи вам, — сказал он.

— Удачи! Вы не понимаете, что такое удача, — презрительно отозвался Римо.

— Америка благоговейно выражает свое восхищение и почтение непобедимому Мастеру Синанджу, — сказал Смит Чиуну.

— Это естественно, — сказал Чиун.