Черная тропа

Ты помнишь, как это было?

Ребекка Мартинссон увидела своего друга, лежащего мертвым на земле в Пойккиярви. И мир рухнул. Им пришлось держать ее, чтобы женщина не ушла в реку.

Это третья книга.

Наступили последние времена.

Смотрите, он летит в облаках, и каждый должен увидеть его.

Наступил последний час.

Настало время огненно-красной лошади. Она прилетит с длинным мечом, чтобы люди могли перерезать друг друга.

Я здесь! Они держат меня за руки! Они не слушают! В невежестве своем отказываются они обратить свои глаза к небу, которое открывается над ними.

Настало время коня бледного.

Он роет землю своими острыми копытами и выбивает землю из ее орбиты.

И вот, произошло великое землетрясение, и земля стала черна как власяница, и луна сделалась как кровь.

А я осталась. Нас здесь много — тех, кого оставили. Мы падаем на колени, отправляясь во тьму, и опорожняем наши животы от страха. Нас несет к озеру из горящей серы — это вторая смерть. Осталось лишь несколько минут. Хватайся за первого попавшегося. Крепко держись за ближнего своего.

Я слышу голос семи гроз. Наконец мне ясны слова.

Он говорит, что время вышло.

Но здесь никто не слушает!

Одного из санитаров (при мне находится санитар, уже одно это чего стоит!) зовут Юхан. Или Юнас? Или Йонни? Он выводит меня на прогулку. Мне не разрешают ходить одной. Мы ходим недалеко. Однако я невероятно устаю. Наверное, Юхан видит это, когда мы идем обратно. Делает вид, что ничего не замечает. Все время говорит. Это хорошо, потому что тем самым он избавляет меня от необходимости говорить.

Юхан рассказывает о матче под названием «Разборки в джунглях» за звание чемпиона между Мухаммедом Али и Джорджем Форманом в Заире в 1974 году.

— Али так досталось тогда! Он просто стоял на месте и давал Форману его бить. А Форман — тот был суров. Они ведь супертяжеловесы, и хотя сейчас уже все об этом забыли, но перед началом матча многие волновались за Али. Боялись, что Форман забьет его до смерти. А в результате Али стоял неподвижно, как камень. Семь раундов его били по морде. Это была психическая атака. А в седьмом он прислонился к плечу Формана и прошептал ему в ухо: «И это все, на что ты способен, Джордж?» Вот так-то! А в восьмом раунде Форман едва успевал обороняться и допустил ошибку. Правая рука Али описывает полукруг в воздухе и — хрясь! Форман падает, как спиленное дерево. Победа!

Я иду молча. Отмечаю, что начинает пахнуть осенью. А санитар болтает что-то про «Разборки в джунглях»[1] или же начинает беседовать со мной о Второй мировой войне (можно ли со мной о таком разговаривать? Разве я не слишком чувствительна, не слишком ранима? Что скажет главный врач, если узнает?)

— Японцы — они настоящие вояки. Представляешь, когда у летчиков-истребителей кончалось горючее где-нибудь посреди Тихого океана и они видели в пределах досягаемости американский корабль, то направляли самолет прямо туда. Бух! Или элегантно совершали посадку на брюхо прямо в океан — просто чтобы показать, какие они великолепные пилоты. И потом, приземлившись и оставшись в живых, они прыгали в воду и вонзали в себя мечи. Никогда не сдавались врагу живыми. То же самое при битве за Гуадалканал. Они толпой бросились с кручи, когда поняли, что окружены. Американцы стояли там со своими мегафонами и предлагали им сдаться.

Когда мы возвращаемся в отделение, я вдруг начинаю бояться, что Юхан спросит меня, понравилась ли прогулка. Спросит, что я думаю. Хочу ли завтра снова пойти погулять.

Я не в состоянии ответить «да» и «с удовольствием». Это чувство знакомо мне с детства. Так бывало у меня с добрыми тетушками в деревне, когда они угощали меня мороженым или лимонадом. И всегда спрашивали потом: «Ну как, вкусно?» Хотя ведь и сами могли догадаться. Ибо ты сидел за столом, в торжественном молчании поглощая лакомство. Но им нужно было что-то от тебя получить. Какое-то вознаграждение. «Да», а еще лучше «спасибо» — из уст бедной девочки, у которой помешанная мамаша. Сейчас я ничего не могу дать. Ни слова. Ни звука. Если он меня спросит, я отвечу «нет». Хотя так приятно было подышать воздухом. В отделении пахнет потом, лекарствами, табачным дымом, грязью, больницей и средством для дезинфекции линолеума.

Но Юхан не спрашивает и на следующий день снова ведет меня на прогулку.

Главный врач спрашивает меня, как я себя чувствую. Я отвечаю: «хорошо». Он молчит и смотрит на меня. Чуть заметно улыбается. Проявляет эмпатию. Он умеет молчать сколь угодно долго. В этом деле доктор настоящий мастер. Молчание не раздражает его. В конце концов я говорю: «Достаточно хорошо». Это правильный ответ. Врач кивает.

Мне нельзя больше оставаться здесь. Я и так слишком долго занимала койко-место. Есть женщины, которым оно куда нужнее. Такие, которые поджигают на себе волосы. Такие, которые, едва попав в отделение, разбивают зеркало в туалете и проглатывают осколки, так что их приходится срочно везти в реанимацию. Я могу говорить, отвечать на вопросы, вставать по утрам и чистить зубы.

Я ненавижу его за то, что он не заставляет меня остаться здесь навсегда. За то, что он не Господь Бог.

Потом я сижу в поезде, который едет на север. Пейзаж проносится мимо быстро сменяющимися картинами. Поначалу — большие лиственные деревья в красных и желтых тонах. Осеннее солнце, множество домов. В каждом из них живут люди. Худо-бедно выживают.

После озера Бастютреск — только снег. И наконец — лес, лес, лес. Я еду домой. Березы съежились от холода, стоят на фоне белого снега тоненькие и черные.

Я прижимаюсь лбом и носом к оконному стеклу.

«Я хорошо себя чувствую, — говорю я сама себе. — Просто вот это и называется „хорошо себя чувствовать“».

15 марта 2005 года, суббота

Вечер на грани зимы и весны. Лед еще толстый, больше метра. Везде по поверхности семимильного озера Турнетреск рассеяны крошечные, два на два метра, домики на полозьях — это жители Кируны, почувствовав весну, дружно отправились на рыбалку. Такой домик-будку привозят на место, прицепив сзади к скутеру, и ставят над лункой. В полу домика есть люк, а от него к полынье идет широкая пластмассовая труба — чтобы снизу не задувал ветер. Сидишь внутри, удишь рыбу, и никакой мороз тебе не страшен.

Лейф Пудас сидел в своей будке в одних кальсонах и рыбачил. Часы показывали половину девятого вечера. По случаю субботы он уже успел откупорить несколько банок пива. Керосинка шипела и посвистывала. Домик прогрелся, градусник показывал больше двадцати пяти градусов. Рыбка тоже хорошо клевала — Лейфу удалось наловить пятнадцать небольших гольцов. Кроме того, он отложил несколько налимов для сестры, вернее, для ее кошки.

Когда настало время выйти помочиться, Лейф воспринял это с облегчением — перегрелся, сидя в помещении, порадовался поводу выйти наружу и немного охладиться. Надев ботинки, он в одних кальсонах выскочил в темноту на мороз. Едва Лейф приоткрыл дверь, как ветер рванул и распахнул ее.

Днем было солнечно и безветренно. Однако погода в горах предательски переменчива. Сейчас шторм завывал и тянул дверь, как сбесившийся пес. Поначалу ветер вроде бы не ощущался, словно залег, тихо ворча и собираясь с силами, а затем задул во всю мочь. Казалось, петли вот-вот не выдержат. Лейф Пудас вынужден был ухватить дверь обеими руками, чтобы закрыть ее за собой. Наверное, все же надо было одеться. Да ладно, пустить струю — дело недолгое. Штормовые тучи принесли с собой снег: не мягкие снежинки, а острые колючие кристаллики. Они неслись по земле и хлестали его по коже, как кнутом.

Лейф Пудас обежал вокруг домика, ища укрытия от ветра, и пристроился, чтобы сделать свое дело. Здесь ветер почти не ощущался, но мороз пощипывал изрядно. Мошонка сжалась в маленький твердый шарик. Но струя все же выстрелила. Он ожидал, что она замерзнет на лету, превратится в желтую ледяную дугу.

Едва закончив свое дело, Лейф вдруг услышал за спиной сквозь порывы ветра нечто похожее на мычание, и в следующую секунду будка ударила его в спину. Он чуть не упал ничком, а домик покатился прочь.

Прошло несколько секунд, прежде чем Лейф понял, что произошло. Шторм унес его будку. Он еще видел окно — теплый светящийся квадрат, на всех парах уносящийся от него. Лейф пустился было в погоню в темноте, но теперь, когда крепление больше не держало, будка на полозьях с бешеной скоростью покатилась прочь. Шансы догнать ее равнялись нулю.

Первая мысль Лейфа была о потере будки. Он сам построил ее из фанеры, сделал теплоизоляцию, обшил снаружи алюминием. Завтра, когда он разыщет ее при свете дня, она будет годиться разве что на дрова. Оставалось только надеяться, что домик на полозьях ни во что не врежется и не вызовет никаких разрушений, иначе у его хозяина будут неприятности.

Тут налетел мощный порыв шторма, почти сбивший Лейфа с ног. Внезапно он осознал, что сам находится в смертельной опасности. После стольких банок пива кровеносные сосуды проходили, казалось, под самой кожей. Если ему не удастся сейчас же где-нибудь спрятаться, он мгновенно замерзнет насмерть.

Лейф огляделся. До туристической станции в Абиску не меньше километра, туда ему ни за что не дойти, счет идет на минуты. Где ближайшая будка? Из-за метели и шторма он не видел ни одного огонька.

«Думай! — велел он себе. — Ни шагу больше, пока не раскинешь мозгами. В какую сторону ты сейчас стоишь лицом?»

Лейф раскидывал мозгами секунды три, почувствовал, как руки стали замерзать, засунул их под мышки. Сделал четыре шага от того места, где стоял, и наткнулся на свой скутер. Ключ лежал в сбежавшей будке, но под сиденьем у него был спрятан маленький ящичек с инструментами, и он поскорее вытащил его.

Затем Лейф мысленно попросил кого-то там наверху, чтобы тот повел его в правильном направлении — к ближайшему соседу Перссону. Их отделяло друг от друга расстояние метров в двадцать, но сейчас Лейф на каждом шагу готов был разрыдаться — из страха, что пропустит соседскую будку. Потому что тогда — верная смерть.

Щурясь от острых снежинок, бьющих в глаза, он вглядывался в темноту, пытаясь разглядеть очертания домика Перссона из стекловолокнистой плиты. На лице образовывалось снежное месиво, которое ему все время приходилось оттирать. В темноте разглядеть что бы то ни было сквозь метель было невозможно. Лейф успел подумать о своей сестре. И о своей бывшей — что им было не так уж и плохо вместе.

На домик Перссона он наткнулся еще до того, как увидел его. В окнах черно — никого нет. Вытащив молоток из ящичка с инструментами, стал орудовать левой рукой — правая полностью онемела от того, что он держался ею за стальную ручку ящика. На ощупь пробравшись к маленькому заделанному пластиком окну, Лейф выбил его.

Страх придал сил — несмотря на свой вес почти в сто килограмм, он одним рывком ввалился в окно. Ругнулся, оцарапав живот об острый металлический край. Но это все пустяки. Никогда еще ему не доводилось так близко ощущать затылком дыхание смерти.

Оказавшись внутри, надо было первым делом согреться. Здесь была защита от ветра, однако в пустом домике царил ледяной холод.

Порывшись в ящиках, Лейф нашел спички. Как можно удержать такой крошечный предмет, когда руки совершенно окоченели? Он засунул пальцы в рот и отогревал их до тех пор, пока они не начали мало-мальски слушаться. В конце концов, ему удалось разжечь керосиновую лампу и печь. Все тело сотрясалось, как в лихорадке. Так замерзать рыбаку еще не приходилось. Холод пробрал буквально до костей.

— Ну и чертов мороз! Вот ведь проклятая холодина! — несколько раз произнес Лейф вслух. Он говорил громко, пытаясь таким образом отогнать чувство паники, словно составлял сам себе компанию в беде.

Ветер завывал за окном, как разъяренный бог. Лейф схватил диванную подушку, прислоненную к стене, и укрепил ее, как мог, закрыв ею окно, — загнал между карнизом и стеной. Поискал еще и обнаружил красный пуховик, принадлежавший, видимо, госпоже Перссон. Затем нашел коробку с бельем, вытащил две пары кальсон и надел на себя — одни на ноги, другие на голову.

Тепло медленно возвращалось к нему. Он подносил онемевшие части тела к огню, в них закололо и заныло, боль была просто адская. Одно ухо и щека вообще потеряли чувствительность. Недобрый знак.

На кушетке лежала куча одеял. Они, конечно же, промерзли насквозь, но мужчина решил натянуть их на себя, чтобы удержать тепло.

«Я выжил, — сказал Лейф самому себе. — Ну, и что из того, что одно ухо пострадало?»

Он сорвал с кушетки одеяло. Оно было голубое в цветочек — сохранилось с семидесятых.

А под ним оказалась женщина. Ее глаза были открыты и превратились в лед, поэтому казались совсем белыми, как матовое стекло. На подбородке и руках — нечто похожее на кашу или, скорее, на рвоту. На ней был спортивный костюм. На куртке виднелось красное пятно.

Мужчина не закричал. Даже не сильно удивился, поскольку пребывал в состоянии полной эмоциональной опустошенности после всего пережитого.

— Ах ты, черт! — только и смог сказать он.

Чувство, охватившее его, было сродни тому, которое испытываешь, когда недавно взятый в дом щенок в сотый раз писает тебе на пол: отчаяние перед законом всеобщего свинства.

Лейф подавил в себе импульсивное желание положить одеяло на место и сделать вид, что ничего не видел.

Затем уселся и задумался. Что теперь делать, черт подери? Конечно же, надо добраться до туристической станции. Брести туда в темноте — удовольствие ниже среднего. Однако выбора не было. Ибо сидеть здесь и оттаивать вместе с женщиной он тем более не хотел.

Все же стоит посидеть чуток в тепле, чтобы еще хоть немного согреться.

Между ними возникло своеобразное единство. Она составляла ему компанию, пока мужчина еще целый час сидел в домике, мучаясь от боли в руках и ногах, когда к ним постепенно возвращалось тепло. Ладони он держал у самого пламени керосинки.

Он не произнес ни слова. И она тоже.

Инспектор полиции Анна-Мария Мелла и ее коллега Свен-Эрик Стольнакке прибыли на место без четверти двенадцать в ночь с субботы на воскресенье. Полиция взяла два скутера на туристической станции в Абиску. К одному из них прикрепили сани. Один из турпроводников предложил свою помощь и довез двух полицейских до места. Завывал шторм, вокруг была кромешная тьма.

Лейф Пудас, обнаруживший тело, сидел на туристической станции в Абиску. Его уже допросили патрульные полицейские, которые оказались ближе всех и приехали первыми. Когда Пудас пришел на станцию, администрация уже закрылась. Прошло некоторое время, прежде чем сотрудники паба восприняли его всерьез. Дело ведь происходило в субботу вечером, и персонал привык к свободному стилю в одежде: случалось, что народ скидывал с себя комбинезоны для езды на скутере и сидел себе, попивая пиво, в одном исподнем. Но Лейф Пудас ввалился на станцию, одетый в красный дамский пуховик, едва доходивший ему до пупа, и кальсоны, закрученные на голове наподобие тюрбана. Только когда мужчина разрыдался, все поняли, что дело нешуточное. Его выслушали и немедленно вызвали полицию.

Лейф сказал, что нашел мертвую женщину. Несколько раз повторил, что домик не его. Однако народ подумал, что мужик прибил собственную жену. Никто не решался посмотреть ему в глаза. Так Пудас и просидел один до приезда полиции, тихо плача в уголке.

Оказалось, что оцепить территорию вокруг домика не представляется возможным — ветер тут же срывал заграждение. Вместо этого пришлось обмотать желтые в черную полоску ленты вокруг самого домика, сделав его похожим на почтовую посылку. На ветру они зло грохотали по стенам. Криминологи уже прибыли на место и работали при свете прожектора и слабого освещения внутри будки.

Более двух человек в домике поместиться не могли. Пока криминологи работали, Анна-Мария и Свен-Эрик стояли снаружи, вынужденные постоянно двигаться, чтобы не замерзнуть. Из-за шторма и толстых шапок они практически не слышали друг друга. Даже Свен-Эрик, обычно ходивший всю зиму с непокрытой головой, на этот раз был в шапке с ушами. Время от времени они что-то кричали друг другу, тяжело переваливаясь в комбинезонах для скутера, как два рекламных человечка фирмы «Мишлен».

— Смотри! — крикнула Анна-Мария. — Ничего себе!

Женщина раскинула руки и стояла теперь под ветром, словно парус. Она была маленькая, весила немного. К тому же днем снег подтаял, а затем снова замерз, превратившись под вечер в гладкий лед, — и когда Анна-Мария стояла в такой позе, ветер гнал ее прочь по льду.

Свен-Эрик рассмеялся и сделал вид, что торопится подхватить, пока ее не отнесло на другую сторону озера.

Наконец криминологи вышли из будки.

— Это, во всяком случае, не место убийства, — крикнул один из них Анне-Марии. — Ее, похоже, закололи ножом, но это произошло не здесь. Тело можно увозить. Мы продолжим завтра, когда будет светло.

— И меньше риска отморозить себе задницу, — проревел у него за спиной коллега, одетый более легко.

Криминологи сели в скутер, и их повезли обратно к туристической станции.

Анна-Мария и Свен-Эрик вошли в будку. В ней было тесно и холодно.

— Во всяком случае, здесь нет этого ужасного ветра, — сказал Свен-Эрик и закрыл дверь. — Вот так, можно говорить нормальным голосом.

Крошечный, подвешенный к стене стол был оклеен пленкой под дерево. Четыре белых пластмассовых стула стояли штабелем в углу. В домике была малюсенькая плитка и тазик для мытья посуды. Красно-белая клетчатая штора и керамическая вазочка с тряпочными цветами лежали на полу под окном. Диванная подушка, которой было заложено окно, немного защищала от ветра, стремящегося ворваться в домик.

Свен-Эрик открыл шкаф. Там стоял аппарат для изготовления самогона. Он снова закрыл дверцу.

— Ладно-ладно, — сказал он. — Этого мы не видели.

Анна-Мария оглядела женщину на кушетке.

— Метр семьдесят? — предположила она.

Свен-Эрик кивнул и начал отламывать сосульки с усов.

Анна-Мария достала из кармана диктофон. Некоторое время воевала с ним, поскольку батарейки остыли, и он не желал включаться.

— Ну, давай же! — рыкнула она, поднося его к примусу, который мужественно старался создать тепло в домике, несмотря на разбитое окно и многократно открывавшуюся дверь.

Когда прибор заработал, она наговорила на него словесный портрет.

— Женщина, блондинка, прическа под пажа, около сорока… Красивая, не так ли?

— Угу, — пробормотал Свен-Эрик.

— Мне она, по крайней мере, кажется красивой. Рост примерно метр семьдесят, стройная, большая грудь. Кольца на пальце нет. Украшений нет. Цвет глаз в настоящий момент трудно определить. Возможно, судмедэксперт… Светлая спортивная куртка, типа ветровки, на ней, с большой степенью вероятности, пятна крови, но это мы скоро узнаем наверняка; спортивные брюки под цвет, кроссовки. — Анна-Мария склонилась над женщиной. — На ней косметика — помада, тени и тушь, — продолжала она в диктофон. — Не странно ли, когда собираешься на пробежку? И почему на ней нет шапки?

— Сегодня днем было очень тепло и солнечно, — сказал Свен-Эрик. — И вчера тоже. Когда нет ветра…

— Но ведь на дворе зима! Это только ты ходишь круглый год без шапки. Во всяком случае, одежда на ней дорогая. И общий вид очень ухоженный. Женщина не из простых.

Анна-Мария отключила диктофон.

— Надо обойти местных жителей прямо сегодня вечером. Туристическая станция, восточная часть Абиску. Спросим владельца магазина, не знает ли он ее. Кто-то должен был заявить в полицию об исчезновении, не так ли?

— Мне чудится в ней что-то знакомое, — задумчиво проговорил Свен-Эрик.

Анна-Мария кивнула.

— Тогда, возможно, это кто-то из жителей Кируны. Подумай, где ты мог ее видеть. У зубного врача? За прилавком магазина? В банке?

Свен-Эрик покачал головой.

— Нет-нет, хватит, — сказал он. — Потом само вспомнится.

— Мы должны проехаться между будками, — сказала Анна-Мария.

— Да уж… В такую жуткую бурю…

— Все равно придется.

— Ну да.

Некоторое время они смотрели друг на друга.

Анне-Марии показалось, что у Свена-Эрика усталый вид. Усталый и подавленный. Такая усталость часто накатывала на него при виде мертвых женщин. К тому же это обыденность — такие трагические случаи. Женщина лежит на кухне, забитая до смерти, а в спальне рыдает муж, и остается лишь радоваться, если у них нет маленьких детей, которые все это видят.

Ее саму особенно задевало за живое, когда речь шла о детях. Анна-Мария не могла смириться с тем, когда гибнут дети и животные. Но такое убийство… Не то, чтобы оно ее порадовало — нет, конечно. Но убийство такого типа… это была задачка, за которую хотелось взяться. Такая работа ей по плечу.

Анна-Мария улыбнулась про себя, глядя на большие мокрые усы Свена-Эрика. Они выглядели, как раздавленная машиной зверюшка. В последнее время эти усы разрослись, как дикие заросли. Она задумалась о том, насколько он одинок. Его дочь живет с семьей в Лулео. Похоже, они встречаются не так уж и часто.

А полтора года назад пропал его кот. Анна-Мария пыталась уговорить Свена-Эрика обзавестись новым, но тот категорически отказывался. «С ними одни хлопоты, — заявлял коллега. — Это так связывает». Она понимала, что это значит. Свен-Эрик хотел оградить себя от будущих потерь. Одному богу известно, как он переживал и сколько думал о Манне, пока, наконец, не отчаялся и не перестал говорить о нем.

«Жаль», — подумала Анна-Мария. Свен-Эрик был прекрасным мужчиной. Мог бы стать замечательным мужем какой-нибудь женщине и прекрасным хозяином любому животному. Они с Анной-Марией работали слаженно, но им никогда не пришло бы в голову общаться в свободное время. И сказывалась не только разница в возрасте. Просто у них было мало общего. Если они сталкивались в городе или в магазине в свободное от работы время, разговор как-то не клеился. На работе же они легко общались и прекрасно чувствовали себя в компании друг друга.

Свен-Эрик посмотрел на Анну-Марию. Она была совсем маленькая, не больше полутора метров ростом, и почти терялась в большом комбинезоне. Светлые длинные волосы расплющены шапочкой. Похоже, ее это нисколько не заботило. Она не из тех, для кого макияж и прическа важнее всего. Да у нее, наверное, и времени на такое нет. Четверо детей и муж, который довольно мало помогает по дому. Вообще-то Роберт неплохой мужик, и, кажется, у них с Анной-Марией все хорошо, просто он какой-то заторможенный. Хотя много ли он сам занимался домом, когда они с Йордис были вместе? Деталей он не помнил, но позднее, когда он начал жить один, приготовление пищи оказалось для него проблемой.

— Ну так что? — спросила Анна-Мария. — Давай побродим среди других будок, пока остальные займутся деревней и туристической станцией?

Свен-Эрик ухмыльнулся.

— Пожалуй. Тем более что субботний вечер все равно испорчен.

На самом деле вечер испорчен не был. Чем бы он занимался, не будь здесь? Посмотрел телевизор или сходил с соседом в баню? Каждые выходные одно и то же.

— Вот именно, — сказала Анна-Мария и застегнула «молнию» на своем комбинезоне.

На самом деле женщина так не думала. Для нее это вовсе не был испорченный субботний вечер. Настоящий рыцарь не может без конца сидеть дома, в лоне семьи, иначе он просто сойдет с ума. Ему надо выйти на простор и вытащить свой меч. Чтобы потом усталым и пресыщенным приключениями вернуться домой к семье, которая наверняка побросала коробки из-под пиццы и пластиковые бутылки на столике в гостиной, однако какая, в сущности, разница? Вот это настоящая жизнь: стучаться в чужие двери в темноте на замерзшем озере.

— Надеюсь, что у нее не было детей, — проговорила Анна-Мария, прежде чем они снова вышли навстречу шторму.

Свен-Эрик ничего не ответил. Ему стало стыдно. О детях он даже не подумал. У него возникла лишь одна мысль — надеялся, что у нее не было кошки, которая сидит теперь, запертая в квартире, и напрасно ждет свою хозяйку.

Ноябрь 2003 года

Ребекка Мартинссон выписалась из психиатрической клиники больницы Св. Йёрана. Она едет на поезде в Кируну. И вот уже сидит в такси перед домом своей бабушки в Курравааре.

После смерти бабушки дом принадлежит Ребекке и дяде Аффе. Это серый панельный дом у реки: истертый линолеумный пол, пятна влаги на стенах.

Раньше от него пахло старым домом и человеческим жильем. В нем постоянно ощущались запахи мокрых резиновых сапог, хлева, еды и пирогов. Привычный запах бабушки. И папин тоже — в те времена. Теперь в доме царит запах заброшенности. Подвал забит стекловолоконной ватой, чтобы удерживать влагу, идущую от земли.

Шофер такси заносит ее чемодан. Спрашивает, куда его — на верхний или нижний этаж?

— Наверх, — отвечает она.

Ребекка с бабушкой жила на втором этаже.

Папа жил в комнате на первом. Вся мебель стоит там на своих местах, застыв в безвременном сне под большими белыми простынями. Жена дяди Аффе Инга-Бритт использует первый этаж как склад ненужных вещей. Здесь появляется все больше и больше коробок с одеждой и книгами, стоят старые стулья, которые Инга-Бритт купила по дешевке и собирается когда-нибудь отреставрировать. Папина мебель под простынями отступает все дальше и дальше к стенам.

Впрочем, какая разница, что комната на первом этаже выглядит уже не так, как раньше? Для Ребекки она остается неизменной.

Папы уже много лет нет в живых, но, едва переступив порог, она видит его сидящим на деревянном диванчике на кухне. Бабушка послала Ребекку позвать его завтракать. Он услышал ее шаги по лестнице и поспешно сел. На нем клетчатая фланелевая рубашка и синий джемпер «Хелли-Хансен». Голубые рабочие брюки заправлены в толстые носки с высокой резинкой, которые связала бабушка. Глаза немного опухшие. Увидев Ребекку, он проводит рукой по щетине и улыбается.

Сейчас она понимает многое, чего не понимала тогда. Или уже тогда понимала? Это поглаживание рукой по щетине — сейчас она видит, что это жест смущения. Неужели ее волнует, что он не побрит, что он спал в одежде? Ни капельки. Он красив, так красив!

И банка пива, стоящая возле мойки, помятая и изрядно облупившаяся. Пиво в ней было когда-то очень давно. Он пьет из нее нечто совсем другое, но перед соседями делает вид, что это легкое пиво.

«Я никогда не обращала на это внимания, — хочет она сказать. — Это мама из-за этого нервничала. А я любила тебя — по-настоящему».

Такси уехало. Ребекка разожгла огонь в камине и включила батареи отопления. Она лежит на полу в кухне на одном из бабушкиных тряпичных ковриков. Следит взглядом за мухой. Та жужжит громко и уныло. Тяжело стукается о потолок, словно ничего не видит. Так обычно и бывает — они просыпаются от того, что в доме вдруг стало тепло. Вымученный напряженный гул, медлительный полет. Вот муха приземлилась на стену, лениво и беспорядочно ползает. Все реакции у нее замедлены. Возможно, ее можно было бы прибить просто рукой. И избавиться от этого звука. Но у Ребекки нет на это сил. Она лежит на полу и смотрит на муху. Все равно та скоро умрет. Потом придется замести ее с пола.

Декабрь 2003 года

Наступил вторник. Каждый вторник Ребекка ездит в город. Встречается с психотерапевтом и получает запас сипрамила на неделю. Психотерапевт — женщина лет сорока. Ребекка старается не презирать ее. Невольно смотрит на ее туфли и думает «дешевка», разглядывает ее пиджак и думает, что он плохо на ней сидит.

Но за презрение хвататься опасно. Оно вдруг поворачивается против тебя: а ты сама? Даже не работаешь.

Психотерапевт просит ее рассказать о своем детстве.

— Зачем? — спрашивает Ребекка. — Я ведь здесь не для этого.

— А для чего ты здесь, как ты думаешь?

Ребекка устала от этих профессиональных вопросов. Она смотрит на ковер, чтобы скрыть свой взгляд.

О чем она может рассказать? Каждое малейшее событие — как красная кнопка. И невозможно предсказать, что будет, если на нее нажать. Вспомнишь, как пила молоко из стакана, и за этим потянется все остальное. «Я не намерена рыться во всем этом», — думает она и с ненавистью косится на упаковку одноразовых платочков, которая всегда лежит наготове на столе между ними.

Ребекка смотрит на себя со стороны. Работать она не может. Сидит по утрам на холодном сиденье унитаза и выдавливает из упаковки таблетки, боясь того, что может произойти иначе.

Слов много. Мучительный, истеричный, жалкий, отвратительный, тошнотворный, тяжесть, сумасшествие, болезнь. Убийца.

Надо быть подобрее с психотерапевтом. Показывать готовность к сотрудничеству. Показывать, что я поправляюсь, что временами у меня все хорошо.

«Надо будет рассказать ей что-нибудь, — думает Ребекка. — В следующий раз».

Она могла бы что-нибудь наврать. Ей уже приходилось это делать.

Можно сказать: «Моя мать кажется не любила меня». И в действительности это даже не ложь, а маленькая правда. Но за этой маленькой правдой скрывается большая правда.

«Я не плакала, когда она умерла, — думает Ребекка. — Мне было одиннадцать, и я ничегошеньки не чувствовала. Во мне заложен какой-то врожденный дефект».

Канун нового, 2003 года

Канун Нового года Ребекка встречает с Беллой, собакой Сиввинга Фъельборга. Сиввинг — ее сосед, который дружил с бабушкой, когда Ребекка была маленькая.

Он спросил, не хочет ли Ребекка поехать с ним к его дочери Лене и отпраздновать в кругу семьи. Та начала отнекиваться, а он не настаивал. Зато оставил ей собаку. Он сказал, что ему нужен человек, который присмотрел бы за собакой, но на самом деле присмотр нужен за самой Ребеккой. Впрочем, какая разница? Ребекка рада компании.

Белла — веселая и подвижная сучка дратхаара. Как и все дратхаары, она обожает поесть и легко могла бы растолстеть, как бегемот, не будь она все время в движении. Сиввинг пускает ее от души побегать по замерзшей реке и иногда просит односельчан взять ее с собой на охоту. Дома она все время носится туда-сюда, вертится у его ног, при малейшем звуке подскакивает и начинает лаять. Но такая подвижность помогает ей оставаться стройной. Под шкурой отчетливо проступают ребра.

Лежать для Беллы — наказание, но как раз сейчас она мирно похрапывает на кровати у Ребекки. Та несколько часов ходила на лыжах по замерзшей реке. Поначалу Белла тащила ее за собой на веревке. Затем она побегала на свободе, носилась, как сумасшедшая, поднимая тучи снега. Последние километры бежала, довольная, по лыжне следом за Ребеккой.

Около десяти звонит Монс Веннгрен, начальник Ребекки в адвокатском бюро. Когда она слышит его голос, то инстинктивно поправляет рукой волосы, словно он может видеть ее.

Ребекка думала о Монсе. Часто. И ей кажется, что он звонил и справлялся о ее состоянии, пока она была в больнице. Но она не уверена. Этот период плохо запечатлелся в памяти. Ей вспоминается, что она сказала медсестре, будто не хочет с ним разговаривать. От электроконвульсивной терапии нарушилась ориентация во времени, ухудшилась оперативная память. Ребекка превратилась в старушку, которая может повторять одно и то же по нескольку раз в течение пяти минут. Тогда ей ни с кем не хотелось общаться. И менее всего с Монсом. Она не хотела, чтобы он видел ее такой.

— Как дела? — спрашивает он.

— Отлично, — отвечает она и чувствует, как при звуке его голоса что-то внутри приходит в движение, как в механическом пианино. — А у тебя как?

— Да тоже хорошо, черт подери.

Теперь ее очередь что-либо сказать. Ребекка пытается придумать что-нибудь разумное, а еще лучше — веселое, но все мысли застыли в голове.

— Я сижу в номере отеля в Барселоне, — произносит он, в конце концов.

— А я смотрю телевизор с собакой соседа. Он празднует Новый год у дочери.

Монс отвечает не сразу. Проходит секунда. Ребекка слушает. Задним числом она будет вспоминать эту секундную паузу, без конца возвращаться к ней, как подросток. Означала ли она что-нибудь? И что? Краткий приступ ревности к неизвестному мужчине с собакой?

— А что за мужик? — спрашивает Монс.

— Его зовут Сиввинг. Он пенсионер, живет в доме напротив.

Она рассказывает о Сиввинге, что он живет в котельной со своей собакой. Ему так проще. Там у него есть все необходимое: и холодильник, и душ, и плитка. И убирать легче, если не занимать весь дом. И еще она рассказывает, откуда у него такое странное имя. На самом деле его зовут Эрик, но мать, гордившаяся успехами сына, попросила занести в телефонный каталог его звание гражданского инженера: «civ.ing». И в родной деревне, где не принято было выделяться, это сразу же превратилось в прозвище.

Монс смеется. Она тоже. Они продолжают смеяться — но уже скорее потому, что им больше нечего сказать. Он спрашивает, холодно ли в Кируне. Она встает с дивана и смотрит на термометр за окном.

— Тридцать два градуса.

— Ах ты, черт!

Снова тишина. Затянувшаяся пауза. Затем он поспешно добавляет:

— Я просто хотел поздравить тебя с Новым годом… я ведь по-прежнему твой начальник.

«Что он имеет в виду? — недоумевает Ребекка. — Он что — звонит всем своим сотрудникам? Или только тем, у которых нет никакой личной жизни? Или он все же ко мне неравнодушен?»

— С Новым годом, — говорит она, и поскольку слова звучат почти формально, произносит их мягким тоном.

— Ну что ж, я, пожалуй, пойду посмотрю на фейерверки…

— Да-да, мне все равно пора идти выгуливать собаку.

Положив трубку, она еще долго сидит неподвижно. Он один в Барселоне? Вряд ли. Окончание разговора получилось немного скомканным. Кажется, она слышала звук открывшейся двери. Кто-то вошел? Поэтому он так резко закруглил беседу?

Июнь 2004 года

К счастью, Ребекка Мартинссон не видела, как главный прокурор Альф Бьёрнфут выпрашивал разрешение принять ее на работу. В противном случае она отказалась бы — из гордости.

Главный прокурор Альф Бьёрнфут встречается с главой областной прокуратуры Маргаретой Хюва за ранним ужином и выбирает ресторанчик с настоящими льняными салфетками и живыми цветами в вазах на столах. Маргарета Хюва приходит в прекрасное расположение духа — тем более что молодой официант подвигает ей стул и говорит комплимент. Возможно, он подумал, что у них свидание — этакая парочка, нашедшая друг друга на склоне лет, ибо обоим за шестьдесят.

Глава областной прокуратуры Маргарета Хюва — низенькая, полноватая женщина. Ее седые волосы пострижены модной стрижкой, а помада подобрана в тон розовому джемперу, надетому под синий пиджак.

Садясь за стол, Альф Бьёрнфут замечает, что его вельветовые брюки почти совсем протерлись на коленях. Клапаны на карманах пиджака всегда засунуты внутрь, иначе они мешаются, когда он кладет туда вещи.

— Не набивай карманы всякой дрянью, — говорит ему обычно дочь, пытаясь разгладить свалявшиеся клапаны.

Маргарета Хюва просит Альфа Бьёрнфута рассказать, почему он хочет взять на работу Ребекку Мартинссон.

— Мне нужен человек в моем округе, который разбирался бы в экономической преступности. LKAB[2] все шире привлекает субподрядчиков. Предприятий становится все больше — целый клубок экономических взаимоотношений, в которых надо разбираться. Если нам удастся уговорить Ребекку Мартинссон, мы получим исключительно грамотного юриста. Она работала в одном из лучших в Швеции адвокатских бюро, прежде чем перебралась сюда.

— Прежде чем стала пациенткой психиатрической клиники, ты это хотел сказать? — строго ответила Маргарета Хюва. — Что с ней на самом деле произошло?

— Я сам лично в этом не участвовал, но она убила трех подонков тогда, два года назад, в Йиекаярви. Однозначно необходимая самооборона, даже вопрос о возбуждении уголовного дела не поднимался. Ну вот, едва она начала приходить в себя после того случая, произошло то самое в Пойккиярви. Ларс-Гуннар Винса запер ее в подвале, затем застрелил своего сына и застрелился сам. Вот когда она увидела парня… тут-то у нее сдали нервы.

— И она попала в закрытое отделение?

— Да. В тот момент она была совсем плоха.

Альф Бьёрнфут замолкает и думает о том, что рассказали ему инспектора полиции Анна-Мария Мелла и Свен-Эрик Стольнакке. Как Ребекка Мартинссон кричала не своим голосом. Видела людей и предметы, которых на самом деле не было. Как им пришлось держать ее, чтобы женщина не утопилась в реке.

— И ты хочешь, чтобы я назначила ее сверхштатным прокурором?

— Она уже поправилась. Этот случай больше не повторится. Не случись всего этого, она сидела бы себе в Стокгольме и зарабатывала кучу денег. А теперь Ребекка вернулась к своим корням. Мне кажется, она больше не захочет работать в своем бюро.

— Калле фон Пост говорит, что она не очень-то хорошо выполняла свои функции в качестве юридического представителя Санны Страндгорд.

— Просто она посадила его в лужу, и в этом все дело! Неужели ты станешь слушать его! Калле фон Пост убежден, что солнце встает по утрам из его задницы.

Маргарета Хюва улыбается и опускает глаза в тарелку. У нее нет никаких проблем с Карлом фон Постом. Он из тех, кто исключительно любезен с начальством. Но по сути своей он самовлюбленный и довольно противный тип, она это прекрасно понимает.

— Тогда — на шесть месяцев. Для начала.

Главный прокурор Альф Бьёрнфут стонет.

— Нет, нет! Ребекка Мартинссон адвокат и зарабатывает вдвое больше меня. Я не могу предложить ей устроиться ко мне с испытательным сроком.

— Адвокат или нет, это мы еще посмотрим. В настоящий момент я не знаю, в состоянии ли она сортировать овощи в продуктовом магазине. Испытательный срок — и точка.

На том и порешили. Они переходят к более приятным темам, обмениваются сплетнями о коллегах, полицейских, судьях и местных политиках.

Неделю спустя Альф Бьёрнфут сидит с Ребеккой Мартинссон на лестнице домика в Курравааре.

Ласточки проносятся в воздухе, как брошенные ножи. Они с шумом залетают под крышу сарая и тут же снова вылетают наружу. Слышно, как требовательно пищат птенцы.

Ребекка смотрит на Альфа Бьёрнфута. Ему за шестьдесят, на нем ужасного вида брюки, очки для чтения висят на шнурке на шее. Он вызывает у нее симпатию. Ребекка думает, что он, наверное, отлично делает свое дело.

Они пьют кофе из кружек, и Ребекка угощает главного прокурора покупным печеньем прямо из пакета. Он пришел предложить ей должность сверхштатного прокурора города Кируны.

— Мне нужен толковый человек, — говорит он просто. — Человек, который не уедет.

Пока она раздумывает над ответом, Альф Бьёрнфут сидит, закрыв глаза, подставив лицо солнцу. Волос у него на голове немного, на макушке проступают пигментные пятна.

— Не знаю, справлюсь ли я теперь с такой работой, — говорит Ребекка. — Не могу больше полагаться на свою голову.

— Но ведь жалко, когда такие мозги пропадают. Обидно не попробовать, — говорит он, не открывая глаз. — Давай оформим тебя на шесть месяцев. Не получится, так не получится.

— Я ведь на некоторое время спятила, тебе известно об этом?

— Ну да, я ведь знаю полицейских, которые нашли тебя.

Снова и снова ей напоминают об этом: что она — тема чужих разговоров.

Главный прокурор Альф Бьёрнфут обдумывает то, что только что сказал. Может, надо было сформулировать это как-то по-другому? Нет, с этой девушкой надо играть в открытую, он это чувствует.

— Они тебе и рассказали, что я вернулась сюда?

— Да, у одного из полицейских кузина живет здесь, в Курравааре.

Ребекка издает короткий смешок. Сухой и довольно безрадостный.

— Только я ничего ни о ком не знаю… это оказалось сильнее меня, — продолжает она после паузы. — Налле лежал мертвый здесь, на дорожке. Я и вправду любила его. И его папа… думала, он собирается убить меня.

Альф Бьёрнфут бормочет себе под нос нечто неразборчивое, по-прежнему сидит с закрытыми глазами. Ребекка пользуется случаем, чтобы рассмотреть его. Куда легче разговаривать, когда он не видит ее.

— Это как раз из той серии, когда думаешь: со мной такое случиться не может. Поначалу я боялась, что это повторится. И что я застряну в этом состоянии. Проведу остаток жизни в кошмарном сне.

— Ты по-прежнему боишься, что это повторится?

— Ты хочешь сказать — ни с того ни с сего? Идешь по улице — и вдруг жах! — Она сжимает кулак и снова раскрывает его, растопыривает пальцы, чтобы изобразить фейерверк безумия. — Нет, — продолжает она. — Тогда безумие понадобилось мне, как защита. Реальность показалась невыносимой.

— Меня, во всяком случае, все это мало волнует, — говорит Альф Бьёрнфут. Теперь он смотрит на нее. — Мне нужны толковые прокуроры. — Он умолкает. Потом снова начинает говорить. Позднее, вспоминая его слова, Ребекка понимает, что Альф Бьёрнфут нашел единственно верный тон. Он знал, как убедить ее. Должно быть, главный прокурор большой знаток человеческих душ. — Хотя по сути дела я понимаю, что ты колеблешься. Место работы будет здесь, в Кируне. Так что придется работать практически в одиночку. Остальные прокуроры сидят в Йелливаре и Лулео и приезжают сюда, только когда появляется уголовное дело. Предполагается, что большинство судов лягут на тебя. Секретарь прокурора будет приезжать раз в неделю, чтобы выписывать ходатайства о рассмотрении дела в суде. Так что большую часть времени придется находиться в одиночном плавании.

Ребекка обещает подумать. Но его слова об изоляции решают дело. Не видеть вокруг себя людей! И еще тот факт, что за неделю до этого ей звонил сотрудник страховой кассы и говорил о постепенной интеграции в трудовую жизнь. Эта мысль привела Ребекку в ужас. Ее посадят бок о бок со всякими несчастными, страдающими выгоранием и синдромом хронической усталости, и начнут обучать работе на компьютере или заставят пройти курс позитивного мышления.

— Хватит сидеть на печи, — говорит Ребекка вечером того же дня Сиввингу. — Я с таким же успехом могу попробовать себя в роли прокурора, как и в любой другой.

Сиввинг стоит у плиты и переворачивает на сковородке кусочки кровяного пудинга.

— Не давай собаке хлеб под столом, — говорит он. — Я все вижу. А в роли адвоката?

— Ни за что.

Ребекка думает о Монсе. Теперь ей придется уволиться. С одной стороны, это даже хорошо. Она давно чувствует себя обузой своей фирме. Но он исчезнет из ее мира навсегда. «Ну и слава богу, — убеждает себя женщина. — Какая с ним может быть жизнь? Рыться в его карманах, пока он спит, в поисках чеков и парковочных квитанций, проверяя, не заходил ли он выпить по дороге с работы. В том, что касается человеческих взаимоотношений, он человек совершенно никудышный. Поверхностный контакт со своими взрослыми детьми. Разведен. Не способен к продолжительным отношениям».

Она составляет список его недостатков. Это не помогает ни на йоту.

Когда Ребекка работала на него, случалось, что Монс прикасался к ней. «Отличная работа, Мартинссон!» — и легкое прикосновение. Рука, коснувшаяся плеча. Один раз он мимоходом погладил ее по волосам.

«Я должна прекратить думать о нем, — убеждает себя Ребекка. — От всего этого совсем теряешь здравый смысл. Мозги заняты одним-единственным мужиком — его руками, его губами, его фигурой сзади и спереди. Так проходят месяцы, прежде чем в голове мелькнет хоть одна рациональная мысль».

16 марта 2005 года, воскресенье

Мертвая женщина выплыла из темноты перед глазами инспектора Анны-Марии Меллы, паря в воздухе, словно по мановению палочки фокусника — по-прежнему лежа на спине, вытянув руки по швам.

«Кто ты?» — подумала Анна-Мария.

Белая кожа и глаза, словно сделанные из матового стекла, придавали ей сходство со статуей. Да и чертами лица она напоминала античные головы. Переносица расположена высоко, почти между бровями, и в профиль лоб и нос образуют практически прямую линию.

Густав, трехлетний сын Анны-Марии, повернулся во сне и лягнул ее ногой в бок. Она взялась за его маленькое, но мускулистое тело и решительно перевернула так, чтобы он оказался к ней спиной. Прижала к себе и круговыми движениями погладила ему животик через пижаму, прижалась носом к вспотевшему во сне затылку и поцеловала. Мальчик удовлетворенно вздохнул во сне.

Это время, пока дети маленькие, такое радостное и чувственное. Потом они быстро вырастают, и про телячьи нежности приходится забыть. Авось скоро пойдут внуки. Есть надежда, что их старшенький, Маркус, окажется в этом смысле ранней пташкой.

«Да и Роберт у меня остается на всякий пожарный, — подумала она и улыбнулась, глядя на своего спящего мужа. — Есть свои плюсы в том, чтобы жить с тем мужчиной, за которого вышла замуж по молодости. Какой бы старой и морщинистой я ни стала, он все равно будет видеть во мне ту девчонку, в которую влюбился когда-то, во время оно. Или придется завести целую свору собак, — продолжила она свои размышления, — которые будут забираться ко мне в постель с грязными лапами».

Она осторожно убрала руку, которой обнимала Густава, и взяла мобильный телефон. Посмотрела на часы — половина пятого.

Одну щеку жгло. Должно быть, она отморозила ее накануне, когда они со Свеном-Эриком обходили будки на льду озера. Однако никто из ближайших соседей ничего не видел. Они с коллегами опросили народ на туристической станции, разбудили лыжников, не отпускали домой посетителей бара. Никто ни слова не мог рассказать об этой женщине. Разыскали и владельцев того домика, где ее обнаружили. Они произвели впечатление людей, шокированных произошедшим, и утверждали, что не узнают женщину на фотографии.

Анна-Мария Мелла пыталась придумать возможную последовательность событий. Само собой, можно отправиться на пробежку по следам скутера и с макияжем на лице. Или она бежала вдоль трассы в Норвегию. Останавливается машина. За рулем человек, которого она знает. Он предлагает ее подвезти. А дальше? Женщина садится в машину, и ее оглушают ударом по голове? Или она соглашается поехать, идет с ним в баню, он ее насилует, а она сопротивляется и получает удар ножом?

Или же это был человек, незнакомый ей. Она бежит вдоль трассы. Мимо проезжает мужчина на автомобиле. Обгоняет ее, разворачивается. Возможно, сбивает и затаскивает на заднее сидение — в этом случае она не в состоянии оказывать сопротивление. И ни одного человека в зоне видимости. Он отвозит ее в будку…

Анна-Мария перевернула подушку и приказала себе снова заснуть.

«Возможно, ее и не насиловали, — подумала она. — Возможно, она совершала пробежку по следу скутера на льду озера. И наткнулась на маньяка, накачанного наркотиками и с ножом в кармане. Таких можно встретить везде. И на болоте тоже. Кошмарный сон для каждой женщины. Случайно оказаться на пути сумасшедшего в активной стадии безумия. Ну хватит, — сказала она себе. — Никаких готовых сюжетов, пока что-нибудь не прояснится».

Нужно переговорить с судмедэкспертом Ларсом Похьяненом. Он приехал из Лулео вчера вечером. Вопрос в том, удалось ли что-нибудь сделать с промерзшим насквозь телом.

Бессмысленно валяться в кровати. Да и с какой стати ей снова засыпать? Она вовсе не чувствует себя усталой. Мозг, подстегиваемый адреналином, вовсю работает и жаждет новой информации.

Анна-Мария встала и оделась. Привыкла делать это в темноте — быстро и бесшумно.

Часы показывали пять минут шестого, когда Анна-Мария Мелла припарковала свой «Форд Эскорт» перед больницей. Охранник впустил ее в проход под зданием. Гудение вентиляции под потолком. Пустые коридоры. Истоптанный пластиковый пол и жужжание автоматических дверей, которые открывались перед ней. Ей повстречался завхоз, который прошелестел мимо на самокате, в остальном здесь было совершенно тихо.

Прозекторская была погружена в темноту, но в курилке, на потрепанном диване, оставшемся еще с семидесятых годов, спал судмедэксперт Ларс Похьянен — как она и рассчитывала. Мужчина лежал спиной к ней, его изможденное тело тяжело вздымалось при каждом вздохе.

Несколько лет назад Ларса прооперировали по поводу рака гортани. Его ассистентка Анна Гранлунд все больше брала на себя его работу. Она распиливала грудные клетки, доставала органы, брала необходимые анализы, складывала органы обратно, зашивала животы, носила сумки Похьянена, отвечала на телефон, допуская до него только самые важные звонки — собственно, только от госпожи Похьянен, поддерживала идеальную чистоту в прозекторской, сдавала в стирку его белый халат и перепечатывала начисто его отчеты.

Рядом с диваном аккуратно стояли его видавшие виды деревянные башмаки. Когда-то они были белыми. Анна-Мария представила себе, как Анна Гранлунд накрывает судмедэксперта клетчатым синтетическим пледом, ставит по стойке «смирно» его башмаки, вынимает сигарету изо рта и гасит свет, прежде чем уйти домой.

Анна-Мария сняла куртку и уселась в кресло, стоявшее неподалеку от дивана.

«Пропитывалось грязью и дымом в течение тридцати лет. Уютненькое местечко!» — подумала она, накрылась курткой как одеялом и мгновенно заснула.

Полчаса спустя ее разбудил кашель Похьянена. Тот сидел на краю дивана, наклонившись вперед, и кашлял с таким звуком, словно из него сейчас вывалится половина легкого.

Анна-Мария смутилась и почувствовала себя полной дурой. Прокрасться среди ночи и устроиться спать в той же комнате. Почти то же самое, что прийти к нему в спальню и улечься в его кровать.

Ларс сидел и прокашливался, а незримая черная тень с косой стояла за его спиной, положив руку на плечо. Это зрелище не было предназначено для посторонних.

«Теперь он обидится на меня, — подумала Анна-Мария. — Какого черта я сюда приперлась?»

Приступ кашля у Похьянена неожиданно закончился. Рука автоматически похлопала по карману халата, проверяя, на месте ли пачка сигарет.

— Чего тебе нужно? Я еще даже не начинал с ней работать. Ее доставили вчера совершенно замороженной.

— Мне нужно было где-нибудь прикорнуть, — ответила Анна-Мария. — Дома у меня куча детей, которые ложатся поперек кровати, пинаются и вытворяют, что хотят.

Он посмотрел на нее с невольной улыбкой.

— А Роберт пукает во сне, — добавила она.

Ларс фыркнул, чтобы скрыть, что уже сменил гнев на милость, поднялся и кивком пригласил ее следовать за ним.

Ассистентка Анна Гранлунд только что пришла. Она стояла в моечной и вынимала что-то из посудомоечной машины, как заправская домохозяйка. Разница заключалась только в том, что вместо приборов и тарелок она вынимала и раскладывала по местам хирургические ножи, щипцы, пинцеты, скальпели и емкости из нержавеющей стали.

— Вот он, источник стресса. Погонялка, — сказал Похьянен Анне Гранлунд, кивнув на Анну-Марию.

Анна Гранлунд одарила Анну-Марию сдержанной улыбкой. Анна-Мария ей нравилась, однако никому не было дозволено вгонять в стресс ее начальника.

— Она оттаяла? — спросил Похьянен.

— Не совсем, — ответила Анна Гранлунд.

— Зайди после обеда, получишь предварительный отчет, — сказал Похьянен Анне-Марии. — Анализы будут готовы в свое время — все как всегда.

— А прямо сейчас ты ничего мне не можешь сказать? — спросила Анна-Мария, стараясь как можно меньше походить на «погонялку».

Похьянен покачал головой, словно капитулируя перед Анной-Марией.

— Ну, пошли, посмотрим, — проговорил он.

Женщина лежала на спине на металлическом столе. Анна-Мария отметила, что из тела вытекла жидкость — струйка уходила в лючок канализации под столом. «И далее в питьевую воду?» — подумала она.

Похьянен поймал ее взгляд.

— Она оттаивает, — сказал он. — Но, ясное дело, обследовать ее будет трудно. От мороза границы между клетками мышц разрываются и становятся зыбкими.

Судмедэксперт указал на грудную клетку женщины.

— Вот входное отверстие, — проговорил он. — Можно предположить, что именно это стало причиной смерти.

— Нож?

— Нет-нет. Это совсем другой предмет — круглый, вероятнее всего, с острым концом.

— Какой-нибудь инструмент? Шило?

Похьянен пожал плечами.

— Придется тебе немного подождать, — сказал он. — Но место удара выбрано очень точно. Обрати внимание, как мало крови пролилось на одежду. По всей вероятности, удар прошел сквозь хрящевую часть грудной клетки и сердечную сумку — и вот тебе тампонада сердца.

— Тампонада?

Голос Похьянена стал шершавым.

— Ну хоть чему-нибудь ты научилась за все эти года? Если кровь не вытекла из тела, то куда она делась? Скорее всего, сердечная сумка заполнилась кровью, так что сердце перестало биться. Это происходит очень быстро. Давление тоже падает, от чего внешняя кровопотеря невелика. Кстати, это с таким же успехом может быть и тампонада легкого — литр крови в легкое, и привет. Между прочим, орудие было подлиннее, чем шило, — на спине есть выходное отверстие.

— Так ее проткнули насквозь? Ах ты, черт!

— Далее, — продолжал Похьянен. — Никаких внешних признаков изнасилования. Посмотри сюда. — Он посветил карманным фонариком между ног мертвой женщины. — Никаких синяков или царапин. Как видишь, ее били по лицу, вот здесь и… смотри-ка. В одной ноздре кровь, легкая припухлость на носу, и затем кто-то вытер кровь с ее верхней губы. Но никаких признаков удушья, никаких следов на запястьях, которые указывали бы на то, что она была связана. Однако, вот это очень странно. — Он указал на лодыжку женщины.

— Что это? — удивилась Анна-Мария. — Ожог?

— Да, кожа полностью сожжена. Узкий ожог, опоясывающий по кругу всю лодыжку. Есть и еще один интересный момент.

— Какой же?

— Язык. Она его полностью сгрызла. Такое часто бывает при тяжелых ДТП. При шоке такого рода… но при использовании колющего оружия — с этим я не сталкивался. А если образовалась тампонада, и смерть наступила так быстро… загадка, да и только.

— Можно мне взглянуть? — попросила Анна-Мария.

— От него остался мясной фарш, — сказала Анна Гранлунд, развешивавшая у раковины чистые полотенца. — Я собираюсь сварить кофе, вы будете?

— Да, — сказали Анна-Мария и Ларс.

Затем судмедэксперт посветил фонариком в рот мертвой женщины.

— Фу! — воскликнула Анна-Мария. — Так она не умерла от удара острым предметом? Тогда от чего же?

— Возможно, я смогу тебе ответить во второй половине дня. Удар смертелен, берусь это утверждать. Однако последовательность событий пока не ясна. И еще посмотри сюда, — он повернул ладонь женщины и показал Анне-Марии. — Это тоже может быть признаком шока. Видишь эти следы? Она сжала руки и вонзила ногти глубоко в ладони.

Похьянен стоял, держа руку мертвой женщины, и чуть заметно улыбался.

«Поэтому мне так нравится с ним работать, — подумала Анна-Мария. — Ему по-прежнему кажется, что все это безумно интересно. И чем труднее и запутаннее, тем лучше». Она отметила про себя, что невольно сравнивала его со Свеном-Эриком. А Свен-Эрик стал в последнее время таким вялым и равнодушным. «Но что я могу с этим поделать? — подумала она. — С меня хватает того, что нужно постоянно поддерживать в хорошем настроении детей».

Кофе они пили в курилке. Похьянен закурил, проигнорировав взгляд Анны Гранлунд.

— Странная история с языком, — проговорила Анна-Мария. — Ты сказал — такое часто бывает при шоке? И еще эта непонятная отметина на лодыжке… Удар прошел через одежду. Получается, что она была одета, когда ее убили?

— Да, но я не думаю, что она была на улице и совершала пробежку, — сказала Анна Гранлунд. — Ты видела, какой на ней лифчик?

— Нет.

— Роскошный до чертиков. Кружева и косточки. «Aubade» — жутко дорогая фирма!

— А ты откуда знаешь?

— Да уж сама когда-то интересовалась — когда у меня еще были надежды.

— То есть не спортивный лифчик?

— Абсолютно точно — нет!

— Нам бы выяснить, кто она такая, — проговорила Анна-Мария Мелла.

— Мне чудится в ней что-то знакомое, — сказала Анна Гранлунд.

Анна-Мария резко выпрямилась.

— Свену-Эрику тоже что-то такое показалось! — воскликнула она. — Постарайся вспомнить, где ты могла ее видеть? В продуктовом магазине? В зубном кабинете?

Анна Гранлунд задумчиво покачала головой.

Ларс Похьянен затушил сигарету.

— Ну, теперь ты можешь пойти и разбудить кого-нибудь другого, — сказал он. — Вскрытие я буду проводить сегодня чуть позднее, вот и посмотрим, удастся ли найти объяснение этому ожогу на лодыжке.

— Куда же мне пойти? — вздохнула Анна-Мария. — Без двадцати семь утра в воскресенье. В такое время только вы на ногах.

— Ну и прекрасно, — сухо ответил Похьянен. — Ты будешь иметь удовольствие разбудить всех.

— Да, — серьезно ответила Анна-Мария. — Именно это я и собираюсь сделать.

Войдя в коридор полицейского управления, главный прокурор Альф Бьёрнфут потопал ногами, стряхивая снег, и тщательно обтер ботинки о коврик. Три года назад он поторопился, поскользнулся на обледеневших подошвах, упал и сильно ударился — потом пришлось целую неделю пить альведон. «Признак старости, — подумал Альф. — Начинаешь бояться упасть».

По выходным он нечасто появлялся на работе. Тем более рано утром в воскресенье. Но накануне вечером позвонила инспектор Анна-Мария Мелла и рассказала, что в будке на озере найдено тело женщины, и Альф попросил сообщить ему на следующее утро о ходе следствия.

Прокуратура располагалась на верхнем этаже полицейского управления. Главный прокурор бросил виноватый взгляд на лестницу и нажал кнопку лифта.

Проходя мимо кабинета Ребекки Мартинссон, он каким-то шестым чувством уловил, что там кто-то есть. Вместо того, чтобы пойти дальше к себе, он постучал в дверь ее кабинета и вошел.

Ребекка Мартинссон, сидевшая за письменным столом, подняла глаза.

«Она наверняка слышала звук лифта и мои шаги в коридоре, — подумал он. — Но никак себя не проявила. Сидит тихо, как мышка, и надеется, что никто ее не заметит».

Альф Бьёрнфут не считал, что Ребекка плохо к нему относится. И людей она не боится, хотя предпочитает одиночество. Скорее всего, женщина просто пытается скрыть, как много работает.

— Семь часов утра, — сказал он, переложил гору папок, лежавшую на стуле для посетителей, и сел.

— Доброе утро. Заходи. Садись.

— Да-да, у нас тут, знаешь, принято держать двери открытыми. Сейчас воскресное утро. Ты совсем переселилась в рабочий кабинет?

— Да. Хочешь кофе? У меня в термосе есть настоящий кофе. А не те отходы химического производства, которые наливают тебе в автомате.

Она налила ему кофе.

С самого начала Ребекка ушла в прокурорскую работу с головой. Она не из тех, кто плавно входит в курс дела, неделями наблюдая за работой других, — это он понял в первый же день. Они поехали вместе в Йелливаре, в десяти милях к югу от Кируны, где сидели другие прокуроры округа. Она обошла всех и с каждым любезно поздоровалась, но чувствовалось, что ей как-то не по себе.

На второй день главный прокурор подбросил ей пачку дел.

— Это мелочь, — сказал он. — Составь решение о привлечении к уголовной ответственности и передай девушкам в канцелярию, чтобы они назначили дату рассмотрения. Если будут вопросы, обращайся ко мне.

Он подумал, что ей будет чем заниматься целую неделю. Но на следующий день она спросила, что ей еще делать. Ее темпы работы вызвали тревогу у всей прокуратуры.

Другие прокуроры шутили с ней и спрашивали, не собирается ли она совсем оставить их без работы. У нее за спиной они поговаривали, что у нее нет никакой личной жизни — в первую очередь никакой половой.

Дамы, сидящие в канцелярии, впали в стресс. Новый прокурор пусть даже и не рассчитывает, что они успеют написать ходатайства по всем тем делам, которые она сыпет им на голову, — у них есть и другие обязанности, заявили они своему начальнику.

— Какие же? — спросила Ребекка Мартинссон, когда главный прокурор изложил ей суть проблемы в столь мягких выражениях, на какие только был способен. — Сидеть в Интернете? Раскладывать пасьянс на компьютере? — Прежде чем он успел раскрыть рот, чтобы ответить, она подняла руку. — Меня все устраивает. Я буду сама разбирать дела и писать ходатайства.

Аль Бьёрнфут позволил ей работать таким образом. Пусть сама для себя выполняет обязанности секретаря.

— Ну и хорошо, — сказал он заведующей канцелярией. — Тогда вам не придется так часто ездить в Кируну.

Заведующей канцелярией вовсе не показалось, что это хорошо. Трудно чувствовать свою незаменимость, когда Ребекка Мартинссон так легко обходится без секретаря. Она начала тихонько мстить, передавая Ребекке по три уголовных дела в неделю. И двух было бы более чем достаточно.

Ребекка молчала и не жаловалась.

Главный прокурор Альф Бьёрнфут не любил конфликтов. Он знал, что в его округе правят секретари под руководством заведующей канцелярией. Ему нравилось, что Ребекка Мартинссон не жалуется, и сам он все чаще находил повод работать в Кируне, а не в Йелливаре. Прокурор побарабанил пальцами по чашке. Кофе был очень вкусный. С другой стороны, он не хотел, чтобы Ребекка легла костьми на работе. Ему хотелось, чтобы она чувствовала себя комфортно — и оставалась на этом месте.

— Ты много работаешь, — сказал Альф.

Ребекка вздохнула и откинулась на стуле. Сбросила туфли.

— Я привыкла так работать, — сказала она. — Не стоит за меня волноваться. Моя проблема не в этом.

— Я знаю, но…

— У меня нет детей. Нет семьи. Даже комнатных растений дома нет. Я люблю много работать. Предоставь мне такую возможность.

Альф Бьёрнфут пожал плечами. Он испытывал некоторое облегчение — во всяком случае, он честно предпринял попытку ее урезонить.

Ребекка отхлебнула глоток кофе и подумала о Монсе Веннгрене. В адвокатском бюро принято было работать до полного изнеможения. Но ее это устраивало, у нее все равно не было ничего другого. «Я просто сумасшедшая, — подумала Ребекка. — Могла просидеть за столом всю ночь ради его краткого „хорошо“ или легкого одобрительного кивка. Не думать о нем», — приказала она себе.

— А ты сам что тут сегодня делаешь? — спросила она.

Альф Бьёрнфут рассказал о женщине, которую обнаружили в будке.

— По-моему, ничего странного, что об ее исчезновении еще не заявили, — проговорила Ребекка. — Если кто-то убил свою женщину, то сейчас он сидит и вовсю заливает горе водкой, плачет и жалеет самого себя. А никто другой пока не обнаружил ее отсутствие.

— Может быть, и так.

В дверь постучали, и через секунду в комнату просунулась голова инспектора полиции Анны-Марии Меллы.

— А, вот ты где! — радостно приветствовала она главного прокурора. — Все уже собрались, начинаем летучку. Ты тоже пойдешь?

Последнее относилось к Мартинссон.

Ребекка покачала головой. Они с Анной-Марией иногда сталкивались в коридорах. Здоровались, но толком не общались. Анна-Мария Мелла и ее коллега Свен-Эрик Стольнакке оказались на месте, когда у нее начался острый психоз. Свен-Эрик держал ее до приезда «Скорой помощи». Иногда она думает об этом — что кто-то держал ее. От этого чуть теплеет на душе.

Но разговаривать с ними Ребекке сложно. Да и что она сказала бы?

Собираясь уезжать с работы, она поначалу подходила к окну и смотрела на парковку. Иногда видела там Анну-Марию Меллу или Свена-Эрика Стольнакке. И задерживалась в кабинете, пока они не исчезали из виду.

— Что новенького? — спросил Альф Бьёрнфут.

— Ничего с тех пор, как мы в последний раз беседовали по телефону, — ответила Анна-Мария. — Никто ничего не видел. Установить личность пока не удалось.

— Можно мне взглянуть на нее? — проговорил Альф и протянул руку.

Анна-Мария протянула ему фотографию убитой женщины.

— Мне кажется, я ее знаю, — пробормотал Бьёрнфут.

— Можно мне? — спросила Ребекка.

Альф передал снимок и посмотрел на Ребекку.

Она была в джинсах и джемпере. Он никогда не видел ее в таком виде с начала их совместной работы. Это потому, что сегодня воскресенье. Обычно у нее высокая прическа и хорошо сшитые деловые костюмы. Иногда он думал, что Ребекка смотрится белой вороной. Некоторые прокуроры тоже надевали на себя костюм, когда им предстояло выступать в суде. Сам он уже давно расслабился по этому поводу. Ограничивался тем, что надевал повседневный пиджак, когда направлялся в суд. На рубашках гладил только воротничок и надевал сверху джемпер. Но Ребекка всегда оставалась элегантной. В этих серых и черных деловых костюмах с белой блузкой чувствовалась изысканная простота.

Что-то шевельнулось в его памяти. Эта женщина. Ее он тоже видел в деловом костюме.

— Нет, я ее не узнаю, — покачала головой Мартинссон.

Как Ребекка. Белая блуза и деловой костюм. Женщина тоже всегда оставалась элегантной. И тоже отличалась от других. От каких других?

В голове у него возник образ женщины-политика. Костюм и воротничок блузки, лежащий поверх лацканов пиджака. Светлые волосы, постриженные под пажа. Ее окружают мужчины в темных костюмах.

Какая-то мысль притаилась в голове, как щука в тростнике, чувствуя вибрацию приближающихся шагов. ЕЭС? ООН? Нет. Она не была политиком.

— Вспомнил! — воскликнул Альф. — Я видел ее в новостях. Там показывали группу важных особ, которые позировали перед журналистами на фоне заснеженных гор здесь, в Кируне. О чем же там шла речь, черт подери? Помню, я рассмеялся, потому что они были одеты совершенно не по погоде. На ногах ботинки. Стояли в снегу и поднимали ноги, как аисты. Выглядело это совершенно комично. И она была среди них… — Он постучал себя по лбу, как стучат по автомату, чтобы монетка провалилась и выпал нужный товар.

Ребекка и Анна-Мария терпеливо ждали.

— Да, точно, — пробормотал главный прокурор и прищелкнул пальцами. — Это был тот самый парень, как бишь его, выходец из наших мест, владелец одной из новых горнодобывающих компаний. Они проводили тут собрание акционеров или что-то в этом духе… Ах, черт, мозги совершенно заржавели. Напрягитесь! — призвал он Ребекку и Анну-Марию. — Их показывали в новостях перед самым Рождеством.

— Я обычно засыпаю прямо на диване после «Булибумпы»,[3] — пожала плечами Анна-Мария.

— Ну да бог с ним, — вздохнул Альф. — Пойду спрошу Фреда Ульссона. Он наверняка знает.

Тридцатипятилетний инспектор полиции Фред Ульссон был незаменим в полицейском управлении как неформальный специалист по компьютерам. Ему звонили, когда зависала программа или когда не получалось скачать музыку из Интернета. Семьи у него не было, так что он с готовностью приходил по вечерам домой к коллегам и помогал разобраться с домашней электроникой, если возникала такая необходимость.

К тому же он знал чуть ли не всех в городе. Всегда был в курсе, где живут и чем занимаются мелкие хулиганы. Иногда приглашал их перекусить в кафе, чтобы получить свежую информацию. Прекрасно разбирался и в отношениях верхов. Знал, кто из властей предержащих в городе кому кладет руку на плечо и что за этим стоит — дружба, родство, наличие компромата на соперника или взаимные услуги.

Альф Бьёрнфут поднялся и двинулся по коридору к лестнице, чтобы спуститься этажом ниже в помещения полиции.

Анна-Мария сделала знак Ребекке, и они побежали за ним.

По пути к кабинету Фреда Ульссона Альф вдруг обернулся к следовавшим по пятам женщинам и крикнул:

— Каллис! Его зовут Маури Каллис! И он действительно родом отсюда, хотя уехал много лет назад.

Затем он направился дальше к кабинету Ульссона.

— И что — Маури Каллис? — пробормотала Анна-Мария, обращаясь к Ребекке. — Нашли-то мы женщину!

И вот все трое остановились в дверях кабинета Фреда Ульссона.

— Фредди! — выпалил, запыхавшись, прокурор. — Маури Каллис! Правда ведь, у него была тут встреча с массой шишек в конце декабря?

— Да, — ответил Фред. — Холдинг «Каллис Майнинг» владеет в городе горнодобывающей компанией под названием «Нортерн Эксплорер АБ». Это одно из немногих их предприятий, которое котируется на бирже. Какая-то канадская инвестиционная компания продала в конце года свою часть, так что руководство почти полностью сменилось…

— А фото с их собрания акционеров ты не мог бы разыскать? — спросил Бьёрнфут.

Ульссон повернулся спиной к трем непрошеным гостям и стал нажимать кнопки на клавиатуре. Все трое послушно ждали.

— Они посадили в правление человека из Кируны, Свена Исраэльссона, — сказал Фред. — Я ищу ссылки на него. Если начать искать на «Маури Каллис», выпадет несколько тысяч упоминаний.

— Я видел, что компания важных шишек в костюмах стояла посреди снегов, и их снимали для группового фото, — сказал Альф. — Мне кажется, женщина из домика тоже есть на той фотографии.

Некоторое время Фред щелкал кнопками компьютера, потом произнес:

— Вот. Конечно же, это она.

На экране появилась фотография, изображавшая группу мужчин в костюмах. В центре стояла женщина.

— Да, — сказала Анна-Мария. — У нее очень характерный античный нос. Он начинается еще между бровей.

— Инна Ваттранг, директор по информации.

— Отлично! — воскликнула Анна-Мария. — Сообщите родственникам. Надо, чтобы ее кто-нибудь опознал. Естественно, встает вопрос, что она делала на озере?

— У компании «Каллис Майнинг» есть своя база отдыха в Абиску, — сказал Фред Ульссон.

— Да ты что! — воскликнула Анна-Мария.

— Сведения из первых рук. Я знаю это потому, что бывший бойфренд моей сестры работал в строительной фирме и устанавливал им вентиляцию и сантехнику, когда они строили там дом. Это, собственно, и не база, а роскошная вилла в спортивном стиле.

Анна-Мария повернулась к Альфу.

— Само собой, — ответил он еще до того, как она успела задать вопрос. — Я немедленно дам санкцию на обыск. Позвонить в «Беннис Лос&Ларм»?[4]

— Да, спасибо, — сказала Анна-Мария. — Я побежала! — выкрикнула она и понеслась к себе в кабинет за курткой. — Летучку проведем вечером! — Ее голос доносился уже из кабинета. — Поехали с нами, Фредди! Свен-Эрик!

Минуту спустя они уехали. В здании снова воцарилась воскресная тишина. В коридоре остались Альф Бьёрнфут и Ребекка Мартинссон.

— Так-так, — пробормотал Альф. — Так на чем мы остановились?

— Мы пили кофе, — улыбнулась Ребекка. — Пора пойти подлить горяченького.

— Смотри, какая красота! — проговорила Анна-Мария. — Как в рекламном проспекте!

Они ехали вдоль шоссе в ее красном «Форде Эскорте». Справа от них лежало озеро Турнетреск. Ясное голубое небо. Снег блестел на солнце. Тут и там по протяженному озеру были разбросаны будочки всех цветов и моделей. С другой стороны от дороги тянулись вверх горы.

Ветер прекратился, но теплее не стало. Бросив взгляд в сторону, между берез, Анна-Мария отметила, что на снеге образовался наст. Пожалуй, хорошо было бы прокатиться по лесу на лыжах!

— Ты бы лучше на дорогу смотрела, — буркнул Свен-Эрик, сидевший рядом с ней.

База отдыха компании «Каллис Майнинг» представляла собой большой бревенчатый дом. Он был расположен в красивом месте у озера. С другой стороны высилась гора Нуолья.

— Парень моей сестры рассказывал об этом местечке, когда работал здесь, — сказал Фред Ульссон. — Его папаша участвовал в строительстве. Это два огромных крестьянских дома из Гельсингланда, которые они перевезли сюда. Бревнам по двести лет. А внизу, у самого озера, стоит банька.

Бенни из фирмы «Беннис Лос&Ларм» сидел в своей служебной машине во дворе дома. Опустив стекло, он крикнул им:

— Я открыл, но теперь мне пора!

Он поднял руку в поспешном приветственном жесте и уехал.

Трое полицейских вошли внутрь. Анна-Мария подумала, что никогда еще не видела такого дома. Бревенчатые стены из серебристо-серых, отесанных вручную бревен были со вкусом украшены картинами, изображающими горные ландшафты, и зеркалами в тяжелых позолоченных рамах. Большие шкафы в индийском стиле в розово-бирюзовой гамме контрастировали с некрашеным деревом. Высокие потолки были перечеркнуты поперечными балками. На широких деревянных половицах везде лежали тряпичные коврики, за исключением одного места: перед камином на полу в гостиной красовалась шкура белого медведя с головой и разинутой пастью.

— О, господи! — прокомментировала Анна-Мария.

Кухня, холл и гостиная представляли собой единое неразгороженное пространство. С одной стороны виднелись большие окна, из которых открывался вид на заснеженное озеро, блестящее на солнце. С другой стороны свет падал сквозь высокие окошки со свинцовыми вкладками, украшенные витражами из разноцветного стекла.

На кухонном столе стояли пакет молока и открытая пачка мюсли, использованная тарелка и ложка. В мойке высилась гора немытой посуды с приборами.

— Фу! — проговорила Анна-Мария, встряхнув пакет и услышав, как внутри плещется свернувшийся комок.

И дело не в том, что у нее дома всегда царил идеальный порядок. Но подумать только — находиться среди такого великолепия и не убирать за собой! Если бы ей довелось когда-нибудь пожить в таких условиях, она бы точно постаралась не портить уют. Надеть у дверей лыжи и отправиться в долгую лыжную пробежку по озеру. Вернуться в дом и приготовить себе ужин. Вручную помыть посуду под звуки радио или просто в тишине, думая о своем, отогревая руки в теплой воде. Лежать на мягком диване в гостиной и слушать, как потрескивают дрова в камине.

— Вероятно, эти люди не привыкли мыть за собой посуду, — проговорил Свен-Эрик Стольнакке. — Думаю, здесь есть специальный человек, который приходит и убирает за ними после их отъезда.

— В таком случае мы должны разыскать этого человека, — быстро сказала Анна-Мария. Она открыла двери всех четырех спален. Огромные двуспальные кровати с лоскутными покрывалами. На стене в изголовье — шкура северного оленя, серебристо-серая шерсть на фоне серебристо-серых бревен. — Красиво, — вздохнула женщина. — Почему у меня дома в спальне не так?

В комнатах не было шкафов, вместо них на полу стояли огромные чемоданы в американском стиле и старинные сундуки. На красивых складных индийских ширмах и кованых крюках или рогах на стенах висели вешалки для одежды. В доме имелись также сауна, прачечная и большой сушильный шкаф. Рядом с сауной — большая раздевалка, где легко разместились бы спортивные костюмы и лыжные ботинки.

В одной из спален лежал раскрытый чемодан. В нем и возле него валялись как попало вещи. Кровать была не застелена.

Анна-Мария пересмотрела одежду.

— Легкий беспорядок, однако, никаких признаков борьбы или взлома, — сказал Ульссон. — Нигде не видно крови, ничего необычного. Пойду проверю туалеты.

— Да нет, похоже, все произошло не здесь, — проговорил Свен-Эрик Стольнакке.

Анна-Мария мысленно выругалась: «Хорошо бы иметь место убийства!»

— Интересно, чем она тут занималась, — усмехнулась Анна-Мария, разглядывая дорогую юбку и шелковые чулки. — Не самая подходящая одежда для катания на лыжах.

Женщина кивнула Свену-Эрику и скорчила гримасу, показывая свое разочарование.

За спиной у них появился Фред Ульссон. Он держал в руках черную сумочку — кожаную, с золотыми цепочками.

— Это лежало в туалете. «Прада». Десять-пятнадцать тысяч.

— В ней? — спросил Свен-Эрик.

— Нет, это сколько она стоит.

Фред Ульссон вывалил содержимое сумочки на незаправленную кровать. Открыл бумажник и показал Анне-Марии водительские права Инны Ваттранг.

Анна-Мария кивнула. Да, это была убитая. Сомнений не оставалось.

Женщина осмотрела остальные вещи, выпавшие из сумки. Тампоны, пилочка, помада, очки от солнца, масса желтых квиточков, туба с таблетками от головной боли.

— Мобильного телефона нет, — констатировала Анна-Мария.

Фред и Свен-Эрик кивнули. Телефона обнаружить не удалось. Это могло означать, что убийца — ее знакомый, и его имя занесено в телефонную книгу.

— Ее вещи мы заберем с собой, — сказала Анна-Мария. — И ограждение все равно поставим. — Ее взгляд снова упал на сумку. — Да она же мокрая! — воскликнула она.

— Я как раз собирался об этом сказать, — кивнул Фред. — Она стояла в раковине. Наверное, на нее накапало из крана.

Они обменялись удивленными взглядами.

— Подозрительно, — сказала Анна-Мария.

Усы Свена-Эрика зашевелились, задвигались из стороны в сторону.

— Давайте, вы обойдете дом снаружи, — предложила Анна-Мария, — а я осмотрю внутри.

Фред и Свен-Эрик вышли на улицу. Анна-Мария стала медленно обходить дом.

«Если даже ее убили не здесь, — подумала она, — то убийца, во всяком случае, тут побывал. Если, конечно, телефон забрал он. Да нет, все куда проще — она взяла телефон с собой, когда отправилась на пробежку или что она там еще делала. Положила его в карман».

Анна-Мария оглядела раковину, в которой лежала сумочка. Как она тут оказалась? Открыла туалетный шкафчик. Он был абсолютно пуст. Типичная база отдыха, куда приезжают на несколько дней гости или сотрудники фирмы. Никаких личных вещей не остается.

«Значит, можно исходить из того, что все личные вещи принадлежат ей», — подумала Анна-Мария.

В морозилке лежало несколько готовых обедов для разогрева в микроволновке. Три из четырех спален казались совершенно нетронутыми.

«Здесь больше нечего смотреть», — подумала Анна-Мария и снова вышла в холл.

На белом комоде в холле стояла старинная лампа. В другом месте она смотрелась бы как полный кич, но здесь, как показалось Анне-Марии, очень хорошо вписывалась в интерьер. Ножка была сделана из фарфора. На ней был изображен пейзаж, напоминающий о немецких Альпах, — грациозный олень на фоне гор. Абажур был из ткани коньячного цвета с бахромой. Кнопка включения находилась чуть ниже патрона.

Анна-Мария попыталась включить лампу. Когда это не получилось, она обнаружила, что причина заключалась не в перегоревшей лампочке. В лампе вообще не было шнура. В основании от него осталось лишь круглое отверстие.

«Что же они сделали со шнуром? — подумала Анна-Мария. — Возможно, они приобрели лампу на блошином рынке или в антикварном магазине. Поставили на комод, собираясь в ближайшее время починить, и так она там и осталась».

У самой Анны-Марии в доме водилась масса подобных вещей, которые ждали, пока к ним приложат руку. Но обычно все кончалось тем, что все привыкали к дефектам. Например, фасад на дверце посудомоечной машины. Когда-то он был выполнен в том же стиле, что и прочие дверцы кухни, но уже сто лет назад отвалился, и поэтому дверца машины стала слишком легкой для державшей ее петли. Все семейство Мелла приучилось складывать и вынимать посуду, придерживая дверцу ногой, дабы она самопроизвольно не закрылась. Бывая в других домах, Анна-Мария автоматически делала так же. Сестра Роберта всегда смеялась над ней, когда она помогала закладывать в посудомоечную машину грязную посуду.

Возможно, лампу перемещали с места на место, а шнур застрял между стеной и мебелью и вырвался из гнезда. Однако это очень опасно — если шнур вставлен в розетку и свисает из нее просто так.

Она подумала о пожарной безопасности, а затем о Густаве, своем трехлетнем сыне, и всех тех заглушках, которые им пришлось поставить дома в электрические розетки. В голове промелькнул образ восьмимесячного Густава, ползающего по всему дому. И вырванный шнур, подсоединенный к розетке, валяющийся на полу, — какой ужас! Медные проводки, виднеющиеся через пластиковую оплетку. И Густав, для которого главным средством познания мира был тогда его рот. Она поспешно отогнала эту картину.

И вдруг ее осенило. Электрошок! В ее профессиональной деятельности ей встречалось несколько таких случаев. Господи, да вот, к примеру, тот парень, который погиб лет пять назад. Она выезжала тогда на место, чтобы констатировать несчастный случай. Он стоял босиком на металлической мойке, пытаясь починить люстру. На ступнях у него остались тяжелые ожоги.

У Инны Ваттранг был ожог, опоясывающий лодыжку.

«Можно представить себе, что достаточно вырвать шнур из самой обычной лампы, — продолжала размышлять Анна-Мария. — Например, из лампы с оленем. Затем снять пластиковую оплетку на конце и обкрутить медный проводок вокруг чьей-нибудь лодыжки».

Она распахнула дверь и позвала своих коллег. Они прибежали, широко ступая по глубокому снегу.

— Черт возьми, ее убили здесь! — крикнула Анна-Мария. — Я это точно знаю! Позвоните и вызовите сюда Тинтин и Кристера Эрикссона.

Инспектор полиции, кинолог Кристер Эрикссон прибыл на место через час после того, как ему позвонили коллеги. На этот раз им очень повезло. Обычно Кристер с Тинтин разъезжали по командировкам.

Тинтин — это черная овчарка. Великолепная поисковая собака, безошибочно державшая след и находившая трупы. За полтора года до этого она обнаружила тело убитого пастора, которое было обмотано цепью и спущено в озеро Вуолус-ярви.

Кристер Эрикссон выглядел как пришелец с другой планеты. После несчастного случая в молодые годы на его лице остались следы страшного ожога. У него не было носа, только два отверстия посреди лица. Уши напоминали мышиные. Не было ни волос, ни бровей, ни ресниц. Глаза выглядели немного странно, так как веки были искусственно воссозданы пластическим хирургом.

Разглядывая его нежную поросячью розовую кожу, Анна-Мария снова невольно вспомнила об Инне Ваттранг и ее ожоге на лодыжке. «Я должна позвонить Похьянену», — подумала она.

Эрикссон пристегнул Тинтин на поводок. Она вертелась у его ног, поскуливая от нетерпения.

— Она всегда так возбуждается, — сказал Кристер, выпутываясь из поводка. — По-прежнему приходится ее сдерживать, а то она слишком быстро кинется вперед и может что-нибудь пропустить.

Кристер и Тинтин вошли в дом одни. Свен-Эрик и Фред ходили вокруг, заглядывая в окна.

Анна-Мария Мелла сидела в машине, разговаривая по телефону с Ларсом Похьяненом. Она рассказала ему о пропавшем шнуре от лампы.

— Ну, что скажешь? — спросила она.

— Конечно, этот след вполне может быть вызван тем, что через тело пропускали электрический заряд, — ответил Похьянен.

— Это мог быть конец электрического шнура, обмотанный вокруг лодыжки?

— Да, конечно. А с другого конца посылали ток.

— Ее пытали?

— Возможно. Можно допустить и то, что это была эротическая игра, вышедшая за рамки. Не самый распространенный вариант, но такое случалось ранее. И еще одно.

— Что именно?

— На лодыжках и запястьях следы клея. Скажи криминологам, чтобы проверили мебель в доме. Она была связана — возможно, ей просто склеили скотчем ноги и руки. Но, не исключено, что ее привязали к кровати или стулу или еще чему-нибудь… Подожди-ка…

Прошла минута. Затем в трубке снова раздался хриплый голос судмедэксперта.

— Я надел перчатки и сейчас еще раз осматриваю ее, — сказал он. — Да, есть отметина на шее — маленькая, но отчетливая.

— От второго конца шнура, — проговорила Анна-Мария.

— Ты сказала — шнур от лампы?

— Угу.

— Тогда на поверхности кожи в этом месте должны остаться следы меди. Возьму гистологическую пробу, после которой ты получишь точный ответ. Но, похоже, так оно и было. Во всяком случае, у нее возникла аритмия. И поэтому она оказалась в состоянии шока. Это объясняет изгрызенный язык и следы от ее собственных ногтей на ладонях.

Свен-Эрик постучал в стекло машины, указывая на дом.

— Послушай, мне нужно заканчивать, — поспешно сказала Анна-Мария судмедэксперту. — Я тебе перезвоню.

Она выскочила из машины.

— Тинтин что-то нашла, — сказал Свен-Эрик.

Кристер стоял с Тинтин в кухне. Собака рвалась с поводка, лаяла и остервенело царапала когтями пол.

— Она обозначила вот это место, — сказал Эрикссон, указывая пальцем на точку в полу между мойкой и плитой. — Я ничего не вижу, но она совершенно уверена.

Анна-Мария посмотрела на Тинтин, которая выла от того, что ее не пускают на найденное место.

Пол был покрыт бирюзовым линолеумом с восточными узорами. Анна-Мария подошла и внимательно осмотрела его. Свен-Эрик и Фред тоже приблизились.

— Я ничегошеньки не вижу, — сказала Анна-Мария.

— Нет, ничего, — покачал головой Ульссон.

— Может быть, под линолеумом что-то есть? — задумчиво проговорила Анна-Мария.

— Что-то там точно есть, — пробормотал Кристер, который с трудом сдерживал Тинтин.

— Ну, хорошо, — сказала Анна-Мария и посмотрела на часы. — В ожидании техников мы как раз успеем пообедать на туристической станции.

К половине третьего криминологи, обследовавшие место преступления, разрезали линолеумное покрытие на кухонном полу. Когда Анна-Мария, Свен-Эрик и Фред вернулись, оно лежало в холле, свернутое и упакованное в бумагу.

— Взгляни сюда, — сказал один из криминологов Анне-Марии и указал на крошечную выбоину в деревянном полу там, где лежал линолеум. — В выбоине виднелось нечто коричневое, похожее на запекшуюся кровь. — У этой собаки потрясающий нюх.

— Да, — кивнула Анна-Мария. — Собака отличная.

— Судя по реакции собаки, это кровь, — констатировал криминолог. — Линолеум — уникальный материал. У моей мамы был линолеумный пол, который прекрасно смотрелся в течение тридцати лет. Он обладает способностью заживлять повреждения.

— В смысле?

— Ну, если на нем появится прорезь или царапина, он стягивается, так что повреждения не видно. Похоже, в данном случае тонкое острое орудие или инструмент прошло через линолеум и сделало выбоину в дереве. Затем в эту прорезь вытекла кровь. А после этого материал затянулся. Достаточно протереть пол мокрой тряпкой — и на нем не видно никаких следов. Кровь, если это кровь, мы пошлем на анализ, посмотрим, принадлежала ли она Инне Ваттранг.

— Спорю на сотенную! — воскликнула Анна-Мария. — Ее убили здесь.

В восемь часов вечера в воскресенье она надела куртку и позвонила домой Роберту, чтобы сказать, что задерживается. Он не стал дуться или устало вздыхать, просто спросил, успела ли она поесть, и сказал, что дома есть еда, которую она сможет себе разогреть. Густав уже спал, они много гуляли, катались на санках. Петтер тоже сходил с ними на прогулку, хотя он обычно предпочитает сидеть дома. Роберт сказал также, что Йенни в гостях у подружки, и еще до того, как Анна-Мария успела подумать «завтра в школу», добавил, что она уже идет домой.

Анна-Мария по-детски обрадовалась. Они погуляли, подвигались, надышались свежим воздухом. Все в хорошем настроении. Роберт — отличный отец. Естественно, вся их одежда разбросана на полу в холле, а посуда после ужина оставлена на столе, но это совершенно не важно — она придет домой и уберет за ними.

— Маркус дома? — спросила она.

Маркус — их старший сын. Он учился на последнем курсе гимназии.[5]

— Нет, по-моему, он собирался ночевать у Ханны. Как у тебя дела?

— Хорошо. Очень хорошо. Прошло всего двадцать четыре часа, и мы уже установили, кто она: Инна Ваттранг, занимала высокий пост в «Каллис Майнинг». Завтра об этом будет написано во всех газетах. И нам удалось обнаружить место убийства. Хотя тот, кто это сделал, тщательно убрал за собой, пытаясь замести следы. Конечно, со временем этим делом займется центральное управление, однако никто не сможет упрекнуть нас, что мы плохо сделали свое дело.

— Ее зарезали?

— Да, но не только это. Преступник пропускал через нее электрический ток. Криминологи обыскали вчера весь дом и нашли следы клея на одном из кухонных стульев, на подлокотниках и ножках. Такой же клей обнаружен на ее запястьях и лодыжках. Кто-то привязал ее скотчем к кухонному стулу и пытал электрошоком.

— Тьфу, черт. Каким образом?

— Похоже, при помощи обычного шнура от лампы. Расщепил конец шнура, разделил провода, один обмотал вокруг ее лодыжки, а второй поднес к шее.

— А затем убил ее?

— Да.

— А из-за чего все это?

— Не знаю. Это может быть маньяк или преступление на почве ненависти. Может быть и эротическая игра, которая пошла не так, как надо, но на это ничто не указывает, потому что спермы в ней не обнаружили. Вокруг рта у нее было нечто слизистое, но это оказались рвотные массы.

Роберт издал звук, изображающий отвращение.

— Пообещай мне, что ты никогда меня не бросишь, — сказал он. — А то придется мне пойти в бар и искать себе новую телку… а когда я приведу ее к себе домой, она попросит, чтобы я пропустил через нее электрический ток.

— Лучше уж со мной, меня вполне устраивает миссионерская позиция.

— Старый добрый вариант.

Анна-Мария улыбнулась.

— Мне нравится старый добрый вариант, — сказала она. — Если к моему приходу все дети будут спать…

— Да не выдумывай, ты поужинаешь и заснешь на диване в гостиной перед телевизором. Наверное, нам пора попробовать что-то новенькое.

— Надо купить «Камасутру».

Роберт рассмеялся. Анна-Мария порадовалась. Ей удалось его рассмешить. И они поговорили о сексе.

«Мне следовало бы делать это почаще, — подумала она. — Хихикать и шутить с мужем».

— Да-да, — сказал Роберт. — Поза типа «полет аиста по своду небес». Я встаю на мостик, а ты садишься сверху на шпагат.

— Договорились. Я немедленно еду.

Едва Анна-Мария Мелла положила трубку, как телефон зазвонил снова. Это был прокурор Альф Бьёрнфут.

— Привет, — сказал он. — Хотел сообщить тебе, что Маури Каллис приедет сюда завтра утром.

Анна-Мария задумалась. Она ожидала, что снова звонит Роберт — попросить ее что-нибудь купить по дороге.

— Маури Каллис из «Каллис Майнинг»?

— Да. Мне только что позвонила его секретарша. Кроме того, звонили коллеги из Стокгольма. Они сообщили родителям Инны Ваттранг. Естественно, эта новость стала для них шоком. По их словам, они даже не знали, что дочь находилась в Абиску. У Инны Ваттранг есть брат Дидди, они оба работают на «Каллис Майнинг». У него большой дом возле озера Меларен, где они вместе живут. Родители сказали нашим коллегам, что сообщат брату и попросят Каллиса приехать сюда и опознать ее.

— Завтра! — простонала Анна-Мария. — А я как раз собиралась домой.

— Ну и поезжай домой.

— Теперь не смогу уехать. Я должна обязательно поговорить с ним о роли Инны Ваттранг в компании и все такое. А я ничегошеньки не знаю о «Каллис Майнинг». Он решит, что мы полные идиоты.

— У Ребекки Мартинссон завтра суд, так что она наверняка сидит у себя в кабинете. Попроси ее собрать данные по «Каллис Майнинг» и дать тебе завтра утром краткое резюме на полчаса.

— Я не могу ее просить. Она ведь…

Анна-Мария запнулась. Она хотела сказать, что Ребекка Мартинссон тоже человек и имеет право на личную жизнь, но тут все было не так просто. Среди коллег ходила информация, что Ребекка живет одна в домике в глуши и ни с кем не общается.

— …тоже человек и нуждается во сне и отдыхе, — проговорила Анна-Мария. — Я не могу ее напрягать. — Тут она подумала о Роберте, который ждал ее дома. — Или все же могу?

Альф рассмеялся.

— Ну, ты как знаешь, а лично я собираюсь сесть перед телевизором и посмотреть сериал, — сказал он.

— Вот именно, — кисло проговорила Анна-Мария.

Закончив разговор с прокурором, она посмотрела в окно. В самом деле, машина Ребекки все еще стояла на парковке.

Три минуты спустя Анна-Мария Мелла постучала в дверь кабинета Мартинссон.

— Я знаю, что у тебя и так много всего, — начала она. — И это не твоя работа. Я вполне пойму, если ты скажешь «нет»… — Она оглядела стопку дел на столе у Ребекки. — Забудем об этом, — проговорила Анна-Мария. — Тебе и так не продохнуть.

— А в чем дело? — спросила Ребекка. — Если это связано с Инной Ваттранг, то обратись ко мне. Я… — Она осеклась. — Чуть не сказала «я люблю убийства», — продолжала она. — Но ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду.

— Ничего страшного, я как никто понимаю, что ты хотела сказать, — улыбнулась Анна-Мария Мелла. — Расследование убийства — штука совершенно особенная. Я вовсе не хочу, чтобы кого-то убивали. Но если это произошло, я хочу быть там и распутать это дело.

Ребекка Мартинссон взглянула на нее с явным облегчением.

— Именно об этом я мечтала, когда поступала в полицейскую академию, — сказала Анна-Мария. — Наверное, и ты тоже, когда пошла учиться на юриста?

— Да нет, даже не знаю. Я уехала из Кируны и стала учиться в университете, поскольку у меня возникли разногласия с руководством общины. На юридический факультет попала случайно. Но училась я очень старательно и потом легко нашла себе работу. Все произошло как-то само собой. Собственно, мне никогда не приходилось делать сознательного выбора — до того момента, как я решила вернуться сюда.

Женщины затронули очень серьезную тему. Однако не настолько близко они были знакомы, чтобы продолжить ее. Поэтому обе смутились, и повисла пауза.

Правда, Ребекка с благодарностью отметила, что молчание не было мучительным.

— Ну так что? — проговорила она с чуть заметной улыбкой. — О чем ты хотела меня попросить?

Анна-Мария улыбнулась в ответ. В их общении с Ребеккой почему-то всегда ощущалась некоторая скованность. Она никогда не обращала на это особого внимания, но иногда у нее мелькала мысль, что даже если ты и спас кому-то жизнь, это еще не означает, что вы с ним лучшие друзья. Но сейчас ей вдруг показалось, что всякая напряженность улетучилась.

— Завтра сюда явится Маури Каллис, босс Инны Ваттранг, — сказала она.

Ребекка присвистнула.

— Вот именно, — проговорила Анна-Мария. — И я обязательно должна поговорить с ним, но я не имею ни малейшего представления ни о компании, ни о том, чем занималась сама Инна.

— Думаю, в Интернете про них море информации.

— В этом-то и ужас, — проговорила Анна-Мария с гримасой мученика на лице. Она ненавидела читать. Шведский язык и математика были для нее в школе самыми трудными предметами. Анна-Мария с трудом получила тройку, которой было достаточно, чтобы поступить в полицейскую академию.

— Я все поняла, — ответила Ребекка. — Завтра утром ты получишь выжимку. Давай встретимся в половине восьмого, потому что потом я весь день буду в суде по уголовному делу, а заседание начинается в девять.

— Ты уверена? — пробормотала Анна-Мария. — Это огромный труд.

— Знаешь, это как раз по моей части, — ответила Ребекка. — Перелопатить кучу ерунды и сделать из нее краткое резюме на одну страницу.

— Но ведь завтра у тебя весь день заседание. Ты успела к нему подготовиться?

Ребекка усмехнулась.

— Тебя одолевает чувство вины, — сказала она шутливо. — Сначала ты просишь меня об услуге, а потом требуешь подтверждения.

— Считай, что я ничего не сказала, — усмехнулась Анна-Мария. — Пусть лучше меня замучает совесть, чем сидеть и ковыряться в куче материалов. Кроме того, это ведь экономика чистейшей воды…

— Хм. «Каллис Майнинг» — это международный холдинг. Конгломерат, но не концерн. Впрочем, завтра я расскажу тебе и о структуре компании, это на самом деле не так сложно, как кажется.

— Конечно, не сложно! Как только ты произносишь такие слова, как «концерн», «конгломерат» и «холдинг», у меня по всему телу выступают красные пятна. Безумно благодарна тебе за то, что ты готова это для меня сделать. Буду думать о тебе сегодня вечером, когда пристрою свою задницу на диване перед телевизором. Но, послушай, если серьезно — хочешь, я съезжу и куплю тебе пиццу? Ведь теперь тебе придется сидеть допоздна, да?

— Да нет, я поеду домой и тоже усядусь перед телевизором. Все это я сделаю между делом.

— Кто же ты? Стальная леди?

— Да. Отправляйся домой. Разве тебя не ждет там куча детей, которых ты должна поцеловать перед сном?

— Хм. Двое старших больше не целуют мамочку. А дочка целует только папу.

— А младший?

— Густав. Ему три года. Да, он готов целовать свою старенькую маму.

Ребекка улыбнулась. Улыбка была добрая и теплая, с едва заметной ноткой печали. Все ее лицо на мгновение смягчилось.

«Жаль ее, — подумала Анна-Мария чуть позже, сидя в своей машине по пути домой. — Ей многое пришлось пережить». Она почувствовала укол совести из-за того, что говорила о своих детях — у Ребекки детей не было. «Но что же мне делать? — мысленно оправдывалась женщина. — Они занимают огромное место в моей жизни. Если дети — запретная тема, то общаться вообще невозможно».

Роберт не только убрал со стола, но еще и протер его тряпкой. Анна-Мария разогрела в микроволновке рыбные палочки с картофельным пюре и налила себе бокал красного вина. Порадовалась тому, что пюре сделано из настоящего картофеля, и почувствовала себя самым счастливым человеком на свете.

«Да, — подумала Ребекка Мартинссон, вылезая из машины возле дома в Курравааре. — Я и есть железная леди. Я была одним из лучших юристов страны. Во всяком случае, должна была им стать. Хотя говорить об этом нельзя ни с кем. Даже с самой собой».

Материалы из Интернета о холдинге «Каллис Майнинг» Ребекка загрузила в свой ноутбук. Она чувствовала, что ей предстоит нечто интересное. Во всяком случае, это совсем другое дело, чем вечные дела о нарушении правил дорожного движения, мелкие кражи и семейные драки.

Лунный свет лежал как тонкий слой серебра поверх гладкого наста. А на серебро падали тени от деревьев. Река спала подо льдом.

Ребекка положила на лобовое стекло шерстяное одеяло, зажав его передними дверями, чтобы утром не пришлось соскребать наледь.

В окне серого домика, когда-то принадлежавшего ее бабушке, горел свет. Можно было почти поверить, что кто-то сидит там и ждет ее, но на самом деле это она сама оставила лампу включенной.

«Когда-то они жили здесь, — подумала Ребекка. — Папа и бабушка. В те годы у меня было все. Больше, чем у многих. А некоторым такого вообще никогда не выпадает».

Она так и осталась стоять, прислонившись к автомобилю. На женщину навалилась скорбь. Как темное существо, подкарауливавшее ее, поджидавшее тот момент, когда она выйдет из машины. Это происходило каждый раз. И каждый раз она оказывалась совершенно неподготовленной.

«Почему я не могу радоваться? — подумала она. — Радоваться тому, что они у меня когда-то были. Ничто не вечно. Господи, ведь это было так давно! Невозможно бесконечно оплакивать ушедших. Со мной и вправду что-то не так».

В ушах у нее звучали слова психотерапевта: «Вероятно, ты так и не оплакала по-настоящему эту потерю. И теперь настало время».

Ребекка радовалась, что отказалась от встреч с психотерапевтом. Но сипрамила ей все же не хватает — может быть, не стоило переставать его принимать? Пока она делала это, со всеми мыслями было как-то легче справляться. Самые тяжелые чувства никогда не всплывали на поверхность. Не было такого неприятного ощущения, что она как тоненькая скорлупа, готовая в любой момент хрустнуть.

Ребекка стащила одну перчатку и пощупала у себя под глазами. Нет, она не плачет. Только дыхание сбилось. Словно она пробежалась в быстром темпе. Нахваталась холодного сырого воздуха.

«Успокойся, — призвала она себя. — Возьми себя в руки. Не беги к Сиввингу и Белле, они все равно не смогут ничем тебе помочь».

Женщина хотела войти в дом, но не могла стронуться с места, и в какой-то момент забыла: заперла ли дверцу машины, где лежит ее сумочка, и к чему подходит ключ, который она держит в руке.

«Это пройдет, — сказала она себе. — Только не надо ложиться в снег. Это всегда проходит».

«Хотя на этот раз все будет не так, — сказал какой-то голос в глубине ее сознания. — На этот раз накатит тьма».

Ключ в руке — это ключ от машины. Она заперла дверцы. Оказалось, Ребекка успела достать сумку с ноутбуком и портфель от «Mulberry» — он лежал у ног. Вздохнув, она направилась к дому.

Поднимаясь по лестнице на крыльцо, она захватила с перил горсть снега и прижала к лицу. Ключ от дома в сумке. Вставить его в замок. Повернуть. Достать ключ. Открыть дверь.

И вот она в доме.

Полчаса спустя Ребекка почувствовала себя гораздо лучше. Разожгла огонь в печи, услышала, как разгорелись дрова, в трубе загудело, затрещали поленья.

Чашка чая с молоком. Ноутбук на коленях.

Она попыталась вызвать у себя те мысли, которые роились в голове перед приступом. Сейчас все казалось таким легким. Черные чувства не появлялись, как бы она ни старалась. А она старалась. Разыграла свою козырную карту. В сознании встал образ мамы.

Но ничего особенного не произошло. Ребекка увидела ее перед собой. Светло-серые глаза, приятно пахнущая косметика, красивая прическа, ровные белые зубы.

«А когда она купила себе овечью шубу… — подумала Ребекка и криво улыбнулась воспоминаниям. — Все жители деревни скрежетали зубами по этому поводу и недоумевали, почему она считает себя особенной. Шуба! Видали?

Что она нашла в папе, если разобраться? Возможно, ей показалось, что она мечтает о тихой гавани. Но для этого она была не создана. Она из тех, кто поднимает рваные паруса и уходит в море в самый шторм. Тихая жизнь не для нее».

Ребекка пыталась вспомнить, как все происходило, когда мама ушла из семьи: «Папа вернулся к бабушке в Курраваару. Он жил на первом этаже, а я с бабушкой на втором, бегала туда-сюда. И Юсси. Такой был умный пес. Едва я вселилась в дом, он воспользовался шансом значительно улучшить свое положение. Укладывался в ногах моей кровати. Обычно бабушка не позволяла собакам спать на диванах. Но что ей оставалось? Девочка так спокойно спала рядом с псом, лежала и разговаривала с ним, пока бабушка была занята вечерней дойкой.

Мама стелила постели на железной дороге и постепенно доросла до вагона-ресторана. Она поменяла нашу трехкомнатную квартиру в городе на двухкомнатную. Должно быть, я иногда жила там с ней еще до смерти отца, но я совершенно ничего не помню. А те воспоминания, которые сохранились? — подумала Ребекка. — Разве они помогают? В голове запечатлено всего несколько фрагментов. Между теми сценами, которые мы помним, лежат еще сотни, тысячи эпизодов, которые память не сохранила. Можно ли тогда сказать, что мы помним правду?»

Бабушка в маминой квартире. На ней ее выходное пальто, но мама все равно стыдится ее, говорит Ребекке, что бабушке пора купить новое. Однако на этот раз не ей, а маме должно быть стыдно за себя. Бабушка оглядывает квартиру. Мамина постель не заправлена. На постели Ребекки вообще нет постельного белья. Мама все время усталая. Она позвонила на работу и сказала, что заболела. Раньше случалось, что бабушка приезжала и делала уборку в квартире. Мыла посуду, стирала и готовила еду. Но не в этот раз.

— Девочку я заберу с собой, — говорит бабушка. Голос дружелюбный, но не терпящий возражений.

Мама не протестует, но когда Ребекка пытается обнять ее, отгоняет.

— Поторопись, — произносит она, не глядя на дочку. — Бабушка не может долго ждать.

Ребекка видит свои собственные ноги, когда они спускаются по лестнице дома. Стук-стук. Ноги кажутся тяжелыми. Большими, как каменные блоки. Ей так хотелось прошептать маме на ухо: «Я люблю тебя больше всех». Иногда это помогает. Она собирает хорошие слова для мамы: «ты такая, какой должна быть настоящая мама», «от мамы Катти пахнет потом». Посмотрит на нее долгим взглядом и скажет: «Ты такая красивая!»

«Надо попросить Сиввинга рассказать мне о них, — думает Ребекка. — Он ведь знал их обоих. А то не успею я оглянуться, как он тоже уйдет, — и спросить будет уже не у кого».

Она раскрыла компьютер. Снова Инна Ваттранг на другом групповом фото. На этот раз — в каске, перед цинковой шахтой в Чили.

«Странная работа, — подумала Ребекка. — Знакомство с людьми, которые уже умерли».

17 марта 2005 года, понедельник

Ребекка Мартинссон встретилась с Анной-Марией Меллой и Свеном-Эриком Стольнакке в зале заседаний полицейского управления в понедельник, в половине восьмого утра.

— Ну, как дела? — приветствовала ее Анна-Мария. — Удалось тебе вчера хоть чуть-чуть посмотреть телевизор?

— Нет, — ответила Ребекка. — А тебе?

— Тоже нет, я заснула, — сказала Анна-Мария.

На самом деле они с Робертом занимались в гостиной перед телевизором совсем другим делом, но это никого не касалось.

— И я заснула, — солгала Ребекка.

Она просидела до трех часов ночи, собирая информацию о холдинге «Каллис Майнинг» и Инне Ваттранг. Когда около шести прозвонил будильник в мобильном телефоне, она почувствовала знакомую легкую дурноту от нехватки сна. Ее это мало волновало. Собственно, совсем не волновало. От небольшого недосыпа еще никто не умирал. На сегодня у нее напряженный график, сначала летучка с двумя полицейскими, потом заседание суда по уголовному делу. Это здорово, когда все расписано по минутам.

— Маури Каллис начинал с полного нуля, — стала рассказывать Ребекка. — Американская мечта, только в шведском варианте. И в реальности. Он родился в 1964 году в Кируне. А ты когда родилась?

— В шестьдесят втором, — ответила Анна-Мария. — Но он, наверное, учился в другой школе. А в гимназии на тех, кто моложе, не обращаешь внимания.

— Принудительно изъят из семьи в раннем детстве, — продолжала Ребекка, — вырос в приемной семье, задержан полицией за кражу со взломом в возрасте двенадцати лет. Уголовной ответственности он не подлежал, но тут произошел поворот в его жизни — социальный работник убедила его заняться учебой. В 1984 году он поступил в Торговый институт в Стокгольме и уже в студенческие годы занялся продажей и покупкой акций. Тогда же он познакомился с Инной Ваттранг и ее братом Дидди. Он и Маури учились на одном курсе. Закончив институт, Маури два года работал на ОМХ,[6] и за это время его собственный портфель акций сильно увеличился. Он на раннем этапе купил паи в «Н&М», продал свои акции в «Ферменте» до ее падения, все время был на шаг впереди событий. Затем ушел из ОМХ и стал заниматься собственным бизнесом. Поначалу это были проекты высокого риска, торговля сырьем, потом все больше и больше — продажа и покупка лицензий и в нефтяной, и горнодобывающей промышленности.

— Лицензий? — переспросила Анна-Мария.

— Покупается разрешение провести бурение скважины в поисках какого-нибудь природного ресурса — нефти, газа, минералов. Но если там что-то находят, то владелец не строит шахту сам, а продает свою лицензию.

— То есть, можно много заработать, но и много потерять? — уточнил Свен-Эрик.

— Да-да, можно потерять все. То есть, чтобы этим заниматься, надо быть в душе игроком. И иногда он действительно оставался на нуле. Инна и Дидди Ваттранг уже тогда работали на него. Похоже, именно они находили финансирование для всяких его проектов.

— Надо убедить кого-нибудь сделать на тебя ставку, — кивнула Анна-Мария.

— Именно. Банки не выдают кредитов на такие цели, тут надо находить инвесторов, готовых идти на риск. И, похоже, брату и сестре Ваттранг это неплохо удавалось, — продолжала Ребекка. — Но в последние три года компания сохранила за собой несколько лицензий, к тому же прикупила несколько шахт и занялась добычей. Шведские газеты пишут о переносе упора с ценных бумаг на горнодобывающую промышленность как о большом шаге вперед. Я не совсем согласна. Мне кажется, что самый большой шаг — это переход от спекуляции лицензиями к собственному производству, к эксплуатации шахт.

— Может быть, ему захотелось взять передышку? — предположила Анна-Мария. — Не связываться с большим риском?

— Не похоже, — покачала головой Ребекка. — Он начал строить свои шахты не в самых простых регионах. Например, в Индонезии или в Уганде. Некоторое время назад СМИ нападали на все горнодобывающие компании, имеющие интересы в странах третьего мира.

— Почему?

— По самым разным причинам. Потому что бедные страны не решаются принимать экологические законы, боясь отпугнуть иностранных инвесторов, поскольку производство загрязняет воду, так что люди заболевают раком и неизлечимыми заболеваниями печени, и все такое прочее. Потому что компании, работающие в таких странах, нередко сотрудничают с коррумпированными режимами, которые ведут гражданскую войну против собственного народа.

— В этом есть хоть доля правды? — спросил Свен-Эрик, у которого было свойственное всем полицейским скептическое отношение к СМИ.

— Наверняка. Некоторые предприятия холдинга «Каллис Майнинг» попали в черные списки организации «Гринпис» и «Хьюман Райтс Уотч».[7] Несколько лет Маури был изгоем, не представлял никаких интересов в Швеции. Ни один инвестор не рискнул бы связываться с ним. Но примерно год назад ситуация круто изменилась. Его портрет опубликовали на обложке журнала «Business Week», а в статье говорилось о развитии горнодобывающей промышленности. И вскоре после этого появилась передовица с фотографией в «Дагенс нюхетер».[8]