Черная тропа

Морган Дуглас отвечает, как положено, после чего парень протягивает ему конверт формата А4, поворачивается и уходит.

Морган Дуглас открывает конверт. Там вся необходимая информация и задаток — в долларах, не в евро. Отлично. До вылета осталось полтора часа. А лететь ему далеко.

Он успеет купить кое-что с собой. Просто для того, чтобы немного расслабиться во время перелета. Ему придется находиться на ногах почти трое суток. Для работы нужно поддерживать себя в тонусе.

Морган снова садится в такси и едет в пригород. На улице еще не рассвело, когда он приходит к своему торговцу. Не успевает тот сказать «в долг больше не даю», как Морган Дуглас просовывает в дверную щель несколько долларовых купюр.

Когда наступает утро и воздух становится вязким, как расплавленное стекло, Морган Дуглас сидит в самолете, летящем в Амстердам. Спидболл.[39] Никакой вялости и разбитости. Спокойное счастье. Он чувствует себя на все сто.

В Амстердаме он покупает две бутылки водки «Смирнофф» и выпивает одну из них в самолете на Стокгольм. Когда все остальные пассажиры встают, он тоже поднимается.

Затем он где-то в другом месте. Множество народу снует мимо. Кто-то хватает его за рукав.

— Мистер Джон Макнамара? Мистер Джон Макнамара? — Это стюардесса. — Срочно пройдите на посадку, сэр. Самолет на Кируну готов к вылету.

Полтора часа спустя Морган стоит в туалете и льет на затылок холодную воду. Он должен взять себя в руки. Ему очень плохо. Ну да, он в аэропорту Кируны. Мужчина берет напрокат машину и говорит себе: «Е10 на север». Надо поскорее покончить с этим делом. Сейчас не помешало бы принять что-нибудь, чтобы прийти в себя, снова быть в форме.

Морган Дуглас смотрит на Инну Ваттранг. Ноги у него замерзли. Он прождал ее чертовски долго, уже начал нервничать, представлять себе, что машина не заведется, когда ему надо будет ехать обратно. Но вот и она. Точно как на фотографии. Рост метр семьдесят, вес от шестидесяти до семидесяти килограмм. Проблем не возникнет. В руке у нее ключ от дома.

Он что-то говорит и жестикулирует, чтобы отвлечь внимание женщины от того факта, что он стремительно приближается к ней большими шагами.

Вот он уже рядом с Инной. Делает шаг, чтобы оказаться у нее за спиной, одновременно обхватывая ее левой рукой за шею. Приподнимает — ровно настолько, чтобы она от боли вынуждена была встать на цыпочки.

Инна чувствует, что шея переломится, если она потеряет контакт с землей, так что она отклоняется назад, почти вися на его бедре.

Теперь он движется к двери. В таком положении она даже не мешает ему переступать ногами. Свободной рукой отпирает дверь. Женщина даже не заметила, как мужчина взял у нее из руки ключ.

Инна понимает, что он справляется с ней, как старушка со своей сумочкой. Ясно, что это не маньяк.

«Профессионал», — думает она.

В холле Морган Дуглас оглядывается и делает шаг в сторону кухни, по-прежнему крепко держа свою жертву. И тут он поскальзывается — от замерзшего снега его подошвы стали скользкими. Но он удерживает равновесие и толкает ее на стул. Стоит у Инны за спиной, крепче давит на шею — она слышит звук скотча, отрываемого от рулона.

Все происходит очень быстро. Морган Дуглас прикрепляет руки Инны к подлокотникам стула, а ноги к ножкам. Скотч он не отрезает и не отрывает, просто протягивает от одной руки к другой и затем длинной полосой к ногам. Закончив, бросает рулон на пол.

Теперь он стоит перед ней.

— Please, — говорит она ему. — Do you want money? I have…[40]

Больше Инна ничего не успевает сказать. Он бьет ее по носу. Кровь течет по лицу и затекает изнутри в горло. Словно открыли кран. Она глотает и глотает.

— Когда я спрашиваю, ты отвечаешь. А иначе держишь язык за зубами. Понятно? Если ты не справишься с этой задачей, я заклею тебе скотчем рот. И попробуешь дышать своим разбитым носом.

Инна кивает и снова глотает кровь. Сердце отчаянно бьется, у нее стучит в ушах.

Морган Дуглас оглядывается. Он убил бы ее на месте, если бы в задание не входило узнать, не рассказала ли она кому-нибудь о… как бишь его зовут, черт подери? Имя какое-то немецкое, оно написано на бумажке, лежащей в конверте.

Нужно напугать ее, чтобы она раскололась. Женщин проще испугать, если показать им фотографии их детей, но никаких фотографий в конверте не было. Впрочем, он все равно сможет ее напугать. Однако надо торопиться.

Он роется в кухонных ящиках, ища нож, но не находит.

Тогда мужчина выходит в холл. На комоде стоит лампа. Он выдергивает шнур из розетки и целиком выдирает его из лампы. Воспользовавшись случаем, заглядывает в конверт, чтобы вспомнить, о чем он должен спросить. «Герхарт Снейерс», — написано там. И еще: «Уганда».

Он подтягивает стул вместе с женщиной поближе к розетке.

Инна смотрит на него широко раскрытыми глазами, когда он зубами сдирает со шнура пластик, разделяет медные проводки и обматывает один из них вокруг ее лодыжки.

На нем невысокие ботинки. Когда он наклоняется, брюки задираются. Инна видит следы на его голени.

— У меня в сумочке отличный кокаин, — поспешно говорит она.

— Где твоя сумка?

— В холле.

Он берет сумочку с собой в туалет — больше по привычке. Моргану доводилось стоять в сотнях разных туалетов, вводя себе все, что попало. Когда ему приходилось жить у себя в Лондоне, он пугал девчонок, притворяясь полицейским в штатском, — прижимал их к стене, когда они приходили после встречи с торговцем, отбирал у них наркотики, задавал стандартные вопросы: «Ты заметила у кого-нибудь оружие?», «Сколько их там?», прикидывался добреньким, отпускал их со словами: «Зачем ты так портишь свою жизнь, обратись за помощью!» А затем шел прямиком в ближайший туалет и употреблял свою добычу.

Сейчас он роется в сумочке Инны Ваттранг, как муравьед в термитнике. Засовывает в карман ее телефон. Тоже привычка, выработавшаяся годами, — прихватывать с собой то, что легко можно продать. Затем находит три белые аккуратно свернутые бумажки. Сердце стучит от облегчения и радости. Чистый белый «снег». Он высыпает на ее зеркальце две «дорожки» и вдыхает все разом. Экономить ни к чему. Всего две секунды — и он снова в отличной форме. Стоя перед зеркалом, Морган Дуглас чувствует, что совершенно спокоен, а мозг работает как часы.

Он снова выходит на кухню. Там сидит Инна, пытаясь освободить руки от скотча. Разумеется, это невозможно. За кого она его принимает? За наивного любителя? Морган Дуглас вставляет штепсель в розетку. Но как раз в тот момент, когда он собирается спросить ее, рассказала ли она кому-нибудь о том, что ей известно, он снова теряет равновесие на мокром полу. Снег с ее кроссовок и его ботинок растаял, пол стал предательски скользким.

Морган с размаху плюхается на задницу, так что ноги взлетают в воздух. Успевает подумать о воде и подключенном к розетке электрическом шнуре, извивается, как выброшенная на берег рыба, пытаясь снова встать на ноги, до смерти боясь, что его ударит током.

И тут Инна Ваттранг начинает хохотать. Наверное, на самом деле она плачет, но звуки, которые издает, более всего напоминают истерический смех. Она хохочет и не может остановиться. Слезы градом текут по лицу.

Это смотрится так комично, когда мужчина вдруг падает, словно кто-то выдернул у него из-под ног ковер, а потом извивается на полу, пытаясь подняться. Просто как клоун в цирке! Предел абсурда. Женщина хохочет. У нее истерика. Впасть в истерику — такое облегчение. Она выскальзывает из объятий страха и впадает в безумие. Погружается в этот неудержимый смех.

Морган испуган. И поэтому приходит в ярость. Поднявшись на ноги, он чувствует себя полным идиотом. А она продолжает смеяться. В голове у него бьется единственная мысль — как заставить ее замолчать. Мужчина берет шнур и прикладывает к ее шее. Электрическая цепь замыкается. Смех мгновенно прекращается, голова Инны дергается вперед, пальцы растопырены — а он все прижимает и прижимает к ней шнур, радуясь тому, что удалось заставить ее замолчать. А когда он убирает кабель, ее голова по-прежнему дергается взад-вперед. Руки сжимаются и разжимаются, сжимаются и разжимаются. И ее начинает рвать.

— Прекрати, — говорит он, потому что еще не успел спросить об этом самом Снейерсе.

Стул падает. Морган отскакивает. Глаза Инны вытаращены, челюсти механически жуют — проходит несколько секунд, прежде чем он понимает, что она жует свой собственный язык.

— Прекрати! — кричит он и бьет ее ногой в живот.

Но Инна не прекращает, и он понимает, что пора кончать. Ему придется рапортовать, что она никому ничего не успела рассказать.

В гостиной возле камина стоит стойка, на ней — всякие металлические штуки. Морган бежит туда и приносит острый шампур. Когда он возвращается, женщина по-прежнему лежит на спине, приклеенная к стулу, ее тело сотрясают судороги. Он вонзает шампур прямо ей в сердце.

Инна умирает мгновенно. Однако ее мышцы продолжают сокращаться.

Морган Дуглас оглядывается по сторонам, постепенно осознавая, что оплошал. По инструкции, все должно было выглядеть как случайное убийство. Никаких подозрений по поводу того, что она знала убийцу. И тело предписано не оставлять в доме.

Что ж, все пошло вкривь и вкось, но ничего страшного не произошло. На кухне не слишком много следов, а в других помещениях в доме все и вовсе осталось нетронутым. Еще можно исправить ситуацию. Морган смотрит на часы. Времени у него предостаточно. Скоро на улице стемнеет. Глянув в окно, он видит собаку, бегающую без ошейника. Сегодня он заметил их несколько штук. Если он просто оставит тело где попало, собаки мгновенно его учуют. И тогда полиция сядет ему на хвост раньше, чем самолет поднимется в воздух. Нет-нет, он что-нибудь придумает. На льду озера полно этих маленьких домиков на полозьях. Когда стемнеет, он отнесет ее и спрячет в одном из них. К тому времени, как ее обнаружат, он будет уже далеко.

Инна затихла.

Только теперь он видит, где находятся ножи. Они висят на магнитной полосе возле плиты. Отлично. Тогда он сможет разрезать скотч.

С наступлением темноты Морган относит Инну Ваттранг в будку на льду. Следы от скутера затвердели, по ним легко идти. Дверь в будку он вскрывает без всяких усилий. Кладет тело на кушетку. В кармане фонарик, который он нашел в кладовке. Морган кладет поверх тела покрывало. Посветив себе на плечо, он замечает, что на светлом плаще осталось красное пятно. Мужчина стаскивает с себя плащ и, приподняв крышку люка в полу, обнаруживает под ней отверстие во льду, затянутое тонкой корочкой. Проделав в ней дыру, он запихивает свой плащ в полынью — его унесет прочь подледным течением.

Вернувшись обратно в дом, он тщательно прибирается. Насвистывает, протирая пол на кухне. Кидает ее компьютер, скомканный скотч, половую тряпку и шампур в пакет, который забирает с собой в машину.

По дороге из Абиску в Кируну он останавливает машину у дороги и выходит. Тем временем поднялся ветер. Холодно до жути. Морган делает шаг в сторону леса, чтобы выбросить мешок с компьютером и всем содержимым, и сразу же проваливается в глубокий снег почти по пояс. Он кидает пакет в сторону леса. Скоро его заметет снегом. Вероятно, его вообще никто никогда не найдет.

Телефон Инны, который лежит у него в кармане, он тоже выбрасывает. О чем он думал, когда брал его?

Затем Морган с немалыми усилиями выбирается из канавы, добирается до машины, кое-как отряхнув с себя снег.

Работа сделана. Проклятая страна! Какой же у них тут дьявольский холод!

Отвезя домой Альфа Бьёрнфута, Ребекка еще некоторое время просидела на работе. Когда она вернулась домой, Боксер налетел на нее прямо в прихожей, запустив свои острые коготочки в тонкие дорогие колготки. Женщина поскорее натянула джинсы и старую рубашку. В половине десятого она позвонила Анне-Марии.

— Я тебя разбудила? — спросила Ребекка.

— Вовсе нет, — заверила ее Анна-Мария. — Я лежу в чистой гостиничной кровати и с нетерпением жду утреннего завтрака.

— Почему все женщины так обожают гостиничные завтраки? Омлет, дешевые сосиски и заурядные булочки. Не понимаю, что в этом хорошего?

— А ты поживи с недельку с моими мужем и детьми — сразу поймешь. Что-нибудь случилось?

Анна-Мария села в кровати и зажгла ночник. Ребекка рассказала ей о разговоре со Свеном Исраэльссоном. О продаже компанией «Квебек Инвест Инк.» своих акций в «Нортерн Эксплорер АБ». О том, что из группы компаний «Каллис Майнинг» выведены значительные средства — предположительно, для финансирования военных операций в Уганде.

— Ты можешь это доказать? — спросила Анна-Мария.

— Пока нет. Но я на девяносто процентов уверена, что права.

— Хорошо, есть ли достаточные основания для задержания или обыска? Или еще что-нибудь, чем я могу помахать у них перед носом, чтобы меня впустили в усадьбу Регла? Сегодня мы со Свеном-Эриком были там — нам дали от ворот поворот. Сказали, что Дидди Ваттранг в Канаде. Но мне кажется, что он сидит дома и прячется. Мне не терпится расспросить его о телефонном разговоре с Инной — перед тем, как ее убили.

— Дидди подозревается в грубом мошенничестве. Ты можешь попросить у Альфа Бьёрнфута решение о задержании, предварительным следствием руководит он.

Анна-Мария вскочила с кровати и принялась натягивать джинсы, прижав телефон плечом к уху.

— Я так и сделаю, — воскликнула она. — И поеду туда прямо сейчас.

— Не горячись, — сказала Ребекка.

— С какой стати? — прошипела Анна-Мария. — Вся эта братия окончательно вывела меня из себя.

Едва Ребекка положила трубку после разговора с Анной-Марией, как телефон снова зазвонил. Это была Мария Тоб.

— Привет! — сказала Ребекка. — Вы уже добрались до «Риксгренсен»?

— О да! Ты разве не слышишь, что тут делается? Мы не очень-то умеем кататься на лыжах, но зато знаем, что обычно делают в баре.

— Ах вот оно что! Ну, тогда Монс в своей стихии.

— Да, похоже, с ним все в порядке. Восседает у стойки, а на шее у него висит Малин Нурель. Так что возьмусь предположить, что он чувствует себя на все сто.

Ребекка почувствовала, как холодная рука сжала сердце. Она изо всех сил старалась говорить веселым тоном. Веселым и нормальным, проявляя вежливый интерес.

— Малин Нурель, — повторила она. — А кто это?

— Специалист по трудовому праву. Перешла к нам из «Уингс» полтора года назад. Она чуть постарше нас — лет тридцать семь-тридцать восемь, разведена, дочь шести лет. По-моему, у них с Монсом что-то было, когда она начала работать в бюро, но теперь… даже не знаю… Ты приедешь завтра?

— Завтра? Да нет, я… как назло, очень много всего на работе, и чувствую себя неважно… похоже, заболеваю.

Она мысленно выругалась. Двойная ложь — это всегда перебор. Когда пытаешься от чего уклониться, надо приводить только одну причину.

— Как жаль, — проговорила Мария. — Мне хотелось бы повидать тебя.

Ребекка кивнула. Она должна закончить этот разговор. Немедленно.

— Увидимся, — выдавила она из себя.

— Что с тобой? — спросила Мария. Голос ее зазвучал встревоженно. — Что-то случилось?

— Да нет, ничего, все в порядке… просто я… — Ребекка умолкла. В горле стоял ком, который не давал ей вымолвить ни слова. — Поговорим в другой раз, — прошептала она. — Я позвоню тебе.

— Нет-нет, подожди! — воскликнула Мария Тоб. — Ребекка!

Но Ребекка уже положила трубку. Она стояла в туалете перед зеркалом и разглядывала шрам, тянущийся от губы к носу.

— А что ты себе думала? — сказала она. — Какого черта ты навоображала?

Монс Веннгрен сидел в баре отеля «Риксгренсен». Малин Нурель пристроилась рядом с ним. Монс только что сказал что-то забавное, она рассмеялась, и ее рука на несколько мгновений приземлилась на его колено. Краткий сигнал. Малин готова, если он захочет.

В глубине души Монс очень хотел, чтобы ему захотелось. Малин красивая, умная и веселая. Когда она только что пришла к ним на работу, то явно проявляла интерес к нему. И он отдался в сладкий плен. Некоторое время все шло неплохо. Они даже отпраздновали вместе Новый год в Барселоне.

Но Монс все время думал о Ребекке, которую выписали из больницы. Пока она лежала там, он звонил ей, но она не захотела с ним разговаривать. И пока у него продолжался краткий роман с Малин Нурель, он думал, что так даже лучше. Ребекка слишком сложная, депрессивная натура, с ней так трудно.

Но он все равно не переставал думать о ней. Когда они с Малин ездили в Барселону, он позвонил Ребекке. Воспользовался случаем, когда Малин ненадолго вышла.

Малин оказалась потрясающей женщиной. Она не стала рыдать или мстить, когда их роман закончился. Он придумал какие-то отговорки, и она без всяких сцен оставила его в покое. И она по-прежнему рядом — стоит ему только пожелать. Неспроста ее рука только что приземлилась на его колено. Но завтра должна приехать Ребекка.

Адвокатское бюро на самом деле собиралось выехать в Оре. Но он лично позаботился о том, чтобы выбор пал на «Риксгренсен».

Он не переставал думать о Ребекке. И ничего не мог с этим поделать.

— Помоги мне! — сказал Дидди няне.

Он так и остался сидеть у кухонного стола, безвольно наблюдая, как она подняла с пола разбитую бутылочку с лекарством, выбросила осколки в ведро и вытерла пол бумажным полотенцем.

Внезапно Дидди осознал, что в ее глазах он старый дядька. Она ошибается, но как это объяснить?

— Пожалуй, вам лучше пойти и снова лечь, — сказала женщина.

Дидди покачал головой. Покачал еще раз, потому что внутри стали раздаваться голоса. И не выдуманные голоса, не фантазии, не галлюцинации, а воспоминания. Его собственный голос, резкий и возбужденный, прерывистый и обиженный. И мягкий, но уверенный голос африканской женщины — министра экономики Уганды.

Он ненавидел Маури. Ненавидел этого маленького самодовольного негодяя. Дидди знал, что Инну убил Маури — сразу обо всем догадался. Но что он мог сделать? Доказательств у него нет. А засадить Маури за экономические преступления — так в них он и сам замешан. Об этом Маури позаботился заранее. А у Дидди семья, о которой тоже надо думать.

Он в ловушке. Это чувство охватило его, когда погибла Инна. Скорбь по ней, конечно, тоже. Но еще больше — паника от того, что ему самому не вырваться. Теплоход «Эстония», идущий ко дну. Все выходы заблокированы, мир сузился, вода льет в трюмы.

Он пьянствовал трое суток. Бегал из одного бара в другой, с одной вечеринки на другую, пытаясь убежать от правды, которая шла за ним по пятам, от осознания того, что Инны больше нет.

Теперь воспоминания о тех днях становились все отчетливее.

«Я не могу отомстить за тебя», — сказал Дидди мертвой Инне. Хотя он представлял себе тысячи способов убить или помучить Маури, однако прекрасно понимал, что не сможет. «Я жалкий человек», — сказал он ей.

Но теперь Дидди начал вспоминать и еще кое-что. Все началось с голоса министра экономики Уганды.

Он хотел насолить Маури и совершил безумный поступок. Очень опасный поступок.

Дидди позвонил в Уганду. Это было вчера. Или?

Его сразу же соединили. Название фирмы «Каллис Майнинг» оказалось ключом, открывающим все двери. И Дидди рассказал министру, что Маури финансирует армию Кадаги.

Министр ему не поверила.

— Это абсурдные утверждения, — заявила она. — Мы испытываем глубокое доверие к «Каллис Майнинг». У нас прекрасные отношения с инвесторами.

Дидди вспомнил, как его голос начал срываться. Он был возмущен ее недоверием — ему очень хотелось, чтобы она восприняла его всерьез, и выпалил все, что ему было известно.

— Они хотят добиться государственного переворота. Или организовать убийство президента Мусевени. Они переводят деньги на тайный счет. Средства перечисляются оттуда. Я знаю, что это факт. Они убили мою сестру Они способны на все.

— Государственный переворот? Кто такие «они», которые готовят государственный переворот? Все это лишь пустые разговоры.

— Я не знаю всех. Герхарт Снейерс! Он, Маури Каллис и еще несколько человек. Будет совещание, на котором они обсудят проблемы в северной Уганде.

— Кто еще, кроме Снейерса? Я не верю ни одному вашему слову. Где будет происходить это совещание? В какой стране? В каком городе? Вы все это выдумали, чтобы очернить «Каллис Майнинг». Как вы можете требовать, чтобы я восприняла ваши слова всерьез? И когда? Когда будет проходить это мифическое совещание?

Дидди Ваттранг прижал кончики пальцев к своим опущенным векам. Няня осторожно взяла его за рукав.

— Помочь вам подняться наверх? — спросила она.

Он нетерпеливо вырвал рукав.

«Боже мой, — лихорадочно думал Дидди. — Неужели я рассказал, что встреча будет проходить здесь? Сказал, что сегодня вечером? Что я наговорил?»

Министр экономики Уганды, госпожа Флоренс Квесига, президент Мусевени и генерал Джозеф Муинде сидят на экстренно созванном совещании.

Министр рассказала о своем разговоре с Дидди Ваттрангом. Она наливает чай с большим количеством молока и сахара из кувшина тонкого фарфора. Президент жестом отказывается. Генерал Муинде берет еще одну чашку. Ей забавно видеть свои крошечные чашки в его огромных руках. Мужчине не удается продеть палец в ручку, поэтому он ставит всю чашку в ладонь.

— Каковы ваши впечатления о Ваттранге? — спрашивает президент.

— Мне показалось, что он в отчаянии и несколько потерянный, — отвечает госпожа Квесига.

— Сумасшедший?

— Нет, не сумасшедший.

— Два момента из того, что он говорил, соответствуют реальности, — говорит генерал Муинде. — Мне удалось проверить: во-первых, госпожу Ваттранг действительно убили. Об этом было сказано в шведских газетах. Второе: самолет Герхарта Снейерса получил разрешение на посадку в «Хипхоле» и «Арланде» на завтра.

— Осталось менее двадцати четырех часов, — задумчиво произносит госпожа Квесига. — Что мы можем предпринять?

— Мы сделаем то, что в сложившейся ситуации продиктовано необходимостью, — говорит президент. — Нам неизвестно, кто, кроме Снейерса и Каллиса, участвует в этом. Возможно, это наш единственный шанс. Чтобы защитить себя, иногда приходится вести войну на чужой территории. Если мы чему-то научились у израильтян и у американцев, то как раз этому.

— У белых другие правила, — говорит госпожа Квесига.

— На это раз — нет.

— Я постаралась дать мистеру Ваттрангу понять, что не поверила ему, — говорит госпожа Квесига генералу. — Я даже засмеялась. Он почувствовал, что его не приняли всерьез. Так что он никак не ожидает, что мы отреагируем. Я подумала, если он вдруг изменит свои намерения и расскажет кому-то, что связывался со мной, они не станут менять свои планы, если он скажет, что я ему не поверила.

— Вы поступили совершенно правильно, — кивает генерал Муинде. — Отлично. — Он осторожно ставит чашку на блюдце. — Менее двадцати четырех часов. Это немного. Пошлем группу из пяти человек. Не моих людей. Так будет лучше — на случай, если возникнут осложнения. Оружие хранится в нашем посольстве в Копенгагене. Они приземлятся там, а потом пересекут границу на машине. В этом месте это совершенно безопасно. — Он поднимается с легким поклоном. — Мне надо отдать кое-какие распоряжения, так что, с вашего позволения…

Он отдает честь. Президент задумчиво кивает. Генерал выходит из кабинета.

Дидди появляется на ужине в усадьбе Регла в тот момент, когда уже подали десерт. Внезапно он возникает в дверях столовой. Галстук болтается на шее, как жеваная тряпка, рубашка выбилась из брюк, пиджак висит на пальце — видимо, он собирался надеть его, но забыл, и теперь тот волочится за ним, как раненый хвост. Все, сидящие за столом, замолкают и смотрят на него.

— Извините, excuse me, — говорит он.

Маури поднимается. Он в бешенстве, но держит себя в руках.

— Я хочу, чтобы ты немедленно ушел отсюда, — говорит он по-шведски самым любезным тоном.

А Дидди стоит в дверях, как ребенок, проснувшийся от кошмарного сна и потревоживший родителей в разгар ужина. Он трогателен, когда на хорошем английском просит дать ему возможность переговорить с женой.

Затем он добавляет по-шведски все тем же мягким тоном:

— Иначе я устрою скандал, Маури. И прозвучит имя Инны, ты понял?

Кратким кивком Маури дает указание Ульрике подойти к мужу. Извинившись, она встает из-за стола. Эбба улыбается ей сочувствующей улыбкой.

— Семейные проблемы, — извиняющимся тоном говорит Маури присутствующим.

Мужчины улыбаются. Такое встречается везде.

— Дай мне, по крайней мере, переодеть туфли, — ноет Ульрика, когда Дидди тащит ее за собой через лужайку.

Женщина чувствует, как сырость проникает сквозь ее блестящие босоножки от Джимми Чу. Потом она начинает плакать. Ее уже не волнует, что ее слышит Микаэль Вик, сидящий на веранде перед домом. Дидди уводит ее прочь от дома, подальше от фонарей.

Ульрика плачет, потому что Дидди рушит всю их жизнь. Но она ничего не говорит. Это бесполезно, она давно уже оставила все попытки. Маури вышвырнет его, как котенка. Тогда им не на что и негде будет жить.

«Мне придется бросить его», — думает Ульрика и плачет еще горше. Дело в том, что она все еще любит Дидди, но так дальше продолжаться не может, это просто невозможно. И какая муха его сегодня укусила?

— Мы должны срочно уехать отсюда, — говорит Дидди, когда они оказываются в стороне от дома.

— Дидди, дорогой мой, — говорит Ульрика, пытаясь взять себя в руки, — давай поговорим обо всем завтра. А сейчас я вернусь и доем десерт…

— Нет, ты меня не понимаешь, — говорит он и хватает ее за руки. — Я не имел в виду, что мы должны переехать в другое место. Я хотел сказать, что мы должны убраться отсюда. Немедленно!

Ульрика и раньше видела у Дидди проявления мании преследования, но сейчас она всерьез пугается.

— Я не могу ничего тебе объяснить, — говорит он в таком отчаянии, что она снова начинает плакать.

Эта жизнь ее вполне устраивает. Она любит Реглу. Ей нравится их красивый дом. Они с Эббой подружились. У них множество приятных знакомых, они часто куда-то вместе ходят. Ульрика — та женщина, которой удалось заставить Дидди Ваттранга причалить к тихой гавани. Бог знает сколько представительниц прекрасного пола пытались окольцевать его. Она чувствует себя почти золотым призером Олимпийских игр. И теперь он хочет все испортить.

Сейчас муж что-то бормочет на ухо, обняв ее.

— Милая, милая, — шепчет он. — Доверься мне. Мы уедем отсюда, переночуем в гостинице. Завтра я объясню тебе, почему это было необходимо. — Дидди озирается. Вокруг темно и тихо. Но тревога не покидает его.

— Тебе надо лечиться, — всхлипывает Ульрика.

Он клянется, что обратится за помощью, если только она уедет с ним прямо сейчас. Скорее! Они заберут ребенка, сядут в машину и уедут прочь.

Ульрика не в состоянии сопротивляться. Она сделает то, о чем муж ее просит, — может быть, завтра с ним удастся поговорить. Ужин все равно испорчен. Лучше уж избежать взглядов, которые будет кидать на нее Маури, когда женщина вернется и будет лепетать извинения.

Десять минут спустя они сидят в своем новехоньком «Хаммере» и едут по аллее к воротам. Ульрика за рулем. Маленький принц спит в детском сиденье рядом с ней. Дорога до ворот занимает всего две минуты. Но когда Ульрика нажимает на пульт, открывающий внешние ворота, ничего не происходит.

— Опять заело, — говорит она Дидди и останавливает машину в нескольких метрах от ворот.

Дидди выходит и идет вперед, оказывается в свете фар их машины. Ульрика видит его спину. И тут он падает на землю лицом вниз.

Мысленно Ульрика издает стон. Как она устала от всего этого! Как ей надоели его пьянки, его бред, его похмелье, его страхи. Как она устала от его раскаяния, его жалкого вида, его поноса и запоров, от его сексуальной расторможенности и его импотенции. Она устала от того, что Дидди падает и не может сам подняться. Ей надоело снимать одежду и обувь с его бесчувственного тела. И еще она устала от тех периодов, когда Дидди вообще не может улечься, от его маниакальной бессонницы.

Ульрика ждет, пока он поднимется на ноги. Но он не встает. Тут ее охватывает гнев. Черт бы его побрал! У женщины возникает мысль, что она могла бы переехать его машиной. Туда и обратно, несколько раз.

Затем Ульрика вздыхает и вылезает из автомобиля. Угрызения совести по поводу злых мыслей, только что пронесшихся в голове, делают ее голос мягким и заботливым:

— Что с тобой, мой дорогой? Ты в порядке?

Но он не отвечает. Ульрика встревожена. Быстрыми шагами она подходит к мужу.

— Дидди, Дидди, что с тобой?

Женщина наклоняется, кладет руку между лопаток и трясет его. Рука касается чего-то мокрого.

Ульрика не понимает. Так и не успевает понять.

Звук. Посторонний звук или что-то еще заставляет ее поднять голову. Силуэт в свете фар машины. Не успев поднять руку к глазам, чтобы прикрыть их от слепящего света, она замертво падает на землю.

Мужчина, застреливший ее, шепчет в микрофон своей гарнитуры:

— Мужчина и женщина на выходе. Машина. Двигатель включен. — Он направляет на машину свет карманного фонарика. — В машине ребенок.

В наушниках слышится голос командира:

— Задание прежнее — всех. Заглушите двигатель и выдвигайтесь.

Ульрика лежит на дорожке бездыханная. Ее счастье, что она этого не видит.

А в темноте своей комнаты стоит у окна Эстер и думает: «Еще рано. Пока нет. Пока нет. Пора!»

Ребекка лежит в снегу перед домом своей бабушки в Карравааре. На ней бабушкина старая голубая нейлоновая куртка, но молния не застегнута. От холода на душе становится как-то легче. Небо черное, на нем ясно видны звезды. Луна над ее головой болезненного желтого цвета — как опухшее лицо с неровной кожей. Ребекка где-то читала, что пыль на Луне имеет острый запах — от нее пахнет паленым порохом.

«Как можно испытывать такое чувство к другому человеку? — думает она. — Дойти до того, что ты готова умереть — только потому, что он тебя не любит. Ведь он всего-навсего человек… Знаешь что, — мысленно обращается она к своему богу, — я, конечно, не хочу понапрасну ныть и жаловаться, но моему терпению приходит конец. На свете нет никого, кто любил бы меня, и это исключительно тяжело переносить. В худшем случае я проживу еще лет шестьдесят. Что от меня останется, если я пробуду одна шестьдесят лет? Я старалась изо всех сил, ты это видел. Я работаю. Я исправно встаю каждое утро. Люблю овсяную кашу с брусничным вареньем. Но теперь… скоро мне надоест играть в эту игру».

Внезапно Ребекка слышит мягкие шаги по снегу. В следующую секунду Белла уже возле нее, делает круг, затем пробегает по ней, больно наступив прямо в солнечное сплетение, быстро обнюхивает, чтобы убедиться — с ней все в порядке. А затем начинает лаять. Конечно же, докладывает хозяину.

Ребекка спешит подняться на ноги, но Сиввинг уже заметил и спешит к ней.

Белла побежала дальше. Радостно несется по заснеженному полю, свежевыпавший снег разлетается во все стороны.

— Ребекка! — окликает ее Сиввинг, не скрывая тревоги в голосе. — Что это ты тут делаешь?

Она открывает рот, чтобы солгать. Хочет отшутиться и сказать, что смотрела на звезды, но ей ничего не удается из себя выдавить. Лицо не желает принимать веселое выражение. Тело не пытается скрыть подавленности. Она лишь качает головой.

Он так хочет все исправить. Конечно, Ребекка понимает, что Сиввинг тревожится за нее. Да и с кем ему еще общаться теперь, когда нет Май-Лиз.

Но у Ребекки нет сил. Ее травмирует уже само его желание видеть ее веселой и счастливой.

«У меня нет сил быть счастливой, — хочется ей сказать. — У меня едва хватает сил на то, чтобы быть несчастной. Сейчас мой главный проект — устоять на ногах».

А сейчас Сиввинг готов пригласить ее пойти с ним на прогулку. Или пойти к нему домой попить кофейку. Через несколько секунд он это произнесет — и она вынуждена будет отказаться, потому что просто не в состоянии пойти ему навстречу. И тогда он повесит голову — получится, что она еще и его сделала несчастным.

— Я должна уехать, — говорит Ребекка. — Должна зайти к одной женщине и передать ей повестку в суд.

Это настолько нелепая и дурацкая ложь, что ее душа, кажется, даже на мгновение отделяется от тела. Другая Ребекка смотрит на нее со стороны и спрашивает: «Что ты такое плетешь, черт подери?»

Но с Сиввингом это номер, кажется, проходит. Он ведь понятия не имеет, чем она занимается на работе.

— А, понятно, — говорит он.

— Послушай, — произносит Ребекка, — у меня наверху в доме котенок. Позаботишься о нем?

— А что такое? — спрашивает Сиввинг. — Ты что, надолго?

Когда она уже идет к машине, он кричит ей вслед:

— А ты не хочешь переодеть куртку?

Она выезжает на дорогу, ведущую в Кируну, даже не задумываясь над тем, куда едет. Она прекрасно знает. Ее путь лежит к отелю «Риксгренсен».

— Что это? — спрашивает Анна-Мария Мелла.

Свен-Эрик Стольнакке, сидящий на пассажирском сиденье, смотрит в сторону первых ворот, ведущих в усадьбу Регла. В свете фар их «Пассата» виднеется «Хаммер», припаркованный у решетки с другой стороны.

— Это что, те самые парни из охраны? — спрашивает он.

Они останавливаются неподалеку. Анна-Мария ставит машину на ручной тормоз и вылезает из нее, оставив мотор на холостом ходу.

— Эй! — окликает она.

Свен-Эрик тоже вылезает из автомобиля.

— О господи! — восклицает Анна-Мария. — Боже милостивый!

Два тела лежат на дорожке лицом вниз. Она начинает копаться под курткой в поисках своего оружия.

— Держись в стороне от света, — говорит она Свену-Эрику, — и заглуши мотор.

— Нет, — заявляет полицейский. — Немедленно садись в машину, мы уезжаем отсюда и вызываем подкрепление.

— Да, так и сделай, — говорит Анна-Мария. — А я посмотрю, что там.

Если внутренние ворота в глубине аллеи вмонтированы в высокую стену, то внешние блокируют лишь дорогу. Анна-Мария обходит один из столбов, но останавливается поодаль от тел — не хочет подходить, поскольку они залиты светом от фар их машины.

— Сдай назад, — говорит она Свену-Эрику. — Я только взгляну.

— Садись в машину, — рычит тот, — и вызовем подкрепление.

Они начинают ругаться: стоят и цапаются, как пожилая пара.

— Я только посмотрю, сдай назад или выруби эту проклятую тачку, — шипит Анна-Мария.

— В конце концов, существуют правила! Быстро садись в машину! — командует Свен-Эрик.

Чертовски непрофессионально. Это дойдет до них много времени спустя. Все это могло кончиться тем, что их пристрелили бы, как зайцев. И каждый раз, когда речь будет заходить о том, как люди могут реагировать в стрессовых ситуациях, их мысли будут возвращаться в эту ночь.

И, в конце концов, Анна-Мария вступает прямо в полосу света от фар. Держа в одной руке свой «зиг зауэр», другой пытается нащупать пульс на шее у двух людей, лежащих на земле. Пульса нет.

Приседая, она подходит к «Хаммеру» и заглядывает внутрь. Детское кресло. Ребенок. Мертвый маленький ребенок. Убитый выстрелом в лицо.

Свен-Эрик видит, как Анна-Мария опирается свободной рукой о стекло машины. Ее лицо в свете фар «Пассата» побелело, как полотно. Обернувшись, она смотрит прямо ему в глаза взглядом, полным такого отчаяния, что его сердце сжимается.

— Что там? — спрашивает он, но в следующую секунду понимает, что не произнес ни звука.

Тут женщина наклоняется вперед. Все ее тело словно охвачено болевым спазмом. И она смотрит на Свена-Эрика — как будто он в чем-то виноват.

В следующую секунду Анна-Мария исчезает. Как лиса, она выбегает из конуса света от их «Пассата», и он не знает, куда она делась. Снаружи совершенно черно. Черные ночные тучи прикрывают луну.

Свен-Эрик кидается к машине и заглушает мотор. Вокруг становится тихо и абсолютно темно.

Выпрямившись, он слышит бегущие шаги, направляющиеся к усадьбе.

— Анна-Мария, черт бы тебя побрал! — кричит он ей вслед. Но не решается кричать в полный голос. Свен-Эрик уже готов побежать за ней, но потом разум берет верх над эмоциями.

Полицейский звонит и вызывает подкрепление. Черт бы ее побрал. Разговор занимает две минуты. Он говорит по телефону, дрожа от страха: боится, что кто-нибудь услышит, боится получить пулю прямо в голову. Все время, пока идет разговор, он прячется за машиной, присев на корточки. Старается все время прислушиваться и что-нибудь разглядеть в темноте. Снимает с предохранителя свой пистолет.

Закончив разговор, Свен-Эрик кидается вслед за Анной-Марией. По пути пытается заглянуть в «Хаммер», чтобы понять, что вызвало у нее такую бурную реакцию, но теперь, когда фары «Пассата» потушены, везде царит непроглядная темень. Он ничего не видит.

Свен-Эрик бежит в сторону усадьбы, держась чуть в стороне от дороги, ступая по траве. Если бы его собственное дыхание не заглушало все остальные звуки! Ему страшно до тошноты. Но разве у него есть выбор? Куда она делась, черт подери?

Эстер видит кого-то в зеркале. Этот кто-то похож на нее. Насколько может судить наука, в нас нет ничего устойчивого. Человек — всего лишь смесь вибрирующих струн. И воздух вокруг него — тоже смесь вибрирующих струн. Даже странно, что мы не проходим сквозь стены и не сливаемся с другими существами.

Эстер оставила саму себя позади. Ради чего — этого она не может сказать. Просто верит, что ответ находится в ином, более глубоком слое, чем ее сознание. В каждом шаге вырисовывается будущее. Она переехала в мансарду к Маури. Она тренировала мышцы. Она зарядилась углеводами. И теперь пусть голова последует за ногами, а не наоборот.

Мозг отдыхает, пока ноги сами несут ее вниз по лестнице.

Тем временем пять человек выдвигаются к усадьбе Регла. На них черные комбинезоны. Командир — это тот, кого Эстер в мыслях назвала Волком. Он и трое других вооружены небольшими автоматами. Последний — снайпер.

Снайпер лежит в траве, наведя прицел на начальника охраны Микаэля Вика. На самом деле ему даже не было необходимости ложиться — мишень совершенно неподвижна.

Микаэль стоит снаружи на лестнице и прислушивается к звукам с дороги. Дидди и его жена сели в машину и поехали прочь из Реглы. Вероятно, Дидди поругался с Маури. Чертовски некстати, но Дидди стал в последнее время совершенно непредсказуем.

Микаэль слышал, как они доехали до внешних ворот и там заглушили мотор. Он ломает голову над тем, почему они не поехали дальше. Скорее всего, они сидят в машине, увлеченные крупнейшей ссорой столетия.

«Я делаю свое дело, — думает Микаэль. — А это не мое дело. Я ни в чем не замешан. И в деле с Инной тоже. Я всего лишь дал Маури тот номер телефона. Но что бы там ни случилось после, я ни при чем».

Он осматривал тело Инны в морге больницы в Кируне. На теле — грубая рана с рваными краями.

«Не может быть, чтобы это действовал профессионал, — убеждает он сам себя. — Она погибла совсем по другим причинам. Маури Каллис не имеет никакого отношения к ее смерти».

Микаэль вдыхает полной грудью. В воздухе вовсю ощущается дыхание весны. Ветра уже стали теплыми, они несут с собой запах свежей зелени. К лету он обязательно купит катер. Возьмет свою девушку на прогулку по шхерам.

Больше он ни о чем не успевает подумать. Когда Микаэль падает лицом вперед на каменные ступени лестницы, он уже мертв.

Снайпер меняет позицию. Огибает дом, заглядывает в большие окна столовой, осматривает помещение. Всего один охранник, стоящий у стены. Остальные гости — неподвижные мишени. Он сообщает по своей гарнитуре, что путь свободен.

Эстер Каллис отключает главный рубильник на щитке. Быстрыми движениями выкручивает три предохранителя для трех входящих фаз и швыряет их под полку, стоящую неподалеку. Слышит, как они катятся по полу и замирают. Полная темнота.

Девушка задерживает дыхание. Ноги прекрасно знают дорогу вверх по лестнице. Ей не нужно зрение. Она бежит по черной тропе. А пока ноги сами находят ее, она живет в другом мире. Это можно было бы назвать воспоминаниями, но это происходит сейчас. Снова. События в настоящем, как и в прошлом.

Она стоит с матерью у края скалы. Поздняя весна. На земле остались лишь отдельные пятна снега. В воздухе — птичьи голоса. Солнце припекает им спины. Они расстегнули свои кофты и смотрят вниз на ручей. От талой воды он широко разлился, течение бурное. Самка оленя заходит в воду и переплывает на другую сторону ручья. Выйдя на сушу, она начинает призывать своего олененка. Она зовет и зовет, и, в конце концов, он тоже отваживается шагнуть в воду. Но течение слишком сильное. Олененку не доплыть до другого берега. Эстер и мать видят, как его уносит течением. Тут олениха снова кидается в воду и плывет вслед за своим олененком. Она плавает вокруг него, поддерживает на плаву своим телом, толкает против течения, и они плывут бок о бок. Течение быстрое, шея оленихи вытянута над поверхностью воды. Она вся как крик о помощи. Когда они добираются до другой стороны, она гребет на одном месте, поддерживая олененка, чтобы он мог выбраться на берег. И вот, наконец, оба стоят на твердой почве на другой стороне ручья.

Эстер и мать стоят неподвижно, глядя им вслед. Их переполняет восхищение мужеством оленихи, ее сильной привязанностью к своему чаду. И еще — доверием олененка, который боялся, но все же бросился в воду. Не проронив ни слова, они с матерью пускаются в обратный путь.

Эстер идет следом за матерью. Старается делать большие шаги, чтобы ее ступни попадали точно в следы материнских ног.

Маури Каллис спрашивает гостей, чего бы им хотелось к кофе. Герхарт Снейерс желает себе коньяк, Хайнрих Кох и Пауль Ласкер тоже. Виктор Иннитзер пьет кальвадос, а генерал Гельмут Стифф предпочитает виски. Односолодовый виски.

Маури Каллис говорит жене, чтобы она оставалась сидеть, и сам берет на себя обязанность налить гостям напитки.

— Я заменю свечи, — говорит Эбба и уносит на кухню канделябр. Она слегка раздражена нерасторопностью приглашенных официантов — разве они не замечают, что свечи уже почти догорели?

В столовой стоит охранник, человек Герхарта Снейерса. Поднявшись и проходя мимо него, Маури отмечает про себя, как незаметно тот выполняет свою работу. Маури даже не задумался над тем, что тот простоял у стены в течение всего ужина. Поэтому все выглядит почти комично, когда охранник вдруг падает, потянув за собой настенное украшение шестнадцатого века. Маури успевает вспомнить про мальчика, который упал в обморок во время торжественного шествия, когда сам он учился в третьем классе. В ту же секунду до его сознания доносится звук расколотого стекла. А затем — двое мужчин в дверях и странные хлопки пуль.

И тут весь свет гаснет. В темноте слышны дикие крики боли Пауля Ласкера. И еще кто-то кричит и вдруг резко замолкает. Пальба прекращается, и через пару секунд появляется свет карманного фонарика, ищущий в темноте расползающихся людей, которые изо всех сил стараются укрыться от этого луча.

Генерал Гельмут Стифф схватил оружие мертвого охранника и стреляет в сторону света, кто-то падает на пол, и луч света гаснет.

В столовой абсолютно черно. Маури понимает, что лежит на полу. Когда он пытается встать, ему это не удается. Одна рука в чем-то мокром, рубашка тоже мокрая.

«Я ранен в живот», — думает Маури. Но потом до него доходит, что он просто облит виски. Поскольку он ничего не видит, звуки разрастаются в сознании. Слышно, как женщины на кухне кричат от страха, потом опять треск автоматной очереди, и становится тихо. Маури думает: «Эбба» — и еще о том, что надо любой ценой выбраться отсюда, и это его единственная мысль.

Он слышит, как убийцы дергают туда-сюда рубильники на электрощитке, но ничего не происходит. В Регле полное затемнение.

Пауль Ласкер продолжает кричать. Под столом кто-то из гостей сталкивается друг с другом. Речь идет о секундах, прежде чем черные фигуры вернутся в столовую.

Маури ранен в бедро. Но при помощи рук он может ползком передвигаться по полу. Столовая и гостиная расположены по одной оси, и поскольку деревянный бар соответствует изразцовой печи, Маури понимает, что находится рядом с дверью, ведущей в гостиную. Он переползает через порог туда, где гости должны были выпить кофе. Когда он проползает еще два метра, силы кончаются.

И тут кто-то осторожно кладет руку ему на спину. Он слышит, как Эстер шепчет в ухо:

— Тише, если хочешь жить.

В столовой генерал по-прежнему держит оборону. Из дверного проема, ведущего в холл, кто-то наугад выпускает очередь. Теперь один стоит в холле и держит фонарик, а другие стреляют. Пауль Ласкер замолкает. Генерал стреляет, но бережет патроны. Они на исходе. Скоро нападающие смогут беспрепятственно войти и добить всех.

Эстер удается посадить Маури на твердый диван восемнадцатого века. Позднее в протоколе следствия будет указано пятно крови, которое он оставил на диване, и все будут недоумевать по поводу того, как развивались события. Эстер приседает перед ним и берет его на закорки.

«Поднимаем, — думает она. — Раз, два, три».

Маури не очень тяжелый. Гостиная расположена на одной линии с библиотекой, а после библиотеки следует по-прежнему не обустроенная комната, заставленная вещами. В ней есть дверь, выходящая в сад. Эстер удается открыть ее и нырнуть в темноту.

Дорогу она знает. Не раз бежала она по этому отрезку пути через лесок к старым мосткам с завязанными глазами. Все лицо было исцарапано ветками, но зато теперь она знает эту черную тропу как свои пять пальцев. Ей бы только добраться через лужайку до границы леса.

Командир светит фонариком на мужчин, оставшихся в гостиной. Луч света переходит с одного на другого. Генерал Гельмут Стифф мертв, Пауль Ласкер тоже.

Хайнрих Кох полулежит, прислонившись к стене. Его рука — как неподвижная клешня, прижатая к красному пятну, расползающемуся на его белой рубашке. Он с ужасом смотрит на мужчину с выкрашенным черной краской лицом, который держит в левой руке фонарик. Его дыхание — как короткие быстрые всхлипывания.

Командир вынимает свой «глок» и стреляет ему между глаз. Теперь двое оставшихся будут более сговорчивы. Он отмечает, как Виктор Иннитзер вскрикивает от ужаса.

Иннитзер, кажется, физически не пострадал. Он сидит у стены, прижав руки к груди.

Герхарт Снейерс лежит на боку под столом. Командир делает знак головой, и один из его людей вытаскивает Снейерса за ноги из-под стола. Тот лежит на боку, поджав колени, руки зажаты между ног. Крупинки пота выступили у него на лбу. Все его тело сотрясается, как от холода.

— Имя? — спрашивает командир по-английски. Потом переходит на немецкий. — Имя? Как зовут остальных?

— Иди к черту, — отвечает Снейерс, и когда он открывает рот, чтобы произнести эти слова, вытекает кровь.

Командир наклоняется и застреливает его. Затем оборачивается к Виктору Иннитзеру.

— Пожалуйста, не убивайте меня! — умоляет тот.

— Кто вы? И кто остальные?

И Иннитзер называет себя и остальных в том порядке, в котором свет лампы падает на их мертвые лица. Командир держит у него перед носом диктофон, и Иннитзер говорит так отчетливо, как может, все время бросая пугливые взгляды.

— Кто-нибудь из тех, кто был на совещании, сбежал? — спрашивает командир.

— Не знаю… я не знаю… не светите мне в лицо, пожалуйста… я… Каллис! Маури Каллис!

— Кто-нибудь еще?

— Нет.

— Так где Каллис?

— Он стоял вот там! — Виктор Иннитзер указывает в темноту, в сторону бара.

Командир светит туда, а затем освещает дверь рядом с ним. Затем направляет пистолет в голову Иннитзера, который ему больше не нужен, и нажимает на спуск. После этого делает остальным знак следовать за ним и выбегает в гостиную.

Они методично обыскивают комнату при помощи своих фонариков. Это похоже на хорошо выученный танец, когда они движутся, спина к спине, продвигаясь вперед, направляя свет фонариков в разные стороны.

Им нужно побольше света, особенно если Каллис успел выбраться наружу. Остается лишь надеяться, что он ранен.

— Пригоните «Хаммер», — говорит командир в гарнитуру. — Эта тачка может ехать по пересеченной местности.

Анна-Мария только что увидела в «Хаммере» мертвого сына Дидди Ваттранга. Она бежит в сторону усадьбы Регла. Хотя «бежит» — это преувеличение. Снаружи кромешная тьма. Анна-Мария продвигается вперед, высоко поднимая ноги, чтобы не споткнуться, — ей совершенно не хочется падать со взведенным пистолетом в руке.

«Что за трагедия здесь разыгралась?» — думает она.

Наружное освещение погашено. Дома усадьбы погружены в темноту.

Пройдя часть пути, Анна-Мария видит свет фонарика. Кто-то бегом приближается к ней, освещая себе дорогу. Она кидается в сторону, приземляясь в канаву. Срывает с себя куртку, на которой нашиты отражатели, и кидает ее на землю подкладкой наружу. Убежать она не успеет, человек на дороге услышит ее шаги. Женщина приседает на корточки в канаве: прошлогодняя трава лежит, прижавшись к земле, не дает никакой защиты, но то здесь, то там торчат какие-то кустики и ветки. Если этот человек не наведет фонарик в ее сторону, у нее есть шансы.

В канаве на ладонь воды. Анна-Мария чувствует, как ботинки и джинсы тут же намокают. Свободной рукой она зачерпывает грязи и мажет себе лицо, чтобы оно не отсвечивало в темноте светлым пятном. Она должна смотреть вверх, быть готова застрелить этого человека, если он заметит ее и направит на нее оружие. Держа пистолет обеими руками, женщина замирает в неподвижной позе. Сердце ухает в груди, как церковный колокол.

Он пробегает в двух метрах от нее, не заметив. Анна-Мария уверена, что это мужчина. Посмотрев ему вслед, она видит широкоплечий силуэт. Звук ботинок, бегущих по дорожке, становится все тише.

Друг или враг? Ответа на этот вопрос она не знает. Может быть, это кто-нибудь из охраны Каллиса? Или тот, кто только что расстрелял Дидди Ваттранга и всю его семью? Она понятия не имеет. Но он бежит к воротам, к машине с мертвым ребенком на переднем сиденье. К тому месту, где остался Свен-Эрик!

Анна-Мария вскакивает на ноги, оставив куртку в канаве, выбегает на дорогу. Ноги у нее промокли до колен.

Скрываясь в траве, растущей вдоль дороги, она несется следом за мужчиной, который направляется к «Хаммеру». Если он наведет оружие на Свена-Эрика… Тогда она знает, что делать. Она засадит ему пулю между лопаток.

Мужчина подбегает к «Хаммеру», садится в машину и заводит ее. Включаются фары, и все окрестности вдруг заливает яркий свет. Господи, неужели столько света может исходить от двух фар машины?

Свена-Эрика не видать.

Мужчина дает задний ход. Она понимает, что он не намерен тратить время на то, чтобы развернуть машину, — просто едет к усадьбе таким способом.

Анна-Мария снова кидается в канаву. Лежит ничком на животе, когда машина проезжает мимо. Встает на четвереньки и смотрит ей вслед. Мужчина занят тем, чтобы смотреть назад, на дорогу, ему ни до чего. Каков водитель! Он едет задним ходом по аллее к усадьбе на максимальной скорости. Чертовски быстро у него получается. И он ни на миллиметр не отклоняется от дороги.

И тут она понимает, что он сидит рядом с детским сиденьем, в котором остался ребенок, убитый выстрелом в голову. Эта мысль вызывает у нее тошноту. Да разве это люди?

— Свен-Эрик! — тихо окликает она. — Свен-Эрик!

Но ответа нет.

Свен-Эрик только что позвонил и вызвал подкрепление.

Теперь он движется вперед по заросшему травой краю дороги. Правда, так темно, что хоть глаз коли, но тело помнит все годы, проведенные в лесу. Не раз приходилось ему пробираться по лесу в полной темноте. А сейчас на спине даже нет рюкзака.

Ноги сами переходят на странную, но единственно удобную походку — ступая широко, почти вприсядку. Он скорее ощущает, чем видит дорогу одним боком и липы аллеи — другим.

Когда на дороге появляется человек с фонариком, Свен-Эрик не бросается в канаву, а прижимается к стволу липы.

Сами о том не подозревая, Анна-Мария и Свен-Эрик почти встречаются. Но они бегут по разным сторонам дороги. Анна-Мария бежит за человеком с фонариком. Свен-Эрик движется в другую сторону, к усадьбе. Расстояние между ними всего метра четыре, однако они не видят друг друга. И каждый из них слышит лишь собственные шаги, лишь собственное дыхание.

Эстер уже в саду. Она крепко держит Маури за одну руку и одну ногу, он лежит у нее на плечах, как тюк. Обогнув северный флигель, девушка видит свет фонариков, ощупывающих столовую. В любой момент может начаться погоня. Но темнота защищает ее. Надо только двигаться тихо. Девушка пересекает лужайку, избегая дорожек.

Эстер надо пройти через яблоневую рощу, а затем через густой лес к старым мосткам. Семьсот метров по пересеченной местности, неся на себе вес другого человека. Едва она достигнет деревьев, можно будет сбавить темп.

Когда девушка всего в нескольких шагах от яблоневой рощи, на лужайке перед усадьбой появляется «Хаммер». Сперва она видит чудовище с красными глазами — проходит секунда, прежде чем она понимает, что это задние огни. Машина едет по аллее задним ходом.

И тут сама Эстер вдруг оказывается в свете прожекторов. Она видит перед собой узловатые стволы яблонь, поспешно делает несколько тяжелых шагов, чтобы скрыться. Вперед, к черной тропе, к лесу!

Водитель «Хаммера» сообщает по связи своим коллегам, что видит двух людей, спасающихся бегством. Он едет прямо через посадки, по траве в сторону яблоневой рощи. Перед рощей он вынужден остановиться. Спуск очень крутой, он не может съехать вниз по каменной террасе — машина застрянет.

Водитель дает задний ход, меняет передачу, снова подъезжает поближе. Используя свет фар, методично обыскивает территорию, говорит коллегам, чтобы они поспешили. Двое сообщают, что они приближаются. Двое других пошли обыскивать остальные дома. Они только что застрелили няню, которая зажгла свечу в гостиной и стала искать на полке что-нибудь почитать, когда выключился телевизор.

Анна-Мария задыхается от быстрого бега. «Хаммер» проехал через сад и остановился у края яблоневой рощи. В свете его фар она видит человека, который уходит в сторону леса, неся на своих плечах другого. Это длится всего секунду, потом они исчезают из полосы света. Водитель умело разворачивает «Хаммер» — похоже, ищет их, включив дальний свет. Двое людей в черном появляются рядом с машиной, останавливаются на секунду и тоже смотрят в сторону яблоневой рощи.

Анна-Мария приседает и старается сдержать шумное дыхание. Она всего в двадцати метрах от них. «За шумом мотора они не должны меня услышать», — думает женщина.

Дальше все происходит очень быстро — человек в роще снова оказывается в полосе света, и один из двух мужчин, стоящих у машины, выпускает очередь. Второй поднимает винтовку к плечу, но не успевает выстрелить — фигура снова исчезает в темноте. «Хаммер» сдает назад, поворачивается — на это уходит пара секунд.

Человек с автоматом, как пантера, проносится по террасе, устремляется за теми двумя, которые пытаются скрыться. Снайпер стоит рядом с машиной, держа винтовку у плеча, в положении боеготовности.

Анна-Мария пытается что-то разглядеть, но видит лишь деревья, растопырившие свои черные голые ветки в синеватом мистическом свете фар.

Она ни о чем не думает. Не успевает принять никакого решения. Но внутри ее растет убежденность, что двое, пытающиеся спастись бегством, вот-вот будут застрелены, если она ничего не предпримет. А в этой машине, которая движется, как живая, обыскивая окрестности убийственным светом, на переднем сиденье — мертвый ребенок.

Ярость и отчаянная решимость управляют женщиной, когда она кидается к машине с пистолетом в руках. Ноги зарываются в землю — это как во сне, когда бежишь, бежишь и никак не можешь сдвинуться с места.

Но Анна-Мария добегает — в реальности проходит всего пара секунд.

Они не заметили ее, их внимание поглощено тем, что происходит с другой стороны. Она стреляет в спину снайперу. Тот падает ничком. Еще два быстрых шага — и она валит водителя через боковое стекло метким выстрелом в голову.

Мотор заглох, но свет продолжает гореть. У Анны-Марии не возникает мысли, что их может быть несколько, страха тоже нет; она бежит в освещенном коридоре вниз по террасе, к яблоневой роще, вслед за мужчиной, который преследует того, несущего на себе другого.

У нее осталось семь выстрелов. Это все.

Свен-Эрик приседает на корточки в темноте, когда «Хаммер» задним ходом приближается к усадьбе. Он видит, как машина подъезжает к террасе, дает задний ход и снова подъезжает вперед, снова сдает назад и снова вперед. Он не видит того, кто с трудом пробирается через яблоневую рощу, неся на плечах другого, но видит человека с автоматом, который стреляет в кого-то и затем кидается вниз по каменной террасе. Он видит снайпера, который стоит в положении боеготовности возле «Хаммера». Посмотрев на часы, Свен-Эрик думает о том, как скоро смогут приехать коллеги.

Мужчина не успевает понять, что произошло, лишь слышит звук выстрела и видит, как снайпер падает, затем кто-то застреливает и водителя. Он не понимает, что это Анна-Мария, пока не видит ее, бегущей вниз к яблоневой роще в свете фар.

Свен-Эрик встает в полный рост. Хочет окликнуть, но не решается.

Господи боже, она же вся как на ладони в потоке света! Надо же так подставляться! Сумасшедшая! Он вне себя от ярости.

И в тот момент, когда его заливает это чувство, снайпер поднимается с земли. Страх накатывает на Свена-Эрика как шоковая волна. Ведь она его застрелила! Тут до него доходит, что на снайпере бронежилет.

А Анна-Мария бежит в потоке света, как живая мишень.

Свен-Эрик кидается вперед. Для своего возраста и веса он движется очень быстро и бесшумно. И когда снайпер поднимает оружие, наводя его на Анну-Марию, Свен-Эрик останавливается и поднимает свое. Ближе он подойти не успел.

«Все получится», — внушает он сам себе. Держа пистолет обеими руками, делает глубокий вдох, чувствуя, как все тело дрожит от страха, напряжения и физических усилий. Задержав дыхание, нажимает на спуск.

Очередь из автомата зацепляет Эстер. Она чувствует, как пуля проникает в предплечье. Это как толчок, от которого начинается жжение. Пуля проходит мимо кости, мимо крупных сосудов, застревает где-то в мягких тканях.

Разрываются лишь капилляры, но и они сжимаются от шока. Пройдет некоторое время, прежде чем потечет кровь. Пуля прошла сквозь предплечье и застряла под самой кожей на другой стороне. Как уплотнение. Никакого выходного отверстия.

От этой раны Эстер истечет кровью. Как говорится в пословице, не относись с презрением к мелким ранам и нищим друзьям. Но у нее пока есть время. Сначала она должна пронести Маури еще немного.

Меня зовут Эстер Каллис. Это не моя судьба. Это мой выбор. Я несу Маури на спине, и скоро мы будем в лесу. Мне осталось пройти четыреста метров.

Он не издает ни звука, но я не волнуюсь. Я знаю, что он выживет. Я несу его. На самом деле я несу того маленького мальчика, которого увидела в нем при нашей первой встрече. Двухлетнего мальчика, который висит на спине у мужчины, совокупляющегося с нашей матерью. Его маленькая белая узенькая спина в темноте. Этого ребенка я несу.

Боль в руке острая и красная, цвета — краповый лак и caput mortum среди этой тьмы, в которой мы пробираемся вперед. Но я не буду думать о руке. Мысленно рисую картины, пока ноги сами несут нас по тропинке, которую так хорошо знают.

Я рисую Реншён.

Делаю простой рисунок карандашом: мать, сидящая перед домом и скоблящая кожу — соскребает шерсть со шкур, которые так долго пролежали в воде, что волосяные мешки сгнили.

Мать на кухне, ее руки моют посуду, а мысли бродят где-то далеко-далеко.

Я рисую отважную Мусту, которая всегда делит стадо оленей, разрезая его как ножом, проскакивает у них между ног, слегка покусывая самых нерасторопных.

Я рисую себя: во второй половине дня, когда школьная развозка, наконец, высаживает меня у развилки, и ветер жжет щеки, пока я бегу от дороги к дому. Летом, когда я сижу на берегу и рисую, и лишь к вечеру замечаю, как меня искусали комары — чешусь и плачу, и матери приходится смазывать меня салубрином.

Во мне возникают образы Маури. Так всегда бывает от телесного контакта. Мне это прекрасно известно.

Он сидит в кабинете в другой стране. Из страха перед мужчинами, которые гонятся за нами сейчас, и перед теми, которые их послали, ему придется скрываться до конца своих дней.

Его руки потрескались от старости. Снаружи светит жесткое солнце. Никакого кондиционера, только вентилятор под потолком. Во дворе в красной пыли роются куры. Тощий кот пробегает по сухому газону.

Где-то рядом молодая женщина. У нее черная мягкая кожа. Когда он просыпается по ночам, она поет ему псалмы тихим грудным голосом. Это успокаивает его. Иногда она поет детские песенки на своем родном языке. У них с Маури есть дочь.

Эту девочку…

Я несу и ее тоже. Она пока еще такая маленькая. Не знает, что нельзя открывать и закрывать двери в доме, не прикасаясь к ним. Я вижу здание полиции в Швеции. Вижу папки, сложенные друг на друга. В них все, что удалось узнать об убийстве Инны Ваттранг и всех тех людях, что лежат мертвыми в усадьбе Регла. Но никто не будет осужден. Виновного не удастся найти. Я вижу пожилую женщину с очками на шнурке. Ей остался всего год до пенсии. Она думает об этом, складывая все папки с делами об убийствах на тележку, чтобы отвезти в архив.

Скоро мы доберемся до старых мостков.

Мне приходится на минуту остановиться, в голове на мгновение почернело. Я продолжаю свой путь, хотя все кружится у меня перед глазами. Теперь рука начала кровоточить. Липкое, горячее, неприятное. Тяжело. Шаги становятся все медленнее. Мне холодно, и я боюсь упасть. Это как пробираться в глубоком снегу.

«Еще шажок», — думаю я. Как говорила мама, когда я до смерти уставала, бродя по горам, и начинала ныть. «Вот так, Эстер. Еще шажок».

Снег такой глубокий. Еще шажок, Эстер. Еще шажок.

Эбба Каллис сама себе удивляется. Одно окно в кухне приоткрыто. Пока приглашенный повар готовил ужин, здесь стало слишком жарко. Когда становится темно и раздаются выстрелы, она не колеблется ни секунды — кидается к окну и вываливается наружу. В кухне все кричат в полной панике. Потом наступает тишина.

Но Эбба уже лежит в траве снаружи дома. Вскочив на ноги, она бежит прочь, пока не достигает стены, окружающей усадьбу. Затем идет вдоль нее до реки. На ощупь пробирается по берегу до старых мостков. В туфлях на высоких каблуках идти нелегко. Но она не плачет. Она думает о сыновьях, которые в гостях у ее родителей, и продолжает свой путь.

Она добирается до мостков, залезает в лодку и роется в бардачке. Найти бы карманный фонарик, чтобы поискать ключи от мотора. Иначе ей придется грести. В тот момент, когда ее пальцы нащупывают фонарик, она слышит шаги, приближающиеся к мосткам, — они совсем близко. Она слышит голос, произносящий что-то вроде «Эбба» или «Эбба, он…» или что-то в этом духе.

— Эстер? — осторожно спрашивает она и поднимается в лодке, смотрит поверх края мостков, но ничего не может разглядеть в темноте.

Не получив ответа, она думает «была не была» и включает фонарик.

Эстер. С Маури на плечах. Она даже не реагирует на свет. Падает на землю.

Эбба снова вылезает на мостки, светит фонариком на мужа и его сестру. Оба без сознания.

— Господи, — бормочет она. — И что мне теперь с вами делать?

Эстер хватается за край ее шелкового платья.

— Беги!

И тут Эбба замечает луч фонарика, блуждающий между деревьями.

Вопрос жизни или смерти.

Ухватившись за пиджак Маури, она волочет бесчувственное тело по мосткам. Его ботинки постукивают по доскам.

Она сталкивает мужа в лодку. Он приземляется с грохотом, который звучит в ушах Эббы как землетрясение. Она лишь надеется, что он не разбил себе лицо. Свет фонарика направляется в ее сторону. Об Эстер придется забыть. Эбба развязывает веревку и прыгает в воду. Идет по дну, отталкивая лодку от берега. Наконец та оказывается на достаточной глубине, ее подхватывает течением. Благодаря занятиям конным спортом Эбба в отличной форме, но ей с величайшим трудом удается перевалиться через борт.

Женщина хватает весла, вставляет в уключины. Господи, какой ужасный грохот! Ее не покидает одна мысль: «Сейчас нас расстреляют в упор». Изо всех сил налегает она на весла. У нее сильные руки, разум работает четко. Эбба уже знает, куда отвезет Маури. Совершенно ясно, что здесь надо обойтись без обращения в больницу и участия полиции. Когда он очнется, сам скажет, что посчитает нужным.

А человек с карманным фонариком, двигающийся к мосткам, так и не доходит до них. В его наушниках раздается приказ — выполнение задания прервано. Двое из членов группы убиты, а оставшиеся трое срочно покидают усадьбу Регла. К тому моменту, как появляется полиция, их уже и след простыл.

Метель. Эстер пробирается в глубоком снегу. Скоро силы совсем оставят ее. И тут ей кажется, что она различает впереди силуэт. Кто-то идет ей навстречу сквозь вьюгу, останавливается чуть поодаль.

Эстер зовет мать. «Эатназан!» — кричит она, но ветер уносит голос.

Девушка опускается на землю. Ее тут же заметает, всего за несколько мгновений она вся покрывается тонким слоем снега. Лежа в снегу, Эстер вдруг ощущает, как кто-то дышит ей в лицо.

Олень. Ручной северный олень, который толкает ее мордой, дует в лицо.

А впереди мать с другой женщиной. Эстер не видит их сквозь метель, но знает, что они ждут ее. И знает, что вторая женщина — бабушка эатназан. Ее ахкку.

Эстер встает на ноги, забирается на спину оленя. Свисает через его хребет, будто тюк. Теперь до нее доносится знакомый лай. Это Муста, которая крутится вокруг двух женщин. Ее лай звучит требовательно — собаке не терпится бежать вперед. Эстер боится, что они уйдут без нее. Исчезнут.

«Беги! — говорит она оленю. — Беги!» И цепляется рукой за его толстую шерсть.

Олень скачет вперед. Скоро они догонят остальных.

Внезапно Анна-Мария Мелла обнаруживает, что бродит наугад среди черного безмолвного леса. Бежать она давно перестала. Она понимает, что даже примерно не представляет себе, как долго бродит впотьмах — и что, скорее всего, уже никого не найдет. Ее охватывает чувство, что все закончилось.

«Свен-Эрик, — думает она. — Я должна вернуться».

Но дороги обратно не найти. Она вообще не очень представляет себе, где находится. Анна-Мария опускается на землю, прислонившись к стволу дерева.

«Надо подождать, — говорит она сама себе. — Скоро рассветет».

Перед глазами встает образ убитого ребенка. Она старается отогнать страшное видение.

Анна-Мария безумно тоскует по Густаву. Ей так хочется обнять его крепкое теплое тельце.

«Он жив, — говорит она себе. — Они дома, с ними все в порядке». Будь на ней куртка, она позвонила бы Роберту, но телефон остался во внутреннем кармане, а куртка лежит в канаве.

Обняв себя руками, Анна-Мария сжимает собственные предплечья, чтобы не дать себе заплакать. Сидя так и сжимая свои руки, она вдруг отключается от полного изнеможения.

Проснувшись через некоторое время, женщина замечает, что слегка рассвело. Она поднимается, с трудом разогнув затекшие ноги, и бредет в сторону усадьбы.

На лужайке стоят три полицейские машины и автобус национальной группы быстрого реагирования. Люди оцепили здания и прочесывают окрестности.

Анна-Мария с ветками в волосах и перемазанным грязью лицом приближается к ним. Когда коллеги наводят на нее пистолет, она чувствует лишь одно — безграничную усталость. Поднимает руки вверх — и у нее отбирают оружие.

— Свен-Эрик? — спрашивает она. — Что со Свеном-Эриком Стольнакке?

Полицейский слегка придерживает ее за руку, но его рука готова мгновенно сжаться, если она начнет упрямиться или фокусничать.

Вид у мужчины озабоченный. На вид он ровесник Свена-Эрика, но гораздо выше ростом.

— С ним все в порядке, но разговаривать тебе с ним сейчас нельзя, — отвечает он. — Сожалею.

Анна-Мария прекрасно его понимает. Она лично застрелила двух человек, и одному богу известно, что тут вообще произошло. Ясное дело, ее действия будут расследовать. Но ей необходимо встретиться со Свеном-Эриком. Пожалуй, даже ради самой себя. Сейчас ей так нужно увидеть родное лицо. Человека, который близок ей. Ей нужно только, чтобы он взглянул на нее и кивнул в знак того, что все наладится.

— Да ладно! — говорит Анна-Мария. — Это был, мягко говоря, не пикник. Я просто хочу убедиться, что с ним все нормально.

Полицейский вздыхает и уступает. Как он может отказать ей?

— Хорошо, пошли, — говорит он. — Но запомни — никакого обмена информацией о том, что произошло вчера.

Свен-Эрик стоит, прислонясь к одной из полицейских машин. Увидев Анну-Марию, он отворачивается.

— Свен-Эрик! — окликает она его.

Тогда он оборачивается и смотрит на нее. Никогда еще она не видела его в таком гневе.

— Вечно ты со своими идиотскими выходками! — кричит он. — Черт бы тебя побрал совсем, Мелла! Мы должны были дождаться подкрепления. Я… — Он сжимает кулаки и потрясает ими в воздухе в бессильной ярости. — Я увольняюсь! — кричит он.

И когда он произносит эти слова, Анна-Мария замечает, как коллеги, стоящие возле «Хаммера», освещают фонариком человека с винтовкой — снайпера. Тот лежит на земле, убитый выстрелом в голову.

«Но ведь я стреляла ему в спину», — думает Анна-Мария.

— Да-да, — с отсутствующим видом говорит она Свену-Эрику.

И тут Свен-Эрик садится на капот машины и плачет. Он вспоминает о котенке — о Боксере. И еще он думает об Айри Бюлунд.

Мужчина думает о том, что если бы Айри Бюлунд сама не сняла своего мужа и не заставила врача солгать о причине смерти, сразу сделали бы вскрытие, начали расследование дела об убийстве — и всего, что произошло потом, могло бы не случиться. И тогда ему никого не пришлось бы убивать.

И Свен-Эрик задается вопросом, сможет ли он переступить через все это, чтобы полюбить Айри. Ответа он не знает.

И мужчина плачет от всего сердца.

Ребекка Мартинссон вылезает из машины перед отелем «Риксгренсен». В животе покалывает от волнения.

«Наплевать, — говорит она себе. — Я должна это сделать. Мне нечего терять, кроме своей гордости». И когда она пытается представить себе свою гордость, то видит нечто потертое, унылое и никому не нужное. «Давай, входи внутрь», — приказывает она сама себе.

В баре шумно и людно. Едва переступив порог, она слышит, как местная рок-группа исполняет старую полицейскую песню.

Остановившись в фойе, она звонит Марии Тоб. Если ей повезет, у Марии наклевывается очередной роман, и она круглосуточно держит телефон при себе.

Удача на ее стороне: Мария берет трубку.

— Это я, — говорит Ребекка. Она задыхается от волнения, но это тоже не имеет значения. — Ты можешь найти Монса и попросить его выйти в фойе?

— А что? — удивляется Мария. — Ты здесь?

— Да, я здесь. Но я ни с кем не хочу встречаться, только с ним. Сделай мне одолжение, скажи ему.

— Хорошо, — медленно отвечает Мария, на ходу понимая, что упустила что-то важное. — Пойду поищу его.

Проходит две-три минуты.

«Лишь бы никто другой не вышел», — думает Ребекка.

Ей нужно бы сначала сходить в туалет. К тому же в горле пересохло — как она будет говорить, когда язык прилип к гортани?

Увидев свое отражение в зеркале, Ребекка с ужасом осознает, что на ней по-прежнему бабушкина старая нейлоновая куртка. Вид у нее такой, словно она живет в лесу, выращивая экологически чистые овощи, подбирая бездомных котов и расплевавшись со всеми органами власти. Женщину охватывает желание броситься в машину и немедленно уехать прочь, но тут звонит телефон. Это Мария Тоб.

— Он идет, — кратко сообщает она и кладет трубку.

И появляется Монс Веннгрен.

Ребекка чувствует себя как в аквариуме с электрическим угрем.

Он не говорит «Привет, Мартинссон!» или еще чего-нибудь в этом духе. Словно сразу понимает, что настал серьезный момент. Он так хорош собой. Такой же, как прежде. Не так-то часто видишь его в джинсах.

Ребекка собирается с духом, пытаясь забыть свои отросшие волосы, которые давно надо бы постричь и покрасить, забыть о шраме и о проклятой куртке!

— Поехали со мной, — говорит она. — Я пришла забрать тебя к себе. — Она думает, что должна еще что-то добавить, но на большее у нее просто нет сил.

Монс чуть заметно улыбается, но потом лицо его становится серьезным. Однако прежде, чем он успевает хоть что-нибудь сказать, за его спиной появляется Малин Нурель.

— Монс! — обращается она к нему, потом переводит взгляд с него на Ребекку и обратно. — Что происходит?

Он с сожалением качает головой.

Ребекка не понимает, кому предназначается это извиняющийся жест — ей или женщине, стоящей позади него.

Но он улыбается ей и говорит:

— Я только возьму свою куртку.

Но она не намерена отпускать его. Ни на секунду.

— Надень мою, — говорит она.

Они сидят в машине. Снег за окном сыплется сплошной стеной, видимость нулевая. Ребекка ведет машину очень осторожно. Они не переговариваются. Просто молчат. Монс рассматривает вытертые рукава нейлоновой куртки, которая на нем надета. Это, пожалуй, самая чудовищная куртка, которую он видел в своей жизни.

Затем он смотрит на Ребекку. Она действительно очень изменилась. Совершенно сумасшедшая. И он начинает хохотать — не может сдержать смеха.

И она тоже смеется. Смеется до слез.

И много позже, лежа на его плече, Ребекка начинает плакать. Это похоже на наводнение. Поначалу он говорит шутливо:

— Полегчало, да?

Она смеется, но потом рыдания возвращаются.

Тогда Монс крепко обнимает ее. Прижимает к себе, гладит по волосам, целует шрам на ее губе.

— Все нормально, — говорит он. — Тебе надо выплакаться.

И Ребекка плачет, пока все не выплакано. А Монс полон благих намерений. Он позаботится о ней. Она вернется в Стокгольм и снова начнет работать в фирме. Все будет отлично.

Ночью она просыпается и лежит неподвижно, глядя на него. Монс спит на спине с открытым ртом.

«Он сейчас здесь, со мной, — думает Ребекка. — Я постараюсь держать его на длинном поводке, чтобы ему не захотелось убежать. Буду радоваться тому, что есть. Тому, что он сейчас рядом».